Аннотация: Оставшийся наедине с собой и своим оружием солдат ведет свою жизнь по этому выженному миру.
Наши взгляды встретились: она смотрела с какой-то скорбью, сомнения выявили на ее лбу небольшую морщинку. Я старался быть непреклонным, не сводил с нее глаз и всячески старался не думать о ней. Дождь барабанил по крыше, ручейком спускался прямо на дуло моей винтовки и уже с нее струей уходил на землю. Прогремел выстрел - к моему счастью мой. Она скрылась за окном, а винтовка, стоящая все это время на сошках на оконной раме вздернулась кверху. Я сел на пол так, чтобы меня не было видно, положил перед собой Л96, дуло которого было тщательно завернуто в маскировочную ленту темно серого цвета, и закурил.
С каждым новым выстрелом, выполненным в американском стиле "One shut - one kill" мне становилось все сложнее дышать. Будь проклят этот патриотизм, заставляющий юных девушек, подобно советским снайперам браться за оружие. Со времени начала войны это была уже пятнадцатая девушка их тех двадцати семи снайперов, оказавшихся хуже меня. Видимо расчет был произведен в пользу психологической борьбы, хотя, что мешало тем же самым Фашистам насиловать славянских красавиц, после чего сжигать их в сараях.
Огонек от сигареты вплотную подобрался к моим пальцам и начал жечь. Я Владислав Семцев - сорока семи летний гражданин Советского Союза. Почему? Попросту родился я в девяностом и принадлежал всего лишь одной нации, а теперь, после создания Североатлантического союза (а ведь Ситце предупреждал!) даже и не знаю, куда себя отнести. Вернее гражданин-то я Торговой Федерации в основу, которой легли Россия, Япония и Китай, но после начала войны в новоиспеченном биполярном мире я совсем запутался. Впредь тяжело определить то война между государствами или же гражданская междоусобица. Скольких Русских или тех же Японцев убил - не сосчитать...
И вроде бы СОЮЗы понастроили, а по сути, воюет каждый за себя. Девять миллиардов государств; и ведь у каждого своя конституция, свои законы и цели. Земля превратилась в горячую точку, а общество - пережитком буржуазного прошлого, которому нет места в будущем.
Я женат, по крайней мере, все еще ношу кольцо, но ее уже нет в живых. Мне всегда было интересно: если Бога нет, то кто же тогда решает, кому следует уйти? А если он есть и милостив, то почто забирает жизни по-настоящему хороших людей? Жаль, что я не могу поспорить с ним своею винтовкой.
...забери меня...
Я затушил окурок об оголенную стену и достал вторую сигарету. Последнюю. Каждый раз, когда я вижу в перекрестии прицела девушку, замечаю все больше и больше сходства с ней. Будто каждое новое убийство (во благо ли?) сближает нас; переправляет лодку, в которой она плывет обратно - на живой берег Стикса.
Быть может, я медленно схожу сума?
Так или иначе, но сигареты у меня кончились...
После каждого убитого человека меняю позицию - это правило стало, чуть ли не официальным моментов работы "специалиста". Я бы даже, кстати говоря, брошюрку бы выпустил. Я вышел из дома, бывшим мне убежищем от радиоактивного дождя и чужих глаз и направился вдоль по улице, держась стен. Включил рацию на частоте сто один - военная частота для общего контроля за операциями. Радиопомехи разорвали тишину в моем ухе, я прижался к стене, и покуда рация вела настройку на нижних частотах, я осмотрелся сквозь прицел.
Дорога была зажата с двух сторон длинными двадцатиэтажными зданиями. Судя по той карте, что мне приходилось изучать ранее (если, конечно, память не подвела) впереди метров через триста будет Т-образный перекресток. Калиновка вливается в Комсомольский проспект. В линзах снайперской винтовки отразились пустые серые окна домов, за которыми были скрыты темные, почти что черные квартиры. Серое свинцовое небо уже не плакало, но казалось, опускалось все ниже и ниже, душило. Убедившись, что я один я припустил оружие и пошел быстрее, но все же слегка пригибаясь. Вверху кружило два ворона - значит, где-то невдалеке наметился "мертвяк" - погребная яма, появившаяся после разрыва кого-то снаряда, упавшего, разумеется, на головы озадаченных солдат. Мирных жителей попросту не осталось, так же как и надежд на нормальное существование.
...существование...
Миновал перекресток без особых проблем. Догорающая бронемашина стояла поперек дороги, мечтательно направив дуло орудия куда-то вверх. Трупов рядом я не приметил, видимо экипаж то ли задохнулся внутри, то ли успел выбраться. Но, по сути, выжить у них шансов было мало. Я блеснул в ту сторону оптикой, высматривая еще какие-либо детали и не приметив что-то дельного, двинулся дальше.
Идти по дороге было опасно и, найдя подходящий дом, я зашел в него. Обшарпанный ветром подъезд, видевший и женщин, выходящих на улицу с колясками, и мужчин, и стариков, с усилиями передвигающихся медленным шагом, встретил меня затхлым воздухом, оседающим пыльным комом в горле. Я поднялся на последний этаж - старая привычка, - выломал с помощью железной трубы дверь в квартиру (большинство бежавших запирали свои квартиры, чтобы позже снова в них вернуться) и устроился в большой комнате, где окна выходили на проезжую часть.
Квартира была бедной, хоть и большой (аж три комнаты). В коридоре по одной из стен тянулся стеллаж, пока не упирался в зеркало, стоящее напротив двери. Если бы моя жена оказалась в этой квартире, то первое, чтобы она сделал, так это сняла бы зеркало. Не по Фен-Шую оно видите ли. В комнате, где я устроился, стоял обеденный стол, за ним коричневый диван с бархатными вставками под руки, стул, видимо сохранившийся еще с девяностых годов (лак совсем почернел). Напротив стола вмонтированный в стенку стоял телевизор, а на полках вокруг расставлены блестящие сервизы хрусталя. Казалось, протирали их буквально час назад, а капельки воды, оставшиеся после уборки, только-только высохли.
Улица пустовала. Иногда ее щекотал ветер, собравшийся где-то в начале и с силой, будто бы палица, проносившийся мимоходом. Он поднимал ворох радиационной пыли, мелкий мусор, не сгоревший под выжигательными снарядами. Пепел кружился в вихре. Я осмотрел улицу: ни одной живой души. Неожиданно мне стало очень одиноко, и я испытал сожаление, быть может, жалость по отношению к девушке, убиенной где-то час назад. Конечно же, война не имеет пола, но с другой стороны мы были двумя живыми душами в этом бетонном отходнике и могли бы, по общему счету, сосуществовать вместе. А теперь я один и город предоставлен только мне.
-Триста второй стрелковый базе. База, ответьте! Код: Джульетта семь четыре. База ответьте.
А в ответ мне лишь помехи - доказательство того, что здесь больше не осталось наших войск и того, что вспышка, прогремевшая вчера вечером, ни что иное как точечный удар, нанесенный по штабу. Маловероятно, что кто-то выжил.
Так, утомленный вечной, по сути, борьбой с самим собой я облокотился на стену и задремал.
Разбудил меня звук работающего двигателя. Выглянув в окно, я заметил, как с востока едет бронемашина, и я почти что сразу узнал в ней флаги Торговой федерации. Включил рацию, попытался связаться с экипажем на всех известных мне частотах, используемых нашей армией. Итог был один и почему-то предсказуем. Главное - мотивация к жизни, которая постепенно сходила на нет. Призрачная машина пехоты была тому причиной.
Я решил не спешить. Через некоторое время навстречу БТРу вышел отряд войск спецназночения. Опять-таки Торговой Федерации. Среди солдат было несколько гражданских, по всей видимости, подобранных невдалеке. Машина направилась к солдатам, медленно урча двигателем. Они, прижавшись к дальней от меня стене, шли, соблюдая боевую формацию, готовые к атаке с любой стороны. Когда между группой и машиной оставалось около дести метров, движение остановилось. Из машины показался человек, одетый в форму пилота. Он приблизился на пять метров к группе и что-то сказал. Один из солдат, скорее всего это был командир, ответил и сделал несколько шагов. После чего пилот отстранился от него, выхватил пистолет и направил командиру в голову. Минутная тишина колебалась из-за шаркающего пилота, пятящегося назад к машине. Когда он забрался внутрь, повисшее ожидание разорвала пулеметная очередь. Никто из группы не выжил, а бронемашина направилась дальше по улице. С ними я так связаться и не смог.
Дело шло к вечеру. Поужинав оставшимися у меня консервами и некоторыми припасами, найденными в квартире (а это было порошковое молоко и законсервированное мясо) я снова стал стеречь свою дорогу. Мясо, прихваченное мною, отдавало душком но, в общем, было съедено с охотой. Желудок уже давно смерился, что свежая еда - пережиток прошлого и что уж куда лучше питаться плесенью, которой покрываются жестяные банки, чем резиной и химикатами, из которых сделаны некоторые предметы. Вот если бы мне сейчас топор, да воды чистой и соли...
В дальнем правом окне противоположного дома что-то сверкнуло в закате солнца. Это без сомнения была оптическая линза. Я моментально скрылся из виду, перебрался в соседнюю комнату и, выждав некоторое время, прицелился. Снайпер был профессионалом - он обустроил свою точку так, что получалось, что чтобы увидеть непосредственно его самого, нужно было занять заведомо невыгодную для себя позицию. Максимум, что я мог предпринять сейчас, так это раздробить часть ствола его винтовки своим выстрелом. Хотя, почему бы и нет? Глухой звук разлетелся по кварталам, и кажется, сам город повторил его многократным эхом. Торчащее из окна дуло скрылось на мгновение, потом показалось вновь, и направилось в мою сторону. Я снова скрылся.
На этот раз возник я совершенно в противоположной стороне. Благо дверь в соседнюю квартиру была открыта, и я без труда занял позицию справа от снайпера. На этот раз я видел дуло, поцарапанное моим выстрелом и часть оптики. Попытался занять позицию более выгодно, но не получилось. Снайпер, по всей видимости, был не так хорош, как показалось мне. Он следил именно за теми окнами, откуда и стрелял я, но он полностью исключил момент того, что я могу поменять (и поменяю) точку. Настоящий снайпер, по край ней мере опытный, берет широкий спектр, улавливая любые мельчайшие детали и просчитывая любое развитие событий. Я выстрелил снова, но на этот раз промахнулся, опьяненный своим видимым превосходством. Сменил позицию - спустился на этаж ниже. Снайпер, похоже раскусивший предложенную мною игру, на этот раз обследовал всю фасадную часть здания. У меня было мало времени и теперь все зависело от того на сколько я соберусь после неудачи. Сердце потяжелело, что говорило о возросшем пульсе. Но все же, несмотря на это мне удалось сохранить дыхание и я начал успокаиваться. Пока что было видно только дуло, но как только стрелок направит дуло в мою сторону, он раскроется, предоставив мне себя для выстрела.
И это произошло. Черная трубка повернулась в мою сторону, линза сверкнула, и я затаил дыхание. Один выстрел, точный выстрел и снова можно отдохнуть. Выстрел, который оборвет чью-то жизнь, оставит меня одного. На секунду я поймал себя на мысли, что мне легче-то живется одному. Нет обременительных разговоров, нарочитых жестов и лжи, что окутана вокруг нашего существа. Мне даже стало легче от той мысли, что я могу убивать, кого захочу и когда, дабы обезопасить свое одиночество. Быть может те люди, что были в бронемашине пришли к такому же мнению? Я прицелился тщательнее, снайпер заметил меня. Это без сомнения была девушка. Я видел ее карие глаза, напряженно всматривающиеся в окно, где сидел я (линзы, наверное, были негодные и через них мало что было видно). Я видел ее маленькую дрожащую полоску губ, будто бы вот-вот юная девушка сорвется в истерику. Но это было обманом - ее лицо, полностью лишенное морщин, лишь напряглось, и вот она уже прильнула к окуляру. Но я выстрелю первым, я уже плавно спускаю крючок. Главное досчитать до трех и забыться. Там просто живое мясо; там моя жена.
Я это понял не сразу. Быть может, это было помешательство, помутнение рассудка от голода, но я отчетливо видел в противоположном окне свою жену, целящуюся в меня. Готовую убить, так же как и я ее - по счету три. Наверное, она уже начала нежно сжимать указательный палец.
Я медленно отложил винтовку в сторону и улыбнулся своей судьбе. Именно сейчас я неожиданно понял ценность человеческой жизни, все то зло, что творил, будучи призванным к этому. Сейчас, когда я нахожусь под прицелом снайпера, я прохожу некоторый катарсис. Я чувствую, что не должен стрелять именно сейчас. Что эта спасенная мною жизнь - и есть то, ради чего я выживал все это время. Мотивация моего разума, заключенная не в уничтожении себе подобных, но в сохранении. Пусть одного человека - но это счастье.
Я улыбнулся, оголив пожелтевшие кривые зубы, и будто бы во сне прошептал: "Я люблю тебя".