Князян Аля : другие произведения.

Аморальное

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В книге изображена жизнь девушки с психическими отклонениями, становление её личности, самопознание и путь достижения мечты. Персонаж живёт в своём мире и резко отличается от всего человечества не только своими преступными увлечениями, но и структурой мышления.

АМОРАЛЬНОЕ

Пролог

   Мать Ольги была итальянкой. Всю жизнь работала то уборщицей, то официанткой - когда внешний вид ещё позволял, - то курьером, в общем, крутилась, как могла. Отцом Ольги был араб. Кем он работал, сказать точно нельзя. Сказать можно только то, что тридцать лет назад он умер в тюрьме. В тюрьму же он попал за убийство жены - хотя никто не мог знать наверняка, действительно ли он её убил; он, во всяком случае, всё отрицал. Но следствию было достаточно проверенной информации о том, что подсудимый нередко избивал жену и дочь.
   Ольга пошла в мать: стала такой же пьяницей без перспектив на успешную жизнь. Толстая, вся в складках, рябая, грубая, почти уродливая. Она так и осталась жить в арабском районе: ей было 18, когда она лишилась семьи. Там она всех знала, там она могла найти в себе силы. Там она знала, как жить.
   Родители Зураба были значительно интеллигентнее и работали в одной больнице - терапевт и хирург-кардиолог; но он о них знал мало, поскольку сбежал из Ирана ещё ребёнком. Он работал чаще всего на стройке, в воспитании не дотягивал даже до Ольги, промышлял мелким грабежом, сексуальным и обычным насилием, так и не получил гринкард и чудом не вылетел из штатов на родину. С Ольгой ему даже не пришлось прибегать к насилию, и этот акт плотской любви принёс ей тяжёлую беременность, что, кстати, с Зурабом прежде не случалось. Следующим и последним плодом похоти Зураба стал мальчик, от которого мать отказалась, но который вырос вполне здоровым и адекватным, воспитывался в детском доме, работает сейчас адвокатом и не только общается с некогда предавшей его женщиной, но даже понимает её выбор.
   Ольга слишком поздно осознала, что распутство принесло свои плоды, и надо отдать ей должное: она честно и добросовестно сделала всё, что было в её силах. Разумеется, аборт себе позволить она не могла, всё же остальное испробовала с завидным самоотверженным усердием, даже не пренебрегала падением с лестниц. Но всё оказалось тщетным, и несчастной пришлось родить: неожиданно, ночью, в каком-то закоулке и полном одиночестве.
   Роды были долгие и мучительные. Под конец, скрипя зубами от режущего слух детского крика, она собрала остаток сил, перерезала пуповину перочинным ножом, который всегда носила с собой, и, собираясь оставить младенца там, на улице, даже уже засунула орущей девочке тряпьё в рот; но в какой-то момент преисполнилась материнским чувством, вытащила кляп и обессилено посмотрела на дочь. Та благоразумно замолчала, чем вызвала у неудавшейся детоубийцы жалость, и Ольга замотала дочь в свою шаль и положила у трассы. Нести новорождённую в детский дом ей, наверное, не позволял страх угрызений совести. К тому же она была так разбита недавними муками, что мечтала только о том, чтобы завалиться в кровать и умереть.

Глава 1

   Джафар - фамилия. Джафар - имя отца. Имя - Имтизаль. Отныне и навсегда: Имтизаль Джафар, самый удачливый младенец в мире. Его нашли в грязи и крови, а он дышал. Его привезли в больницу, а он дышал. Ему сделали всевозможные прививки, в которых, возможно, и смысла не было: дети, не познавшие антисанитарию и рождённые под чутким медицинским надзором, и те не отличались таким здоровьем. Знали бы врачи, какие трудности пришлось пережить терпеливому ребёнку во внутриутробный период, прозвали бы его не просто удачливым. Через месяц появляется он, Джафар, со своими светлой улыбкой и добродушием в глазах. Рядом с ним Алия: любимая супруга, излучающая столько же мира и добродетели, сколько и её муж. Алия беременна: через полгода она родит ребёнка, уже третьего ребёнка: рядом с ней стоят трёхлетний Имем и пятилетний Омар. А теперь уже осталась только её подпись, и количество детей в семье увеличится на ещё одного ребёнка. Везло ли кому-нибудь когда-либо больше?
   Не всё так грустно обстояло в арабском районе. Его проблема заключалась в том, что пограничным оказался гетто, самый гнусный квартал во всём городе, но это не мешало жизни и многих достойных людей. Примером тому - Джафар и Алия, которые, впрочем, уже переехали на тот момент в центр. Но они слышали о происшествии, растрогались и решили совершить благое дело: удочерить ребёнка. Ведь девочек у них ещё не было.
   Имтизаль в переводе с арабского означает смирение, и, наверное, в каком-то извращённом смысле ей это подходило. Она действительно обычно смирялась со всем, что происходило в её жизни. Приходилось. Она унаследовала от биологической матери талант выживать.
   Джафар и Алия всегда были религиозными людьми. Они не были фанатиками, они относились к тому типу праведных мусульман, которые по праздникам кормят бедняков, соблюдают все каноны, молятся пять раз в день, прощают любое зло, мечтают о мире во всём мире, никогда никого не осуждают и излучают добро, душевность и мудрость. Доброта - их главное качество. И хотя они никогда не баловали своих детей, никогда не давали садиться себе на шею и совмещали самоотверженность со справедливостью, никто бы и никогда не смог попрекнуть их в недостаточно добром поведении. Они и супругами были достойными подражания. И, разумеется, родителями и воспитателями. Они вырастили прекрасных детей; по крайней мере, лучше них этого бы никто не сделал.
   С сыновьями проблем не было никогда: они с раннего детства пытались помогать родителям по хозяйству, оба были послушными, умными и воспитанными. Карима - родная дочь супругов - тоже не могла назваться проблемным ребёнком. Она была самой младшей, а значит, претендующей на избалованность: братья, родственники и все гости (которыми дом был полон, по законам южного гостеприимства, всегда) это только поощряли. Алия всегда слыла красавицей, своеобразной, но красавицей, и было понятно, чью внешность унаследовала дочь; но уже сейчас все видели, что Карима обойдёт мать в обаянии. Карима и в три года очаровывала окружающих, и в пять, и в десять. Родители были к ней не менее строги, чем к остальным детям, но это развило в ней не скромность, а неподражаемую тактичность в общении с людьми: она уже в раннем детстве прекрасно понимала, где, при ком и как можно себя вести. Она росла загадкой для всех, непредсказуемой и тем более притягательной: на самом же деле она уже с малых лет примеряла будущую свою власть над людьми.
   Проблемы были с неродным ребёнком. Хотя и он отличался послушанием, любовью к семье и тихим поведением.
   Наверное, именно это тихое поведение и стало первой серьёзной проблемой. В буквальном смысле тихое: Имтизаль не говорила.
   - Вы ведь даже не знаете, кем могли быть её родители.
   Джафар всегда пожимал плечами и говорил одно и то же:
   - Моя сотрудница усыновила детей уголовника и вырастила из них прекрасных людей. Они мне нравятся даже больше, чем её собственный сын.
   Тем не менее, Джафар и Алия знали, на что шли: они понимали, что брошенный ребёнок мог носить какие угодно гены, и отследить возможные патологии до их проявления было бы невозможно. Поэтому Ими - так её звали дома - как минимум раз в месяц осматривалась врачами, которые с каждым разом волновались за ребёнка всё больше. Ими часто отказывалась от еды и плохо спала, у неё всегда был испуганный взгляд и либо слишком мутный и потерянный, либо же такой пронзительный, что от него становилось не по себе. Она часто плакала и никогда не смеялась, она даже не улыбалась никогда и не терпела присутствия кого-либо, кроме матери и братьев. Позже в зону икс проник и отец, но более - никто. Стоило кому-то поначалу приблизиться к детской кроватке, а позже и попросту попасться Имтизаль на глаза - начиналась истерика. Иногда пугливость Ими ограничивалась ступором и демонически выпученными глазами: пустыми, серыми, почти бесцветными; обеспокоенные родители всячески пытались подавить в ней нелюдимость и страх, и со временем Ими стала смиряться с существованием других людей.
   Она достаточно быстро научилась ходить, но и до этого делала всё возможное для того, чтобы скрыться от людей. Пару раз случалось, что Ими удавалось незаметно уползти из манежа и залезть под диван, один раз она даже смогла выползти из комнаты, но в дверях с ней столкнулся отец и вернул в детский уголок. Она могла не есть весь день, могла лежать недвижно и смотреть в одну точку, особенно после истерик, и когда ей исполнился уже год, а она так и не издала ни одного звука, кроме плача или стона, так и не начала отзываться на своё имя и совершенно не реагировала на человеческую речь, все уже забеспокоились по-настоящему. Никаких физических патологий так и не было обнаружено, и психические уже стали очевидны для всех: большинство докторов согласились с первоначальными опасениями насчёт аутизма. К счастью, родители сразу же занялись лечением Имтизаль и возили её по клиникам и именитым психиатрам в надежде создать из асоциальной дочери полноценного члена общества. Никогда и ни на секунду у них не возникало мысли о том, что, не поставь они тогда свои подписи, жизнь была бы легче. И счастливее.
   Не проходило и дня, чтобы Джафар и Алия не молились о здоровье приёмной дочери. Трудно сказать, может быть, божественной помощи оказалось не меньше, чем медицинской; по крайней мере, через пару месяцев после пятилетия Ими заговорила, причём вполне сознательно. Кроме того, её взяли в одну из лучших клиник штата, где врачи достаточно быстро успокоили родителей, опровергли ранний диагноз и сказали, что ребёнок не страдает никакими серьёзными психическими заболеваниями и вполне сможет стать полноценным членом общества, хотя и понадобится немалая работа. В полной мере она не излечилась никогда, но уже в двенадцать лет добилась у врачей пометки здорова.
   Была ли она здорова? Сомнительно, если учесть, как она общалась с людьми. Конечно же, в сравнении с ранними годами она достигла очень многого: она не впадала в истерику, когда вторгались в её личное пространство, когда приходили гости или когда к ней прикасались, она начала говорить, и говорила даже тогда, когда этого не хотела. А она никогда не хотела. Но она очень любила родителей, и, скорее всего, в большей степени на её прогресс повлияли материнская нежность и отцовская забота.
   Общительностью она не отличалась никогда. Она удивительно кратко умела высказать любую, даже самую сложную мысль; казалось, что один звук собственного голоса уже вызывал у девочки отвращение. Она говорила так мало и редко, что, когда это случалось спонтанно и без "насилия" со стороны, родители чуть не плакали от счастья.
   Её игра с братьями заключалась в том, что они помогали ей построить домик из диванных подушек, коробки от телевизора, пледов или чего-то ещё, она его обустраивала изнутри, баррикадировалась там и сидела так до тех пор, пока бы её не вытащили насильно. Повзрослев, она уже строила себе домики сама, таскала в них лампочку, блокноты, фломастеры, карандаши и прочие атрибуты уюта. Если же настаивали поиграть во что-нибудь менее аутичное, она всегда выбирала прятки, и нередко после её приходилось искать всей семьёй. Однажды Ими (ей уже было восемь лет) вылезла на балкон, а с него - на соседний, пробралась в его квартиру и сидела там под диваном весь день. Домой к паникующей семье её вернули вечером, когда соседка пыталась открыть диван и чуть не придавила Имтизаль. Иногда Ими пряталась и без игры, особенно в совсем ранние годы: день для неё проходил успешно, если ей удавалось просидеть в укрытии не меньше часа, прежде чем её бы нашли.
   Она всегда чувствовала свою особенность, уже хотя бы потому, что все остальные члены семьи умели смеяться. И они любили людей. Любили общаться, любили гостей, любили сами ходить в гости, любили общество, шум, танцы и веселье. Она не смеялась вообще никогда. У неё отсутствовало чувство юмора; она знала по опыту, что значит хорошее настроение, но, что значит веселье, не понимала никогда. И хотя Имтизаль понимала, что не такая, как все, она никогда не чувствовала себя ущемлённой. Она вполне искренне не хотела иметь ничего общего с окружающими: она вообще хотела бы, чтобы окружающих не существовало. Для неё только она и её семья имели право на жизнь. Но Ими всегда была предприимчивой и вскоре смирилась и с существованием гостей, иногда даже не пряталась от них и не сбегала в свои убежища. Она выбрала самую безобидную для себя тактику: наблюдать. Так она впервые обнаружила свою любовь к слежке, обнаружила и осознала, что любила смотреть на людей с самого раннего детства. Младенчество она вспомнить, конечно же, не смогла бы; но, если бы вспомнила, то понимала бы, что даже тогда единственным, что примиряло её с нахождением поблизости человека, была возможность следить за ним.
   Гости тоже с ней смирились. Даже, из уважения к родителям, пытались найти в её замкнутости положительные стороны: зато она серьёзна и не болтлива, зато она сообразительна и... скорее всего, умна. Она казалась послушной даже на фоне с такими примерными детьми, как её братья и сестра. Имтизаль была ещё более неприхотлива, чем даже Омар, который в детстве изредка, но всё же мог капризничать. Ими устраивало всё и всегда: она даже смирилась с необходимостью спать с Каримой в одной комнате. Единственной игрушкой, способной занять Ими, был конструктор Лего. Она не очень любила читать, разве что детские энциклопедии: читать она научилась до того, как заговорила. И она невероятно помогала матери по хозяйству: Ими даже просить не надо было, она и так постоянно где-то убиралась, складывала игрушки братьев и сестры, когда стала постарше - мыла посуду, полы, вытирала пыль и пылесосила мягкую мебель - в общем, пыталась принять участие в чистоте всеми доступными ей методами и своей опрятностью несказанно умиляла не только растроганную мать, но и родственников и друзей семьи. Которые не замечали, как в ней растёт неисправимый педант, доходящий в своём перфекционизме до занудства.
   Но было у Имтизаль одно увлечение, которое сближало её со всеми остальными детьми: она любила рисовать. Отличало её лишь то, что Ими не только любила, но и умела рисовать, особенно простым карандашом в чёрно-белых тонах. Когда она подросла, ей подарили мольберт, холст и масляные краски, так она впервые нашла себя в цветном изобразительном искусстве.
   Она по-прежнему плохо спала, и у неё никогда не было аппетита. Её побуждали есть только её послушание и беспрекословное подчинение родителям. В остальном же внутри семьи Ими приносила мало проблем: она конфликтовала только с сестрой и могла общаться со всеми остальными домочадцами. Но она совершенно не могла общаться ни с кем из внешнего мира: будь то взрослые люди или её сверстники.
   Сверстники. С ними были проблемы. С ними были очень большие проблемы: дети боялись Имтизаль. Её ужасающие глаза не изменились с детства: такие же большие, такие же светлые, такие же мёртвые и так контрастно блёкнущие на фоне смуглой кожи и тёмно-каштановых волос. Её взгляд в упор мало кто выдерживал, и уж тем более столь впечатлительные дети. Они не понимали, почему, но не могли находиться рядом с ней. Она наводила на них панику. Они всегда чувствовали, что она рядом, даже когда не видели её. Она могла незаметно прийти и сесть сзади, и всем бы сразу стало как-то неуютно, некомфортно; они бы хотели оглянуться, чтобы убедиться в своей проницательности, но не решались: слишком сильно боялись встретиться с её холодным кукольным взглядом. Так было в ранних группах: в группах постарше появлялись дети смелее и увереннее в себе. Они организовывали ей бойкот - не самый действенный способ угнетения социофоба - и не обращали на неё внимания. Они не сговаривались: это получилось само собой. Они все решили, что обязаны вступить в холодную войну с этой неживой дикаркой. И это было лучшее, что можно было сделать. Это было время, когда Ими даже нравилось ходить на ранчо (так все называли садик при клинике, где проводили время аутисты, маленькие шизофреники и прочие дети со всевозможными отклонениями: в нём был дворик с деревьями, мини-прудиком и клумбами, и в нём жили некоторые животные, даже два пони): никто к ней не лез, а сама она могла спокойно наблюдать за другими малышами. До этого, время от времени, кто-то плакал или испуганно смотрел ей в глаза: это раздражало. Шум раздражал, суета раздражала, Ими начинала нервничать, и обычно такие дни заканчивались угрюмо. Когда же сбылась её мечта и окружающие стали вести себя так, как будто её, Имтизаль, не существует, она в полной мере испытала умиротворение и познала идеал бытия. И осознала свою главную мечту - мечту стать невидимкой.
   Был, правда, среди прочих один мальчик, сосуществовать с которым Имтизаль научилась и без войны: он видел свою покойную сестру и общался с ней. Ему было тогда десять лет, его звали Джексон, и он уже четыре года лечился в клинике. Самое удивительное, что с сестрой он никогда не был дружен. Когда у его матери стал заметно вырастать живот - а ему было уже четыре года - он впал в панику. Ему рассказали правду, и она ему не понравилась. Сестру, привезённую из роддома, он встретил мрачно и презрительно: она полгода уродовала его мать, а теперь лежала такая розовая, такая шумная, такая визгливая, и никто не понимает, насколько она мерзка. Никто, кроме него, все как с ума сошли и бегают за ней. Он даже просил мать, если нет риска снова потолстеть, унести мелкую туда, откуда привезли. Время шло, девочка росла, он к ней привык, но часто обижал - от большой любви, как говорится, - дома вечно стоял её ор, они олицетворяли братски-сестринские отношения "как кошка с собакой". А потом они как-то гуляли с родителями, которые отставали; Джексон шёл впереди, держа сестру за руку, и всё было мирно, всё было хорошо, но вдруг они снова начали ссориться, толкать друг друга, и внезапно девочка дёрнулась в сторону, чтобы увернуться от брата, пытавшегося ущипнуть её. В сторону проезжей части. Когда к ней подбежали родители, она уже была мертва: бампер пробил ей голову. Но Джексон не верил. Он говорил, что она дышит, пытался протянуть к ней руки и уверял, что у неё двигаются ноздри. Он так и не признал, что она мертва, он постоянно говорил, что не толкал её и что она сама отбежала, он всё время что-то видел, и когда её уже хоронили, он кричал в истерике и психозе, что её убивают, что она рыдает и ей очень страшно, уверял, что он передумал и что не надо от неё избавляться, и так далее и так далее, и успокоился только тогда, когда она невозмутимо вылезла из гроба и пришла к нему. Надо отметить, что Лили - так звали девочку - оказалась очень добросовестной галлюцинацией и просила брата никому не говорить, что она выкарабкалась из гроба. Поэтому первые недели две никто ничего не подозревал. Но потом родные заметили обратную крайность: Джексон был слишком спокоен, до кощунственного. Он ел хорошо, спал хорошо, играл с друзьями и слишком по-взрослому понимающе игнорировал траур родителей, как чужой человек. Тогда его решили показать психологу. Как и советовала сестра, он поначалу не признавался, что видит её, но психолог поступил очень подло и проницательно:
   - Может быть, ты знаешь то, чего не знают другие? - и, заметив тщательно скрываемое смятение мальчика, продолжил. - Может быть, твоя сестра жива? - и теперь, окончательно убедившись по растерянности ребёнка в верно выбранном пути, пошёл на добивание. - Я знаю, такое случается. Иногда все думают, что человека нет, а он есть. С Лили тоже так? Ты видел свою сестру? Я же верю тебе и, если хочешь, не скажу маме с папой.
   Конечно же, он сказал маме с папой. И мама с папой потеряли последнего ребёнка.
   Имтизаль знала про Джексона. Она и раньше видела детей, видевших то, что не видят другие, но таких упрямо неизлечимых - ещё никогда. Она знала примерные проблемы всех своих одногруппников: она днями, неделями и месяцами следила за пациентами и пыталась понять, что с ними не так.
   Джексон был первым, кого не испугала Имтизаль. Он как-то подошёл к ней, подталкивая вперёд воображаемую сестру - она упорно не хотела перестать прятаться за ним, - и спросил, не хочет ли Ими поиграть с ними в настольную игру. Ведь игра рассчитана на троих. Поначалу Ими по привычке только посмотрела на него в упор, ясно раскрыв глаза, и встретила такой же невозмутимый взгляд, как её собственный. Тогда ей пришлось сказать "нет" уже вслух. Он пожал плечами и сказал, что жаль, потому что Эмили и Томми, с кем они обычно играли, слишком глупы и с ними неинтересно.
   Это был первый шок. На кого-то не подействовала её враждебность. Кто-то придерживается нейтралитета в её войне.
   В следующий раз он впечатлил её, когда к ней приставала мать одного мальчика. Мальчик страдал неконтролируемыми вспышками агрессии и как-то нарвался на Имтизаль. Быстро включила свою агрессию и она, в общем, драка была короткой, и виновнику пришлось отступить. Но с тех пор он стал приставать к ней чаще, врачам пришлось разделить враждующих на разные группы, и тогда вмешалась мама. Она очень долго говорила хмурой девочке, якобы она, Имтизаль, очень нравится Сэму - юному тирану - и могла бы проявить снисходительность, Ими молчала и закипала, зрительно пытая нарушителя личной зоны, и тогда к ним подошёл Джексон и сказал, что Ими помолвлена с ним, и им очень не нравится, когда к ней подходят всякие чужие люди. И вообще, не могла бы она, некая мэм, оставить его невесту в покое. Имтизаль уже готовилась морально уничтожить храбреца, но мать Сэма действительно предпочла не лезть в сентиментальные дела сумасшедших, а Джексон, едва женщина покинула помещение, невозмутимо вернулся к игре со своей сестрой. Ими следила за ним весь день, и ни разу он не обратил на неё внимания. И на следующий день тоже, и через день, из чего она сделала вывод, что решение было спонтанным и бездумным, поступок бескорыстным и проверка пройдена.
   Через неделю она подошла к нему сама и протянула шоколадный кекс. Ей его дала воспитательница, но Ими никогда не любила сладкое. Тогда она, недолго думая, решила отдать его заслужившему ребёнку и подошла к Джексону. Он поблагодарил и снова предложил игру. Ими отказалась, но предложила порисовать. На том и порешили. А потом Ими спросила, что будет рисовать Лили. Она спросила просто так, ей действительно было интересно, о чём думает несуществующий человек, в её вопросе не было лицемерия или корысти, но результат дал о себе знать незамедлительно. С тех пор началось их сосуществование-взаимопомощь: родители Имтизаль были в восторге от того, что у их чада появился друг, психиатры отмечали улучшение в борьбе с социофобией, а Джексон тихо сходил с ума от счастья, что хоть кто-то его понимает. Имтизаль умела понимать, даже лучше, чем он сам мог предположить.
   Конечно, Ими не считала Джексона другом, но теперь поняла, что давно и сильно нуждалась в ком-то вроде него. В ком-то, кто не раздражал бы её и кто создал бы видимость её общительности для родителей (она чувствовала их беспокойство, хотя ещё и не могла его осознать; чувствовала и беспокоилась сама, а потому очень хотела нейтрализовать очаг тревоги). И Джексон подошёл идеально. Он был ненавязчивым и никогда не угнетал её. Он очень редко нарушал её личное пространство, и у них была договорённость об их месте. Они никогда не подходили друг к другу, и если Джексон хотел общества Имтизаль, он шёл на их место, садился там и ждал, а дальше Ими сама решала, в достаточно ли она великодушном настроении для того, чтобы подойти.
   Он и не говорил с ней почти. Точнее, не требовал, чтобы она говорила. Ей этого было достаточно. А иногда они просто молча рисовали и чаще всего занимались каждый своим делом, но сидя вместе. И самое главное, Джексон был очень простым, прямолинейным и открытым ребёнком. Он ничего не боялся, ничего не стеснялся, всегда говорил, что думал, всегда делал то, о чём думал, и никогда не навязывался. Его все любили, и с ним было легко даже ей. Так она впервые в жизни позволила кому-то чужому находиться рядом с собой и чувствовала себя при этом комфортно.
   Реакция матери и врачей прибавилась в варево самоанализа Имтизаль, и вскоре в её аутичном мрачном сознании появилась та самая идея, которую в неё уже почти семь лет пытались вживить все окружающие: идея общения. И примерно тогда она впервые начала говорить с кем-либо, кроме семьи и Джексона, она впервые начала отвечать на вопросы воспитателей и докторов, поразительно кратко и безрадостно, но всё же отвечать, впервые стала смотреть им в, а не сквозь глаза и впервые начала подавать надежды на своё исцеление. На самом деле она не исцелялась: она умнела. Она по-прежнему мечтала стать невидимкой, но теперь поняла, что чем больше она будет замыкаться в себе и игнорировать людей, тем больше внимания будет сосредоточено на ней. Единственной её целью было заставить окружающих хоть немного перестать о ней заботиться.
   Когда Ими было уже восемь, Джексон исчез. Она так никогда и не узнала, что с ним случилось, хотя могла бы, если бы спросила кого-нибудь из врачей или воспитателей: он перешёл в другую возрастную группу.
   Следующий этап был уже примерно в это же время, и начал его тот самый Сэмми. Потом появлялись и другие агрессивные дети, которые пытались притеснять Имтизаль и самоутверждаться за её счёт, и заканчивалось это всегда плохо. Пришлось Алие, воодушевлённой Джексон-прогрессом и опасавшейся новой волны замкнутости, забрать дочь из ранчо и водить её туда всё реже и реже.
   И примерно в это же время Имтизаль узнала, почему так отличается от всей своей семьи. Она просматривала семейные альбомы и как-то обратила внимание на то, что на фотографиях летом её года рождения Алия не беременна. Ими поставила вопрос ребром и впервые применила на родителях своё оружие: бесчувственный и безучастный взгляд. Алия смущённо пыталась придумать правдоподобное объяснение, но, в конце концов, окончательно сбилась под мёртвым всезнающим взглядом и рассказала дочери правду. На всякий случай, Ими сделала то, что делала крайне редко: обняла мать. Только для того, чтобы всё оставалось по-прежнему и её, Имтизаль, не беспокоило и не нервировало никакое напряжение в каком-либо члене семьи. Ими не расстроилась: единственным, что она испытала, было успокоение. Теперь несходство с семьёй выглядело логически объяснимым, больше ничего не требовалось.
   Ими резко отличалась от семьи не только характером, но и, разумеется, внешностью. Единственное, что у всех шестерых было одинаковым - это цвет волос. Одинаковые шатены, они со спины действительно походили на кровных родственников, но лицом - нет. Джафар был смуглым, Омар тоже, на этом их сходства с Имтизаль заканчивались, а остальные дети и Алия и вовсе отличались бледностью, редкой для южан. Цвет глаз у всей семьи был карий. Только у Каримы глаза были зелёными, но такими тёмными, что их несложно было принять за карие. У Имтизаль же - серые. Не голубовато-серые, не зеленовато-серые и не хамелеон: они всегда были одного и того же мутного, грязного и блёклого цвета. За счёт смуглости кожи они казались совсем бесцветными и, как отмечали очевидцы, светлели, когда Имтизаль злилась. Возможно, им так казалось, потому что смотреть в глаза разъярённой Имтизаль - психологический мазохизм. И черты лица её сильно отличались, не было в них мягкости, присущей внешности остальных членов семьи: у Имтизаль чётко выступали скулы, нос был слишком прямой и широкий, губы странно полные и с нечётким контуром. Она никогда не была красавицей, вся она выглядела грубовато, особенно, когда выросла: сухая, с проступающими прожилками и крупными костями, вся поджарая, спортивная, в ней будто совсем не вырабатывался жир. В детстве у неё ещё не было такого обилия мышц, как позже, и она всегда выглядела очень худощавой, неправильной и тонкой, похожей на тень. Она очень походила на своего деда-хирурга, только об этом, конечно же, никто не знал. И совершенно не походила даже на приёмного отца, чья внешность, в общем-то, тоже была далеко не женственной и не мелкокостной. Он тоже не обладал классическими чертами, но его необычайно красила доброта: всё его несовершенное и странное лицо обретало благородные линии под действием внутренней согревающей харизмы. Омар был копией отца, но намного красивее - сказывались материнская гены. Имем и Карима были похожи на мать и оба росли неистово красивыми. Неприлично красивыми. Особенно Карима. Иными словами, привлекательностью были наделены все кровно связанные члены семьи, благородной и экзотической одновременно: густые волосы, пышные ресницы, красивая и чёткая линия бровей. Имтизаль же подходила под выражение "в семье не без урода". Она выглядела необычно и даже странно, но её внешность отталкивала скорее не из-за эстетических несовершенств - они смотрелись, наверное, даже интересно, - а из-за холодности, которая испарялась и разлеталась на приличный радиус; Имтизаль будто вечно ходила в облаке жидкого азота, от чего люди обыкновенно предпочитали обходить её стороной, чтобы не терять чувство тепла и комфорта. Она не была безобразна, она могла бы даже показаться кому-то по-своему притягательной, если бы держалась не так враждебно, если бы улыбалась и если бы переняла родительскую филантропию.
   И если бы не было такого контраста с сестрой. Неподражаемо красивой сестрой.
   Конфликт с сестрой зародился уже тогда, когда у детей хоть в теории может возникнуть конфликт. Карима была единственная, кого не интересовали особенности Ими и которая считала, что имеет право залезать к сестре в манеж. У Каримы не было злых провокационных умыслов: она искренне полагала, что поступает справедливо и безобидно. Таким экспериментатором-авантюристом она осталась до сих пор. С Ими тогда всё заканчивалось либо дракой, либо истерикой, но Карима всегда выходила сухой из воды с искренним выражением непонимания и огорчения на лице.
   Подсознательно Ими невзлюбила сестру ещё и прежде. Наверное, Карима испытала холод к холодной сестре тоже прежде, но обе они были ещё маленькими, чтобы это понять.
   Между ними всегда жила конкуренция. Имтизаль очень привязалась к братьям, и те отвечали ей взаимностью. Не ускользнуло это и от Каримы. Не ускользнула от неё и озадаченность родителей, их забота о странной дочери. Нельзя утверждать, что Карима умышленно отбивала у сестры семью, но для Имтизаль всё выглядело именно так: каждое появление Каримы Ими воспринимала с угрюмой злостью, особенной злостью - злостью, вызванной лицемерием. Ими видела сестру не так, как все. Ими считала Кариму глупой, крайне глупой, двуликой, неискренней и наигранной; наверное, потому что ей самой никогда не была присуща (даже во взрослой жизни) даже отдалённая форма кокетства. И поскольку Имтизаль не могла никогда понять жеманство, она всегда приписывала его к самовлюблённости и лицемерию.
   Конкуренция была внутренней и внешне никогда не проявлялась, потому что ответных ходов Ими никогда не предпринимала. Она не знала, что такое ревность. Её любовь к семье всегда была какой-то сверхплатонической, сверхвнутренней и бесконтактной: Ими не испытывала никакой необходимости в общении с братьями или родителями, и общалась с ними только по их инициативе. Самой же ей всегда было достаточно только знать, что родные люди где-то рядом и с ними всё в порядке; только видеть их и иметь возможность держать их в поле своего зрения.
   Трогательны были отношения к ней братьев, которые всегда очень яростно защищали сестру, если кто-то из детей друзей семьи (или из самих же друзей) посягал на её личное пространство и зону комфорта. Не менее трогательно за них вступалась она (в чём, впрочем, необходимости никогда не было), если у мальчиков доходило дело до драки. Когда же братья ссорились друг с другом, снова появлялась она и садилась где-то поблизости, с ужасом смотря на территорию риска, и, чаще всего, они оба быстро притихали, лишь бы не пугать сестру и лишь бы она не нервничала.
   Но она знала, за кого бы заступилась.
   Было у неё ещё одно качество, которое поначалу проявлялось только в мелочах, но с возрастом начало приносить хозяйке немало пользы. У Ими была невероятно развита интуиция. Имтизаль всегда чувствовала, что и когда нужно сделать, и поначалу это проявлялось в её слежках, ведь нужно было как-то самой оставаться незамеченной. И она всегда знала, когда отвести взгляд, знала и отводила за секунды, за доли секунды до того, как человек бы оглянулся. Если она, проснувшись ночью и спрятав фонарик под одеялом, чтобы не разбудить сестру светом, читала что-нибудь, она всегда знала, когда всё отложить и притвориться спящей до того, как в комнату кто-то зайдёт. Позже Ими как-то рискнула читать по вечерам даже при ещё бодрствующей Кариме и не прогадала: сестра не сдала. Карима только пренебрежительно пожала плечами и пообещала Имтизаль, что отец всё равно увидит свет.
   Но он так и не увидел.
   Позже Ими не раз видела вещие сны, только поначалу она их не запоминала. Только тогда, когда событие происходило, истерзанная дежавю, она вспоминала, что уже видела это, видела во сне. Поэтому она стала учиться не забывать свои сны: поутру, не открывая глаз, проматывала плывущие образы в памяти, стараясь не упускать ни одной детали. Правда, толку от этих снов не было: то она предвидела приезд родственников из Марселя, то дождь, то опоздание отца с работы - иными словами, бытовые мелочи, о которых узнать можно было и другими способами, но саму её такие маленькие паранормальные явления приводили в восторг.
   И, конечно же, ей везло. Ей везло всю жизнь, как будто что-то потустороннее расчищало перед ней дорогу и помогало замкнутому ребёнку удержаться в окружающем непонимании.
   На ранчо она всё ещё иногда ездила (в группы свободного времяпровождения; в школу на ранчо она ходила регулярно, как и требовалось). Ранчо она любила, она привыкла к его атмосфере, ей очень нравился садик и очень нравилось исследовать маленьких психопатов. На ранчо Имтизаль поняла свою слабость к сумасшедшим: даже самый сложный, умный и загадочный, но психически здоровый человек никогда не мог вызвать в ней столько азарта, интереса и оживления, сколько порождал даже самый безобидный шизофреник. Если бы кроме семьи потребовалось выбрать ещё одну группу людей, которых не коснулась бы гибель человечества, Ими бы выбрала душевнобольных.
   Перестали её оставлять на ранчо после одного инцидента.
   Ранчо, где оставляли после школы детей до десяти лет, находилось на территории очень крупной психиатрической больницы. Эта территория походила на университетский кампус: там были гостиница, где проживали приезжие врачи и родственники иногородних пациентов; несколько корпусов самой клиники, в том числе "детский садик", прозванный ранчо; школы, от начальной до старшей; несколько игровых площадок для более взрослых больных и много-много других зданий и лужаек. Она считалась лучшей в штате, а возможно, не только в нём одном. И однажды Имтизаль выбралась за ограду и ушла со двора ранчо. Никто так и не понял, как ей это удалось, ведь контроль за детьми был на неподражаемо высоком уровне. Отсутствие девочки быстро заметили и забили тревогу по всей территории. Это привело к тому, что внимание к пациентам в других корпусах стало слабее: сотрудники были озадачены поиском пропавшего ребёнка. На всякий случай было решено закрыть корпусы и собрать в них всех пациентов, чтобы никто из них не нарвался на Имтизаль, но это было сделано в спешке, и один парень всё же сумел оказаться снаружи. Имтизаль невозмутимо бродила по территории пристанища психически неполноценных и, конечно же, нарвалась на неприятности. Неприятности, выраженные одним из этих самых психически неполноценных, тем самым парнем лет 17, неконтролируемым психопатом, который уже дважды пытался сбежать из больницы и оба раза бывал пойман. И теперь, когда он сидел за живой изгородью, куда стремительно спряталась и Имтизаль, завидевшая вдали санитаров, запаниковал. А паника у него сопровождалась полной потерей контроля и припадками. Он увидел её, а она, конечно, увидела его. Их зрительная беседа была недолгой, и оба поняли, что делать: Имтизаль рванула в обратную от психопата в сторону, и он - в ту же самую. Он думал только о том, что она может сдать его врачам, может закричать, может нашуметь, и его побег снова будет прерван.
   Ошибка Ими была в том, что крика так и не последовало. Ими не любила не только разговаривать: любые собственные звуки её раздражали куда больше, чем звуки других людей. Наверное, поэтому она и научилась так бесшумно ходить, чем не раз до ужаса пугала отца. Была и другая причина: как бы Ими ни хотелось сбежать от преследователя, ещё больше ей хотелось, как и ему, не быть найденной санитарами.
   Силы были не равны, итог предсказуем. Парень за несколько секунд догнал девочку, схватил её и увлёк глубже за кусты. Одной ладонью он сжал её скрученные за спиной руки, второй - плотно зажал рот. Ими билась и сопротивлялась как могла. Никогда ещё она не была так сильно напугана: мало того, что кто-то проявил такое возмутительное насилие в её адрес, мало того, что её личное пространство было нарушено наглее, чем когда-либо, мало того, что какой-то психопат её похитил, возбуждал в ней все асоциальные склонности к истерике и панике; самое главное, вместе со ртом он зажал ей и нос. Имтизаль задыхалась. Она истерично дёргалась из стороны в сторону, пытаясь высвободить запястья, она пыталась укусить ладонь агрессора, она пыталась извернуться и лягнуть его, пыталась уже даже нашуметь, но всё было тщетным. В какой-то момент она выдернула узкую ручку из-под его пальцев, схватила обломок ветки и воткнула парню в ногу, но не глубоко, скорее только поцарапала, - глубже она не успела, он уже оперативно повалил её на землю, насел сверху, и теперь она была полностью обездвижена. Она понимала, что умирает. Она никогда ещё не чувствовала себя настолько слабой и беспомощной, она чувствовала, как всё меньше в ней сил для столь неравной борьбы и как мучительно пытаются втянуть в себя кислород лёгкие, пытаются и не могут. Ей повезло, повезло, как и всегда: санитары, всё же, каким-то чудом вдруг решили изменить маршрут и пошли именно мимо этих роковых кустов, там они уже почувствовали возню и успели спасти ребёнка.
   Ими сидела на траве и с ликованием смотрела, как скручивают орущего парня, его боль и муки пронизывали её насквозь, пронизывали и питали, спасая от собственных мук от нарушенного дыхания, боли в вывихнутом запястье и в передавленном горле. Она и сама впала в истерику, когда санитары попытались её увести, и причины этой истерики были куда глубже, чем кто-либо мог бы предположить. Никто не знал, но в тот момент Имтизаль пребывала в самой личной и интимной обстановке, когда-либо имевшей место в её жизни. Она находилась в другом измерении, где были только она и её неудавшийся коллега-беглец, точнее, не сам он, а его извращённый её воображением и мировосприятием образ. Она не видела ничего, не слышала ничего, она даже его крики слышала очень смутно и очень нечётко видела безумие его глаз. Все её чувства были глубоко интуитивными, и она чувствовала всё то, что чувствовал он. Она поглощала его страдания жадно и истерично, она торжествовала, она знала о своей защищённости, знала, что ничто ей больше не грозит, и теперь она может безнаказанно и свободно высасывать из жертвы боль и отчаяние. Никогда ещё прежде она не испытывала такого удовлетворения.
   Немного не укладывалось в её сознании, что весь мир, который упорно не видела она, всё же видел её. Её ввело в ярость, что в её эйфорию вторгаются, что нарушают поток её питания, нарушают интимную связь, мешают ей наслаждаться этим новым и ещё неизведанным чувством, крушат воображаемую реальность. У её истерики была, конечно, и другая причина - недавние переживания и страх взвинтили нервную систему до того состояния, когда любая мелочь способна разнести в прах весь душевный порядок. И санитары разнесли. Взорвали и растворили в вакууме. Едва они прикоснулись к Имтизаль, она подняла ор и отбивалась от них с не меньшим энтузиазмом, чем ещё недавно применённым к старшему пациенту. Детей уводили в разные стороны, но оба они кричали в дикой истерике, до последнего пытаясь проследить друг за другом взглядом, отчаянно и яростно: один - с ненавистью и угрожающим упрёком, другая - в жадном стремлении доесть остатки его психоза.
   Едва её привели на ранчо (в изолятор), Имтизаль впала в апатию, из которой не выходила до конца недели. Она снова перестала разговаривать и игнорировала даже мать. Через неделю она снова начала постепенно оживать: когда осмыслила произошедшее и была готова принять его. И смириться.
   Теперь она уже намного больше времени проводила дома, чем прежде: мать забирала её сразу после уроков или консультаций с врачами. Дома Ими чувствовала себя спокойнее, практически никогда не впадала в истерики, послушно делала всё, о чём просили родители, не шумела и не вызывала никаких опасений, поэтому со временем Алия уже даже не боялась оставлять дочь дома одну. Так Имтизаль впервые посмотрела по телевизору то, что хотела; точнее, у неё впервые появилась возможность самостоятельно переключать каналы и изучить всё то, что мог предложить ей мир.
   Она впервые услышала тяжёлую музыку: передавали концерт Deep Purple. Рок Ими и раньше слышала - её братья слушали музыку Pink Floyd и Huey Lewis and the News, музыку, которая ей нравилась. Но теперь она поняла, какую музыку действительно любит. Вечером она спросила у Имема о том, что видела, и он ей не только рассказал всё, что знал о хард-роке, но и пообещал как-нибудь взять у друга диски. Позже Ими попросила у родителей плеер на день рождения. Не нравилось это ни Алие, ни Джафару - они и так очень скептически относились к любви сыновей к рок-музыке, а то, что запало в душу Имтизаль, звучало для них сатанизмом. Но смириться пришлось, в частности благодаря врачам, которые убедили родителей, что любовь к музыке, пускай и такой, не принесёт психике ребёнка вреда. Так началось увлечение Имтизаль хэви-метал, с годами становившееся всё более и более хэви и в итоге оказавшее на её судьбу не менее хэви влияние.
   Имтизаль закончила начальную школу при клинике, но уже не оставаясь на ранчо, после чего врачи предложили Алие и Джафару в качестве эксперимента попробовать отдать ребёнка в обычную школу. И Имтизаль поступила в школу, в которой уже учились её братья и сестра. Всё это время Ими находилась под регулярным наблюдением врачей, с годами всё менее и менее деспотичным, а в старшей школе такие встречи протекали уже не чаще, чем раз в пять-семь месяцев.
   Год её поступления в общественную школу ознаменовался двумя событиями (или даже тремя), одно из которых навсегда сломало судьбы всех членов семьи. Всех выживших членов семьи. Всех, кроме Имтизаль: её судьбу оно наоборот определило.
   Ими зачислили сразу в седьмой класс, а не шестой (при ранчо она окончила только пять классов, но очень хорошо училась и сумела сдать экзамены шестиклассников), так она перепрыгнула параллель Каримы. Чему была несказанно рада.
   Ими оказалась в новой среде, и наступил новый, очень важный этап в её жизни. Среде, куда более жестокой, чем прежняя, - это Имтизаль поняла в первый же день. Ещё она поняла, что в школе любая, даже самая закрытая информация распространяется быстрее, чем распространилась бы по городу, если бы её транслировали по всем центральным каналам. Поняла она это, потому что в первый же её день уже весь класс знал о том, в к а к у ю школу новенькая ходила прежде.
   Утром первого сентября она пришла в школу одной из первых, узнала, в каком классе будет первый урок, и сразу же заняла последнюю угловую парту. Постепенно помещение стало наполняться другими детьми, реакция которых была разной, но в большинстве своём недоумевающе-враждебной. Одна из наиболее сердобольных и неасоциальных девочек даже подошла к Ими и предупредила, что "это парта Джексона". Эти слова были сказаны таким загадочным голосом, что подразумевали под собой, по всей видимости, куда больше смысла и угрозы, чем Ими могла бы подумать.
   Она не знала, что делать. Поэтому она только подняла на девочку молчаливый взгляд и смотрела так до тех пор, пока та не сдалась, не сказала "как хочешь", пожав плечами, и не отошла к подругам. На самом деле Имтизаль была в замешательстве: она трезво осознавала, что эти дети - не сумасшедшие. Найти у них слабости и играть на них будет куда сложнее. Подчинить их будет куда сложнее. Их нельзя морально задавить и запугать - они сами это умеют. И здесь нет ежеминутного надзора воспитателей, врачей и санитаров, ревностно охраняющих комфорт каждого ребёнка. Также она понимала, что, если встать и освободить эту парту Джексона (имя, которое заставило её вздрогнуть), можно навлечь на себя лейб уступчивой, легко гнущейся и ломкой, а дальше будет не избежать проблем. А ведь она так мечтала добиться от новых одноклассников того же, чего добилась от старых - безразличия.
   Дети набирались в класс, как жуки, смотрели на неё с недоверием и неодобрением, начинали шептаться, хихикать и быстро-быстро говорить. Ими сидела и с нервной тоской ждала Джексона.
   Когда вошла учительница, дети расселись, и никакой Джексон к злополучной парте так и не подошёл, Ими уже вздохнула спокойно. Теперь она в безопасности. Она даже не подумала о том, что Джексон мог бы опоздать.
   Учительница, миссис Коллинз, поздоровалась с классом и вызвала Имтизаль к доске, представила новенькую остальным ученикам, призвала всех к любви, миру и согласию, выразила свои надежды на тесную дружбу, припомнила, что в классе есть Радима, тоже арабка, и, когда утомлённая и раздосадованная всеобщим вниманием Ими уже шла к своему месту, зашёл Джексон. Он мрачно и безучастно поприветствовал всех взмахом руки и вслед за Ими направился к своему месту, обнаружив которое занятым, впал в ступор. Ими невозмутимо села и хмуро уставилась на свой блокнот. Джексон стоял, все молчали и ждали того, о чём Ими могла только догадываться. Она нервничала, её угнетало внимание, её угнетала близость кого-то постороннего, угнетали неопределённость и чувство смуты.
   Первой заговорила учительница.
   - Джексон, сядь уже куда-нибудь.
   - Это моё место, - с взрослой, ледяной вежливостью, грубой вежливостью, тихо сказал он, рассчитывая, видимо, разрешить конфликт на спокойных тонах.
   Имтизаль знала только одно решение таким проблемам: она подняла взгляд к его глазам. Она думала о том парне, чьё имя так и не узнала, думала о том, как ему было больно, думала о том, как она прожигала его нутро, как вырывала из него своё наслаждение; думала о крови, о ножах и других лезвиях, медленно и смачно вталкивающихся в плоть; она думала о драке с Сэмом, она представляла себе дробление костей бейсбольной битой, она проигрывала в голове песни Led Zeppelin, повышая и повышая громкость до дрожи в голове, она вспоминала себя, своё удушение и проецировала его на одноклассника. Она думала обо всей той жестокости, на которую только была способна её молодая фантазия, Ими изо всех сил пыталась передать своё невербальное раздражение. Но Джексон не вёлся. Он стоял над ней и спокойно смотрел ей в глаза, терпеливо и с усталым негодованием одновременно, и повторил:
   - Это моё место.
   - Джексон, - снова вмешалась миссис Коллинз, устало и удручёно. - Ты опоздал. Так что выбирай себе место из оставшихся.
   - Моё здесь.
   - Оно было здесь в прошлом году. Теперь оно будет за четвёртой партой в левом ряду. Тоже далеко от доски и тоже плохо видное мне. А там теперь будет сидеть Имтизаль.
   Визуальный разговор продолжался.
   - Джексон, имей совесть. Ты о п о з д а л .
   Он неохотно оторвался от взгляда Ими и направился, с наигранными благородством и высокомерной самоотверженностью, туда, куда ему указала миссис Коллинз.
   Имтизаль была уверена, что, даже если бы конфликт не наступил в первый же день, избежать бы его всё равно не удалось. Поняла она это тогда, когда на перемене к ней подошли два мальчика.
   - Ты че, реально чокнутая?
   Она только недобро посмотрела на них, как загнанный зверь, подняла громкость в наушниках, ушла плечами, шеей в себя, надеясь раствориться в воздухе. Она всегда мечтала быть невидимкой, мечтала и, как ни старалась, не могла уйти из зоны внимания.
   - Ты вообще разговариваешь?
   Она смотрела прямо перед собой, тупо и упрямо, и отчаяние, тяжёлое и мрачное, разлагало изнутри. Она хотела сказать им, что её выгнали из школы за нападение, может быть, что она накинулась с ножом на одноклассника и... м... представляла слишком большую опасность для беззащитных психически неполноценных детей. Но не могла. Она продолжала делать вид, что стоит за стеклом, односторонним стеклом: она может видеть мир, а он её - нет. Она злилась, но больше в ней крепло, приобретало всё более и более ощутимые формы и взрывалось не ярости: Ими раздирало чувство безнадёжности. Она точно знала, что обречена на покушения со стороны класса, и точно знала, что беззащитна перед ними, что не может ничего изменить, не может сказать ничего удачного, уже хотя бы потому, что и сделать она этого не хочет. Ничего она делать не хочет. Мальчики что-то говорили и смеялись, но она уже не слышала: заглушала музыка в наушниках. Она смотрела прямо перед собой, плавая и барахтаясь в своих чувствах, в своей незащищённости, тоске и полной непригодности для жизни. Она уже даже забыла своих обидчиков: Ими ушла в себя, мрачно и с мазохистским ощущением перемалывая себя в боль, отчаяние и отверженность. Но вскоре пришлось сменить обстановку, потому что музыка прекратилась: один из мальчиков, Ник Майерс, сорвал с неё наушники. Она взвинтила в его глаза свой взгляд, распахнув глаза так широко, как будто хотела всосать в их бесцветное болото врага, всосать и разорвать на молекулы в вакууме её нутра, и отчасти претворила мечты в жизнь: резко пнула парня в колено. Он завопил и схватился за ушибленный сустав, и становилось понятно, что участь Ими переходит в состояние плачевной. Ими и сама это поняла, но вовсе не из-за угрозы, воплотившейся в друзьях пострадавшего, а из-за того самого крика, стремительно вышвырнувшего виновницу из её тенистого угла в центр, в свет - туда, куда обращено всеобщее внимание. Ими резко вскочила со скамейки, готовясь принять удар, и он последовал: её толкнули. И поступили не мудро, потому что, почувствовав на себе прикосновение чужого живого предмета, точнее, тела, Ими окончательно вышла из себя и, как змея, ничего не добившаяся в угрозах, накинулась сразу на всех, уже не смотря, кто собирался участвовать в потасовке, кто нет - получили все, кто оказался рядом. Ими и сама получила, и получила немало, но ей всё сошло с рук, а мальчиков вызвали к директору и сделали предупреждение.
   Родители никогда об этом не узнали: Имтизаль им ничего не рассказала, а учителя боялись признаться, что не уследили за беззащитным ребёнком. Ей замазали синяки, заплели заново волосы, привели в порядок одежду, а кровь из носа остановилась ещё до конца следующего урока. Теперь ничего не выдавало последствий драки. Руководство школы знало о проблемах Имтизаль и договорилось с её родителями, что позаботится о комфорте нестандартного ребёнка, поэтому очень не хотело говорить об инциденте, произошедшем в первый же день.
   Если не учитывать апатичное, отрешённое и тоскливое настроение Имтизаль, принёсшее в её вязкую душу саморазрушение, то можно сказать, что день закончился хорошо. Дети шептались, оглядывались на неё, но в целом всё прошло вполне неплохо, потому что подходить к ней побаивались.
   Побаивались и на следующий день.
   А вот с третьего дня начались проблемы, и начались они почти так же, как и в первый день. Вот только последствия имели более тяжёлые.
   Снова был урок немецкого, и снова Джексон опоздал. Снова он презрительно смерил Ими взглядом и сел на своё новое место. Урок закончился, дети стали выходить. Вышла и Ими, опустив голову и как обычно отчаянно бегая вокруг взглядом широко раскрытых глаз. Она направилась к скамейке в углу. Она старалась двигаться вдоль стенки. Она понимала, что рядом с ней кто-то идёт, и ускорила шаг, чтобы набрать себе больше личного пространства, но ей это не удалось: перед ней появилась рука, как шлагбаум, впившаяся в стену и преградившая путь. Ими уже было присела, чтобы проскочить снизу, но рука предусмотрела и этот ход. И назад ей рвануть не удалось, потому что и сзади оказалась такая же преграда. Она испуганно и злобно посмотрела в сторону смельчака и совсем уныла.
   - Уйди, - тихо попросила она. Именно попросила, а не скомандовала. В её голосе действительно было куда больше отчаяния и просьбы, чем агрессии. Или даже вообще не было агрессии.
   Ответ она не слышала, потому что была в наушниках. Она отчаянно смотрела Джексону в глаза и не могла собрать в них жестокость. Тогда она собрала безумие, пронзительное и жуткое, но толку было мало. В ответ ей смотрело другое безумие.
   И он сорвал наушники, чтобы она услышала его слова:
   - Не поняла? Чтоб я больше тебя на своём месте не видел, психопатка.
   Рядом было два свидетеля недавней драки, и они замерли в ожидании новой битвы. Но Имтизаль только подтянула за шнур упавшие на пол наушники и снова посмотрела в глаза Джексону. Он был на две головы выше неё и для своего возраста достаточно крепко сложен.
   - Тебе всё ясно?
   - Уйди.
   Он хотел ударить её по лицу, но она увернулась.
   - Джексон, ну не охренел ли ты, оставь ты её в покое.
   - Пошла нахер, Энн.
   - Угомонись, пошли, тебя звал Стю.
   Джексон оглянулся на девушку, угрожающе нацелив на неё палец.
   - Я сказал, пошла нахер!
   Ими воспользовалась ситуацией, выскользнула и метнулась в сторону, пытаясь догнать толпу и затеряться в ней. Она никогда не думала, что полюбит толпу, но в этот день поняла: чтобы скрыться от людей, нужно влезть туда, где их больше всего. И только так удастся стать невидимкой.
   Проблемы бывали почти каждый день, и устраивал их, разумеется, Джексон. Иногда и другие школьники рисковали издеваться над Ими, но дать отпор им ей всегда удавалось. А дать отпор Джексону - нет. Иногда, редко, за неё заступались одноклассники: Джексона мало кто любил. Он был вспыльчивым, неуравновешенным, высокомерным и в некоторой степени даже подлым. Истеричным. У него было несколько сообщников и несколько поклонниц, но в основном класс Джексона недолюбливал и старался избегать контактов с ним, хотя и в куда меньшей степени и куда менее открыто, чем в ситуации с Имтизаль. Джексон обладал неоспоримым авторитетом, какой-то непонятной харизмой, и когда он пребывал в хорошем и благосклонном настроении, он ждал, чтобы все обращались с ним, как со старшим другом. И очень многие, попадая под его влияние, действительно так делали, сами не понимая, почему. И с первых же дней он решил, что слишком силён и значителен для того, чтобы, подобно бесхребетным одноклассникам, избегать Имтизаль. Её психические трудности, её нелюдимость, её дикость, враждебность и опасность его нисколько не интересовали. Для него она была точно такой же ученицей, как и все остальные. Все же её нетипичные черты становились для него только призывом к угнетению. И он не упускал ни одной возможности публично показать, насколько она "такая же, как все", публично задеть её, обидеть или ещё как-то притеснить и самоутвердиться. Удивительно было то, что класс, как ни странно, не испытывал радости в такие моменты. Они так надеялись, что хотя бы Имтизаль напугает Джексона, что были теперь слишком удручены своим разочарованием. Они в самом деле не хотели, чтобы кто-либо мучил Ими, даже Джексон, потому некоторые изредка заступались за неё (и чем ближе к старшим классам, тем чаще), лишь бы не было конфликта, связанного с н е й.
   Удивительно было и другое - то, как Ими реагировала на приставания плохого парня. А она никак не реагировала. Она терпеливо переносила все его шутки, какими бы жестокими они ни были, она никогда не мстила ему даже за самое возмутительное поведение, за которое любой другой уже давно стоял бы перед зеркалом в туалете, пытаясь вправить себе хрящ у переносицы. Он заставлял её грустить, и все его нападки в её адрес вызывали в ней только тоску. Она сама ещё не понимала, почему не хочет вступать с ним в конфликт, почему не ставит его на место, почему раздосадованный мрачный взгляд - это предел её возможностей. Она только терпела, жутко волнуясь за свой авторитет, который мог рухнуть, как плотина, разом выпуская поток новых и отныне бесстрашных обидчиков в её сторону. И который, к счастью, оставался нерушимым.
   Чуть чаще успевали прийти на помощь учителя. Ей даже разрешали сидеть в учительской, и как-то раз Ими воспользовалась этим правом. Больше она к нему не прибегала, потому что атмосфера в учительской из-за её появления ей казалась ещё более нервной, чем в детской среде.
   Учителя вообще старались держать Ими в поле зрения настолько, насколько это было возможно. Недели через три Ими это поняла и стала воспринимать стычки с Джексоном по-другому: если он мог безнаказанно на неё давить, значит, ей удалось замести следы и ускользнуть от бдящих за ней людей. Значит, ей удаётся скрываться. Оставалось только научиться скрываться от Джексона.
   Но со временем ей и это начало удаваться. Как и всегда, Ими недолго страдала от раны, нанесённой обществом, и нашла ей не только лечение, но и применение на будущее. Так она стала внимательнее и несколько утеряла былую отрешённость. Она научилась совмещать в себе замкнутость и осведомлённость обо всём и обо всех. Она как и раньше держалась тени, как и раньше сутулилась, уходила головой в плечи, едва кто-то оказывался на опасном расстоянии; как и раньше нервно и нездорово выпучивала глаза, быстро вращая ими и осматривая всё вокруг; но теперь она стала уделять намного больше внимания деталям. Она снова стала следить за людьми, за всеми школьниками, уборщиками, учителями, родителями, но теперь в её развлечении появилась новая цель - успеть выследить Джексона и уйти незамеченной до того, как он успеет обратить на неё внимание. Это стало своего рода игрой. Она старалась вылетать из кабинета так, чтобы опередить Джексона, а если не удавалось, то, по крайней мере, затесаться в поток одноклассников и максимально замаскироваться их телами. Иногда помогало: к концу года Ими достигла почти мастерства. Одновременно она развивала и интуицию, училась слушать внутренний голос, который, к примеру, советовал не идти в сторону той лестницы и пойти в обход. Одновременно развивалась и паранойя, конечно, тоже. Но в любом случае Джексон-опасность возникала всё реже и реже. Ими представляла себя полицейским под прикрытием, который выслеживает преступника и ни в коем случае не должен быть замеченным, поначалу даже счёт вела: каждая перемена - один раунд. Перемены, за которые ни разу не появлялся риск столкновения, не считались, и, как только Ими начала выигрывать, она прекратила отслеживать победы/поражения.
   Не будь она такой строгой и мрачной, её можно было бы назвать оптимисткой. В каком-то извращённом смысле она и была оптимисткой.
   Нужно отдать ей должное. Хоть она и не могла защититься от Джексона, она не сдавалась. Она так и не уступила ему место, не уступала и в других его прихотях. Она только уныло терпела все притеснения, получала удары и не могла на них ответить, но продолжала идти по той же дороге, на которую встала и с которой не сошла бы никогда и ни за что.
   Подводя итог первому году обучения в средней общественной школе, можно сказать, что всё прошло вполне сносно. Дети побаивались Имтизаль, чувствовали её холод, её враждебность и интуитивно понимали, что с ней лучше не связываться. Изредка кто-то пытался поиздеваться над ней, но чаще всего её злые глаза делали своё дело. За этот год Ими достигла совершенства в визуальном насилии, и её ледяные, маниакально пустые глаза в самом деле приводили в ужас любого обидчика. Если же это не действовало, Ими не брезговала и другими видами насилия, в частности - физической расправой, а поскольку драться она умела хорошо, в большинстве случаев агрессивность приносила ей успех. Но Имтизаль это не любила. Несмотря на всё наслаждение, приносимое драками, она крайне не любила, когда дело доходило до них. Плата была слишком велика - всеобщее внимание. Позже Ими начала запугивать одноклассников и другими методами: однажды один из парней, пристававших к Имтизаль, попал под машину.
   Всё началось намного раньше: среди детей начала разноситься сплетня о якобы колдовских силах Имтизаль. На это повлияли многие мелкие детали. То кто-то слышал, как она говорит по-арабски с братом, то кто-то видел, как она, подойдя к углу, внезапно остановилась и стремительно пошла в обратном направлении, как будто увидев сквозь стену, что с обратной стороны навстречу шёл Джексон; то кто-то узнал о её сатанической музыке, то кто-то увидел её готические жуткие картинки, и так далее и тому подобное; но всё это было за уши притянуто к главному факту: глаза Имтизаль были действительно как у ведьмы. Она сама выглядела, как ведьма. Она нагоняла холод одним своим взглядом, она вела себя странно, подозрительно сторонилась людей, а об её лечении в клинике, за неимением фактической информации, и вовсе ходили зачастую фантастические легенды. И они впервые видели одиночку, кто действительно был о д и н о ч к о й , у кого не было вообще ни одного друга и кто не общался совершенно ни с кем. Она была слишком странной, слишком таинственной, слишком необычной, слишком холодной, слишком чужой и опасной. Поначалу дети сами не осознавали, что побаивались не её агрессии, не физической расправы - в конце концов, их было много, а она - одна, - они боялись за свою душу, как будто Имтизаль могла навлечь на них беду, как будто ссора с ней могла принести проблемы и без её непосредственного вмешательства. Осознали они это теперь, на следующий день после серьёзной ссоры с Ими, ссоры, в ходе которой всё тот же Ник Майерс, чаще всех (после Джексона) обижавший её, на сей раз особенно нахально оскорбил её, прилюдно унизил, а его друзья помогли нейтрализовать её, и Ими дошла до того, до чего не доходила почти никогда: до крика. Ужасающего отчаянного крика, который красноречивее любых её взглядов выдавал всю ту усталую боль, которая гнила в её душе. И все паранормальные домыслы обрели силу в тот день, следующий день после стычки с Имтизаль, когда пришло известие о том, что Ник в реанимации. И если раньше многие ещё скептически относились к её наведениям порчи и прочим связям с тёмными силами, то теперь уже все всерьёз задумались об угрозе.
   Так к концу первого года отношения с классом постепенно перешли к подобию тех, о которых мечтала Имтизаль. Здоровые дети оказались не менее впечатлительными, чем больные, и очень быстро решили никак с ней не контактировать. Даже учителя старались держать с ней дистанцию. Училась она, кстати, хорошо, всегда прилежно делала все домашние задания, всегда послушно выполняла требования и на уроках. Претензий к ней не было. Единственными можно было назвать, разве что, слушание музыки во время выполнения письменных заданий, но этот вопрос уладили с родителями, которые попросили проявить к девочке снисходительность. И любовь рисовать на уроках. Ими всегда забивалась в свой угол и рисовала в блокноте. Не раз бывало, что учитель, видя, что во время контрольной Ими снова ничего не делает, а только рисует, холодно спрашивал её, готова ли она сдать работу. И она сдавала. В самом деле решённую. Так бывало, по крайней мере, на математике.
   Сложности бывали с устными предметами и немецким. Очень плохо Ими рассказывала стихи: тихо, мрачно и сухо. Хорошо у неё, казалось бы, должны были удаваться трагичные, но даже они получались слишком пустыми. Мёртвыми. Сам её голос был таким же мёртвым и холодным, как и она сама, и вскоре учителя открыто махнули на Ими рукой и перестали критиковать её устные ответы: её вообще старались спрашивать не чаще двух раз в год. Ими впадала в такую глубокую тоску, едва только её выдёргивали к доске, едва только она оказывалась в поле зрения стольких людей и центре их внимания, и она начинала чувствовать себя такой подавленной и несчастной, что заражала своим унынием абсолютно всех. И хотя со временем она более или менее привыкла к устным докладам, её речь так и не обрела жизнь. Как и голос. Как и взгляд.
   Образ Имтизаль в школе - это нелюдимая неказистая худощавая девочка в больших наушниках, с беглым параноическим взглядом огромных жутких глаз, вечно жмущаяся по углам и стенкам и делающая карандашные рисунки в блокноте. У неё не было друзей, она ни с кем не общалась, хотя бывали даже отчаянные, обычно из других классов, пытавшиеся познакомиться с ней.
   Однажды одной из таких отчаянных стала одна старшеклассница. Она спрашивала Ими о музыке, об отношениях с одноклассниками, о взглядах на жизнь, о социофобии и совершенно вогнала её в трагичное замешательство.
   - Ты извини, я знаю, как раздражает, когда всякие чужие лезут, - сказала потом она, когда уровень враждебности Имтизаль стал зашкаливать.
   Ими промолчала. Она не знала, что здесь можно сказать: знает, но всё равно лезет?
   - Просто ты мне нравишься, я могу помочь. Никто не будет тебя трогать, как уже не трогает меня.
   - Меня не трогают.
   - Да ладно, у тебя в классе есть парень, который докапывается, я знаю.
   - Нет.
   - Назовём это не помощью, прости. Ты просто попробуй. Я уверена, ты сама останешься довольной. Просто пойдём со мной вечером к одним ребятам? Тебе совсем необязательно ни с кем общаться, можешь просто сидеть, слушать и смотреть. Если кто-то понравится, заговоришь. Я предупрежу их, чтобы никто тебя сам не трогал. Я тоже ведь такой была.
   По взгляду Ими было видно всё её недоверие.
   - Да ладно тебе. Ты же даже музыку готическую слушаешь, ты это знаешь?
   - Black Sabbath не готика.
   - Но у тебя сейчас играет Christian Death.
   - Дэт-рок.
   - Дэт-рок пошёл от готики. Я тебя пугаю?
   - Нет.
   - Ну а в чём дело? Не нравятся готы?
   - Нравится одиночество.
   - Не тебе одной. Ты попробуй сходить со мной. Я была такой же, как ты. Или боишься, что родители не отпустят?
   Молчание.
   - Я приду к тебе вечером без косметики. Оденусь, как обычная девчонка, пирсинг сниму, и они отпустят. Они же наверняка хотят, чтобы у тебя были друзья?
   - Да.
   - Ну вот, видишь. Убьёшь двух зайцев.
   Так Имтизаль столкнулась с готикой. К ней действительно никто не лез весь вечер, никто её не замечал и все вели себя так, будто бы Ими с ними не было вообще. Она стала ходить на их встречи, родители ничего не подозревали и искренне верили в то, что их дочь всего лишь гостит у девочки из школы. Так примерно и было, ведь родители Эмили - так звали девочку из школы - очень часто ездили в командировки, дом пустовал, и нередко именно там проводились сходки. Даже братья не поняли: без готического макияжа узнать Эмили было сложно. Позже они, всё же, узнали, но ничего не сказали родителям.
   Позже Имтизаль поняла, зачем Эмили так яро хотела привлечь её к себе. У Эмили был младший брат, и ему очень нравилась Ими, правда, он так и не рискнул за ней ухаживать. Ими это поняла, но не придала значения, ведь новая среда действительно оказалась именно тем, о чём она мечтала. Так она восполняла свой недостаток в сумасшедших, так она увидела наркоманов, так она вступила на новую тропу. Она много слушала рассказы своих новых единомышленников, обдумывала культ смерти, обдумывала саму смерть. Не то чтобы она принимала душой всё то, что они говорили, но их речи помогали по-новому взглянуть на мир.
   В школе узнали о новых друзьях Имтизаль, и теперь смельчаков стало ещё меньше. Ещё больше стало тех, кто верил в магию Ими, потому что компанию Эмили нередко принимали за сатанистов, и теперь всё, казалось бы, встало на свои места. Даже Джексон стал издеваться над ней реже и только, казалось бы, для поддержания собственной принципиальности.
   Но сама она не изменилась нисколько. Она была как и всегда безразлична ко всему происходящему, как всегда асоциальна, как всегда беспомощна и дика. Она так никогда и не стала общаться с готами, даже не здоровалась с ними. Их сосуществование отдалённо напоминало детство с Джексоном на ранчо, но в ещё более холодной и безучастной форме.
   Как бы там ни было, Ими была счастлива, наверное, потому и переносила все удары. По-своему, но счастлива. У неё были силы на то, чтобы вылезать из грязи, отряхиваться, отмываться, поднимать взгляд и снова двигаться вперёд.
  

Глава 2

  
   Имтизаль была счастлива все эти годы, и причину своего счастья она осмыслила только теперь. Причиной её счастья был Омар, к которому она испытывала не совсем сестринские чувства.
   Не было в них ничего плотского и порочного, нисколько. Но именно Омар стал первым человеком, которого Имтизаль полюбила по-настоящему, так, как только была способна. Он был для неё больше, чем кумиром. Она им восхищалась, она им любовалась, он был для неё идеален и совершенен. Она охотно принимала любое его суждение, верила всему, что он говорил, соглашалась со всем и делала всё так, как он хотел. И она была счастлива от одной своей любви к нему, только никогда не понимала этого. Всю силу своих чувств она осознала только сейчас, в 12 лет. И как только она это поняла, решилась на то, что в итоге всё же сделала. Она не могла себе объяснить, зачем она это делала, она только понимала, что так надо.
   Она всё спланировала, настолько, насколько только может серьёзно планировать ребёнок в 12 лет. И наконец настал этот день, 12ое марта.
   Она стояла на лестничной площадке, когда он поднимался в их квартиру, вернувшись из школы. Он увидел её и улыбнулся.
   - Почему ты здесь стоишь?
   - Жду тебя.
   - Но почему з д е с ь ?
   - Удобнее.
   Он подошёл к ней и поцеловал в лоб.
   - Теперь пойдём в дом? Ими... ты в порядке? Что-то случилось?
   - Нет.
   - Ты... странная. Хочешь, поговорим? Можем здесь поговорить. Ты не хочешь идти в дом?
   Она действительно была странной, но непонятно, как он это увидел. Внешне она оставалась такой же, как всегда, но изменилась в душе: никогда она ещё не пребывала в таком взведённом состоянии. Хотя ей казалось, что она спокойна; спокойна, как лёд, как камень, как кусок дерева, не способный даже нагреться. Она смотрела ему в глаза с таким трепетом, с каким не смотрела ещё никогда, она любила его, как никогда. Она была счастлива, как никогда, и не знала, чего хочет больше, прервать это томительное, нервное ожидание или насладиться им подольше. Она чувствовала просветление, чувствовала тепло, чувствовала радость, чистую и прозрачную. Чувствовала свой долг.
   - Ими, дома что-то не так?
   - Я тебя люблю.
   - Я тебя тоже люблю, - он её обнял. - Но что случи...
   И она его обняла. Они: она и нож.
   Лезвие вошло в живот, и руки Омара опустились. Его губы распахнулись, судорожно пытаясь сомкнуться и выдавить какие-то слова. Лезвие углубилось и, мягко вспарывая плоть, поднялось выше. Это было тяжело, и Ими пришлось взяться за нож обеими руками. Лезвие наткнулось на ребро, Ими напряглась, и нож скользнул криво, вдоль кости, прежде чем упёрся в грудину и остановился. Между губами, вместе с хрипом, вырвались маленькие потоки крови. Омар смотрел на сестру с недоумением, наивно и как-то по-детски, как будто не понимал, что случилось, как будто не понимал, что она его убивает, что эта боль, эта слабость и это помутнение - из-за ножа, разрезающего его торс, ножа, управляемого е ё рукой. Ими быстро выдернула нож, вспоров в процессе ещё немного мясо на груди, и перерезала брату горло. Это было уже легче.
   Омар упал на пол. Ими села рядом, пододвинув к себе бьющееся в предсмертных конвульсиях тело и уложив его голову себе на колени. Она перерезала горло, чтобы ускорить смерть и избавить брата от мучений; пара секунд - и её холодные пальцы поглаживали уже холодеющее лицо.
   Подготовка заключалась в том, что Ими заранее пробралась в квартиру соседа и украла его охотничий нож. Теперь же она перепачкала рукоять кровью так, чтобы отпечатки либо смылись, либо смазались до неузнаваемости.
   Соседа в итоге действительно посадили. Он привлекался к суду и ранее за фашистские лозунги, но избежал тогда наказания. Все другие соседи подтвердили, что подсудимый не раз ссорился с арабской семьёй и угрожал ей. Но это был единственный случай, когда об Имтизаль задумывались полицейские. И именно тогда родители узнали об её увлечении готикой.
   Крик Каримы взорвался, разлетелся, разнёсся по всему дому, едва она, поднимаясь домой по лестнице, увидела ужасающую картину: Имтизаль сидит под стеной, скрестив ноги по-турецки, тихо напевает что-то под нос, жутко покачивается и не менее жутко смотрит вниз, на окровавленное лицо Омара на уровне её груди. Вся она в крови, весь он в крови, с широко распахнутыми пустыми глазами, с открытым ртом, из которого до сих пор вытекают неразделимые струйки чернеющей жидкости. И руки в крови - он ими держался за живот первые секунды, - теперь они, сине-красные, жалко и неестественно лежат на полу, а сам он, само тело - на ногах Имтизаль. Которые тоже в крови. И весь пол в крови. Стена в крови. И вот сидит она, совсем безумная девочка, и даже не замечает истерику сестры, даже не поднимает головы; она сидит, покачивается и поёт, а на ногах у неё лежит обезображенный Омар. Это уже даже не Омар, его не узнать в изуродованных конвульсиями чертах лица.
   На крик сбежались соседи. Карима бросилась к телу брата, плача и прижимаясь лбом к его груди, Ими по-прежнему покачивалась и пела, будто мычала. Она изменила своё поведение только тогда, когда приехали полиция и скорая, только тогда, когда тело стали отнимать. Тогда Ими впала в дикую истерику, плакала, кричала и успокоилась лишь после того, как ей разрешили поехать в морг. Едва ей позволили сесть рядом с трупом, она застыла в каменной невозмутимости.
   Она снова стала молчать, не отвечала на расспросы полиции и впадала в истерику, когда её пытались увести. Потом приехали уже и остальные члены семьи, рыдали и сокрушались, и снова Имтизаль пришлось испытать припадок, когда её попытались вывести вместе с родителями. Те разрешили Ими остаться в морге, видя, что иначе ребёнок не успокоится, Джафар остался вместе с ней.
   Это было самое тяжёлое испытание в жизни семьи, с которым они так и не справились. И ту ночь в морге Джафар никогда не забыл.
   Ими не отходила от тела ни на секунду. Она не испытывала потребности ни в пище, ни в воде, ни во сне, ни в гигиене, она даже не двигалась.
   Соседа арестовали в тот же день. Он был пьян, у него не было алиби, он сопротивлялся аресту и, заслышав имя "Джафар", начал поносить его обладателя. У полиции не было сомнений.
   Официальной версией стало следующее: Роберт Барнс, изрядно выпив, взял нож и отправился к Джафару. На лестнице он наткнулся на Омара, напал на него, зарезал, вернулся домой и продолжил пить. Имтизаль, находившаяся в это время дома, вышла на шум и обнаружила уже безжизненное тело брата.
   Сама Имтизаль не могла ни опровергнуть, ни подтвердить эту теорию, потому что находилась в апатии, ничего вокруг не воспринимала и не говорила. Но всё это казалось полиции странным, поэтому, на всякий случай, опросили Эмили, единственного друга девочки. От Эмили они узнали про готику, и это напрягло полицию ещё сильнее. Но представить, что 12летний ребёнок смог бы выкрасть из чужой квартиры нож и собственноручно зарезать 17летнего парня спортивного телосложения, не мог никто. Да и не получалось найти ни одного мотива или причин для внезапной агрессии: Имтизаль всегда была спокойна, уравновешена и добра к членам своей семьи, а более тёплых отношений, чем с Омаром, у неё ни с кем не было. К тому же, ведь она асоциальный ребёнок, безобидный и беспомощный: она три часа просидела под стеной, пока её и мёртвого брата не обнаружила Карима.
   В настоящую истерику Ими впала тогда, когда гроб опустили в яму, когда стали засыпать его землёй и когда с каждым взмахом лопаты родное тело оказывалось за всё более и более плотной стеной.
   Через неделю Имтизаль заговорила. Сказала, что вышла из квартиры, потому что слышала крик брата. Вышла и увидела, как он лежит на полу в крови. Больше она ничего не сказала. Да и не требовалось. Роберта Барнса осудили на тридцать пять лет.
   И хотя она уже выглядела куда лучше, в школу её не пустили, её направили обратно на ранчо, где Имтизаль закончила учебный год. Она перестала общаться с готами, потому что родители больше не оставляли её одну, но это её не беспокоило. Уже не беспокоило. Она осунулась, изменилась, стала ещё более худосочной, безразличной и пугливой, стала ещё больше сутулиться, стала мертвее, чем когда-либо прежде. Огонёк, гревший её эти годы, погас, и теперь ничто не могло заинтересовать её в жизни. Она даже перестала слушать музыку, чем радовала родителей. Она стала ещё послушнее и ещё зависимее от решений и мнений семьи. Она больше ни за кем не наблюдала и ни на кого не злилась. Она погасла. Она не смогла бы объяснить, зачем убила брата, но она знала, что так было нужно, и чувствовала, зачем. И она никогда не раскаивалась в содеянном и без раздумий повторила бы все свои действия, будь у неё хоть тысяча шансов всё изменить.
   Единственной жертвой было, на её взгляд, было состояние Имема и родителей, даже Карима своим трауром немного удручала братоубийцу. И примерно тогда Ими осознала свой жизненный девиз, не изменившийся до конца её дней: цель оправдывает средства.
   Потом она стала вспоминать Джексона. Первого своего Джексона. Стала думать, что он испытывал? И действительно ли всё было так, как рассказывали люди, может быть, он сам толкнул сестру под машину? Теперь она была, как он. Она видела Омара во снах, и он с ней разговаривал. Он по-прежнему оставался любящим братом, он не винил её в своей смерти и только пытался понять, о чём она думает. Он всегда пытался понять, о чём она думает. Он всегда верил, что она станет Человеком, что будет нормальной, здоровой, улыбающейся. Он верил, что она вылечится, нужно лишь понять, за что она так зла на окружающий мир и почему прячется от людей. Он хотел понять это и теперь, даже теперь, с разорванными животом и шеей, он верил в исправление сестры. В её снах, разумеется.
   Она даже хотела, чтобы у неё появились галлюцинации, как у Джексона. Она бы поступила умнее, чем он, она никому бы о них не рассказала и стала бы жить с Омаром вдвоём в своём вымышленном мире, ради этого она даже была готова пожертвовать свободой и навсегда остаться в клинике. Как же она об этом мечтала. Наступила бы идеальная жизнь, жизнь, которой управляла бы она сама. Но этого так и не случилось, потому что, как ни странно, при всех своих проблемах, психика Имтизаль оказалась не просто сильнее, чем думали окружающие, но и сильнее, чем у этих самых окружающих.
   Вся семья изменилась: с жизнью старшего сына ушла жизнь всех остальных. Но горе их сплотило ещё сильнее, развило взаимопонимание чуть ли не до телепатии, и каждый, даже Ими, стал чувствовать свою ответственность за остальных намного сильнее, чем прежде. Раньше всех оправились Карима и Имем, если только их состояние можно назвать поправкой. Алия и Джафар прежними не стали уже никогда, часто плакали и, как ни старались, не могли приглушить горе даже в любви к оставшимся детям. Не малочисленным детям. Алия и Джафар уже редко улыбались, а если и улыбались, то как-то грустно и безрадостно, они очень постарели, под глазами появились мешки, и густые чёрные волосы Джафара покрылись сероватыми и белыми полосками, особенно у висков. И дети повзрослели, особенно заметно это было на Кариме: она стала мудрее, спокойнее, серьёзнее и благоразумнее, Ими даже несколько смягчилась к сестре.
   На лето вся семья уехала в Марокко к родственникам, это придало немного сил. Слишком мало, но на детях поездка ощущалась заметнее, особенно на Кариме, которая любила жару, казалось, больше жизни. Никогда раньше она ещё не была в пустыне.
   Первого сентября Имтизаль вернулась в психически здоровый класс и увидела, как многое изменилось. Её почти начали уважать, жалость смягчила и раздобрила детей. Теперь они заступались за злую девочку намного чаще и защищали от любых обидчиков. Как-то все смирились с существованием Имтизаль, а она смирилась с существованием одноклассников: они жили в разных углах и взаимно согласились не трогать друг друга. Ими даже стала иногда говорить с ними, в смысле, выслушивать (всегда по делу, разумеется) и в случае необходимости давать свои краткие ответы. Иногда они даже помогали друг другу, например, Ими никогда не возражала, если у неё брали тетрадь, чтобы списать домашнее задание. Ей вообще было всё равно. Она соглашалась и работы писать за других, она всем соглашалась помогать, потому что ей нравилось учиться и потому что эта помощь не приносила ей никакого дискомфорта. Ей нужно было чем-то себя занять.
   Но с первым днём в школе она снова стала счастливой, правда, несколько иначе. Она стала счастливой, потому что по-новому увидела Джексона. Она поняла, почему никогда не могла сопротивляться, почему не могла дать ему отпор, так же, как никогда не могла противостоять влиянию Омара. Раньше своим теплом и светом ей не давал это понять Омар, теперь же, когда в её жизни наступила кромешная мгла и любой огонёк оказался способным показать окрестности, Имтизаль увидела Джексона. А вместе с ним и весь мир.
   Имтизаль прекратила свои побеги и уже больше не пряталась от Джексона. А он по-прежнему её презирал, правда, теперь она его угнетала ещё и тем, что класс стал к ней снисходителен и стал слишком часто за неё заступаться. Теперь юный тиран уже очень редко мог самоутвердиться за её счёт и почти только тет-а-тет. Но даже наедине ему это плохо удавалось: было в ней что-то, что рушило его торжество победителя, что-то в её глазах, что-то в её неживой ауре. Что-то, что пугало его и заставляло чувствовать себя таким тяжелым, как будто всё нутро было отлито из чугуна, все органы, кости и сухожилия, но он старался хранить невозмутимость и не отступаться от своих принципов.
   Потом Ими получила фотоаппарат - подарок, о котором мечтала. И началось новое увлечение - фотография. К Имтизаль быстро возвращались былые увлечения: чтение, рисование, слежки, музыка. Она снова была счастлива. У неё был Джексон, занимавший её душу и вдохновлявший на жизнь, только она сама это не всегда понимала. Ей не нужно было думать конкретно о нём, но любые мысли, любые чувства и решения имели с ним какую-нибудь, пускай и невероятно далёкую, связь.
   Была для неё ещё одна польза от убийства брата: сломленные горем родители стали давать ей больше свободы. Как ни странно, они не стали параноиками, не стали требовать от детей всегда сидеть дома, наоборот, они дали им свободы столько, сколько не давали никогда прежде. Казалось, они безнадёжно выпали из реальности, они всегда пребывали в каком-то наркотическом состоянии, всегда в их глазах читалось мутное непонимание, совсем как у Омара в последние секунды жизни, особенно если к ним спонтанно кто-то обращался с просьбой или вопросом. Это действовало на Имтизаль, угнетало и в то же время приносило наслаждение; она смотрела отцу в глаза и вспоминала глаза брата. Она призналась, много позже, только в сентябре призналась отцу, что, когда держала брата на руках, он был ещё жив. И глаза у него были такими же, точно такими же, как у отца, отрешёнными, чистыми и спокойными.
   И особенно сильно стали любить Имема, и не только родители, их дочери тоже. Обе дочери.
   Так Ими получила право гулять без видимых причин. Как ни кощунственно такое признавать, но, всё же, Джафар и Алия узнали о готах в очень удобный момент: момент, в который такие земные мелочи меньше всего могли их волновать. А теперь Ими снова примкнула к мрачной компании Эмили, но на этот раз уже теснее, чем прежде. Эмили ей сказала, что нужно как-то проявить себя и что не нужно хранить свои таланты в себе, так Ими стала рисовать разные сцены насилия, суицида, пришествия, изгнания и всякую ерунду. Делала фотографии, картриджи покупали готы и проявляли сами же. Ей это действительно нравилось, ею управляло уже не только любопытство, Ими даже написала стихи на поэтический вечер, правда, читала их не сама, а отдала одному из старших.
  

Восхищаться тобой было

Всегда просто даже мне.

Даже мне, социопату,

Не принявшему извне

Ни одно живое слово,

Ни один игривый взгляд,

Ни улыбки, ни природу,

Море, горы, смех, закат.

Но ты шла так тихо, плавно,

Так смотрела мне в глаза,

Нежно, томно, недоступно,

Что я сдался, как коза,

Выбившись из сил от гонки,

Под конец сдавалась мне,

Чтобы кровью на ладонях

Поднял дух я сам себе.

Я не помню, что случилось,

Помню только я тебя,

Раскалённую, живую,

Совершенную, как я.

Я смотрел, как исчезают

Жар и дрожь твоих локтей,

Твоих плеч, ключиц и шеи,

Испаряясь всё быстрей.

И когда совсем остыла,

Я подумал, что пора.

Я не знал, зачем и сколько

Будет тлеть эта жара.

Ты всегда была красива,

Непохожа ни на что,

Я же никогда не видел,

Как загадочно нутро.

Восхищаться тобой было

Всегда просто даже мне.

Просто не было увидеть,

Что хранила ты в себе.

Я же всё теперь увидел,

И сражён, как никогда.

Мне сегодня смысл мира

Распахнулся навсегда.

Я не знал, что можешь столько

Тайн и мудрости нести

Ты одна, ты своей жизнью

Можешь жизнь всех замести.

Каждым новым взмахом стали

Не распарываю плоть,

Я не рушу ТВОИ кости,

Я ломаю судеб кость.

Если б знала ты тоску ту,

Видную в твоих кишках,

В сложном кровяном рисунке

На распоротых ногах,

Если бы очарованье

Своих выцветших зрачков

Могла видеть... или рёбра,

Выползающих боков...

Ты бы столько не кричала,

Когда я твоё лицо

Разбивал о кафель ванной,

И прозренье бы пришло

Вместе с болью от ударов,

Нос вбивающих в твой мозг,

Вместе с мукой, что, вскипая,

Твоим бёдрам принёс воск.

Восхищаться тобой было

Всегда просто даже мне.

Просто не было увидеть,

Что хранила ты в себе.

Я же всё теперь увидел,

Я сражён, я впечатлён,

Смерть мне мир весь показала,

Я теперь в неё влюблён.

  
   Это было не совсем то, что имела в виду Эмили, и не совсем то, что имели в виду все остальные, но это было единственное нечто за всю жизнь Имтизаль, которое сумело вытянуть из неё подобие красноречия. Хотя бы в письменной форме.
   Все в этих строках увидели разное, чтец увидел козью кровь и спросил Ими (через Эмили: Имтизаль по-прежнему ни с кем не общалась и только стремительно проходила вперёд, опустив голову и диковато выпучив глаза, если кто-то пытался заговорить с ней), не хотела ли бы она кого-то умертвить. На выходных они собирались вызвать чей-то дух, Ими не запомнила имя, и для этого требовалось убить собаку в ритуальных условиях. Так Ими получила приглашение на одно из самых значимых в жизни друзей Эмили событий.
   Так Ими поняла нечто новое. Так она поняла свою жажду крови, которая может выливаться в безнаказанном зоосадизме. Она ловила бездомных кошек, забивалась в какие-нибудь подвалы и пытала несчастных животных. После смерти Омара Ими стала всегда носить с собой остро заточенный перочинный нож, в дни охоты брала дома скотч и колбасу, заманивала животное, клала на клейкую ленту кусочек лакомства, чтобы беспрепятственно поднести будущий кляп ко рту жертвы, потом заклеивала его, скотчем же заматывала лапы, быстро прятала пленника в пакет, потом в рюкзак и шла в своё убежище. По иронии судьбы обычно Ими проворачивала свои грязные дела почти там же, где и была зачата и рождена: в самом нищенском закоулке пересечения гетто и арабского районов. Там она могла пробраться в подвалы полуразваленных домов незамеченной и вершить насилие в полной безопасности. Первое время она сначала убивала животное, потом уже потрошила, но вскоре ей это надоело, и истинное удовольствие доставляли уже только сами пытки. Ими развлекалась, как могла, правда, такое случалось редко: всего она на тот момент убила и замучила не более пяти-шести кошек. Об этом её хобби не знали даже готы.
   Но ей это быстро надоело. В любом своём действии Ими преследовала какую-то цель, иногда понятную только ей одной, но всё же существующую. А в живодёрстве смысла не было, оно стало видеться Ими как банальное месиво, низкое и глупое. Но это не значило, что животные спаслись от её карающей руки: Ими нашла, какой смысл внести в свои действия.
   Она никак не могла забыть произошедшее с Омаром, её удручало то, что его тело теперь закопано под землёй. Конечно же, оно бы сгнило, поэтому хранить его удалось бы крайне недолго, но как-то раз, заканчивая препарирование крысы, Ими задумалась о том, что было бы неплохо научиться бальзамировать тела. Поэтому она под предлогом любви к истории Древнего Мира стала читать много книг о египетской медицине. Через готов она раздобыла и более серьёзные книги о мумификации, экономила карманные деньги и покупала на них необходимые препараты, и опять же обращалась для практики к кошачьим телам. Бальзамирование давалось непросто, и первую действительно стоящую мумию Ими сумела сделать только два года спустя. Намного проще было заспиртовывать останки, и в этом она тоже практиковалась так часто, как только позволяли условия.
   Оставалась очень серьёзная проблема - деньги. Решить её пока ещё не удавалось, потому что сэкономленные карманные деньги выглядели слишком жалко.
   Поэтому её практические уроки проходили редко, не чаще, чем раз-два в пару месяцев. В остальные дни Ими читала книги, изучала анатомию, запоминала алгоритмы действий и названия препаратов. Всё чаще гуляла по городу, фотографируя людей и пытаясь предугадывать их поступки. Иногда она выбирала себе случайного человека и выслеживала его, училась ходить за людьми незамеченной, училась быть невидимой, училась опережать мышление окружающих. И училась развивать свою и без того фантастическую интуицию.
   Так она совершенно неожиданным образом нашла новый выход своей природной жестокости.
   Однажды она увидела, как из чёрного хода продуктового магазина вылетел парень, пока полиция забегала через парадный. Он жался к стене и побежал, никто его не видел, кроме Имтизаль. Она спряталась за угол дома и, когда парень пробегал мимо неё, выставила ногу. Он споткнулся и упал, а она накинулась на него сзади, пытаясь выдавить глаза. Выдавить их не удалось, зато парень так орал, что привлёк внимание полиции, подоспевшей как раз в тот момент, когда, отшвырнув девочку в сторону, он рванул дальше. Его поймали и забрали в участок вместе с Имтизаль.
   У неё была разбита бровь от удара об стену дома (шрам с годами стягивался, но так и остался на всю жизнь), но она этого, казалось, не чувствовала: она была удручена тем, что её тоже забрали. Она и не догадывалась, что её забрали для того, чтобы выразить благодарность. Но и до всяких благодарностей ей дела не было: ей всего лишь хотелось выдавить парню глаза.
   Так она окончательно убедилась в своём желании идти в полицию, так она стала реже пытать животных и чаще гулять по вечерам по тёмным переулкам. Насилие обретало ещё более возвышенный смысл.
   И так она поняла, что слишком слаба, так она стала работать над своим телом, доводя себя до изнеможения утренней пробежкой, отжиманиями, качанием пресса и другими домашними способами увеличения мышечной массы.
   Так стала меняться её фигура. Так Имтизаль стала выше, крепче, сильнее, перестала сутулиться и начала завоёвывать уважение тренера в школе. Её даже хотели взять в баскетбольную команду, но социофобия никогда бы не позволила Имтизаль такие вольности.
   Два года спустя Имтизаль снова нашла способ проявить себя.
   Было десять вечера, и она уже шла домой, когда заметила девушку и мужчину, подозрительно двигающегося в том же направлении. Ими сомневалась недолго и стала третьим движением в том направлении. Дальше всё шло стандартно по схеме. Парень набирал скорость, девушка тоже, но он нагнал и затащил её за угол. Имтизаль, жавшуюся к домам, он не видел, сколько ни оглядывался.
   Именно в этот день у неё не оказалось с собой ножа, о чём она ещё долго сокрушалась. Ими прибежала к месту событий, накручивая на руки шнур наушников, выждала момент, вырвалась из-за угла и напала на мужчину сзади. Она накинулась на него, метко зацепив шнуром его горло, и скрестила руки перед собой, натягивая петлю настолько, насколько хватало сил. Не тратя время понапрасну, неудавшаяся жертва изнасилования сбежала и стала звать на помощь. Он хрипел, шатался, пытался дотянуться до Ими или вырваться, но ничего не выходило: она повисла на нём, как пришитая, затягивая петлю и перекручивая концы шнура. Она тянула его вниз и била изо всех сил ногами по коленям, и, под конец, совсем ослабев, он упал; тогда она, одним движением затянув шнур в узел, отпустила удавку и перешла к следующему этапу: стала разбивать его лицо об асфальт. Он выл, хрипел, шлёпал пузырями крови и пытался снять удавку, наконец, ему это удалось, и он скинул с себя агрессивного ребёнка. Она стремительно отползла в сторону, и дальнейший исход драки был бы решён, если бы Ими случайно не нащупала рядом с собой нож, который мужчина выронил в момент её нападения.
   Она его не убила, но пырнула ножом в горло, а потом дважды в грудь. Полиция приехала быстро, и мужчину спасли в больнице, в личном же деле Ими появилась ещё одна пометка о помощи работе правоохранительных органов.
   Она всё ещё была недостаточно сильна, и надо было переходить на новый уровень. Теперь Ими призналась родителям в своём желании работать в полиции и бороться с преступностью. Сказала, что хочет защищать свою семью, защищать свой город и не хочет ни одной другой профессии. И к этому нужно готовиться заранее, поэтому ей нужно учиться борьбе. Джафар сказал, что для этого можно закончить университет и пойти работать в прокуратуру, он искренне надеялся, что сумеет переубедить дочь и перенаправить её в русло юриспруденции, но в её желании уметь постоять за себя не видел ничего плохого, поэтому вскоре Ими записали на тхэквондо. В школе об этом узнали, и теперь уже Джексон навсегда стал единственным смельчаком.
   Годы шли, Ими продолжала присутствовать на сходках готов, хотя так и не проявила никакой активности. Эмили ошиблась: никто Ими не заинтересовал. Она по-прежнему ни с кем не общалась и только ходила с ними, садилась куда-нибудь подальше, слушала и смотрела, как они колют друг другу героин, рисуют друг на друге, пьют, общаются, танцуют, играют на гитаре и поют. Ей нравилась сама атмосфера, и не меньше ей нравилось то, что готы всегда могли помочь и не придавали значения никаким, даже самым экзотическим странностям.
   Потом Имем окончил школу, поступил в MIT на факультет архитектуры и покинул родной дом. В доме остались одни дочери. И с этого года появилась традиция ездить всей семьёй на лето во Флориду: обучение сына забирало на себя слишком крупную долю финансов, поэтому полёты в Марокко стали обходиться уже слишком дорого, а у Джафара и во Флориде были родственники. Так удавалось отдыхать раз в год всей семьёй.
   Примерно тогда же у Ими появилось новое увлечение: природа. После уроков она стала всё чаще садиться на электричку, ездить за город, бродить по лесу допоздна или же просто сидеть у мелкой речки и дышать воздухом. В лесу она впервые осуществила свою мечту и увидела Омара. Он сидел рядом с ней и молчал, и им обоим было хорошо, они смотрели на блики на воде и дышали запахом травы, стебельки которой мелко-мелко шинковали тонкие пальцы Имтизаль. А потом он начал говорить про Джексона, и Ими заулыбалась. Незаметно, но для неё это было улыбкой. И для Омара тоже. И оба они были счастливы.
   Однажды в лесу Ими наткнулась на почти полностью прогнившее строение. Она вошла туда с трепетом и волнением, всё ещё не осознавая всю степень важности своей находки. На следующий день она вернулась к сараю подготовленная и вычистила его до блеска. Потом она протянула нитку у входа и четыре месяца приезжала проверить, не оборвана ли она. Никто так и не пришёл к сараю, и счастливая Имтизаль с ликованием провозгласила себя хозяйкой этого ветхого домика.
   Теперь у неё было своё собственное место, а это значило, что здесь можно было складывать все нужные вещи, которые прежде она не покупала за неимением достойного и надёжного места хранения. И в первую очередь, здесь можно было спрятать разные хирургические скальпели и прочие орудия пыток, потому что одного перочинного ножа или пинцета часто оказывалось недостаточно.
   Но для этого все эти предметы сначала нужно было ещё купить, и Имтизаль уже окончательно отчаялась в поиске средства заработать деньги. Прибегнуть к насилию для такой мелочной и низкой цели она не позволила бы себе никогда, поэтому она уже вообще не видела для себя никаких шансов. Пришлось снова обратиться к готам, обратиться к Эмили.
   И Эмили помогла. Она помогла заработать больше денег, чем Ими планировала. Но это оказалось ещё гадостнее, чем грабёж.
   Первый вопрос Эмили уже ясно дал понять, куда она хочет отправить свою подопечную:
   - А ты девственница?
   - Да.
   - Это очень хорошо.
   - Чем?
   - Так больше заплатят. Я пока не знаю, сколько.
   Молчание.
   - Секс?
   - Ну а почему нет? Более быстрого способа я не знаю. Не смотри так, это не трудно. И всё останется в тайне.
   - Не смогу.
   - Первый раз всегда страшно, но, если будешь под чем-нибудь, ничего не почувствуешь.
   - Нет, дело в другом...
   - Ты не любишь людей, я помню.
   - Это мерзко.
   - Когда-нибудь всё равно придётся. Влюбишься. Или изнасилуют.
   - Голые тела... отвратны.
   - Неужели? Никогда не находила привлекательным мужское тело? Ну, хотя бы просто обнажённый торс?
   - Нет.
   - А... женское?
   - Нет.
   - Ты асексуалка?
   - Кто?
   - Ты когда-нибудь думала о сексе?
   - Хватит. Это грязно. Нет, никогда, и не говори об этом.
   - Я знаю девушку, которая уже пять лет торгует телом и которая тоже асексуалка. И она научилась. Она вообще не видит разницы между обнаженной рукой и обнажённым членом.
   - Хватит.
   - Представь себе: полчаса терпения, ну от силы час, хотя они так долго не умеют, - ухмылка, - и 200$ в руках. Всего-то нужно дать какому-нибудь похотливому кретину сделать тебя женщиной.
   - 200?
   - А может и больше. Я только знаю, что за девственниц много платят. Ими, милая, я правда не могу ничем другим помочь. Я и сама... это проходила.
   Молчание.
   - Но он должен быть чистым.
   - Секс?
   - Клиент.
   - Можно попросить о контрацепции, хотя это само собой подразумевается.
   - Не это. Чистый.
   - В смысле, помыться должен?
   - Да.
   - Эм... ну ладно. Можно попросить. Я поищу. Но ты согласна?
   - Нет.
   - Тогда мне больше нечего тебе предложить. Можешь попробовать потыкать в людей ножом, я слышала, ты многого в переулках добилась, да?
   Это решение было одним из самых сложных в её жизни. Клиент нашёлся действительно быстро, за две недели. Ими было уже 15 лет. Она отказалась от наркотиков и спиртного, и пережитое за те полчаса оказалось для неё поистине адской пыткой. Но ей хотелось испытать себя, она сосредотачивалась на боли, чтобы абстрагироваться от отвращения, чтобы смягчить приступы тошноты, дрожь и лихорадку всего тела, то сгорающего, то застывающего в ледяном поте. Она бы предпочла, чтобы её душили, как тогда, у больницы, лишь бы больше никогда не видеть обнажённое тело и не чувствовать его гнусные прикосновения, не чувствовать его тепло, его запах, его похоть. Она думала только о том, что ей больно, старалась погрузиться в эту боль, кричала, как её учила Эмили, билась и дёргалась, пытаясь изобразить страсть и наслаждение, но получалось плохо. Потому что ничто не могло изменить глаза, и когда клиент встречался с её взглядом, он приходил в ужас. Неудивительно, ведь Ими представляла себе, как разрезает его грудь по линиям рёбер, как вырезает его суставы, как вырывает снизу, из-под рёбер, куски лёгких, и, должно быть, безудержная, безумная жестокость сковала жутью её и без того пугающие глаза.
   Это был последний раз, когда он, Нил Ллойд, растлевал несовершеннолетних.
   Был в Ими какой-то мазохизм, потому что для неё такая встреча не стала последней. Она с агрессивным упорством пыталась научиться превозмогать свою слабость, своё отвращение, свою ненависть. Это было безумно тяжело и изматывало её морально даже сильнее, чем публичные выступления и всеобщее внимание, но когда потом в её руки мягко ложились купюры, Ими понимала, что это было не зря.
   Она покупала парики и грим, покупала накладные животы и части лица. Теперь она могла уже следить за одним и тем же человеком несколько дней и даже попадаться ему на глаза. Теперь она могла покупать опасные вещи без страха быть узнанной позже. Теперь она стала покупать ножи, цепи, наручники, плоскогубцы, кусачки. Купить, правда, по-прежнему удавалось мало что, и Ими перешла на новый уровень: пробралась в больницу и украла несколько зажимов, жомов, корнцанг и трахеорасширитель.
   И снова и снова она приходила к мужчинам, которых ей находила Эмили, терпеливо делала всё то, что они хотели, думая о Джексоне, думая о том, что любовь к нему достойна мучений, думая об Омаре, думая о своей мини-хирургической, думая о расчленении бренных тел, думая о музыке, думая о боли. Со временем ей действительно удалось воспринимать физическую близость только как физическую боль, но на это ушёл не один год, а поначалу она каждый раз одинаково вздрагивала от отвращения, от убивающей досады, от нарушения баланса гигиены, от тошноты и запаха пота.
   Но потом она могла покупать себе все нужные книги, препараты и инструменты, и забывала о тех муках, которые переживала ради этого. Она даже купила топор, лопату, болгарку и прожектор.
   Когда денег стало больше, она купила и более дорогостоящие предметы: фотоувеличитель, красные лампы и аккумулятор. Она давно хотела проявлять фотографии самостоятельно: среди них было немало таких, какие никто не должен был видеть, и поэтому некоторые опасные плёнки так и хранились в тёмных коробочках, ожидая своей участи. Так она, по мере появления денег, постепенно обустраивала свой сарай для проявки фото: повесила плотные шторы на окна, принесла реактивы и разные ёмкости, бачок, термометр и остальные необходимые предметы.
   И потом она поняла, что совсем необязательно следить за чужими людьми, совсем необязательно искать наслаждение снаружи, совсем необязательно довольствоваться публичными школьными встречами. Следить можно и за Джексоном.
   И она стала часто его преследовать, все эти прогулки приносили тихую радость в её странную жизнь и мир в жизнь бездомных животных. Ими действительно перестала пытать кошек, она перестала испытывать то сомнительное удовольствие от бессмысленного насилия. Любовь к Джексону начинала сильно менять Имтизаль, она становилась рассудительнее, становилась взрослее, целеустремлённее и сдержаннее в своих порывах. Она перестала ходить к готам и встречалась только с Эмили, когда та находила клиента, поначалу: со временем Ими полностью перешла под начал Томаса, между ними пропало посредническое звено. Так Ими стала больше получать денег, так она узнала, что за свою девственность могла бы запросить ещё больше, если бы клиента подбирал кто-то профессиональнее Эмили.
   Омар снова появлялся, редко и всегда неожиданно. Часто он появлялся во время работы, говорил с сестрой и пытался отвлечь её. И у него получалось. Ими даже иногда начинала блаженно улыбаться, и в её криках и стонах появлялось чуть больше тех ноток, которые подходят ситуации. Омар появлялся обычно в самых экстренных и сложных ситуациях, помогал он и в больнице, шёл рядом и молчал. Это было хорошо, что он молчал, потому что вряд ли бы он сказал что-нибудь обнадёживающее.
   Иногда Ими сбегала из дома по ночам и кралась к дому Джексона. Там нередко бывали вечеринки, и, расположившись в траве, Ими могла видеть в окно его фигуру. Она купила военный бинокль, но вскоре в нём отпала необходимость: Ими научилась пробираться в дом. Как-то она даже проникла в комнату Джексона и полночи сидела у его кровати, потом украла его рубашку и вернулась домой.
   Её не покидал страх, что истинный владелец сарая придёт к нему, поэтому она решила подстраховаться. Она купила несколько листов фанеры, гвозди и молоток, разобрала пол сарая и выкопала там яму. Потом она сделала из фанеры подобие ящика, на три-четыре кубических метра объёмом, вмуровала его в яму и отныне всегда и всё хранила в нём. Крышкой ящика был ещё один лист фанеры, покрытый целлофаном, сверху которого Ими сыпала тонкий слой земли, а потом накрывала досками пола. И содержимое этого маленького подвала постепенно разрасталось.
   Алия и Джафар ломались всё сильнее и сильнее, всё меньше и меньше строгости проявлялось в воспитании детей, и всё больше сентиментальности влажным облаком окутывало взаимоотношения домочадцев. Постепенно уровень свободы стал вытекать на североамериканский. Но нужно отдать детям должное, взявшим на себя родительский груз контроля и сохранявшим прежние семейные правила. Злоупотребляла их доверием только Имтизаль: что Имем, что Карима с каждым годом становились только ответственнее и взрослее, не позволяли себе уходить к друзьям без предупреждения или задерживаться допоздна.
   Нельзя сказать, что Имтизаль не становилась ответственной. Её даже несколько угнетала тоска родителей, и Ими полностью взяла в свои руки хозяйство. Она делала за Алию всю работу и настаивала на этом, она даже решилась поступить в университет, чтобы не огорчать отца. Она начала краситься и одеваться женственно, стала чаще писать солнечные пейзажи и другие оптимистичные картины, часто вместо прогулок стала оставаться дома и сидеть с родителями. Они радовались, они грустно улыбались, видя, как меняется дочь, но живее не стали нисколько.
   Всё чаще Карима стала приходить домой вместе со своим парнем, который действовал на Ими крайне отрицательно: она тут же замыкалась в себе и уходила в лучшем случае в свою комнату, в худшем - из дома.
   Но она знала, что скоро всё изменится, потому что наступил её выпускной год. Последний школьный год - и новый жизненный этап.
   Она ждала совершеннолетия, как даже жители пустынь не ждут дождя. Совершеннолетие изменило бы её жизнь, позволило бы работать в полиции, позволило бы избавиться от опеки врачей: ведь ей до сих пор приходилось время от времени ездить в клинику на собеседования с докторами. Но скоро всему этому наступил бы конец, потому что Ими поступила бы в университет в Калифорнии, максимально далеко от дома и старой жизни. Она мечтала о Сан Франциско, огромном мегаполисе, где никому и никогда не будет до неё дела, где можно будет слиться с толпой и стать тенью, где процветает маргинальная преступность и где будет чем заняться детективу.
   Ей нужно было подготовиться, заработать денег побольше (вряд ли удалось бы быстро найти в Калифорнии такого же удачного сутенёра), чтобы раз и навсегда порвать с прошлым. Нужно было получить высшие баллы по всем экзаменам, проявить себя где-нибудь ещё, кроме задержаний преступников, чтобы иметь право рассчитывать на грант. Впрочем, где учиться, Ими было всё равно, лишь бы в округе Сан Франциско и лишь бы бесплатно. Всё равно она бы бросила учёбу, едва достигла бы совершеннолетия.
   Оставалась проблема-Джексон. Два года назад у Ими был шанс закончить школу экстерном, но она отказалась, потому что боялась потерять возможность видеть Джексона. Но теперь выхода уже не было, теперь уже и он заканчивал школу. Поначалу она хотела поступить в тот же университет, что и он, но Джексон хранил свой выбор в тайне. Имтизаль целый вечер билась в растерянности, ломала голову, мучилась от страха утратить смысл своей жизни, упустить его и потерять из вида. Ничто не пугало её так, как неведение: невозможность знать, ежедневно знать о том, что происходит с Джексоном. Она жутко нервничала, когда он уезжал с друзьями в Лас-Вегас на целые две недели, ведь всё это время она понятия не имела, что он делает, жив ли он и что с ним происходит.
   И она решила прожить этот год так, чтобы будущая душевная пустота окупилась нынешним счастьем. И как только она смирилась с неизбежностью своего горя, ей сразу стало легче строить планы на своё собственное будущее.
   Она училась, казалось, круглосуточно. Как и советовал отец, она собиралась поступать на юридический факультет и готовиться к работе в прокуратуре. Она ещё не решила, как придумает себе оправдание для ухода из университета, но точно знала, что ни за что не пойдёт работать в прокуратуру.
   Она стала реже выезжать в лес, и если не училась, то тренировала удары и качала мышцы. Зимой выиграла районные соревнования по тхэквандо и вышла на городской уровень, но там добилась только второго места. Иногда по ночам пролезала к Джексону, как-то даже решилась сфотографировать его спящим. Стала чаще таскать его вещи, чаще фотографировать его на улицах и везде, где могла сделать это незаметно, и в каждую секунду, проведённую с ним в поле своего зрения, вкладывала всю душу. Всё хотела нарисовать его и всё не доходили руки, и она решила, что займётся этим после расставания: тогда у неё будет уже много времени. Раз в месяц она ездила к клиентам, пару раз в неделю по ночам, если не ходила к Джексону, выбиралась на прогулки по городу в надежде остановить преступление. Иногда гуляла так и в дозволенное время - вечером. С занятием борьбой немалая часть агрессивности Ими стала вытекать безобиднее, чем прежде, но этого было недостаточно, и, скованная учёбой и тренировками, Ими тосковала по настоящему насилию. Прогулки её отвлекали и обнадёживали, но всё было тщетно, хоть она и готовилась уже лучше, чем прежде: ходила в спортивном костюме и кроссовках, перематывала спортивным бинтом связки и носила с собой только два кастета, два ножа (она купила новый, длиннее и шире первого), мини-аптечку и наручники, всё в маленьком рюкзаке, который плотно сидел на спине и не болтался при беге. Даже музыку не слушала. Но только толку во всех этих приготовлениях не было: Ими никак не удавалось оправдать их. К пяти часам утра она возвращалась домой, перечитывала учебник по криминологии и ложилась поспать пару часов. А на следующий день всё начиналось заново: три-четыре часа отдыха по ночам, и снова патруль городских улиц.
   В марте ей повезло, она наткнулась на двух скинхедов, избивавших итальянца. Ими даже дух перехватило. Она тихо подобралась ближе, присела и тихо расстегнула рюкзак. Она старалась не нашуметь молнией, но повода для беспокойств не было: мародёры шумели намного сильнее и не могли бы услышать её. Имтизаль достала охотничий нож, переложила перочинный и кастеты в карманы, застегнула рюкзак, надела его обратно на спину, туго затянув ремни, и бросилась в сторону драки. Она успела дважды пырнуть одного из парней в спину, прежде чем битва перекинулась на неё. Дальше произошло то, чего она не предусмотрела: из-за угла вышел третий и, пока Ими отбивалась от всё ещё стоящего на ногах парня, ударил её бейсбольной битой по голове. Ими пошатнулась, махнула в неопределённым направлении ножом и попятилась в сторону. Новый удар пришёлся ей уже на руку. Она вскрикнула так резко, что, казалось, это хруст потрескавшейся кости перешёл в новый тембр. Ими выронила нож и упала, но смогла откатиться и увернуться от нового удара. Нож успел подобрать ошалевший от боли и крови итальянец, чем отвлёк одного из нападавших, а Ими выхватила складной нож, всадила его в ногу третьего и дважды провернула. Вопль рухнул на её голову вместе с тяжестью биты, и Ими окончательно потеряла координацию в пространстве. Она только махала своим ножом, пока не осознала, что сидит на спине оглушившего её нациста, держит в руках его мокрые от пота волосы и резко дёргает ладонью вверх и вниз. Вверх и вниз. С каждым ударом асфальт темнел и намокал, слышался хруст дробящегося хряща на носу, хрип и вопли. Потом снова помутнение. Потом у неё порезана шея. Потом она одной рукой зажимает рану на шее, нервно глотает слюну, теряя остатки разума, таращит глаза так, что они вот-вот выскользнут между век, и резкими машинальными движениями всаживает нож в мясо, в которое превратились ключица и плечо парня. Боль в ногах заставляет её снова упасть на колени, и остатками логики Имтизаль понимает, что сзади ей всадили нож в икру. Ими быстро бьёт ножом назад, туда, где должна быть ладонь напавшего, и в последнюю секунду успевает остановить планы по прокручиванию лезвия. Её что-то тяжёлое бьёт по корпусу, и сквозь раскрутившийся рюкзак наручники больно впиваются в рёбра. Крики уже давно не удаётся различать, она даже свой голос не узнаёт, только вдруг кто-то хватает её под локти и оттаскивает в сторону, в покой.
   Очнулась она только через десять минут в машине скорой помощи.
   - Вы знаете меня? - тихо обратилась она к сидевшему рядом полицейскому.
   - А должны?
   На этом её храбрость закончилась: Ими снова помрачнела и погрузилась в адскую боль. Была проблема важнее: остановить начинающийся припадок.
   В больнице ими всеми быстро занялись, травмы Имтизаль оказались самыми незначительными. Ей заклеили крупными повязками шею и ключицу, перебинтовали ногу, наложили шину на правую руку и обработали все ранки и синяки. Из костей было повреждено только запястье: его вправили и зафиксировали, утром должны были сделать рентген и проверить, нет ли трещины. Потом Имтизаль попыталась сбежать, но её остановил дежурный полицейский. Тогда она попросила его забрать её на остаток ночи в участок, но он отказывался, потом пришёл врач и запретил ей ходить. Ей пришлось менять повязку на ноге, потому что от бега усилилось кровоизлияние и рана снова расширилась. Ими добилась разрешения на звонок и разбудила Эмили. Эмили пообещала утром позвонить родителям Имтизаль и сказать им, что их дочь рано ушла из дома, чтобы повторить уроки на свежем воздухе, и, так и не добившись от собеседницы никаких пояснений, легла спать дальше.
   Ими прорабатывала новые планы побега, но утром поступили результаты отпечатков её пальцев, и к ней пришли сразу два детектива. А за ними зашли её родители, то, чего она сама боялась больше всего. И когда первая волна паники, невроза и причитаний прошла, участие приняли уже полицейские.
   - Имтизаль Джафар, верно?
   Она перевела взгляд на одного из них и снова вернула к матери.
   - Как тебя называют дома?
   - Что? - она смотрела с непониманием.
   - Имтизаль, необычное и сложное имя. Должно быть, сокращение.
   Она молчала и смотрела на свои стопы, приподнимающие одеяло в маленький хребет над уровнем ног. Она начинала паниковать.
   - Хорошо, мисс Джафар. Знаете, у нас начинают появляться серьёзные подозрения.
   Она промолчала. Она смотрела на пик хребта из одеяла.
   - Мы посмотрели заметки о ваших заслугах... но, знаете, если в предыдущих случаях о вашей причастности и подумать было нельзя, то сейчас всё обстоит намного серьёзнее. И это заставляет нас задумываться и о предыдущих событиях. Особенно, если учесть проявление жестокости в последний раз.
   - О чём вы говорите?
   Ни Алия, ни Джафар ничего не знали о случае с насильником. Они знали про ограбление, но о насильнике Ими уговорила полицию ничего не сообщать её семье. И теперь они не очень понимали, о каком последнем разе шла речь, а она никак не могла собраться, овладеть собой, пока рядом сидели они, всё слушали и всё чувствовали.
   - Ну как же. Ваша дочь помогла поймать вора и спасла девушку от изнасилования.
   - Изнасилование? Нет, там было только ограбление.
   - Да, а потом, через два года, Имтизаль снова остановила преступление.
   Они перевели взгляд на неё. Она снова молчала. Горный хребет разрастался в нечто огромное, ветреное и удушающее холодом.
   - Твои родители не знали об этом?
   Молчание. Глаза начинало щипать: морозный ветер задувал в них, а у неё заледенели веки и не могли опуститься, не могли смочить глаз.
   - Почему же ты скрыла от них это? Разве ты совершила что-то... недостойное?
   - Ими?
   - Чтоб не волновались, - мрачно отчеканила она, отчаянно смотря на оконную раму: едва она нашла в себе силы моргнуть, хребет исчез, появилась реальность, появились окно и его ровная, правильная, прямоугольная рама.
   - Может, расскажешь нам, что ты делала ночью на Корт-стрит? - второй детектив решил перейти к делу.
   Она молчала. Джафар хотел что-то сказать, но детектив остановил его движением руки.
   - Ими, я буду называть тебя Ими. Ими, ты, конечно, знаешь свои права, но сейчас такое их использование может только навредить тебе.
   Молчание.
   - Не скажешь нам ничего, значит.
   - Гуляла.
   - Гуляла, - детективы переглянулись. - Гуляла в полной боевой готовности. И совершенно неожиданно поучаствовала в таком месиве.
   - Я всегда ношу нож.
   - Два ножа, ты хотела сказать. Два кастета и пистолет.
   - Без пистолета, - её глаза испуганно округлились, рама распухла и стала терять углы.
   - Да, без пистолета. Но всё остальное было, верно. И много бинтов и пластырей, как будто ты ожидала драку.
   - Что же вы делаете, - снова заговорил Джафар с нескрываемым сердитым упрёком.
   - Она мечтает о работе в полиции и борьбе с преступностью. И чему вы её учите? Безразличию? Непризнанию самообороны? Неблагодарности? Могли бы хоть одно доброе слово сказать за храбрость, она в одиночку осмелилась дать отпор трём парням, а вы что делаете?
   - Серьёзно хочешь работать в полиции?
   Она продолжала молчать. Они начинали утомляться.
   - Я знаю, что ты не совсем здорова... - снова заговорил младший детектив.
   Его слова заставили её напрячь глаза ещё отчаяннее. Углы возвращались к набухшей раме.
   "Я здорова", - хотела сказать она, но так и продолжала смотреть в пустоту, не размыкая губ и не производя ни одного звука.
   - ...что ты можешь сейчас уйти в себя и замкнуться. Но, если ты сейчас воспринимаешь нас, подумай о том, что допрашивают тебя, как здорового, обычного человека. Без врачей и без лекарств. И, если тебя признАют невменяемой, показания твоих противников будут иметь больший вес, чем твои. Понимаешь? Это - не говоря ещё о том, что ты снова будешь на постоянном лечении в клинике. Поэтому постарайся собраться сейчас и рассказать всё, что было.
   - Кстати о показаниях, - второй детектив перехватил эстафету и листнул блокнот назад. - Знаешь, что мне сказал Купер? Он сказал, что ты накинулась на них сзади и три раза всадила нож в спину его друга. Мэйсон Пирс сейчас в реанимации, и неизвестно, очнётся ли он. Купер попытался тебя оттащить, и тогда ты всадила нож ему в ногу и прокрутила на 360 градусов. Искалеченный, он с помощью своего друга попытался утащить раненного и скрыться бегством, но ты накинулась на них и изрезала до того состояния, что угрозы жизни...
   - Нет.
   - Нет?
   - Нет.
   Они поджали губы, так синхронно, как будто договаривались об этом.
   - Что именно нет?
   Младший сержант решил ей помочь.
   - Они не отступали?
   Рама, наконец, снова стала рамой, и Имтизаль перевела злой и пустой взгляд в глаза детектива.
   - Нападали.
   - Да вы в своём уме, - снова вступился Джафар. - Что значит "отступали"?! Три рослых мужика! Вы всерьёз верите, что одна девушка могла довести их до побега? Вы посмотрите на е ё размеры и на их.
   - В таком случае, я жду твою версию, Ими.
   - Их было двое. Я напала. Пришёл третий. Я отбивалась. Потом приехала полиция.
   Они вздохнули, как вздыхают, когда хотят выдавить из себя облегчения от продвижения в тяжёлой работе, но, в действительности, осознают, что продвижения не очень много или даже нет вообще.
   - Допустим. И зачем ты, хрупкая и беззащитная девушка, как отметил твой отец, напала на них?
   Её отец это тоже хотел узнать. Как и её мать. Но Имтизаль молчала.
   - Она занимается тхэквондо вот уже сколько времени.
   Алия молчала всё это время, потому что детективы попросили их не вмешиваться в допрос, и она очень боялась помешать их работе, и Джафар боялся, но всё больше чувствовал, что Имтизаль не справится в одиночку. Он всё больше чувствовал, со своеобразной радостью, что Имтизаль никогда не сможет работать в полиции и её никогда не возьмут на службу.
   - Моего брата зарезал нацист.
   Это было сказано очень неожиданно, и Алия, и без того еле сдерживающая слёзы паники и страха всё это время, сдалась. Она плакала, но без звука, только глаза покраснели, как будто она не закрывала их, ныряя в море, и щёки блестели от влажной плёнки. Этого сначала никто не заметил, но почувствовала Имтизаль и помрачнела ещё больше, потом заметили полицейские и Джафар.
   - Мы читали об этом, сочувствую вашему горю.
   - Мэм, - младший детектив, смущённый и спутанный, неловко сделал шаг к арабской чете, Джафар обнял жену и прижал к плечу, он верил, что сумеет держаться, - мэм, вам дать воды?
   Джафар кивнул.
   - Эта драка как-то связана с твоим покойным братом?
   - Нашего старшего сына убили пять лет назад. Он умер на руках Ими. Это был очень тяжёлый для неё период, она снова лечилась в клинике. Мы знали, что потом она стала носить с собой нож: наш второй сын тоже носит. Мы это знали и не возражали.
   - Я не хотела никого резать. Никогда, - мрачно добавила Ими.
   Младший сержант принёс воды Алие, Имтизаль его больше не интересовала. Он сел напротив убитой горем женщины, молчал и протягивал ей стакан и таблетки, пару секунд смотрел на её красивое, но потухшее лицо, а потом перевёл взгляд куда-то в стену и поник сам тоже.
   - Я искренне соболезную вам, но, простите, мне не понятна связь, - происходящее немного сердило его и оставляло на душе неприятный, вязкий и тяжёлый осадок безнадёжности и трагедии. Он уже был готов сдаться, но слишком сильно уважал свою непоколебимость, чтобы не довести дело до конца хотя бы из принципа. - Осталось объяснить, что ты делала ночью на улице с оружием и зачем вмешалась в заведомо неравный бой.
   - Я гуляю по ночам, чтобы отдыхать от учёбы, - раздражённо и раздосадовано быстро заговорила Ими. - Редко, - добавила она, испуганно посмотрев на родителей. - Знаю, что опасно, поэтому ношу оружие, - она напряжённо замолчала, осторожно подбирая слова. - Моего брата зарезал нацист, - машинально повторила она с ноткой просьбы и отчаяния. - И этого парня били нацисты.
   - Откуда ты знаешь?
   - По их крикам.
   - И что они кричали?
   - Что он итальянец-нелегал. И много всего другого.
   На этом допрос закончился.
   - Скорейшего тебе выздоровления.
   - Приходи в наш департамент, как подрастёшь.
   Потом у неё предстоял не очень приятный разговор с родителями. Поначалу они только утешали её, успокаивали, спрашивали, не больно ли, не страшно ли, как она, и так далее и тому подобное, но, чем больше переживаний выливалось с эмоциями, тем рассудительнее и серьёзнее становился Джафар, и под конец последовали не самые желанные вопросы, и Ими пришлось заново объяснять, что она делала ночью на улице. Ей пришлось говорить, пришлось очень много говорить, больше, чем обычно, и после всех этих увещеваний, обещаний быть осторожной, извинений и объяснений своих мотивов Ими чувствовала себя такой же разбитой, подавленной, жалкой и беспомощной, как после своего первого рабочего опыта. Чувствовала себя изнасилованной.
   Ей пришлось рассказать, как она устаёт от учёбы, но как учёба для неё важна, пришлось рассказать, что она любит гулять по ночным улицам, потому что в это время суток меньше людей, свежее воздух, нет шума и всё очень чисто. Потом ей пришлось объяснять, что значит чисто, пришлось убеждать, что никогда не бывало никакой опасности и что ей никогда ничего не грозило, даже сейчас. Потом пришлось рассказывать про спасённую от изнасилования девушку, пришлось пристыжено объяснять своё молчание по этому поводу, пришлось успокаивать мать и убеждать, что не было никакой угрозы здоровью. Потом пришла Карима и спасла сестру, сказав, что Ими, вероятно, готовится к работе в полиции и хочет пополнить своё портфолио. Ими этого не ожидала, но промолчала, и родители приняли это объяснение. Потом ей пришлось рассказать про оружие, ещё раз рассказать про сэкономлённые деньги, и так далее и так далее. И, конечно же, пообещать больше никогда не гулять по ночам и не искать проблемы.
   Позже ей пришлось снова общаться с полицейскими, адвокатами и выступать на суде, но на этот раз ей было легче: вся процедура уже была знакома. Парней посадили на 20 лет, но через 9 выпустили условно, они пытались найти Имтизаль и отомстить за клевету в обвинении, но не смогли.
   На следующий день после больницы Ими уже пришла в школу, и чувствовала себя примерно так же, как и в первый школьный день со дня убийства Омара. На неё снова все смотрели по-другому, в их головах крутилось одно: Имтизаль Джафар в одиночку изувечила троих амбалов, а это значит, что им, её одноклассникам, очень повезло, что они до сих пор живы. Это изменило отношение к Ими: её больше не видели бесчувственным чудовищем, теперь все поняли, на что она действительно способна. И раз она, такая сильная и такая всемогущая, никогда не калечила никого из своих обидчиков, никогда не причиняла зла даже Джексону, значит, она слишком гуманна и добра. Ведь единственный случай, при котором она позволила себе так разойтись, произошёл при вопросе жизни и смерти. Она применила насилие вынуждено, ради спасения несчастного незнакомца. Во всяком случае, так всё воспринял её класс и стал её уважать. В ней стали видеть глубокую душу, внутреннее добро и ещё больше таинственности, чем раньше. Она так и осталась для всех загадкой, но теперь уже загадкой чуть более светлой, чем чёрный цвет.
   Ими это приводило в смятение. Она так привыкла, что её обходят стороной и не замечают, что теперь, освещённая всеобщим почтением, она терялась и чувствовала дискомфорт. Она ещё не понимала, насколько сильную роль в её жизни сыграет уважение одноклассников.
   Год шёл к концу, и однажды, в одной из вылазок к Джексону, Ими нашла у него письмо от университета. Он поступал в университет Сиэтла, в который она не отправляла заявок. Время ещё было, она могла успеть написать и туда, но сейчас, ещё раз взглянув на его недовольное спящее лицо, Ими поняла, что не будет этого делать. Она не будет его преследовать и не будет менять свою жизнь из-за него. Эти дни - последние, когда она чувствует на себе его власть, и, когда всё кончится, она его отпустит. Наверное, примерно тогда она уже начинала всё планировать.
   Она не высыпАлась катастрофически и выжимала из своего организма всё, что могла. Она рассчитывала отоспаться и набрать силы потом, когда всё будет позади. Она это умела, умела абстрагироваться от всего земного: ведь она трое суток провела у тела брата, не чувствуя ни усталость, ни сонливость, ни голод, жажду или необходимость сходить в туалет. Она и сейчас заставляла себя выдерживать тот бесчеловечный режим, которому подвергала свой организм. Только пришлось прекратить работу, что не нравилось Томасу, и подсознательно Ими понимала, что с ним ещё предстоят проблемы и получить свободу будет не так просто, как она надеялась.
   Ими получила грант в университете Сан Франциско и ждала новостей от Джексона. Он должен был уехать в Сиэтл 25го июня. Его родители уехали уже 20го.
   В ночь с 23го на 24ое Ими пробралась в его комнату, подкралась к нему и вколола почти 300мг экстази. Он тут же проснулся, вскрикнув от неожиданности, и вскочил на кровати. Предстояла самая сложная часть.
   - Джафар, это ты? Блять, какого хера? Что ты мне вколола?
   Он был жутко напуган, таращился на неё, как сумасшедший, и одновременно стремительно отползал к противоположному краю кровати. Секунда - и он на ногах.
   - Экстази, - честно призналась она.
   - Нахера? Я сейчас полицию вызову. Ты что здесь делаешь?
   - Хотела... попрощаться.
   - Прощай. Всё? Свали прямо сейчас, а то я реально полицию вызову. Или вышвырну тебя сам.
   В последнем он был не очень уверен: о геройстве Ими знал даже он. И это была ещё одна причина его страха.
   - Я вколола экстази, чтобы отдаться тебе. Послезавтра ты уедешь, и я больше никогда тебя не увижу.
   - И слава Богу, что не увидишь. С чего ты взяла, что я тебя захочу? Ты страшная, ты это знаешь?
   - Я многое умею. Ты будешь под экстази. Тебе будет хорошо. Надо только подождать ещё 20 минут.
   - Ты психопатка. Уйди, Джафар. Или я вызову полицию.
   - Я могу закрыть лицо.
   - Блять.
   Она сняла рюкзак, джинсы и футболку, оставшись в одном нижнем белье и перчатках. Скривившись, он нехотя и невольно опустил взгляд к её груди, животу, ногам. С этим он ничего не мог поделать - её накаченная и крепкая фигура в самом деле смотрелась потрясающе.
   - Зачем тебе это нужно? Я ведь всем расскажу и тебя обсмеют. И если ты думаешь, что я изменю к тебе отношение...
   - Только прими душ.
   - Что?
   - Прямо сейчас. Прими душ.
   - Ещё что сделать?
   - Только душ. Как следует. А потом уже я сделаю всё, что скажешь ты.
   - Ты реально двинутая.
   Но всё же он послушался и пошёл в ванную комнату. Ими тем временем оделась и впервые обошла весь дом без опасений быть замеченной владельцем.
   Через 20 минут он вышел, обвязанный полотенцем на поясе. Он шёл в свою комнату, не заметив Ими, притаившуюся у стены в коридоре, весело что-то пел во весь голос и резкими движениями вытирал мокрые волосы полотенцем для рук. По счастливой улыбке на его лице Ими поняла, что наркотик уже действует.
   - Ими-Ими, шлюшка арабская, куда же ты ушла?
   - Одевайся.
   - Что?
   Он оглянулся. Она стояла в дверях и, как только он оглянулся на неё, сделала снимок.
   - Я раздену.
   Он послушно оделся и скоро уже лез руками к Имтизаль, сквозь улыбку бормоча что-то под нос.
   - Пошли, - скомандовала она, отстраняясь от его прикосновений.
   - Куда?
   - В твою машину.
   - Да ладно, прекрати, в машине неудобно.
   - Смотря что.
   Он понимающе ухмыльнулся, посмеялся и, обнимая её в районе бёдер, направился к лестнице. У выхода он взял ключи, пропустил Ими вперёд, и повёл её к машине. Она надела на волосы, собранные в пучок, шапку.
   - У тебя такая мягкая кожа, - мутно бормотал он, пытаясь поцеловать её шею, когда они стояли уже у машины.
   - Открывай.
   - Открываю, но ты...
   - Всё потом.
   Она не дала ему сесть за руль и села сама. Он смотрел на неё в искреннем наивном изумлении.
   - Садись рядом.
   - Зачем? Я думал, ты мне сделаешь...
   - Отвезу кое-куда.
   - О, Ими, ты такая сентиментальная... куда мы поедем?
   - Там красиво.
   Он был слишком счастлив и доверчив и препирался недолго. Скоро он уже сидел рядом с ней.
   Всю дорогу он приставал к ней, смеялся, говорил, говорил, говорил, говорил. Это было очень долго и очень сложно: Имтизаль нередко видела наркоманов среди готов и была готова ко всему, но поведение Джексона утомляло. Иногда он даже начинал задавать вполне трезвые вопросы, и ей приходилось трудно, чтобы заглушить его паранойю и вернуть в сентиментально-романтический лад. Они ехали около 40 минут, прежде чем Ими остановила машину. Она переобулась и вышла из машины.
   - Мы приехали?
   - Да, пошли.
   Так она привела его к сараю, продолжая всю дорогу слушать его пламенные речи и наркотические рассуждения. Сарай не понравился Джексону. Ими пришлось долго уговаривать его и обещать сюрприз, который ему понравится больше, и в конце она пообещала, что потом они пойдут в другое место, и якобы поначалу она говорила не про этот сарай, и под конец Джексон подчинился.
   Изнутри сарай ему понравился ещё меньше. Ими попросила его раздеться до пояса и подождать у стены, пока она кое-что достанет, открыла свой погреб и достала оттуда наручники и прожектор. И когда она попросила Джексона надеть их, он уже запаниковал и сказал, что уходит, и никакие речи Ими на него не действовали. Тогда ей пришлось разрешить ему уйти и, как только он повернулся к ней спиной, ударить его по голове лопатой, стоявшей у стены.
   Джексон закричал и пошатнулся, не удержал равновесие и глухо упал на пол. Ими подошла к нему и снова ударила лопатой, но уже по колену, и раздробила сустав.
   - Зачем, зачем, что ты делаешь?!
   Он отчаянно пытался отползти к выходу из сарая, звал на помощь и выл от боли. Ими снова ударила его лопатой, на этот раз по лицу, и выбила ему челюсть. Вопли стали глуше, стали тонуть в крови, прерываться хлюпаньем и лопаньем склизких пузырей. Имтизаль схватила его за здоровую ногу и потащила к стене. Он выл и сопротивлялся, но ничего не мог сделать.
   Она приковала его наручниками к стене, разместила удобнее прожектор и вернулась к погребу, откуда принесла весь свой набор хирургических принадлежностей. Потом она переоделась, принесла от другой стены доску и подсунула её под углом под спину Джексона, так, чтобы он на ней лежал. Он пытался отбиваться здоровой ногой, и Ими пообещала сломать и её, если он не прекратит.
   Он уже очень плохо соображал от боли, поэтому пришлось раздробить ему и второе колено, а потом уже спокойно привязать ноги к доске. Но потом Ими вошла во вкус и стала дробить ему и другие суставы, прежде чем перешла к хирургическому вмешательству. Наконец, она взяла в руки нож. Она повернула лицо Джексона к себе, заглядывая ему в глаза, и блаженно почувствовала в них то же мутное пьянство, которое будоражило её изнутри. Не совсем то же, конечно, но никогда ещё она не была так возбуждена и так счастлива.
   Сначала она осторожно вырезала все осколки суставов и костей, которые ещё недавно крошила лопатой и обухом топора. Это было не очень просто, потому что кровь текла обильно и затрудняла поиск костей, но вскоре Ими изловчилась и вытаскивала осколки почти вслепую. Важно было не порезать артерии, нельзя было позволить ему умереть так рано. Проводить операции на животных оказалось намного легче.
   Когда с битыми костями было покончено, Имтизаль перешла к целым и сперва симметрично вырезала нижние рёбра, по два с каждой стороны. Сначала она старалась делать всё правильно, не задевать нервные окончания, оставлять разрезы минимальными и не дать Джексону истечь кровью, но случайно задела внутренний орган, она сама не поняла, какой, только чувствовала, что задела что-то не то, и тогда забросила всю свою щепетильность, вспорола раны, оставшиеся на месте удалённых рёбер, глубже, чтобы можно было всунуть туда руки, и прямо из-под ещё целых рёбер попыталась вырвать лёгкое. Ей это не удалось, но она не отчаивалась и вцепилась в него обеими руками, засунув их в тело Джексона почти по локоть, потом она вставила туда ещё и нож, нащупала плерву и осторожно сделала надрез. Потом она разорвала плерву руками, и после недолгих усилий ей удалось вытащить лёгкое, правда, только нижнюю и средние доли. Потом она засунула руки ещё глубже, пытаясь вытащить остатки лёгкого, но Джексон уже давно не дышал. Это её не остановило, она не успокоилась до тех пор, пока не смогла вырвать остатки, второе лёгкое она вытаскивала уже осторожнее и очень обрадовалась, когда удалось изъять нижнюю и среднюю доли целиком, почти не прорвав.
   И тогда она как-то бессмысленно уставилась в его остекленевшие глаза; Джексон застыл, в немом ужасе уткнувшись мёртвым взглядом в жуткие тени на потолке, и Имтизаль прекратила терзать его изуродованное тело. Она села на корточки и сосредоточенно посмотрела на Джексона, всё ещё держа в руках рваные куски лёгкого. Чувства были не те, как во время убийства Омара. Она чувствовала себя несколько тоскливо, но в целом - по-прежнему уверенно в себе и хладнокровно. Этого было достаточно для того, чтобы противостоять гниющей тоске по любимому человеку. Её несколько огорчало то, что Омара не было рядом. Она полагала, что его образ снова придёт к ней, что он будет рядом в такой ответственный момент, но призрак не приходил и не приходил. Ими хотела показать ему, ч т о сделала, и ей стало немного одиноко сидеть рядом с молчаливым трупом, ей хотелось слушать крики ещё и ещё. Она стала жалеть, что так быстро убила Джексона: следовало не пускать кровь, следовало только ломать кости и оставить его здесь, связанного, вернуться на следующий день и продолжить. Всё случилось слишком быстро, и эйфория от недавнего наслаждения испарялась так же стремительно, как и тепло с кожи трупа. Имтизаль вздохнула. Теперь от её идола осталось только тело, изрезанное, искалеченное, опухшее и совершенно изуродованное. Но только не для Имтизаль: она по-прежнему смотрела на Джексона с трепетом и заботой. И теперь оставалось последнее, что она могла и должна была для него сделать: позаботиться о его физической оболочке.
   Но прежде она израсходовала почти всю плёнку, фотографируя его тело.
   Она сняла с него штаны, собрала остальную одежду и вытерла ею его кровь настолько тщательно, насколько это было возможно, и приготовилась к самому главному.
   Имтизаль приготовила в сарае цепь, прикреплённую к потолку, чтобы подвесить впоследствии труп за ноги и пустить кровь, но теперь в этом смысла уже не было: почти вся она уже была на полу. Целое лёгкое Имтизаль промыла заранее заготовленной водой и положила в ёмкость с формалином, выпотрошила тело, оставив на месте только, подобно египтянам, сердце, сложила изъятые внутренности и обрывки второго лёгкого в полиэтиленовый мешок, отрезала голову и отрезала конечности, которые разделила на три части, разрубив в районах суставов; потом промыла все отсечённые части и стала думать, что делать с туловищем. Оно было изуродовано порезами так, что былой красоты рельефного тела в нём было трудно увидеть, к тому же оно бы не поместилось в заготовленные ёмкости с формалином. Она не вскрыла рёбра: трахею она вытащила сверху, через то, что оставалось от шеи, остатки и плерву - так же, как и лёгкие, насколько удалось. Периодически она вытирала руки, чтобы сделать партию новых снимков. Для бальзамирования теперь нужно было разрезать и торс, но как - Ими пока не решила. Она решила оставить пока всё так и занялась головой и конечностями: вправила челюсть и обрезала конечности аккуратнее, выбросив всё лишнее в тот же мешок, куда сложила внутренности. Потом вылила снаружи в заготовленную яму окровавленную воду и промыла обрубки снова. Уже готовые части тела она поместила в формалин, с беспокойством осознавая, что снаружи начинает светать. Вечером она подлила домочадцам снотворное и теперь была уверена, что они проспят, по крайней мере, до 11 утра, беспокоило её другое: машину, оставленную на обочине, могут заметить. Поэтому следовало поторопиться. Она промыла уксусом туловище изнутри, залила туда формалин, обработала им же кожу снаружи и замотала бинтами в десять слоёв. Всё это она убрала в ящик, отмыла лопату, топор, все инструменты и ножи, вытерла одеждой будущей мумии кровь с пола, отжала всё лишнее в таз, насколько было возможно, и развесила вдоль стены. Потом она сняла с пола и стен полиэтилен и вместе с остальным мусором убрала в другой пакет. Потом снаружи закопала внутренности там же, куда сливала кровь и воду, переоделась обратно, подстелила под развешанную одежду остатки полиэтилена и убрала всё остававшееся. Ещё раз осмотрев сарай, она, всё же, вышла в лес и вместе со всем мусором пошла к трассе. Уже ближе к проезжей части она сожгла мусор, залила всё водой и вернулась к машине. Было уже 9 утра. Она снова надела шапку и перчатки, села за руль и вернулась к дому Джексона.
   И тогда её охватила тоска. Ими снова обошла его дом, понимая, что больше никогда не сможет вернуться. Она совсем забыла о том, как мало у неё осталось времени, полчаса просидела в его комнате, вспоминая его вопли, его кровь и свою власть над его душой и телом. Вспоминая их первую встречу, вспоминая убийство Омара, вспоминая первый учебный класс в восьмом классе, вспоминая свою беспомощность, вспоминая свою любовь и понимая, что жизнь снова превратится в безликое болото. Потом она немного посидела в ванной, забрала его парфюм и только после этого вернулась домой.
   Родители ещё спали. Она всё успела. Она сразу же пошла в ванную, помыла обувь, бросила одежду в стирку, зашла в душ и тщательно промыла всё тело, ногти и волосы. Когда она вышла из душа, семья уже встала, и теперь все сонно отмечали, как долго и крепко они спали этой ночью. Имтизаль просидела весь день в своей комнате.
   Следующей ночью она вернулась к тайнику, чтобы продолжить бальзамирование. Она очень переживала за одежду, за такую яркую улику, оставленную на видном месте, и была очень рада, обнаружив, что она уже вся высохла и готова к упаковке с остальными вещами Джексона. Джексон стал её первой человеческой мумией, расчленённой и изуродованной, совсем не похожей на красивые и правильные египетские мумии, но Ими не думала об этом, она была воодушевлена тем, что всё прошло гладко. Вот уже прошёл целый день без Джексона, а она была вменяема и вполне сносно пережила его смерть, не впадала в апатию и сохраняла здравомыслие, чего не было после убийства Омара. Её это окрыляло. Она смогла бы питаться своей любовью к Джексону даже после его смерти.
   Его родители, так и не встретив сына в аэропорте Сиэтла, забили тревогу. В службе аэропорта им сказали, что их сын не проходил регистрацию на рейс. На домашний телефон никто не отвечал. Они позвонили Нику и другим друзьям Джексона, но никто ничего не знал. Дома его не было. Родители вернулись в город и обратились в полицию, но все поиски были тщетны. Единственное, что удалось выяснить полиции, - в ночь с 23 на 24 он куда-то выезжал из дома, но потом вернулся: машина стояла припаркованной там же, где её всегда оставлял Джексон. Не хватало только некоторой его одежды и его ключей от дома. Поначалу все думали, что, вероятно, он ушёл куда-то повеселиться - всё же, последние дни в городе, - потом напился и попал в какую-нибудь неприятность. Все думали, что он ещё вернётся, поэтому стражи порядка не сильно напрягались в поисках: всё же, личность Джексона считалась достаточно сомнительной, он состоял на учёте в полиции, никогда не мог похвастаться порядочностью и на него нередко поступали жалобы от соседей и учителей. К тому же, такое случалось и раньше, когда парень исчезал на несколько дней, если родители бывали в отъезде. К тому же, само поступление в университет было их инициативой, его фактически насильно отправляли учиться, сам же Джексон хотел уехать в Канаду, где у него жил приятель и предлагал работу. Поэтому проверили и самого приятеля, поэтому полиция была уверена, что Джексон сам сбежал из дома, и поэтому расследование с самого начала было обречено на провал. Единственной странностью была машина: зачем беглецу оставлять её дома? И пока весь город искал Джексона или его тело, оно, разделённое на несколько частей, вступало в сложные химические реакции, впитывало в себя препараты и готовилось к последней упаковке.
   Закончить всё Имтизаль не успела: ей и самой пора было ехать в Сан Франциско. Алия поехала с ней.
   Так Имтизаль покинула родной дом, так для нее начался новый этап: взрослая жизнь. И хотя она уже несколько лет стремилась к нему, жаждала совершеннолетия, независимости и одиночества, чем меньше дней оставалось до отъезда в Калифорнию, тем беспокойнее Ими чувствовала себя. Она нервничала перед каждой ступенькой, поднимающей на этаж взрослой жизни: перед выпускным, перед вручением диплома, перед переездом и перед возвращением Алии домой. Ими нервно проглатывала каждый новый шаг и, хотя они и проходили безболезненно, нисколько не находила успокоения. Ненадолго безмятежность вернулась вместе с убийством Джексона: планирование, подготовка, сам процесс и длительные последствия отвлекали Ими от самого главного: от осознания грядущей беззащитности. Она никогда не позволяла себе наивность, ни в детстве, ни теперь, поэтому, как ни рвалась к самостоятельной жизни в одиночестве, трезво понимала, что без родителей и врачей она слишком беспомощна в психически здоровом мире равенства, в котором ей будут предъявляться те же требования, что и ко всем остальным. Она хотела этого, хотела восприниматься окружающими как одна из них, одна из здоровых и вменяемых, а лучше даже одна из незаметных, неинтересных и обыкновенных, но ей надо было признать, что так она еще никогда не жила. Все друзья семьи знали о болезни, на ранчо - само собой, в школе, в полиции, - словом, везде, где бы ей ни приходилось сталкиваться с обществом, оно уже было предупреждено и готово к иной тактике. Если же возникала какая-то проблема с человеком, который не хотел учитывать особенность Ими и подбирать для нее не менее особый подход, на помощь обязательно приходил кто-то извне, будь то мать или учитель. Самой же Ими еще никогда не приходилось решать свои проблемы. И теперь, когда она добилась статуса психически здорового человека, когда она оказалась в чужом, густо заселённом, как ей казалось, городе; когда рядом исчез кто-либо способный её защитить, теперь Ими пришлось бы единолично бороться с людскими жестокостью, любопытством и общительностью или своей собственной асоциальностью.
   Конечно, она выбрала первое.
   Словом, Имтизаль была как зверь из зоопарка, который с тоской смотрит на свободу, так ясно видную сквозь редкие стальные прутья, но едва клетка оказалась открытой и независимость затянула в свое нутро, он беспомощно осознал, что понятия не имеет о том, как выжить в этом утопическом мире.
   Но, как ни странно, едва Ими, проводив мать в аэропорт, вернулась в общежитие, едва со всей полнотой почувствовала запах одиночества, едва впервые оказалась за сотни миль от семьи, она как-то успокоилась. Она как будто впервые сняла корсет, сорвала его с себя, вспоров шнуровку, и с удивлением обнаружила, что позвоночник не рассыпался без поддержки, а легкие могут набирать в себя намного больше воздуха, чем удавалось прежде.
   Теперь ей не требовалось молиться, ходить в мечеть, ходить в гости к родным, принимать гостей, придумывать алиби, оповещать о своем уходе и возвращении. Разве что каждый вечер требовалось поговорить по телефону с семьей, но к этому Имтизаль уже более или менее привыкла.
   Свобода вскружила ей голову, и первые три дня опьяненная новыми возможностями Имтизаль не спала вообще, проводя все время на улице и гуляя, гуляя, гуляя. Так произошло третье убийство: один из бездомных, которыми кишит Сан Франциско, пристал к ней, требуя денег. Ими пыталась уйти, но несчастный был уверен в себе и навязчиво преграждал ей путь, а когда Ими всё уже удалось проскочить мимо, схватил её за руку. Откуда ему было знать о её болезненной любви к чистоте. Опомнилась Ими только через минуту, задумчиво переводя взгляд со вспоротого четырьмя ударами горла на нож в своей руке.
   Ими даже не стала скрывать следы преступления, лишь бы не притрагиваться к трупу: настолько мерзким ей казался убитый ею человек, настолько её воротило от его запаха и неряшливого вида, настолько незначительным и безобидным ей казался её поступок. Она только поспешила покинуть улицу, на ходу растирая влажной салфеткой и антисептиком осквернённый участок кожи.
   В общежитии у Ими была идеальная соседка - гулящая и безразличная к учебе и низшим людям типа Имтизаль, кроме того, Моли - так её звали - выросла в Сан Франциско, всё здесь знала и располагала космическим количеством знакомств. Всё это значило, что в общежитии она практически не появлялась и некому было обращать внимание на ночные отсутствия и странности Имтизаль.
   Скоро закончился август, и Ими с головой погрузилась в учёбу. Однокурсники её мало замечали - она не шла на контакт, они и не навязывались, - преподаватели относительно быстро стали узнавать её в лицо и выучили имя, как одной из самых перспективных студенток.
   Да и не слишком часто у них учился кто-нибудь по имени Имтизаль.
   Ночные прогулки становились всё реже: они как-то внезапно перестали доставлять Ими былое удовольствие. Если у неё было свободное время (а его почти не бывало), она рисовала, иногда ездила по выходным на побережье, выбирала места, где много скал и нет людей, сидела на камнях и смотрела на враждебные волны залива, обсасывающие огромные выступы валунов, выступающие на мели. Через полтора месяца учёбы она вернулась на два дня домой и утеплила яму в сарае. Потом она вернулась в Сан Франциско, надеясь на то, что останки не испортятся до зимы и резкий спад температуры никак не скажется на их сохранности.
   По вечерам она иногда гуляла, но в поиске не драки, а удачных фотоснимков. Она гуляла по городу, изучая его и снимая на свой фотоаппарат разные сцены из жизни, и, когда ей впервые за полгода жизни в Сан Франциско всё же удалось заметить драку, она не вмешалась, а только спряталась за углом и фотографировала. В тот момент, когда она уже в четвёртый раз аккуратно поменяла своё местоположение для более удобного ракурса, её, всё же, заметили, догнали, и ей пришлось пырнуть напавшего ножом. Та же участь постигла его подельника, подоспевшего чуть позже. Они кричали и угрожали, говорили, что найдут её, и тогда Ими испугалась, что они могли бы в самом деле найти её или, того хуже, рассказать о ней полиции и ей бы пришлось объяснять, зачем она фотографировала избиение. Тогда она их убила: просто перерезала горло, просто и банально, одним движением. Потом сделала несколько фото их тел и вернулась к жертве избиения. Это был мужчина лет 30-40, он дышал, но не открывал глаз и, по всей видимости, потерял сознание. Ими и его сфотографировала несколько раз, потом услышала звук сирены и убежала.
   Дома она с удивлением отметила убавление своей жестокости. Ей представился шанс изувечить целых два вменяемых и одно невменяемое тело - в сумме три, - а она этим не воспользовалась и не жалела об этом. В насилии больше не было смысла, хотя она и не отрицала, что вспарывание горл расслабило её нервы, а предсмертный хрип и клокотание крови в ранах приятно успокаивали слух. И всё же больше всего ей нужен был смысл. Не кровь, не пытки, не насилие, - всё это всегда шло сбоку, приносило второстепенные удовольствия и могло существовать только тогда, когда был смысл. Смысл жить. Смысл, погибший полгода назад, и, хоть его тело и сохранено, отсутствие жизни в нём не могло не породить пустоту в той, которая любила его, любила Джексона, возможно, самым странным способом, какой только можно представить.
   Потом прошла её первая сессия, прошла великолепно и одарила Имтизаль первой партией оценок "А". На рождественские праздники Ими вернулась домой и продолжила заботу о кусочках мумии. Она даже встретилась с Эмили, случайно. Эмили сказала ей, что Томас сильно интересовался своей завязавшей проституткой, но она, Эмили, ничего не говорила ему про Сан Франциско. Всё это несколько озадачило Ими, она даже подумала, не проще ли было бы убить Томаса, но побоялась, что Эмили всё поймёт. А если убить ещё и Эмили... придётся перебивать и всех её друзей, иначе при допросах слишком много всего сможет всплыть наружу.
   Она так и вернулась в Сан Франциско, никак не уладив проблему с Томасом и беспокоясь, что в её отсутствие что-то может случиться. Она только попросила Эмили никому ничего не рассказывать и представить, будто её, Имтизаль, больше не существует. Меньше всего Ими хотелось бы иметь в своём будущем и даже настоящем контакты с прошлым.
   Она оставила мумию на целые полгода. Ей больше не хотелось домой: последняя поездка оставила неприятный осадок. Единственным, что её там держало, был Джексон, или, вернее, то, что от него осталось. Теперь рядом с ним лежала ещё и стопка фотографий и три картины, на которых был изображён он (четвёртую Имтизаль сожгла). Все же свои нормальные картины она подарила родителям, когда приезжала домой в последний раз.
   Она продолжала жить ожиданием совершеннолетия, которое с каждым днём казалось всё дальше и дальше. Всё бессмысленнее и бессмысленнее. Всё реже Ими выходила на фотоохоту, потом стала делать снимки только в пределах кампуса, а позже - своей комнаты. Как-то сфотографировала Моли, пока та спала. Через неделю, когда Моли снова никуда не собиралась уходить, Ими подлила ей снотворное, потом переодела тело, накрасила, сделала несколько снимков, потом добавила новый грим: вспоротый живот, тёмные впалые глаза и скулы. Постепенно кетчупа на её теле становилось всё больше, Ими истратила всю плёнку на съёмку Моли, потом отмыла свою фото-жертву, переодела обратно и всё убрала.
   Потом она и рисовать стала реже. Точнее, рисовала почти только Джексона, болезненно осознавая, что всё труднее вспомнить черты его лица. Она не носила с собой его фотографию: все они хранились в сарае, и ей даже в голову никогда не приходило забирать что-либо с собой. А потом стали реже и вылазки на природу: чем ближе было лето, тем больше Имтизаль обрекала себя на затворничество, занимаясь либо учёбой, либо слушанием музыки. Жизнь становилась тоскливее, даже движение к мечте жизни не приносило удовлетворения. Всё казалось бессмысленным, пустым, безнадёжным, и ей всё меньше хотелось жить.
   Но опустошённость Ими никак не отразилась на учёбе, и экзамены она как обычно сдала на "А". Потом возвращение домой, семейная поездка во Флориду, дожигание лета и подготовка ко второму курсу. Летом она чуть ожила - в частности благодаря поездкам в лес и ухаживанию за телом Джексона. Его твёрдая восковая оболочка приводила Ими в восторг, швы на руках и несуразность разбитой челюсти - всё было таким настоящим, таким естественным, будто Джексона убили только неделю назад. Цвет кожи прилично померк и выглядел, мягко говоря, не привлекательно - хотя трудно было бы здоровому человеку найти в этом теле хоть что-нибудь привлекательное, - но Ими это не составляло труда, Ими восхищало всё. Главное, что труп не разлагался, чего во второй раз она бы не перенесла. Она целые ночи напролёт сидела у тела, скрестив ноги, немеющие от мороза, по-турецки, и неторопливо обводя смакующим взглядом аккуратно разложенные расчленённые части трупа. Она даже не чувствовала удушающего запаха. Она и днём чувствовала себя приятнее, чем в Сан Франциско: ей, всё же, несколько не хватало семьи, теперь только рядом с ней Ими себя чувствовала чуть менее бездушно.
   В августе Карима с Алией уехали в Вашингтон: поступил в университет самый младший ребёнок. Ими осталась дома ещё на неделю, пока не уехал Имем и не вернулась Алия. Впереди ждали Сан Франциско и новый год обучения.
   12ое сентября и 19летие. Оставалось ещё два года. Ими даже присмотрела себе район, где хотела бы работать, ходила в департамент и полицейскую академию, всё собиралась записаться на курсы вождения или стрельбы, но не решалась попросить денег у родителей. Она купила себе мишень и каждый день кидала в неё дротики. Через неделю перешла на ножи.
   А потом началось беспокойство. Ими никогда не спала долго, но та бессонница, которая захватила её теперь, не сравнилась бы ни с чем, что ей уже приходилось переживать прежде. Ими не успокаивалась ни на минуту: целую неделю она провела на взводе, не имея ни малейшего представления о причине своих волнений. Но она понимала, что что-то будет, и это что-то случилось.
   Однажды ей позвонили с незнакомого номера. Ими не ответила, но когда звонок повторился уже в третий раз, решила объяснить звонящему свою позицию уже вербально и пресечь четвёртые, пятые и всевозможные последующие нарушения тишины.
   Она ответила и сухо поздоровалась.
   - Грэйс?
   Она застыла и тут же сбросила, в панике смотря на телефон. Который тут же снова зазвонил. И она ответила. Нехотя, нервно и озадаченно: тогда, несколько лет назад, Ими, по совету Эмили, не сказала Томасу своего настоящего имени, а представилась как "Грэйс". Так и осталось. Все клиенты звали её Грэйс.
   - Алло? Меня слышно? Это телефон Грэйс? Меня зовут Артур.
   Она молчала несколько секунд, взволнованно слушая собеседника, прежде чем нервно ответила.
   - Кто дал номер?
   - Мой друг Джереми. Не знаю, помните ли вы его...
   - Помню.
   - Это хорошо... наверное, - улыбающийся голос.
   Молчание.
   - Мы могли бы встретиться?
   - Нет.
   - Почему?
   - Я уехала.
   - Да, я знаю, вы в Сан Франциско.
   Молчание.
   - Я живу в Сан Франциско. Был недавно в гостях у Джереми, ну и он... очень рекомендовал.
   Молчание.
   - Вы поступили в университет, да?
   Молчание.
   - Вы не подумайте, я не слежу за вами. В общем... если бы мы встретились, мы бы поговорили и вы бы поняли, что я безопасен и всё такое... поняли бы, почему я столько знаю о вас.
   - Вы знаете моё имя?
   - Только Грэйс.
   - А Джереми?
   - Нет... не знаю, не думаю. Ну так что? Я могу дать вам свой адрес? После девяти я свободен.
   - Я подумаю, - она сильно нервничала и непроизвольно добавила, с ноткой просьбы, почти мольбы. - Я поступила в университет.
   - Это похвально, правда, я рад за вас. Не беспокойтесь, наша встреча останется в тайне. Конфиденциальность для меня не менее важна, чем для вас. Я бы даже сказал, что больше.
   Она отложила телефон, села на кровать и тяжело задумалась. Она нервничала, сильно нервничала: она была на границе психоза, настолько нервничала, а такого с ней не случалось уже давно. Она не могла даже понять, что её так беспокоило: мысли кидались из стороны в сторону. То она думала о том, что возврат к работе может сильно ударить по её планам на будущее, что Томас может шантажировать её, что у него могут оказаться знакомые в Сан Франциско, раз нашёлся этот Артур. То начинала думать о самом Артуре, вспоминала его вежливость, красивый мягкий голос, переполнялась недоверием и думала о том, что здесь ловушка. Но узнать, что творится, было необходимо. Потом она снова вспоминала Томаса, вспоминала, что жизнь потеряла вкус и деньги - это последнее, что ей нужно; потом вспоминала, что нужно доделать задания на завтра, озадаченно думала о них, кидала ножи в мишень и снова переключалась на насущное.
   И всё же она не понимала, почему нервничает, ведь она хладнокровнее змеи. Если Артур человек Томаса, она сумеет за себя постоять, волноваться не о чем. У неё будут нож, интуиция и паранойя, чего достаточно для победы в драке. Если Томас вздумает её шантажировать, она запудрит мозги, пообещает вернуться после зимней сессии, вернётся и заставит его забыть её уже более грубыми способами. Наплевать на Эмили. Найдётся способ сделать всё тайно. Найдётся способ заставить всех молчать. В любом случае, мыслить нужно хладнокровно. Но она никак не могла успокоиться, сходила в душ, несколько раз переоделась, потом снова сходила в душ, помыла и голову, потом долго укладывала волосы, накрасилась, потом качала пресс, делала приседания, потом снова сходила в душ, снова накрасилась и снова несколько раз переоделась, потом смотрела на себя в зеркало, пытаясь улыбнуться и сделать доброе лицо, - в общем, сделала всё, кроме уроков. Она еле дождалась восьми часов, чтобы выйти из кампуса.
   У Артура был свой дом рядом с Рашн Хилл, что невольно заставляло думать о больших деньгах. Ими легко его нашла. Она всё ещё нервничала, и мысли всё ещё метались в противоречиях и алогичности, то поднимая в голове панику, не слишком ли проста одежда, то беспокоясь, что нож слишком долго доставать, и требуя расстегнуть молнию на сумке, то возмущаясь на чересчур вечернее платье, то негодуя на саму идею прийти сюда, то яро советуя замаскировать и запрятать нож поглубже и отчаянно разрывая мозг на куски, пока дверь не открылась и не выбила все параноически-истеричные мысли куда-то вниз, на дно, в бездействие и безмятежность.
   Едва Артур открыл дверь, едва Ими увидела его, она, теперь уже умудрённая опытом почти двух десятков лет жизни, сразу поняла, почему так беспокоилась и не хотела идти. Теперь она была спокойна, совершенно спокойна, ей всё было понятно и легко, и жить, казалось бы, стало легко и понятно.
   - Грэйс?
   Ими только кивнула в ответ, покорно и строго смотря в его глаза. Ей больше не требовалось стараться выглядеть безмятежно и безразлично - она у ж е выглядела безмятежно и безразлично, всем сердцем, всем внутренним и наружным спокойствием.
   Артур отступил, пропуская девушку вперёд. Ими неторопливо прошла в дом, стараясь осматривать интерьер не слишком уж очевидно, потом Артур помог ей снять пальто и повесил у двери. Что-то радостно и тоскливо щемило между лёгких, выталкивая сердце вверх. При таком спокойствии от неё не могло ускользнуть даже так хорошо скрываемое разочарование, которое гнело Артура изнутри и отражалось в его глазах.
   - Ты очень необычно выглядишь.
   Она только скромно кивнула, не принимая слова за комплимент. Она знала, что это не комплимент. Она знала, что, заказывая рекомендованную проститутку, люди рассчитывают встретить как минимум симпатичную девушку.
   - Выпить хочешь?
   - Нет.
   Отказ его, кажется, несколько обескуражил, но Артур не растерялся.
   - Может, кофе?
   - Спасибо.
   - Пройдём пока... на кухню?
   Она только пожала плечами и слабо кивнула.
   Дом был очень светлый, очень тёплый и уютный, и по богатой обстановке Ими второй раз убедилась, что заплатят ей немало. Не понимала только, зачем такому богатому человеку она.
   - Мы с Джереми в школе вместе учились. Не у вас и не здесь, - Артур заговорил, пока заполнял кофеварку. Ими присела за бар. - Потом вот... разделились. Он всегда странный был немного... Джереми, - он посмотрел на Ими и улыбнулся, и она заметила в нём какую-то холодность, вежливое безразличие, отрешённость, всё это сверкнуло в неё, как перенапряжённый свет режет глаза, привыкшие к подвальной темноте, и это было так неожиданно, что она испуганно отвела взгляд к своему кофе. Она не понимала, зачем всё это, ведь она всего лишь проститутка. - Странный... ну извращенец, да.
   С двумя чашками Артур подошёл к бару, остановившись напротив Имтизаль, но со стороны кухни. Он сложил руки на стойке и с улыбкой посмотрел на Ими. Его голос завораживал, его внешность завораживала, одежда, парфюм, дом, свет, - всё. Но теперь Ими упорно видела холодок в глазах, и от этого ей становилось тоскливо и как-то величественно спокойно одновременно.
   - Он и девственность потерял с проституткой.
   Артур налил виски в свой кофе и, прежде чем снова заговорил, рассматривал бутылку. Возникало ощущение, что он чувствует вину за друга-педофила и всеми силами пытается оправдаться перед Имтизаль.
   - Вот и рассказал мне, что решил попробовать... - он замолчал, подбирая слово.
   - Педофилию.
   - Я бы не так это назвал. Девочкам было уже 16, верно. Вы уже все были вполне созревшими. Хочешь? - он протянул бутылку в её сторону.
   - И несовершеннолетними, - Ими качнула головой, отказываясь от спиртного.
   - Ты на кого учишься? Не юрист, нет? - он устало улыбнулся. - У вас уже женские тела, причём здесь совершеннолетие. Вы уже по-взрослому красивы и привлекательны. Разница лишь в том, что кожа у вас молодая, тело молодое, подтянутое, свежее. Вы ведь были не дети, какая разница, стать женщиной с сопливым одноклассником или с мужчиной, который за это платит. Я бы не запрещал секс подросткам, которые уже прошли половое созревание. И не считал бы их детьми.
   Ими промолчала.
   - Тебе были нужны деньги?
   - Да.
   - Зачем?
   - Были... нужны.
   Он с пониманием качнул головой и коротко улыбнулся.
   - Ну вот Джереми и рассказал про тебя. Сказал, что ты переехала в Сан Франциско, что у тебя очень крепкое и красивое тело, что ты - он улыбнулся, - очень необычная, теперь я это вижу, и требовал, чтобы я тебе позвонил и уверял, что не разочаруюсь.
   - Откуда он знал про Сан Франциско?
   - Я не знаю... может быть, Томас успел сказать.
   Молчание.
   - Томас... знает?
   "И ты знаешь, кто Томас?"
   Пауза.
   - Ты не в курсе про Томаса?
   Она смотрела с непониманием.
   - Его убили два месяца назад. Я думал, ты поэтому завязала... многие теперь завязали.
   - Кто?
   - Я не знаю, честно. Я не интересовался. Джереми упомянул вскользь, он больше рассказывал о ваших талантах. А ты... навсегда переехала в Сан Франциско?
   - Да.
   - Ты, должно быть, не хотела возвращаться к этому, да? Где ты учишься?
   - Криминальное право.
   - О, ну это серьёзно. И всё же... ты пришла. Я рад. Я, честно говоря, никогда раньше никого не заказывал. Если бы ты была поприветливее и соблазнила меня, как будто мы только познакомились, ты мной заинтересована, всё естественно и...
   - Если вы передумали, я могу уйти, это нормально.
   - Нет, с чего ты взяла?
   Артур платил ей по 500$ за час и приглашал почти каждую неделю, но чаще всего она проводила у него не меньше двух часов. Она делала всё, что он хотел, даже улыбалась чаще, чем всегда, потому что он хотел видеть на её лице симпатию, даже оставалась на всю ночь и не требовала потом счёт за все часы (впрочем, он и сам доплачивал ей бонусы), соблазняла его, иногда прибиралась, пока он спал, и готовила. Ей и сам процесс казался проще, чем прежде, она уже не испытывала былого отвращения и даже решалась на многие интимные действия, на которые не соглашалась прежде с тем же самым Джереми и остальными клиентами. Однажды Артур дал номер Ими одному знакомому, и так у неё появился ещё клиент, который, правда, заказывал её куда реже, чем Артур, и платил меньше. Потом ещё один. Ими смогла сказать родителям, что нашла работу и теперь может полностью сама покрывать свои расходы, но денег всё равно было слишком много.
   Первым делом она купила набор метательных ножей. Очень дорогой набор. Она мечтала об этом давно, с того самого дня, как приобрела мишень и увидела на прилавке гладкие тёмно-серые лезвия с матовой чёрной гравировкой на рукояти.
   - Хотите попробовать?
   Она тогда испуганно посмотрела на продавца, она не привыкла к дружелюбию со стороны персонала.
   - Можно?
   - Да, конечно.
   Он любовно извлёк из кожаного чехла один нож и бережно протянул его Имтизаль. С той же бережностью она взяла лезвие из осторожных рук консультанта.
   - Чувствуете, какая лёгкая сталь? - он выставил изрезанную мишень и кивнул на неё. Имтизаль замахнулась и метнула нож, он еле попал в мишень и вонзился почти в самый край. Ими побоялась посмотреть на консультанта, она боялась увидеть разочарование на его лице. Он достал нож из мишени, нежно вытер его полирующей тканью и убрал обратно в чехол.
   - Этот набор идеально подходит для профессионального спорта. У вас скидка 10%.
   Ими кивнула ему и посмотрела на карточку, которую ей выдали при оплате за мишень. Даже со скидкой 70% ей бы не хватило денег.
   Кидать кухонные ножи было как-то несерьёзно, хоть она и привыкла к этому, но те, которые она купила теперь, с матовой гравировкой на рукояти и бронзовыми вставками, были поистине потрясающими: она не могла забыть их с того дня, как увидела в магазине. Потом она купила новый бинокль и крупные, скрывающие пол-лица солнцезащитные очки, она перестала готовить в общежитии и почти всегда питалась только в ресторанах. Потом она стала покупать много дорогого белья, вечерних платьев и аксессуаров - ей нужно было на что-то тратить деньги, чтобы об их наличии никто не узнал. Ей не нужны были деньги, и Имтизаль совсем не знала, что с ними делать, но она была совершенно беспомощна перед желаниями Артура. Пару раз он и сам дарил ей украшения, по его словам, принадлежавшие его бывшей жене и совершенно не нужные ему теперь.
   Она никак не могла понять, зачем всё это ему нужно. Почему он не заказывает девушек в эскорт-агенствах. Почему он, весь такой интеллигентный и воспитанный, называет себя близким другом Джереми, педофила и крайне грязного человека, замешанного в очень многих преступных каналах. Артур был самым странным человеком из всех, кого ей доводилось видеть. Он мог бы показаться даже более странным и тёмным, чем она.
   Время этих отношений было, должно быть, самым женственным периодом в жизни Имтизаль: она впервые так много заботилась о своей внешности, так много тратила на себя и училась соблазну. Училась быть женщиной. Артур считал её красивой, называл её величественной и благородной и любовался её телом и холодом на лице. Но временами ему хотелось от неё тепла, а она не могла сопротивляться, и ей приходилось учиться улыбаться, учиться ласке и заботе, учиться нежности, учиться женственности и флирту. Она со всем усердием пыталась учиться тому, что он от неё хотел, и так её образ стал ещё более странным: девушка с рельефными лицом и телом, крупными костями, мёртвыми глазами и губами, вся неженственная, неправильная, грубоватая, ледяная и отталкивающая, она как-то умудрялась двигаться плавно, аристократично, мягко и легко, заставляя не замечать холодную тяжесть своей каменной внешности. В ней временами стала проступать та странная привлекательность, которую магическим образом Артур заметил сразу: странная экзотическая манящая загадочность. Имтизаль стала дышать этим ради него. И хотя она так толком и не научилась флиртовать, всё же, через Артура она обрела очень многое с профессиональной точки зрения. И хотя она вовсе не собиралась продолжать работать в будущем, в том будущем, к которому стремилась и которое расчертила и растушевала в своих планах, она понимала, что изменила свой профиль, и теперь уже может расцениваться, как эскорт, а не просто девочка для БДСМ. Но об этом она не думала: она не только не собиралась никогда больше торговать телом, но и даже сейчас не считала себя проституткой.
   Потом он стал заказывать её чаще: каждые три дня. Иногда ещё чаще. Ими так привыкла к этому графику, что и в свободные дни прокрадывалась к дому Артура и наблюдала за ним через окно, иногда пробовала выслеживать его и на улице, но это было неинтересно: он практически не ходил пешком и всегда находился в труднодоступных местах. Но всё же Ими узнала, что он работает на Пайн-Стрит, в самом центре Даунтауна Сан Франциско. Пробраться в офисное здание было куда сложнее, чем в дом Джексона, и Ими даже пытаться не стала, хотя мысли об этом посещали её часто. Однажды Артур заметил отсутствие своего галстука, и Ими честно пришлось признаться, что это она забрала на память. Он не возражал. Не заметил он только микрокамер и жучков, глубоко запрятанных по всему его дому.
   Для Ими так и осталась загадкой его извращённая привязанность к ней. Артур только пожимал плечами и говорил, что у каждого свои представления о сексуальности. Он говорил, что они не делают ничего противозаконного: они всего лишь друзья, которые время от времени спят вместе, а он, как наиболее обеспеченный из них двоих, делает подарки. Так и было в каком-то смысле.
   Не меньшей загадкой, чем она для него, был он сам, и Имтизаль изнывала от попыток понять его. Чем дольше она его знала, тем заметнее для неё была его неестественность в моменты застенчивости и добродушия, тем ощутимее проступали пары холода в его речи, тем больше недомолвок и странностей оттеняли его слова. Такое для Ими было непривычным: что Омара, что Джексона Ими знала лучше, чем кто-либо другой, и это дарило ей спокойствие. Невозможность же понять Артура полностью, освятить все пролежни его души и слышать подтекст любого его слова бросала Ими в агонию, заставляя всё чаще и чаще наблюдать за ним во время встреч с партнёрами, клиентами, друзьями и женщинами, во время одиночества, во время даже сна. Она всеми силами пыталась понять, что он за человек, и едва ли ей это удавалось.
   Ими полностью забросила изобразительное искусство - она больше ничего не успевала. Она с трудом успевала учиться, катастрофически страдало время сна. Она еле дотянула до зимних каникул, чтобы впервые за три месяца поспать дольше трёх часов. Домой она не вернулась: сказала родителям, что на работе не дают отпуск, к тому же у неё не закончено исследование в университете. Так совпало, что той зимой вся семья распалась: Карима со студенческой компанией уехала в Канаду, Имем с девушкой - в Нью-Йорк, а Джафар и Алия - в Марокко. Ими снова повезло: никто не придал значения причинам, оставившим её в Сан Франциско.
   Теперь она могла полностью посвятить себя Артуру, написала его портрет, который подарила ему на Рождество.
   - Я знаю, ты мусульманка. Я атеист. Так что у нас равные права на Рождество, - сказал он с улыбкой, рассматривая свой подарок. - Это очень красиво.
   - Я атеистка.
   - Серьёзно? Давно?
   - С рождения.
   - Слишком ты скромна для атеистки.
   - Раздеться?
   - Мне тоже кажется, что так будет лучше.
   Он был весел, но тонко намекнул Ими, что в их расположении только утро до восьми часов. Всю неделю он был занят, чем дико расстраивал Имтизаль: он редко бывал дома, поэтому камеры в его доме и машине мало чем помогали. Он позвонил ей только на выходных, но всё равно позвал не домой, а в отель, где обедал.
   Поначалу всё это очень огорчало Ими, но решение проблемы она нашла в учёбе, на которую времени прежде не хватало и, вероятнее всего, не стало бы хватать и после рождественских праздников.
   Так и оказалось. Постепенно в январе всё стало возвращаться в привычное русло.
   Постепенно туманность его личности светлела для неё. Она видела, что он жестокий человек, твёрдый и принципиальный. Он чтит понятия морали и уважает их в людях, он честолюбив и горд, но не тщеславен. Но при этом он способен на предательство: прослушивая телефонный разговор, Ими узнала, как Артур не сообщил другу сроки сдачи проекта, обрекая его на провал и лишая себя конкуренции. Мораль в полном смысле слова для него существовала только внешне. Он был вежлив с людьми лишь из привычки, он старался всем понравиться и очаровать своей добротой, так же, как пытался очаровать и Имтизаль: это настолько вошло в его образ жизни, что Артур не ставил разницы между социальными слоями людей и был приветлив со всеми, даже с ней, с проституткой, игравшей роль жертвы БДСМ. И никак нельзя было понять, как и к кому он относится: казалось, он вёл себя одинаково со всеми. До тех пор, пока общество того или иного человека не начинало ему мешать. Он был невероятно умён, и всю степень его образованности не знала даже Имтизаль: Артур всегда держался просто и не кичился своими заслугами. Открытыми для неё оставались два вопроса: истинные мысли Артура, степень его жестокости и беспринципности, всё то внутреннее и запертое, что никогда не имело выхода, и причины увлечения Имтизаль. Артур действительно не пользовался услугами проституток, как и признался Ими в первый день, но в его обществе она видела женщин. Они не брали деньги за то, за что брала она, но выглядели куда привлекательнее, чем Ими, были старше, чем Ими, выглядели более зрело, женственно и соблазнительно. И человечно.
   Единственный ответ, который она могла дать на второй вопрос - ему нравились взаимная честность и его собственная роль экспериментатора. Ведь он действительно лепил из Ими всё, что хотел, а она молчала, и плата за их отношения была самой низкой из всех возможных с женщиной - денежной и предварительно зафиксированной.
   Для решения первого вопроса можно было бы использовать психотропные препараты, стирающие оковы разумного поведения, но Ими видела Артура пьяным: он лишь веселел и терял координацию в пространстве, алкоголь нисколько не пробуждал в нём тирана. Проще всего было бы самостоятельно спровоцировать его, вывести из себя, дать потерять контроль и выплеснуть всё тайное на Имтизаль. Но позволить себе такое она не могла. Оставалось ждать удобного случая, чтобы подстроить подобную встречу с кем-то другим и создать для Артура полную безнаказанность.
   Близилось лето, и снова требовалась отговорка для родителей. Но везение снова всё сделало за Ими: скончался её дедушка, и Джафар с Алией снова уехали в Марокко. Ими на весь июнь осталась в городе с Артуром. Потом его перевели на месяц в Чикаго, и она поехала за ним, о чём он даже не знал, остановилась в том же отеле и каждый день имела возможность видеть своё божество.
   Потом он вернулся. На следующий день вернулась она. Но он так и не позвонил, и ей пришлось снова выйти на слежку. Он не позвонил ей ни разу за весь остаток августа, не звонил и в сентябре. Она не очень расстроилась: главное, что он по-прежнему жил в Сан Франциско, в его доме исправно работали камеры, и она могла за ним следить. Позже она даже установила маяк на его автомобиль, и теперь найти Артура никогда уже не было проблемой.
   Однажды Луис, один из друзей Артура, которым он дал её телефон, спросил, много ли у неё клиентов.
   - Три.
   - Да ладно! Только мы?
   - Да.
   - Нового третьего будешь искать?
   - В смысле?
   - Ну, вместо Артура.
   Она промолчала.
   - Он тебе сказал?
   - Раз он проститутке сказал о своём переезде, почему бы не сказать другу.
   Ими лежала у него на груди и поначалу только распахнула глаза шире.
   - Если разрешишь, я дам твой номер приятелю.
   - Но он не сказал город.
   - Артур?
   - Да.
   - Лондон, конечно. Там ведь штаб-квартира.
   Молчание.
   - Ну так, могу дать номер?
   - Нет, - и, чуть помолчав, добавила, - я и так еле успевала.
   Она больше не говорила с Луисом: когда он уснул, оделась, забрала деньги с тумбочки и побежала к дому Артура. Там ещё горел свет, и она увидела его фигуру в окне: это значило, переезд пока ещё только планировался. Она лежала в траве под кустами розы, отчаянно смотря на Артура, сидевшего за столом и копавшегося в бумагах. Она пока ещё не очень осознавала произошедшее. Она только с болью понимала, что впереди снова пустота, снова болото, в которое ей жутко не хочется попадать, вязнуть и гнить, как раньше, как уже целых два раза, когда вся жизнь превращалась в оттенки чёрного и их тени. Ими уже знала, что Артур не полетит в Англию. И знала, что не удастся незаметно вывезти тело домой. Это слишком опасно, пять тысяч километров без собственной машины. И если вдруг что-то о ней бы всплыло, многодневное отсутствие алиби оказалось бы слишком некстати. И она всё с бСльшим и бСльшим отчаянием понимала, что придётся потерять это тело. Она с трудом заставила себя не идти к Артуру прямо сейчас, чтобы в мыслях Луиса не возникло цепи хронологии. Правда, и на такой случай у неё было любимое решение, и оно бы Луису не понравилось. И благоразумию Ими не понравилось, поэтому она всё же заставила себя вернуть контроль: для начала следовало узнать, когда он уезжает. Ими недвижно лежала в траве ещё два часа после того, как Артур лёг в постель, потом пробралась в дом и поразительно быстро нашла билет: датой стояло восьмое октября, а это значило, что времени оставалось меньше недели.
   Она впала в отчаяние, долго сидела на побережье, смотрела на воду и пыталась примирить себя с потерей. Утешала себя тем, что теперь, зато, можно было бы полностью дать себе свободу в действиях, не заботиться о сохранности тела и довериться внутреннему голосу. Потом можно было бы наделать фотографии и хранить их в качестве памяти о нём. Она пыталась себя утешить этим и не могла. Смирение так и не приходило.
   Она позвонила Артуру в дверь вечером шестого октября, предварительно осмотрев дом и убедившись, что жалюзи опущены. Она подготовилась, надела джинсы, армейские ботинки, футболку в обтяжку, толстовку и перчатки. На спине - рюкзак с ножом, кастетами, кошельком, фотоаппаратом, двумя парами запасных резиновых перчаток и всякой мелочью. Артур очень удивился и не сразу открыл дверь.
   - Привет, эм, что-то случилось?
   - Привет, да.
   - Ну, проходи.
   Он растерянно отошёл в сторону, впуская её в дом.
   - Ты уезжаешь? - тихо спросила она, снимая рюкзак с плеч. Артур удивлённо разглядывал её экипировку, и Имтизаль пояснила: - Я с тренировки.
   Он понимающе кивнул.
   - Да, в Англию переводят. Откуда ты знаешь?
   - Луис сказал.
   - Понятно.
   Повисла пауза.
   - Ими, я немного работал...
   - Я ненадолго.
   - Ну ладно, давай пройдём. Тебе сделать кофе?
   - Нет, спасибо.
   Он потёр лоб.
   - Ты не обижайся, ладно. Просто мне всё это начало казаться неправильным. Мы переобщались, наверное.
   Она промолчала.
   - Дольше было уже нельзя, я не мог. Поэтому не звонил. Ты бы завязала.
   - Уже.
   - Серьёзно? Ты же виделась с Луисом.
   - Больше не буду.
   - Похвально.
   Она сняла толстовку.
   - В перчатках не жарко?
   - Пальцы замёрзли.
   Она начинала нервничать. Она смотрела ему в глаза с неистовой болью, никогда и ни с кем ей ещё не было так тяжело прощаться. Ещё было рано, ещё не пришло время, она ещё не видела Артура насквозь и он ещё не стал поистине е ё человеком, какими были Джексон и Омар. В его жизни ещё было так много того, чего она не знала. Ей было мучительно больно потерять его раньше срока.
   - Ты же не будешь грустить?
   - Ты вернёшься?
   - Да... через год, может, раньше. Может, позвоню тебе, - он улыбнулся. - Но не надо всё это воспринимать... т а к . Да, я называл нас друзьями, - он посмотрел на люстру, задумался и пожал плечами. - Ради ролевой игры.
   Молчание.
   - Так зачем... ты пришла?
   - Попрощаться.
   Её голос был таким неровным, болезненным и тихим, что Артур похолодел.
   - Я тоже буду по тебе скучать, - медленно отчеканил он, даже не пытаясь звучать искренне.
   - Нет.
   Теперь в её голосе была доля вызова, и Артур начал чувствовать раздражение. Он любил безмятежность и порядок не меньше, чем их любила Имтизаль, и теперь, когда перед ним стояла истеричная женщина, он чувствовал себя в некотором агрессивном смятении.
   - Ты же не влюбилась в меня, правда? - неохотно и мрачно выдавил он.
   Она промолчала.
   - Всё настолько плохо?
   Она кивнула. Губы дрогнули, лицо скосилось.
   Артур вздрогнул.
   - О господи, Ими. Ты же всегда была такой безразличной льдышкой, в чём дело?
   - Мне очень жаль...
   - Ими, тебе всего двадцать лет. Ты умнее своих сверстниц, должна была изначально всё правильно понимать. Я даже не думал, что... что ты всё это воспринимала так близко к сердцу.
   - Теперь поняла. Правильно... - её лицо дышало такой безнадёжностью, таким отчаянием, что Артуру стало не по себе.
   - Не драматизируй, пожалуйста, - мрачно произнёс он и повернулся к ней лицом, внезапно преисполнившись долей участия и сочувствия. - Хорошо, давай поговорим. Может, тебе легче будет. Чего тебе жаль?
   - Что я не могу... ждать.
   - Ждать чего? - он вздохнул. - Ими, дело ведь не в моём отъезде, чтобы ты ждала меня обратно, это, - он закинул голову, - бред какой-то, и вообще... - но она отчаянно мотнула головой, и он замолчал в ожидании комментария.
   - Ждать... возможности. Удобной.
   - Для?..
   - Для прощания.
   Он поджал губы и уныло посмотрел в сторону, прежде чем вернуть сочувствующий и усталый одновременно взгляд к её лицу. Сегодня он почувствовал то, что чувствовали остальные, глядя ей в глаза. Почувствовал уже сейчас, но пока ещё не понял.
   - Мне тоже тебя будет не хватать.
   Артур не обращал внимания, но всё это время Ими незаметно приближалась к нему. Она умела передвигаться бесшумно и незаметно - она по жизни всё делала бесшумно и незаметно. Она делала маленькие шаги, и чаще всего в те моменты, когда он отводил взгляд, и теперь между ними было не больше полуметра.
   - Дашь мне бутылку?
   Он только криво усмехнулся.
   - Вот это разумно.
   Он оглянулся и сделал несколько шагов в сторону стеллажа с бутылками. Имтизаль пошла за ним, по дороге расстёгивая рюкзак.
   - Самое дешёвое, - торопливо пробормотала она.
   Он оглянулся.
   - Что-то ищешь?
   - Возьму с собой, - пояснила она копание в сумке и, чтобы придать больше убедительности, продолжила, - магазины уже закрыты.
   - Зачем же самое дешёвое, - он нагнулся к стеллажу. - Ты и так никогда не пьёшь, не хочется, чтобы из-за меня ты разочаровалась в алкоголе ещё больше, - он провёл пальцами по пробкам, пока Имтизаль надевала перчатки обратно, тщательно натягивая их на кастеты; выбрал бутылку и выпрямился. - Всё же, не чужой человек... - он с улыбкой повернулся к ней лицом, и не успел ничего понять, как лицу снова пришлось изменить состояние спокойствия.
   - Сдурела?! - захотел завопить он, но получилось что-то мокрое и невнятное. Но только не для Имтизаль. Он с жутким воплем схватился обеими руками за лицо, резко отпрянув в сторону, чтобы удержать равновесие, но не смог и упал на одно колено: в его висок методично вошли ещё два удара. Бутылка выпала из рук ещё до непосредственного удара, но Имтизаль поймала её в воздухе. - Какого... како... - он еле справился со сбоями в вестибулярном аппарате, как бутылка разбилась о голову. Артур вытянул руку и попытался остановить удар, но не смог. Этот удар решил судьбу будущего сопротивления, хоть Имтизаль и знала, куда бить, чтобы он не терял сознание и мог им максимально пользоваться. - Хватит, остановись... - "розочка" вонзилась в правое плечо, породив в гортани новый истошный рёв. Артур на четвереньках пятился от Ими, беспомощно выставив одну руку, и не мог не то чтобы ударить свою проститутку, но даже понять, что стоит не на двух ногах. Его выворачивало наизнанку от тошноты, он с трудом различал предметы и мучительно выпучивал глаза, пытаясь обострить органы зрения, и когда в плоть вонзилось битое стекло, Артур уже совершенно переставал от боли понимать происходящее и стал отчаянно махать руками во все стороны, пытаясь отбиться от Имтизаль. Он не очень хорошо видел её: вместо Ими перед глазами плавала размытая женская фигура, иногда на секунду приобретая более мелкие детали, такие как безмятежность на лице и в глазах или капли крови вперемешку с остатками вина, падающие с разбитой бутылки на пол, но фокусирование не задерживалось надолго. Он очень быстро упёрся в стену и кинул руку назад, нащупывая стеллаж. Рука удобно опустилась на горло бутылки, и Артур отчаянно кинул её в сторону Ими. Артур выл, как подстреленный тигр, и, вероятно, новая боль пробудила в нём "второе дыхание", а может, Ими решила дать своему идолу фору; во всяком случае, ему удалось встать на ноги и поднять при этом настоящий хаос: он хватался рукой за стеллаж, роняя бутылки на пол и наполняя столовую звоном стекла и запахом алкоголя. Некоторые бутылки ему удавалось удержать в руке, и тогда они летели в сторону Ими, но не попадали в цель. Пожалуй, никогда ещё прежде ему не приходилось настолько ненавидеть высококачественную звукоизоляцию, на которую он не поскупился при обустройстве дома.
   - Ты... - провыл он, но не мог связать слова друг с другом. Его шатало, он никак не мог поймать равновесие, и только отчаянно пятился вдоль стеллажа, одной рукой держась за голову, второй хватаясь за стену и не понимая, чего он хочет, напасть на Имтизаль или устоять на ногах. - Уни... что... жжжжжу.
   Наконец он сумел предпринять попытку к более уверенному отпору: Артур разбил одну из бутылок о стеллаж и, выставив её вперёд, ринулся на Ими. Адреналин, наконец, компенсировал помутнение сознания, порождённое болью. Но Имтизаль снова увернулась и так ударила кастетом в запястье, что Артур моментально выронил своё оружие. Потом она ещё раз ударила его по лицу, потом в плечо и ключицу, чтобы вернуть свою жертву на путь бегства. Каждый удар сопровождался басистыми криками и бульканьем крови, но вскоре Артуру удалось отскочить, и отступление возобновилось.
   Ими неторопливо шла за ним, сжимая в одной руке верхнюю половину разбитой бутылки, а вторую - протягивая в сторону, чтобы положить рюкзак на стул. Ими ждала, когда Артур снова справится с собой или когда ему под руку снова попадёт какое-нибудь оружие, но он опять только метался из стороны в сторону, не различая пол и потолок, круша всё вокруг - он уже опрокинул стеллаж с бутылками - и глухо воя.
   - Ими, стоп! - заорал он, пытаясь собрать мысли в кучу. Он нащупал на столике лампу и резко рванул её на себя, - стой, на месте, тварь!
   Но тварь непослушно и неустанно приближалась, и Артур замахал лампой перед собой, но он был слишком вне себя, а Ими была слишком хорошим бойцом, чтобы не суметь увернуться от таких непрофессиональных ударов. Лампа полетела в неё... и пролетела мимо.
   - Прекрати! - с отчаянием заорал он. Следующей в воздухе оказалась металлическая коробка для салфеток, на которую Артур возлагал особые надежды, но и она не справилась с задачей. Ими больше не била его, только преследовала со своей битой бутылкой, а он шатался, пятился и пытался отбиться. Пару раз он даже с воплем решительности подавался вперёд, брызжа слюной и кровью вперемешку, и со всей силы бил новым предметом воздух в том месте, где могла бы оказаться голова Имтизаль, но ей всё время удавалось увернуться и нисколько не отступить назад. Когда он совсем уже расхрабрился от отчаяния, ей пришлось ударить кастетом по колену, и тогда Артур решил остановиться на тактике обороны-отступления и больше не нападал. Он больше не угрожал ей, потому что наиболее сильной трезвой мыслью, единственной, способной пробиться сквозь болото боли, тошноты и сбоев в восприятии и мышлении, было осознание того, что Имтизаль его убьёт. Поэтому он пытался бороться с потерей координации и здравого мышления, с болью, тошнотой и новоявленной хромотой уже и из тех сил, которых у него не было. Он хотел добраться до кнопки экстренного вызова полиции - таких в доме было три, - но и Имтизаль знала об их местонахождении и вставала у Артура на пути, окончательно доведя его до отчаяния.
   - Ими, всё, - новый мокрый скрежет. - Давай, - прерывающийся вдох, - поговорим.
   Но она не останавливалась, и ему снова пришлось повысить голос.
   - Чего ты хочешь от меня?!
   - Очень поздно, - еле слышно прошептала она, и глаза снова стали намокать. Его кровь и паника разожгли в Имтизаль такой азарт, что не оставили никаких шансов тоске и боли потери. Потом прибавилась эйфория от всесилия: впервые Ими смогла ослушаться Артура, она торжествовала, когда он выкрикивал ей приказы, а в ней ничто даже не пошевелилось и она могла свободно продолжать делать то же, что и делала. Она стала счастлива по-новому, по-другому - теперь ей не приходилось быть зависимой от него ради того, чтобы тонуть в блаженстве. Она дала ему встать на ноги, дала сбежать от себя, всё ради того, чтобы тянуть момент, чтобы вытягивать из своей жертвы остатки страха, остатки беззащитности и беспомощности перед ней, всесильной и могущественной. В конце концов, вскоре он бы истёк кровью и совсем обессилел. Но теперь он впервые за всё время насилия сумел дотронуться до её души, или, скорее, подобия души. Ими вспомнила свою боль и роковую ошибку. Вспомнила, почему не сможет жить в Сан Франциско. Почему никогда не сможет уехать из родного города. И почему так страдает сейчас.
   - Не поздно, стой! Я никому не скажу. Мы поговорим, и...
   - Поздно! - закричала она.
   - Я думал, ты полюбила, меня, - ему было очень тяжело говорить, но адреналин фантастически усилил работу мозга, - когда любят, так не делают, Ими. Не ломай себе жизнь! Тебя ведь найдут!
   - Полюбила.
   - Нельзя заставить человека любить!
   - Я и не хочу.
   - А чего ты хочешь?!
   - Мумию.
   - Что, прости?
   - Лучше всего... всегда... умела ждать... - её лицо исказилось мукой, рот поплыл, уродуя и без того грубоватые черты, и впервые Артур испугался по-настоящему: он увидел в её глазах причину этой странности, этой молчаливости, этой покорности и аутичности, причину всего того, что он раньше воспринимал как очаровательную особенность; он увидел в её глазах безумие. - А теперь... не смогла.
   - Меня, знаешь ли, - дрожащим неровным голосом мокро прохрипел он, и надежда гасла в его глазах, постепенно приближающихся по безумию к глазам Имтизаль; казалось, что они даже стали серыми, как у неё, - по голове, били, извини, я плохо соображаю. Ими, стой!
   Он снова рванул от неё в сторону, но на этот раз она не поддавалась в их неравной борьбе, проворно нырнула вниз, когда узкая ваза в руке Артура описала полукруг на уровне лица Ими, и вонзила стекло в живот в области кишечника. Ваза с грохотом упала на пол, а Артур - на колени и бессильно хрипел, пока Имтизаль яростно втыкала своё оружие в плоть снова и снова, продырявив шестнадцать раз весь торс. Потом Ими упала на колени перед Артуром, трепетно взяв его лицо в ладони и жадно врываясь в его глаза пронзительным взглядом, но в них уже не осталось ничего, кроме мутной плёнки бреда и агонии. Ловя последние секунды застывающей жизни, Ими сдавила пальцами его горло и стала яростно избивать кастетом лицо. Хрустнул носовой хрящ, потом кость... снова кость, зубы, челюсть, медленно челюсть удар за ударом смещалась, пока не выбилась полностью и не повисла, заплыл глаз, и тогда Ими испуганно остановилась, выпустил умирающее тело. Она не должна была травмировать глаза. Артур упал, и Ими вскочила, бросившись на кухню, где она выхватила из ящика хлебный нож и бегом вернулась к телу, застав его ещё живым. Всё внутри встрепенулось от счастья. С неповреждённого, но уже закрывшегося глаза, Ими аккуратно срезала веко, чтобы видеть радужку и зрачок, потом стала дробить кастетом кости, пока боль в руке не стала отнимать силы. Ими взяла нож в правую руку и вставила его в глотку, чтобы распороть тело пополам, когда обнаружила, что Артур мёртв. Уже давно, вероятно, мёртв. Возможно, он сдался ещё во время срезания века. Это её озадачило и ввело в ступор, она впервые почувствовала себя настолько одинокой и беспомощной. Ими сложила ноги по-турецки, уложила тело себе на ноги, нежно и заботливо обнимая его за плечи и голову, и, тихо напевая Another Brick in the Wall, принялась покачиваться из стороны в сторону, как много лет назад точно также держала на руках почти обескровленное тело брата. Ей стало так пусто на душе, что почти не ощущалась даже боль. Ими не ожидала, что расстаться с Артуром будет настолько тяжело: после смерти Омара не пришло ничего, кроме бесчувствия. Расстаться с Джексоном тоже было несложно. Расстаться с Артуром оказалось невозможно тяжело, и Ими знала, почему. Теперь она знала, как избавиться от тоски - пробной и весьма удачной версией стал Джексон. Но Ими не могла отпустить Артура сейчас и ждать возможности затащить его домой позже, она не могла так сильно изводиться всё это время разлуки. И ведь никогда не было бы гарантии встретить его снова. Ей проще было расстаться с его телом и изнывать от тоски, чем изнывать от неведения и не иметь возможности видеть своё божество. Но облегчения в полной мере не принесло бы даже сохранение тела: ведь Ими так и не удалось всё узнать. Пожалуй, она спровоцировала Артура, но даже сейчас, на пороге смерти, он не терял разума. Возможно, под наигранной дружелюбностью всегда скрывалась холодность, а не жестокость. И пустота. Даже умирая он почти не терял самообладание, и разум в нём оказался намного сильнее всего того внутреннего, что она всегда пыталась понять. И так и не поняла. И она сидела с трупом на своих коленях, совсем забыв, что старалась не запачкаться кровью, совсем забыв, что необходимо скрыться ещё ночью, пока на улицах мало людей и пока в кампусе все спят. В ней боролась трясина пустоты с расчётливой логикой, боролась почти час, прежде чем Ими нашла в себе силы вернуться в свою удручающую реальность. Ими встала и пошла к рюкзаку, чтобы закончить дело. Она сменила перчатки, взяла фотоаппарат, вернулась к трупу и сфотографировала его с восьми ракурсов. Теперь всё было кончено, и пора было собираться домой. Ими убрала фотоаппарат в сумку и напоследок снова присела к трупу, бережно обняв его. Она любовно провела унылым взглядом изуродованному любимому телу, нежно поглаживая большим пальцем плечо, и, когда дошла до лица, уставилась в бесформенно круглый глаз, окружённый подсыхающей кровью. И тогда её осенило. Ими убежала на кухню, где взяла бутылку водки, потом нашла рис, высыпала его в раковину, тщательно промыла и продезинфицировала банку и на три четверти наполнила её спиртом. Потом нашла узкий нож, взяла пару больших ложек, вернулась к трупу и вырезала глаз. Это заняло почти десять минут, потому что Ими никогда прежде не приходилось вырезать глазное яблоко, и она очень боялась повредить его. Но всё удалось. Глаз погрузился в спирт и должен был лежать там до тех пор, пока Ими нашла бы необходимую информацию о том, как правильно его обработать. Потом Ими попалась на глаза кисть левой руки. Совершенно не побитая кисть. Так заполнилась ещё одна банка. Тогда Имтизаль несколько оправилась от опустошённости, сходила в гараж и нашла электрический лобзик, которым разделила тело на множество маленьких кусков, сделала ещё пару снимков и раскидала останки Артура по всему дому. Она даже череп распилила на три части - так она надеялась скрыть от полиции отсутствие каких-то частей. Потом она устроила настоящий погром в доме, после чего приготовила себе кофе, передохнула, убрала банки в сумку и осторожно вышла из дома. Она дошла до кампуса пешком, то и дело параноически дёргаясь и прячась за углы. Ей было не по себе, и впервые за долгое время пугала перспектива быть пойманной. И чем больше она осознавала своё беспокойство, тем страшнее ей становилось, потому что Ими знала, что интуиция никогда не подводит её и, стало быть, не зря сейчас нагоняет такую панику. Имтизаль впервые совершала настолько жестокое и открытое одновременно преступление. Её не покидали подозрения, что Артур мог рассказывать о ней кому-то, что всё раскроется, что её авторитет погрузится во мглу, даже если на неё не падут прямые подозрения. Она даже хотела позвонить Луису и Эндрю - клиентам, которые нашлись через Артура, - организовать встречу и убить их тоже, но остановила себя. Но теперь она точно знала, что вернётся домой. Она даже подумала вернуться домой сегодня же, но побоялась, что это сможет вызвать подозрения, если о ней кто-то знает или кто-то рискнёт сдать. Тогда ей ещё больше захотелось убить Луиса и Эндрю. Словом, ей было, чем отвлечь свой мозг, чтобы не чувствовать усталости и длины пути в кампус.
   Казалось, в кампусе никто не заметил её отсутствия. Молли как всегда не ночевала в комнате, по пути не встретилось ни сторожей, ни студентов. Кампус спал.
   Ими замочила всю свою одежду и, сидя на полу, дождалась шести утра, чтобы пойти в душ и тщательно промыть всё тело и волосы от крови. Потом она постирала одежду, потом помыла полы в комнате и тщательно прибралась, чтобы приглушить свой дискомфорт от воспоминаний того беспорядка, который остался в доме Артура. После этого она два раза прошла весь свой вчерашний путь по кампусу и спальному корпусу, чтобы убедиться в отсутствии следов крови. Но всё это было уже лишним. Теперь оставалось только ждать.
   Свободного времени у неё ничуть не прибавилось, потому что срочно нужно было что-то делать с трофеями. Она рискнула сохранить глаз с помощью формалина, как поступила и с рукой, и с останками Джексона. Проблема была лишь в том, что теперь уже не было удобного безлюдного сарая, и приходилось всё делать в комнате. Формалин вонял невыносимо, и, чтобы перебить его запах, Ими постоянно разливала кружками кофе по комнате, морщась от неопрятности, жгла ароматические свечи и набивала сумку с трофеями хвоей. Но всё это не помогало, и тогда пришлось прийти к крайним мерам: приносить в комнату тухлую рыбу, готовить с самыми едкими специями, покупать самые пахучие французские сыры и всеми силами портить репутацию арабской кухни. Соседи жаловались каждый день. Удивительно, но никто из них не узнал в едкой вони формалин, хотя на этаже было как минимум 14 будущих криминалистов, только однажды одна из студенток сказала Имтизаль: "Твой ацетон воняет хуже формалина, делай маникюр на улице, пожалуйста!"
   Непроявленную плёнку Ими положила в маленькую коробочку и замотала в ткань. Глаз она так и оставила в формалине, но переместила в более компактную банку. Всё это и банка с рукой в растворе, замотанная вместе с очистителями воздуха, пучками хвои и листьями мяты в несколько плотных тканей, пропитанных эфирными маслами, и брезент, хранилась под максимально пахучей едой в термосумке. Сумка - в чемодане, сверху него тоже лежала кипа вещей.
   Когда возмущаться стала даже Моли, Ими запаниковала, что однажды в приступе гнева в её термосумке могут покопаться, чтобы выкинуть все источники вони, и найти главный. Тогда она и решилась найти себе новый тайник.
   Имтизаль больше не работала в комнате, она всегда выезжала в лес, брала с собой всю сумку, и только на природе, на самых ветреных местах и как можно дальше от возможных посетителей, она доставала останки Артура. Через пару таких вылазок она решилась не возить улики домой и закопать их где-нибудь там, в горах. Кампус вздохнул свободно.
   Чуть позже Ими купила гипсобинты и гипсовый порошок. Уже через неделю после инцидента она обложила изнутри коробку от кофе размоченным гипсобинтом, поместила в неё вместе с глазом плёнку и залила гипсовым раствором. С рукой пришлось посложнее: её Ими замуровала только через месяц из-за своего перфекционизма. Когда же время пришло, Ими плотно замотала руку гипсобинтами, потом, когда слепок высох, кисточкой покрыла его ещё одним слоем гипса, выровняв поверхность, и снова дала высохнуть. Потом она закрепила её на гипсовый "постамент" из остатков улик, всё это снова обработала новым слоем гипса, отшлифовала и раскрасила. Через пару недель, когда запах почти выветрился, она забрала улики обратно в кампус, забота о них её оживляла, Ими каждый день любовно стирала пыль с руки, постоянно перекрашивала её и меняла рисунки на постаменте. Она даже перестала переживать о том, не сгниёт ли рука внутри, под гипсом. Теперь уже никто бы ничего не заподозрил, теперь она впервые за последний год могла полностью посвятить себя учёбе.
   Через два дня после убийства Артура Ими позвонил Луис и невнятно попросил о встрече. Пришлось согласиться, чтобы не вызвать подозрений. По просьбе Луиса Ими пришла к нему домой. Эндрю был там же. Они сказали ей о смерти Артура, не упустив и подробности того состояния, в котором несчастного нашли. Оба они были дико напуганы, и от Ими требовалось сыграть ужас, закрывать рот руками и панически пучить глаза. Хотя выкатывать глаза было уже достаточно: лицо сразу наполнялось безумием. Играть роль она бы не смогла. Она молчала и ничего не говорила, только с глазами навыкате отвернулась к стене, зажимая нижнюю часть лица ладонью. Потом мужчины спросили её, не приходила ли к ней полиция, получили отрицательный ответ и сказали, что их допрашивали. Сказали, что ничего не говорили об Ими и попросили её тоже, если вдруг что-то всплывёт, ничего не говорить о связях с ними. Она только молча кивнула. Потом сказала им, что больше никогда не будет работать, закрыла лицо руками и отошла к стене. Они спросили её, не говорил ли ей чего-то Артур, нет ли у неё подозрений. Она сказала, что нет, но если что-то вспомнит, скажет им, пусть они только не говорят о ней полиции или кому бы там ни было. Они попросили её о том же.
   Тогда Эндрю и Луис, сами того не ведая, спасли себе жизнь.
   Через месяц - как раз за пару дней до окончания работы с рукой - Эндрю позвонил ей, предложил встретиться, но Ими отказалась. Спросила, как идёт расследование, узнала, что никак, потом они снова попросили друг друга молчать, потом Эндрю попросил Ими позвонить, если она вдруг передумает, и после этого разговора ни он, ни Луис, ни кто-либо ещё больше не тревожил подлинную убийцу.
   Об убийстве в городе знали, о нём говорили по новостям, и у Имтизаль была возможность отслеживать информацию по расследованию. Она выбрала себе ещё несколько нераскрытых преступлений, совершённых за последние полгода, и с помощью одного из своих преподавателей получила чуть более глубокий доступ к тем данным, которые не транслировали СМИ, посвятив им своё учебное исследование. Это убийство взяли своей темой ещё два студента, но, разумеется, у них не было никаких шансов в конкуренции с Имтизаль.
   В первую неделю июня она вернулась домой, чтобы навестить родителей и запрятать улики в сарае. Там она, наконец, разбила гипс и снова поместила руку в раствор, и только после этого со спокойной совестью вернулась в кампус, где осталась на всё лето, чтобы закончить свою работу и защитить в начале сентября. До совершеннолетия осталась всего неделя, и Ими сделала то, чего больше всего боялась, - сообщила родителям о своём решении оставить университет и поставила их в известность, что уже подала дома заявку в полицейскую академию. Переговоры с родителями длились четыре дня, пока Джафар уговорил решительно настроенную дочь продолжить обучение хотя бы дистанционно - благо университет предоставлял такую возможность, - и она, и без того подавленная своим вынужденным непослушанием и огорчением родителей, согласилась.
   Так она вернулась домой и осуществила первый шаг к мечте - поступила в академию. Учёба там шла легко, потому что теоретический материал почти полностью дублировал университетский, а физическая подготовка Имтизаль зачастую превосходила способности многих сокурсников мужского пола. Серьёзно учиться требовалось почти только вождению и стрельбе, во всём остальном Ими располагала как минимум поверхностными знаниями.
   Всё это было очень кстати, потому что от переезда домой университетской учёбы не стало меньше, и всё свободное от занятий и тренировок время Ими просиживала в библиотеке.
   Отношения с сокурсниками не сложились. Её никто не любил. Поначалу её пытались гнобить, особенно парни. Преподаватели и тренеры тоже относились к ней презрительно, обычно из-за пола, но постепенно Ими заработала некий авторитет: перед сокурсниками - физической силой, перед преподавателями - трудолюбием. Многие стали уважать её, когда узнали, что она училась в Университете Сан-Франциско, но вернулась домой и поступила в академию, многие, когда узнали, что она всё равно не бросила университет. Постепенно среди преподавателей стала проноситься информация о детских геройствах Ими, и так уже через месяц она стала практически единственной среди представительниц женского пола в академии, кого действительно воспринимали всерьёз и уважали. Уважали преподаватели, но тоже не все, были исключения. Исключения, у которых играли либо интуиция и жизненная мудрость, либо зависть и снобизм, во всяком случае, они оказались самыми проницательными.
   Сложнее всего ей давалось вождение. Практически у всех остальных студентов уже были водительские права и неплохой опыт управления автомобилем. Не сказать, что у Имтизаль совсем его не было, вождению её учил брат, и она даже когда-то ездила без него, самостоятельно, когда убивала Джексона. Но получалось у неё не очень хорошо. Инструктор предложил ей позаниматься дополнительно во внеурочное время, но что-то в нём её отталкивало особенно, больше, чем в остальных людях, и Ими отказалась, лишь бы не остаться с ним наедине. Так она и не научилась водить достойно полицейского. Зато относительно быстро освоила мотоцикл, и в дальнейшем, на практике, её обычно отправляли патрулировать улицы на чём-нибудь двухколёсном.
   Причины для этого были и другие: на мотоцикле у Имтизаль резко сокращались шансы на общение с напарником. Как ни странно, об этом попросила не она, а сами напарники: в начальстве быстро поняли, что Ими не самый добродушный человек, и старались не мучить её сослуживцев: двое попросили о переводе, прежде чем её вытащили из автомобиля и пересадили на мотоцикл.
   Тогда в её жизни и появился Арман Маккуин - стажёр.
   У него не было проблем с психикой, но он был почти так же серьёзен, молчалив и угрюм, как и Имтизаль, и они очень быстро сработались. Весь департамент был уверен, что они ненавидят друг друга: ведь Имтизаль и Арми даже здоровались редко, обычно они мрачно кивали друг другу, когда видели друг друга впервые за день. И то не всегда. На самом деле Арми Имтизаль ненавидела меньше, чем всех остальных живых и не родственных ей людей. Ими и Арми даже было комфортно друг с другом: ни один из них не чувствовал неловкость или раздражение из-за вечного молчания, из-за отсутствия хоть каких-либо разговоров, из-за холода и угрюмости напарника. Они могли работать так, как и мечтали: в одиночку. Ими совсем не ощущала присутствие Арми, Арми совсем не ощущал присутствие Ими. О них за спиной очень иронично отзывались остальные стажёры, говоря, что этих робокопов (прозвище Арми плавно распространилось и на его напарницу) сам Бог свёл вместе, и постоянно придумывали разные шутки, связанные с их так созвучными именами: Арми и Ими. Ими и Арми. Хотя никто и никогда вне семьи не обращался к Имтизаль какой-нибудь сокращённой производной её имени с тех пор, как она окончила школу, в которой, впрочем, тоже не злоупотребляли панибратством. Её неприятная аура как-то не располагала к чему-либо более нежному, чем "офицер Джафар".
   Арми плохо окончил школу, даже не пытался поступить в колледж и работал уже на следующий день после выпускного. Изменилось разве что то, что теперь он мог работать не 4-6 часов в день, а с утра до вечера. Он рос в бедной семье, ему было 16, когда отец разбился на стройке. Уже через неделю после похорон Арми нашёл работу и всеми силами пытался помочь матери заработать денег на проживание и погашение кредита. В следующем году он поступил в резервную армию США, дважды бывал мобилизован. В молодые годы он рассчитывал перевестись впоследствии в основной состав, как и поступало большинство его сослуживцев, но теперь он понимал, что не достаточно хорошо подготовлен и вряд ли сможет сдать тесты, да и юношеского запала не оставалось для того, чтобы жизнь военного могла бы его соблазнить. Поэтому, уставший от постоянного физического труда - он работал в фирме по установке окон и дверей - и неблагодарной его оплаты, понимающий всю трагичность своего будущего и уже не надеющийся когда-нибудь в жизни заработать денег на колледж, Арми, когда срок контракта уже истекал, поступил в полицейскую академию, выпуск которой почти совпал с окончанием службы в армии.
   Так он попал в полицию. Он отучился на год раньше, чем Имтизаль, и от него тоже сбегали напарники. На момент встречи ей был 21 год, ему 25, и оба они куда больше походили на разочарованных в жизни стариков, чем на молодых людей, приступивших за строительство своей жизни.
   Поскольку Арми был старше не только в силу возраста, но и по времени, проведённому на службе, он негласно занял в их тандеме главенствующую позицию. Ими не возражала и спокойно признала его авторитет. Он никогда не притеснял её, без разговоров всегда садился за руль машины и только изредка презрительно косился в её сторону, всем своим видом давая понять весь тот невесёлый сарказм, который питал в адрес водителей женского пола. Это были очень редкие случаи, когда он вёл себя не по-джентельменски, обычно же был готов единолично выполнить всю работу, заполнить все бумаги и не утруждать Имтизаль, правда, она ему таких шансов не давала. Единственным его недостатком в её глазах была небрежность. Она постоянно складывала после него бумаги, бланки, ручки, чистила сидения в автомобиле и весь салон, если было время, мыла автомобиль, и вся изнывала, когда у Арми была грязная обувь или когда он неаккуратно ел. Она и подумать не могла, что бывают нечистоплотные военные. На её счастье он редко обедал в машине: у него была какая-то необъяснимая любовь к еде стоя. Обедали они, кстати, отдельно друг от друга. Она всегда носила еду из дома, стараясь экономить, Арми покупал сэндвичи или, реже, обедал в кафе, пока Ими ждала его в машине. Отношения их чуть изменились в июне, когда они впервые попали в перестрелку. Арми не давал напарнице совершенно никакой инициативы, но она не послушалась его команды и не стала ждать там, где ей сказали: Имтизаль пошла в бой. Им удалось ранить троих грабителей, но ещё четверо сбежали на мотоциклах, причем среди них был глава банды и его брат. В погоню за ними ринулось подоспевшее подкрепление, а Ими нет. Пока все кинулись за мотоциклистами, она догнала их подстреленных подельников, хромающих и воющих от боли, вынудила сдаться, обезвредила их, по ходу ещё слегка избила, приковала к столбу внутри магазина (который грабили) наручниками, зачитала права, а потом вернулась к Арми, которого тоже ранили и из-за которого она осталась, чтобы оказать ему первую помощь. У него было ранено левое плечо, и ей безумно хотелось вытащить пулю из его тела - она даже попросила об этом Арми и услышала в ответ ор ругани, поэтому она только замотала рану, чтобы остановить кровь, и принесла ему воды. Так она просидела с ним на полу магазина, зажимая его рану своими перепачканными руками, так она пропустила поимку сбежавших. В итоге награждены были как раз те самые патрульные, которым удалось догнать четверых оставшихся, а первооткрывателей преступления только похвалили и посоветовали в следующий раз быть осторожнее. Арми это запомнил. Запомнил, потому что знал, что Ими хотела бы патрулировать на мотоцикле, что она могла бы оставить его - всё равно скорая уже была в пути и спасла бы его - и ринуться за своей пометкой в личном деле, но она всем этим пренебрегла. Как-то после этого он угостил её кофе, она стала приносить ему еду, однажды он даже предложил потренировать её в вождении автомобиля, и постепенно их бездушные отношения стали приобретать чуть более человечный характер. Ненамного, но оба они теперь чувствовали, что могут рассчитывать друг на друга.
   Карима училась в магистратуре и пока ещё не работала, поэтому на лето обычно возвращалась домой. Они с Ими стали немного ближе, чем в детские годы, очень сильно чувствовалось отсутствие братьев, и обе они как будто по-новому увидели друг друга и стали относиться друг к другу, казалось, немного иначе. Карима много рассказывала о своей студенческой жизни, об учёбе, о друзьях, среди которых было два детектива, она специально рассказывала о них как можно больше, чувствуя, что это интересно сестре. Она иногда заходила к ней в участок, приносила обед или просто забегала поздороваться, если гуляла неподалёку, и со временем эти визиты становились всё чаще. Ими поняла это, только когда к ней однажды подошёл один из патрульных и спросил, есть ли у её сестры парень.
   Весь участок был очарован Каримой, её полюбили все с первого взгляда. Она всегда была такой вежливой, улыбчивой и кокетливой, сама заговаривала с теми, кто на неё смотрел, и вскоре уже была знакома как минимум с половиной сослуживцев сестры и, навестив её, какое-то время ещё проводила с ними. Однажды она встретила сестру при патрулировании, случайно: Имтизаль сидела в машине, как обычно, и ждала Арми, обедавшего в кофейне напротив, и Карима проходила мимо со своим бывшим парнем, которого ещё когда-то, несколько лет назад, отчаянно избегала Имтизаль. Встреча была несколько неловкой, по крайней мере, для него и Ими, он даже сослался на дела и ушёл, но через минуту после этого вышел Арми. Он видел Кариму впервые и понятия не имел о её существовании, он подошёл к автомобилю с целью тонко намекнуть ей на прощание и уехать, но она заметила его приближение ещё до того, как он успел продумать свои слова, кокетливо оглянулась на него, улыбнулась и спросила:
   - А вы, должно быть, Арман Маккуин?
   Он как-то смутился, покраснел и неуверенно пробормотал:
   - Да... да, можно Арми.
   - Арми?
   - Меня так... все.
   Он запнулся и не смог договорить, из-за чего поник и покраснел ещё сильнее. Карима улыбнулась с участием и сделала шаг в его сторону, как будто говоря: "Ничего страшного, что ты стесняешься и теряешься от моей красоты, это совершенно нормально". Имтизаль никогда ещё не видела его настолько беспомощным, каким он стал, при всём своём немалом росте и спортивном телосложении, когда хрупкая Карима подошла к нему и протянула тонкую руку, участливо заглядывая ему в глаза снизу вверх.
   - Карима, очень приятно познакомиться. Сестра о вас говорила очень много хорошего.
   - Какая... - он перестал неловко улыбаться и нахмурился, - сестра?
   Ему было ещё труднее говорить, чем обычно, он почти бормотал, и Имтизаль догадывалась о значении слов скорее по его мимике, чем по звуку.
   - Ваш младший напарник, - со снисходительной улыбкой пояснила Карима, пока он растерянно пожимал её руку, и коротко вздохнула. - А вот обо мне она, видимо, ничего не говорила.
   И, оглянувшись на Ими и попрощавшись с ней, Карима двинулась дальше по улице. Какое-то время Арми стоял в отчаянии и ступоре, потом молча сел в машину, догнал Кариму и предложил её подвезти, на что она ответила отказом, в котором было что-то настолько снисходительное и почти высокомерное, что Арми поник окончательно и до конца дня не произнёс ни слова.
   Эта встреча снова испортила его отношения с Имтизаль, теперь он избегал её, ему с ней становилось невыносимо неловко. Он не привык чувствовать неуверенность, беспомощность и всё то, что чувствовал, и хуже всего для него было осознание того, что Имтизаль всё видела, всё понимает и всё чувствует. Это его злило, и, так и не найдя объект для своей досады, Арми сделал им Имтизаль, и в худшие моменты она вызывала в нём почти отвращение. Однажды он снова видел Кариму, когда она пришла в участок, но она его даже не заметила и оживлённо разговаривала с одним сержантом. С тех пор он стал ещё более мрачным и угрюмым, чем раньше.
   Однажды Ими не выдержала и спросила напрямую:
   - Зачем ты к нам приходишь?
   На тот момент Карима уделяла уже определённо больше внимания коллегам сестры, чем ей самой. Она безразлично пожала плечами и ответила:
   - Скучно дома сидеть.
   Но вскоре Карима уехала обратно в университет, отношения напарников пылились в руинах, а работа оставалась всё той же. Оба они, как Имтизаль, так и Арман, мечтали о звании детектива, и оба даже не надеялись на него. Ими ещё в академии поняла, что даже высшее образование в области криминалистики не поможет ей убедить начальство закрыть глаза на её больничное прошлое и отсутствующие навыки общения. Примерно таким же был недостаток и Арми. Его преимуществом был лишь шестилетний контракт за плечами, что никак не вязалось с главным качеством Имтизаль: сверхъестественным везением.
   Она провела в патруле всего полтора года, значительно меньше, чем обычно удаётся и куда более перспективным выпускникам, а потом случилось чудо: в их участок приехал инспектор из Окружного Департамента, близкий друг капитана и один из лучших детективов города. Его звали Дьего Рамирес, и он прославился среди сослуживцев как раз карьерным ростом. Ему несколько раз везло на сложные дела, которые старшие по званию коллеги скидывали на него, чтобы не портить свой собственный послужной список, и Дьего, вместо того, чтобы несколько месяцев потратить на всё более и более безнадёжное упущение расследования, к всеобщему удивлению раскрыл преступление и нашёл его виновников. И так случалось не раз. Так его стало замечать начальство, так его забрал к себе в команду комиссар округа, и так он дорос до того статуса, которым обладал сейчас.
   Имтизаль не знала о его приезде. Имтизаль вообще ничего о нём не знала.
   Или почти ничего.
   В тот день, когда он приехал в участок, тот самый участок, в котором ещё когда-то патрулировал, он хотел посоветоваться с капитаном и взять пару перспективных сержантов под своё командование в Департамент Округа. Он провёл собеседование с 14 желающими и пока ещё не объявлял о своём решении. Он обсуждал кандидатов с капитаном, когда в кабинет зашла Имтизаль, чтобы сдать бумаги.
   - Я сейчас занят.
   - Уже 16:57.
   - Я знаю, зайди позже.
   Ими поставила папку на шкаф у двери и шагнула обратно к двери.
   - Джафар, стой! Бумаги свои с собой забери. Проверь всё. Завтра сдашь.
   - Джафар? - Дьего оглянулся. - Как тебя зовут?
   - Имтизаль Джафар.
   Дьего встал. Ими занервничала.
   - Она арабка. Мы все долго учились выговаривать её имя, - капитан улыбнулся и надеялся на этом закончить обсуждение Имтизаль.
   - Господи! Ими! Ты меня не узнала?
   - Узнала.
   Дьего с широкой улыбкой подошёл к девушке, пожал ей руку и, приобняв за плечо, повернулся лицом к другу.
   - Кэм, это же... Иди сюда, Ими, садись.
   Он посадил её недалеко от себя. Ими нервничала, начала сутулиться, опускать голову, уходить плечами и шеей, совсем как в детстве, когда её вытаскивали из тени и десятки глаз не сводили с неё оценивающего взгляда.
   - Я помню её ребёнком. Мы уже тогда знали, что она станет лучшим полицейским участка! Ну что, Кэм, доволен работой офицера Джафар?
   - Да, вполне.
   - Сколько тебе лет тогда было, Ими?
   - Когда?
   - Ну, девушку спасла от изнасилования, помнишь?
   - 15.
   - 15 лет! Кэм, представляешь, она обезвредила одного махину, когда ей было 15 лет! Это было первое твоё дело?
   - Нет.
   - А первое что? Я уже плохо помню...
   - Ограбление.
   - Да, точно! Припоминаю. А тогда сколько лет было?
   - 13.
   - 13! Кэм, можешь себе представить?
   - Я знаю, в её личном деле было об этом написано.
   - Я её хорошо помню, потому что оба раза с ней сидел и общался я. Испугана была до паники, помнишь, Ими?
   - Да.
   - Вот прямо как сейчас, - Дьего рассмеялся. Ими действительно выглядела запуганной до смерти.
   - Тебе сейчас-то сколько лет?
   - 23.
   - О, ну ты тут недавно совсем, значит. Ещё не сержант?
   - Нет.
   - Ну, понятное дело. Ладно, иди, не буду от работы отвлекать, потом поговорим.
   Так она вышла в полном замешательстве, понятия не имея о том, что в этот самый момент заполучала себе врага: сержанта своего участка, место которого готовилась занять в команде Рамиреса.
   Дьего верил в Имтизаль. Едва она вышла из кабинета, он сразу сказал капитану, что хочет взять её в команду, капитан же сразу вспыхнул контратакой. Но чем больше недостатков Имтизаль обличал Кэмерон Уайт, чем больше он говорил о полном отсутствии навыков общения у неё, чем убедительнее он обрисовывал её психическую несовместимость с работой не только детектива, но и полицейского вообще, чем больше напоминал другу, что звание офицера - уже колоссальное везение для человека с такими отклонениями, как у неё; тем больше Дьего Рамирес осознавал, что без него она пропадёт. Так, сам того не ведая, капитан Уайт уверенно и твёрдо подтолкнул инспектора Рамиреса к кураторству над Имтизаль. Тем же вечером она сдала пару тестов, и Дьего взял её к себе на испытательный срок в три недели. Два сержанта и она получили задание по расследованию одного и того же дела, но независимо друг от друга, и первой его раскрыла Ими. Так она получила звание детектива, так она попала в Департамент Округа, так она вступила в команду Рамиреса в отделе по особо тяжким преступлениям. Так сбылась её мечта.
   Вскоре после перевода она съехала от родителей, мотивируя это нуждой в одиночестве во время работы. Работы в самом деле стало очень много, слишком много, и у Имтизаль не хватало времени на свой главный жизненный досуг: бессонные ночи в лесу в компании человеческой коллекции. Первые два месяца она вместе с другими детективами работала под чутким надзором Рамиреса. Тогда всё было ещё вполне неплохо, потому что попечительство Рамиреса спасало её от конфликтов с коллегами. После же, когда было закрыто третье дело, Рамирес поделил свою команду, раздав юных детективов в напарники к бывалым и матёрым.
   Всего их было шестеро: пять молодых сержантов и Имтизаль. Именно столько же уходило детективов из окружного департамента: четверо в отставку и двое переводились в Вашингтон. Их теперь уже бывшие напарники всё это время присматривались к молодым детективам и с первой же недели начали делить их между собой. Трое из наставников остались верными своему первоначальному выбору, остальные со временем изменили своё отношение, и так вышло, что все очень скоро сошлись в одном главном предпочтении: кто угодно, только не Имтизаль. Они не боялись её, однако один только её вид нагонял на них тоску и уныние, она как-то одним своим присутствием - тихим присутствием, ненавязчивым, одиноким и отчуждённым - вызывала во всех дискомфорт и мрачную тухлость. Разумеется, проводить целые дни с таким неиссякаемым источником депрессивных ментальных лучей не хотелось ни одному нормальному человеку, и, понимая, что никто в этом вопросе не захочет идти на уступку, они даже пытались уговорить Рамиреса заменить Ими другим стажёром, но он и слышать ничего не хотел. Рамирес был единственным человеком в департаменте, у кого был иммунитет против удручающего облака пессимизма и беспокойства, которое Имтизаль носила с собой и которым отравляла коллектив. Рамирес был слеп, и вскоре детективы отчаялись. Её взял к себе под крыло Оуэн Малкольм, так решили остальные. Оуэн был из тех, кто изменил свой выбор, и именно Имтизаль была его первым выбором, в силу не только своих талантов, но и молодости и пола. В департаменте остро и болезненно чувствовался катастрофический дефицит женщин, потому Имтизаль поначалу была воспринята двояко, как говорил сам Оуэн, на безрыбье и рак рыба. Ему понадобилось время, чтобы понять: Имтизаль даже не рак. Она камень, незаметный под скользким тусклым илом.
   Так Ими попала под командование 39летнего сержанта первого класса Оуэна Малкольма.
   Оуэн поступил в полицию из благородных порывов, но его энтузиазм увял уже через первые десять лет и превратил работу в работу. Его уважали в участке, он был хорошим специалистом, и все считали, что Имтизаль несправедливо повезло. Она и сама скоро прониклась к нему немым почтением и признала, что ей действительно повезло.
   Оуэн выглядел намного моложе своего возраста: полнота его нисколько не старила. Он никак не менял свой образ жизни вот уже лет тринадцать, и, тем не менее, время от времени толстел или худел, не сильно, но заметно. Он и ростом не сильно выделялся, во всяком случае, был не выше Имтизаль и ощутимо ниже, когда она надевала каблуки. У него были густые брови и вечная небрежность в чуть отросших волнистых волосах и несменной щетине. Но при всём этом было в нём что-то очаровывающее, привлекательное и почти красивое. На него всегда было приятно смотреть, его любили в участке, он был весёлым и всегда мог поставить на место кого угодно.
   А вот Ими не мог. С ней он как-то скис, она плохо на него действовала, он почти презирал её. Удивительно было то, что она к нему относилась хорошо, без своей привычной ненависти ко всему живому. Он был единственным в участке, кроме Рамиреса, с кем она могла говорить. Он начал чувствовать это и со временем даже привык к ней, они научились работать отдельно друг от друга, а через полгода Оуэн и вовсе уже привык доверять ей всю работу. Ими была тому только рада. Она достаточно научилась у него за первые месяцы. Чем дальше, тем меньше участия в расследованиях принимал Оуэн, только иногда направлял Имтизаль: он обычно проводил сами допросы или разговаривал с экспертами - всё то, на что Ими не хватало навыков общения. А ей почти никогда не хватало навыков общения. Поначалу Оуэн пытался намекать Рамиресу, и другие пытались, и прямо говорить пытались, что она не человек, что она психически не здорова, что от неё до сих пор веет неполноценностью и что ей нельзя работать с живыми людьми. Оуэн и ей часто намекал на это. Джафар, почему не пошла в экспертизу? С твоей внимательностью ты бы очень пригодилась экспертам. У тебя диплом криминалиста! зачем ты пошла в академию?! Ты похожа на хирурга, никогда не хотела быть медэкспертом? Знаю ребят из центра, тебя могли бы взять. Джафар, помнишь, я говорил про знакомых? я рассказал им о тебе, они тебя берут! Тебе бы понравилась судмедэкспертиза, Джафар! Ну что там с экспертизой, Джафар?
   Он делал намёки и другого характера.
   - Тебе бы в отдел по борьбе с терроризмом. Джафар, ты по-арабски только говоришь или писать, читать умеешь?
   - Умею.
   Алия ревностно хранила связи детей с корнями и заставляла их читать на арабском и писать диктанты. Когда Ими стала старше, она с новым энтузиазмом принялась за изучение родного языка, веря, что это поможет ей при трудоустройстве, но, в действительности арабский никогда ей не пригодился.
   - Так это же прекрасно! Могла бы работать под прикрытием.
   Но Ими не взяли в отдел по борьбе с терроризмом. Она и не хотела в отдел по борьбе с терроризмом. Тогда Оуэн снова вернулся к намёкам на лабораторию, потому что был твёрдо убеждён, что ей нельзя работать с людьми. С живыми людьми.
   Но бывали допросы, на которые он специально отправлял Ими. На них он сзывал друзей, и начиналось шоу. К программе "плохой/хороший коп" привыкли уже, конечно, все, но Оуэн, собрав за стеклом коллег, показывал нечто другое. Сначала он сам выходил к подозреваемым и играл роль того самого несдержанного и некультурного полицейского, затем уходил к коллегам, и в комнату заходила Имтизаль. И как-то преступники сами начинали говорить. Она обычно молчала и только смотрела им в глаза, и подозреваемые начинали ломаться. Потом её стали приглашать на допросы и другие полицейские. Все наблюдатели смеялись в голос, делали ставки, комментировали происходящее, предполагали мысли жертвы, просили детектива, ведущего дело, спасти несчастного и развлекались, как могли, но однажды им стало как-то не смешно. Когда в разгар допроса Ими внезапно резко повернула голову в сторону стекла и уставилась прямо в глаза одному из детективов, будто действительно видела его. Ему стало не по себе, и он шагнул в сторону, но это не разорвало зрительный контакт, и ошеломлённому сержанту стало так жутко, что он больше никогда не ходил на такие допросы. С тех пор они все, смотря на допрос со стороны, чувствовали себя так, будто сами сидят перед Имтизаль, будто это их она плавит своим серым болотистым взглядом, будто это их стойкость она ломает своей металлической холодной душой. У них началась паранойя, что Ими слышит их, видит их и всё знает, паранойя, похоронившая под песком, глиной и камнями всё то веселье, которое собирало их прежде.
   Никто не знал, что происходило в комнате для допросов на самом деле. Имтизаль не ставила себе цель вывести подозреваемого на чистую воду. Её цель была безнаказанно и оправданно издеваться над людьми. Она проводила эксперименты, она тренировалась на всех своих подозреваемых, она тоже развлекалась, по-своему и ненормально. Она широко раскрывала глаза и почти не моргала, проводя телепатический сеанс по высасыванию страданий, как она это себе представляла. В её памяти всплывали не глаза Джексона, не глаза Артура или брата, нет, Ими погружалась в своё детство, в свою первую сознательную борьбу за жизнь и в своё первое торжество садиста. Она вспоминала, как скручивали шизофреника, пытавшегося убить её, как он с ненавистью впивался в неё взглядом, а она в него - с наслаждением, тщательно пережёвывая его боль и с трепетом проглатывая её в своё бездонное нутро вакуума и пустоты. Также и теперь. Она смотрела в глаза преступников и представляла себе разные пытки, представляла себе, как эти невозмутимые лица корчатся от боли, как их безумные зрачки слепнут от клейкой плёнки крови, как вопли глохнут где-то в лёгких, куда уже заливается густая бардовая жидкость и отзывает все крики назад, внутрь, в хрип. Она мысленно заставляла их страдать, вызывала в них панику и отчаяние, на кого-то это действовало сильнее, на кого-то слабее, однако испытать ужас довелось всем. И именно теми же самыми глазами Имтизаль тогда перевела стеклянный взгляд на детектива за не менее холодным и глухим стеклом.
   Одного никто не мог понять: почему она так дёргается и так избегает всех полицейских, общается только с Оуэном и то с трудом, а наедине с аморальными преступниками чувствует себя легко, спокойно и безмятежно. На самом деле она отстранялась от своих коллег не настолько жёстко, как они думали. Она знала по имени каждого сотрудника департамента, по фамилии - почти всех, она даже знала адреса многих из них и пару раз выслеживала некоторых до дома. Никто об этом не знал и даже не догадывался, что, где бы он ни находился и как бы уверен ни был в себе, в любой момент он мог находиться под пристальным присмотром Имтизаль. Так она знакомилась с сотрудниками, так она постепенно училась чувствовать себя на работе хоть отдалённо уютно.
   Но вскоре в департаменте начали привыкать к ней, особенно с ней смирялись из-за её альтруизма. Оуэн не таил от друзей, что Ими почти всё делает за него, и со временем другие детективы тоже стали отдавать ей свои дела, особенно тупиковые. На неё всегда вешали все самые глухие расследования и заполнения отчётов: она стойко переносила даже самую унылую рутинную работу. Всё началось с того, как один лейтенант жаловался Малкольму в присутствие Ими, и тогда Оуэн, наиболее свыкшийся уже с ней, невозмутимо повернулся к ней и сказал:
   - Джафар, не хочешь ещё одним делом заняться?
   На что она ответила с тем безжизненным проявлением восторга, который Оуэн уже почти научился вычленять в её неэмоциональной речи:
   - Можно?
   - Да, конечно, ты бы очень помогла сержантам Силвер и Уоллис. Всё это неофициально, конечно.
   - Когда приступать?
   - А когда приступать? Майкл, сколько вы уже ведёте дело?
   - Два месяца, там труба.
   - Два месяца. А мы наше неделю, да?
   - Да.
   - Ну, ты осилишь два дела одновременно? Это отличный опыт, кстати, очень поможет тебе научиться мыслить объективно, мобильно и легче переключаться.
   - Постараюсь.
   Она закрыла то дело за полторы недели, но в отчёте об её участии ничего не говорилось. С тех пор на неё часто стали сваливать глухие расследования, зная, что она никогда не стала бы претендовать на внесение своего имени в отчёт, а если бы она вдруг не справилась, всегда можно было бы признаться, что дело было переведено на неё. Рамирес был бы, конечно, в ярости, что за его спиной образовалась система самоуправления, но всё это легко бы уладилось: Ими скорее согласилась бы на перевод обратно в патрулирование, чем лишний раз решилась что-то сказать.
   Так у неё совсем уже не хватало времени на личную жизнь, на посещение семьи и трупов. Трудоголизм и альтруизм настолько прочно обрели власть над её образом жизни, что даже терпкие мысли о насилии стали посещать её реже, Ими даже снисходительнее стала относиться к коллегам и всё больше приближалась в своём путешествии по жизни к тем границам, которые отделяли от неё территорию нормальных людей. Но потом случилось то, что лишило Ими сна почти окончательно.
   Имтизаль покупала продукты домой. У неё уже была своя машина, к ней Ими и направилась после того, как расплатилась за покупки и вышла из магазина. Она разместила пакеты в багажнике и вдруг поняла, что купила не всё, что что-то забыла. Она ещё не понимала что, но чувствовала, что всё вспомнит, если вернётся в магазин. И она вернулась в магазин, бессмысленно бродила в разделах, чувствуя какой-то странный невроз и возбуждённость души. И потом она увидела то, из-за чего вернулась в магазин, из-за чего её сердце впервые за годы сжималось и раздувалось, из-за чего она тосковала последние десять минут.
   В хлебном отделе стояла молодая брюнетка, которая никак не могла выбрать багет: классический французский или чёрный. Её волосы были собраны в тугой высокий конский хвост, доходящий ей до талии; на ней были синяя кожаная куртка с вышивками и белые джинсы. Из-под куртки чуть торчала чёрная футболка, а в заднем кармане джинсов - плеер, чёрный шнур которого уходил под куртку и вылезал только у ворота, продолжаясь в массивные старомодные наушники. Больше всего Ими удивило, что девушка - очень высокая девушка - была на каблуках: коричневые кожаные ботинки ковбойского типа. Она выглядела скорее странно, чем безвкусно.
   Ими увидела девушку со спины и замерла в величественном восхищении. Она поняла, что работа в полиции не имела никакого смысла, альтруизм не имел смысла, покупки не имели смысла и одиночество не имело смысла. Но теперь всё стало бы иначе.
   Ими взяла багет с той же полки, что и девушка, но пришла к кассе намного раньше. Потом Ими смотрела на свою новую любовь, уже сидя в машине и тихо восторгаясь, теплея и озаряясь от счастья.
   Сквозь стеклянную стену гипермаркета было хорошо видно стоящую у кассы девушку. Ими достала блокнот и приготовилась записать номер автомобиля.
   Но, к её сожалению, девушка села не в свою машину, а к парню, который ждал её на парковке. Ими всё равно записала номер авто и поехала за своим новым счастьем.
   Это был её первый опыт преследования на автомобиле, и она очень сильно боялась выдать себя, поэтому приходилось держать слишком большую дистанцию и иногда даже идти на риск потерять автомобиль. Но Ими его не потеряла. И она узнала, в каком доме жила девушка.
   Сколько Имтизаль ни ждала, она так и не увидела свет ни в одном из тёмных окон дома; по всей видимости, нужные окна выходили во двор. Ими уехала домой.
   В тот же день она пробила номер автомобиля и узнала всё об этом парне.
   У неё по-прежнему оставалось два незакрытых дела: кража со взломом в итальянском районе и убийство на окраине. Если с убийством ещё были какие-то шансы на скорое завершение работы, то кража была выполнена слишком добросовестно и чисто, и Ими где-то в глубине души осознавала, что ей грозит её первый профессиональный провал. Её это удручало до отчаяния, до недавних событий, теперь же все подобные бытовые мелочи сошли на третий или даже десятый план. Кроме того, у неё, одухотворённой новым счастьем, появилось вдохновение. Появился истинный смысл жить, творить и изводить своё бессонное тело.
   Итак, она не могла уйти с работы пораньше. Приходилось подготавливаться ночью. И Имтизаль узнала всё, что только мог ей предоставить интернет.
   Дэниэл Клинтон, 27летний журналист, ведущий свою колонку в местной мелкой экономической газете. Периодически он продавал статьи и в другие журналы, чтобы хоть немного увеличить свою скромную прибыль. Высокий брюнет крепкого телосложения, увлекающийся греблей и в прошлом выступавший за колледж на атлетических соревнованиях. Судимости нет. Был лишён водительских прав четыре года назад за вождение в нетрезвом виде, но восстановился и практически даже не получал штрафов. Имтизаль почитала несколько его статей и отошла от компьютера. У неё уже созревали кое-какие идеи, посвящённые новой слежке.
   Имтизаль снимала дешёвую двухкомнатную квартиру в том самом районе, в котором была зачата и рождена. Её манило туда, как наркомана в притон, она чувствовала, что именно там, в этом маргинальном вареве она будет чувствовать себя уютно. Так и случилось. Старушка, сдававшая квартиру, была счастлива поселить туда полицейского, вдобавок чистоплотного педанта, поэтому сделала приличную скидку на аренду. В доме с переездом Имтизаль действительно стало спокойнее, соседи невзлюбили её с первого же взгляда и откровенно побаивались. Её этаж, а позже и дом, стали обходить стороной.
   Соседи были не единственными людьми, потерявшими комфорт. Больше всех переживали Джафар и Алия, которые специально съехали с этого района и которые меньше всего хотели, чтобы их дети когда-нибудь снова туда попали. Но Имтизаль была непреклонна, и им, знающим её твёрдость, пришлось смириться и лишь молиться за её благополучие.
   В квартире были кухня, санузел, маленькая спальня с относительно большой кроватью и просторным шкафом и чуть бСльший по площади холл. Всё было обставлено достаточно бедно, полы из дешёвого ламината давно протёрлись во многих местах, стол, маленький и ветхий, был только на кухне, и вместе с ним два таких же простеньких деревянных стула. Ещё на кухне были небольшой и относительно неплохой холодильник, газовая плита и духовка, в ванной комнате - стиральная машинка, в холле - узкий диван, потёртое кресло и старый телевизор - вот и вся мебель и техника, заполнявшие скупое пространство квартиры. Имтизаль подкупили чистота и отсутствие запахов: единственный запах, который можно было уловить в квартире, - лёгкий древесный аромат, напоминавший Ими о лесе и погребённой в нём тайне. Её тайне.
   Первым делом Имтизаль стерильно отмыла даже потолок, купила постельное бельё, сменила обшивку на диване и кресле. Она всё ещё несколько брезговала, поэтому, с разрешения старушки, продала всё, что было в квартире, и купила новое. Новую плиту с духовкой, новый холодильник, кровать, чуть меньшую предыдущей, новые диван с креслом, два стола - письменный и кухонный - и стулья к ним. Она принципиально не забирала ничего, кроме личных вещей, из родительской квартиры, только увезла свой музыкальный центр. Родители отдали ей телевизор, хоть Ими и уверяла, что он ей не нужен. Нужно ей было только сменить всю оболочку своей новой жилой площади. Ими даже сменила полы, обои и кафель и покрасила потолок. Она сменила даже раковину, унитаз и душевую кабинку, самостоятельно всё устанавливала и уже даже хотела заняться устаревшим водопроводом, но не удалось. Она только установила дополнительные фильтры везде, даже в душе, и только тогда, когда всё в квартире было обновлено, очищено и отмыто, она почувствовала себя уютно. Теперь она знала, что это е ё место.
   На перестановки в квартире ушли все её финансовые запасы, а она ещё не потратилась главным образом: не купила компьютер. Она купила его только со следующей зарплаты: у неё было какое-то параноическое предубеждение против кредитов, в один из которых ей, всё же, пришлось вскоре влезть: через полгода она решила выкупить квартиру, в которой теперь уже всё дышало ею. И Ими решилась больше никогда и ничего не брать в кредит, поэтому машину или мотоцикл она так и не купила: ей подарили родители, свою старую, когда Имем купил им внедорожник.
   Итак, теперь, отойдя от компьютера и побродив по квартире, Ими поняла, что ей нужно сделать.
   Вся её квартира кричала о том, что ютит в себе маньяка. Одна из стен холла была полностью обклеена тремя огромными картами: картой города с близлежащими окрестностями, картой штата и картой страны. На смежной стене висела карта мира. Все остальные стены были обвешены фотографиями, её собственными записками, вырезками из газет, копиями полицейских отчётов и так далее и так далее. Ими давно перенесла из своего сарая всё оборудование и химикаты для проявки и печати фото, и в дни, особенно богатые на материал, в квартире было практически невозможно перемещаться. Когда дело закрывалось, стена временно очищалась от всего этого мелкого мусора, с карт снимались кнопки и стирались карандашные пометки, но уже через пару дней, едва начиналось новое расследование, холл вновь мало помалу загружался. Особенно загруженным он стал после того, как полдепартамента стало предлагать Ими волонтёрскую подработку. Ими даже соорудила самодельные стенды в центре холла, на которые довешивала материал. Нетронутой оставалась только спальня. И теперь Ими знала, как это исправить.
   Она только больше не рисковала искать информацию со своего компьютера. Теперь у неё был адрес Дэниэла, и Имтизаль знала, чьей техникой будет пользоваться для своих преследований. Она только распечатала небольшое резюме о мистере Клинтоне и прикрепила на стену своей спальни первый фрагмент своей будущей чудовищной мозаики.
   В остаток ночи она немного поспала и встала раньше, чем обычно, чтобы с новым буйством накинуться на разборки с убийством. Она надеялась закрыть дело за три дня, чтобы заняться серьёзнее делом Липера, делом о краже. Теперь у неё была особая мотивация, особый бич, особый вдохновенный стимул.
   Ночью она проникла в квартиру Клинтона, распылила в его комнате хлороформ, и уже без тени беспокойства включила компьютер и зашла на Facebook. Там она нашла страницу Амелии Нортман, молодой выпускницы местного колледжа, начинающего ветеринара, проходящего интернатуру в мелкой частной клинике. Ими сохранила себе на диск все эти данные, несколько наиболее удачных фотографий Амелии и Дэниэла, а потом ещё почти час читала Twitter своей жертвы и её переписку с невинно спящим владельцем квартиры. Потом Ими сохранила на диск также всю историю переписки с Дэном, все переписки Дэна с другими девушками и все переписки Дэна с друзьями, где что-то упоминалось об Амелии или о тех самых других девушках. Затем она покопалась в телефоне Дэниэла и узнала номер Амелии. Через сайт ветклиники не удалось узнать практически ничего. В кармане куртки парня Ими нашла ключи от квартиры Нортман, сняла слепок и вернулась домой.
   На следующий день она заказала дубликат, а ночью уже с ним пробралась к Амелии и установила у неё жучки и несколько камер - всё то же, что когда-то было призвано следить за Артуром.
   Начиналась новая жизнь.
   Дело об убийстве действительно было скоро закрыто. Дело о краже значительно позже: Ими увидела во сне тот дом, в котором жил грабитель. На придание расследованию менее паранормального объяснения ушло ещё пару дней - Имтизаль как всегда повезло. Потом ей стало везти ещё больше: целый месяц практически не было никакой работы, кроме мелкой бумажной возни и двух-трёхдневных дилетантских преступлений. Можно было всецело посвятить себя Амелии Нортман и не жертвовать ради этого своим здоровьем.
   Эти отношения длились восемь месяцев, и всё это время Имтизаль всегда знала, где Амелия, с кем, что делает и как себя чувствует. Они никогда не разговаривали, кроме одного случая, когда Ими подошла непозволительно близко и Амелия, внезапно подавшись назад, столкнулась со своим преследователем.
   - Простите меня, пожалуйста, вы не ушиблись?
   - Нет, ничего.
   В этом и заключался весь их разговор.
   Амелия не имела никакого представления о том, что уже восемь месяцев делила свою жизнь с совершенно чужим ей человеком, делила свои мысли, чувства, развлечения, радости, тревоги, умиротворение и тоску. Имтизаль никогда не выдавала себя. С Амелией она развила свой талант разведчика до профессионализма.
   Дэниэл тоже ничего не знал об Имтизаль. И он, и Амелия время от времени могли видеть её, в разных париках, в разных очках или даже вовсе без какой-либо маскировки, но Имтизаль для них не существовало. Её ни для кого не существовало. Она почти достигла своей цели. Она почти стала тенью.
   Имтизаль лежала на своей любимой смотровой площадке - крыше соседнего дома, - когда наступил переломный момент. В тот день - 25го марта - Амелия узнала об изменах Дэниэла, и в тот вечер в её квартире пылала и грохотала роковая ссора. Дэниэл и не думал оправдываться, он выдвигал претензии в ответ, и даже для совершенно не посвящённого в таинства этой пары человека уже с самого начало было очевидно, чем всё закончится. И для Имтизаль было очевидно. Но её не интересовало окончание конфликта, её интересовал сам процесс, вернее, он заставил её всерьёз задуматься.
   Имтизаль слышала и воспринимала слова Дэниэла быстрее, чем Амелия, будто бы она была в его голове или сама придумала план его поведения. Отчасти это было немного так: за всё это время Ими узнала Дэна почти так же хорошо, как и Амелию. За тот вечер Амелия ни разу её не удивила. Ни она, ни её мужчина. Ими наблюдала за их ссорой и понимала, что предвидит каждый ответ Амелии, каждый её аргумент, каждое её движение и каждое изменение голоса. Она видела всё. Она понимала всё. И тогда Ими осознала, что нет в мире человека, знающего, чувствующего и понимающего Амелию лучше.
   Имтизаль не вернулась домой этой ночью, но и не пробиралась к Амелии. Она вообще не досмотрела конфликт до конца: она и так знала, чем всё закончится. Ими убрала своё снаряжение в рюкзак, легла на спину, надела наушники, слушала музыку, смотрела на мятое пасмурное ночное небо и мрачно думала о том, что, вероятно, счастье подошло к концу.
   Она испытывала себя ещё три дня. Она не прослушивала Амелию и вообще не следила за ней. Она только пыталась сама предугадать, что и как будет делать её невольная жертва, представляла себе её лицо, её измученную фигуру, представляла себе её одежду, её взгляды, её слёзы, каждый её шаг. Через три дня Имтизаль бегло просмотрела плёнку видеозаписи из квартиры, и поняла, что прошла испытание.
   И тогда Ими изменилась. Она делала всё то же, что и раньше, но с некоторым отчаянием, будто знала: что бы она ни сделала, Апокалипсис всё равно свершится и разрушит её ожидания, её и её мир. Она всё чаще позволяла себе следить за Амелией самыми рисковыми способами, например, напрямую, находясь в её квартире. Она практически перестала пользоваться гримом, она даже находилась с Амелией в одной комнате и почти на виду и всё равно оставалась незамеченной. Было в поведении Ими что-то истеричное, она будто надеялась, что всё изменится, что жизнь не высыпается из её рук, что Амелия ещё способна вдохновлять её, удивлять, восхищать. Теперь, когда безмятежное блаженство иссякло, ей требовался накал чувств, взрыв эмоций, адреналин, но никакие экстремальные и безумные условия преследования не помогали. Ими будто даже надеялась на то, что Амелия или Дэниэл вычислят её, чтобы пришлось выкручиваться, пришлось мучиться, извёртываться, напрягать свои ум и чувства, чтобы как-то отвлечь себя суетой, живой и динамичной, от неподвижной тоски, надвигающейся всё отчётливее и отчётливее. Амелия по-прежнему была единственным живым существом, которым Имтизаль жила и которое любила, но теперь это поклонение больше не приносило счастья.
   Теперь Имтизаль уже не могла быть счастливой. Она не могла жить. Она не могла жить, пока жила Амелия.
   И тогда, осознав неотвратимость своей участи, прочувствовав неизбежность того, что должно произойти, Имтизаль решила поставить точку самостоятельно и не дожидаться знаков судьбы.
   Прошла неделя с того дня, когда Амелия и Дэниэл поругались и расстались.
   И тогда Имтизаль решила избавить Амелию от страданий.
   Она пришла к ней открыто, не маскируясь, не пряча своего лица. Она даже представилась по имени, когда удивлённая Амелия Нортман открыла дверь.
   - Сержант Джафар, - она показала значок, - к вам есть несколько вопросов.
   Недоверчиво переводя усталый взгляд со значка на холодное лицо странной женщины, Амелия, всё же, открыла дверь шире и сделала маленький шаг в сторону.
   - Добрый вечер, сержант... я... не знаю...
   - Когда вы в последний раз видели Дэниэла Клинтона?
   Ими уже была в квартире и с тоской посматривала на стены. Она вспомнила, как впервые оказалась в доме Джексона, не прячась от него, и ей стало больно. Торжественно больно.
   - Неделю назад, - Амелия зажёвывала губы и нервно теребила шнурок толстовки. - С ним... что-то случилось?
   - Пока нет. Кем вы ему приходились?
   - Давайте присядем, я приготовлю вам кофе.
   - Спасибо.
   Они прошли на кухню. Амелия заметно нервничала. Имтизаль незаметно.
   - У меня здесь кофе-машина...
   Имтизаль присела за стол.
   - Двойной эспрессо без сахара.
   - Сейчас, минутку.
   - Спасибо.
   Амелия села напротив гостьи.
   - Вы... простите, вы не возражаете, если я ещё раз посмотрю на ваше удостоверение.
   - Конечно, - Ими отстегнула значок и передала его Амелии. - Департамент округа. Можете проверить на сайте.
   - Простите меня, я не хотела вас... оскорбить. Но всё это так... странно.
   - Всё нормально.
   Амелия встала, забрала из кофе-машины чашечку и поставила её перед Имтизаль.
   - Спасибо.
   - Не за что.
   - Вы и Дэниэл.
   Молчание.
   - Мы встречались.
   - Давно?
   - Неделю назад.
   Молчание.
   - Вы инициатор расставания?
   Она прищурила глаза.
   - Я не говорила, что мы расставались.
   Ими старалась не двигаться, но чуть сдвинула брови.
   - Я поняла, что вы были парой... неделю назад.
   - Эм... ну да, это тоже, - она посмотрела в стол. - И да, инициатор я, если так можно назвать девушку, которой изменяли, которую унизили и которую оскорбили.
   Ими достала блокнот.
   - Дэн что-то сделал?
   - Пока нет. Когда вы ссорились, он вам не угрожал?
   Молчание.
   - Да, он мне угрожал. Он много чего говорил.
   - Например?
   - Послушайте, вы же не думаете, что он может что-то мне сделать?
   Ими вздохнула и посмотрела в окно.
   - Он подозревается в убийстве Сары Томсон. Её друзья утверждают, что они встречались.
   - О Господи! Дочь Джерри Томсона? Редактора его журнала?
   - Да. Сара узнала об изменах и угрожала, что её отец уволит Дэниэла.
   - Этого не может быть... Я знаю Сару. Она знала, что мы вместе.
   - Вероятно, Дэниэл говорил ей, что вы расстались. Потом она узнала о вас и других девушках.
   Амелия встала.
   - Нет, это... это точно не он. Но даже если... зачем убивать меня?
   - Я думала, вы мне скажете.
   Молчание.
   - Почему вы думаете, что он хочет меня убить? Боже мой... Бедная Сара...
   - Мы обыскали его квартиру. Почти на всех ваших фотографиях пририсованы увечья, кровь, текущая из глаз, написаны угрозы расправы... вы понимаете. И на фото Сары.
   Молчание.
   - Он не мог убить Сару... Господи... бедный Джерри...
   Она была готова заплакать.
   - Я вам советую вспомнить всё, что вас пугало в поведении Дэна, особенно в последнее время, и написать.
   - Боже... - она не убирала рук от лица.
   - Амелия, помогите мне.
   - Мне нужно побыть одной. Мне нужно позвонить.
   - У нас нет времени. Напишите, а потом мы поедем в участок.
   - Сейчас?
   - Да.
   - Я не могу.
   - Это очень важно.
   Молчание.
   - Как мне это писать? Как это у вас всё оформляется.
   Она уже почти плакала, и руки у неё тряслись.
   - Как хотите, - и, помолчав, добавила, - как запись в дневнике.
   Амелия дрожала, и Ими налила ей воды, разбавленной галлюциногеном. И Амелия всё написала. Даже больше, чем ожидала Ими. Потом она много плакала, Ими слушала её и принесла ей воды, на этот раз с экстази. Амелия всё плакала и рассказывала о том, как она любит Дэниэла, как он разбил ей сердце, как ей больно, как она страдает и как не хочет жить. Ими тоже не хотела жить. Она принесла ей воды снова, снова не простой воды, потом уложила Амелию на кровать, гладила её волосы, успокаивала и говорила приятные вещи, понимая, что экстази начинает действовать и перебивать параноические приступы, вызванные первым наркотиком. Ими вспоминала, как заставляла Джексона принимать амфетамин, и ей стало так тоскливо и одиноко, что было уже почти невозможно выполнять свой долг.
   Ими притворилась, что говорит по телефону, а потом сказала Амелии, что полиция ошиблась, что Сара жива, и нападал на неё не Дэниэл. Потом она говорила уже почти бредящей Мел, что Дэниэл любит только её, что он безумно раскаивается во всём, что изменял ей только по пьяни, не ведая, что творит, и что поклялся измениться ради неё и никогда её не огорчать. Амелия улыбалась. Ими очень хотелось порезать это красивое тело, ломать его, дробить, но она только сидела и гладила Амелию по волосам и заставляла красивое лицо улыбаться и светиться от счастья. Ими ждала, когда тело сдастся в неравной борьбе с ядом, и когда Амелия перестала дышать, Ими вернулась на кухню, где осталось письмо.
  
   Мы с Дэниэлом расстались неделю назад (25го марта), и за эту неделю я очень много думала о себе, о нём и о наших отношениях.
   Во-первых, я могу с уверенностью сказать, что он никогда меня не любил. Он постоянно изменял мне с другими девушками, что, вероятно, не самое редкое явление среди мужчин, но Дэниэл не посчитал нужным даже попросить у меня прощения за ложь, которой он поил, кормил и усыплял меня вот уже полтора года. Полтора года! Как я могла так любить не уважающего меня человека?! Я обвинила его в изменах, и он был так груб со мной... так самоуверен... Он выставил меня во всём виноватой, он вообще не слушал меня, он только оскорблял меня, угрожал... он даже хотел меня ударить! И всё время смотрел на ножи... мы были на кухне. Боже... Он никогда не любил меня. Он использовал меня, потому что красивая, влюблённая и хозяйственная девушка сильно упрощает жизнь.
   Кстати о жизни: он никогда не интересовался моей жизнью. Кроме внешности его ничего во мне не интересовало. Он презрительно относился к моим увлечениям, если они не совпадали с его, и к моей работе.
   А потом он начал вести себя странно. Сначала, его вдруг заинтересовала моя работа. Он спрашивал о хирургии, спрашивал о всяких препаратах... спрашивал, может ли ветеринар выписывать наркотики. Говорил, что собирается писать об этом статью. Но я же знаю, что никогда бы в жизни он не стал писать о ветеринарах. Он нас вообще за врачей никогда не считал. Но зачем ему все эти ножи? Он сказал мне, что я могла бы взять домой что-нибудь. Просто так. "Было бы круто" - больше он никак это не объяснил. Ясное дело, ничего я не принесла!
   Последнюю неделю до нашей ссоры он вёл себя особенно странно. Он был, казалось бы, холоден со мной, но я замечала, как он на меня смотрит. Он всё отрицал. Он делал вид, что не обращает на меня внимания. Но изредка я успевала поймать его взгляд на себе, и это было страшно. В его глазах было столько... жажды, ненависти, жестокости... это трудно объяснить. Я даже захотела взять отпуск и уехать к тёте в Ирландию на пару недель, лишь бы был повод не видеться с ним. Кто же знал, что нам оставалось так мало времени быть парой. Лучше бы я и вправду уехала.
   Мне стали сниться кошмары. Ничего не могу с этим поделать. Особенно теперь, когда мы поругались. Мне снится, как мы ругаемся, а он избивает меня и режет, режет. Он ведь и в тот день хотел меня избить! Даже замахнулся. Он всё угрожал, что, если я не заткнусь, то он разобьёт мне голову о косяк двери. Он вообще много чего жуткого мне сказал.
   Я так много заблуждалась на его счёт. Он не только моральный урод, он... беспринципное чудовище. Я всё чаще думаю о том, что он мог бы поджидать меня у подъезда с кислотой. Я становлюсь параноиком? Мне страшно. Страшно думать, что Дэнни маньяк. Сколько женщин в мире пострадало оттого, что не поверило в угрозы своих разъярённых мужчин? А даже если поверить... можно подумать, я бы смогла что-то изменить. Мне безумно страшно. Больно, тошно... и страшно.
  
   Она ещё раз перечитала письмо, потом спрятала его в туалетный столик в спальне, глубоко запрятав под личными вещами. Всё ещё было недостаточно поздно, и Ими принялась за уборку.
   Она переоделась, убрала волосы под эластичную шапку, надела перчатки и даже маску. Она четыре часа ползала по квартире, чтобы не оставить ни единого следа своего пребывания в ней и собрать все жучки и камеры и нигде ничего не забыть.
   Теперь можно было увезти тело.
   Уже очень скоро Имтизаль сильно пожалела о том, что убила Амелию так быстро и предварительно не промыла ей желудок и пищеварительный тракт без хирургического вмешательства. Теперь же было слишком поздно, но Ими повезло, может быть, отчасти благодаря заморозкам, внезапно пришедшим с концом марта. Впрочем, она утешала себя тем, что в любом случае не удалось бы избежать вскрытия. В любом случае, даже с изъятыми органами, Амелия стала первой мумией, которую Имтизаль сохранила без расчленения. Кроме того, она стала первой мумией, чьи глаза Ими оставила закрытыми, потому что не могла смириться с тем, как выцвела зеленоватая радужка; удалила глазные яблоки и вставила на их место стеклянные имплантаты.
   Позже Ими часто покупала для Амелии одежду, обувь и украшения, обустроила ей целый уголок и время от времени меняла облачение своей мумии, то оставляя её обнажённой, то одетой с бСльшим вкусом, чем одевалась сама Имтизаль, хотя очень часто приходилось делать на вещах надрезы, чтобы натянуть на труп, и зашить уже после. Все эти игры с телом отвлекали Ими от удручённости и позволили ей сравнительно легко пережить утрату любимого существа. Она относилась к этому с почти материнской заботой, хотя ритуал мало чем менялся из раза в раз: сначала Ими разматывала Амелию из бинтов, потом осторожно подсушивала её кожу, надевала на неё свои покупки, сажала в углу сарая на подушки и подолгу сидела вместе с ней, пока от запаха химикатов не начинало темнеть в глазах.
   На Амелии Имтизаль провела больше работы по бальзамированию, чем на всех предыдущих телах. Количество колб с веществами увеличилось вдвое. У Амелии была очень красивая и очень гладкая кожа, и Ими жутко боялась, что уже ставший ей привычным раствор формалина, сулемы и фенола изуродует цвет и структуру так же, как изуродовал Джексона, поэтому она рискнула добавить больше спирта и глицерина, чем при пропитке прежних мумий. Так у неё закончился глицерин - самое дорогое вещество, из приобретённых при бальзамировании Джексона - и встал болезненный вопрос, где его можно раздобыть.
   Мудрее было бы подождать с убийством до октября, чтобы оставить впереди долгие месяцы холода, но Ими не могла так долго ждать. Заморозки отступили недели через две, в лесу расцвела весна, а в Имтизаль - паника. Бедному телу Амелии пришлось вобрать в себя столько тимола, цинка, пиридина, тиосульфата, этанола и десятков других консервирующих и антибактериальных веществ, что у плесени и гнили не осталось шансов. Но вонь стояла жуткая. Как Ими ни пыталась заглушить запах лавандой, эвкалиптом и различными эфирными маслами, их аромат постепенно рассеивался, и оставался гнойный, болотистый и прочный трупный запах вперемешку с формалином. Он чувствовался даже снаружи сарая, он отпугивал всех птиц и животных и мог бы приманить людей.
   И тогда она решилась приступить к тому, о чём уже давно мечтала.
   Прежде чем заняться целью убийства, следовало заняться его последствиями, и уже очень скоро Имтизаль навестила Дэниэла. Его она тоже заставляла писать письмо, но куда менее нежно, чем Амелию: в его горло упиралось лезвие ножа.
  
   Никогда не думал, что это будет так тяжело. Я был уверен, что не буду больше об этом думать. Я думал, я ненавижу Амелию. Я пришёл к ней... сам не знаю, зачем. Наверное, мне её немного не хватало. А она... она вообще не хотела меня слушать.
   Уже не знаю, хотел ли я её убивать. Я не хочу писать об этом. У меня нет сил писать об этом. Но сейчас ненависти стало меньше, и... я так больше не могу. В тот день я ничего не понимал и не чувствовал. Я ведь всё предусмотрел. Вы бы никогда на меня не вышли, я вымыл её квартиру, а Амелию... вы её никогда не найдёте.
   Я уже два дня живу с этим грузом. Я хотел пойти в полицию, но лучше я накажу себя сам.
   Амелия, ты лучший человек в моей жизни.
   Я иду к тебе молить о прощении.
  
   Она не думала, что всё будет настолько просто. Она брала с собой наркотик, но Дэниэл, вероятно, до последнего надеялся, что сумеет дать отпор, поэтому написал письмо ещё во вменяемом состоянии. И он до последнего предложения не понимал, что Ими диктует ему предсмертную записку. Когда же осознал и начал отказываться продолжать письмо, стал возмущаться и сопротивляться, даже пытался порвать бумагу, Ими дала ему понять, что он всё равно уже не выживет, и может покончить собой сам (или позволить ей инсценировать его самоубийство) и уйти в мир иной без боли, или же может отказаться следовать её плану, и тогда она очень долго и очень мучительно будет резать его на куски, а потом закопает его где-нибудь в лесу вместе с чемоданом с его вещами, чтобы полиция объявила его в розыск по стране и думала, что он скрывается после убийства. И ему пришлось, со слезами на глазах, послушать её.
   В последний момент он снова пытался дать отпор, и тогда Ими высыпала пять таблеток на стол и сказала, что это лотерея: доза слишком не велика, и у него есть шанс проснуться. Проснуться же после её пыток он уже не сможет. И Дэниэл выбрал таблетки.
   Дэниэл не проснулся. Его обнаружили в тот же день через пару часов после ухода Имтизаль, когда полиция, прочитавшая письмо Амелии, пришла задать ему соответствующие вопросы. Но его сердце остановилось ещё два часа назад. Дело было закрыто.
   Коматозная бесчувственность, тень и пустота вернули свою власть над её жизнью.
   Наступило лето, и переодевания Амелии уже не радовали Ими так, как прежде. Но ещё весной она придумала, чем займётся летом, когда земля потеплеет, просохнет и когда можно будет взять отпуск. Этой идеей Ими задавалась и раньше, теперь же решилась, наконец, воплотить её в жизнь, пока тепло земли и воздуха и запах бальзамирования не принесли ей бед.
   Она планировала переезд, и для этого ей требовалось много денег, много свободного времени и свободных мыслей.
   Она готовилась к своему отпуску с мая: вернулась к своей подработке. Это оказалось не слишком просто, пришлось обзвонить нескольких бывших клиентов, прежде чем получить первый заказ. Но и сам этот первый заказ оказался не слишком удачным: мужчина, вызвавший Ими, сказал, что передумал и попросил её уйти, как только увидел её лицо. Правда, он честно заплатил ей половину суммы. Она не сдавалась. Должны были найтись извращенцы, которых не оттолкнула бы её неправильная внешность. Всегда находились. Нашлись и теперь.
   Ими не прекращала работать и в июле, когда взяла отпуск. По официальной версии она уехала в Калифорнию, на самом же деле она не покидала территорию округа.
   Она выкапывала себе новое убежище. Она всегда боялась, что её сарай однажды могли бы заметить; особенно теперь, когда появилась такая не транспортабельная Амелия, проблемы можно было бы не избежать. Поэтому Имтизаль твёрдо решилась перенести свои сбережения в такое место, которое бы никому не удалось найти.
   За время отпуска она успела только выкопать предварительное убежище - в её распоряжении были только лопата и лом, - установить подпорки для стен и потолка и первый вариант маскировочной крыши. Всё остальное приходилось делать уже позже.
   Этот подвал был её детищем, Ими вложила в него столько же любви и заботы, сколько и в каждую из своих мумий. Она сама замешивала бетон и выбирала кафель, установила электрический генератор и проводку, даже пыталась продумать сток для воды, чтобы облегчить себе отмывание пола от крови, но копать ещё и трубопровод не было уже сил: не так уж просто было таскать тяжёлые материалы на себе через весь лес, ведь на машине она бы не смогла доехать. Постепенно она завозила материал, из которого впоследствии сама соорудила хирургический стол, большой и гладкий, как стекло, на котором были предусмотрены особые разъёмы для миниатюрных оков, с помощью которых можно было бы прочно зафиксировать жертву и не позволить ей мешать операции. Ей так никогда и не удалось воспользоваться этим столом. Очень крупная сумма ушла на установку тепло- и звукоизоляции. Полностью подвал был готов только к январю следующего года, но в нём уже было всё: и система охлаждения, и отопление, и место для отдыха, и операционная, и склад, и склеп - всё очень компактное, но чего было вполне достаточно для того, чтобы обеспечить сохранность содержимого тайника. Теперь стало намного проще поддерживать нужную для сохранности мумий температуру и не чувствовать беспокойства за то, что тайник могли бы найти.
   Тайник находился недалеко от сарая, и сверху он никак не был заметен. Ими продолжала использовать и сарай тоже: не все инструменты поместились внизу, поэтому весь свой безобидный инвентарь Имтизаль не переносила.
   Потом в её жизни случилось ещё одно убийство, и снова клиента. Его звали Кевин Бастерс, он заказывал Ими всего один раз, и в ту же неделю увидел её, выходящей с другими полицейскими из департамента. Тогда он позвонил ей снова, она выполнила заказ и не получила деньги. Кевин не собирался её шантажировать всерьёз, ему только нужен был человек в полиции, испытывающий чувство долга, а также бесплатная проститутка и острые ощущения. С первым Кевин пролетел, второе удалось отчасти, третье - во всей своей полноте. Кевин попался ей не в самое лучшее время: переодевания Амелии уже надоели, забота о мумиях вернулась в привычный будничный строй, строительство убежища завершилось, жизнь была пустой, бессмысленной, утомляющей и лишённой каких-либо чувств. У Алии обнаружили рак молочной железы, Ими это беспокоило, всю семью это беспокоило, предстоящая операция в Нью-Йорке, химиотерапии, боли и паника. У Имтизаль были не лучшие времена. В другой раз она бы, вероятнее всего, уползла под землю, спряталась, как она обычно пряталась, показала бы клыки, зашипела и предупредила врага, что быть её врагом ему не стоит. Сделала бы всё во избежание конфликта. Теперь же она была даже рада, что ей подвернулся Бастерс.
   Она начала контрразведку и составила целый список перспективных убийц Кевина. Дальше на помощь пришёл её вечный спутник - везение: Оливия, жена Кевина, узнала об изменах мужа, о его связях с проститутками (но не Имтизаль) и другими женщинами, устроила скандал и потребовала развода. Процесс затянулся, потому что Оливия собиралась обобрать неверного супруга настолько, насколько возможно, и началась война адвокатов. Вся эта драма развернулась так быстро, что Ими даже было немного обидно за свои усердия в попытке найти компромат.
   И тогда она спланировала целый театр. Она подстроила для Оливии спонтанную поездку в Аризону, купила на её имя билеты и заказала номер в гостинице, указав карту Кевина. Разумеется, Оливия никуда не уезжала. Сама она спала дома беспробудным сном весь день, потому что Имтизаль заблаговременно пробралась в её квартиру под утро и подсыпала ей целые две раскрошённые таблетки донормила в кофе. Потом, когда Оливия уснула, Ими выключила её телефон и отправилась к Кевину.
   Ей очень хотелось помучить его пытками, но пришлось воздержаться, чтобы придать правдоподобности запланированному сценарию. Физические пытки она заменила моральными. Имтизаль всё равно принесла с собой кожаный свёрток с хирургическими инструментами и пистолет. Она предложила ему практически тот же выбор, что и Дэниэлу семь месяцев назад: умереть от передозировки демидролом или продолжительного хирургического вмешательства, и Кевин выбрал демидрол. Но, как и Дэн, Кевин не сдался быстро.
   - Ты не выстрелишь.
   - Выстрелю.
   - Нет. Ведь это служебный пистолет, верно. Они вычислят тебя по пуле.
   Имтизаль тряхнула свёртком, который снова распахнулся, как крылья летучей мыши, и засверкал начищенными скальпелями.
   - Я её вырежу.
   - Тебе это не поможет. Ведь я знаю. У вас каждый патрон на счету.
   Имтизаль устало качнула головой.
   - На первом же выезде выстрелю холостым.
   - Серьёзно?
   Он встал и двинулся к ней.
   - Почему же ты тогда не стреляешь? К чему игра? Застрелила бы меня, раз всё так просто.
   - Сядь.
   - А ты выстрели.
   - Пути назад не будет.
   - Я и не собираюсь идти назад.
   - Я же только раню. И начну резать.
   - Договорились.
   - Долго резать.
   - Не сможешь. Купила наборчик для ролевых игр в злого доктора и думаешь, что стала крутой? Я не боюсь тебя, тупая шлюха, ты даже не знаешь, как правильно разрезать ткани тела, чтобы кровь не затопила тебе весь... обзор.
   Она молчала. Больше всего на свете ей хотелось доказать ему обратное, но рационализм не давал вестись на провокацию и стрелять.
   - Раз такая классная, вперёд, стреляй. Но не думай, что я сам помогу тебе инсценировать моё же самоубийство, идиотка.
   Она не стреляла, потому что он был прав. Она бы не застрелила его и не стала бы потом копаться в его теле ножом, потому что такая жестокость - не очень похожа на Оливию. Оливия не смогла бы резать правильно, Оливия не смогла бы его пытать, Оливия не смогла бы проделать с ним весь тот ужас, который планировала проделать Имтизаль. Важно было помнить, что сейчас она не Имтизаль. Сейчас она Оливия. Но он стоял на ногах и шёл к ней, и надо было что-то делать, и тогда она достала из чехла нож и двинулась ему навстречу. Он всё испортил, и ей, всё-таки, пришлось зарезать его, небрежно, неправильно, неуверенными кривыми ударами, на которые был способен только выведенный из себя непрофессионал, не жестокий человек, забывший в состоянии аффекта, что он не жестокий человек.
   12ого сентября она праздновала День рождения с семьёй. Впервые за последние три года приехал Имем. Имтизаль не удалось побывать на его свадьбе два года назад, и сейчас она впервые видела его жену, 27летнюю аравийку, скромную весёлую девушку, которая ещё четыре года назад принимала самого Имема на работу. У них уже было двое детей, годовалый Марк и двухмесячная Камила. Карима тоже приехала не одна, она была помолвлена, и Имтизаль снова была единственным членом семьи, кто ещё не был знаком с её пополнением. Жениха звали Кэмерон, у него не было арабских кровей, но он был готов принять мусульманство, чем очень порадовал Алию и Джафара и сразу снискал их расположение, хотя Ими догадывалась, что он будет относиться к своему новому верованию не с бСльшим энтузиазмом, чем она сама. Он с больши?м интересом расспрашивал Имтизаль о её делах в полиции, сам он работал в ФБР и всячески агитировал будущую родственницу перейти к ним в отдел. Ужин прошёл напряжённо, по крайней мере, для Имтизаль. Рядом было слишком много новых людей, были дети, которые её раздражали, как она ни пыталась помнить, что их отец - её брат. Всеобщая обеспокоенность её личной жизнью, желание свести с кем-то и узнать, неужели во всём департаменте никто не привлёк её внимание, вынуждали Имтизаль мечтать раствориться в воздухе. Ей совершенно не хотелось говорить о своих отношениях с мужчинами. И уж тем более, выходить замуж. И уж тем более, рожать детей. С тех пор, как она вернулась из Сан Франциско и у родителей появилось больше возможности общаться с ней, они нередко намекали ей, что неплохо бы в её возрасте перестать избегать общества людей и мужчин в частности. Они звали её на встречи с друзьями семьи, которые приводили своих сыновей, но те, разумеется, не испытывали ни малейшего желания проявить инициативу в близком общении с Ими. Не испытывала и она. Какое-то время Джафар и Алия всё радовались её общению с Арми и всем сердцем надеялись, что оно вытечет во что-то более романтическое, чем обмен едой, и никак не могли принять факт того, что Имтизаль интересовала Арми не больше, чем любой другой человек, с которым ему приходилось сталкиваться по делу. Чем старше она становилась, тем чаще Алия намекала, что неплохо бы ей изменить своё мировоззрение и хотя бы встретиться с кем-то из ребят с ранчо или одноклассниками.
   Она прожила уже 26 лет и убила 9 человек. Её жизнь изменилась слишком круто для общения с безопасными аутистами с ранчо или одноклассниками.
   И тем не менее, такое общение состоялась.
   Это был не её одноклассник, но он учился в той же школе, что и она. Дэвид Беннет, молчаливый и рассудительный агент по недвижимости, он поступил в университет, когда Имтизаль поступила в старшую школу. Он знал Имтизаль, потому что она была самой странной девушкой, которую ему доводилось видеть, она не пугала его и не отталкивала, она казалась ему особенной, загадочной и нуждающейся в помощи и защите. Он знал её, потому что её все знали. Она знала его, потому что знала всех.
   Она его сразу узнала и сильно занервничала: она слишком привыкла, что из связей с прошлым у неё только семья и Дьего Рамирес. Видеть Дэвида ей было неловко. Она снова чувствовала себя маленьким нелепым ребёнком-готом, который испуганно шарахается от старшеклассников.
   Он не скрывал, что пришёл к ней не случайно, что хотел обратиться именно к ней, потому что они знакомы. У него пропал младший брат, и Дэвид очень боялся, что при запоздалых поисках может случиться беда. Малыш не вернулся домой после школы, и никто не видел, как он выходил и куда пошёл, ни учителя, ни одноклассники. Дэвид до шести вечера искал брата, теперь же отчаялся, и поэтому обратился к ней, к Имтизаль. Для официальных полицейских поисков прошло ещё слишком мало времени. И Имтизаль согласилась ему помочь.
   Ребёнка нашли ещё живым на следующее утро, только сильно потрёпанным и напуганным. Он сказал, что его увезли с завязанными глазами, и он понятия не имеет, кто, зачем и куда. Его обнаружили в 20 милях от города: местный полицейский заметил свежие следы от колёс у заброшенного хлева и решил проверить его. Когда ребёнка увезли, территорию привели в порядок, и Имтизаль с одним из местных патрульных осталась ждать в засаде, но никто не приехал ни в тот день, ни на следующий. Экспертиза тоже ничего не дала: никаких отпечатков пальцев или улик в самом хлеве, разве что стёршиеся следы на пыльном полу и земле, по которым едва можно было определить размер обуви, фирма шин Michelin и предположительный класс автомобиля - внедорожник. Позже ребёнок вспомнил, что автомобиль был серого цвета и внешне напоминал Range Rover, но ничего точнее он сказать не мог, потому что видел его не дольше секунды. Обивка на ощупь была не кожаной, и в машине с ним сидело трое мужчин, судя по голосам. Полгода Имтизаль пыталась найти связь между такими мелкими и незначительными деталями, даже установила слежку за школой и всеми её сотрудниками, она продолжала искать решение даже тогда, когда отчаялся уже весь отдел, когда сдался сам Дэвид, и однажды ей и самой пришлось вывесить белый флаг. Это было первое незакрытое дело, и оно вогнало её в глубочайшую депрессию, похожую на то аморфное состояние, в котором она тлела после убийства Омара.
   Но Дэвид был очень признателен ей за самоотверженность и скрупулёзность в работе, он пытался наладить с ней контакт на протяжении всего расследования, а она была слишком отвлечена от всего мирского, чтобы понять это. Для неё он был всего лишь рабочий объект, и Имтизаль с готовностью соглашалась обедать с ним, ходить на деловые встречи и домой, где прослушивала его телефонные разговоры, просматривала деловую почту и расспрашивала обо всех его коллегах и друзьях. Она не чувствовала подвоха и не видела, что Дэвид во всём этом преследует не совсем ту же цель, что и она.
   И всё же она к нему даже привыкла, почти как когда-то к Арми при патрулировании и к Джексону на ранчо. Он очень хорошо чувствовал её натуру одиночки и очень грамотно себя вёл, поэтому она практически не ощущала его присутствия и испытывала меньше дискомфорта, чем при общении даже с Оуэном Малкольмом. Вероятно, поэтому она и согласилась сходить с ним в ресторан через две недели после того, как все документы были переданы в архив и дело было заброшено, к тому же её подавленное и апатичное состояние было слишком сильным для того, чтобы позволить сопротивляться нарушениям ритма её жизни.
   Она даже оделась чуть элегантнее, чем всегда: со времён Артура у неё осталось немало вечерних нарядов и навыков макияжа. Она думала об Амелии, с тоской и умиротворением одновременно, когда подводила свои мёртвые глаза, такие же мёртвые, как тогда у неё, с выцветшей болотистой радужкой и застывшим мутным зрачком. Амелия была невероятно красивой, и об этом думала Имтизаль, нехотя поправляя на себе платье и представляя, как бы элегантно, нежно и гармонично оно смотрелось на ней, как бы было приятно сидеть в ресторане и смотреть, как она, Амелия, улыбается и тихо разговаривает с Дэвидом, и она была бы такой свежей и приятной, и ей так бы шёл синий цвет этого платья, и она была бы с Дэвидом одного роста, если бы надела каблуки, и у неё была бы очень мягкая и очень живая кожа, а не жёсткая и сероватая, как окаменевшие останки древности.
   Имтизаль пришла в ресторан, сама не понимая, почему. У неё даже не было мысли, что Дэвид - прекрасное успокоительное для родителей, которые не отчаиваются в поиске жениха для дочери. Она просто пришла в ресторан, и с этого вечера её жизнь изменилась.
  

Глава 3

   Это был очень дорогой ресторан, Имтизаль и не предполагала, что агенты по недвижимости могут столько зарабатывать, чтобы приглашать в такие места рядовых детективов даже не 1го класса. Только когда она вошла внутрь, она вдруг выпала из своего мрачного режима автопилота, заведённого смертью Амелии и профессиональным крахом; она вдруг стала всё понимать. Она вдруг осознала, что выглядит почти так же, как и все женщины, находящиеся здесь, только на её лице куда меньше радости и природного обаяния, что пришла она сюда с посторонним человеком, который даже не друг семьи, что она находится в людном месте и не может забиться в угол, что ей придётся общаться не о работе и что ей вообще придётся общаться. Она вдруг испытала отвращение к своему ухоженному виду, к своему платью, каблукам, элегантно собранным волосам и макияжу, ей невыносимо хотелось оказаться в своих спортивных штанах, толстовке и наушниках, сидеть под стеной в своей комнате, обняв колени и спрятав голову, чтобы никто и никак не смог пробиться в её мозг. В ресторане играла живая музыка, не знакомая Имтизаль даже по жанру, освещение было не очень ярким, людей было много, и много официантов плыли в разные стороны, как мальки перед сачком, и от всей этой суеты, от всей этой фешенебельной атмосферы, от всего этого обилия признаков человеческой жизни и человеческого досуга Имтизаль впала в панику. С ней не случалось приступов с тех самых пор, как она окончательно покинула ранчо после смерти Омара, теперь же Ими ясно чувствовала, что готова снова впасть в истерику, кричать и отбиваться от людей или онеметь от паники и окаменеть и утонуть в себе от своей же тяжести. Она только слабо вздрогнула, когда Дэвид, подойдя к ней, взял её под руку и повёл к их столу. На её счастье это был угловой стол, в угол же она и села, попросив Дэвида сидеть напротив неё, чтобы спрятать её от всего зала. Он очень быстро понял, что она чувствует себя неловко и сильно нервничает, и, чтобы отвлечь её, стал говорить, расспрашивать её о работе, о самом интересном деле из всех, которые ей доводилось вести, а потом и сам начал рассказывать ей об убийстве, которое было совершенно в его университете, и мало помалу его голос, гул других голосов, блики света и отражения на глянцевом полу стали казаться Имтизаль чуть привычнее, хотя она по-прежнему едва справлялась с неврозом и приступом паники, сковавшим каждую частичку её тела и каждый виток её сознания. Вскоре она отвлеклась едой, стараясь есть много и медленно, но получалось плохо, у неё вдруг появилось отвращение ко всему съедобному, ещё большее и ощутимое, чем прежде к дресс-коду, её начало тошнить, и она тоскливо стала присматриваться к Дэвиду, когда он отводил от неё взгляд к тарелке или куда-то ещё. Она никогда на него не смотрела, в смысле, никогда не смотрела т а к , только чтобы оценить его внешний облик. Он очень сильно изменился после школы, сильно вырос, плечи стали шире, грудная клетка стала шире, волосы короче и глаза, кажется, темнее. Хотя она никогда не обращала внимания на цвет глаз. Теперь же она смотрела на него и искренне не понимала, почему она находится сейчас с ним здесь, почему он, при своих внешних и финансовый данных, всё ещё не женат и даже ни с кем не встречается. Возможно, потому что он много молчит, а когда говорит, не похож на других мужчин, не похож даже на Арми или Артура, он странный. Возможно, женщинам с ним неинтересно, а ему неинтересно с теми, кому интересны только его деньги и внешность. По крайней мере, им хоть что-то интересно. Он поднял взгляд к ней, спрашивая, почему она не ест, и она быстро перевела взгляд в сторону и вперёд, за его голову, вдаль, в зал, и ответила, что всегда ест медленно, и она больше не смотрела на него, а с благоговейным страхом рассматривала так пугающий её зал и людей, сидящих там.
   И когда она вернула взгляд к Дэвиду, она была уже другим человеком. Она была уже спокойна, безмятежна и так высока, что ни Дэвид Беннет, ни Амелия Нортман на каблуках, ни Арми Маккуин со своим поистине бойцовским ростом, ни кто-либо ещё никогда бы не достал до неё. Она была недосягаемо высока, и ей даже музыка стала казаться знакомой, и свет перестал казаться истеричным, и еда перестала вызывать тошноту, и Имтизаль перестала собираться в себя, вытащила из себя шею и плечи и перестала панически бегать по помещению глазами. Она вспомнила, что умеет быть человеком, что Артур научил её быть человеком, и что ему совсем необязательно быть единственным человеком, кому доводилось это пережить. Ведь теперь она слишком высоко, чтобы бояться людей.
   - Долго же ты привыкаешь к новым местам, - улыбнулся Дэвид.
   - Обычно дольше.
   - Ну что же, с возвращением. Хорошо себя чувствуешь?
   - Очень. А ты?
   - Я бы выпил что-нибудь. Но ты ведь не пьёшь.
   - Но т ы пьёшь.
   Он улыбнулся.
   - Хочешь, уйдём привыкать к другим местам.
   - Нет, спасибо.
   - Ты точно в порядке? Не хочешь уйти?
   - Нет. Здесь прекрасно.
   Его звали Рэйнольд Эддингтон, и в тот вечер он ужинал с женщиной, имя или ещё какие-либо данные которой Имтизаль так никогда и не узнала. У неё были тёмные волосы, вероятнее всего, крашеные, потому что больше ничего тёмного в ней не было: мраморно бледная кожа и прозрачно голубые глаза. Это была очень красивая женщина, очень странная, она выглядела будто даже болезненно, редко улыбалась и мало говорила. И медленно говорила. Она всё делала медленно, будто была под наркотиком, и глаза у неё были медленные, как будто они видели не то, что видят все. Что видит Имтизаль. Она смотрела так странно и так мудро, что Имтизаль больше следила даже не за Рэйнольдом, а за ней, за его спутницей, как будто в её глазах, в её взгляде таилось всё то, что она хотела знать. На ней было зелёное шёлковое платье с длинными рукавами и глубоким декольте, оно ей очень шло, но в нём она выглядела ещё более ломкой и худой, чем была, должно быть, на самом деле. Они ничего не ели, почти ничего, только какие-то десерты, которые, впрочем, тоже не доели. Они и пили немного - белое вино, как показалось издалека Ими, - и несколько раз заказывали кофе. Официант почти не подходил к ним, только в какой-то момент Рэй подозвал его, вероятно, чтобы заказать музыку, потом пригласил свою даму на танец, и тогда Ими рассмотрела их лучше. На девушке было платье в пол, оно казалось ей немного длинновато, но смотрелось красиво, потому что её туфли были на очень высоком каблуке, и сама она двигалась очень изящно и ни разу не наступила на плывущий по полу подол. Она танцевала очень хорошо, мягко и элегантно, и казалось, что она весила столько же, сколько и её шёлковое платье, и была такой же мягкой, гибкой и тонкой, её можно было бы так же легко смять, и она так же чутко прогибалась под ветром и любым движением извне. И он держал её очень бережно и осторожно, как будто боялся, что она рассыплется и её разнесёт ветер от проходящих мимо людей, если он проявит неосторожность. И Ими боялась. Он смотрел только на неё, и для них обоих не существовало ничего вокруг, ни музыки, ни света, ни людей, и, пожалуй, только они вдвоём могли бы дотянуться до высоты Имтизаль, потому что они были ещё выше. Намного выше. И видеть их могла только она, но даже они не могли видеть её, потому что плыли слишком высоко и нисколько не обращали внимания на тех, кто снизу. Он был немного выше неё, на нём был тёмно-синий костюм, который Ими поначалу приняла за чёрный и который, вероятно, шился на заказ. Рэйнольд выглядел почти так же странно, как и его дама, но по-другому: у неё были очень правильные и очень красивые черты лица, странными же их делала она сама, её взгляд, её движения, её мимика, её аура, Рэйнольд же напротив не обладал природной красотой, природной в нём была только странность, какая-то аномалия, но выглядел он красиво и очаровывающе благодаря какой-то внутренней силе, которая выползала из него в неощутимое облако обаяния, не покидающее его, даже когда он молчал. И это чувствовал каждый, кто отвлекался и смотрел на эту странную красивую пару, которая медленно танцевала не больше трёх минут, а потом вернулась к своему столику так же незаметно, как и покинула его.
   Ими отвлекала Дэвида от предложений уйти до тех пор, пока не ушли Рэйнольд и его спутница, тогда Ими, под предлогом телефонного звонка, отошла на веранду ресторана, проследила за парой и записала номер автомобиля. Она не успела, и, когда они с Дэвидом покинули ресторан, Рэй уже уехал, и проследить за ним стало невозможно.
   Дэвид не упорствовал и недолго пытался исправить положение дел, когда Имтизаль перестала выходить на контакт. Он ни на что и не рассчитывал. Им руководило только любопытство. Но её не беспокоили его мотивы, её уже вообще ничего не беспокоило.
   Рэйнольд Эддингтон был самой непростой целью, потому что он привык быть целью: Имтизаль оказалась не единственной, кто за ним следил. За пять месяцев, которые она провела в поисках информации, кого только она ни видела среди своих конкурентов: и наёмников, и агентов, и полицейских, - словом, Рэйнольд оказался не самым безызвестным человеком. И он прекрасно знал о своей популярности, поэтому разместить жучки или камеры было невозможно: его охрана всегда проверяла не только дом, но и одежду, и автомобиль. Несколько раз Ими лишь чудом удавалось скрыться и не напороться на охранников. Их было двое: Дерек Уинстон и Эрик Майер. Иногда кто-то из них один или они оба оставались ночевать у Рэя, у них даже были свои комнаты в его доме, но чаще всего охранники только сопровождали его на деловые встречи. Иногда они ездили с ним и на неделовые тоже, но чаще всего только один из них, и обычно это был Эрик, и исключительно в роли водителя. По крайней мере, так это выглядело со стороны. Бывало время, когда Рэй обходился без них обоих, но такое никогда не длилось дольше двух недель.
   Имтизаль снова начала работать. Её старых приспособлений уже было недостаточно.
   Пробраться в дом к Рэю было практически невозможно, поэтому она залезала к соседям, и уже оттуда через снайперский прицел следила за ним. В те редкие дни, когда никто из охраны не оставался дома, она размещала жучки и камеры, понимая, что, вероятнее всего, никогда уже не увидит свои высокотехнологичные приборы. Так и случалось: их обнаруживали раньше, чем она предполагала забрать их.
   Проникнуть в дом было сложно и по другой причине: сторожевые псы. Одна собака жила в доме, датский дог Корли, ещё три добермана свободно бродили по участку и замечали Ими ещё до того, как она подходила к ограде. Один раз Ими чуть не попалась из-за них: она кинула на участок несколько кусков мяса, заправленных демидролом, но псы не тронули отравленную еду и подняли лай, и Ими пришлось сбежать. В следующий раз она закинула газовый распылитель, и собаки уснули ещё до того, как успели бы поднять тревогу, потом она оттащила их к дому, убрала в конуру, и только тогда уже встал вопрос отключения сигнализации, с чем справиться тоже было не просто. Ей даже удалось пробраться внутрь, не разбудив Корли в гостиной.
   Рэй спал очень чутко, и едва Имтизаль приоткрыла дверь в его комнату, тут же открыл глаза. Она еле успела спрятаться, бесшумно проскользнув в соседнюю комнату, прежде чем проницательный хозяин вышел в коридор, прислушался к тишине и вернулся обратно.
   Отношения с Рэем стали чем-то новым, необычным, теперь её гнала туда не только любовь, не только одержимость, но и азарт, жажда самосовершенствования и вызов, который она сама бросила себе от лица всей охранной системы.
   Она следила не только за ним, но и за Эриком, за Дереком, за всеми его деловыми партнёрами, приятелями и женщинами. И, самое главное, за теми, кто сам его выслеживал и кто меньше всего ожидал столкнуться с ней. Одного из них ей даже пришлось убить: он засёк её, когда она ночью копалась в его компьютере, и Ими сразу же выстрелила, едва столкнулась с недоумевающим взглядом: пистолет хозяина квартиры лежал на столе. Она чуть не вошла во вкус: убивать наёмников оказалось самым благодарным делом - их смерть никогда никого не удивляет и никак и никогда не сможет вывести на Имтизаль. Пока он лежал на полу, с тонкой чёрной точкой на лбу и узкой бардовой полоской, ползущей по нему к виску, к полу, Имтизаль свободно перемещалась по квартире, не пряталась, не задерживала дыхание, не думала каждую секунду о том, куда в случае опасности залезть. С мёртвым человеком было проще, и она могла даже забрать все интересующие её документы, а не фотографировать их в полумраке и записывать на съёмные носители.
   Потом она даже начала развлекаться, развязывая войны и травя всех вокруг друг на друга. Однажды она подкинула мёртвых голубей в квартиру одного из агентов, но он, к её сожалению, подумал не на Рэя.
   Рэйнольд Эддингтон был очень богатым человеком, замешанным в криминальные каналы, вычислить которые так и не удалось. Ими смогла узнать практически всё о его бизнесе, о его образовании, о его детстве, семье, но так и не поняла, каким образом он связан с торговцами оружием и каким образом заинтересовал и полицию, и ФБР, и ЦРУ. Не помогли даже собственные связи в департаменте. Единственное, что ей удалось выяснить - это убийство Оливера Джордана, партнёра по бизнесу Рэя, который два года назад застрелился в доме своих родителей, где любил проводить лето. В архивах департамента об этом почти не было информации, потому что позже дело взял гавайский отдел - смерть Оливера была связана с другими местными преступлениями. По данным архива, Оливер пребывал в глубокой депрессии уже полгода и застрелился на второй день после прилёта в Гонолулу. О депрессии Оливера свидетельствовали несколько его друзей и деловых партнёров, в том числе Рэйнольд, в показаниях которого, впрочем, было столько мутных слов, что становилось непонятно, во что он сам склонен верить больше, в суицид или имитацию суицида. Точнее, во что он хочет, чтобы верила полиция. Запись его допроса Ими выкрала и прослушивала целый день. Она даже пошла на риск: спросила Рамиреса, нельзя ли ей возобновить дело Джордана, объяснила, что случайно прочла о нём в интернете и заинтересовалась, но получила отказ. И, следовательно, отказ для любых официальных доступов к информации. Она сделала копии нужных ей материалов и осторожно вернула улики в архив. Она всё чаще задумывалась о том, чтобы воспользоваться связями Кэмерона, связаться с ФБР и попытаться найти что-нибудь через их архивы.
   Потом она случайно нашла, всё же, дело, заведённое на Рэйнольда. Он подозревался в убийстве Мэрэдит Ривз, девушки из эскорт агентства, которая пропала без вести год назад, но кроме показаний свидетелей и самого подозреваемого по поводу того, что он действительно проводил с ней время две ночи подряд, никаких улик против него так и не было обнаружено.
   Тогда Имтизаль попыталась начать независимое расследование, общалась с представительницами этого самого агентства, искала информацию о самой Мэрэдит, о её знакомых за границами города, штата и страны. Ими вела ещё более дотошную работу, чем при поиске брата Дэвида, но ей снова ничего не удалось. Ей уже начинало казаться, что срок контракта с удачливостью и успешностью подошёл к концу.
   Ими перерыла все эскорт агентства, всех женщин круга Рэя, женщин всех его знакомых, их дочерей, сестёр, жён, племянниц и всяких родственниц друзей, но так и не нашла ни одну, хоть отдалённо похожую на томную и мутную девушку, бывшую с ним в ресторане в тот роковой вечер.
   Комната Имтизаль снова пополнялась. Медленнее, чем прежде. Ими уже начинало казаться, что эта любовь - любовь её жизни, потому что не виделось ни одного шанса узнать, увидеть, понять Рэя хоть наполовину. Она торжественно поклялась себе, что не убьёт его, как когда-то вынужденно убила Артура, а будет сопровождать его хоть в Гвинею, будет сопровождать его до конца.
   Иногда по вечерам Ими громко включала тяжёлый металл, наполняла ванну, капала туда немного из флакона с духами Рэя, выключала по всей квартире свет и расслабленно погружалась с головой в воду, закрывая глаза и представляя себе его лицо, его голос, его тень и мутные улыбки, которые не понимала даже она; иногда по вечерам она сидела часами перед мольбертом, снова и снова рисуя одни и те же черты, одну и ту же фигуру, иногда цветную, иногда чёрно-белую, иногда изувеченную, иногда такую бесформенную, что даже сам Рэй не признал бы в ней себя.
   Однажды он здорово напугал её. До паники. У неё чуть сердце не остановилось, когда он посмотрел в её сторону и сказал:
   - Можешь не прятаться. Я же знаю, что ты там.
   Но потом к нему подошёл его друг и с улыбкой спросил:
   - Не надоело пугать воображаемых шпионов?
   - Тихо! А вдруг за мной действительно следят, сволочь, испортил мне весь пафос.
   Казалось, Рэя даже забавляла его популярность среди агентов.
   Поначалу она была счастлива, так же счастлива, как и всегда, когда обретала людей, ради которых жила, работала, творила. Но чем больше проходило времени, тем сильнее в Имтизаль трепетало волнение, беспокоящееся о том, что это может никогда не кончиться. Что Рэй может никогда не открыться, что может никогда не наступить переломный момент, и даже если бы она решилась нарушить слово, данное себе, у неё могло бы не оказаться возможности для этого: Рэй мог бы исчезнуть так же таинственно, как и появился. Имтизаль боялась космоса, Имтизаль боялась вечности, Имтизаль боялась всего того, у чего не было конца.
   Задумалась она об этом, когда он впервые исчез. Ничто не предполагало его отъезд из города, однако однажды вечером, приехав к его дому, Имтизаль не увидела хозяина. Она не придала этому значения и осталась ждать Рэя всю ночь, но он так и не появился. Она по-прежнему старалась не поддаваться панике, в конце концов, он мог запросто остаться ночевать у какой-нибудь девушки, но он не вернулся и на следующий день. Тогда она уже забила тревогу, и только через два дня, полных её паники, ужаса и паранойи, он вернулся, а Имтизаль так и не узнала, где он был.
   Потом он снова уезжал, но на этот раз Имтизаль нашла его данные в American Airlines - Рэйнольд улетал в Детройт на деловую встречу.
   Потом она смирилась и даже была благодарна судьбе за вечный огонь её жизни. Успехов не было практически никаких, но всё это забывалось, таяло и меркло где-то глубоко-глубоко под землёй, когда Имтизаль видела Рэя, когда лежала на чердаке соседнего дома и смотрела сквозь мансардное окно, как он сидел в своём кабинете, убрав руки за голову и слушая музыку. Имтизаль тоже тогда слушала музыку, вопреки всем мерам предосторожности и риску быть найденной, она надевала наушники и погружалась в себя, погружалась в него, и удушающая пыль чердака, запах плесени, покалывание от пробегающих по телу пауков и моли, бьющейся в истеричных траекториях полёта, темнота мутного стекла, грязного с внутренней стороны из-за точек, оставленных не сдающимися насекомыми, и с внешней от дождевых разводов, неопрятность, тусклость, грязь затхлого помещения, жёсткость необработанных балок, натирающих тонкую плоть на выпирающих тазобедренных костях и на локтях, затекание шеи, плеч, ног, рук, спины... Имтизаль не осознавала даже факт своего существования, потому что она видела его лицо, его блаженно закрытые глаза, слабые колебания в уголках губ, медленное движение груди в равномерном дыхании, чистоту, свет и уют опрятного кабинета, и ей тоже было светло, чисто, уютно и мягко, как было мягко и удобно Рэю в широком кожаном кресле. Она была в наркотическом сне. Потом он аккуратно опускал руки, и его пальцы и ладони выскальзывали из-под волос, как металл из-под шёлка, бесшумно и гладко, и он вставал, отключал музыкальный центр, недолго стоял ещё перед окном, смотря во двор, где Мая, домработница, кормила собак, потом возвращался в своё кресло, набирал в грудь больше воздуха, надевал очки и очень долго читал, делал какие-то пометки в ежедневнике и снова читал, проверял документы, и Ими лежала в пыли, и всё казалось ещё медленнее, чем оно было на самом деле, и его веки опускались медленно, и Ими даже казалось, что она слышит, как скрещиваются ресницы, как шипят слёзы и как содрогаются края век при соприкосновении и разъединении. Ему очень шли очки, в них он становился лет на пять старше и лет на двадцать, тюремных, строже. Это длилось бесконечно долго, и в каждый из таких вечеров Имтизаль проживала несколько лет. Она прожила уже целую эру, не отходя от Рэя, и до сих пор знала о нём не больше, чем можно узнать за несколько дней. Она утешала себя тем, что окружающие не знали и этого.
   Потом он уходил спать, и, если бывала возможность, Имтизаль шла следом за ним. Потом она оказывалась у себя дома, и всё было правильно, хорошо и идеально, потому что заряд от полученной эйфории ещё питал её, ещё долго питал, и на следующий день после здорового сна, и на работе, и на обеде, и на вечерних пробежках, и в ванне, и везде. Только иногда, когда её время вдруг оказывалось спланировано неправильно и в расписании дня оказывалась пробоина, которую можно было занять трезвыми размышлениями, или когда в очередной раз не удавалось понять, о чём говорит Рэй по телефону, что он имел в виду, что он прошептал, на что он смотрит и куда он идёт, или же не получалось достать информацию, на которую Ими рассчитывала, или попасть туда, куда надеялась пробраться, или случалось что-нибудь ещё, выбивающееся из её педантичного идеалистического ритма, Ими начинала тосковать и ощущать свою беспомощность.
   Потом всё стало ещё медленнее, потому что очень некстати прибавилось работы в участке, и практически каждый день приходилось засиживаться до глубокой ночи, а её остаток - заниматься всё тем же дома или где-то ещё. Имтизаль и так уже привыкла работать сверхурочно, теперь же её организм постепенно начинал сдаваться, и поняла она это, когда случайно уснула за рулём по дороге на работу и въехала в грузовик. На ремонт у неё уже не было ни времени, ни сил, но она не сильно расстроилась и продолжала ездить на побитой машине.
   Они с Оуэном вели дело об убийстве десятилетнего мальчика. Его изувеченный труп нашли в здании под снос, но тело было настолько изуродовано огнём, что экспертиза практически ничего не выяснила о тонкостях истязаний ребёнка.
   Там же были найдены следы крови, грязные обрывки скотча и верёвок, предполагалось, что ребёнок был изнасилован. Он исчез 30го августа, тело было найдено 2го сентября. Дата смерти - 1ое сентября.
   Ими сразу прониклась делом. Оно ей нравилось, и ей впервые за всю службу стало действительно легко вложить в расследование душу, потому что с первого же взгляда на труп она поняла, что он будет не последним. Ей не нужно было допрашивать родителей покойного мальчика, она знала, как работает этот механизм, знала, что жертва была выбрана случайно, тщательно подготовлена, и не может быть ни одного человека, способного дать верную наводку. Она осталась вместе с экспертами осмотреть тело, осмотреть местность, пока Оуэн допрашивал свидетелей, и очень быстро составила примерный портрет убийцы, оценила степень его квалифицированности и возможное дальнейшее поведение. Она знала, что Оуэн идёт по ложному пути, но не брала на себя право сказать ему об этом. Она только старалась не привязываться слишком сильно к своему маньяку, трупу и следствию, потому что подозревала, что в скором времени ни у кого не останется сомнений в том, что ребёнок - жертва серийного убийцы, и тогда, скорее всего, в расследования вступит другой отдел, а может быть, им даже заинтересуются федеральные криминалисты.
   Ими вышла из дома и немного посидела в соседней кофейне, рассчитывая дождаться того, как разъедутся все служебные машины, разойдутся любопытные и единственным свидетельством чего-то неповседневного останутся ленты, огораживающие территорию. Тогда можно было бы оценить шансы пронести туда тело незаметно, шансы никого не встретить и ситуацию на улице в целом, но времени было слишком мало: новые убийства могли произойти когда угодно и дело могли отобрать когда угодно. Ими уже даже мысленно строила себе романтические перспективы их общей с маньяком тайны: только он и она будут знать, что он, на самом деле, в тот же день собирался совершить убийство, а после ещё, и его охарактеризуют всего лишь как убийцу несовершеннолетних и, возможно, педофила, возможно, даже найдут психические отклонения, но совершенно точно не назовут маньяком. Она впервые задумалась о себе, как о преступнике, впервые подумала о том, что она сама вполне типический серийный убийца. Никогда раньше она не размышляла о своей жизни, как полицейский, теперь же даже стала прикидывать, какой срок бы ей дали, в какую тюрьму бы отправили и признали ли бы невменяемой. На какой-то момент она даже подумала о том, что было бы неплохо расширить коллекцию, она представила себе, как коллекционировала бы совершенных людей, создала бы целое подземелье, где для каждого человека был бы предусмотрен свой отдел, где бы хранилось не только его тело, но и его личные вещи, её картины, психологический отчёт, составленный ею, полицейский отчёт по следствию и все документы и всё-всё-всё, что ей удавалось найти о нём или создать для него. Это был бы своеобразный музей, единственным посетителем которого был бы его же владелец, и было бы замечательно поселиться там и выходить наружу только для того, чтобы заработать на еду, препараты, и оборудование и чтобы найти новый экспонат. На какую-то долю секунды где-то неосознанно и глубоко у неё вынырнула и снова утонула мысль, или даже подобие мысли, о том, что можно было бы пополнять коллекцию и несовершенными людьми, можно было бы убивать простых маргиналов, которых никто бы не стал искать, и тогда количество тел, наконец-то, выросло бы существенно. Подумать об этом всерьёз она бы никогда себе не позволила и не опустилась бы до того, чтобы осквернить святую для неё память о тех, кем жила, банальными экспериментами в хирургии и мумификации.
   Итак, она быстро определила, что хоть один свидетель произошедшего должен был быть, и торопилась проверить свою теорию, но Оуэн уже вызывал её для повторного осмотра тела. Оуэн всегда выполнял всю коммуникабельную часть работы, общался со всеми помощниками процесса и свидетелями, но к патологоанатомам всегда отправлял Имтизаль. Среди них была Диана Кэмпбэлл, один из самых проницательных и внимательных специалистов, она потрясающе знала своё дело и консультировала чуть ли не весь отдел. Если только к ней подходили за советом, что делали только в крайних случаях, потому что выглядела она почти так же холодно и удручающе, как и Имтизаль. Они мыслили на одной волне, работали на одной волне и очень легко нашли общий язык: меньше слов, больше дела. Диана всегда разрешала Ими самой провести осмотр и очень одобрительно относилась к её молчаливости, поэтому Оуэн всегда отправлял свою напарницу в лабораторию одну. Так работа действительно шла быстрее, при других полицейских Диана чувствовала себя неуютно, думала медленнее и закрывалась в себе, и они от напряжения начинали пропускать важные детали, поэтому к ней очень редко кто обращался напрямую. Разве что Имтизаль принципиально общалась только с ней.
   Сейчас на это не было времени, и Ими пыталась как-то увильнуть от распоряжения начальника, но ей ничего не удавалось, и тогда ей пришлось без намёков и туманностей сказать Оуэну, что она практически уверена в ещё одном трупе. Она уверяла, что здесь в районе или где-то по пути от района Милзов - родителей мальчика - должно было произойти ещё одно убийство. Оуэн доверял её интуиции, поэтому согласился помочь организовать обыск, но нигде ничего не было найдено. Дело пахло провалом, но Ими настаивала на своём, и в конце она даже поделилась с Оуэном своей теорией последующих убийств. Эйфория от самого процесса изувечивания тела никогда не застаивалась в Имтизаль дольше, чем на один день, из этого она делала вывод, что уже сейчас или, в крайнем случае, завтра, вошедший во вкус маньяк найдёт новую жертву.
   Дело стояло, потому что ни на следующий день, ни через день ни одного нового убийства не произошло. Имтизаль была в недоумении. У неё не было никаких сомнений в своей правоте, поэтому несоответствие действительности она объясняла чем угодно, но только не своей ошибкой. Она пробила по базе всех педофилов, выпущенных на свободу, насильников и убийц несовершеннолетних. Работы предстояло много, и не было никакой гарантии её результативности.
   На следующий день после обнаружения трупа Ими вспомнила про Дэвида и его брата и впервые за последние пять месяцев вышла на контакт. Она ещё раз поговорила с мальчиком, тот честно признался, что никого странного не замечал ни тогда, ни теперь, за всё это время никогда ничего подозрительного не происходило ни с ним, ни с кем-то ещё в школе. Ими снова съездила в тот хлев, узнала у местных, не приезжал ли туда кто-нибудь, осмотрела местность, потом снова осмотрела дом, в котором нашли обугленное тело мальчика, потом снова съездила к Диане, потом сравнивала фотографии и личные дела брата Дэвида и убитого ребёнка и вернулась к Оуэну ни с чем.
   За остаток дня она объездила девять домов, владельцы которых потеряли сына: то мальчик не вернулся домой после школы, то сбежал, то ещё что-то. Два мальчика пропали относительно недавно, остальные - пять лет назад и раньше. Один из недавних детей очень часто сбегал из дома и не скрывал своих связей с плохими компаниями, второй был послушнее, но его окружение тоже казалось сомнительным, потому что среди его друзей были даже 40летние мужики. Именно этими мужиками и решила заняться Имтизаль. Навещать их было уже слишком поздно, но она, всё же, рискнула. Она вернулась домой практически ни с чем: ни Сэма, ни Джона - друзья пропавшего ребёнка - она не нашла. Но Ими не отчаялась и посвятила ночь поиском информации в базе. Она узнала, что у Джона были дети 15 лет назад, но две дочери, но они утонули, когда семья отдыхала в Коста Рике. Жена его вскоре бросила, Джон уволился и уехал из Сиэтла. Он жил в городе всего год и числился безработным. Сэм казался не менее странным, о его прошлом ничего точного сказать было нельзя, потому что он байкер и до недавних пор вёл кочевой образ жизни.
   На следующее утро, заводя машину, Ими услышала странный шум в соседнем доме, туда сбегались люди, и там происходила непонятная возня. Ими ещё тоскливо размышляла, стоит ли ей, представителю закона, влезть туда, к людям, и убедиться, что ей там делать нечего, или не стоит тратить времени на ерунду и пора выезжать со двора, когда к ней в окно постучали. Она опустила стекло и ожидающе всмотрелась в подошедшую женщину.
   - Ты же из полиции?
   - Да.
   - Там нашли труп. Боятся вызывать полицию.
   - Почему?
   - А кто хочет с ними говорить, - женщина перешла на арабский, - скажи им, что ты труп нашла.
   Ими вышла из машины и направилась вслед за женщиной в подвал, где уже у входа чувствовался тухлый запах разложения. В подвале уже никого не оставалось кроме Имтизаль, все соседи быстро разбрелись, чтобы не участвовать в опросе. Женщина тоже хотела уйти, но Ими остановила её.
   - Я ничего не знаю, не я тело нашла.
   - А кто?
   - Не знаю, кто-то из них, - она нервно молчала, смотря Ими в глаза, потом продолжила. - Да если бы кто-то что-то знал, сказали бы тебе.
   Ими покачала головой.
   - Сказали бы. Я бы сказала. Но нет, никто никого не видел.
   - Мне позвонить?
   - Да, как будто ты нашла труп. Я не хочу, не надо меня ввязывать.
   - И потом самой вас допросить?
   - Зачем допрашивать...
   - Неофициально, - она помолчала, всматриваясь в глаза женщины, - и без соблюдения ваших прав.
   - Не надо меня запугивать. Можно подумать, когда-то кто-то соблюдал наши права.
   - Ты уже запугана.
   - Я только знаю, что он дворник.
   - И я.
   - Не очень общительный и...
   У Ими резко взвыл мобильник.
   - Да, сержант Малкольм.
   - Ты уже в пути? Тут кое-что интересное нашлось.
   - Я обнаружила труп.
   - В смысле.
   - Мёртвое тело.
   - Я понял, но как обнаружила? Где?
   Она назвала ему адрес и снова посмотрела на женщину.
   - Тебя как зовут?
   - Сержант Джафар.
   - Слушай, Джафар, ты же знаешь, как тут дела обстоят. Его не стал бы убивать никто из наших, но на многих наших это легко повесить. Никто не будет разбираться, он всего лишь одинокий мужик, у него даже квартиры своей нет. Поэтому никто не хочет в лишний раз привлекать к себе внимание.
   - И ты?
   - И я, мой муж уже сидел.
   - Ваш побег уже привлёк внимание.
   - Чьё?
   - Моё. Я видела, кто выходил, запомнила и найду.
   - Давай мы сами разберёмся, ладно. Через тебя.
   - Я не в вашем участке. Не я буду вести дело.
   Она, всё же, уступила женщине, вызвала полицию и сказала, что сама обнаружила труп, но паранойя соседей и их упрямое нежелание попадать в поле зрение сотрудников правоохранительных органов заставили и саму Имтизаль отнестись ко всему подозрительно, поэтому она, всё же, задержалась на месте преступления до приезда группы и осмотрела труп. В нём не было ничего примечательного, неумело было порезано горло двумя кривыми ударами и проткнуто третьим, по всей видимости, преступник слишком боялся оставить мужчину в живых и слишком мало знал об убийствах. Ими стало неприятно тяжело от воспоминаний о том, как она сама оставляла точно такие же порезы на Кевине, имитируя неопытность Оливии. Она часто видела такие порезы. Точнее, она практически никогда не видела другие. Само тело было прилично побито, пол-лица потемнело и обмякло, потекло от внутреннего кровоизлияния, вероятнее всего, работал новичок, возможно, слабее и хилее покойного, который ещё пытался оказать сопротивление, хоть и, вероятно, не был вооружён. А может быть, произошла обычная разборка между малоимущими людьми, и, вероятнее всего, виновник произошедшего жил по соседству. Возможно, соседи его покрывают, поэтому и прячутся за Имтизаль. Её здесь не любили, её сторонились, но каждый раз, когда возникали проблемы с законом, все старались связаться с ней, почему-то у всех была неистребляемая вера в то, что Имтизаль проявит к ним больше участия, чем другие полицейские.
   Оуэн нашёл среди родственников Милзов одного парня лет 30, который никогда не был в хороших отношениях с семьёй и который не славился хорошей репутацией. Он дважды был задержан в молодости за хулиганство, лечился в диспансере от наркозависимости, часто пьянствовал, мешался в плохих компаниях и привлекался к суду за драки. Однако никогда серьёзных проблем с законом у него не было. Зато были проблемы с деньгами, и он за пару месяцев до инцидента названивал двоюродному брату - отцу мальчика - и просил оказать финансовую помощь, получал отказ и, под конец, крепко поссорился со всей семьёй. Он жил в Филадельфии, но накануне исчезновения мальчика приезжал в город. Об этом никто не знал, новость всплыла случайно, потому что один друг семьи сообщил, что видел Алана - того самого родственника - в Hilton пару дней назад. С Аланом связались, и как выяснилось, он уехал обратно ещё 2го сентября. Оуэн предложил начать копать под него, но Ими всё не сдавалась и позже, ничего не говоря начальнику, стала перерывать базу данных в поиске убийств несовершеннолетних. Это ничего не дало, все прежние убийства были раскрыты, преступники ещё сидели или уже даже погибли и совсем точно не были серийными. Тогда у неё появились подозрения, что убийца мог приехать из другого города, и она дошла до того, что связалась вечером с Каримой и попросила о разговоре с Кэмероном. Он согласился помочь и пробить по базе все подобные преступления по стране за последние 5-10 лет, потом ещё немного помучил её щепетильными расспросами о деле, рассказал о своей работе и снова предложил ей перейти к федералам. Но в целом, всё прошло неплохо, и Ими даже испытала некоторое облегчение. Её беспокоило больше всего то, что Сэма и Джона никак и нигде не удавалось найти.
   Спать она не могла, с неврозом ожидая ответа от Кэмерона, поэтому решила не тратить ночь понапрасну и поехала к Рэйнольду, по пути думая также о том, что, возможно, очарование от любви подарит ей вдохновение для расследования.
   Она как обычно забралась на чердак, и почти сразу поняла, что в нём что-то изменилось. Плохо пахло. Странно пахло. И очень скоро Имтизаль нашла источник ароматических нововведений в атмосферу интерьера: семь плотных свёртков. Ей даже вскрывать их не требовалось, чтобы понять: внутри них - части тел. Все свёртки лежали вместе, завёрнутые в несколько полиэтиленовых мешков вместе с перебивающими запах маслами, так они могли лежать на чердаке ещё очень долго, прежде чем аромат гниения перебрался бы на нижние этажи и хозяева обнаружили бы страшную находку. Вряд ли они бы сами стали держать у себя в доме такие нарушители гигиены. Оставалась главная проблема: что делать с телом.
   Пробраться в дом никогда не было просто: сигнализация, датчики движения, камеры наблюдения и соседская совершенная система охраны. Ими приходилось непросто, пока она долго и нудно ползала в камуфляже. Камеры ночного видения работали не очень чётко, и тёмная фигура Имтизаль выделялась на фоне только во время движения, поэтому приходилось перемещаться очень медленно. Здесь поблизости нигде не жили простые люди.
   Уходить было также сложно, поэтому привлечь внимание домочадцев к чердаку и незаметно сбежать было практически нереально. Оставалось только попытаться проникнуть в дом и отключить электричество, но и тогда не было гарантии, что хозяева дома догадаются обратить внимание полиции на чердак, где был шум. Но если передать дело в руки полиции, то можно допустить какую-то ошибку и самой оставить следы. Паника начинала разгонять адреналин к сердцу Имтизаль, которая стала уже задаваться параноическими вопросами, почему тело было спрятано именно здесь и не мог ли его убийца знать о её связях с этим домом.
   Ей очень нужно было поговорить с хозяевами, и она совершенно точно не хотела, чтобы это делал кто-то ещё.
   Она решила взять всё в свои руки.
   Сначала Имтизаль ещё раз тщательно осмотрела чердак и, в частности, место, где нашла труп. Если только можно что-то осмотреть тщательно с фонарным светом. Потом она проникла в жилую часть дома, убедилась, что все спят, и проверила записи с камер слежения. Отсутствовала запись от 31го августа, вернее, она была неполной: промежуток с 3 ночи до 4 утра отсутствовал, вероятнее всего, в это время камера просто была выключена. Вероятно, преступник проник в дом так же, как проникала всегда Имтизаль, отключил изнутри систему сигнализации, датчики движения и камеры, и уже спокойно втащил в дом свою ношу, а при выходе снова всё включил. Возможно, он даже отключил всю подачу электричества, поэтому хозяева, даже если бы заметили, что запись велась дважды, а не непрерывно, как обычно, объяснили бы всё системным сбоем.
   Тогда Ими решила пока заняться своим участием и стала внимательно проверять, не заметна ли она на записях, просмотрела более ранние, пытаясь найти своего конкурента, и в итоге решилась удалить всю историю. Возможно, тогда владелец дома придал бы происходящему внимание. Осталось придумать, как освободиться от дела о мальчике и подстроить всё так, чтобы новое дело досталось именно ей. Ни один серийный убийца её более не интересовал.
   Об этом она думала весь остаток ночи. Везение определённо стало её подводить, и, чтобы как-то успокоиться и собраться с силами, Имтизаль поехала в лес. Она размышляла о своих перспективах, проводя привычные процедуры освежения с Джексоном, когда вдруг её осенило, что именно сейчас находиться по ночам не дома - не самое лучшее решение, ведь в её доме совершено убийство, там должна дежурить полиция, а соседи - особенно внимательно друг к другу. Они будут склонны поверить во что угодно, кроме мужчины, у которого Имтизаль могла бы провести ночь. Она была готова впасть в отчаяние, осознавая, что везение обернулось против неё. Если бы рядом не было Джексона и Амелии, ей бы не удалось сохранить спокойствие и не поддаться приступу паники. Если бы так шло дальше, однажды ей могло бы не повезти настолько, что внимательный турист решил бы выкопать яму для костра прямо на люке и нашёл бы подвал. Нужно было что-то срочно делать.
   На следующий день так и не поступило звонков из дома с сюрпризом, зато Имтизаль получила выговор от Оуэна за безделье. Днём Кэмерон прислал ей по почте огромный список дел по убийствам совершеннолетних, обжигании тел, педофилии и не найденным маньякам, и чтобы как-то отвлечься от тяжких раздумий, Имтизаль разбирала их, пытаясь найти связи с их мальчиком. Её метало из стороны в сторону, от убийств до двух пропавших таинственных мужчин, от них до поручений Оуэна, и всё это нужно было делать параллельно и системно. Оуэн как назло много стал за ней следить, раньше, когда он принимал мало участия в расследовании и дарил Имтизаль свободу, было намного легче. Теперь Ими со всей этой помощью ощущала себя куда более беспомощной, чем раньше.
   Ей нужно было увидеть Рэя, ради этого она была готова пойти на многое. Оуэн отправил её на место убийства, пока сам он собирался ещё раз переговорить с учителями мальчика, но Ими снова его ослушалась. Она отправилась искать Рэя, только он мог вернуть ей веру в себя и желание жить.
   Ими вычислила его по телефонному звонку: он гулял в Центральном Парке, туда же и устремилась Имтизаль. Он был без охраны и почти всё время говорил по телефону, медленно прохаживаясь вокруг пруда и особенно долго задержавшись на мостике через канал, поэтому смотреть на него и остаться незамеченной самой было совсем не трудно. Но как только им пришлось разойтись, всё снова погасло, померкло, и сил в Ими осталось будто даже меньше, чем до встречи.
   Тогда она пошла на крайний риск: сказала Оуэну, что у неё предчувствие, что он должен ей довериться снова и что она должна кое-что проверить, и кое-чем был дом соседа Рэя. Оуэн сопротивлялся недолго, он всё ещё верил в её чутьё, несмотря на явную тень, которой недавние провалы пропитали и покрыли репутацию её интуиции.
   Ей открыли не сразу и не сразу поверили, что она из полиции, ей пришлось повторить все те же методы убеждения, что и с Амелией, с одной лишь разницей: Том Блэк действительно проверил сайт департамента, позвонил в диспетчерскую и убедился, что сержант Джафар не только существует, но и сама стоит сейчас перед ним.
   - Ваша паранойя оправдана?
   - Простите?
   - Вы кого-то боитесь?
   - А должен?
   - Да, раз так не доверяете полицейским.
   - Вы не обижайтесь, просто это всё слишком странно... у меня дети маленькие, всегда хочется быть уверенным, вы должны понять. Так а в чём... проблема?
   - У вас есть сын?
   - Да, есть. Он что-то натворил?
   - Нет. Где он сейчас?
   - Дома, уроки делает. Позвать его?
   - Да, пожалуйста.
   - Кевин! Простите, - Том отошёл к лестнице и крикнул наверх, - Кевин! сынок, спустись на минутку.
   Сверху послышались шаги.
   - Но... а в чём дело?
   - Да, пап.
   - С тобой хочет поговорить офицер.
   - Здравствуйте, мэм.
   - Здравствуй. С тобой не говорили чужие люди?
   - Когда?
   - Недавно.
   - Нет.
   - И не следили за тобой? Друзьями?
   - Нет, не замечал. А что-то случилось?
   - Нет, - она посмотрела на Тома.
   - К нему больше нет вопросов?
   - Нет, спасибо.
   - Кевин, возвращайся к себе, спасибо.
   - Да, пап.
   - Так а в чём проблема? Что-то угрожает моему сыну?
   - Я веду расследование убийства мальчика. Мне кажется, оно не будет последним.
   - Вы думаете, Кевин в опасности? Но почему именно он?
   - Не знаю. Я видела вашего сына, и... - она пожала плечами, - паранойя, интуиция, называйте, как хотите.
   - Это очень странно.
   - Мой начальник также думает.
   - Вы одновременно ведёте... разные пути?
   - Да.
   - Часто?
   - Да.
   - И часто вас подводит интуиция?
   - Никогда.
   Молчание.
   - Моя мама живёт в Нью-Йорке, может, отправить Кевина к ней на время?
   Ими осматривала комнату.
   - А мне можно подняться в комнату Кевина?
   - Да, конечно.
   Они поднялись на второй этаж и вошли в комнату ребёнка, Ими недолго осматривала полки и выглядывала в окно, прежде чем вышла в коридор и перешла к тому, ради чего пришла.
   - У вас ведь ещё этаж?
   - Да, но там ничего нет, только чердак.
   - Вы туда не поднимаетесь?
   - Уже года два туда никто не заходил.
   - Если можно, я бы поднялась.
   - Там очень пыльно, вы запачкаетесь.
   - Ничего.
   Дальше всё шло по плану. Наверху уже даже Том почувствовал запах.
   Дело доверили не Имтизаль.
   - Всё это слишком странно, - сказал Том, когда Ими уже собиралась уходить и прибывшая на место группа отвлеклась от них. - Что-то происходит в нашем районе.
   - Что?
   - Селина Далахар повесилась неделю назад, а её дочь в тот же день разбилась на машине. Вы бы сказали, что это нормально, мол, мать не выдержала горя. Но Селина не могла знать о смерти дочери, понимаете, в том-то и дело, что всё стало известно после того, как она повесилась. Теперь у меня на крыше труп, - он трагично вздохнул, и его густые, живые брови рванули вверх с таким отчаянием, что Ими даже немного смягчилась в глубине души. - Ваша интуиция не зря привела вас к нам.
   - Наверное.
   - Я всё же отправлю сына в Нью-Йорк.
   - Больше нет ничего странного?
   - Сосед у нас странный. Здесь все живут люди не бедные, но с охраной - только он. Явно в криминале замешан. Но вряд ли он стал бы прятать трупы у соседей.
   - Вряд ли.
   Она знала, что не стал бы.
   Потом ещё предстоял разговор с Оуэном и Рамиресом, и Ими пришлось придумывать стратегию, якобы она осматривала место преступления, потом ездила в окрестностях пути от дома Милзов до злополучного строения, проезжала мимо школы Кевина, видела его, и что-то в ней защемило поговорить с ним и его родителями. В конце концов, она ведь много чего перепробовала: пробивала всех педофилов и маньяков, всех пропавших детей за последние 15 лет, теперь уже решилась проводить случайные опросы. Хоть что-то должно было принести результат. Эти мало-логичные объяснения никто не любил, но все к ним привыкли за годы работы с Имтизаль, поэтому только вздохнули и отпустили её.
   Алан всё отказывался приезжать, отмахиваясь какими-то делами, для официальной повестки не хватало улик, и Оуэн уже собирался сам выезжать в Филадельфию. Поначалу он хотел взять Ими с собой, но потом придумал ей занятие в городе и решил уехать на следующий день один. И на следующий день, наконец-то, было найдено новое тело ребёнка, и Алана пришлось на время оставить в покое.
   Это был мальчик 13ти лет, внешне очень похожий на первого и живший в том же квартале. Его тело было обожжено меньше и только частично, и теперь не осталось никаких сомнений в акте изнасилования, причём, как отметила Диана, деревянным предметом. Этот предмет Ими вскоре обнаружила: ножка стула лежала в углу помещения вместе с остальными обломками. Она тоже была обожжена, но на ней осталось немного различаемой экспертизой крови ребёнка.
   - Как думаешь, сколько ему может быть лет?
   - 36.
   - Почему именно 36?
   Ими пожала плечами.
   - Они учились в одной школе. Наверное, он живёт недалеко или даже учился там же. Надо бы расспросить учителей, не помнят ли они закомплексованного гея. Или у которого просто ничего не получалось с девочками и были проблемы с мозгами. Я поеду в школу.
   - А я в свою клинику.
   - Да, правильно, может, он уже там лечился.
   Но ещё до поездки в свою клинику она заехала в одну частную, небольшую, в пригороде, Имтизаль слышала о ней, потому что один из её бывших пациентов уже имел дело с полицией в этом году. Ими туда тянуло с самого начала. Её встретили неодобрительно, скептично, всеми способами намекая на продуктивность лечения и на безобидность пациентов, но Имтизаль всё равно настаивала на просмотре историй болезни гомосексуалистов и педофилов, которых в клинике лечилось всего четверо. Без ордера ей не соглашались даже назвать их имена. Ими уже готова была взвыть от отчаяния и сожаления о том, что приехала без Оуэна на задание, требующее столь высоких коммуникативных навыков, но ей помог случай. Разговор уже близился к направлению гостя к двери, когда внезапно в комнату влетел напуганный интерн, и врач убежал следом за ним. Ими поняла, что в больнице случилось что-то особенно ужасное, и она сразу резко вспомнила своё детство и парня, пытавшегося её убить, и представила себе, как и тогда всполошившиеся врачи, интерны, медсёстры, санитары - все, бегали и суетились в попытках найти ребёнка.
   Персонал был безумно встревожен присутствием Имтизаль, врачи пытались сделать всё, чтобы информация об инциденте не дошла до неё, но им это не удалось, они не заметили, как она подкралась к двери сестринской и подслушала разговор о случившемся. Так Имтизаль узнала, что один из шизофреников стационара покончил с собой, и не преминула воспользоваться этим для давления на врачей. Запугав их до красноты ушей, она пообещала, однако, не поднимать вопрос в участке, и они безропотно согласились на полное сотрудничество, показали ей все интересующие её истории болезней и даже позволили побеседовать с одним из пациентов, но всё было без толку: двое постоянно находились на территории клиники, двое могли предоставить алиби. Ничто её уже не держало в больнице, хотя она чувствовала, что юный самоубийца как-то связан с ней, но не было ни одной здравой причины подозревать его в произошедшем. Она попросила отправить ей по почте истории болезни всех гомосексуалистов за последние 20 лет и поехала в свою клинику.
   Она снова вспомнила парня, который пытался её убить. Всю жизнь она помнила о нём, думала в определённые моменты и теперь она впервые решилась узнать у своих бывших врачей его имя и его судьбу. Ей сказали, что его выписали через пять лет после того, как она ушла с ранчо, что он ещё некоторое время наблюдался в клинике и что он совершенно точно не гей и не импотент. Более того, он женат и растит двух сыновей. Её предчувствие снова её подвело.
   Тогда она стала расспрашивать о триаде симптомов, не наблюдалась ли она у детей за последние 20-30 лет. Ей показали истории болезни всех заинтересовавших её пациентов, а также всех импотентов и гомосексуалистов, и как раз когда она закончила рассматривать дела детей, склонных к пиромании, ей позвонил Оуэн и сказал, что есть два подозреваемых, которых следует проверить. Один окончил школу 16 лет назад, другой - 21, у обоих неустойчивая психика, оба часто наблюдались у специалистов, и оба были отшельниками и аутсайдерами в своих классах. Ими пришлось оставить разбор пациентов и поехать на допрос младшего подозреваемого.
   Тони Сойер, он жил один уже девять лет. У него не было высшего образования, он работал на мясокомбинате и общался с людьми так же неуверенно и беспомощно, как и в детские годы. Имтизаль нагнала на него ужас. Он не решался смотреть ей в глаза, постоянно покачивался и теребил в руках свою одежду и жутко расстроился, когда понял, что у него нет алиби. Он с большой неохотой рассказывал о школьных годах, он обо всём рассказывал с неохотой и даже представить себе не мог, насколько Имтизаль понимает его нежелание говорить. Она ещё немного помучила его психологическим давлением, рассказала про убийства детей, известные следствию детали насилия и свои подозрения, довела его чуть ли не до слёз и, наконец, покинула его дом. Саймон Робертс, которого допрашивал Оуэн, напротив, многого добился после школы, у него был свой магазин спортивного инвентаря и даже, казалось, друзья. Он выглядел куда солиднее Тони, смелее и увереннее, но и у него не было алиби на день исчезновения ребёнка. Об этом Имтизаль узнала по телефону, когда возвращалась в участок, чтобы проверить там кое-какие данные о Тони и Саймоне, но она чувствовала, что оба они не имеют никакого отношения к делу, и ей следовало бы вернуться в клинику и продолжить искать истоки там. А ещё ей следовало, наконец, найти Джона и Сэма.
   Оуэн ещё не вернулся, поэтому она воспользовалась куском внезапно свободного времени, чтобы продолжить поиски. С Сэмом так ничего и не вышло, зато она узнала, что вчера Джон расплачивался своей кредитной картой в Сиэтле. Он вернулся домой. Оставалось выяснить, когда. Она позвонила в окружной департамент Сиэтла и запросила у них информацию об убийствах несовершеннолетних детей. Ей обещали дать ответ в течение часа. В этот час она пыталась выяснить, почему за последние три месяца Джон решил воспользоваться своей кредиткой только вчера. Он купил золотые серьги с изумрудом, Ими связалась с его бывшей женой, но она понятия не имела о возвращении супруга и добавила, что о золотых серьгах с изумрудом она бы точно не забыла. Тогда Ими связалась с ювелирным магазином, и тогда всё стало проясняться: покупатель не был Джоном. Потом пришёл ответ из Сиэтла: за последний месяц не было ни одного убийства несовершеннолетних, зато пропало шесть мальчиков, четверо из неблагополучных семьей или сироты. Почти сразу после того, как Ими дочитала материал, ей позвонили и сказали, что нашли Сэма.
   Сэма нашли рыбаки в её лесу. Его тело настолько опухло и выцвело от времяпровождения в воде, что прошло бы немало времени, прежде чем в погибшем опознали бы Сэма, но, к счастью, в его в кармане были найдены водительские права. Ими отправилась к родителям его малолетнего друга, но они ничего не знали о смерти мужчины и вряд ли были бы причастны к ней. Круг был близок к тому, чтобы замкнуться навсегда.
   - Когда вашего пацана-то первого убили?
   Имтизаль тухло поднималась в здание департамента, когда к ней обратился младший сержант Купер, докуривающий сигарету и тоже возвращавшийся в отдел. Ими хотела пройти мимо, как всегда, но он выглядел так невозмутимо и так безобидно, что она даже решилась ответить, неуверенно и осторожно.
   - Первого сентября.
   - А нашу бабулю второго.
   Молчание.
   - Где?
   - На Уайтон-стрит.
   - Как?
   - Побили её, и сердце не выдержало, - он вздохнул, но скорее с усталостью, чем с сожалением. Никто не любил вести дела, связанные с людьми преклонного возраста. - И кто может убивать стариков и детей.
   Молчание.
   - Маньяк.
   - О да, больной дебил.
   Она очень странно посмотрела на Купера. Он покосился на неё, прищурился, сильно затянулся дымом сигареты, откинул окурок в урну, но не попал и скривился, чтобы выдохнуть дым в обратную от Ими сторону.
   - Да нет, ты чего? Бабулю ограбили, привычное дело: и сумку забрали, и украшения. Она золото носила. И зачем они его носят, кого им соблазнять...
   - Где она живёт?
   - В китайском квартале где-то, я не помню. Джафар, ради Бога. Ты очень странная в последние дни.
   - Как её нашли?
   - Лежала на тротуаре. Сначала думали, что бомжиха, спит, пьяная. Жаль бабулю, обратили бы внимание вовремя, может, успели бы спасти. Сержант, не ищи связи с вашим пацаном. Ты чего.
   - Уайтон-стрит пересекает реку.
   - Да, бабуля, кстати, недалеко была.
   - Река вытекает за город.
   - По-моему, да, - он нахмурился. - Точно. Грабители могли скрыться на лодке.
   Ими рассеянно посмотрела на Купера с немым непониманием и торопливо вернулась в здание.
   Она подняла данные по всем смертям в городе за последние две недели и с тонной бумаг спешно понеслась домой, выводя уже уставшего от её странностей Оуэна из себя. Она не могла взять его с собой, чтобы всё объяснить, ему нельзя было видеть фотографии Рэйнольда, развешанные по всей квартире. Дома Ими всю ночь разбирала каждый инфаркт, каждый несчастный случай, отобрала двадцатку, подходящую под её теорию, и расставила на городской карте флажки на местах, где случилось происшествие, где оно могло случиться, где жила жертва, и так далее и так далее. Она закончила только к утру и сразу позвонила Оуэну, потом тщательно прибралась в квартире и спрятала всё, что могло напоминать о Рэйнольде. Она как раз заваривала себе кофе, когда Оуэн приехал. Он впервые к ней приезжал.
   - У тебя ужасный район. Почему ты не переедешь, ты же не так мало зарабатываешь.
   - Отдаю деньги родителям, - нехотя пробормотала она и оживлённо впилась глазами в Оуэна, собираясь с мыслями, чтобы рассказать свою версию. - Это серийный убийца, сэр.
   - Мы это уже проходили.
   - Нет... не то. Жертвы не детей, - она нервно увлекала его вглубь квартиры, - у него другая схема.
   - Я слушаю.
   - Смотрите, - она подвела его к карте, на которой острыми флажками, кнопками и лентами был построен лабиринт. - Первое убийство было 24го августа здесь. Корин Джонс, студентка. Сбил автомобиль и скрылся. Второе, в тот же день, - она указала на следующий флажок, - Мелани Смит, застрелили на улице. И так далее. Все убийства разные, поэтому их никто никогда не свяжет. Дела ведут разные департаменты. В этом система. Отсутствие единого мотива, единой техники, логики. Связь только в точности.
   - Ими, тебе надо взять отпуск.
   - Нет, я знаю! - она впервые так эмоционально говорила и так пылко смотрела ему в глаза, тщетно пытаясь найти понимание. Её тошнило от переутомления, хронического недосыпа, голода, перенасыщения кофеином, нервного возбуждения и тоски по Рэю. Сложно было не стать немного эмоциональнее, чем прежде. - Ни в одном преступлении нет шансов на раскрытие. Все они глухие. Здесь, здесь, здесь и здесь - самоубийство. Причем эти два не удивили родных. Здесь и здесь - несчастные случаи. Ещё два инфаркта. Одна передозировка.
   - Ты в своём уме? Ты хочешь все преступления в городе повесить на одного человека?
   - Не все, только 21.
   - А, ну раз только 21, то нормально.
   - Связь на карте.
   Он вздохнул и закинул голову.
   - О Господи, Джафар...
   - Каждое следующее убийство было напрямую связано с местом предыдущего. Сразу не заметно. Например, она, - Ими подняла со стола копию медицинского отчёта с фотографией молодой блондинки и нервно показала Оуэну, - работает здесь, живёт и погибла здесь. Сгорела в своей квартире. Но в день пожара она расплачивалась в магазине здесь. Чек в 15:40. Примерно в это же время там, в своей квартире, Дилан Нортон вскрыл себе вены. Видите? Как далеко этот магазин от её района? Её парень сказал, что она практически никогда сюда не ездила.
   - Всё это слишком странно.
   - Я знаю, но я уверена, что эти убийства связаны. А миссис Симонс? Про неё мне сказал Купер. С ней другая схема. Она живёт в китайском районе и почти не высовывается оттуда, но внезапно оказалась рядом с рекой Силвер, которая сегодня вынесла его труп, - она снова ткнула в карту, показывая место смерти пожилой женщины. - Может, её тело туда перетащили. Сэм, утопленник, дружил с пропавшим мальчиком. Возможно, мальчик тоже мёртв. У нас есть ещё два мальчика: Джереми и Дин. Потом, Ахмед, помните, я нашла труп? Здесь? Он связан с Моли Кольт, она встречается с парнем, который живёт в моём доме. Кстати, здесь её труп. А сама Моли, думаю, связана с нашим Джереми, потому что 30го августа вечером, в день похищения, она была в кофейне напротив дома, где мы нашли первое тело. Оттуда прекрасно виден дом. Может, она что-то видела. Я была в том кафе, там почти всегда пусто.
   - Должно быть что-то ещё. Чтобы назвать самоубийства и несчастные случаи убийствами.
   - Есть. В каждом из них - что-то необычное, - она подняла новое дело и протянула Оуэну. - Джек покончил собой, есть предсмертная видеозапись, где он всё объяснил. Но на третий просмотр я заметила, что у него расширены зрачки. Думаю, он был под наркотиком. Я звонила его близким, все как один уверяли, что он даже не пил никогда. Его могли накачать и заставить сделать запись. Сам бы он не смог, он из верующей семьи.
   - А экспертиза?
   - Нет, в крови ничего не нашли. Но, может быть, видео было сделано заранее, а потом он удерживал парня, сутки или сколько нужно, пока яд не вышел... или...
   Молчание.
   - Но зачем было насиловать и жечь мальчиков?
   Она пожала плечами.
   - Ввести полицию в заблуждение, сделать что-то оригинальное или...
   - И он может быть вообще не связан со школой.
   - Наверное.
   - И он подставлял кого-то.
   Оуэн рассматривал кипу бумаг, которые были разложены по столу, дивану, кровати и всем стульям, часть висела на стенах и стендах, и он медленно переходил от них к карте и обратно, всё больше и больше начиная верить в слова Имтизаль.
   - Ты маньяк, Имтизаль, ты знаешь?
   Это был особенный день, знаменательный, и Оуэн это понял, смотря ей в глаза, потому что впервые за годы работы вместе, он увидел, как она улыбнулась.
   - Но как ты додумалась? Когда ты успела всё это пробить?
   - Ночью.
   - Всё?
   - Нет. Не успела.
   Он вздохнул и снова начал рассматривать карту.
   - Это полное безумие. Я ничего не понял. Кроме того, что ты маньяк.
   Она молчала.
   - Значит, все жертвы никак с ним не связаны. Каждое убийство грамотно закрыто. Мы всё равно стоим на месте. Только стоим уже не 2 раза, а 22.
   - Его цель - не дать нам связать все трупы. Поэтому улики не в убийствах.
   - Логично. Они... - он перевёл взгляд на Ими, - он не думал, что мы будем расследовать самоубийства и несчастные случаи. Там он явно что-то пропустил. Там он не был бы настолько осторожен, ведь там не должна была работать полиция. Там незачем кого-то подставлять.
   Ими кивнула.
   - Ты умница, - он сделал то, чего не позволял себе никогда прежде и никогда после: резко подошёл к ней, обнял и поцеловал в лоб, - я займусь первой смертью. Наверняка там что-то не так.
   - Я попробую рассчитать схему.
   - Да, у тебя здорово получается мыслить, как псих. Попробуем остановить его раньше, чем он ещё кого-то убьёт.
   - Да, сэр.
   Оуэн попил кофе, немного посидел у карты, повозился с данными, которые были у Имтизаль, и выехал. Он вернулся через четыре часа и сразу с порога сказал, что нашёл человека, который заправлял автомобиль виновника несчастного случая незадолго до того, как его машину нашли брошенной в пригороде.
   - Но он ничего не помнит.
   - Поэтому жив.
   - Что у тебя?
   - Примерная схема.
   - Давай.
   Они подошли к стенду, на котором висел большой плакат, весь исчерченный маркером.
   - Вот.
   - Я не расшифрую, поясняй.
   - Я нашла четыре вида связи. У - место убийства первой жертвы близко к месту убийства второй. Ж - жертвы жили по соседству. С - вторая жертва могла быть свидетелем: в момент убийства была рядом. Д - живёт рядом с местом предыдущего убийства. Со знаком плюс - обратная связь. И он их чередует в этом порядке, - Ими указала в правый угол плаката, где было написано следующее:
   У
   У - С
   У - С - Ж
   У - С - Ж - Д
   С
   С - Ж
   С - Ж - Д+
   С - Ж - Д+ - У
   Ж
   Ж - Д
   - Может, всё сложнее, - неуверенно произнесла она, следя за Оуэном.
   - Значит, следующая жертва живёт рядом... - он вернулся к карте, - ты здесь всё передвинула.
   - Да, сэр, я кое-что исправила.
   Оуэн изумлённо рассматривал карту.
   - Что это. Спираль?
   - Похоже.
   - И она ведёт в район Уинстон. Что там?
   - Не знаю.
   - Значит, где-то здесь живёт тот, кого должны убить.
   - Или уже убили.
   - Есть знакомые, кто там живёт?
   - Нет.
   - И у меня нет. Кто там умер?
   - Деймон Олсен, выпил щёлочь.
   - Вчера?
   - Да, вечером.
   - Странности? Ну, кроме того, что нормальный человек пьёт щёлочь.
   - Она была в бутылке от минеральной воды.
   - В какой морг увезли?
   - Доктора Джефферсона.
   - Поеду, посмотрю, что у них.
   - А я туда.
   - Зачем?
   - Узнаю, нет ли новых убийств.
   - Хорошо.
   Дверь открыла Анна Олсен, дочь покойного Деймона. Она удивилась, увидев Имтизаль, сказала, что не ожидала интереса полиции к делу, но разрешила посмотреть квартиру. Ими выглянула в окно, рассматривая в него все здания, которые были видны вдали, потом задала Анне стандартные вопросы и продолжила осмотр, но ничего не нашла.
   Имтизаль хотела зайти к соседям, но Анна предупредила, что их никогда нет в это время дома. Их действительно не оказалось дома, но Имтизаль дождалась, пока Анна уедет, и зашла в пустую квартиру: взломать замок оказалось не трудно. В квартире не было ничего особенного, зато там Ими нашла телефонную книгу владельца, узнала его служебный номер и позвонила на работу. Он, Оливер Гордон, сказал, что действительно всегда работает допоздна и редко бывает дома, но вчера плохо себя чувствовал и никуда не выходил. Анна не могла об этом знать: они выходят всегда в разное время и редко пересекаются. Никто не мог об этом знать: он предупреждал только руководство. Ими спросила, не было ли у Олсен гостей вчера, но Оливер ничего, конечно же, не знал. Она оставила ему свой номер телефона на всякий случай и покинула квартиру.
   Оуэн был прав, они стояли на месте, и оставалось только ждать и пополнять карту, пока схема сама не выведет к разгадке спирали и к потере маньяка. Ими уже собиралась уезжать, когда ей внезапно позвонил Оливер и сказал, что знает парня из соседнего дома, он маньяк-параноик, и у него всегда вся квартира обставлена видеокамерами, может быть, в поле их видимости попала и парадная их с покойным Деймоном дома. Это было лучше, чем ничего, и Ими направилась к маньяку-параноику.
   Он работал в видеосалоне неподалёку и согласился отойти на полчаса, чтобы показать Ими записи. Его даже уговаривать не пришлось, его воодушевлению и энтузиазму не было предела, он, казалось, искренне надеялся на пользу обществу, принесённую его камерами, чтобы из статуса параноика перейти в статус осторожного человека и повторять: "Я же говорил". У него было семь камер, и одна из них выходила на улицу. Ими сказала, что он может идти, что она умеет обращаться с видеоаппаратурой, ничего другого трогать не будет и занесёт ему потом ключи, но он не унимался. Пришлось смотреть записи вместе с ним. Из всех входящих в дом было шестеро, кого приятель Оливера видел впервые, и Ими перекрутила запись снова. На втором просмотре она заметила, что один из гостей дома покинул его практически сразу, минут через десять. Это был мужчина неопределённого возраста, низкий, худой и сутулый, и, возможно, это был тот самый маньяк, которого она так мечтала найти. Счастливый хозяин записи сказал, что может посмотреть более ранние тоже и провести своё расследование, Ими устало дала добро, распечатала на его принтере фото подозреваемого и позвонила Оуэну. Даже если улика была достоверной, вероятность того, что она действительно могла пригодиться, была бесконечно мала.
   Имтизаль встретила патрульных и спросила их, слышали ли они что-нибудь о произошедшем, потом показала распечатку с камеры наблюдения, и они сказали, что видели этого мужчину полчаса назад, и согласились пройти с ней и показать, куда он зашёл. Она попыталась дозвониться до Оуэна, но он не брал трубку. Это был плохой знак.
   Она рассказала патрульным, что этот человек - серийный убийца, и что им неплохо бы быть начеку. Швейцар сказал, что мужчина зашёл в дом с девушкой, которая живёт в 342ой квартире. Медлить было нельзя. Имтизаль так и не дозвонилась до Оуэна, но вызвала подкрепление сама, сказала швейцару запереть все входы и выходы, и вместе с патрульными побежала на 5ый этаж, где была квартира. По дороге она позвонила в департамент, сообщила о последнем местонахождении Оуэна, которое знала, и очень кратко о том, что происходит с ней сейчас. Подкрепление спешило на помощь.
   - Стоять.
   Квартира была не заперта, и они быстро нашли в ней того, кого искали. Он был, казалось, очень удивлён, особенно увидев Имтизаль, и смотрел уже только на неё, приставляя лезвие к горлу девушки и направляя пистолет на гостей. Они послушались его приказа и остановились.
   - Не надо, Ими, опусти пистолет.
   Молчание. Она пыталась вернуть контроль над пониманием происходящего, прийти в себя и как-то среагировать.
   - Мы знакомы?
   - Нет, но я слал тебе подарки.
   Он пятился за стену, прячась за свою заложницу и царапая ножом её горло.
   - Я не получила.
   - Как же! Получила, но не взяла. Вызвала полицию. Ты такая недоверчивая...
   Он широко улыбнулся и подмигнул патрульным.
   - Там, на чердаке. Гниющая расчленёнка. Вот это была дилемма, наверное, да? Как сообщить полиции, что ты нашёл труп на территории дома, в который проник нелегально и без оправдывающих причин, - он рассмеялся. - Это самое забавное из всего, что я делал.
   Он снова рассмеялся и весело переводил взгляд с одного полицейского на другого.
   - Стойте там, и я не трону ни вас, ни её. Понятия не имею, как ты нашла меня, Ими. Аллах акбар, - он снова рассмеялся. - Ими, я давно за тобой слежу. С тех самых пор, как ты застрелила Алекса Коннора. Скажи, это из ревности или он чем-то мешал? А Рэйнольда Эддингтона ты когда убьёшь? Я уже полгода жду-жду, а то ты всё бегаешь за ним, следишь, вынюхиваешь что-то, охрану его проверяешь. Нет, подожди! Раньше! Сперва ты убила Кевина. Мне так понравилось, что я закосил под тебя, когда резал араба. Твои мальчики знают, что ты не коп и убиваешь людей?
   - Я при них вызвала подкрепление.
   - Служить в полиции и быть полицейским - разные вещи. Тебе ли не знать. Слушайте, ребята. Я её боюсь. Она меня убьёт, потому что я могу сдать её, и ей пожизненное дадут. Вы бы тоже держали ухо востро, как бы и вас не пристрелила. Ты ведь не выстрелишь, Ими? Если выстрелишь, они точно поймут, что я прав.
   На улице уже были слышны полицейские сирены.
   - Парни, вы слышали, что я говорил? Не стреляйте в меня. Я знаю много нужного для полиции. Я помогу вам стать детективами.
   - Кого ты убил первым?
   - Что, прости?
   - Автокатастрофа ведь не начало?
   - О нет, что ты. Мне даже интересно, что вы узнали обо мне?
   - О твоей географической системе.
   Он рассмеялся.
   - Сначала я просто убивал свидетелей. На меня наехал мужик в баре, унизил, в общем... я решил, что отомщу. Отомстил. Зарезал ублюдка, потом запаниковал, спрятал в лесу... потом меня шантажировал другой мужик. Я и его убил. Это видела Корин, и я сбил её на машине. А потом оценил траекторию и решил продолжить, у меня был план, Ими, как вывести всё так, чтобы разоблачить все твои грехи. Я и название себе придумал. Тенистый след. Тенистый, в смысле, что загадочный такой, ну, от слова тень, и как призрак нависаю над жертвой, как Дамоклов меч, а след, потому что убираю свидетелей. Круто?
   - Где первый мальчик?
   - Ты же его нашла. С него всё началось. Это я спрашиваю: что ты сделала с моим сладким красавчиком?
   - Только два мальчика?
   - Да. Мало?
   - Сколько всего убийств?
   - Думаешь, я считал?
   - Да.
   - 29, - он посмеялся, - а сколько вы нашли?
   - 23.
   - Ты потеряла целых шесть трупов, Ими. Да ещё и какой-то лишний мне приписывала. Будет чем заняться, когда я сбегу. Хотя... нет, думаю, твои парни умные ребята и не позволят тебе оставаться на свободе. Всё пошло немного не по плану, но мне так даже больше нравится.
   - И есть план, как сбежать сейчас?
   - Конечно, есть.
   И на этих словах она выстрелила. Он взвыл, роняя нож и пистолет и хватаясь за простреленную руку, девушка с криком отбежала в соседнюю комнату, а Ими выстрелила снова, в живот.
   - Сержант, бросьте оружие!
   Она удивлённо оглянулась и увидела, что пистолеты патрульных направлены на неё.
   - Простите, сержант, но вы арестованы.
   - За что?
   - Если он лгал, зачем тогда вы убили его?
   - Он жив.
   - Он умирает.
   Убийца корчился на полу и выл от боли, Имтизаль послушно положила пистолет на пол и пнула в сторону патрульных. Снаружи слышался суетливый шум вбегающей в дом группы захвата.
   - Он не умрёт, - она смотрела на патрульных и медленно подходила к подстреленному, - я ему помогу, - она присела рядом с ним, - много ли вы знаете о ранах?
   Она зажала рану на животе хрипящему маньяку, на самом же деле засовывая в неё пальцы, и он завыл громче и отчаяннее, второй рукой Ими незаметно подняла его пистолет, резко выставила руку в сторону полицейских и сделала два выстрела. Девушка снова закричала. Ими зашла за ней в комнату, вытащила на бойню и застрелила в упор, потом торопливо вытерла краем блузки оружие, вложила его в руку умирающего преступника и бегом кинулась к трупам полицейских. Группа захвата ворвалась в квартиру через секунду и застала труп полицейского, хрипящее тело умирающего подозреваемого, убитую заложницу и Имтизаль, сидящую на полу и зажимающую рану на горле ещё живого патрульного, который силился что-то сказать, но умер ещё до приезда скорой помощи.
   Задержание серийного убийцы, точнее, обнаружение его трупа, вызвало двоякие чувства в департаменте. Никто не мог отрицать облегчение и лёгкость от осознания того, что зло остановлено, но обстоятельства брали верх. Лёгкость и облегчение придавливались унынием и горечью ужаса произошедшего: в городе не только было убито около 30 человек, прежде чем полиции удалось вернуть контроль над порядком, но и сам "арест" был совершён не самым профессиональным образом: погибли двое сотрудников правоохранительных органов и заложница. Погиб и сам подозреваемый, а значит, не было никаких доказательств теории Имтизаль и никаких шансов найти остальные тела.
   Однако в течение следующих двух-трёх недель дело было полностью закрыто. В своём отчёте Имтизаль написала, что преступник был готов к появлению полиции, что она пыталась вести переговоры, но, услышав приближение группы захвата, преступник открыл огонь. Также она подробно и с некоторыми добавками от себя описала схему убийств и список жертв. Удалось найти того самого первого убитого, вернее, установить его личность: Роберт Коул, пропал без вести 23го августа. Его друзья подтвердили факт ссоры с покойным убийцей и сразу узнали его, увидев фото. Найти тело так и не удалось. Равно как и второй жертвы. Личность подозреваемого была установлена: Морис Холл, 39 лет, временно безработный, раннее владелец маленькой пиццерии в пригороде. Нашли его квартиру, раскопали всю его биографию и круг знакомств, и, в итоге, количество доказательств теории Имтизаль стало увеличиваться. Не все убийства удалось доказать, но большую их часть - да. По крайней мере, из ранее предполагаемых убийств осталось только 4, причастность покойного подозреваемого к которым так и не была оценена вероятностью хотя бы в 60-70%, зато были предположительно найдены ещё 5 убийств (не считая убийств Роберта и его друга), 3 из них были обоснованно приписаны маньяку. Ими сама перестала углубляться, когда были озвучены последние результаты расследования. Она сдалась уже тогда, когда убила маньяка, заложницу и полицейских. Далее дело её уже не интересовало. Она не чувствовала одухотворения, не чувствовала облегчения или умиротворения, напротив: теперь она чувствовала себя ещё более жалкой, опустошённой и беспомощной, чем раньше.
   Ими пыталась помочь найти пропавших детей, на которые случайно вышла в ходе расследования, чтобы отвлечься и занять себя чем-то другим. Она нашла Джона: он действительно уехал в Сиэтл два месяца назад, и один из пропавших детей был с ним. Мальчик категорически отказывался возвращаться домой, но Джона, вероятно, ждал суд, во всяком случае, эта история больше не интересовала Имтизаль. Остальных детей не удалось найти. Исчезновение брата Дэвида тоже ничуть не стало яснее.
   Имтизаль всегда ненавидела детей.
   Вторая волна расследования была осложнена ещё одним фактором: в дело вмешались федеральные специалисты и криминальные психологи. К Имтизаль никогда ещё прежде не было так много внимания, недоверия и сомнительного уважения одновременно, каждое её слово, каждую догадку и каждую улику проверяли по нескольку раз, особенно всех интересовала судьбоносность находки в доме Тома. Всё дошло до того, что Имтизаль даже попросили пройти тест на детекторе лжи, что вызвало скандал в департаменте, который впервые в жизни вышел не против аутичного детектива, а в защиту, но психологи прекрасно знали своё дело и пытались сломать её нерушимость кропотливым давлением. Всё закончилось тем, что Имтизаль сама проявила желание пройти тест и повторила все свои слова, облепленная датчиками и снимаемая на несколько камер. Её испытывали очень долго. Вспомнили всю её биографию, её лечение в клинике, её вынудили пройти новые собеседования с психиатрами, расспрашивали о смерти Омара, об истоках её желания служить в полиции, сверлили её, раздавливали её, уничтожали и потрошили, но так и не смогли пробить камень её невозмутимости.
   - Я не понимаю, чего вы добиваетесь. Если вы считаете её невменяемой и не годной для работы в полиции по состоянию психического здоровья, просто выпишите справку и отстраните её от дел, без всей этой лишней возни и издевательств над личностью.
   - Ну что вы, инспектор Рамирес, я не могу дать вам и прессе такое оружие против нас.
   - О каком оружии идёт речь?
   - Как же! У полицейского, который остановил серийного убийцу, отобрали значок из-за детского аутизма.
   - Она не аутист.
   - Вы меня поняли.
   - В таком случае, я не понимаю целей вашего визита.
   - Правда, инспектор. Правда и ясность - цель нашего визита.
   Однажды в участок пришли Том с адвокатом, одни из единственных, кто верил Имтизаль, по крайней мере, Том; его адвокат был из тех людей, по которым никогда нельзя понять, что они думают на самом деле. Адвокат сразу бросился Ими в глаза, и он тоже её заметил, хотя она стояла метрах в десяти от него, и кивнул ей с пониманием в знак приветствия, и она кивнула ему, и на какой-то момент ей стало не по себе, холодно, неуютно, как будто она увидела со стороны себя и при этом знала, что не она себя видит, а он её, полностью, насквозь, и ей показалось, что у него такие же глаза, как у неё, и что он сам такой же, как она, но вскоре он уже улыбчиво стал говорить что-то Тому, и она успокоилась и перестала бояться того, что он её понял. Она забыла его уже вечером, но ей стало намного спокойнее, хотя бы на один день.
   Потому что в остальные дни спокойствия было не много. Никогда ещё Имтизаль не испытывала столько глухой злости, отчаяния и беспомощности. То, что разрушало её сейчас, сильно отличалось от всей боли, которую ей приходилось пережить прежде. Отличалось тем, что сейчас источник раздражения был материальным, был, казалось бы, доступным для устранения, не вынуждал самокопания и молчаливого смирения, но Имтизаль всё равно ничего не могла сделать и была вынуждена покорно ждать, когда её сознание перестанут подвергать насилию и разводить там хаос беспорядка. Она чувствовала себя изнасилованной. Это было похоже на первый рабочий опыт, но с одной печальной разницей: это ментальное проникновение длилось не полчаса, не день и не два. Внутреннее расследование велось почти три недели, прежде чем ревизоры были удовлетворены. Хотя, вероятно, они не были удовлетворены до конца, но больше бороться со стойкостью Имтизаль уже не было смысла, и их подозрения начинали увядать и вымирать от нехватки питания. Инквизиторы - как их прозвали в департаменте - часто намекали ей на странность такого угрюмого настроения, когда остановлен серийный убийца, на что она как-то дала, всё-таки, ответ, выраженный словами и состоящий не из одного предложения:
   - Меня удивляет, что в ы не пребываете в депрессии, осознавая, что какой-то психопат убил больше 30 человек, - она немного помолчала и продолжила. - Вы когда-нибудь видели смерть напарника? При мне убили двух полицейских и заложницу. Я должна чувствовать себя героем? Не слишком ли много убийств для того, чтобы говорить горожанам "вы в безопасности"?
   Ей уже было всё равно. Она была настолько подавлена, что ещё меньше подвергалась атакам эмоций, чем когда-либо прежде, и эта её монотонная унылая бездушность помогла обмануть детектор лжи. И тем не менее, Имтизаль не чувствовала себя победителем. Она даже теперь, когда её оставили в покое, не испытала ни малейшего облегчения. Всё оставалось так, как и было месяц назад.
   Её не просто оставили в покое: в скором времени её повысили до сержанта первого класса. Оуэн через четыре месяца получил звание лейтенанта. Рамирес торжествовал.
   В тот же день, когда было закрыто дело, ей звонил Кэмерон и интересовался, помог ли его вклад, Ими снова его поблагодарила, призналась, что не помог, но что она справилась с расследованием. Он был восхищён, когда узнал тонкости, снова намекнул ей о федеральной службе, пригласил навестить их с Каримой, и на этот раз Имтизаль восприняла его беззаботную общительность даже не настолько уныло и нервно, как обычно. Потом началось внутреннее расследование, и Имтизаль предполагала, что Кэмерон нашёл способ помочь ей и отвлечь внимание отдела от её города, её маньяка и её самой. По крайней мере, сама она никогда не поднимала с ним эту тему и даже родителям не говорила о том, что её навещали федеральные криминалисты и психиатры.
   Всё оставалось в прошлом, но она по-прежнему испытывала гнетущую неудовлетворённость, смуту и горечь. Она пыталась забыть Мориса Холла, но факт того, что он знал о ней, о Кевине, об агенте Алексе и, главное, о её взаимоотношениях с Рэйнольдом, не давал ей покоя. Её не волновала его система, его расчётливость или что-то ещё. Её волновала собственная безопасность, которую было сложно представить, пока она, Имтизаль, не знала, где и в чём прокололась. Раз узнал Морис, могли узнать и другие. Она утешала себя только тем, что и всех других она так же быстро уберёт с дороги, как и убрала Мориса.
   Она почти не видела Рэя всё это время, только мельком и ненадолго, когда он обедал или был вне дома. Когда же в департаменте началась суета, Ими не рисковала выходить на охоту, опасаясь, как бы кто-то в это же время не охотился за ней. Однажды она провела целый час перед сном, метая красивые тёмно-серые ножи с матовой гравировкой и чёрными вставками в уже прилично изрезанную мишень. Ножами теперь заканчивался каждый её день, ножами и начинался. Она с тоской вспоминала Сан Франциско, Артура, лес и снова и снова возвращалась мыслями к Рэйнольду.
   Теперь следить за ней было уже некому, но после всего случившегося, после полиции в доме Блэков, после расчленённого тела на чердаке и после своего разоблачения перед теперь уже мёртвыми людьми, она не могла избавиться от параноического ощущения, будто за спиной кто-то стоит, и панически боялась отправиться к Рэйнольду привычным путём. Нужно было искать новый метод.
   Первое, что она сделала, почувствовав на себе гнёт контроля, - отправилась в зал и возобновила тренировки тхэквондо. Там, выбиваясь из сил и пытая своё тело, она старалась компенсировать беспомощность своей агрессии перед вышестоящими органами правопорядка и власти. Освободившись же от вечных тестов, допросов и проверок, она всё равно продолжала заниматься, всей душой надеясь, что бои спасут её от смятения и помогут отвлечься. Они действительно отвлекали, дарили ей новые поводы для злости: на тренировках бывали практически только мужчины, которые очень пренебрежительно относились к ней и которые, к её сожалению, были сильнее её. Едва над ней одерживали победу, начинались пошлые и унизительные комментарии, и она чувствовала себя убого. С тех пор, как она стала призёром городских соревнований, прошло много лет, и с этим ей нужно было смириться. Но со временем бойцы стали к ней привыкать, проявляли больше снисходительности и не унижали, даже иногда болели за неё, давали профессиональные советы и поддерживали. Её нескрываемая агрессия, отчаяние и злость вынуждали воспринимать её серьёзно. Но и здесь, добившись желаемого, Имтизаль нисколько не избавилась от пронзительной тоски.
   Зал был в двух милях от её дома, поэтому Имтизаль ходила пешком. Она всегда любила ходить пешком, а теперь появилось время заняться, наконец, ремонтом автомобиля, поэтому у неё уже и выбора не было, ездить на машине или ходить: машина осталась в сервисе, и дилерский центр по-прежнему не выдавал ей ничего взамен.
   Однажды во время одного из таких возвращений она увидела Омара. Он ждал зелёного света и даже не сразу заметил Имтизаль, когда и она дошла до пешеходного перехода.
   - Омар, - тихо прошептала она, чтобы прохожие её не услышали. Это было так неожиданно, так внезапно, как случайный свет, пробивающийся сквозь черную грозовую мглу.
   Он вздрогнул, оглянулся на неё и улыбнулся.
   - Ими, что ты здесь делаешь? Не ожидал тебя встретить.
   - Иду домой, - тихо добавила она. Светофор дал зелёный свет, и Ими торопливо рванула вперёд, чтобы опередить остальных пешеходов и остаться с братом наедине.
   - Ты так измученно выглядишь, - снова улыбнулся он и погладил её по плечу. - Мама скучает. Может, навестишь её?
   - Может.
   Она знала, что не может. Нельзя было видеться с родителями, пока она так сильно ненавидела мир. Им нельзя было знать о неудавшемся аресте и о внутреннем расследовании.
   - Сегодня очень хороший, тёплый день, - он посмотрел на небо и солнце, улыбаясь всем лицом, улыбаясь всем телом. - Она такой домосед, никогда не вытащить на улицу. Но ты попробуй. Тебя она больше слушается, чем нас.
   Она блаженно рассматривала его лицо.
   - Тяжёлый день?
   - Тренировка.
   - Ты давно не тренировалась.
   - И ты давно не приходил.
   Он как-то посерьёзнел и посмотрел на неё очень внимательно.
   - Не приходил.
   - Почему?
   - Ты была занята.
   - Нет, - испуганно и тихо выдавила она.
   - Ты была занята, Ими. Я же чувствовал. Тебе было не до меня. У тебя было много работы, и... всякого. Много. Ты была очень занята.
   - Нет-нет, - она смотрела на него с таким же испугом, как двадцать лет назад во время их с Имемом драк, - мне всегда... до тебя.
   Он посмотрел на неё очень внимательно и будто укоризненно.
   - Зачем ты уехала, Ими. Почему ты не хочешь жить с родителями? С тех пор, как ты переехала, всё стало хуже. У тебя плохая квартира, злая, злой дом, злой район. Возвращайся домой.
   - Не могу.
   - Почему? Потому что не сможешь прятаться? Не сможешь преследовать Рэя? - он чуть качнул головой. - Да, я знаю про Рэя. Но он плохой человек. Тебе не стоит его любить.
   - Не могу, - повторила она почти беззвучно.
   - Ты слушаешься меня, слушаешься Джексона, Артура и Амелию только тогда, когда хочешь. Ты говорила, что не можешь ослушаться. Но ты можешь. Можешь, если мы просим тебя о том, что тебе не нравится.
   - Они не просят.
   - Я прошу. Ими, девочка, почему ты не можешь любить?
   - Я люблю.
   - Нет. Ты никого не любишь.
   - Люблю. Тебя люблю.
   - Нет.
   Она с вызовом посмотрела ему в глаза, но он молчал и даже не смотрел на неё.
   - Я тебя люблю, - уныло повторила она, и он оглянулся.
   - Тогда выйди замуж за Дэвида.
   - Омар...
   - Я знаю, что ты не потеряна. Будь ты потерянной, ты бы не заботилась о маме, о папе, Имеме. Ты ведь даже о Кариме волнуешься. Потому что в тебе есть добро. Ты ведь наша семья, Ими, мы растили тебя, мы любили тебя, как родную. Не как... ты и есть родная. И я люблю тебя. И родители. И раз... раз ты не можешь быть счастливой, сделай счастливыми других. Выйди замуж за Дэвида, не разбивай родителям сердце. Пусть они увидят твоё благополучие, увидят твоих детей. Пусть их сердце будет спокойно.
   Она молчала и боялась посмотреть на него.
   - Прямо сейчас позвони Дэвиду.
   - Не могу...
   - Можешь. Ради меня. Пожалуйста. Это будет лучшим доказательством любви.
   Она резко посмотрела на него и прищурилась.
   - Позвонить?
   - Да.
   Она достала телефон и набрала Дэвида. Омар улыбнулся.
   - Но ты не уходи.
   - Не уйду, я рядом.
   Она нервно держала телефон у уха и даже не сразу почувствовала, как Омар взял её за руку. Она только почувствовала, как нервничать стала меньше, как начинала таять и успокаиваться, и всё становилось хорошо.
   - Имтизаль? Привет, давно не слышал тебя.
   - Привет, - она помедлила. - Как ты?
   - Слишком много дел. Телефон скоро взорвётся.
   - Я мешаю?
   - Нет-нет, что ты. Я на обеде. Я рад, что ты позвонила. Как там твой маньяк?
   - Нашла.
   - Давно? Здорово.
   - Давно.
   - И многих он успел убить?
   - Около тридцати.
   - Тридцать человек! - он присвистнул. - С ума сойти можно! И все дети?!
   - Нет, детей только двое.
   - Всё равно ужасно. Но ты молодец! Теперь ты герой?
   - Вряд ли.
   - Не прибедняйся. Хочешь встретиться?
   - У тебя же работа...
   Омар нахмурился и дёрнул её.
   - Ничего страшного, я всё равно собирался на выходных прогуляться. О! Есть предложение, Ими. Я как-то сразу не вспомнил. Есть планы на субботу?
   Она с сомнением и мольбой посмотрела на Омара.
   - Нет.
   - Тебе очень идут вечерние платья. Предлагаю тебе снова побыть леди и поразить всех своим чувством вкуса.
   - Ресторан?
   - Нет, не совсем. Я на прошлой неделе продал дом одному мужику, он сильно сэкономил, был в полном восторге и пригласил меня на какое-то торжество в его отеле. Мне разрешили привести гостя, особенно красивого гостя. В смысле, гостью. В общем, ты тоже приглашена. Думаю, будет интересно. Ты ведь, наверное, никогда не была на таких мероприятиях?
   - Никогда, - с тоской выдавила она и посмотрела на Омара.
   - Если тебе не понравится, мы уйдём. Но тебе, думаю, понравится. Да и неплохо будет, если всех этих выходцев мира денег будет охранять гениальный полицейский под прикрытием.
   - Неплохо.
   - Вот и замечательно. Значит, увидимся в субботу?
   - Да.
   - Отлично. Я рад, что ты позвонила. До встречи.
   - Пока.
   Болезненно вздохнув, она убрала телефон.
   - Хватит, Ими, не грусти. Ты ведь всегда любила наблюдать за разными людьми. Почему бы не воспользоваться таким прекрасным шансом.
   Она мрачно промолчала.
   Он провёл её до дома, а потом исчез. Ими обежала весь двор и весь дом, но так и не нашла брата. В квартиру она вошла в ужасном настроении, поэтому сразу упала на пол и начала отжиматься до тех пор, пока от перенапряжения не заболело сердце. Тогда она просто легла на пол и лежала так до тех пор, пока не заметила пыль под диваном. Она чувствовала себя невыносимо усталой, болело всё тело и весь мозг, но делать было нечего, и ей пришлось заставить себя встать и заняться уборкой. На всякий случай она не только помыла пол, но и протёрла все полки и лампы, прочистила мебель, сменила постельное бельё и загрузила стиральную машину. Потом она принимала ванну, слушала музыку, закрывала глаза и думала о Рэе.
   Ночью она не могла уснуть: ей нужно было поехать в дом Рэйнольда. Она останавливала себя, снова и снова напоминая, как опасно это делать сейчас, когда прошло совсем мало времени, но никакие увещевания не помогали, и она всё равно не могла уснуть и успокоиться. Ей нужно было его увидеть, но она не могла справиться со своей паранойей, поэтому поехала в лес. Она надеялась, что Омар придёт к ней туда, но он больше не появлялся ни в ту ночь, ни на следующий день. Поэтому она даже послушалась его и поехала к родителям. Помогла Алие приготовить ужин, испекла торт и много всяких сладостей, сделала уборку и провела дома весь день, так и не появившись на работе.
   - Дочка, ты совсем перестала рисовать.
   Она удивилась и сделала глоток кофе, прежде чем ответить что-нибудь про дефицит времени и загруженность на работе, но мать её опередила.
   - Раньше ты так радовала нас с папой. Видишь? - она показала рукой на стену, на которой немного странно смотрелись калифорнийские скалы с изогнутой, измученной сосной. - У нас до сих пор везде висят твои картины. Так было замечательно, когда ты рисовала... нельзя же жить одной работой.
   Когда она уходила, она попросила родителей отдать ей какую-нибудь вещь Омара, и они отдали ей его футболку и рубашку. Тогда ей пришлось ещё немного задержаться, потому что Алия вдалась в воспоминания, начала плакать, потом и Джафар размяк, и Имтизаль сидела рядом с ними, и потом они уговорили её остаться на ночь. Утром она приготовила им завтрак и ушла ещё до того, как они проснулись. На душе стало ещё более мерзко, чем до приезда в дом, где они с Омаром выросли.
   Она поехала сразу в департамент и везде носила с собой одежду покойного брата на дне сумки, когда же вернулась домой, повесила её на стену над своей кроватью и всё ждала, ждала, ждала, когда он вернётся. Она даже начала говорить, звать его, рассказывать, как она его послушалась, как навестила родителей и как прошёл вечер, но он так и не пришёл.
   Он появился только в субботу, вернее, сам Омар не появился, но когда Имтизаль открыла гардероб, чтобы выбрать платье, одно из них упало вместе с вешалкой. Это было шифоновое кремовое платье в пол, которое легко можно было бы принять за свадебное, если бы не чёрный пояс. Имтизаль подняла его и повесила обратно, но оно соскользнуло с вешалки и снова упало.
   - Это не смешно.
   Омар ей так и не ответил, но она решила, что это был его знак, поэтому смирилась и согласилась с его сатиричным выбором. Она любила это платье, оно смягчало даже её грубость, его молочно-кремовый цвет очень нежно смотрелся на её смуглой коже, оно сидело по фигуре и, несмотря на отсутствие лямок, крепко держалось и не спадало. И это было единственное платье из купленных Артуром, которое подшивали под её фигуру на заказ.
   Дэвид заехал за ней в шесть вечера, усыпал комплиментами и не скрывал своего восхищения. Но не успели они войти в отель, как ему позвонили и вынудили уехать. Имтизаль пришлось остаться, чтобы его не мучила совесть за то, что она "так, должно быть, долго красилась и создавала это великолепие для того, чтобы не задержаться и пяти минут". Её удивило, что его, казалось, ничуть не тревожило и подобие ревности. Ими дождалась, когда он выйдет из отеля, и вызвала такси. Она уже подходила к гардеробу, когда почувствовала, что что-то в отеле было не так; замерла, напряглась, осмотрелась вокруг и медленно, нехотя и осторожно вернулась в зал и остановилась под стеной, там, где было меньше всего людей и где было проще всего собраться с мыслями и понять, что здесь происходит и что здесь неправильно. Ими неуверенно мяла клатч в пальцах, не решаясь сделать ни одного шага, закрыв глаза и глубоко вдыхая странный воздух, стараясь не дрожать от хаоса чувств и не привлекать внимания. Наконец, она нашла в себе силы сдвинуться с места и сделать первый шаг вперёд, и как только она на него осмелилась, она почувствовала, поняла, что должна идти вперёд, должна не останавливаться, перемещаться, уходить от этой стены и обойти весь зал. Она медленно плыла, шурша подолом по мраморному полу, делая шаги так боязливо, аккуратно и медленно, как будто старалась не оступиться, не надавить каблуком на рычаг и не обрушить себя и всё вокруг в бесконечную пропасть, она старалась быть незаметной и очень нервничала, когда ловила на себе взгляды. Поэтому она не хотела надевать это кремовое платье: в нём слишком просто выделиться и заставить всех смотреть на себя; и чтобы не мучиться от непростительной людности помещения и взглядов, оценивающе пробегающих по ней, она старалась уйти в себя, в своё движение, будто бы знала, куда идти, и так она продолжала плыть, медленно и ненавязчиво, как египетская ладья по грязному Нилу. И потом она всё узнала, и тогда она резко остановилась, испуганно смотря вдаль, чувствуя, как лёгкие сокращаются и расширяются всё быстрее, как сердце бьётся в ушах, в глазах, в локтях - во всём теле, и страх, и благоговение, и счастье, и тоска, и все чувства, на которые она способна, раскрашивают зал, людей, платья, люстры, колонны, деликатесы, сцену, столы, виолончель, роспись на потолке, стены, картины и всё-всё-всё в ослепляющие роскошью, глубиной, яркостью, нежностью, эмоциональностью и красотой цветА и оттенки. Все чувства, кроме способных напомнить гнев. Всё вдруг стало светлее, красивее, всё стало покорять воображение и приносить непередаваемое эстетическое удовольствие, и сначала стало очень горячо, и воздух обжигал ноздри, обжигал горло, трахею, лёгкие, даже, кажется, кишечник, и Имтизаль вздрогнула и испугалась, что лёгкие сейчас разорвёт или сама она вспыхнет и сгорит, что люди вокруг заметят, как раскаляется и краснеет её кожа и как волосы шипят паром, но уже через пару секунд жар начал сходить, сердце стало замедляться, лёгкие стали успокаиваться, и в ней осталось только нежное тепло и живительное счастье.
   Потому что Рэйнольд Эддингтон находился в пятнадцати метрах от неё.
   Не отрывая от него очарованного взгляда, Ими так же плавно, как и двигалась до этого, отошла к стене, точнее, к маленькому пустующему столику: оттуда прекрасно был виден Рэйнольд, он стоял к ней вполоборота и только временами заслонялся другими людьми.
   Теперь всё для неё было готово. Ими аккуратно сидела на стуле, скромно закинув ногу на ногу, и держала в руках бокал шампанского, которое даже не думала пить, и оно уютно урчало, плескалось, разбиваясь о бесцветные переливающиеся светом края стеклянной ёмкости. Всё вокруг, прежде такое чужое, враждебное и лицемерное, стало выглядеть уютно, приятно, почти трогательно, сами люди, которых Имтизаль уже не видела, голоса, которые не слышала, улыбки, слова, смех, жеманство, взгляды - всё стало каким-то семейным, добрым, и сама она чувствовала себя счастливой, спокойной, и полная безмятежность воцарилась в её дымчатой душе. Даже внешне она стала выглядеть чуть-чуть человечнее.
   Ей позвонили и сказали, что таксист ждёт снаружи, но ей пришлось отозвать заказ, и пока она отбивалась от диспетчерской и называла ей номер своей карты, Рэй чуть не пропал из вида.
   Он что-то говорил людям, стоявшим рядом, они заглядывали ему в глаза и явно льстили, иногда сдержанная улыбка приличия пробегалась по правильному изгибу губ, иногда он поднимал взгляд к потолку, будто задумавшись, оглядывался по сторонам... люди подходили и уходили, увлекаемые другими, но все эти внешние факторы интересовали Имтизаль мало. Её вообще ничего не интересовало, она даже не думала ни о чём. Она, должно быть, пребывала в нирване.
   Она редко ловила на себе взгляды: здесь мало привлекала внимание, разве что своим одиночеством отшельника. По крайней мере, к ней никто не подходил.
   С Рэем кокетничали две девушки, очень красивая брюнетка и чуть более обычная шатенка. Потом подошла рыжеволосая девушка в коричневом платье, и Ими подумала, что это самая красивая девушка на банкете, по крайней мере, из тех, которых она видела. Но рыжая красавица очень быстро покинула Рэя, две первые с ним задержались дольше, и он, казалось, проявил к шатенке интерес, даже улыбался как-то нежнее, чем прежде, и заметнее, но они обе внезапно что-то увидели со стороны сцены, что-то быстро пропели своему недолгому собеседнику и изящно улетели куда-то влево.
   Имтизаль, казалось, даже моргать временами забывала; она настолько далеко ушла в себя, настолько виртуозно отключилась от реальности, заперлась в своём социофобическом внутреннем мире, забрав с собой только одну фигуру, настолько талантливо построила в сознании некую стеклянную стену, зеркальную со стороны Рэйнольда, и настолько прочно сама поверила в свою невидимость, в своё отсутствие, в свою призрачность, в то, что она сторонний наблюдатель и никто не сможет её заметить, настолько отстранилась от происходящего вокруг, законов природы, правил жизни, людей, света, звука, вкуса, холода, тепла - от всего; что не поняла, точнее, не сразу поняла, не сразу обратила внимание на ту уничтожающую всё вокруг, весь сказочный идеальный образ окружающего катастрофу, настоящую катастрофу, выраженную упорным прямым металлическим взглядом Эддингтона.
   Итак, Рэй остался один. Он медленно попивал вино из бокала, тоскливо слоняясь на месте и пробегаясь скучающим ленивым взглядом по залу, так плавно и медленно, что даже Имтизаль не успела заметить, не успела понять, что Рэйнольд её увидел.
   Она сидела, как и прежде, кротко и элегантно одновременно откинувшись на спинку стула, так естественно и спокойно, словно сидела дома под стеной, рассчитывая отдохнуть и расслабить беспокойный мозг. Она была совершенно уверена в своей безопасности. Она не привлекала внимание и терялась в тени красавиц с обнажёнными спинами. Она сидела на своём стуле и сверлила жадным ненасытным взглядом магнетическую мужскую фигуру, как вдруг бледные голубые глаза уставились прямо на Имтизаль.
   Она уже прожила целую эру вместе с ним. Теперь наступила новая эра, ещё более долгая и пустая, хоть и длилась всего несколько секунд. Ими застыла, не в силах отвести всё больше и больше сходящих с ума глаз; теперь он видел её, видел, он смотрел прямо на неё. Сколько прошло секунд? 3? 9? 15? Когда Ими, внезапно придя в себя и осознав весь ужас произошедшего, в панике отвернулась, отчаянно и тупо смотря в стол прямо перед собой. Она даже не знала, сколько прошло времени.
   Он её понял, иначе она ничего не могла объяснить. Вся её семимесячная конспирация должна была разрушиться из-за одной встречи, на которой тоже всё должно было бы пройти гладко, и всё прошло бы гладко, если бы ей хватило реакции, сосредоточенности и сообразительности отвести взгляд вовремя, как она отводила вовремя всю свою жизнь. Эти мысли раздували в ней треск и пламя ужаса, как мехи раздувают кузничный огонь, она и чувствовала себя, как в кузнице, как будто её очень долго раскаляли и пытали в огне, а теперь забивают, лишают формы, лишают тела, лишают воли и себя. Она видела только одно решение: бежать, бежать и как можно скорее. Настал переломный момент, и ещё можно было всё исправить: семь месяцев - не самый лучший срок, но вполне допустимый для того, чтобы ставить точку в этой истории. Теперь ей оставалось только убить его. Так она утешала себя, и так ей удалось вернуть контроль над своими мыслями.
   Имтизаль сжала в кулаке складки платья, прежде чем встать, и одновременно отчаянно мельком посмотрела туда, где две секунды назад стоял Рэйнольд. Он уже отрывал от губ бокал и, снова впившись жестокими глазами в одинокую безумную женщину, сделал худшее, что мог: направился к ней.
   Внутри неё всё погибло. Сердце, разгоняя кровь всё яростнее и яростнее, становилось всё плотнее от скорого и безнадёжного сужения. И все органы стали сужаться, уменьшаться, всё внутри съеживалось, сливалось воедино, и било и стучало уже не сердце, не грудь, стучала вся Имтизаль, истерично, одержимо и безумно, продолжая уменьшаться, съёживаться и сужаться. Потолок стал падать, стены сдвигаться. Ей казалось, что все вокруг замолчали и упорно смотрят на неё одну, как на испанских картинах люди с чёрными пятнами вместо глаз. Все смотрят на неё, а Рэй всё ближе, он невозмутим и спокоен, как и всегда, и яркость, красота помещения начали слепить её, и уже не было в воздухе уюта, дружелюбности и тепла. 
   Теперь она была готова сдаться.
   И вот он стоит перед ней, холодно произнося равнодушную фразу:
   - Тоже скучаете?
   - Нет.
   Она посмотрела на него, снизу-вверх, не вставая, с вызовом и отчаянием, которые рвались, вылетали из её души и гасли, тонули в холодности глаз, таких же мёртвых и пустых, как и всегда. В ней начинала оживать надежда, что Рэй ничего не понял и подошёл к ней, потому что она на него смотрела. Тогда её холодность должна была бы погасить его желание завести с ней знакомство, но нет: он слабо улыбнулся её краткости и невозмутимо сел за столик, подвинув свой стул ближе к Имтизаль и расслабленно облокотившись на стол. Он молчал и смотрел на неё, будто испытывая, и заговорил так же неожиданно, как и всё, что делал до этого.
   - А я уже устал. Странно, не так ли? Ведь вы одна весь вечер, я же ни секунды не оставался один.
   - Вы за мной следили?
   Он снисходительно улыбнулся.
   - Мне казалось, это вы следили за мной.
   Она промолчала.
   - Да ладно, не берите в голову, - он улыбнулся, - ничего не могу поделать со своей привычкой обвинять людей в подозрительном внимании ко мне.
   Она слабо пожала плечами.
   - Понимаю.
   - Неужели?
   Она снова пожала плечами, ещё слабее, чем в предыдущий раз, и как-то сломанно. Она всё никак не могла свыкнуться с тем, что говорит с ним, и теперь с удивлением отмечала, что её голос звучит мелодичнее, мягче, чем всегда, поддаваясь влиянию голоса Рэя. Даже у Омара не было настолько красивого голоса, как у Рэйнольда, и ей хотелось бы сидеть и слушать его, слушать вечно, как он негромко и красноречиво одурманивал бы её великолепием своего мужественного тембра.
   - Иногда, оставаясь одна, я говорю: "я знаю, что вы за мной следите".
   Он засмеялся.
   - Не подумайте, что я вас соблазняю, но я тоже так делаю.
   - Неужели?
   - Честное слово.
   - Кого-то напугали?
   - Надеюсь, да, - он улыбнулся чуть теплее. - Рад встретить единомышленника.
   - Взаимно.
   - Рэйнольд Эддингтон, - он чуть передвинулся и протянул ей руку, - чувствовал же, что что-то забыл сказать.
   - Амелия, - после недолгой паузы, Имтизаль выдавила из себя имя и протянула Рэю руку. Он очень нежно взял её пальцы, и, смотря ей в глаза исподлобья, коснулся губами кожи её руки. - Джексон.
   - Приятно познакомиться, Амелия, - он мягко опустил её руку от своих губ и также мягко позволил её ладошке выскользнуть из его пальцев. Имтизаль начинала сходить с ума. - Кто дал вам это имя, мать или отец?
   - Мать.
   - Оно вам не подходит. Я бы назвал вас Хэзэр.
   - Зато вам подходит имя Рэйнольд.
   Он улыбнулся.
   - Конечно, подходит. Уже хотя бы потому, что по-испански рэй - король.
   - Говорите по-испански?
   - По-английски лучше, - он улыбнулся. Она подумала, что ей тоже было бы уместно улыбнуться, и постаралась сделать это искренне. Она никак не могла найти в себе силы вести себя так агрессивно, как обычно вела себя в подобных ситуациях, не могла найти в себе силы отвергнуть его или обидеть. - Вы похожи на итальянку. Не говорите по-итальянски?
   - Нет, а вы?
   - Нет, но заговорю, если работа сведёт с Италией.
   - Работаете с Латинской Америкой?
   - Не только, ещё с Китаем и Германией.
   - На китайском и немецком?
   - Не люблю хвастаться, но да, - он улыбнулся. - Никогда не доверял переводчикам. Вы ведь не переводчик, я надеюсь? Хотя вам я бы доверял, ведь вы тоже параноик.
   - Не переводчик, - она смутилась, - но немного знаю немецкий.
   - Со школы?
   - Да.
   - Вы, наверное, были лучшей ученицей.
   - Не в немецком.
   - Технический склад ума?
   Она пожала плечами.
   Он улыбнулся и взял бокал с шампанским у проходящего мимо официанта.
   - Могу предположить, что своё состояние вы заработали в NASA.
   Она хотела промолчать, но он смотрел на неё так, что её молчание постепенно окрашивалось неуважением, и она мотнула головой.
   - Значит, вы спортсменка.
   - Была когда-то.
   - Гимнастика?
   - Тхэквондо.
   - Очень женственно.
   - Очень параноидно.
   Он улыбнулся и откинулся назад, медленно отпивая из своего бокала и пристально рассматривая её глаза.
   - Смотря на вас, я задаюсь только одним вопросом.
   - Что я здесь делаю?
   - Именно.
   Она потускнела.
   - Настолько... - она запнулась, подбирая слова, - не соответствую... обстановке?
   - Настолько.
   Она очень хотела посмотреть куда-нибудь в сторону, чтобы собраться с мыслями, но ей не удавалось отводить взгляд от его глаз.
   - Обстоятельства.
   - Вы здесь не одна?
   - Уже одна.
   - Уже нет.
   Она попробовала улыбнуться.
   - Вы странный человек.
   Его брови слабо вздрогнули и поднялись.
   - Чем же?
   - Тем, что подошли ко мне, при всём моём... несоответствии.
   - Может быть, я извращенец, - он улыбнулся. Она улыбнулась.
   - Может.
   Он улыбнулся шире, и на этот раз его губы чуть оторвались друг от друга.
   - Я думал, вы скажете что-нибудь вроде "вы не похожи на извращенца, мистер Эддингтон, и внушаете доверие, несмотря на вашу таинственность, которую я не в силах разгадать".
   - Не сказала бы.
   - Не сказали бы?
   - Если честно, вы похожи.
   - Я похож на извращенца?
   - Да.
   Он рассмеялся.
   - И я не так красноречива.
   - Вы меня покоряете. На кого я ещё похож?
   - На очень скрытного человека.
   - Не считается. Здесь все похожи на скрытных людей.
   Она пристально посмотрела ему в глаза.
   - Вы похожи на англичанина.
   - Чем?
   - Не акцентом.
   - Я родился в Эдинбурге.
   Она знала, что он родился в Чикаго. Он снова начинал её пугать. Она встала.
   - Простите, мне пора. Была рада знакомству.
   - Если вы были со мной честны, - он не сменил своего положения, только немного нагнул голову, чтобы продолжать смотреть на неё, - то будете жить с манией преследования и думать, что я пробил по своим каналам ваше имя и слежу за вами.
   - Я не так самоуверенна.
   - Однако, так осторожна.
   Она отчаянно нахмурилась.
   - Присядьте, Амелия, не оставляйте меня одного.
   У неё болели пальцы от напряжения, с которым она сдавливала клатч.
   - Вы не один.
   - Я ведь всё равно бы нашёл вас.
   Она колебалась, но жёсткость его глаз заставляла принять решение незамедлительно. Не смотря ему в глаза, она медленно села обратно.
   - Благодарю за ваше великодушие, мисс Джексон. Что вас так пугает во мне?
   Она закусила губу, прищурилась и напряжённо посмотрела ему в глаза. Его лицо не менялось, оно оставалось таким же холодным, таким же серьёзным и спокойным, и ей было неловко от его безмятежности и уверенности в себе, в ней, в будущем и в жизни.
   - То, что ничего во мне не пугает вас.
   - Интересно. Почему же вы должны меня пугать?
   Она пожала плечами.
   - Причин много.
   - Но вы их, конечно, не назовёте.
   - Я же не вписываюсь в обстановку.
   - Это должно пугать?
   - Да.
   Он чуть нагнул голову.
   - Вас пугает хаос?
   - Вы слишком много говорите слово "пугать".
   - Ваша нелюдимость провоцирует меня на это.
   Она задумалась.
   - Меня пугает, если кто-то, кого я не могу видеть, стоит за моей спиной.
   - И всё?
   - И всё.
   - И вы отчаянно пытаетесь не позволить мне стать этим человеком за вашей спиной.
   - Вы проницательны.
   Он улыбнулся. Она испугалась. Она невероятно испугалась, осознав, что это он из неё вытягивает информацию, а не наоборот.
   - Осмелюсь предположить, что именно этих попыток мне и стоит опасаться.
   - Я не угрожала.
   - Разумеется, нет. Но я бы не удивился, если бы в вашем клатче оказался нож.
   Она начинала паниковать.
   - А я, если бы у входа вас ждал телохранитель.
   - У входа меня ждёт телохранитель.
   Она помолчала секунду. Ей не нравился разговор. Она хотела уехать.
   - Вас нельзя застать врасплох.
   - Ну что вы, можно. Вам, кстати, удалось.
   Он снова слабо улыбнулся и так странно смотрел на неё, что она с ужасом осознала, что он не улыбается, и, быть может, не улыбался и прежде, что вся его дружелюбность могла ей мерещиться с самого начала, и она снова похолодела, и ей снова начало казаться, что он всё знает.
   - Вы говорили, что не соблазняете меня.
   - Даже не пытаюсь. А вы чувствуете себя соблазнённой?
   - Не думаю.
   Его верхняя губа слабо дрогнула.
   - Не бойтесь, я вас не соблазняю. Я, скорее, сам пытаюсь соблазниться.
   В её глазах сверкнул страх, чего, казалось, давно ждал Рэй, и теперь он улыбнулся, казалось, более сдержанно и странно, чем за весь вечер.
   - Вы действительно извращенец.
   Он улыбнулся.
   - Никогда не встречал женщины, самокритичнее вас.
   - А я мужчины, самодостаточнее вас.
   Ей так и не удалось ему нагрубить, не удалось отпугнуть или сбежать самой, она послушно сопровождала его весь вечер в отеле и уже через час после знакомства уехала вместе с ним. Он немного, казалось, оживился, когда позвонил Дэвид, но не подал вида. Больше всего она боялась, что он осознает её покорность.
   Но он не осознавал, или осознавал и делал вид, что не осознавал.
   Она боялась, что он её растлит, но, как ни странно, ничего не произошло. Но утром Ими признала, что уж лучше бы он изнасиловал её, чем вынудил сказать то, что она сказала.
   Это произошло случайно. Они сидели в гостиной, где очень уютно трещал огонь в камине, Корли лежал где-то в углу, никак не напоминая о своём существовании, боль в ногах притупляла остальные чувства и усыпляла, и голос Рэя усыплял.
   - Я забыл, как звали твоего риелтора?
   - Дэвид Беннет.
   - Беннет... думаю, мы могли бы с ним пересекаться раньше.
   - Возможно.
   - Он хороший риелтор?
   - Наверное.
   - Мне почему-то кажется, что мы с ним встречались.
   - Я его спрошу.
   - И ты могла меня видеть.
   - Да.
   - Да?
   Она похолодела. Он смотрел на неё так пристально, что она сама не почувствовала, как сдала себя.
   - Странно, что я тебя не запомнил.
   - Ты был не один.
   - Я всегда не один. Со мной была женщина?
   - Да.
   - Какая?
   - Бледная кожа, чёрные волосы. Ресторан Микеланджело.
   Он молчал. Она молчала.
   - Почему ты раньше не говорила?
   - О чём?
   - Что мы уже встречались.
   - Забыла.
   Он смотрел на неё так строго и сухо, что Ими вся умерла внутри.
   - Я смотрела на неё, а не на тебя.
   - Что ты ещё о ней помнишь?
   - Длинное зелёное платье.
   - Что-то ещё?
   - Двигалась очень медленно, - она смотрела на него с надеждой и добавила: - Там не было никого красивее. Я не могла перестать смотреть на неё.
   Его взгляд стал чуть мягче.
   - Редко бываешь в таких местах?
   - Никогда не бываю.
   - Ты смотрела на меня в отеле, потому что узнала?
   - Я узнала только сейчас.
   Он молчал.
   - Может, ты показался мне знакомым. Тогда.
   Он ей поверил. Она чувствовала это по его лицу. Или он хотел, чтобы она думала, что он ей поверил.
   - Микеланджело - хороший ресторан.
   Она улыбнулась.
   - Я бы сводил тебя туда как-нибудь.
   Она всё надеялась, что он, под конец, утомится и уснёт, но он не засыпал. Она никогда не думала, что с ней можно общаться. Что с ней можно так долго общаться. Даже Артур никогда не говорил с ней долго, даже родители или братья. Никто. Рэй же просидел с ней всю ночь, пару раз выводил ей прогуляться по своему участку, подышать воздухом на террасе, и вёл себя так непринуждённо, что Ими сама не поняла, как это произошло. Когда они стояли на террасе, он смотрел куда-то в сторону и что-то говорил, и жёлтый тёплый свет с улицы скрещивался со светом, вытекающим из дома, и лунным светом, и этот смешанный, мягкий свет ложился странными слоями на лицо и тело Рэя, оставляя красочные тени в недоступных местах, Ими подумала о том, как бы было приятно сейчас подойти к нему и ровно вскрыть ему сонную артерию, а потом вернуться на своё место и смотреть, как кровь поблёскивает в этом тусклом свете и как меняются глаза Эддингтона. Потом она стала отвлекаться чаще и думать о том, не убить ли Рэя сейчас, пока он всё не испортил.
   Она несколько раз пыталась вывести его на разговор о том, что она делает в его доме, но ей не удавалось тонко намекнуть, а напрямую спросить она не решалась, но вдруг Рэй сам об этом заговорил:
   - Помнишь ту девушку в зелёном платье. Я познакомился с ней на выставке французского ренессанса, и она была там единственной, кто всей душой чувствовал живопись и кто пришёл только ради живописи. И тем не менее, там не было никого, кто бы не вписывался в атмосферу настолько, насколько не вписывалась она.
   И тогда Имтизаль всё стало понятно.
   - Как её зовут?
   Он не ответил.
   Утром она назвала адрес Дэвида, потому что её подвозил Эрик, и она очень не хотела, чтобы Рэй знал, где она живёт. Дэвида не было дома, и Ими чувствовала себя невероятно нелепо, стоя на лестничной площадке в вечернем платье и нервно надеясь, что Эрик уедет и не будет за ней следить. Она простояла там полчаса, нервно прячась в коридорах, когда слышала чьи-то шаги, и периодически выглядывая во двор. Наконец, она решилась вызвать такси, но вышла из дома с обратной стороны, по пожарной лестнице, туда, где её уже ждал водитель, попросила его покружить по городу и только после этого назвала свой адрес. Всё её нутро билось в параноическом страхе.
   Нужно было действовать. Дома она сразу занялась поиском нового жилья, которое можно было бы оформить на мистическую Амелию Джексон, которую, к слову, ещё тоже только предстояло создать. Рэй был прав: она действительно готовилась к жизни в страхе, что её данные пробивают по всем каналам.
   В городе жило целых 16 Амелий Джексон, а также была Амелия-Роззи Чендлер, которая родилась на три года раньше Имтизаль и погибла 11 лет назад в автокатастрофе. Именно ею и решила стать Имтизаль. Она создала себе фальшивую биографию, согласно которой она, на самом деле, не погибла, а переехала в Северную Корею, но всё это было совершенно секретно, поэтому никаких данных о промежутке между её смертью и воскрешением нельзя было найти. Вряд ли Рэйнольд полез бы в Корею. Она занялась и новым фальшивым удостоверением, в котором сохранила фамилию Чендлер и взяла Джексон, как вторую. Согласно легенде, она только полтора года назад вернулась в родной город и постоянно проживает в небольшой, но куда более дорогой, чем её собственная, квартире в центральном районе. Предстояли очень серьёзные расходы. Хозяйка согласилась подделать документы, якобы Ими снимает эту квартиру с июля прошлого года, и дать ей небольшую скидку. Она также подписала документ о неразглашении всей этой конфиденциальной информации, когда Ими убедила её, что вся эта процедура проводится в рамках полицейского расследования, в которое она, сержант первого класса, Имтизаль Джафар, она же Амелия Чендлер Джексон, вовлечена под прикрытием, и разоблачение которого может привести не только к её убийству, но и к ряду других смертей и тяжелым последствиям для всего города в целом. Премиальные, выписанные ей за поимку Морриса Холла, ушли без остатка. Имтизаль подписала контракт на полгода, и теперь ей очень были нужны деньги для восстановления глубокой финансовой дыры, в которой она теперь оказалась.
   На работе она появилась только на следующий день и отрабатывала свой прогул тем, что теперь уже не пришёл Оуэн, и ей нужно было заполнять очень много бумаг. Она снова вела два расследования, и привычные полицейские будни вновь занимали её жизнь. Оставалось только выудить время для работы, особенно для поиска новых клиентов. Она чувствовала, как идёт по лезвию бритвы, скользкой от воды и мыла и вот-вот уже готовой накрениться и слить с себя вместе с излишками жидкой пены женщину, которая заходила уже слишком далеко в своей тройной жизни. После работы она ездила домой на своей машине, ужинала, переодевалась, выбирала какой-нибудь парик и выходила на улицу, пешком проходя четыре-пять кварталов, снимала маскировку, брала такси и уезжала на новую квартиру. Утром она снова заказывала такси и возвращалась домой, прежде чем выйти на работу. И так каждый день. В своём новом доме она сидела у окна и высматривала в окно кого-нибудь, кто бы высматривал её, тренировалась или даже рисовала, впервые за несколько месяцев, и почти каждый раз глубоко задумывалась, не свела ли её с ума паранойя. Каждый раз, когда она отдавала таксисту деньги за проезд, она тоскливо задумывалась над целесообразностью таких мер предосторожности. Каждый раз она заказывала машину в разных компаниях или же и вовсе ловила попутку на улице, пару раз, когда удавалось уйти с работы пораньше, возвращалась домой пешком, что занимало слишком много времени: между квартирами было около 15 миль. Иногда ездила на общественном транспорте, но не слишком часто, боясь быть узнанной постоянными пассажирами или даже водителями, боясь наткнуть в толпе, забивающей автобус, на Эрика. И так прошла целая неделя, унёсшая с собой непростительное количество денег и сил, и за всё это время она ни разу не видела Рэйнольда. Она задумалась об этом серьёзнее в середине второй недели. Паранойя никуда не ушла, но теперь соперничала с куда более сильным чувством, с тоской, такой угнетающей, что Ими даже на работе не могла отвлечься и перестать думать о том, как ей плохо жить без Рэя. Наконец, она набралась храбрости приехать к Томасу и продолжить свои психологические свидания на его чердаке.
   Вопреки её страхам, всё прошло даже лучше, чем бывало до их знакомства, хоть и пришлось долго разбираться в новой системе сигнализации. На чердаке было по-прежнему безопасно, а теперь ещё и комфортно: Блэки наконец-то вычистили всё пространство, и теперь ей не приходилось бороться со своей брезгливостью, ложась в пыль и паутину. Пыль, со временем, правда, собиралась, но пауки не спешили восстанавливать свои разрушенные дома.
   Рэй рано лёг спать, и одухотворённая Имтизаль настолько расхрабрилась от счастья и умиротворения, что решилась проникнуть в дом, но ей это не удалось: собаки слишком рано почуяли её приближение и подняли истеричный лай, и ей пришлось сбежать.
   Как бы там ни было, она чувствовала себя, как сёрфер, который, наконец, оседлал волну. Впервые с тех пор, как она сломала ему хребет.
   Потом она получила долгожданный заказ и очень старалась сделать всё, чтобы он не стал последним. Её трудолюбие было вознаграждено, и уже через четыре дня её вызвали снова. Клиент жил относительно недалеко от новой квартиры, и Имтизаль легко доходила минут за сорок, а обратно возвращалась бегом. Когда он снова вызвал её, уже в третий раз, Ими пришлось ехать к нему сразу из департамента, потому что в тот день нужно было сдать все отчёты по их с Оуэном делу, и так получилось, как всегда, что практически всё заполняла она и немного задержалась. Пришлось на своей же машине ехать домой, в центр, и оттуда же утром в департамент.
   Ей это сошло с рук, по крайней мере, как ей казалось, никто не прослеживал её маршруты. Но ещё через два дня, когда она вышла на обеде взять себе и Оуэну кофе, случилось непредвиденное: встреча с Рэем. Он был один и даже без охраны, и Ими быстро спряталась за столиком в углу, так, что стойка не позволила бы Рэйнольду увидеть её. Имтизаль позвонила Оуэну и сказала, что дома форс мажор и ей срочно нужно навестить родителей, а сама осталась в кафе и пристально пожирала Рэя недоумевающим взглядом. Он сидел у окна, периодически выглядывал на улицу, немного менял позу и снова погружался в чтение. Время от времени к нему подходила официантка, что-то говорила ему, он вежливо улыбался, что-то говорил ей в ответ, она смущённо смеялась и вскоре отходила, и так каждые 15-20 минут. Ими очень боялась, что её внимание к Рэю не останется незамеченным остальными посетителями кафе, периодически переводила обеспокоенный взгляд на них, делала вид, что говорит по телефону, пила кофе и снова, не в силах бороться с собой, возвращала встревоженный взгляд к своему живому идолу, и счастье видеть его постепенно выветривало из неё все страхи и всю озадаченность. Вскоре он в очередной раз оторвался от книги, немного прищурил глаза, выпрямил спину, расправил плечи и отвернулся к портфелю, стоявшему на соседнем стуле. Он убрал туда книгу, застегнул его и встал, Ими сжалась, отвернулась к окну, дрожа изнутри и раздумывая, не лучше ли было бы сорваться с места и сбежать. Но бежать смысла не было, потому что тогда Рэйнольд бы точно её заметил.
   - Кто-то должен был это завершить.
   Она вскоре потеряла его отражение в стекле окна, у которого сидела, и чуть не вздрогнула, когда услышала рядом с собой его голос.
   Он сел напротив неё, и к ним тут же подошла его официантка.
   - Стакан воды, будьте добры.
   Она спросила Имтизаль, не желает ли и она чего-нибудь, но так и не получила никакого ответа и ушла. Ими сидела, совсем потерянная, маленькая и беспомощная, не зная, куда деть своё отчаяние и как себя вести, смотрела Рэйнольду в глаза и продолжала молчать даже тогда, когда он протянул руку к её лицу и аккуратно снял с неё солнечные очки.
   Он тоже молчал и смотрел на неё, пока не вернулась официантка со стаканом воды. Рэй поблагодарил её и протянул стакан Ими.
   - Попей воды, станет полегче. Давай.
   Она послушно взяла из его рук стакан и сделала два глотка.
   - Всё ещё нервничаешь?
   Она молчала. Он погладил её по руке.
   - Неужели сегодня у тебя нет ножа?
   - Есть.
   Её голос снова звучал тихо и безжизненно, совсем не так, как при их знакомстве.
   - Видишь, как хорошо. А я, как ты заметила, без телохранителя.
   Она продолжала молчать. У неё был с собой не только нож. У неё было табельное оружие.
   - Амелия, я ведь могу говорить с тобой и по-другому.
   - Что за книга?
   - "Овод". Этель Войнич.
   Она едва заметно кивнула головой. Она не знала, что сказать. Она не читала эту книгу. Она вообще не читала книг, не относящихся к юриспруденции, криминалистике, хирургии и бальзамированию с тех самых пор, как их чтение перестало быть домашним заданием в школе.
   - Больше тебя ничего не интересует?
   - А должно?
   - Прогуляемся?
   Он оплатил и её счёт, и они молча вышли из кафе.
   - Могу я попросить твой телефон?
   - Я его не помню.
   - Нет, - мягко произнёс он, - не номер, а сам телефон.
   - Зачем?
   Он посмотрел на неё так, что она тоскливо открыла сумку и протянула ему свой телефон.
   - Зачем? - повторила она, когда ей его вернули.
   - Хотел убедиться, что ты никому не звонила.
   Они молча дошли до парка, прежде чем он вынудил её объясниться.
   - На этот раз не выйдет, - тихо и деликатно произнесла она, - я почти каждый день бываю в этом кафе, официанты могут подтвердить, - он смотрел на неё так, что ей пришлось произнести ещё несколько слов. - Что же ты там делал сегодня, объяснить сложнее.
   Он улыбнулся.
   - Ты можешь спросить.
   Она пожала плечами.
   - Но не спрашиваю.
   Он странно посмотрел на неё.
   Они гуляли по парку, потом он позвонил Эрику, который забрал их на машине. Они ехали долго, и Ими начинала думать о том, что её отвозят на казнь, и продумывать пути отступления, но Рэй не давал ей сосредоточиться, она вообще не понимала, что происходит, когда была рядом с ним. Её счастье теперь казалось слишком странным даже ей самой, слишком нереальным, настолько нереальным, что ей хотелось закончить это как можно скорее. Он её пугал. Она чувствовала, что не должна с ним общаться, но совершенно не могла изменить что-либо или отказать ему. Она не решалась спросить его, куда они едут, и они ехали где-то полчаса, прежде чем остановились, Эрик вышел и куда-то ушёл. Ими выглянула в окно, пытаясь понять, где они и зачем, но Эрик не открывал ей дверь, да и Рэй, казалось, не собирался выходить из машины, судя по тому, что его рука вдруг оказалась на её шее. Ими вздрогнула и резко посмотрела ему в глаза, сжимая его руку в своих. И хотя он не душил её, как ей показалось вначале, и, вероятно, не собирался убивать, Ими не могла перестать паниковать и мечтать выскочить из машины и бегом вернуться в департамент.
   Рэй положил руку ей на шею, потом скользнул к груди.
   - Не надо, - тихо выдавила она, понимая, что никак не сможет сопротивляться. Не было и смысла сопротивляться: они остановились на каком-то пустыре, далеко бы она не убежала, Эрик был где-то снаружи, где - она знать не могла, не могла и применить сейчас насилие к Рэю или проявить настойчивость. Ей стало грустно и больно от осознания своей пластилиновой беспомощности и неизбежности грядущих событий.
   Она и не сопротивлялась. Она только постаралась как можно незаметнее убрать пистолет в сумку, лежавшую за её спиной. Рэй почти даже не раздел её, и хотя салон х7 был куда просторнее, а обивка - мягче, чем, к примеру, в машине покойного Джексона, Ими казалось, что ей сломают спину или, по меньшей мере, ногу. Она находилась в безумно неудобном положении, её кости постоянно упирались в деревянные вставки салона и бились об другие его жёсткие части, она несколько раз так сильно ударилась головой об дверь, что перед глазами выкатывалось что-то чёрное, и всё темнело, и сама она была постоянно слишком прогнута, слишком больно и напряжённо, а иногда под спиной и вовсе не было никакой опоры и ей приходилось напрягаться всем телом и держать себя навесу, чтобы не повредить позвоночник, и хотя Рэй не задерживал её надолго в одном положении, каждая его смена ничуть не расслабляла мышцы и только приносила больше боли. Ими думала, что вывихнула ногу в районе таза, когда всё кончилось, и она, наконец, смогла прислониться к мягкой обивке заднего сидения свободно и без насилия.
   - Ты выглядела как девственница, - лениво сказал он, смотря, как она пытается привести одежду в порядок.
   - Так и есть, - она не смотрела на него, и её голос звучал очень глухо, как пустынный воздух, - в каком-то смысле.
   - В каком?
   Она помолчала.
   - Я... никогда не была с мужчиной... добровольно.
   Он прищурился и погладил её по ноге.
   - И много у тебя было мужчин?
   - Больше, чем может быть у девственницы.
   Он коротко улыбнулся.
   - Неужели ты никогда не любила?
   - Любила.
   - Неудачно?
   Она кивнула.
   - Кто был первым?
   - Мой брат.
   Он удивлённо вздёрнул брови и чуть нагнул голову вперёд.
   - Брат?
   - Да.
   Рэй слегка нахмурился.
   - А ваша семья?
   - Они не знали.
   - А он?
   - Тоже.
   - И чем всё закончилось?
   - Его убили.
   Рэй непонятно улыбнулся и откинулся на спинку.
   - Я уже готовился к запутанной истории инцеста.
   - Мы были детьми.
   Он перевёл взгляд куда-то в сторону.
   - Тебе никогда не хотелось уехать?
   - Я уезжала.
   - Там было хуже?
   - Нет.
   - Но что-то держит тебя здесь?
   И тогда она поняла, что если не сделает усилие над собой, то Рэй уничтожит её слишком быстро.
   - Ты хочешь уехать? - она решила перевести стрелки.
   Он задумался.
   - Я всегда уезжаю.
   - Это не твой город?
   - У меня нет своего города.
   - А Эдинбург?
   Что-то непонятное, похожее на осуждение, появилось в его взгляде.
   - Я родился не в Эдинбурге.
   Она понимающе кивнула.
   - Но жил там?
   - Не совсем.
   Она промолчала. Он тоже молчал, минуты три, потом вернулся Эрик, и они тронулись с места.
   - Куда мы едем теперь?
   Он пожал плечами.
   - Зачем ты привёз меня сюда?
   - А я уже начал верить, что нашёл женщину, не задающую вопросы.
   - Я перестаю быть ею, когда вопросы задают мне.
   Он чуть наклонился вперёд, заглядывая ей в глаза.
   - Ты всегда была такой податливой?
   Она промолчала.
   Она видела в окно, куда они едут, она узнавала дорогу и всем сердцем надеялась на то, что ошибается. Но она была права, и вскоре автомобиль остановился рядом с её домом.
   - Нам по пути, - непринуждённо пояснил Рэй. - Но если ты не собиралась идти домой, можем подвезти тебя в другое место.
   Она молчала, смотря на свои колени, и пыталась подобрать слова.
   - Я ведь осталась тогда.
   - Когда?
   - В отеле. Чтобы ты не следил за мной.
   - Я и не следил, - он коснулся её щеки. - Точнее, не я следил.
   Она молчала и смотрела на колени.
   - Амелия, у меня не так много времени, как я обычно даю понять, и стоять здесь мы не будем вечно.
   Она молчала.
   - ...и если ты не выйдешь сейчас, то придётся выходить в другом конце города.
   - Зря я говорила тебе про человека за спиной.
   - Я всё ещё могу говорить по-другому.
   Она медленно вышла из машины и направилась к дому. Она шла медленно и напряжённо, потому что понадобились усилия для того, чтобы не хромать. Тело болело невыносимо.
   По крайней мере, теперь она знала, что маскировка и двойная жизнь не прихоть паранойи. По крайней мере, он, казалось, не узнал, что она из полиции.
   Она просидела на полу весь остаток дня, слушая музыку и периодически постукивая головой о стену. К вечеру она уже легла на пол, к ночи вернулась в себя и подумала о том, что пора заняться ушибами. Наутро следовало бы сделать объёмную причёску, чтобы скрыть опухлость на затылке, и что-то нужно было делать с ногой, потому что боль в соединении бедра с тазом не проходила и мешала не только передвигаться, но даже сидеть. Ими делала растяжки, приняла ванну, постоянно щупала и массировала больное место, но всё, что она смогла выяснить о характере повреждения - это защемлённый нерв.
   Мрачный ядовитый осадок не давал ей уснуть, как затхлый туман над болотом, и она лежала в кровати до пяти утра, без мыслей, без чувств и желаний. Потом она, всё-таки, уснула на пару часов, и утром пришло время заметать следы и ехать в департамент.
   А Рэй снова исчез, и она снова жутко боялась преследовать его, но через неделю, всё же, решилась и поехала ночью к Блэкам. Рэя она увидела только дважды, и то мельком, когда он проходил мимо окна, всё остальное время он был, по всей видимости, в комнатах, окна которых выходили на другую сторону. Через два дня Ими в полной готовности подобралась к участку, усыпила собак и прокралась в дом.
   Эрик и Дерек не спали, они смотрели хоккей в гостиной, и Ими чувствовала, как становится тепло, хотя её пульс, казалось, не менялся, и в голове не стучало, и она даже не нервничала, и этот жар тела был единственным знаком для неё, что адреналин в крови зашкаливает. Корли почувствовал её: он лежал в гостиной рядом с диваном. Он поднял голову и уши, резко вскочил и убежал за ней, но Эрик и Дерек этого, на счастье Имтизаль, не заметили. Корли не лаял: он узнал её по запаху, но был удивлён и внимательно обнюхал её, преградив ей дорогу в коридоре, оскалился и потом ещё долго сомнительно смотрел ей вслед, прежде чем вернулся в гостиную.
   Рэй спал в этот раз достаточно крепко и даже не проснулся, когда Ими открыла дверь и впустила в комнату тусклые проблески коридорного света. Ими заметила, что он всегда спал на спине, по крайней мере, всегда, когда она к нему заходила. Менялось только положение головы и рук. На всякий случай Ими, всё же, прыснула слабым раствором хлороформа, и сидела рядом с Рэем два или три часа, и в эти два-три часа она была действительно счастлива. Она даже забыла о том, как он ломает её жизнь, её планы и её педантичную жажду упорядочить своё будущее. Она забыла, как болит бедро. Она обо всём забыла, она только смотрела на его странное рельефное лицо и тихо радовалась своей любви.
   Внизу пропали отдалённые шумы телевизора, Имтизаль стала более чутко прислушиваться к шорохам, и не зря: Эрик зашёл проверить Рэйнольда и подошёл так тихо, что она только в последний момент успела спрятаться за шкаф. Она подождала, когда телохранители уснут, и тогда стала обыскивать дом в попытке найти что-нибудь, хоть отдалённо связанное с ней. Ей не удалось включить компьютер и ноутбук Рэя: не удалось взломать пароль. Она нигде ничего не нашла, посидела ещё полчаса с Рэем и неохотно вернулась домой. По крайней мере, теперь ей стало намного легче.
   В департаменте было нечего делать: золотой век преступности прошёл быстро и незаметно, и теперь любое убийство в драке выглядело сенсацией.
   Потом Рэй снова появился: он неожиданно позвонил в дверь около девяти вечера и уехал только утром. Той ночью он был почти даже бережным, по крайней мере, далеко не таким грубым, как при их первом интимном контакте. С этой встречи началось их общение. Поначалу Имтизаль сильно нервничала из-за этого, жила, дышала и питалась паранойей и даже не могла погружаться в сон дольше, чем на один час за раз, но постепенно стала привыкать к Рэю, его присутствию в её жизни и необходимости говорить. С ним как-то было проще говорить, вернее, не проще, нет: это ему было проще говорить с ней, чем даже её родителям, ему одному это удавалось. Иногда, даже часто, ей казалось, что он всё знает, абсолютно всё, начиная её детскими истязаниями кошек и заканчивая вездесущим Омаром, и он так смотрел на неё, когда она пыталась уходить в себя и сводить всё на нет, что ей приходилось что-то говорить. Потом она осознавала это и обещала себе в следующий раз не поддаваться, но у неё не получалось. Сначала она думала, что его власть над ней сильнее, чем была у всех остальных, но на самом деле она не могла сравнивать его со всеми остальными, потому что Рэйнольд был единственным, кто принял эту власть. Они виделись около двух-трёх раз в неделю, и вскоре Ими начала смиряться, начала привыкать к делёжке между двумя квартирами и почти перестала паниковать, находясь на службе. Рэй, к её счастью, не мучил её расспросами, быстро схватывал те области, о которых она категорически отказалась бы говорить, и незаметно сменял тему, когда затрагивал их. Он никогда не спрашивал, почему она не может прийти или чем она зарабатывает на жизнь.
   Впрочем, зачем спрашивать о том, что знаешь.
   Потом Ими начала видеть и позитивные стороны: она нередко оставалась на ночь у него, нередко при этом у него не оставались Эрик и Дерек, и она этим пользовалась вместо слежек. Хотя, как минимум раз в неделю она всё ещё наблюдала за ним, когда он был занят не ею.
   Она не успевала ездить в лес.
   Она забыла лес.
   Случалось, что они были не совсем вместе: она оставалась у него, но Рэй был весь в телефонных разговорах или бумагах, и было не совсем понятно, зачем она ему нужна в такие дни. В такие дни Ими гуляла по дому и рассматривала картины: иногда они менялись. Она, разумеется, не знала художников, но единственной сферой искусства, не считая тяжёлого рока, которая могла привлечь её внимание, всегда была живопись. Как-то Ими смотрела на очередную новую картину, когда Рэй, проходивший рядом, обсуждая с кем-то перевод денег, остановился сзади Ими и тихо сказал:
   - Вчера привезли. Сам Ли Сен Ир.
   Рэй продолжил телефонный разговор, и она даже не сразу поняла, обращался он тогда к ней или нет.
   - Китаец?
   - Нет, - он мягко улыбнулся, снова оторвавшись на секунду от мобильного телефона и посмотрев на неё, - он из КНДР.
   Всё шло как-то странно, но вскоре Ими перестала удивляться даже самым неожиданным поступкам Рэя. Она начинала привыкать. Интуиция начинала выдыхаться. Только чувство глубокого дискомфорта мешало ей чувствовать безмятежность, когда рядом не было Рэя и не было возможности смотреть на него и плавать в своей маленькой радости.
   Эрик и Дерек не обращали на неё внимания.
   Корли не любил её и часто рычал.
   - Не понимаю, что с ним происходит, он всегда дружелюбен к тем, кого я сам привожу в дом.
   - Собаки меня не любят.
   - Они не любят тех, кто не любит их.
   Рэй любил собак. Ими не любила собак. Из всего живого она любила только растения.
   Она никогда не видела более занятых людей, и, тем не менее, он жил и вёл себя так, как будто ему совершенно некуда торопиться. До тех пор, пока кто-то другой не пытался взять на себя руководство его времяпровождением.
   В остальном всё было, казалось, неплохо.
   Со дня их знакомства прошло почти два месяца, когда Рэй снова пропал. Сначала Ими жутко переживала, но потом с тоской задумалась, не лучше ли было бы, если бы он вообще пропал.
   Его исчезновение удачно совпало с ажиотажем на работе: Ими и Оуэну доверили убийство одинокой матери, и, наконец-то, было чем заняться. Оуэн дал ей волю, увидев, что она почувствовала нужное направление, и в тот день Ими быстро вернулась домой, рано, раньше, чем обычно: только у себя она могла сосредоточиться, как будто все её карты на стенах были каким-то магическим атрибутом - одно их наличие заставляло думать быстрее. Было ещё светло, когда Ими припарковалась у дома и сразу почувствовала неладное, встревоженная то ли внезапно ожившей интуицией, то ли чёрным тонированным Лэнд Крузером, стоявшим у её дома. Во дворе никого не было. Ими подошла к автомобилю и постучалась в окно, но ей не открыли, или, может быть, водитель покинул автомобиль. Она записала в телефон номер и неуверенно подошла к своему подъезду, где, как всегда, не горел свет, и уже в дверях Ими услышала, как шумит лифт где-то наверху. Дз - открываются двери, дз - закрываются, дз... У неё не было фонаря с собой, но были нож и служебный пистолет. Ими достала телефон, не опуская пистолет, и посветила в подъездную темноту. Пусто. Она посмотрела наверх, прислушалась к монотонному шуму лифта, снова выглянула на улицу и шагнула на лестницу.
   С каждой ступенью она всё больше чувствовала, что зря это делает. Интуиция гнала прочь. Служебный долг гнал вверх. Отчаяние гнало вверх. Третий этаж, четвёртый... а лифт всё зудил, как будто из него наполовину выпал труп и не давал дверям закрыться. Пятый этаж, и Ими на своей лестничной площадке. Лифт был где-то выше, вероятно на шестом этаже. Ими тихо поднялась выше и осторожно заглянула на лестничную площадку. Там никого не было. В лифте никого не было. Теперь его гул дышал прямо в неё, упрямо и невозмутимо лифт ныл о том, что неуправляем и свободен. Ими подошла к нему и, после тяжёлых раздумий, нерешительно шагнула внутрь. Двери закрылись. Лифт поехал вверх.
   Она вышла на седьмом этаже и пешком спустилась вниз. Она дошла до своей квартиры, когда наверху снова механично завыл анархичный гимн лифта.
   В доме что-то было не так. Следовало опросить жильцов, но Ими решила вести наблюдение из своей квартиры и, для начала, проверить номера внедорожника, стоявшего снаружи.
   И тогда она поняла, что в доме было не так. Понять можно было с самого начала, и она бы поняла, если бы не избегала любых мыслей и подозрений о том, о чём думать не хотела. Она вообще ни о чём не думала. Она ничего не чувствовала. Она думала только о том, что какие-то гангстеры припарковались перед домом, а наверху из лифта вывалился труп, и нет времени думать, кто за этим стоит.
   Дверь в её квартиру была открыта.
   Дверь в её квартиру была заперта, но только на один поворот. Она точно помнила, что заперла на два. Она всегда проворачивала ключ дважды. Она знала, в каком районе живёт.
   Она медленно открыла дверь и осторожно шагнула внутрь. Там был включён свет, но там было тихо: либо её ждали, либо уже не ждали, либо ещё не поняли, что дождались.
   Она бесшумно прикрыла дверь за собой и подумала, не пришло ли время набрать Оуэна. Он её научил в случае опасности отправлять пустое сообщение. Они оба так делали, когда не было возможности позвонить или объяснить, что происходит, точнее, оба должны были сделать, но пока ещё ни разу не воспользовались своим шифром. Не появлялось необходимости, не представлялось возможности воспользоваться своей дальновидностью. Сейчас она представилась, но втягивать Оуэна было нельзя до тех пор, пока Ими не убедилась бы, что в её квартире не Рэй.
   А она почти не сомневалась в том, что там был Рэй.
   Где-то далеко еле слышно шумел испорченный лифт.
   Она медленно дошла до своей комнаты, где унылый гул лифта уже не было слышно. Дверь в её комнату не закрыли, и Имтизаль могла рассмотреть спину своего гостя.
   Имтизаль была готова заплакать. Она не хотела убивать его сейчас.
   Она неслышно вытащила нож: нельзя было привлекать внимание соседей звуками выстрелов и прочими шумами. Оставалось надеяться, что никто не знал, куда отправился Рэйнольд Эддингтон перед тем, как исчезнуть. Впрочем, это уже не имело никакого значения.
   Совершенно никакого, потому что скрыть это убийство было бы практически невозможно. Пришлось бы признать свою вину. Оуэн помог бы, а доказать, что Рэй проник в квартиру незаконно, не доставило бы труда. Потом осталось бы только разгромить квартиру, побить саму себя и подать убийство-самооборону достаточно красиво и достаточно изящно для того, чтобы усмирить пыл суда.
   Рэй остановился у мольберта, на котором стояла одна из первых картин, одна из самых странных, но в которой, всё же, его ещё можно было узнать. На картине он был изображён не в полный рост и снизу срезался где-то на уровне бёдер, его торс был живописно вспорот, и кровь стекала в коричневые брюки, но сам он стоял и был жив, и в глазах не было ни капли безумия или боли. Ими любила эту картину. Она считала её вдохновенно величественной и безмятежной.
   - У тебя в руках пистолет?
   Он не оборачивался и говорил чуть холоднее, чем раньше.
   Она молчала, и он оглянулся на неё, посмотрел на её руку с ножом и чуть нахмурился.
   - И пистолет, и нож? Ты так неуверенна в себе?
   - Как ты меня нашёл?
   Он чуть нагнул голову и выстрелил усталым взглядом, в котором было что-то вроде: "Ты серьёзно?"
   - Могу я сперва узнать, как именно ты собираешься меня убить?
   Она молчала.
   - Имтизаль.
   - Неважно.
   - Неважно? Надо же.
   В её глазах появлялось всё больше отчаяния.
   - Зачем было это? - ей снова стало тяжело говорить, как и всегда было сложно говорить со всеми людьми.
   - Что именно?
   - Я.
   Он даже не улыбнулся, и только его глаза снова стали усталыми и заплывающими скукой.
   - Нашла о чём говорить.
   - Это важно.
   - Для департамента?
   - Для меня.
   Теперь он улыбнулся.
   - Ты фильмов о двойных агентах насмотрелась?
   - Подними руки и повернись ко мне спиной.
   - Ага.
   - Я выстрелю.
   - Не выстрелишь.
   И тогда она решительно рванула на него, сжимая нож крепче, и упала, сильно зашибленная чем-то тяжёлым. Она чуть не выронила пистолет, и, падая, краем глаза заметила Дерека с бейсбольной битой. Она упала на колено, с трудом ловя баланс, и резко выставила руку, собираясь выстрелить в Дерека, но он успел ударить её раньше, по руке, и Ими вскрикнула, и пистолет выпал. Она пыталась встать на ноги и отпрыгнуть в сторону, но на неё снова обрушился удар, и она увидела Эрика тоже, и он выбил у неё нож, и всё её сопротивление было выбито в самом начале, хотя она отчаянно пыталась дать отпор и выскочить, уйти от них, но они оказались куда сильнее, чем ей обыкновенно казались её соперники в зале. Она ударялась о свои же мольберты, которые Эрик и Дерек очень ловко обходили, и некоторые падали, и она спотыкалась о них, поэтому ей не удавалось уйти от ударов, и её противники, всё же, повалили её на пол и начали забивать ногами, валить на неё снова и снова биты, и она уже только пыталась не кричать и только издавала странные приглушённые хрипы и стоны и пыталась закрыть руками лицо, чтобы ей не выбили глаз или челюсть, но даже это было сложно, потому что её рука, казалось, была сломана. Имтизаль несколько раз снова пыталась встать на ноги, лягнуть их и как-то отбиться, временами она что-то видела, видела свой ламинат и нож, откатившийся всего в пару метров, и всё ещё надеялась вырваться и схватить своё оружие, но ей ничего не удавалось. Двигаться было всё сложнее, терпеть боль было всё сложнее, и очень скоро она уже перестала понимать пространство, всё превратилось в гул, и ей казалось, что она снова слышит лифт, ей казалось, что она лежит в лифте, и он закрывается на неё, сдавливает её рёбра, и они хрустят, крошатся, их осколки впиваются в межпозвоночные хрящи, а потом она вспоминала, где она и что происходит, снова и снова пыталась выставить блок или вырваться и снова и снова возвращалась в месиво крови, которым становилась она сама. Дрожал гремящий потолок, дрожали волнистые стены, раскатистый пол: вся квартира тряслась в беспокойстве и прыткой панике, заставляя побеждённую хозяйку шатко дрожать вместе с собой, всё прыгало и скакало, кружилось в губительном вихре, и на какой-то момент Имтизаль показалось, что именно этот смерч и свалил её с ног, что только он лишил её вестибулярный аппарат твёрдости и помешал ей устоять под напором зверской силы телохранителей Эддингтона. Ей стало жутко страшно. Ей стало так страшно, как не было даже при покушении на её жизнь в больнице. Ей не хватало кислорода. Она думала про лес, вспоминала своё детище и с ужасом осознавала, что о нём некому будет позаботиться, что никто и никогда не сбережёт останки любимых ею людей, и что они, однажды, слишком ослабнут, и сила химии уступит силе природы и времени, которая превратит мумии в прах. Но самым ужасным, самым жутким и сжигающим Имтизаль в слепом отчаянии, было то, что она умерла бы раньше Рэя, что он убил бы её и выкинул куда-нибудь; впрочем, не так важно ей было, что он сделал бы с ней, важно было, что он остался бы жить, ходить, есть, дышать, гулять, а потом его убил бы кто-то другой, а может быть, он даже умер бы сам, и его похоронили бы, и его сожрали бы черви, или его, хуже того, кремировали, и от него не осталось бы даже скелета. Она была готова умереть, только если бы забрала его с собой. Но теперь она понимала, ещё не в полной мере, но где-то глубоко, что не всё происходит по её порядку жизни, что она не всесильна и что весь смысл её жизни может оказаться разбит, как разбита она, осквернён и уничтожен, и что вся её жизнь может быть уничтожена, и не было для неё ничего ужаснее такого конца.
   И теперь, беспомощная, сбитая с ног и заваленная на пол, она не могла припомнить ничего, и осознание катастрофы ещё больше сводило её с ума. Всё вокруг прыгало и скакало всё с той же сверхъестественной мощью, туман всё также пропитывал её мозг, парализуя его, усыпляя; разве что теперь сама Ими практически не двигалась и уже завершились разрушительные перемещения борцов по квартире. Болели глаза. Первая боль, которую Имтизаль осознала и смогла определить её источник, хотя еще была слишком далека от встречи с ослеплённым сознанием: глаза болели невыносимо. После - спина. Резкая боль растеклась по всему корпусу от ушиба, упирающегося в перекладину разрушенного мольберта. Криво сломанный кусок дерева лежал как раз под той частью тела, на которую пришёлся первый удар, поперёк спины, и теперь больно впивался в ноющую повреждённую плоть, равномерной волной заостряя болевой эффект, и хотя Ими не лежала недвижно, Эрик и Дерек периодически выбивали её, она то и дело откатывалась обратно на этот деревянный кусок, так получалось само собой, и он каждый раз попадал именно под тот ушиб и заставлял её скулить. Хотя, скорее всего, ей так казалось: на её спине не было участка тела, свободного от ушибов. От напряжения на стиснутых в кулаки кистях лопались капилляры, красными точками проступая на коже. Ногти покрылись нежным небесным оттенком от пустующих сосудов, кончики пальцев болезненно белели. Выло от физических мук всё тело.
   Но безумствующий мозг выл громче.
   Так она даже не сразу поняла, что её перестали бить. Она уже ничего не видела: глаза давно заволокла кровь, но она продолжала отчаянно выкатывать их, неосознанно, как по привычке. Она сжимала руки в кулаках тоже неосознанно, боясь выпустить воображаемые ножи. Она не слышала, как Рэй что-то сказал Эрику, она ничего не слышала, вокруг был только адский гул, вокруг была только адская боль.
   Она испугалась, что ослепла. Понадобилось время, чтобы понять, что видеть ей мешает кровь.
   Её сердце как будто растворилось где-то между лёгкими, прекратило циркулировать кровь и разъелось в кислоте бессилия, мерзкое чувство наполнило всю грудь, как яд течет по ребристой поверхности, обволакивая едкой пеленой каждый бугорок и терпеливо сравнивая с ним даже самые глубокие впадинки; её сердце чугунной тяжестью опускалось в брюшную полость, растекаясь там гниющей мрачной отравой, и тело мучительно съёжилось бы в комочек, если бы могло.
   - Ты смотри, она ещё ползёт.
   Остаток работающего мозга говорил ей, что в двух метрах есть нож, Ими не видела, куда ползёт, она даже не очень уже понимала, зачем ползёт. Даже в детстве никогда ещё она настолько не теряла разум. Удар ногой пришёлся ей в голову.
   - Добить?
   - Не надо, возьмём с собой. Посмотри, нет у неё здесь чемодана.
   Чемодан был, и в него попытались сложить Имтизаль.
   - Может, отрезать ей руку?
   - Поверни плечи, влезет, вот.
   Она пыталась отмахнуться, механически, но безуспешно. Молния чемодана зажала ей волосы, и её покатили к выходу.
   Она всегда умела терпеть боль. Всегда, но не сейчас. Боль убивала её. Имтизаль стала почти забывать о том, что дело её жизни провалилось. Она думала только о боли, и боль не давала думать ни о чём другом. Ими уже даже надеялась, что при очередном скачке она так ударится головой, что вырубится или, хотя бы, свернёт себе шею, но она всё ещё была настолько в сознании, чтобы в полной мере прочувствовать мучительную пытку. Ей казалось, что чемодан уменьшается, что она раздувается, как аллергик в улье, ей было мокро и липко и очень тяжело дышать, и потом она вообще почти перестала дышать, она начала задыхаться. Паника затекла в неё сквозь хаос бессознательности. Она вдруг стала ребёнком, и под ногами появилась острая стриженая трава, и сильные мужские руки запечатали её ноздри и рот, а она отчаянно пыталась высосать воздух сквозь ладонь своего убийцы. Ужас воцарился в чемодане. Она почти уже забыла то чувство, когда лёгкие рвутся, силятся, но не могут раздуться, не могут набрать в себя воздух, и голова разрывается, и жизнь медленно затухает глубоко внутри, но кажется, что жизнь затухает снаружи, что она отчаянно пытается ворваться внутрь, ворваться в тело, спрятаться в нём и спастись. Этот детский кошмар снова стал живым, и неуправляемая паника мешала ей овладеть собой, овладеть контролем над болью и циркуляцией крови, и чем больше она пугалась недостатку кислорода, тем ощутимее становился этот недостаток. Потом она еле-еле смогла пошевелить рукой и дотянуться до лица, чтобы стереть от губ кровь, и застонала от боли, потому что кровь была не снаружи, а внутри рта, разбитого рта, и кровь пропитала чемодан, и туда уже совсем не поступало воздуха. Ими прилипла к крышке губами и отчаянно пыталась дышать, но чемодан периодически подкидывало, и она жутко больно ударялась и так уже сломанным носом. Она снова попала на траву и снова задыхалась. Она отбивалась изо всех сил, она сопротивлялась, она чувствовала всё. Ей казалось, она чувствует, как пахнут руки её мучителя. Перед ней на коленях стоял Омар. Она таращила глаза, чтобы он спас её, но он думал, что это игра и по-детски улыбался. Ей стало дико, безумно страшно, а потом она услышала истошный вопль Джексона. Она только сейчас осознала, что за все эти годы Омар не постарел ни на день. Она взвыла, но ладонь юного психопата глушила её крики. Чемодан тряхнуло. Эта дорога была вечной. Собаки лаяли даже громче, чем всегда, когда почуяли кровь. Чемодан закатили в дом и стали спускать куда-то вниз, это Ими поняла, прочувствовав на себе каждую ступень; там его открыли и вывалили её тело на пол. Она почувствовала себя безумно счастливой, осознав, что не задохнулась и всё ещё жива. Послышался звон металла, Эрик начал выкатывать откуда-то сверху цепь, но Рэй его остановил.
   - Издеваешься? Куда это мясо убежит?
   Там её оставили на полу.
   - Перестарались, - грустно изрёк Дерек. - Сдохнет.
   - Не сдохнет.
   - Какая разница. Говорить всё равно не может.
   Эрик присел рядом с ней и пощупал лицо, потом вправил нос, и она вскрикнула.
   - Челюсть цела, - он нехотя открыл ей рот, - два зуба выбиты, щёки изнутри распухли, и дёсны, но челюсть цела.
   - Ладно, пусть валяется, завтра посмотрим.
   Ими лежала где-то полчаса, потом медленно начала двигаться. На полу было очень холодно и больно, она постаралась выпрямиться и лежать ровно на спине. Так было ещё больнее, но так хаос в мозгу стал принимать чуть более упорядоченный вид, и так было немного легче дышать. В первую очередь она подумала о расследовании и испугалась, что задержка может плохо на нём сказаться: она надеялась найти убийцу по горячим следам, которые с каждой минутой стыли, стыли и норовили выветриться вовсе. Мысли об убитой женщине плавно перетекли на ещё живого мужчину, и Ими стала думать про Оуэна, который в лучшем случае завтра задумался бы о том, куда мог пропасть его сержант. Даже если Оуэн не придал бы значения её исчезновению сразу, через день, максимум через два дня он, всё же, съездил бы к ней на квартиру, где застал бы погром и следы её крови. И даже если ей неведомым образом удалось бы выжить и сбежать, вернуться к прежней жизни не удалось бы никогда.
   Её мозги играли хэви метал.
   Ещё через полчаса она нашла в себе силы поднять руку и стереть кровь с глаз. Глаза сильно слезились, это помогло размягчить засохшую кровяную корочку, и Ими удалось немного осмотреть помещение. Здесь она никогда ещё не была. Она даже не знала, что у Рэя есть подвал. Если бы не знакомый лай собак, она бы подумала, что находится не в доме Эддингтона.
   Мысли о крахе не давали ей спать и мешали думать. Кисть левой руки по меньшей мере треснула в одной или больших костях, но болела вполне как сломанная. Несколько пальцев было перебито, но двигать ими получалось, хоть и с трудом. Запястье распухло. Имтизаль всё ещё надеялась, что разум туманится болью, а не сотрясением мозга: всё же, по большей части удары приходились на корпус, голову ей удавалось уберечь ценой рук. Нога, повреждённая тогда в машине, так полностью и не избавила хозяйку от боли, сейчас же заставляла её страдать так, как ей не приходилось страдать никогда прежде.
   Ими старалась не думать о крахе. Ими старалась осмотреть помещение и рассуждать о том, что сможет сделать, когда немного придёт в себя.
   В углу были дверь и шкаф. Другая дверь, не та, через которую ушли телохранители и их работодатель. Ими предполагала, что дверь не заперта и ведёт в какой-нибудь чулан.
   Она напрягла мышцы и попыталась приподняться, но её старания вынудили её только сдавленно вскрикнуть и в очередной раз осознать своё поражение. Она надеялась, что хотя бы позвоночник не сломан: переломы рёбер, ключиц и плеч можно было бы пережить.
   Она упорно не хотела сдаться. Ещё никогда ей настолько не хотелось жить.
   Потом дверь снова открылась, вошли Эрик и Рэй.
   - Воды?
   Она старательно кивнула. Эрик подошёл к ней и стал небрежно вливать в рот воду из бутылки. Ими мотнула головой, и он отступил.
   - Не полиция посылала тебя ко мне, верно?
   Она кивнула и с трудом выдавила из себя, не с первой попытки, что-то вроде "им нельзя знать". На удивление, Рэй её понял.
   - Они и не узнают, если ты скажешь, кто за тобой стоит.
   - Никто.
   Это слово ей удалось лучше, как отрепетированное.
   Эрик вздохнул. Рэй смотрел на неё ещё более странно, чем когда-либо прежде, но ей было слишком плохо, чтобы заметить это и осмыслить.
   - Порезать её?
   Рэй задумчиво посмотрел на Эрика.
   - Я не люблю все эти торги, Имтизаль. Либо говоришь мне, чей заказ, либо я живьём скормлю тебя псам. Я не британская разведка, чтобы пытать тебя неделями и годами.
   - Не заказ.
   - Что-нибудь более информативное скажи.
   Она слизала кровь с губ и мучительно сглотнула.
   - Я сама.
   - Сама вела расследование?
   Она попыталась кивнуть и что-то пробурчала.
   Эрик встал.
   - Я за собаками.
   - Хорошо.
   Дверь закрылась, Ими страдальчески повернула голову так, чтобы видеть Рэя.
   - Что... у меня дома?
   Он нахмурился, вероятно, пытаясь понять, о чём она говорит.
   - Ты имеешь в виду, что я нашёл? - поняв, что попал в суть её вопроса, он чуть качнул головой и пожал плечами. - Свои вещи, даже духи, фото, всякие факты из жизни, странные картины... должен был найти что-то конкретное?
   - Агенты... - она судорожно пыталась заставить мозг работать, - они не рисуют.
   Он промолчал. Она молчала. За дверью слышался лай.
   - Я передумал, убери собак, - недолго раздумывая, Рэй встал и подошёл к Эрику, который был уже в дверях и с трудом удерживал вырывающихся доберманов.
   - Заткнулись! Сидеть!
   Эрик пнул одного из псов, тот заскулил и сел, остальные решили не играть с судьбой и перестали рваться к Имтизаль. Но даже страх перед Эриком не побудил их сесть и прекратить рычать.
   - Положи её на стол, поговорю с ней завтра. Со ртом что-то сделай, главное, чтобы нормально говорила, без этих хлюпаний.
   - Собак увести?
   - Да, давай. И проверь вентиляцию, по-моему, с ней здесь что-то не так. Я переоденусь и поеду.
   Дальше Ими ничего не слышала, потому что разговор продолжился уже за дверью, но поняла, что ей нужно что-то сделать, пока не вернулся Эрик и не положил её на таинственный стол, которого не было в подвале. Ими осмотрела помещение снова. Она попыталась отползти, и ей почти удалось это: эйфория наполняла её тело и позволяла противостоять боли. Ими никогда не думала, что может быть настолько счастливой только потому, что всё ещё может дышать. Дышать было тяжело, но ещё тяжелее было выжить, с чем она, пока ещё, справлялась: угроза быть разорванной собаками исчезла так внезапно, что даже не успела в полной мере напугать Имтизаль. Эрик нашёл её рядом с чуланом, отпихнул ногой в сторону и открыл его. Оттуда он вытащил странную конструкцию, которую разложил в стол, потом он поднял Имтизаль и небрежно опустил на холодную стальную поверхность. Он снял с неё одежду. Она сопротивлялась. Она даже пыталась ударить его коленом в горло, но промахнулась и вскоре получила кулаком в грудь, так сильно, что ненадолго потеряла энтузиазм в своём сопротивлении. Но её беспокойство был напрасным. Он её не насиловал и никак не осквернял её тело: она была ему противна, тем более в таком виде. Но он умел оказывать первую помощь. Он вправил ей вывихи и что-то вколол, насильно дал попить воды, привязал ремнями к столу, накрыл пледом, от которого воняло сыростью и псиной, и оставил одну. Она безумно хотела в туалет и не была уверена, что сможет выдержать до следующего появления гостей в своей новой и, возможно, последней обители.
   Утром Рэй пришёл один. Она ужасно замёрзла ночью: вероятно, Эрик, всё же, починил вентиляцию, потому что к ночи стало жутко холодно, или ей так казалось от неподвижности и усталости. Она много спала. Она пыталась сопротивляться, она боялась не проснуться и старалась не закрывать глаза, но с того момента, как Эрик ушёл, она постоянно тонула в дремоте и обрывках сна. Каждый раз, придя в себя, она судорожно хваталась за реальность, как хватаются за воздух утопающие, но волны сна снова накатывали на неё сверху и давили в себя, внутрь, на дно, как будто утягивая в параллельный мир, и она боялась потерять среди них свой. Она была счастлива проснуться утром и удержать себя наплаву сознательности. Голова болела, тело болело и затекло, но разум её был намного чище, чем в предыдущий день.
   Рэй знал, что делает. Он вколол ей экстази. Он вколол ей много экстази. И она рассказала ему всё. Она рассказала, как увидела его в ресторане, как его фигура окружила её со всех сторон, как он стал для неё смыслом жизни, как трепетно и безнадёжно она полюбила его и как продолжает любить даже сейчас. Она улыбалась. Она никогда не была так счастлива. Она догадывалась, что дело в амфетамине, но ей казалось, что он не при чём, ей казалось, что только сейчас она достигла просветления. Ей казалось, что теперь она всё поняла. Теперь она всё чувствовала, всё видела и знала. Теперь она была спокойна. Она была счастлива. Рэй спрашивал её, она отвечала. Она не боялась говорить. Она легко находила слова. Ей казалось, что говорить так просто. Ей казалось, что нет никакого смысла таить от Рэйнольда, что бы там ни было. Она рассказала о маньяке и о том, как убила его и полицейских, ради него, ради Эддингтона, потому что иначе он мог сдать её слежку за ним. Разве она украла что-то существенное, хотел знать Рэй. Нет, она не украла. Она никогда ничего не крадёт. Она забрала немного его вещей, чтобы в её доме была его частичка. Она совсем не желала общения с ним. Ей было достаточно его видеть. Полиция не должна об этом знать. Полиция этого не поймёт. Никто этого не поймёт. Никто и не захочет понимать, ведь никто не мыслит так, как мыслит она. Не живёт так, как живёт она. Она аморальна. Все бы так сказали. Её жизнь аморальна. Но она всего лишь мыслит немного иначе.
   Она говорила долго, Рэй слушал её и иногда спрашивал некоторые детали. Его больше интересовали факты, чем чувства, которые она так трогательно описывала. Его больше интересовало, что именно она узнала о нём.
  
   Имтизаль открыла глаза и пожалела об этом. Она жалела о том, что проснулась, каждый раз. Её жизнь превратилась в пустоту. Она развлекалась тем, что пыталась разминать мышцы и возвращать жизнь своему телу. Она всё ещё боялась, что её рёбра сломаны: с ними Эрик не сделал ничего, когда осматривал её травмы. Он только наложил шину ей на руку. Она пыталась двигаться очень осторожно, чтобы не сместить кости, но в то же время напрягать мышцы как можно чаще. Её даже радовала боль. Она была счастлива понимать, что может превозмочь её, может выжить. Ей приносили еду два раза в день, она догадывалась, что, прежде чем избавиться от неё, они хотят всё расследовать до конца, но не понимала, почему это тянется настолько долго. Она делала вид, что не может пошевелиться, она не хотела, чтобы они видели, что ей лучше. Она хотела, чтобы они недооценивали её.
   Она не сразу поняла, что не так, но когда осознала, взволновалась. Еда стояла рядом с ней. Дверь в подвал была открыта.
   Все её тренировки пригодились теперь, надо было только как-то снять с ноги цепь. Ими долго гнула ложку, торчащую из тарелки с мюслями, пока не сломала, и потом, обломком черенка, вскрыла замок. Вскрыть замок чулана оказалось сложнее, но ей это удалось: так Ими запаслась двумя ножами. Она хотела взять ещё и чугунный лом, но даже поднять его не смогла.
   Собаки неистово лаяли, и она решила не рисковать судьбой снова, поэтому спустилась в подземный гараж и выехала из участка в одном из автомобилей Рэйнольда. Как же ей хотелось передавить всех его собак.
   Она хотела оставить автомобиль перед воротами, но собаки выбежали за территорию, поэтому ей пришлось остаться в салоне и уехать подальше, прежде чем бросить машину.
   Она боялась ехать домой сразу. Сначала она должна была привести себя в порядок. Ей так и не дали одежду, и всё это время она куталась в грязный плед. Прежде чем покинуть пустующий дом Рэйнольда, она надела его спортивные штаны, толстовку и шлёпанцы. Она хотела принять душ, но решила не рисковать и не тянуть с побегом так долго. Она взяла немного денег и на них сейчас рассчитывала купить одежду, больше подходящую по размеру.
   Никто не обращал на неё внимания в торговом центре. Она взяла первый попавшийся спортивный костюм на размер больше своего, бельё и кроссовки, на кассе немного удивились, но согласились пробить её покупки, уже надетые на неё. Она очень долго приводила себя в порядок в примерочной, пытаясь придать своему лицу более живой вид и что-то сделать с ужасно грязными волосами. Она купила ещё кепку, под которую спрятала волосы, и солнечные очки.
   Теперь можно было вернуться домой.
   Она оставила машину у торгового центра. В ней же она оставила одежду Рэйнольда и остатки денег. И только потом осознала, что у неё нет ключа.
   Возвращаться к Рэю уже было небезопасно.
   Её удивило, но её квартиру не опечатывали. Она сильно пожалела о том, что устанавливала себе дорогую дверь с надёжным замком, который было бы не взломать, даже если бы в бардачке угнанного ею Audi оказались какие-нибудь инструменты. Ей пришлось разбить окно, чтобы войти в квартиру.
   Квартира её ошеломила. В ней царил идеальный порядок. В ней не изменилось ничего. В ней только исчезло любое напоминание о Рэйнольде Эддингтоне.
   Ими с волнением и страхом позвонила Оуэну, хотя так и не придумала, что скажет ему. Он был предупреждён об её отсутствии. Он был возмущён, но он был не против. Он разрешил ей продлить отпуск ещё немного, и пообещал вычесть эти часы из её зарплаты. Так сказало начальство. Она не возражала.
   Было много дел. Нужно было заменить окно. Нужно было вылечиться.
  
   Диана согласилась ей помочь. Диана понимала, что не всё и не все должны знать. Диана успокоила её и сказала, что сломано только три ребра, и они далеко от сердца.
   Ими медленно восстанавливалась. Солнечные очки и косметика помогали скрыть изменения лица. Не достаточно для того, чтобы появляться среди полицейских, но достаточно для того, чтобы появляться на людях. А потом снова появился Рэй.
   Она ещё не начала выходить на работу, она была занята только своим телом. Она жутко боялась, что после произошедшего Рэй покинет город, но больше не могла следить за ним прежним способом. Всё, что она могла делать, - искать его имя в списке авиапассажиров.
   Он появился через пять дней после её побега. Она не видела его уже две недели. Он пришёл один, без охраны, позвонил в дверь и так просто улыбнулся, как будто две недели назад не наблюдал её избиение в этой же квартире и не собирался скормить её псам. Ими отступила, впуская его внутрь.
   - О чём ты думаешь? - спросил он, снимая пальто и раздумывая, куда его повесить.
   - О том, где мой пистолет.
   Он улыбнулся.
   - Один раз ты уже пыталась меня убить.
   - Ты тоже.
   - Разве?
   Она замолчала. Теперь не было никакого смысла пытаться выглядеть нормальной.
   - Разденься.
   - Я не хочу.
   Его взгляд стал ледяным. Она почти не изменилась внешне, но нехотя, тоскливо и медленно начала расстёгивать толстовку. Он не двигался и смотрел. Она оглянулась, думая, куда положить одежду, подошла к стене и аккуратно сложила толстовку на стол. Рэй всё ещё не двигался, и она покорно продолжила раздеваться, на ней оставались уже только трусы, когда он остановил её движением руки. Он увлечённо и, казалось, даже заботливо рассматривал её тело, тёмные пятна, светлеющие к краям, узкие шрамы, покраснения на коже, стёртой до мяса, и вздувающейся вместе с плотью над ушибленными костями.
   - Ты уже сняла шину.
   - Да.
   Он сделал шаг к ней и осторожно положил руки ей на талию. Она проглотила боль и постаралась сохранить прежнее хладнокровие. Он с участием посмотрел ей в глаза, как будто боялся заставить её страдать своими прикосновениями. Не так уж просто было прикоснуться к ней так, чтобы не задеть ушибленную плоть.
   - Ложись на кровать.
   - У меня сломаны рёбра.
   - Я их не трону.
   - Нельзя.
   Большой палец его правой руки, нежно поглаживающий кожу на её талии, поднялся до тёмного следа и вдавился в него. Ими выдохнула от неожиданности и напряжения, но сдержала крик.
   Он действительно старался не позволить её рёбрам сместиться. У него было полно способов причинить боль иначе. Он как будто старался доломать её бедро. Он как будто специально сдавливал её тело в тех местах, где опухолей и гематом было больше всего, но он честно не трогал рёбра. Он даже временами дёржал её таз и грудь так, чтобы корпус двигался как можно меньше. Она уже не могла выдерживать. Она уже кричала, и тогда он накрыл её лицо подушкой. Но она не вырывалась. Она начала вырываться, только когда почувствовала, что он душит её, а не пытается заставить замолчать, но Рэйнольд оказался сильнее, он насиловал и душил её одновременно, пока она полностью не ослабла и не уронила поникшие руки. Он прислушался, не останавливаясь. Она молчала. Она воспользовалась его доверчивостью и резко высвободилась из-под подушки, когда он уже почти поверил, что убил её. Он расхохотался.
   Потом он стоял над ней на коленях и ощупывал её торс. Она терпела.
   - По-моему, рёбра в порядке.
   Она ему верила. У него были все основания утверждать, что её рёбра в порядке: он почти залез пальцами под них и прощупал её кости сквозь измученное тело. Она сжимала зубы и выла сквозь них от боли, и когда ей становилось уже тяжело сдерживать крики, он зажимал её рот рукой.
   - Ну всё, всё, - он нежно погладил её по щеке. - Сейчас полегчает. Я принесу лёд.
   Он не раздевался и не разрешил ей одеться даже теперь. Она послушно разрешила сделать себе компресс изо льда, лежала и молчала. Говорить уже не было смысла. Уже две недели не было смысла.
   С понедельника она вернулась в департамент, и никто ни разу не спросил, где она была, но все смотрели на неё почти с восхищением. Ходили слухи, что она её завербовали.
   - Я совсем не удивлён, - говорил Оуэн, когда коллеги спрашивали его, правдивы ли сплетни. - Она, конечно, ничего не расскажет, сами понимаете. Но вы помните же, какая тут была шумиха после того маньяка. Разве кого-нибудь когда-нибудь столько проверяли?
   - Мне уже тогда казалось, что её хотят переманить.
   - Вот именно, - одобрительно кивал Оуэн с некоторым снисхождением и пил кофе.
   Рэйнольду не очень нравилась её работа, но он соглашался её терпеть, потому что знал, как её любит и как ею дорожит Имтизаль. Она спросила его, что он сказал Оуэну и почему все так невозмутимы в департаменте, но он так ничего и не рассказал ей.
   - Вы действительно кого-то скормили собакам? - как-то она, всё же, решила спросить его. Конечно же, он не ответил ей ничего конкретного.
   Он редко позволял себе грубость с Ими, обычно он даже заботился, спрашивал, не сильно ли она устала, не болит ли голова, как получается ходить. Ходить с каждым днём удавалось лучше. Бедро, к её счастью, не сломалось. Диана сделала рентген и утешила Ими: большинство повреждённых костей треснуло, но не успело доломаться. Ими даже не носила повязки. Она ходила с перевязанной ключицей неделю и сняла фиксатор накануне возвращения Рэя. У неё было крепкое тело. У неё всё заживало быстрее, чем у обычных людей.
   Она была уже даже рада, что всё это с ней произошло. Теперь всё стало легче. Когда Рэй узнал правду, стало легче. Её чувства его не пугали, напротив, очаровывали, он не мог противостоять её рабской покорности. Он редко пользовался её беспрекословным послушанием, но когда входил во вкус, не мог остановиться, как тогда, когда чуть не задушил её на её же кровати. Но в остальном всё проходило хорошо. Можно было забрать вещи из новой квартиры и вернуться к себе. Хозяйка была безумно взволнована и безумно счастлива, узнав, что задание выполнено и мир спасён, на радостях и переживаниях она даже согласилась вернуть деньги за оставшиеся месяцы, правда, не полностью, только 75%, но Имтизаль и на это не надеялась. Деньги ей всегда были нужны.
   Так прошло два месяца. Рэй почти никогда не приезжал к ней домой, обычно она ездила к нему, чтобы не компрометировать его и не быть скомпрометированной самой. Её кости срослись уже почти полностью, на теле уже почти не оставалось мутных широких пятен и шрамов. Рэй был очень мил. Ей казалось, что ему совестно за то, как они её избили, и он пытается компенсировать свою жестокость заботой. Ей казалось, что её зависимость от него делает его самого зависимым. Ей казалось, что конец близко.
   Он стал ещё ближе, когда Рэй позвал её в горы на выходные. Он собирался снять коттедж, полазать по скалам и поплавать в горном озере. Было тепло. Ими подумала, что нет смерти правдоподобнее, чем альпинист, случайно сорвавшийся со скалы. У неё было много планов, как это можно сделать: всё зависело от того, будут ли рядом другие скалолазы.
   Они поехали вдвоём, Дерек и Эрик остались в городе.
   Рэйнольд очень хорошо справлялся с подъёмом, куда лучше Имтизаль, и осиливал даже склоны под углом. Она нарочно прибеднялась и делала усталый вид, чтобы, когда они поднялись уже достаточно высоко, взмолиться о помощи.
   - Рэй! Я сейчас упаду. Я не могу. Больше не могу.
   Он спустился на метр, повиснув рядом с ней.
   - Можешь. Осталось метров десять и всё.
   - Мне нужно передохнуть.
   Она вцепилась в его руку. Он повис на одной руке, второй поддерживал Ими. Он сомнительно опустил взгляд на её пальцы, обхватившие его предплечье.
   - Ты не выглядишь уставшей.
   Она тяжело дышала.
   - Я никогда не выгляжу. Уставшей.
   Она выжидала момент. Он смотрел ей прямо в глаза.
   - Что ты задумала?
   - Хочу отдохнуть минуту.
   - Сейчас. Подержи мою верёвку.
   Она не поняла, чего он хотел от неё, но послушно сжала верёвку. Она думала, он собирается устроиться удобнее для того, чтобы помочь ей с подъёмом. Всё шло по плану. Но как только она выпустила его руку, он с силой оттолкнул её. Она вскрикнула и еле успела удержаться. Верёвка натянулась. Ими ободрала ноги и предплечье, но удержалась и не ударилась слишком сильно о скалу. Рэй полез наверх. Теперь она не могла дотянуться до него.
   - Поднимайся, - скомандовал он ей.
   - Я не могу.
   Он посмотрел на неё вниз и вправо, через плечо.
   - Я скину тебя со скалы. Поднимайся.
   Он был уже почти у самого верха. Ими стало страшно. Она уже действительно почувствовала себя усталой, ободранные ладони щипало, их выжгла верёвка.
   - Лезь наверх, Имтизаль.
   Делать было нечего. Она не могла ослушаться его, и он это знал. Она думала, пришёл один из этих дней, когда его властолюбие и жестокость торжествовали над благодарностью.
   Она не очень торопилась. Она боялась сорваться. Её подгоняла угроза Рэйнольда: она знала, что он действительно может скинуть её. Это был один из её планов: подняться раньше него и скатить на него валун.
   Он помог ей залезть на плато. Он почти втащил её, и она снова проехалась стёртой ногой о камень и вскрикнула. Рэй высвободил её из страховки и сдавил горло, зажав под собой к камням. Это было больно.
   - Ты хотела скинуть меня?
   - Нет.
   Он тряхнул её, и она ударилась головой о камень. Она почувствовала влажность и боль и поняла, что голова разбита.
   - Мне больно.
   - А так?
   Он тряхнул её ещё сильнее, и неровность камня больно впилась в кровавую плоть чуть ниже затылка. Ими вскрикнула.
   - Не надо...
   Ей было тяжело дышать, он душил её и прижимал коленями её запястья к камням. Она вдруг осознала, что он на самом деле может убить её, и начала вырываться более яростно, но подъём вымотал её куда сильнее, чем Рэйнольда.
   - Я сброшу тебя со скалы, если ты не расскажешь, что задумала.
   - Не делай, отпусти, я не могу дышать!
   Она задыхалась, и ей казалось, что из глаз сейчас пойдёт кровь. Рэй чуть ослабил хватку: он убрал одну руку с её шеи и взял булыжник.
   - Я разнесу твоё лицо.
   - Прошу...
   - Что ты хотела сделать?
   По её лицу потекли слёзы. Он замахнулся, и она тихо вскрикнула.
   - Стой!
   - Что ты хотела сделать?
   - Ударить тебя.
   - Как?
   - Головой о скалу.
   Он разбил булыжником её бровь. Она испугалась, что он выбил ей глаз, но удар был слишком слаб. Ей казалось, нарочно.
   - Зачем?
   - Так... - она хрипела, - так было нужно.
   - И ты продолжишь уверять, что всё дело в твоей больной любви?
   - Да.
   - И за что ты собиралась меня убить?
   - Так было нужно.
   Внезапно он отложил булыжник и медленно сполз с неё. Она повернулась на бок, сжимаясь, кашляя и глотая воздух. Он молчал. Она не знала, что делать.
   - Ты говорила, твоего брата убили.
   Она похолодела.
   - Ты убила его.
   Она молчала.
   - Да или нет?
   Она ещё никогда не слышала его таким гневным. Она знала, что должна солгать. Она знала, что солжёт, иначе было нельзя. Но она только безропотно выдавила "да" и заплакала.
   Он ничего не ответил. Он сидел на валуне и смотрел, как она, жалко свернувшись и закрыв окровавленными руками лицо, плакала. Она вдруг осознала всю свою трагедию. Она была ничтожеством рядом с ним. Она делала и говорила всё, что он хотел. Она даже не могла его убить, как убила Артура. Он слишком хорошо разбирался в людях, он слишком тонко чувствовал её, он был слишком сильным, сильнее неё, и ломал её, не скрывая этого, и она не могла ему помешать. Возможно, она никогда не смогла бы ему помешать.
   Он сел рядом с ней и погладил её по волосам. Она молчала, только слабо дрожала и тонула в слезах. Он мягко повернул её на спину. Как и всегда при таких обстоятельствах, он не раздевался. На этот раз он и её почти не раздел.
   Оставаться у края скалы было слишком небезопасно, и Рэй, видимо, всё же признал это: вскоре он собрал свои вещи и двинулся вглубь плато, к следующему склону. Ими поднялась и послушно поплелась за ним. Она была совершенно разбита.
   Он остановился, не доходя до склона: это было место, которое он обещал Имтизаль. Там было действительно неописуемо красиво, там густо росла трава, невысокая, сантиметров тридцать в высоту, не больше, и над ней нежно выделялось много разных-разных цветов. Цветы были повсюду: и над травой, и под ней, даже на склоне местами пробивались тонкие стебельки с цветком. Имтизаль смотрела на скалу, до которой они так и не дошли, на её странные, неестественные сочетания красноватого и бежевого оттенков, и оглянулась назад, туда, откуда они ушли. Каменистый выступ уже не было видно, но были видны другие горы, озеро и низменность, после которой начинался лес: он не позволял увидеть город. Ими подумала, что смогла бы увидеть и их коттедж, если бы они поднялись на самый верх, но Рэй не торопился: лёг в траву и поманил Имтизаль к себе. Она присела рядом на корточки. Он притянул её к себе.
   - Что же нам делать, Ими, - его голос вновь был спокоен и не предвещал ничего плохого, - нам ведь, всё же, когда-то понадобится вернуться к обрыву.
   Она молчала. Она понимала, к чему он ведёт.
   - Может быть, сломать тебе ноги и бросить тебя здесь.
   Она лежала рядом с ним, положив голову на его разгорячённую грудь, и понимала, что он действительно может сломать её ноги и бросить её на этом плато. Она вообще сомневалась, что сможет спуститься с руками, ободранными до мяса, и сильным головокружением, оставшимся после ударов о камни. Рэй трогал её волосы и, казалось, совсем не смущался крови, прилипающей к его руке. Они лежали так ещё долго, потом Рэй спустил её голову вниз, к своим бёдрам. Она даже не пыталась возразить. Потом они поели сэндвичи и фрукты. Рэй не собирался лезть выше. Возможно, он хотел, но его останавливали обстоятельства, возможно, он действительно не собирался подниматься выше плато. Ими не могла знать.
   - Помнишь, ты назвала себя девственницей.
   - Да.
   - Ты до сих пор отдаёшься мне принуждённо?
   Она промолчала, но он смотрел на неё, и ей пришлось неловко пробормотать.
   - Да.
   - И тебе неприятно?
   Она кивнула.
   - Совсем-совсем никакого удовольствия?
   - Никакого.
   Какое-то было. Удовольствие от того, что Рэй рядом. Но ничего того, что он имел в виду.
   - Твой брат тебя бил? - он перевернулся набок и коснулся её подбородка, направляя её лицо к себе.
   - Нет, - она чуть переменилась в глазах.
   - Ты его ревновала?
   - Нет.
   - И он никак не обидел тебя?
   - Никак.
   Он задумался.
   - Я могу понять, за что убивать меня. Но его-то за что? Вы же были дети.
   - Нет, ты не можешь понять.
   - Объясни.
   - Не смогу.
   Он нахмурился. Она испугалась, что он снова начнёт её избивать.
   - Так нужно.
   - За то, что ты полюбила?
   - Нет... нет, - она удивилась. - Ни за что. Просто... время приходит.
   - У твоих чувств есть срок действия?
   - Нет. Они навсегда.
   Его лицо стало жёстче. Она решила не злить его и не молчать.
   - Я не смогу объяснить, Рэй. Это нужно чувствовать. Я чувствую, что нужно убить. Я почувствовала сегодня, что больше не хочу, чтобы ты жил. И всё.
   - На это что-то влияет?
   - Да. Всегда разное. Я не смогу объяснить.
   - Но ты же говорила, что не можешь сделать ничего против моей воли. Моя воля уж точно против моего убийства.
   Она поникла. Он всё понял.
   По нему не чувствовалась, но Имтизаль ощущала всем телом всю напряжённость и бессмысленность ситуации. Она не знала, почему он медлит. Она знала, что оба они не могут вернуться живыми. Но теперь она уже не могла на него напасть: у неё не поднималась рука.
   Около четырёх дня они стали собираться обратно. Ими была взведена и взволнована: она понимала, что что-то произойдёт.
   Она шла впереди, он шёл сзади и вдруг напал на неё и повалил на землю. Она сопротивлялась. Она знала, что он собирается сделать. Она вырывалась изо всех сил, но он сильно ударил её по голове и развернул лицом вниз. Он свёл её руки за спиной, и она вскрикнула, потому что кости дошли до предела и норовили треснуть, она очень боялась, что он сломает её руку. Он сидел на её спине очень крепко, и вскоре выпустил одну из рук, и освободившейся впился в её волосы, закинув её голову назад. Она, неожиданно для себя, вскрикнула и стиснула зубы, чтобы молчать. Он наклонился к её голове, с правой стороны, чтобы её свободная левая рука никак не могла до него дотянуться.
   - Ты не будешь меня убивать, - он тряхнул её, сворачивая шею, - ты меня поняла?!
   Она неосознанно стонала. Дыхание прерывалось и ускорялось. Он резко толкнул её голову вниз, в землю, зарывая её туда, в смесь земли и крови.
   Он не слишком сильно избил её, но достаточно для того, чтобы вновь заставить её чувствовать себя раздавленной. Потом они благополучно вернулись в коттедж. По дороге они встретили других альпинистов, но они, увидев Имтизаль с окровавленной головой, не сильно удивились: Рэй рассказал, как она чуть не сорвалась со скалы и сильно ударилась о склон. Они выразили сердечное сочувствие и даже предложили свою помощь, но Ими отказалась.
   Она не ожидала, что Рэйнольд действительно её поймёт. Она осознала это только тогда, когда оказалась у себя дома и когда поняла, что действительно не могла его убить. У неё не поднималась рука. Нужно было ждать следующего удобного случая.
   Потом всё стало постепенно возвращаться в норму. Она не понимала, как это возможно, но Рэй действительно верил, что она не осмелится причинить ему зла. Она предполагала, что он что-то замышляет. Он действительно стал осторожнее. Но всё продолжалось по-старому. Она даже начинала задумываться о том, что его действительно можно было бы не убивать, по крайней мере, сейчас, пока он рядом. Ей казалось, что он начинает привязываться к ней. Ей казалось, что она ему нужна.
   Она почти потеряла бдительность, но внезапно она поняла, как сильно ошибалась.
   Она спала у себя в квартире. Она проснулась в два часа ночи, встревоженно сев в постели и прислушавшись. У входной двери кто-то копошился, едва слышно, почти бесшумно, но Ими поняла, что кто-то пытается вскрыть замок. Она решила, что это Рэй.
   Она торопливо вылезла из постели, засунула покрывало под одеяло, придав ему форму своего тела, и торопливо вытащила из ящика два пистолета: табельный и левый. На нём был глушитель и он был чист. Убийство Кевина слишком озадачило её, и она решила, что было бы неплохо иметь у себя огнестрельное оружие, от которого, в случае крайнего риска, можно было бы избавиться и не бояться, что оно приведёт к ней после баллистической экспертизы. Она убежала на кухню и бесшумно взяла два хлебных ножа, она еле успела застегнуться ремнём и рассовать в него всё своё оружие, как входная дверь неслышно поддалась и открылась.
   Ими стояла ровно, прислонившись к стене кухни. В её квартиру вошёл не Рэй.
   Она не сразу узнала Дерека. Он держал наготове пистолет с глушителем и бесшумно протекал в спальню. Следом за ним вошёл Эрик. Эрик задержался в коридоре и осторожно смотрел, как Дерек входит в комнату и прицеливается в постель.
   Ими вздрогнула, когда два тихих хлопка растворились в спальне. Дерек прошёл глубже и резко одёрнул одеяло. Когда он обернулся, Ими уже прорезала горло Эрика. Когда он поднял руку для выстрела, пуля Имтизаль уже вбила его переносицу в мозг.
   Она села на пол и задумалась. Нужно было что-то делать. Они бы точно не поместились в чемодан.
   Её размышления нарушил резкий гул вибрации. Ими вытерла руки об одежду Эрика и вытащила из его кармана телефон. Звонил Рэй.
   - Готово?
   - Да.
   Рэй замолчал.
   - Они живы?
   - Нет.
   Он снова промолчал.
   - Где они? - его голос стал жёстче.
   - У меня, - она помолчала, - думаю, куда их деть.
   - Ты думаешь, я рад это слышать?
   - Они не справились.
   - Они мне были дороже тебя.
   Она промолчала. Он молчал.
   - Ты злишься?
   - Конечно, злюсь. Где я возьму теперь телохранителей.
   - Не думала, что это проблема.
   - Это проблема для тех, кто ценит верность.
   Она промолчала, и он сбросил. Она обвязала целлофаном горло Эрика. Она замотала в целлофан их обоих, предварительно выкатив из лужи крови. Она оделась в камуфляж и вытащила трупы из своей квартиры. Она сложила тела в их же автомобиль и сожгла его за городом, после чего вернулась к городу и поймала такси, но вышла рано и пешком дошла до дома Рэя. Он был огорчён, недоволен, но не напуган. Её это удивило. Он даже не был вооружён. Но ещё больше её удивило, что у неё действительно не поднялась бы на него рука.
   - Ты думаешь, можешь убить моих телохранителей и этим вызвать моё восхищение?
   Она промолчала. Она чувствовала себя немного смущённо.
   - Зачем ты приехала?
   - Они хотели убить меня.
   - Не может быть.
   Его голос прозвучал так саркастично, что ей стало тяжело где-то внизу, что хотелось отрезать свой живот.
   - Ты даже сейчас меня любишь?
   Он сделал шаг к ней.
   Она промолчала. Она не любила отвечать на такие вопросы. Она вдруг вспомнила Омара, вспомнила, как они шли вдоль улицы и как она пыталась убедить его в своей любви. Только сейчас она подумала о том, что Омар был единственным, кому ей было легко признаваться в любви, а потом вспомнила, что в первый раз сказала ему о своих чувствах только накануне убийства. Возможно, ей потому и просто было говорить ему о своих чувствах, ведь он всё равно был уже мёртв.
   - Да или нет.
   - Да.
   Он стоял перед ней и нежно положил руку ей на щёку.
   - И продолжала бы любить, даже если бы я разрубил тебя в мясо?
   Она медленно закрыла и открыла глаза в знак положительного ответа.
   Он избил её. Он умел её убить. После его насилия у неё почти никак не было повреждено лицо и все ушибы было легко скрыть одеждой, но ей было невыносимо больно ходить. Ей было больно даже тогда, когда она не двигалась.
   Потом он нехотя предложил ей переехать к нему. Она знала эти его предложения. Это были не предложения, это были приказы.
   Всё разворачивалось как нельзя лучше. Из её жизни исчезли Дерек и Эрик. Рэй уволил Маю, и теперь в дом вообще никто не приходил. Имтизаль видела Рэйнольда каждый день. Когда он уезжал в командировки, он либо предупреждал её заранее, чтобы она не волновалась, либо вообще брал её с собой. Родители уехали в Нью-Йорк: у Каримы родился ребёнок. Джафар оформил перевод и работал теперь в нью-йоркском филиале. Имтизаль немного скучала по семье, но теперь она как будто дышать начала легче, совсем как после переезда в Сан Франциско, и она часто думала об этом и тосковала по ветреному, недружелюбному калифорнийскому городу. Как бы она была счастлива, если бы этот город был е ё .
   Никто не знал про Эддингтона. Дэвид ей не звонил. Рэй настоял на том, чтобы она съехала со своей квартиры, и выделил ей целую комнату для работы в своём особняке. Она не понимала ещё, насколько сильно он за неё взялся.
   Так прошёл ещё один месяц, и этот месяц был одним из самых счастливых в её жизни. Рэй её больше не избивал. Он уделял ей не очень много внимания, но достаточно, с учётом того, сколько у него всегда было работы. Наводить о нём справки стало ещё легче. Она только боялась, что её заметит Том.
   Она думала, что Рэй ей доверяет. Она думала, что он впустил её в свою жизнь, и этим она собиралась воспользоваться со всех сторон. Она решила начать с книг, которые стояли в кабинете Рэйнольда: она заметила, как его восхищают люди, повёрнутые на искусстве. Читать было немного скучно, Ими думала, что внутреннее несогласие с философией авторов, чьи произведения она держала в руках, вызовет в ней какие-то чувства, какое-то сопротивление, но ей было всё равно. Она заставляла себя читать Толстого, Шопенгауэра, Хэмингуэя, Гётте и всё, что находила в доме. Книг было слишком много, чтобы справиться со всеми, и их чтение ничуть не помогало понимать Рэйнольда лучше, но его, казалось, радовало. Он часто садился рядом с ней и расспрашивал её о впечатлениях о книге или зачитывал что-то со страницы, которая была открыта перед Имтизаль, и рассказывал что-нибудь из своей жизни или из мировой истории.
   - Мощь, которая пришла к ним, будет у них отнята. Вины Уруинимгины, царя Нгирсу, нет. Что же касается Лугальзагеси, то пусть богиня Нисаба отметит на челе его это преступление.
   Он читал таким торжественным и грозным голосом, что у Имтизаль складывалось впечатление, будто он сам переводил это с аккадского.
   - Я уже не помню, чьи это слова?
   - Один из воинов.
   - Чьих?
   Она посмотрела в книгу и медленно произнесла: "Уру-и-ним-ги-ны". Он рассмеялся.
   - Кто тебе больше всех запомнился?
   - Хнумхотеп. Первый.
   Он задумался.
   - Вообще-то я имел в виду войну Лагаша и Уммы, но неважно. Хнумхотеп? Не помню такого фараона.
   - Он не фараон, он номарх. Правил Кинополем.
   Рэй задумчиво смотрел на неё какое-то время.
   - Тебя привлекло что-то в его политике или связь с Кинополем?
   Она удивилась и не сразу нашла, что ответить.
   - Про Кинополь так мало пишут.
   - Да было бы, что писать. Кроме культа Анубиса и своего разрушения он ничем не прославился.
   Так Ими запомнила, что при Рэйнольде стоит читать только исторические книги: в них не нужно искать подтексты и мораль, о которых он может спросить и которые она не сможет найти. Но даже когда он был добр к ней, вежлив, не поднимал на неё руку, она ему не верила. Она жила от приступа к приступу и не могла успокаиваться, даже когда Рэй не унижал её, даже когда не злоупотреблял своей властью. А на него нередко накатывало, и никогда нельзя предугадать, когда случится следующий порыв агрессии.
   - Ты видела это на сцене? - как-то воодушевлённо спросил он. Он сидел в кабинете и слушал музыку, когда почувствовал, что Имтизаль стоит в дверях и блаженно смотрит на него.
   Она качнула головой. Он посмотрел на неё исподлобья.
   - Ты же знаешь эту арию?
   Она смутилась и снова виновато качнула головой.
   - Это же "Аида"! Как этого можно не знать.
   Она промолчала. Он был прав. Он всегда был прав. И ему всегда удавалось заставлять её чувствовать себя ничтожной.
   - Ты хоть когда-нибудь слышала эту оперу?
   Она покачала головой.
   - Сядь, послушай.
   И это тоже заставляло её чувствовать себя ничтожной. Даже когда его поступки предполагали благородство, было в них что-то саркастическое, высокомерное, холодное, что-то такое, что заставляло Ими страдать.
   Она покорно села рядом, и Рэй снова включил запись. Ими старалась слушать. Она ничего не смыслила в опере и совершенно не понимала очарование арии, минуту назад отражавшееся трепетом и восхищением в глазах Рэйнольда. Сейчас его глаза тоже блестели, но уже иначе: он смотрел на Имтизаль. Это было тяжело: он только косил глаза, чтобы она ничего не заподозрила. Она действительно не подозревала. Она действительно думала, что он решился помочь ей на этой заросшей и шаткой тропинке к его душе. Понять оперу значило начать понимать его.
   Тишина вернула её взволнованный взгляд к нему. И не зря Ими чувствовала себя униженной: глаза Рэйнольда уже намекали своей ледяной надменностью, что ничего хорошего он не задумал.
   - Не твоя опера, верно?
   Она промолчала. Он нагнулся ближе к её лицу.
   - Не твоя?
   Она качнула головой, чувствуя боль в висках, горле и груди.
   - Ну, ничего, - он ласково провёл пальцами по её щеке. - Я, к примеру, очень холодно отношусь к "Дон Кихоту", а ведь он тоже считается гениальным творением, - он перестал гладить её кожу. - А "Дон Кихот" тебе знаком?
   - Книгу читала, - глухо и отчаянно выдавила Ими и тут же попыталась спастись. - Мне не понравилось.
   - Книга здесь при чём, я про оперу.
   Она снова молчала, и он снова снисходительно вздохнул, играя её волосами.
   - А какие вообще постановки ты видела?
   Она молчала.
   - Ну, ты же знаешь хоть какую-то оперу, верно?
   Она молчала.
   - Ты не слышала оперу? - он нахмурился. - Ты вообще... хоть раз бывала в театре? Ими, сколько раз я тебе говорил, что воспринимаю твоё молчание, как неуважение к себе.
   - Прости... - она знала, к чему идёт дело, и медленно умирала, изнутри, в глазах и иссыхающих губах.
   - Была?
   - Нет.
   Он встал.
   - И в филармонии не была?
   - Нет.
   Его лицо начало мерцать тем самым презрением, которое она так и не научилась переносить.
   - Я просто понять не могу... как можно совершенно не любить музыку. Ты художница, я думал, у тебя душа человека искусства.
   - Я люблю музыку, - в её голосе становилось всё больше глухости и отчаяния. Он испытующе смотрел на неё, и ей пришлось продолжить. Больше всего она не выносила, когда он вынуждал её говорить. Особенно, когда вынуждал говорить о  с е б е. - Но не оперную. Хэви метал.
   - И? - он смотрел ей в глаза, и Ими чувствовала себя, как Алекс из "Заводного апельсина", будто её также приковали к креслу, также закрепили веки и также заставляют смотреть на жуткие вещи, вынуждающие мечтать о смерти. О своей смерти. Она смотрела в глаза Рэя и не могла даже моргнуть. У Алекса, по крайней мере, рядом были заботливые врачи, закапывающие его глаза и не дающие слизистой пересохнуть: у Ими не было и этого. - И что с того? Я тоже люблю рок-музыку, и? Как можно заковывать себя в одном направлении? Объясни мне, Ими.
   Она дышала с трудом, она не хотела ничего объяснять, потому что знала, что, если Рэйнольд решил её унизить и измучить, он всё равно это сделает, и никакие её объяснения его не остановят и не заинтересуют.
   - Это м о ё направление, Рэй. Единственная музыка, которую я чувствую.
   - Бред. Откуда тебе знать, если ты даже никогда не слушала ничего другого.
   - Я слышала.
   - Тем хуже для тебя! Значит, ты так узко мыслишь, что не можешь принять ничего другого.
   Она промолчала. Такой вывод она была готова принять, он её устраивал, и она надеялась, что на этом всё закончится.
   - Хотя чему я удивляюсь. У тебя так во всём. Вся твоя жизнь как твоя музыка. Ты по жизни мыслишь узко, Ими, понимаешь?
   - Да.
   - Нихрена не понимаешь. Ты жизнь видишь даже не в чёрно-белом. Ты её видишь в сером. В тусклом таком, гнилом сером, и его оттенки настолько одинаковы, что ты вообще с трудом различаешь предметы.
   Она молчала, и он так жестоко на неё смотрел, что ей пришлось заговорить.
   - Это не так.
   - Не так?
   - Не так.
   - Переубеди меня.
   - Я вижу жизнь. Я вижу больше других людей. Я...
   - Дура ты, Имтизаль. То, что тебя натаскали, как ищейку, то, что ты умеешь наблюдать, умеешь выслеживать и анализировать, то, что ты начиталась книжек в моём кабинете и фотографируешь всякую хрень, всё это нисколько не расширяет твоё мировоззрение. Ты не такая, как все, и считаешь себя умной? Ты не видишь жизнь, Ими, - он фыркнул и продолжил. - Для того чтобы её видеть, тебе как минимум надо быть живой. А ты жива? Нет, ты пустой ходячий труп. И смотришь мне в глаза, как труп. Я вот говорю, а тебе как до чилийского кактуса.
   - Нет, я слушаю тебя.
   - Нет, ты всё ещё в своём мирке, в своей трубе, которую ты построила вокруг своей дороги, и ты сидишь в ней, в своей трубе, тебе жарко и душно, потому что мои слова, да вообще я весь, стою тут рядом с твоей трубой, снаружи, испепеляю её, она раскаляется и душит тебя. А ты не можешь додуматься из неё выйти и называешь себя живой? Ради чего ты живёшь?
   - Ради тебя.
   - Что?
   - Ради тебя.
   Он рассмеялся.
   - Ах да, вот и ещё одна программа, по которой ты двигаешься в своей трубе, - он подошёл ближе и сдавил ей подбородок, заламывая шею назад. - Твоя узость заставляет тебя подчиняться мне, правда?
   Она беспомощно и робко обхватила его руку, сворачивающую ей шею, и отчаяние всё больше гноило её душу, расшатывало тоску, и Ими уже ничего не чувствовала, кроме бессилия, боли и собственной ничтожности.
   - Не я стал твоим Господином, ты меня им для себя сделала, правда? А ну встань, - он дёрнул её за шею вверх, и Ими пришлось подняться. - Ими-Ими, какая же ты пустая.
   Он с силой оттолкнул её к стене. Ими понимала, что всё закончится насилием, но не стала группироваться. Она даже хотела, чтобы он её побил. Так, по крайней мере, можно было бы отвлечься на физическую боль.
   Она отлетела к стене, больно ударившись бедром об выступающий край стола, и сильно пожалела о том, что не попыталась увернуться: ей ничуть не стало легче. Напротив, досада от болезненных ушибов заставила её ещё чернее прочувствовать всю безнадёжность положения и страдать втройне из-за того, что Рэйнольд так грубо и бесчувственно обращается с ней. Она была уверена, что он вовсе не пытается изменить её. Он пытается только в лишний раз самоутвердиться за её счёт.
   - Хоть раз ты изменишься? Хоть раз попробуешь сказать: "Хватит, Рэй, не смей так со мной обращаться, грязный ты ублюдок?"
   Он уже подошёл к ней, почти одновременно с тем, как Ими встала и попятилась назад, прихрамывая на ушибленную ногу. Его рука снова сжала её горло.
   - Хоть. Раз.
   С каждым его словом её затылок ритмично вбивался в стену, и Ими не понимала, из-за чего у неё пропадает координация в пространстве: из-за ударов или из-за сдавленных дыхательных путей.
   - Ты меня любишь?
   Он так близко нагнулся к её лицу, что Ими казалось, что она понимает смысл слов не из их звучания, а из воздуха, со словами выплывающим из его губ в её лицо.
   - Да, - даже этот хрип ей давался с трудом. И тогда Рэйнольд ударил её ещё сильнее, а потом - дважды кулаком в живот и, согнув её пополам, нагнулся к её уху и повторил:
   - И сейчас любишь?
   - Люблю, - она почти плакала.
   Он отшвырнул её в ребро двери.
   - Ну и дура, - она уже начинала шататься в попытках встать, Рэй это видел и рассчитывал свои шаги так, чтобы оказаться рядом с ней до того, как она справится с равновесием и болью. - Дура, не уважающая себя. Как я могу тебя уважать? - он ударил её по лицу. Ими обеими руками схватилась за лицо и отпрянула в сторону: что угодно, только не лицо. Не могла она прийти на работу, изувеченная и не имеющая тому объяснений. На работу в полицейский участок к таким же скептикам, как она сама.
   - Нет, ты попробуй хоть на секунду испытать отвращение к такому мерзкому отродью, как я, Ими, ведь я, - он уже снова её настиг и снова начал ритмично бить её голову об стену в тон своим словам, - бью, беззащитных, женщин. Какая за это статья, офицер Джафар?
   Она силилась не плакать, и ей удавалось.
   - Зачем ты так делаешь, - несмотря на её попытки уберечь лицо, Рэю всё же удалось разбить её губу об стену, и теперь её металлический голос сквозь плёнку густеющей крови звучал почти мягко и нежно.
   - Зачем? - он снова прислонил её спиной к стене, удерживая её на ногах за шею. - Чтобы ты, - Рэй нежно убрал с её лица волосы, - наконец-то перестала быть такой... мёртвой. Чтобы перестала жить по своим монотонным программам. Чтобы в тебе хоть раз появилось желание дать мне отпор. Не убить меня, что, кстати, тоже входит в твои идиотические монотонные программы жизни, а просто остановить. Закричать. Ударить. Да хоть убить, но не для твоей психованной... эстетики. Для самообороны. Всё равно не сможешь.
   - Ты ведь не позволишь... всего... этого.
   - Конечно, не позволю. Но тогда я сломаю тебя, увижу тебя, тебя настоящую, а не это рваное, грязное, обесцвеченное тряпьё.
   - Зачем?
   - О Господи! Ими, ну как, как, как можно быть такой тупой?! Мне нужен человек, мне нужна женщина, не рабыня, а женщина, уважающая себя, уважающая меня и требующая к себе живого отношения. Справедливо требующая.
   - Я никогда не просила твоей любви.
   - Тогда терпи моё презрение.
   И он вытащил её за собой из комнаты и сбросил с лестницы.
   Вскоре она уже отмывала стены и пол от своей крови, утешая себя тем, что, по крайней мере, остаток дня пройдёт почти счастливо. Рэй не был таким чудовищем, каким казался в пик своей жестокости, и обычно, когда избивал её, позже, в тот же день или на следующий, снисходительно позволял ей наслаждаться его благосклонностью. Она стояла в ванной комнате, уже в третий раз щупая опухшую скулу и проверяя, достаточно ли толстым слоем намазан крем; смотрела на себя в зеркало, холодно и трагично, и думала о том, что нужно воспринимать свои травмы как дар, нужно радоваться им и счастью видеть Рэйнольда. Находиться рядом с Рэйнольдом. Но ей не удавалось. Смотря на себя в зеркало и механически каждую минуту поднимая побитые тонкие пальцы к побитому лицу, она воспроизводила в своём сознании снова и снова арию из "Аиды", пропитываясь ненавистью и глубоким презрением к опере и театру в целом. Имтизаль знала, что найдёт способ чувствовать оперу и понимать театр. Понять оперу значило начать понимать Рэя.
   Она была права, и уже вечером он ей сказал, чтобы она отпросилась на четверг с работы, потому что они летят в Нью-Йорк. Он повёл её не на оперу, а на балет, "Спартак", и даже почти не расспрашивал её, удалось ли ей что-то почувствовать. Ими думала, что он и так знает, что ей не удалось. Она оживилась разве что во время танца с саблями и живо представляла себе, что на сцене происходит настоящая бойня.
   Он бывал с ней груб не очень часто, не больше четырёх раз за месяц. Всё остальное время он вёл себя, как нормальный человек, и обращался с ней, как с нормальным человеком. Но потом он изменился, и началось всё с того, что он исчез без предупреждения. Ими три дня сходила с ума и искала его повсюду, прежде чем он неожиданно приехал домой. Она попыталась возмутиться за такое отношение, но её бунт, как и всегда, был подавлен одним жестоким взглядом, и ей снова пришлось вести себя, как покладистой собаке.
   Вскоре после этого она неистово стала скучать по лесу. Она ездила туда почти каждый день после работы и по ночам и тоскливо обрабатывала останки своих жертв. Как бы ей хотелось, чтобы Рэйнольд вступил в их ряды.
   Она часто просыпалась ночью и держала подушку над его головой, в воздухе. Она не решалась задушить его. Хотела, но не могла. Она не могла убить его просто так, ей нужно было знамение. Знамение, которое так и не приходило. Приходила только невыносимая жажда крови.
   - Я была не первым заказом для Эрика? - спросила она как-то Рэйнольда, встретив после деловой встречи в дверях.
   - Не понял.
   - Эрика больше нет. Кто же убивает твоих врагов?
   Рэй ответил жёстким осуждающим взглядом. Она поникла. Он не любил вспоминать Дерека и Эрика: он так и не нашёл новых телохранителей. Ими казалось, что он и не искал. Ей всё больше казалось, что устал от жизни и не против отдать её тому, кому она нужнее.
   Её удивляло, что за все эти месяцы на него не осуществлялось ни одного покушения и ни один наёмник не пробирался в дом. Она бы узнала. На всякий случай, она каждую неделю, иногда по нескольку раз, если было время, устраивала зачистку всего дома и территории, но так и не нашла ни одного жучка. Все как будто выбросили Рэя из своей жизни, как только его жизнь стала слишком проста.
   Так думала Имтизаль, а потом обнаружила пятнышко крови на его пиджаке. Совсем маленькое, у изгиба воротника, которое Рэй, вероятно, даже не заметил. Она сама бы не заметила, если бы оно не расплылось, когда она случайно навела на запачканную область клубы пара.
   Ими спросила его об этом. Он удивился, потребовал показать, где она увидела кровь, но ничего не объяснил. С того дня она начала вести счёт всех патронов в доме и постоянно проверяла револьвер в бардачке Audi. Рэй никогда не водил BMW самостоятельно и, с тех пор как все водители были убиты, ни разу не сел в него.
   Имтизаль готовилась к очень тяжёлому решению в своей жизни. Она готовилась уйти с работы, если бы Рэй предложил ей другую. Она не раз намекала ему, что могла бы заменить Эрика и Дерека вместе взятых, но Рэй никогда не развивал тему, и ей становилось понятно, что им он доверял куда больше, чем ей. В общем-то, причины на то были весьма весомые.
   - Не понимаю, почему ты не избавился от меня, - как-то сказала она. Она действительно не понимала, как он может находиться рядом с ней, зная, как сильно она мечтает о его смерти.
   - Тебе и не нужно всё понимать.
   Но эти его слова ей всё объяснили. Объяснили его бесстрашие и её беспомощность. Рэй никогда бы не доверился ей. Он никогда бы не раскрылся для неё и на четверть, чтобы она никогда не смогла понять в с ё. Он знал, что она не сможет убить его на половине пути, что будет идти до конца и пожирать его без остатка. Единственный способ оставаться живым - хранить остаток вечно.
   Однажды она сбежала ночью из дома и ушла гулять в плохие районы. Её гнало отчаянье, её гнала тоска, её гнала неотвратимость собственного несчастья. Эта новая жизнь разводила в Имтизаль пронзительную неудовлетворённость. Ей нужно было разрядиться, ей нужно было отдохнуть и вернуть себе умиротворение и смиренность, и она быстро нашла то, что искала: пьяного бездомного, одиноко прислонившегося к стене дома под снос. У неё резко вскочил пульс от мучительного возбуждения. Она взбудоражено и страдальчески оглянулась по сторонам и одухотворённо приблизилась к бездомному. Он спал. Она ударила его в лицо, сильно, точно, чтобы выбить челюсть. Но ей не удалось; ей удалось только наполнить его рот кровью и бодрствованием, но, не давая несчастному шансов прийти в себя, она ударила его снова, и била до тех пор, пока челюсть не отвисла. Ими была в маске. Ими исполосовала всё его тело, прежде чем её отчаянье и тоска стали отступать вместе с его дыханием. Её нутро дрожало, её тело излучало безмятежность. Она всё ещё чувствовала приятное лёгкое напряжение в ладони, когда лезвие, упершись в кость, скользит и дробит её, и входит в плоть быстрее, резче, мягче, и в руку выливается горячая липкая жидкость, и нужно быстро вытащить нож и вонзить его снова, чтобы не дать крови остыть, чтобы на коже снова стало мокро и тепло, но рано или поздно приходится остановиться и стереть холодную сырость об одежду холодного и сырого тела.
   Она вернулась домой и приняла душ, потом вместе с ножом вошла в спальню. Она была возбуждена. Она была готова отключиться от своих чувств и довериться животной слепой агрессии, но Рэй уже ждал её. Он больно блокировал её, выбил нож из рук и несколько раз ударил в горло так, что чуть не убил её. Она рассказала ему, как убила бездомного. Она поклялась убить и его. Она была безумна. Он ударил её снова. Он повалил её на пол и забивал ногами. Он избил её так сильно, что она потеряла сознание, впервые за всю свою жизнь.
   - Слишком часто в последнее время ты стала отпрашиваться с работы, - сказал ей утром Оуэн. - Я-то потерплю, но я не один здесь работаю.
   - Мне очень жаль.
   Каждый раз она изводила себя, пытаясь придумать достаточно уважительную причину для своего отгула, и каждый раз в этом не было необходимости: в департаменте воспринимали её отсутствие так же невозмутимо, как после её бегства из подвала Рэя.
   - Что вы, всё-таки, сказали им?
   Она пыталась понять, что происходит, но Рэй менял тему или вообще не отвечал.
   - Каким ты видела своё будущее, когда поступала в академию? - однажды спросил он.
   - Полным маньяков и перестрелок.
   - Ты была в перестрелке хоть раз?
   - Три раза.
   - Как?
   - Первый раз ещё при патрулировании. Второй раз мы брали братьев-налётчиков, а они открыли огонь. Третий я рассказывала, тот маньяк.
   - И много ли маньяков ты поймала?
   - Только одного.
   При всей её неэмоциональности было в её последних словах что-то грустное, что-то такое чистое, что Рэй не сдержал снисходительную улыбку.
   Так прошёл ещё один месяц. Рэйнольду удалось вселить в неё смирение и подавить ропот её протеста. Она поникла и смирилась. Ей приходилось терпеть. Она пыталась напоминать себе, как она счастлива любить Рэйнольда и как она мечтала когда-то также часто видеть Артура. Она убеждала себя ценить то, что имеет. Но ей уже не было нужно этого. Ей никогда не было нужно этого. Она хотела его убить и умирала от желания. Она говорила себе, что ещё не пришло время, ведь она по-прежнему совсем не знала его, но готовность смириться с этим была сильнее, чем желание следовать плану.
   Она продолжала хранить свои отношения с ним в тайне, что было не очень трудно. Её участившиеся отгулы, хоть и начали вызывать подозрения и слухи о том, что у чудовища, наконец, появилась красавица, то есть, скорее всего, другое чудовище, оказались недостаточными для того, чтобы кто-то действительно поверил в романтическую или хотя бы просто сексуальную долю жизни Имтизаль. Даже если бы они узнали, что она живёт с мужчиной, вероятнее всего, предположили бы фиктивный брак на взаимовыгодных для сторон условиях.
   Работа всё сильнее усложняла жизнь. Только теперь, начав жить вместе с Рэем, Имтизаль в полной мере почувствовала, насколько он занятой человек. Он очень редко бывал дома, а когда бывал, чаще всего сидел за компьютером, говорил по телефону или подолгу читал какие-то бумаги. Свои другие развлечения, такие как спорт, кино, музыка и литература, он тоже не собирался вычёркивать из своего досуга, и так на Имтизаль оставалось совсем мало времени. Ей этого было достаточно, его нахождения дома уже было достаточно, но бывало и так, что ей неделями не удавалось побыть с ним рядом, потому что объёмы работы в участке еле отводили ей время на сон и еду. Всё чаще она мечтала о том, чтобы Рэй дал ей работу, она уже грезила тем, как бы выискивала его врагов, как бы копала компромат, как бы организовывала контрразведку и многое-многое другое, нужно было только получить доступ. Она всегда умела находить для себя выход в любых ситуациях, и уже была почти готова смириться с тем, что Рэй, быть может, никогда не дал бы ей себя убить, но можно было бы перевести его в другой ранг, всё же, никогда и никого прежде она не посвящала в свои преступные увлечения. Если бы Рэй разделил их, она была бы готова смириться с его вечной жизнью, изолироваться от семьи, от людей, от прошлого и работать на него. Но Рэй бы никогда ей этого не доверил.
   Рэй тоже не афишировал свои связи с Имтизаль и брал её с собой только в такие места, где не рисковал встретиться с кем-то из знакомых. Но он продолжал ходить и на разные светские мероприятия тоже и, разумеется, без неё, и Ими подозревала, что он ей изменял. Это её не удивляло. Её удивляло то, что она сама начинала придавать этому значение.
   Неожиданно для себя она начинала чувствовать ревность. Впервые в жизни она начинала ревновать. Она молчала, не подавала виду, очень долго сама не признавала свои новые муки, но невыносимо страдала, когда чувствовала женские духи на одежде Рэя. Несколько раз, когда выдавалась возможность, она выслеживала его и смотрела, с болью и отчаянием, как он совращает других женщин. Он ничего не рассказывал, она ни о чём не спрашивала. Он вообще никогда не посвящал её в таинства своей жизни и профессии. Она по-прежнему очень мало знала обо всём. Она уже взломала все его компьютеры, но это ей нисколько не помогало. Ей нужно было встретиться с кем-то из тех, кто всё знал.
   А потом она поняла, что Эрик и Дерек были, возможно, единственными, кто всё понимал и знал.
   Она ещё не осознавала в полной мере, что с ней происходит. Но перемены оказали влияние более глубокое, чем она ожидала. И Рэй это почувствовал тоже.
   - Всё ещё отдаёшься мне насильно?
   Она промолчала. Он сдавил её подбородок в руке и всмотрелся в её глаза.
   - Нет.
   Она почти плакала. Она безумно страдала. Она не понимала сразу, но за эти три месяца, которые она жила с Рэйнольдом, он её ломал, он делал всё для того, чтобы обезопасить свою жизнь. Она продолжала работать в департаменте, мыла и убирала весь дом, готовила, стирала и вела себя так, как обычно ведут себя обычные женщины. Он заставлял её чувствовать себя обычной женщиной. Он заставлял её привыкнуть к нему, к тому, что он всегда рядом и принадлежит ей, и она сама не поняла, как это произошло, но она, всё же, прогнулась под его давлением. И как только она впервые осознала, что нуждается в чём-то большем, чем нуждалась всегда прежде, она и начала страдать.
   Она вспоминала Джексона и Артура и стала думать, что бы случилось, если бы они её любили. Если бы Джексон убедил её, как все эти месяцы убеждал Рэй, что не оставит её, если бы он давил её, как давит Рэй, если бы ломал её волю и заставлял чувствовать себя несвободной. Возможно, она бы вышла за него замуж и, возможно, прониклась бы человеческим чувством. Она никогда не думала, что способна на человеческие чувства. Она никогда не думала, что безропотная покорность может завести её настолько далеко. И нужно было убить Рэйнольда, пока всё не зашло ещё слишком далеко. Она не знала, что значит испытывать ревность. Она не знала, насколько глубоко может уйти в этом чувстве. Она боялась, что начнёт ненавидеть жизнь. Нужно было убить Рэйнольда.
   Она решила его отравить. Страх потерять его непонятым уже почти покинул её. Она не нашла бы покоя до тех пор, пока не убила бы Рэйнольда Эддингтона.
   Она выбрала мускарин. Она решила перестраховаться и отравила всю еду, которую готовила, только накануне приняла атропин и сохранила ещё немного на случай, если доза противоядия, принятая заранее, не подействует. Только так он бы ничего не заподозрил.
   Он ничего не заподозрил. Он был немного уставшим после встречи с партнёрами из Франкфурта и много ел. Он только в самом начале жутко напугал её, с сомнением всмотревшись в свою тарелку.
   - Я боюсь твоей еды, буду есть это только после тебя.
   Это было очень неожиданно, потому что последние три месяца он ел и ничего не боялся. Его голос звучал весело, но Имтизаль никогда не понимала, шутит он или говорит всерьёз.
   - Не могу, прости, - сказала она, понимая, что единственный способ заглушить подозрения - остаться честной; - она отравлена.
   Он посмеялся, но, всё же, стал есть. Ими тоже ела, и больше он не говорил ничего подозрительного. Он не обратил внимания и на то, что Имтизаль ест мало. Он казался отвлечённым. После ужина он поцеловал её и пошёл в гостиную. Ими стало немного грустно. Она была почти счастлива. Она пошла в гостиную вскоре после него. Он лежал на диване и смотрел какой-то фильм, но, увидев её в дверях, отвлёкся и поманил рукой.
   - Иди ко мне.
   Она послушно легла к нему на диван, он слабо обнял её талию и мягко поглаживал её живот. Ей стало очень легко и хорошо. Она была сказочно счастлива, когда он был добр к ней и когда не унижал. Было прекрасно лежать вместе с ним и чувствовать, как медленно холодеет тело, как его жизнь уходит в неё. Ей становилось плохо, но атропин боролся с мускарином и не давал мышцам погрязнуть в судорогах. Её немного тошнило, и кружилась голова. Ей было плохо. Она закрыла глаза и медленно сгибала и разгибала пальцы на груди Рэйнольда, чувствуя, как его торс медленно поднимается и опускается. И тогда она начала беспокоиться. Прошло уже достаточно времени, яд уже давно должен был подействовать, но Рэй дышал всё также ровно.
   - Был очень вкусный ужин, - неожиданно произнёс он, опустил подбородок и поцеловал её волосы. Слеза потекла по её щеке. - Почему ты так напряжена, чего-то ждёшь?
   Она плотнее вдавила веки друг в друга.
   - Я же отравила ужин, - наконец, выдавила Ими, - жду, когда подействует.
   Он засмеялся.
   - Видимо, я принял противоядие.
   А потом он начал задыхаться. Потом у него начались судороги. Ими встала с дивана и смотрела, как он трясётся в предсмертных конвульсиях, а потом вернулась на кухню за ножом. Она почти бежала, но, к своему удивлению, не теряла хладнокровие и была каменно спокойна, так же величественно спокойна, как при убийстве Амелии. Имтизаль встала на четвереньки перед ним и в благоговейном ужасе замахнулась, чувствуя, как величественно дрожит её тело, изведённое борьбой двух химикатов, но внезапно Рэй ударил её кулаком в горло и схватил её руку с ножом. Она бы, возможно, успела опередить этот удар, но он оказался слишком неожиданным, Ими полностью потеряла бдительность и даже не думала, что в таком состоянии Рэй мог бы дать отпор. Он сжимал её запястье, резко сел на диване и повалил её на пол. Он больше не задыхался. У него больше не было судорог. Она думала, что он её убьёт, но после того, как несколькими ударами он, всё же, выбил нож из её руки, он стал внезапно мягче и безразличнее.
   - Ими-Ими, - устало выдохнул он, - ну когда же ты поймёшь, что я не дам себя убить.
   Она почти скулила от отчаянья. Её тоска его забавляла, как ей казалось, но он посерьёзнел так неожиданно, что Имтизаль испугалась.
   - Однажды мне всё это надоест, и я перестану тебе всё прощать.
   - Где я прокололась на этот раз? - её голос звучал глухо и жалко.
   - Не скажу, - он вяло улыбнулся, - терзайся этим.
   Потом он подобрал нож и унёс его на кухню. Мрачная и разочарованная Имтизаль тоскливо села на диван. Рэй вернулся к ней с графином воды.
   - Теперь нам обоим это не помешает.
   Она послушно взяла стакан из его рук. Теперь заняться уже действительно было нечем. Теперь действительно самым главным было промыть желудок, и они оба смотрели фильм и безостановочно пили воду.
   Её удивило, что на этот раз он даже не избил её. Он казался усталым. Он казался безразличным. Она испугалась, что разочаровывает его, поэтому на следующий день была особенно разговорчива, мила и ласкова, и через день, и всю неделю. Он казался снисходительным. Он не бил её, не оскорблял и не унижал, но что-то в его поведении заставляло её чувствовать себя плоской, низкой, липнущей к земле, склизкой и ничтожной. Он умел заставлять её чувствовать себя ничтожной.
   Он избил её через две недели. Она стояла в гостиной, крепко сжимая в руке тёмно-серый гладкий нож, лёгкий и острый, с матовой гравировкой и бронзовыми вставками; она знала, что Рэй будет разъярён.
   "Я его убью. Я его убью. Он мумия. Он станет мумией. Он ничего не решает. Он ничего контролирует. Всё контролирую я".
   Но ей ничего не удалось: Рэй увернулся, и нож только слегка скользнул по его плечу и со звоном упал где-то сзади. Ими не успела бросить второй нож: Рэй уже стоял перед ней, и дальше драка очень быстро перетекла в банальное избиение. Поначалу Имтизаль пыталась сбежать: поняв, что не успеет достать второй нож, она рванула к лестнице, но Рэй догнал её на ступенях, поймав за ногу и дёрнув на себя так, что она упала, ударившись зубами о край ступени.
   - Ты кем себя возомнила, сука?!
   Он на какое-то время забылся, забыл, как должен бить её, как не уродовать её лицо и руки, и был настолько вне себя, что, казалось, всерьёз собирался убить её. Она жалко пыталась вернуть себе уверенность и жажду сопротивления, но Рэй сломил её очень быстро. Он несколько раз ударил её лицом о ступени и перебросил через перила, спрыгнув следом. Она даже не успела отползти и только выла, с ужасом прикасаясь прокусанным языком к шатающимся зубам. Рэй не бил её, но она чувствовала, что он стоит прямо за ней, и знала, что на выбитых зубах он не остановится.
   Но она попыталась подняться, и тогда он ударил её ногой по спине, валя обратно на пол.
   - Сначала ты убиваешь моих телохранителей, - он стал забивать её ногами, не давая отползти. - Потом ты переходишь на моё окружение. Ты что о себе возомнила, тварь?
   Она знала, что он будет вне себя, но не смогла сдержаться, она целую неделю боролась с собой, боролась с новыми чувствами и новыми муками. Ей казалось, она начинает ревновать Рэйнольда к каждой паркетной дощечке, она не находила себе места, когда его не было рядом, да и когда был рядом, в общем-то, тоже. И она целую неделю думала об этой женщине, к которой он ездил почти каждый день, следила за этой женщиной, смотрела, как она делает покупки, как выгуливает собаку, как встречается с сестрой, как ездит на работу. Имтизаль вошла в квартиру девушки через пять минут после ухода Рэя и зарезала её в ванне, изувечила всё её тело, отрезала щёки и сняла скальп. Рэй узнал об этом только через два дня и, по всей видимости, сразу понял, чья ревнивая рука обработала тело женщины.
   - Ты что, не понимаешь, идиотка, что могла подставить меня? Или понимаешь? Или ты, может быть, этого и добивалась, сержант? Ты совсем уже страх потеряла, а, гнида? Ты что творишь?
   Потом, прилично вымотав её побоями, он пинком перевернул её на спину, сел на её живот, прижимая коленями к полу её запястья, и разрезал на ней футболку. Ими вскрикивала, когда он небрежно задевал лезвием её кожу.
   - Может быть, и мне провести акт ревности? Как ты думаешь, Марта Бек?
   И он вырезал у неё между грудями, чуть ниже уровня декольте, своё имя, вдавливая левой рукой её шею в пол. Ими кричала и выбивалась, особенно когда он засовывал нож глубоко, и кровь заливала ей весь живот, но Рэй не останавливался.

Рэйнольд

Эддингтон

   - Чтобы ты никогда не обнажалась ни при ком, кроме меня. Думаешь, я не знаю, что ты шлюха? Знаешь, что я делаю с такими, как ты?
   Она извивалась, и он несколько раз ударил её кулаком по лицу и в грудь. Когда он закончил, он ударил её снова и хотел уже встать, но потом немного подумал и закончил надпись:

Я

убила

Рэйнольда

Эддингтона

   Иногда он сам помогал ей залечивать раны от его побоев, но не сегодня. Ими лежала на полу ещё около получаса, потом поползла в ванную и кое-как наложила повязку на грудь. Нужно было выпрашивать отпуск, и она совсем уже не знала, как это сделать: с каждым разом Оуэн становился всё более и более скептичным.
   Его слова о проститутках её сильно встревожили. Ими вспомнила Мэрэдит Ривз из эскорт-агентства, о которой не вспоминала уже очень давно, и задумалась, не повторит ли она сама судьбу проститутки, пропавшей без вести.
   Рэй так и не заговорил с ней, ни в тот день, ни на следующий, и Ими с ужасом подумала, что, возможно, он любил ту женщину, которую она убила, но через неделю он, как обычно, стал делать вид, будто бы ничего не было, и даже оплатил Имтизаль фарфоровые зубы.
   А потом он снова исчез. Она очень переживала, но не так сильно, как в прошлый раз. Она знала, что он вернётся, нужно было только пережить пару дней. Она даже добилась разрешения патрулировать улицы по ночам, лишь бы не возвращаться домой. Рамирес ничего не понял, но он уже слишком привык ничего не понимать.
   Но это длилось не два дня и не четыре, и вскоре Ими начала паниковать. Она начала серьёзные поиски. Она даже решила воспользоваться связями и попросила Кэмерона пробить Эддингтона по его источникам. Всё впустую. Он исчез. Ими была одержима. Она теряла жизнь, и, как назло, жизнь потеряла ещё и молодая семья, менее метафорично и более безнадёжно. Улик не было никаких, кроме одной: соседи видели двоих подозрительных людей, дважды навещавших покойных молодожёнов за последнюю неделю, и даже могли бы опознать их при встрече. Но Имтизаль не могла вести расследование, а Оуэн слишком привык доверяться ей, чтобы заметить её слепоту. Она не могла спать, не могла есть, и на работе ничего не получалось, она настолько ушла в себя, что допустила ошибку, когда преступники были уже почти на крючке, дала им сбежать и провалила всё расследование, и с ней случилось то, о чём раньше она и подумать не могла: её отстранили от дел. Оуэн стал припоминать ей все отгулы, сильно участившиеся за последние несколько месяцев, над ней сгущались тучи увольнения, и всё ушло в полный мрак: в тот вечер она приехала домой, пустая и уничтоженная, и не могла понять, бьётся ли у неё сердце.
   Теперь дом стал совсем пустым.
   Она уже часа два не находила себе места; в переносном смысле, потому что в действительности место она себе нашла, вжавшись в стену и обняв колени. Ей казалось, что так не будет кружиться голова, и это действительно помогало. Помогало обрести хоть какую-то определённость, хоть немного меньше нервничать и не биться о предметы, не так гнусно ощущать биение крови у висков, на шее и на потрескавшейся губе, не жаждать действия и не искать себе занятие. Да и стоять на ногах она уже больше не могла. На полу всё становилось очень просто, устойчиво и просто: она превратилась в маленький единый кусок, как того и хотела. Как и делала уже две недели, возможно, причина была и в этом: Ими слишком привыкла сидеть где-то под стеной, она заползала в свой нижний ярус уже на автопилоте. Неудивительно, что её отстранили.
   Имтизаль бездумно брела по комнатам, абсолютно не отдавая себе в этом отчёт и даже не понимая, что эта неусидчивость - начальная стадия чего-то важного. Она только брела по комнатам, обошла всю квартиру, как кошка, прежде чем твёрдо поняла: дальше она никуда не пойдёт. Всё, что она смогла сделать, - притянуться к стене, как скрепка к магниту, а дальше - довериться гравитации; так она и оказалась на полу в прихожей, чего, впрочем, осознать не могла: она была совсем, совсем мёртвой, и в ней жила только холодная и тёмная пустота, как ночной болотистый воздух, который отдаёт сыростью, промозглой и впитывающейся вместе с ним в кожу, в мясо, сосуды, доползая до костного мозга, ослабляя и утяжеляя все хрящи и сухожилия; который парализует все нервы и волю, который не позволяет даже шептать и хоть как-то нарушать эту чугунную мёртвую тишину.
   Даже свет был потушен; Имтизаль сидела в кромешной мгле, надеясь ослабить панику меньшим объёмом раздражителей. Все двери были закрыты, окон в прихожей не было, но в неё заливалось унылое ночное освещение, жалкое и неощутимое, оно затекало в неё сквозь стеклянные вставки в дверях едва уловимыми туманными проблесками. Имтизаль вскоре так привыкла к темноте, что этой жалкой пародии на звёздный свет уже было достаточно для того, чтобы разглядеть контуры мебели. Это занятие несколько отвлекло её, до тех пор, пока новая волна чувств не утопила в горе.
   Ими напрягалась до ногтей на пальцах ног и мучительно ожидала нового удара в груди, ей казалось, что сейчас сердце остановится, она боялась не дотянуть до того момента, когда всё бы прояснилось. Ей казалось, что она чувствовала, как от сердца волнами отскакивает кровь и неспешно, но упорно, растекается по сосудам к кончикам пальцев и обратно. Странно ей было только то, что, несмотря на такое медленное сердцебиение, она всё же чувствовала жар, который возможен только при повышенном пульсе. Она ждала слишком долго и не дождалась ничего извне. Она снова вспомнила гневное разочарованное лицо Рамиреса, проницательные карие глаза Малькольма, полные недоверия и осуждения: её отстранение стало последней каплей. Терпеть психоз и давить приступ больше не было сил. Тогда она приехала домой, спустилась в подвал, упала ничком и кричала, странным, безумным воем, как раненный зверь, брошенный на голодную безнадёжную гибель. Она кричала до тех пор, пока собственный голос не стал её пугать, и тогда она свернулась на полу, как когда-то давно, избитая охраной Рэйнольда, и заплакала. Она не знала, как будет дальше жить.
   Дом был вычищен идеально. Стерильную безмятежность нарушало только одно: грохот музыки. Колонки были размещены на всех этажах в каждой комнате и соединены между собой - это было сделано ещё во время первой тайной командировки Рэйнольда. Музыка грохотала так громко, что нельзя было услышать ничего другого: ни звонков, ни стуков в дверь, ни тиканья часов, ни собственного дыхания. В тот день, когда её отстранили от дел, Имтизаль превысила лимит истерики на всю жизнь вперёд. Теперь она ничего не чувствовала, кроме удушающего грома бас-гитары и ударной установки.
   Так проходили её дни уже три недели. От Рэйнольда не было никаких известий, она осталась совсем одна и не имела никакого понятия о том, когда что-то изменится. И изменится ли. Она возвращалась с работы, где занималась бюрократической рутиной, и возвращалась очень рано, потому что даже этой бумажной возни ей теперь уже доверяли совсем немного; потом она ужинала, если оставались какие-то дела, занималась ими, если нет - сидела вот так недвижно под музыку полтора часа, потом качалась, принимала душ, приводила себя в порядок и возвращалась в свой угол, продолжая там сидеть до тех пор, пока ни начинало тянуть в сон. Потом она ложилась в постель, ждала, пока звуки музыки начнут пугать уползающее в сон сознание, нажимала кнопку на пульте, погружая дом в мёртвую тишину, и через пару минут засыпала.
   В общем, заняться было почти нечем, поэтому Ими развлекалась тем, что промывала дом, но поскольку она этим уже занималась почти каждый, уборка не занимала много времени. А потом её ждали угол и овощное времяпровождение.
   Она даже не отвечала на звонки родителей и только пару раз отправила им сообщение: "Слишком много работы. Простите". Она даже грустить не могла. Ничего не могла.
   Вот и вся жизнь амёбы.
   Но он вернулся, через полтора месяца. Она как обычно сидела в кромешной мгле на полу, там, где упала - в прихожей, - когда внезапно зажёгся свет, настоящий свет, мощный и сильный, и от непривычки Имтизаль плотно зажмурилась. Впрочем, свет был не очень внезапным: Ими слышала, как к воротам подъехал автомобиль, как беззвучные шаги приближаются к входной двери, как ключ шуршит в замочной скважине; она слышала всё это и знала, что это означает, но не могла сдвинуться с места. Вскоре она привыкла к свету, или не привыкла, а просто не чувствовала резь в глазах, во всяком случае они широко раскрылись, впив серый взгляд прямо перед собой и захватив в неё хозяина дома. Она смотрела в упор в глаза, сама не зная, что он прочтёт в них: ужас, укор, ярость, безумие или боль. Она только рефлекторно нажала кнопку на пульте, выключив музыку. Рэй удивлённо посмотрел на неё, сидящую под стеной и поджавшую колени к подбородку, подошёл к ней, как ни в чём не бывало, и присел рядом на корточках.
   - Ты чего сидишь на полу? Простудишься.
   Это прозвучало так просто и естественно, что слёзы снова отчаянно застучались в глаза, Ими глубоко вдохнула, втянув воздух носом, как будто хотела втянуть им звук.
   Она чуть не заплакала.
   Ей вдруг стало так больно, как могло быть только в его присутствии, потому что только рядом с ним она могла настолько явственно и необратимо ощущать свою беспомощность. Ей было невообразимо больно, всё её нутро будто поливалось кислотой, разъедалось и капало ядом вниз, вниз, вниз, а она не шевелилась и смотрела на Эддингтона, она не делала ничего для того, чтобы спасти себя от самоуничтожения. Потому что не могла. Потому что он стоял рядом, и всё, что она могла - это смотреть ему в глаза. В глубине души Имтизаль была бесконечно благодарна ему за то, что он так просто себя ведёт, что он не терзает её надменностью, злорадством и намёками, что не унижает её, как обычно; она была настолько благодарна, что не могла позволить слезам прорвать себе дорогу на кожу лица. Он сел перед ней, и за это она тоже была ему благодарна, и она всё больше и больше сквозь зверства боли чувствовала самое искреннее счастье, которое только могла испытать. Она только беспомощно пошевелилась, плавно, медленно, будто боясь обнаружить своё присутствие, её колени стали наклоняться, как подъёмный кран, пока ни уперлись в пол; она нагнулась к Рэю, поцеловала его руку и медленно, бережно обняла его.
   - Ещё раз так сделаешь, и я убью Корли.
   Он тихо засмеялся.
   - Понял, Корли беру с собой.
   С этого дня всё стало по-другому. Она не знала, умышленно ли он это сделал, или так вышло само по себе, но она твёрдо вынесла для себя: убить его можно только в нужный момент, не раньше и не позже, иначе она не выживет от мук тоски.
   В тот день он был очень нежен с ней, казалось, его растрогала её покорность, что удивило Имтизаль: куда чаще её раболепство вызывало в нём агрессию. Он так ничего и не объяснил, а она не умела настаивать. На некоторое время жажда убийства затихла: Ими была слишком счастлива. Но она не собиралась сдаваться. Она уже не знала, что это: занудное желание следовать принципам или искренняя необходимость убивать любимых людей.
   У них была целая неделя, целая неделя до окончания штрафного срока Имтизаль. Она была взволнована и решилась на тяжёлый шаг: установить на Рэйнольде датчик движения. Идеально было бы установить его где-то в теле: ввести под кожу или спрятать под пломбой зуба. Слишком идеально: на практике ей не хватало знаний, связей и возможностей. Но она всё ещё умела ждать.
   Ей удалось реабилитироваться. Рамирес сжалился и взял её обратно в команду, хотя для всех остальных - даже для неё самой - уже было очевидно: времена славы сержанта Джафар ушли в прошлое. Она этого боялась. Она боялась потерять то, к чему шла всю жизнь, даже ради Рэя. Рэй бы однажды стал всего лишь трупом, Рэй бы однажды ушёл. Работа не ушла бы никогда. Не должна была уйти.
   Потом родители вернулись: наступил ноябрь. Вся семья возвращалась в город в ноябре и марте: день рождения и день смерти Омара. Ими объяснила Рэйнольду, он ухмыльнулся и согласился расстаться на неделю.
   Как-то Карима по секрету призналась сестре, что Кэмерон завербовал её, и теперь она тоже работает на ФБР под прикрытием, но по контракту и пока не решила, останется там и после или только поможет им с делом, которое ведёт. Она не стала говорить о деталях, только попросила не рассказывать родителям, но и без деталей Имтизаль поняла, что перемены в работе Каримы несут немалый риск её здоровью и жизни и что, кажется, несмотря на отсутствие опыта и знаний, её задание куда интереснее, чем всё то, что доводилось вести Имтизаль. Но теперь её это не беспокоило: теперь у неё был Рэйнольд.
   Она ещё никогда не была так счастлива видеть семью, даже дети Имема и Каримы её не раздражали. Она провела с ними всю неделю, и ничто не предвещало беды, пока однажды ночью она ни проснулась от прикосновения.
   Она резко открыла глаза и отпрянула назад в немом ужасе. Над ней на коленях стоял Рэй, бережно и решительно одновременно касаясь её плеч, совсем как когда-то давно, когда хотел осмотреть её рёбра.
   - Рэй, это... это же дом моих родителей.
   - И ты мне откажешь?
   - Пожалуйста, - она почти потеряла голос.
   Это продолжалось почти два часа, и она жутко боялась разбудить семью и сжимала зубы как можно крепче, Рэй это понимал и специально был жёстче и грубее, чем обычно, заламывал её руки и разводил её ноги так широко, что она еле сдерживалась, чтобы не крикнуть.
   - Ты её сломаешь.
   - Не сломаю.
   - Сломаешь!
   Её шёпот был похож на крик. Когда всё закончилось, он не дал ей времени отдышаться, резко встал с кровати и, не одеваясь, дёрнул её за волосы вверх, заставляя встать.
   - Идём.
   - Что... ты делаешь.
   Он ухмыльнулся с особой жестокостью в глазах, услышав нотки паники и вездесущего ужаса в её голосе.
   Он вытащил её, обнажённую, из комнаты и вёл по коридору.
   - Прошу, Рэй...
   Он остановился и сильно ударил её в живот. И только тогда, прогнувшись от боли, Ими заметила в его руке пистолет.
   Он завёл её в родительскую спальню и мягко вложил пистолет в её ладонь. Она смотрела в его пустые глаза, объятая животным страхом. Она тряслась. Она теряла координацию в пространстве.
   Это длилось вечно. Он холодно смотрел в её глаза, без глумления или злобы, а потом, также холодно и безразлично, тихо произнёс: "Убей их".
   Имтизаль похолодела. Имтизаль превратилась в камень. Она раздражала Рэйнольда, её молчание раздражало, её потерянность и неадекватность.
   - Прошу...
   Он не ответил, отвернулся от неё и посмотрел на постель, в которой спали Джафар и Алия. Они лежали почти одинаково, на боку, и Имтизаль предполагала, что Джафар положил руку на талию жены, хотя они лежали не очень близко друг к другу.
   - Рэй, только не семья... - она тяжело дышала, говорить было тяжело даже шёпотом.
   Он ничего не ответил, он смотрел на них, устало и выжидающе. Слёзы затекли по её лицу.
   - Я убью кого угодно, но не их, умоляю... - она присела на колени рядом с ним и поцеловала его голень, но он с отвращением пнул её прочь от себя.
   - Убей их, - повторил он, и на этот раз в его взгляде, который он вылил на неё, сверху вниз, было именно то жестокое опустошение, которое всегда забивало её волю.
   Чувствуя, как умирает, Ими поднялась и направила пистолет на голову отца. Она старалась не думать о том, что делает. Она старалась не вспоминать своё детство, она старалась представить себе глаза Рэйнольда, но не могла. Она старалась думать о том, что на месте Джафара и Алии мог быть кто угодно, что не она выбрала их, а они её, что она их не любит, что её привязанность к ним - детская привычка. Она старалась не думать о том, как добры они были к ней, ведь ей не присуще оценочное суждение, ведь она характеризует людей не по их моральным качествам, а по своим, особенным признакам. Она не могла разглядеть их лиц, и от этого ей постепенно начинало казаться, что их не существует. Джафара не существует, Алии не существует, и чем дольше она смотрела на их медленно поднимающиеся и опускающиеся под одеялом тела, тем меньше чувств в ней оставалось, тем меньше она понимала свою многолетнюю привязанность к ним и тем больше понимала, что они точно такие же люди, как и все остальные. Она смотрела, как медленно они дышат, думая о том, что они люди и всегда были людьми, и что единственный человек, который никогда не встанет рядом с ними, рядом с миллиардами людей, закованных под одними характерными признаками, не встанет рядом с человечеством, по ту сторону стеклянной стены - Рэйнольд Эддингтон. Глупо беречь детские воспоминания, и в эти секунды Ими впервые осознала, что ничего, совершенно ничего не испытывает ни к родителям, ни к Имему, ни к Кариме. Всё, что её связывало с ними, - это Омар, их родство с ним, его частичка, живущая в каждом из них особенно ярко после его смерти. Но Омар мёртв, и Рэйнольд жив, и если он хочет эти смерти, она их ему подарит. Она сама не поняла, как спустила курок: звук был тихим, совсем таким, как несколько месяцев назад в её квартире, когда Дерек прострелил её постельное бельё. И тогда она подумала, что это было, возможно, испытание, возможно, Рэй сможет довериться ей и разделить с ней свою аморальную жизнь после того, как на его глазах ради него и во имя него она откажется от самого дорогого и ценного, что было у неё. Ими чуть двинула рукой, целясь в голову матери, стараясь сохранить бездушие в своей душе. Ещё один тихий выстрел. Она неистово оглянулась на Рэйнольда, ожидая реакцию, но его уже не было в комнате. Ими в последний раз оглянулась на родителей, когда вдруг поняла, что они всё ещё дышат и спят - выстрелы оказались холостыми.
   Ими бегом вернулась в свою комнату, которую уже собирался покинуть совершенно одетый и прежний Рэй.
   - Это уже перебор, Имтизаль, - сухо и строго сказал он, увидев её недоумевающие глаза. - Ты только что убила своих родителей только потому, что я так сказал.
   - Я не убила, - тихо прошептала она.
   Он устало фыркнул.
   - Я же не идиот, чтобы давать тебе заряженный пистолет.
   Он ушёл. Она так и не смогла уснуть. Она просидела в постели час, прежде чем нервно вскочить, одеться и уйти из дома. Она вдруг поняла, что, если сейчас же не поедет за ним, может всё потерять, и теперь уже навсегда.
   Она была права. Она застала его за сбором вещей, когда вбежала в дом, но Рэй, казалось, не слишком удивился.
   - Куда ты уезжаешь? - она дрожала, и голос получился низким, совсем сухим и совсем мёртвым.
   Он не ответил. Он холодно окинул её взглядом, когда она вошла, и вернулся к сборам.
   - Рэй, не мучай меня.
   Имтизаль как-то странно вошла в комнату, как будто её втянуло внутрь, всосало, но даже на это странное движение Рэй не обратил внимание.
   - Я не понимаю... я же... я делала всё, как ты говорил.
   Он остановился, читая какие-то документы.
   - Ты даже... - она сглотнула, панически бегая глазами по его фигуре и комнате, ей было очень сложно сказать то, что она собиралась сказать, - не будешь меня бить?
   - Оставь меня, - сухо выдавил он с такой усталостью, что у неё всё рухнуло внутри, и она как будто осталась совсем без костей: все они были внизу, под стопами.
   - Когда ты вернёшься? - тишина. - Рэй!
   Она уже кричала, и в её голосе зазвенели хрип и влажность.
   - Рэй, я так больше не смогу, умоляю тебя, не поступай так со мной. Я же... я же не выдержу. Я не смогу. Не заставляй меня... снова...
   - Уходи, - наконец, сказал он, переведя холодный взгляд в её глаза. Она начала беззвучно плакать, и он вздохнул с таким отвращением и с такой усталостью, что она думала, его презрение задушит её до смерти. Она вспомнила Артура в день его смерти и подумала, что, возможно, под его напускной заботой и галантностью всегда скрывалось это же самое презрение, каким её сейчас обливал Рэй.
   - Я даже бить тебя не хочу. Просто. Убирайся.
   - Что я сделала не так? - она села на кровать, совершенно не понимая, что происходит. - Когда?
   - Ты всю жизнь всё делаешь не так.
   - Раньше это не было проблемой.
   - Раньше это было немного забавно, но не настолько, чтобы терпеть тебя вечно.
   - Что... забавно?
   - Может, немного, пока всё не стало слишком предсказуемо.
   Ей стало безумно тяжело выдерживать его взгляд.
   - Пошла вон, Амелия Джексон. Ты была готова послушаться моего приказа и расстрелять своих родителей, но не можешь просто выйти из комнаты?
   - Ты же... ты же меня убьёшь. Нет... даже хуже, Рэй. Я... я уже не смогу одна.
   - Почему? - он резко посмотрел на неё. - Почему не сможешь? Потому что ты должна разделять чью-то жизнь? Потому что боишься остаться в своей? А знаешь, почему ты боишься? Потому что нет у тебя своей жизни. Нет своей души. Ничего в тебе нет. Одна пустота. И ты боишься этой пустоты больше всего на свете.
   - Я жила раньше одной своей жизнью, и ничего меня не пугало.
   - Нет, Ими. Раньше ты не знала, что у тебя жизни нет. Ты это поняла только сейчас. А если бы я не показал, никогда бы и не поняла.
   Она никогда не умела с ним спорить, даже когда знала, что права. Она была уверена, что если бы Рэй хотел убедить её, что сержант - более высокое звание, чем комиссар, он бы и это смог сделать, а она бы не смогла подобрать нужных слов, чтобы переспорить его.
   - Ты же ничего не знаешь обо мне, Рэй.
   Он посмотрел на неё с удивлением. В её глазах появилась нотка вызова.
   - Чего я не знаю? Что ты убиваешь тех, кого любишь? Что это? Жертва во имя свободы? Как ты себе это объясняешь? Да что ты знаешь о свободе. Или о жертве.
   Она задрожала. Она была совсем безумной, мысли и воспоминания путались и давали сбои в её голове, и Рэй чувствовал это.
   - Я не объясняю. Я знаю. Внутри знаю. Ты никогда не поймёшь.
   - Это ты никогда не поймёшь, - он немного помолчал и добавил. - Лучше бы ты действительно была ядерным химиком из Северной Кореи.
   Он снова стал перебирать какие-то бумаги.
   - Но ведь... - она поджала губы, судорожно пытаясь придать мыслям словесную форму, - я ведь... сделала бы это для тебя. Понимаешь, как это опасно? Для меня? Внутри одной семьи совершается второе убийство. Уже двойное. Меня бы заподозрили. Понимаешь? Но мне было всё равно. Если этого хочешь ты, то...
   - Мне наплевать.
   Она вдруг вспомнила Кевина Бастерса, отошла к стене и села на пол, пусто смотря, как Рэй застёгивает чемодан. Это продолжалось недолго, вскоре Рэй снова вспомнил о ней, хотя и не отрывался от своих документов.
   - Что-то не сходится, - задумчиво протянул он, - не такая уж ты рабыня, раз до сих пор здесь. Вот, чего я хочу. Чтобы ты ушла. Очень хочу. Но ты не уходишь. Почему? Потому что даже сама себя не понимаешь.
   Она больше ничего не говорила, и ему это, казалось, нравилось. Он поднял чемодан с кровати и поставил на пол.
   - Что случилось с Мэрэдит Ривз?
   Он остановился у стены перед ней и посмотрел на неё сверху вниз, как на ребёнка.
   - Тебе совсем необязательно всё понимать.
   Дальше всё произошло само собой, и она не поняла, как. Рэй ждал атаки, он знал, что так просто она не сдастся. Казалось, он этого хотел. Она ударила его в колено, попыталась, но ей не удалось: он увернулся, и удар прошёл мимо, зато сам он ударил её ногой по лицу и вышел в коридор. Имтизаль ползла за ним, но у неё уже не было шансов, и она это чувствовала. Всё произошло очень неожиданно, она нагнала его у лестницы, и вцепилась в ногу, он отшвырнул её одним движением. С громким лаем прибежал Корли, ревностно защищая своего хозяина, Рэй сделал шаг в сторону, позволяя догу пролететь по лестнице мимо него. Корли появился слишком внезапно, слишком мощно, как огромное живое существо, слишком огромное, чтобы поместиться в пространстве, отведённом ему хозяином, и Рэй сам не понял, что не удержал равновесия, чемодан сместился ему на ногу, Рэй оступился и скатился вниз. Корли отвлёкся от Имтизаль и удивлённо рванул за хозяином; Имтизаль, шатаясь, поспешила за ними. Она замерла на нижних ступенях, крепко держась за перила, чтобы не упасть, и потерянно смотря вытаращенными глазами на голову Рэя, вывернутую под неестественным углом.
  
   Она страдала недолго, всего месяц. Это был самый тяжёлый месяц из всех, что ей приходилось прожить прежде, Рэй снился ей каждый день, как он уходит от неё, медленно и безмятежно, а она бежит следом, срывается, падает со скалы, но удерживается за трос, стирает руки в мясо, и на ней уже совсем нет мяса, только кровь льётся из глазных впадин голого черепа, а она всё бежит за ним, и чем она ближе, тем больше мяса на костях, и вот он остановился, она его догоняет, она счастлива, и ей осталось покрыться уже только кожей, и он в её руках, но его шея сломана, и он мёртв. И она понимает, что держит в руках не его, а куклу со свёрнутой шеей, а сам он в воздухе, он воздушный шар, и она стремительно прыгает, пытаясь схватить этот шар за верёвку, и ей удаётся, и тогда она понимает, что это не верёвка, а длинная гнилая кишка, которая разваливается в руках, как глина, как слизь, а шар высоко, он уже совсем улетел в небо, и она не смогла его поймать. Там, наверху, он долетает до солнца и сгорает внутри, и всё остаётся там, внутри, и даже кукла вдруг исчезает, и она, Имтизаль, остаётся совсем одна, и начинает кричать, ударяясь носом и зубами о кафель подвала, пока не просыпается от собственного истошного воя. Он мёртв, и его смерть настолько нелепа, что кажется сном. Она лежала в темноте и щупала шрам под грудью, скользя подушечками пальцев по линиям пореза, медленно читая и проговаривая их про себя: "Я убила Рэйнольда Эддингтона". Она так хотела убедить себя в этом, но не могла, и когда, в слезах и головной боли, снова утопала в нервном сне, она снова и снова видела, как Рэй тает и уходит от неё. Но через месяц кое-что произошло.
  

Эпилог

  
   Она не думала, что будет рада, и сначала была безумно зла, но потом погрузилась в такое счастье, что даже непроизвольно улыбнулась: родить ребёнка значило всегда иметь частичку Рэйнольда где-то рядом. Родить ребёнка было даже лучше, чем жить с галлюцинацией: ребёнок был бы реальным, ребёнок был бы контролируемым, и она смогла бы жить с ним вдвоём вечно, и никто и никогда не нарушил бы их связь. Она уже строила планы, как продаст квартиру и уйдёт жить в лес, облагородит свой сарай и будет жить там, с малышом, будет охотиться на зайцев, птиц и, если повезёт, оленей, ловить рыбу, вести натуральное хозяйство, а когда деньги закончатся, уже наступит время её пенсии. Она будет растить там сына - она точно знала, что у неё родится сын - вдали от людей, и он будет понимать её во всём, а она будет понимать его, и только изредка ей придётся выезжать в город, чтобы купить одежду, лекарства или ещё что-нибудь. С самых ранних лет она будет спускать его в убежище и показывать мумии, будет учить его анатомии на тушках животных и будет передавать ему всю себя, и оба они будут счастливы. Рэйнольд больше не беспокоил её. Никто не заподозрил её в его убийстве, но ей пришлось отказаться от тела: она боялась, что оно приведёт спецслужбы к её тайнику. Она ушла из дома почти мгновенно, она даже не стала проверять его на наличие опасных заметок, способных вывести полицию на неё. Она только забрала все свои вещи. Она даже не стала стирать отпечатки пальцев. Она была настолько опустошена, что нисколько бы не расстроилась, если бы её арестовали. Она не сомневалась, что её арестуют, ведь она знала, как следили за Рэйнольдом и как у неё мало шансов не числиться в его досье. Она уже даже хотела, чтобы её арестовали. Ей хотелось посмотреть в глаза Рамиресу, она представляла, как будет смотреть в глаза родителям, как признается на суде, что убила брата и пыталась убить родителей, как признается во всём, хладнокровно и бессмысленно, но её так и не нашли. Она даже не следила за ходом расследования, она только ходила на работу, как и всегда прежде, только в глазах появилось немного дерзкого самодовольства. Стоя в ванной перед зеркалом, обнажённая с головы до стоп, пошатываясь от морфия и сжимая в зубах трубку из мягкой древесины, она поднесла к груди раскалённый нож и, воя сквозь стиснутые челюсти, прижигала увековеченную улику. Рубцы всё равно проступали под ожогом, и она палила своё тело снова и снова, режа раскалённым металлом плоть, деформируя бесцветную татуировку, истекая слезами и страдальческими стонами, корчась от тухлого запаха жжёного мяса и вспоминая, как точно так же обнажённая она раньше стояла перед зеркалом и почти с той же горелой болью читала вечную память: "Я убила Рэйнольда Эддингтона". Она не могла нормально спать ещё два месяца, постоянно просыпаясь и скуля от невыносимой жгучей боли чуть ниже груди, но терпеть её было даже в некотором смысле приятно.
   - Какой ужасный ожог, - испуганно говорили в больнице, когда она впервые пришла на обследование. Она горько пожала плечами и ответила не сразу. Если бы не они, если бы не больница, этого ожога могло бы не быть.
   - Опасная профессия.
   Всё теперь становилось приятно. Интоксикация была приятной, схватки были приятны, родовые муки были приятны. Ей снова было для чего жить, и она счастливо пережёвывала осознание того, что счастлива, что не наказуема, что добилась всего, о чём мечтала, и что не изменила себе. И никогда бы не изменила.
  
   Рэй ненавидел своё имя. Рэй ненавидел свою жизнь.
   Рэй безумно страдал. Его жизнь стала адом через четыре года после зарождения.
   Немного счастливее он становился, когда видел мать: она приезжала к нему раз в несколько месяцев, иногда реже: с каждым годом всё реже. Немного счастливее он становился, когда бабушка говорила, что у него её глаза. Впрочем, ему все говорили, что никогда не видели настолько похожих людей, насколько он был похож на мать.
   Он считал себя уродом. Он считал красавицей её. Он жил ради неё. Всё, что он делал, было ради неё.
   Он ненавидел дядю и никогда не называл его отцом. Ещё сильнее он ненавидел его жену. Он никогда не называл её даже тётей. Он и его, на самом деле, никогда не называл дядей: как можно быть твоим дядей, не имея никакой кровной связи с тем, кто тебя родил.
   Он мечтал вырасти. Он мечтал стать гениальным, мечтал стать мудрым, знаменитым. Он мечтал, что мать будет им гордиться.
   - Твоя мама очень любила твоего отца, - говорил ему Имем, - она стала такой, когда он умер.
   Но Рэй знал, что она стала такой не сразу. Он помнил своё детство. У него была хорошая память, и он отлично помнил, интуитивно помнил, как мать его любила, как она заботилась о нём, как была рядом круглые сутки. Но чем старше он становился, тем меньше внимания она стала уделять ему, а потом он оказался в Бостоне у Имема, его детей и жены. Рэй знал, что сам виноват в том, что его мать стала такой.
   Они все похоронили её заживо, и за это он их ненавидел. Чем старше он становился, тем чаще ругался с семьёй и укорял их за то, что они позволили его матери забиться под землю.
   - Я знаю, что ты не веришь, - дрожащим голосом ему говорила жена Имема, - но больше всего на свете мы бы хотели ей помочь.
   - Это ложь, - он был холоден и непоколебим. - Вы даже не пытались.
   - Однажды ты поймёшь это.
   - Нет, - он зверел. - Однажды я докажу вам, что вы - жалкие трусы, которые ничего не знают о помощи и любви. Вы не поддержали её. Вы позволили ей умереть. Вы оправдываетесь, все вы, потому что не хотите сгореть от стыда и раскаяния. Но я не буду помогать вам в этой преступной лжи.
   Однажды Имем вспылил:
   - Ты думаешь, мы всю жизнь мечтали о таком сыне? О сыне, который будет оскорблять нас, ненавидеть и презирать, который будет смотреть на нас с отвращением и не проявит даже капельку благодарности? Ты думаешь, мы бы не выкинули тебя из дома, если бы не любили твою мать и если бы не страдали за неё?
   - Вас мучает чувство вины. Вы это делаете не для неё, а для себя. Выкиньте меня, и уже не сможете врать даже сами себе.
   Ему нужно было хоть иногда выливать яд на них, когда его становилось слишком много, чтобы вариться в нём одному, и ему было очень приятно видеть, как его злые слова ранят приёмных родителей. Чуть лучше его отношения складывались со старшей сестрой, она чем-то напоминала ему мать, была такой же сухощавой, такой же серьёзной и молчаливой, но она ненавидела его за родительскую боль. Ненавидела и таила в себе, но Рэй всё чувствовал. Её ненависть его окрыляла и выбивала на его лице безрадостную улыбку, её ненависть нисколько не смущала его, и, казалось, чем ярче он чувствовал её неприязнь, тем сильнее сам к ней привязывался.
   - Когда-нибудь ты поймёшь, какой ты урод, и тебя будет мучить совесть до конца твоих дней.
   Он смотрел на неё с вызовом и дерзкой самоуверенностью, думая, что она ему, в общем-то, никто и что их отношения не были бы инцестом.
   - Тебе повезло больше, чем мне, - едко и торжественно проговорил он, - у тебя есть отец. У тебя есть брат. У тебя есть семья, которая тебя любит, которая здорова и которая жива. Ты бы не думала обо мне так плохо, если бы знала, каково это, смотреть на гниение своей матери.
   - Ты хочешь, чтобы я тебя поняла? Ты хочешь разрушить и мою семью для этого? Ты страдаешь не из-за матери, ты страдаешь из-за того, что ненавидишь весь мир.
   - Нет, - мягко поправил он и криво улыбнулся, улыбнулся так, что ей немного стало страшно: они были одни дома. - Я страдаю из-за матери и п о э т о м у ненавижу весь мир.
   Мать чахла с каждым днём. У неё была дряблая кожа и пустые глаза, она почти не отличалась от тени, которую отбрасывала, и её было трудно заметить, даже когда она стояла на виду. Но Рэй всегда её замечал. Она приезжала всё реже и обычно сидела с Имемом, а на него, на Рэя, почти не обращала внимания. Он изнывал от мук. Он жил только надеждой на то, что её разочарование не вечно и что она ещё сможет уважать его. Он занимался музыкой, он терзал пианино часами и даже сам писал музыку, он учил наизусть Гомера и Гётте, он прописывал иероглифы, как проклятый, и уже через год занятий вполне неплохо мог объясниться на китайском. Он выигрывал на школьных музыкальных конкурсах, ему выделили собственную колонку в школьной газете, а вскоре назначили помощником редактора, вскоре он даже начал учиться игре на органе, ему прочили будущее композитора, но он всё считал, что достиг слишком мАлого и что ничего не может добиться в своей жалкой жизни.
   В 15 лет он написал свой первый роман. Жажда материнского признания гнала его мозг в вихрь развития. Его роман выиграл на литературном конкурсе и подарил Рэю первую награду: первое место на городских соревнованиях среди учеников средней школы. Его роман даже опубликовали на деньги издательства, и Рэй трепетно ждал, когда мама узнает об этом - Имем рассказал ей об успехах сына, - прочтёт его творение и позвонит выразить своё восхищение и гордость. Но она не звонила. Он каждый день дрожал над телефоном, но мать так и не позвонила. Она приехала через четыре месяца, и он, к концу дня, весь изведённый тоской и ожиданием, робко спросил её, не читала ли она его роман. Она посмотрела на него мутно и устало и неохотно качнула головой.
   Это убило его. Он не нашёл в себе силы попросить её прочитать, попросить её хоть раз быть матерью, он только закрылся у себя и неделю ни с кем не разговаривал. Отчаянье вдохновило его на новый труд, и уже через полгода Рэя ждала новая публикация, новый роман. Рэй утонул в литературе, как безумный, и вынырнул только через два года, когда болезненно осознал, что она не поможет ему получить материнскую любовь.
  
   Он никогда бы не смог получить её любовь. Как только она поняла, что в нём ничего нет от отца, что он - точная копия её самой, что его тело, его лицо - мужское воплощение её самой, она померкла. Она умерла в тот день. Он больше не был ей нужен. Ей больше ничего не было нужно. Имем, подобно своим родителям, преисполнившимся благородства 33 года назад, решился взять племянника, когда увидел, как ужасно о нём заботится Имтизаль и как страдает ребёнок, тщетно ждущий хоть немного внимания своей матери. Она так уже и не смогла полюбить никого другого и развлекалась только тем, что бездумно рассматривала ожог на солнечном сплетении, бессознательно щупая его худыми пальцами, или иногда кидала в стену стальные тёмно-серые ножи; разве что однажды, лет шесть спустя, её давно уже выветрившиеся чувства внезапно намокли, проявились, как красноватое пятно на лакмусовой бумажке, засочились по стенкам изнутри, и Имтизаль увидела вдалеке пожилую женщину, которая стояла на пешеходном переходе. Ими настолько отвыкла чувствовать что-либо, что не сразу поняла, или даже не поняла вовсе, почему её безмятежность нарушилась, откуда это странное, нервное смешение рассеянности и сосредоточенности где-то очень глубоко внутри. Она внимательно смотрела, как женщина ступила на проезжую часть, и вдруг почувствовала, что должна идти за ней, и инстинктивно двинулась к пешеходному переходу. Ей так и не удалось проследить за женщиной до дома: уже через какие-то пару секунд несчастную насмерть сбил автомобиль, но Ими не сильно расстроилась; она слишком привыкла жизнь без смысла, чтобы сейчас осознать его утрату. Но до конца жизни её постоянно мучили сны, как Рэйнольд Эддингтон выскальзывает из её рук и пропадает, а она остаётся одна в глухом отчаянии. Она даже не ездила в лес: больше не было леса, пожар всё разрушил, и она так и не смогла найти путь к своему тайнику. Она искала его годами, хотя в этом не было смысла: ещё до пожара она ездила туда ещё реже, чем при жизни Рэйнольда. Склеп больше не приносил ей удовольствия, ей ничего не приносило удовольствия, ни работа в полиции, которая с годами всё усложнялась и пополнялась сложными, запутанными преступлениями, ни фотография, ни рисование, ни чувство собственной безнаказанности, ни воспоминания, ни музыка, ничего. Потеря же склепа стала для неё последним ударом, как потеря моста, соединяющая голую скалу с плодородной землёй. Ей уже даже начинало казаться, что она сошла с ума, и никакого склепа никогда не существовало. Ей начинало казаться, что всей её жизни не существовало, что она лечилась в психиатрической больнице, а потом её из жалости взяли на работу в департамент, соблазнившись её нестандартным, полезным мышлением. Она добилась своего, она осуществила мечту всей своей жизни: она стала невидимкой. Полиция так и не вышла на неё, никто так и не заподозрил её ни в одном из совершённых ею убийств, и её не замечали ни на улице, ни в участке. Она жила, как робот. Она уже давно ничего не чувствовала. Она могла что-то почувствовать только во сне. Но лучше бы не чувствовала вовсе.
  
   Она даже не сопротивлялась, когда он душил её. Сначала она пыталась отбиться и сильно ударила его по лицу, пытаясь проткнуть глаз, и ей это удалось. Рэй мучительно взвыл и зарыдал, с яростью ощущая острую, едкую, огненную боль на лице, чувствуя, как глаз заливается плотной, липкой влагой, но не прекратил сдавливать горло женщины. Её серое, мёртвое, обезображенное старением и несчастьем лицо постепенно гасло, её руки обмякали, её тело обмякало.
   - Думаешь, ты... - последнее, что она успела сказать. И единственное, что сказала, и вдруг ей показалось, что она снова что-то чувствует, ей показалось, что она должна сказать что-то очень важное, но уже не могла и уже, быть может даже, не видела в этом смысла, как и всегда не видела смысла в своих словах; и её лицо исказилось, впервые за всю её жизнь, оно исказилось в гримасе глубокой, пустой и гнилой тоски, гнилого уныния, и в морщинах почернели муки, медленно выползая из глубины её тела; и Рэю показалось, что она сейчас порвётся, что его мать сейчас порвётся, что её нездоровая кожа не выдержит и прорвётся под тяжестью разложения, которое уже уничтожило, прожрало всё изнутри, и вся гниль выльется наружу, как кишки из вспоротого вздутого живота. Он уже больше не мог бороться со своей болью, со своей ненавистью, со своей любовью и со своим отчаянием.
   Оуэн видел, как Рэй кричал и отбивался, когда его пытались разъединить с телом матери, уже роняющим с себя трупные личинки. Рэй выбился, ему удалось: он был юрким и крепким, как мать в его возрасте. Он выбился и бросился к окну. Оуэн, морщась от удушающего запаха разложения, ринулся за убийцей. Оуэн смотрел вниз, с трудом переводя дух, и слышал, как Рэй истерично кричит от боли. Оуэн не знал, что Рэй кричал не из-за перебитого позвоночника и трёх открытых переломов. Оуэн дал команду врачам немедленно заняться юношей, который четыре дня назад встретил совершеннолетие, а теперь задыхался в собственной крови.
   - Пятый этаж, - с сомнением проговорил Купер.
   Оуэн и сам знал. Он не мог пошевелиться: в его ушах до сих пор стоял пронзительный крик, похожий на рёв умирающей рыси. Оуэн не мог пошевелиться, потому что вдруг понял, что крик взорвался не внизу, не с улицы, а от чего-то сзади, но сзади уже не было ничего, кроме трупа Имтизаль.
  
  
  
  
  
  
  
  
   - 151 -
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"