Кокоулин А. А. : другие произведения.

Фотография на память

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
   В начале было плохо.
  Затем - еще хуже. На похороны Вадим не пошел. Что там делать? Кого звать из могилы? Стоять на краю, сжимая в кулаке землю, которая пухом?
   И так выворачивало.
  И так не давало ни есть, ни пить. Ни спать.
   Странные это были дни. Странные ночи.
  Алькины родители, наверное, еще звонили, может, с упреками, может, с проклятьями. Не мог оценить. Он выключил мобильник сразу - выдавил квадратик аккумулятора, разложил - вот зверь-телефон, вот его внутренности.
   Если хотите, зовите таксидермиста.
  Реальность прохудилась, как изношенный носок, и в дыры проваливались память и чувства, в дыры проваливался свет за окном, и тьма за окном, и лай, и голоса, и разные предметы, которые до этого вроде бы только что были в руках.
   Он лежал. Стоял. Сидел.
  Время двигалось рывками, колюче ползло сквозь, то замедлялось, отвратительно-рыхлое, и старательно, иезуитски пощелкивало секундами на круглых кварцевых стенных часах, то вдруг разом скидывало по два-три часовых деления и играло в прятки: есть оно - нет его.
   А Алька была везде.
  Ее джинсы так и остались висеть на подлокотнике кресла. Шкаф-купе хранил ее одежду: топики, чулки, сорочки, шорты, блузы, толстый серый свитер с белыми галочками узора. Ее журналы глядели на него с журнального столика и с хлебницы на кухне. Ее йогурт стоял в холодильнике и чем-то напоминал брошенного хозяином пса. Белый-Йогурт-Красная-Крышка. Ее шампуни в ванной, ее едва проросший лимон на подоконнике, ее гигиеническая помада на полке в прихожей, ее тапочки...
   А еще были фотографии. Ее фотографии. Большие и маленькие. Отпечатанные на разного качества фотобумаге и кое-где криво порезанные ножницами.
   Фотографий были сотни.
  Они гнулись за стеклами серванта, теснились в раздувшихся альбомах, торчали уголками-закладками из книг и чужими лицами темнели со стен. Стопки на полу, россыпь в корзине с грязным бельем, залежи в тумбочках и ящиках комода.
   Алька любила снимать.
  И снимала. Самозабвенно. Бешено. Как жила.
   У нее был талант.
  Казалось бы, лужа. Ничем не примечательная лужа, занявшая выемку в асфальте. Перешагни и иди дальше. Но у Альки в этой луже, отражаясь, прятались верхние окна дома, и из одного смотрела девочка.
   Ничего вроде бы особенного, пока не ловишь себя на мысли, что уже полчаса пытаешься проникнуть взглядом в это перевернутое окно.
   Или ветка. Простая тонкая ветка. Весенняя. С едва-едва полезшими мохнатыми почками. На заднем фоне - пять-шесть таких же, воткнувшихся в серое хмурое небо, расплывчатых из-за того, что не в фокусе.
   Сначала тоже: ну что здесь схвачено? - думаешь. Веток что ли мало в мире? Миллионы, если не миллиарды. А приглядишься - кончик ветки смазан движением, капельки дождя крохотными бриллиантами летят вниз. И непонятно как, но начинает чудиться призрак синицы, только что встревоженно упорхнувшей от фотографа.
   Хочется даже продлить фотографию в ту сторону, за рамки кадра - вдруг как синица все еще там. Хотя, может быть, и не синица. Может быть, воробей.
   Алька, Алька...
  Когда Вадим не смотрел, окаменев, в пустоту, блуждая в прошлом и в несбывшемся будущем, он разбирал фотографии.
   В первый день на кровати поселились два альбома. Во второй прибавился цветной ворох из кухни и ванной. В третий он обложился Алькиными работами как крепостной стеной, защищающей его от действительности.
   Он скользил взглядом от одной фотографии к другой, останавливаясь на особенно памятных, откладывал их, терял в общей куче, искал и находил, терял снова, затем догадался сортировать, здесь же, на кровати, раскладывая длинные пасьянсы. Пейзажи, животные, люди. Городские улицы, предметы, комнаты.
   Иногда он натыкался на Альку, которую снимал он сам или Женька, ее подружка. Что-то в нем переворачивалось тогда. Тоска отступала на короткое время, лицо, успевшее зачерстветь в угрюмую маску, плавилось улыбкой.
   Иначе на Альку смотреть было нельзя.
  Ни на привставшую из-за стола и так на полуподъеме и пойманную вспышкой. Ни на сонную, прислонившуюся в пижаме к косяку.
   Алька в дверях. Алька высунулась в окно по пояс. Алька поливает лимон.
  Жалко, таких фотографий было мало. Вадим прятал их под подушку, а затем доставал обратно. Гладил. Алька казалась такой живой.
   Пусть наблюдает, думалось ему. Пусть хотя бы с них...
  Потом он нашел снимок, на котором Алька была запечатлена с дымящейся кружкой то ли чая, то ли кофе.
   Ему захотелось пить. Впервые за.
  Он поставил чайник, с трудом, с нервами дождался сердитого клекота, затем набулькал себе кипятка, замочил пакетик и, глядя на фото, обжигаясь, выхлебал то, что получилось.
   Это не было возвращением к жизни - жизнь и так шла себе стороной.
  Скорее, это было слепое подражание. Обезьяничание. Попытка поймать то Алькино ощущение, зафиксированное кадром, разделить на двоих, почувствовать саму Альку - чай, горячий.
   Ф-фух, как такое пьют?
  Алька улыбалась с фотографии: так и пьют, Вадимка. Осторожно.
   Кипяток обжег губы с внутренней стороны и вызвал бурление в животе. Он вдруг осознал, что голоден.
   Я поем, Алька? - спросил он фотографию и не дождался ответа.
  В холодильнике было пусто. Алька в последние дни постилась, а Вадим, несмотря на всю свою скопидомную сущность, питаться предпочитал в кафе.
   Ну а йогурт...
  Эх, Белый-Йогурт-Красная-Крышка. Пусть остается пластиковым памятником. Он будет дожидаться хозяйку...
   Было жутко непривычно впихивать руки в рукава куртки, застегиваться, засовывать голые, обезносоченные ступни в ботинки. Его вдруг вообще взяла оторопь: а время-то какое у нас на дворе? Весна? Лето? Зима?
   Не вспомнилось.
  Темнота в голове. Ничего. Алька.
   Он пробрел к кухонному окну - в окне был вечер. Неглубокая синяя тьма. Черный козырек подъезда. Ветки какие-то. Это что-то вымахало, что ли? Рябина? Осина? Дуб? Сам ты дуб! Липа?
   А снега, похоже, не было. Не зима у нас.
  Осень? Да, осень, конец лета, сентябрь, листья, еще тепло. Сентябрь...
   Он застыл с этой мыслью, с этим жутким месяцем в голове и стоял, пока с той стороны стекла не вспыхнул фонарный свет.
   Ах, да...
  Вадим спускался по бетонным ступеням, шаркая и ведя ладонью по стене. След побелки пачкал ее ребро. Непонятные граффити тянулись вместе с ним вниз, какие-то "KORN", какие-то "4ever", другие влепленные друг в дружку буквы.
   Художники, подумалось ему. Курица лапой. Сами-то разбирают?
  Пискнула кнопочка под пальцем, подъездная дверь щелкнула и открылась, вечер дохнул теплой смесью запахов - земли и урны, и цветника, устроенного на огороженном пятачке под окнами.
   На детской площадке, освещаемые экранами мобильников, покачивались долговязые фигуры, еще одна, оседлав перекладину качели, отсвечивала катафотами, нашитыми на рукава. Звякало бутылочное стекло. Шелестел какой-то тарабарский, с прихихикиваниями язык.
   Странные люди.
  Вадим поддернул рукава куртки и зашагал в прореху между домами к стеклянному кубику супермаркета, залитому гнойным желтым светом.
   "Кубышка".
  Улица пофыркивала автомобилями, автобус, подкатив к обочине, высадил двух женщин - сумки, сапоги, пуховики, серый и синий.
  -Деньги, Людочка, у всех только деньги на уме...
  -И не говори...
   Женщины прошли, оставляя тающие мокрые следы от лужи на остановке. Автобус порулил на конечную. За стеклом мелькнуло одинокое в салонной пустоте лицо.
   Так вот везут тебя куда-то, может быть даже вопреки твоему желанию, или просто потому, что тебе уже все равно, бесконечный мигающий желтый летит навстречу, "осторожно", темнота клубится по сторонам, накрывая улицы, затылок водителя, будто приколоченный к пустоте, недвижим, скрип "гармошки", шипение шин на поворотах, мутный пластик остановки, почти дома...
   А там тебя никто не ждет.
  Холодно. Вадим засунул руки в карманы. От собственных мыслей холодно.
   Алька, милая...
  "Кубышка" пугала. Фермами высоких потолков, цветным космическим безлюдьем и рядком пустых касс.
   Он бродил между полок и стеллажей как призрак, не слыша собственных шагов.
  Сыры, колбасы, яйца. Купить яиц? Придти и поджарить? Или омлет? Тогда нужно молоко. И соль. Есть у него соль?
   Он вдруг вспомнил про деньги. Ведь не выпустят...
  Бумажка лихорадочно нащупалась в кармане и, извлеченная, оказалась дежурной тысячей. Тысяча - это много или мало? Хватит ли?
   И для чего?
  Мигнул свет. Усталая женщина на кассе выбила чек, потом отсчитала сдачу, спросив то ли десять рублей, то ли пятьдесят. Вадим смотрел, не понимая.
   Вздох - и купюры стиснуты в кулаке.
  Двери распахнулись и сомкнулись за спиной. Мокрый асфальт, ощущение зябкого тумана в голове, темнота, местами побежденная электричеством, и силуэты машин на магазинной парковке.
   Домой? Домой. Он же купил? Купил.
  Пакет с покупками был подозрительно легок. Заглянув в него, Вадим обнаружил в тесных полиэтиленовых складках банку тушенки и шоколадный батончик.
   Странно, подумалось ему. Яица же хотел...
  Но возвращаться не стал. Можно же опять что-то не то... От пятен света, попадающихся на пути, болели глаза.
   В подъезде он долго вспоминал номер своей квартиры. Затем - хотя бы этаж. Помогла мышечная память - рука сама пошла вдоль жестяных коробов почтовых ящиков и остановилась на облупившемся двадцать втором.
   Пальцы где-то раздобыли ключ, ключ нырнул в прорезь замка, ящик в ответ распахнул секцию. Внутри пестрел ворох рекламных проспектов. Суши. Ремонт. Пицца. Ванна. Зубы. Вадим залез рукой в это глянцевое зазывное пространство и нащупал бумажный конверт.
   Конверт оказался кодаковский, оранжево-красно-белый, с заполненным ручкой адресом и его, Вадимовой, фамилией.
   Алька.
  Алькины, наверное, фотографии.
   Гадский был свет в подъезде. Так бы он вскрыл конверт здесь же. Пришлось бежать по леснице вверх - болтались продукты, болтались мысли: двадцать два, двадцать два, номер такой, живу я там...
   Будто кадровая нарезка: лестница, дверь, прихожая, кухня, вся в хлопке двери за спиной. Качество так себе - темновато, мутновато, углы плывут. Ахнула о ножку стола тушенка, наверняка получила чувствительную вмятину, если не пробоину. Что там сталось с батончиком, даже подумать страшно. Ну и бог с ними.
   В комнате он рухнул на кровать, будто пух выбив снимки из одеяла. Они зашелестели, осыпаясь на пол. Настоящий снимкопад.
   Конверт лишился клейкого язычка.
  Помедлив, Вадим вытряс на разглаженные сине-золотые фигуры пододеяльника несколько небольших, размером с ладонь, ярких прямоугольников.
   Раз. Два. Три. Четыре. Пять.
  Он не стал смотреть их сразу все, просто перебрал пальцами. Пять.
   Это была Алька. Как привет из той жизни. Милая Алька, ее фотографии...
  Вадим выдохнул, потому что, зараза, набрякло, набухло, накопилось, дави и размазывай кулаком. Но ладно, ладно, хватит.
   С первого снимка прямо в объектив несколько смущенно смотрел пожилой мужчина. Он был худой, седоватый, с плешью. Сиреневая рубашка, мешковатая красная вязаная жилетка. Влажные глаза, унылый нос, щеки в сеточке морщин. За ним просматривалась бледно-желтая прихожая с лампочкой, Алька, похоже, фотографировала его на пороге квартиры. Одна ладонь мужчины лежала на косяке, другая прижималась к груди то ли из удивления, то ли из какого-то сердечного чувства.
   Где Алька нашла его? Зачем снимала?
  Вадим перевернул фото. На обороте было выведено: "Скобарский". После "Скобар..." ручка перестала писать и остаток фамилии был с усилием выдавлен стержнем. Вполне видимо.
   Скобарский. Какой-то необщий знакомый?
  Он еще раз посмотрел на мужчину, заметил, что шея его плохо выбрита, что он вообще как-то поистаскан. Изможден? За рукой на косяке пряталась короткая детская курточка с капюшоном. Синяя.
   Нет, это не посторонний, не случайный человек. Чем-то он Альке был близок.
  Вадим отложил Скобарского и взялся за следующую фотографию. С нее улыбались двое чумазых мальчишек, один постарше, лет восьми, второй лет пяти-шести, оба большеголовые, ясноглазые, коротко стриженные, у младшего волос потемнее, а в приоткрытом рту не хватает зуба.
   За их спинами раскорячились обгорелые останки дома, темнели кирпичи печной трубы, справа трясла скукоженными листьями рябинка - мальчишки, похоже, были с пожарища.
   Сажа на щеках и скулах, черные пальцы старшего, лежащие на плече младшего. Братья? Пиджак не по размеру на одном, спортивная кофта на другом.
   Братья-погорельцы? А почему веселые? Ведь пожар. Или все уцелели, и поэтому?
  Сбоку влезал в кадр щит с названием деревни. Какое-то "...сково". Кусково. Брусково. Красково. На обороте еще не выдохшейся пастой значилось "Егорка и Вовка".
   Славные мальчишки.
  С третьей фотографии глядела девчонка лет пятнадцати. Серьезная, но в глазах - искорки. На губах - черная помада, в ухе - серьга с черепом, на щеке - еще не сошедший синяк. Готка? Или рокерша?
   Вздыбленная челка, сурово сведенные брови...
  Но искорки, искорки. Она вроде бы напустила на себя независимый "не подходи" вид, но внутри едва сдерживается от смеха.
   Алька, видимо, снимала ее где-то на крыше многоэтажки - на фотографии плыли облака, за спиной девчонки тянулись к облакам другие крыши, в прорехи проглядывал асфальт улиц и желто-зеленая кипень аллеи.
   Подпись гласила: "Вика".
  Безумная Алька... Полезла на крышу. Как еще их пустили-то? Под замком же... Девчонка Вика тоже хороша, экзотика на экзотике...
   От высоты, от неба с крышами повело голову. Замутило. Или это от голода? Может все-таки поесть?
   Отложив фотографии, Вадим прошаркал на кухню, достал из пакета батончик, на удивление сносно переживший недавнюю катастрофу. Недопитый чай помог протолкнуть вяжущую массу из шоколада и нуги в горло.
   За окном было совсем черно.
  Он жевал и строил предположения, что случилось с фонарем. Перегорел? Или экономят элекроэнергию? Далекий собрат вон, горит.
   Странно, наверное, ощущать себя таким фонарем - ты горишь, а близкий тебе - выключен. Недоступен. Как Алька...
   Вернувшись в комнату, он собрал с пола упавшие снимки, оставил на стуле. Лег.
  Смущался Скобарский. Улыбались Егорка и Вовка. Строго смотрела Вика. Словно близкие уже люди.
   Он открыл четвертый снимок. Белая стена, кусок подоконника, кусок оконной рамы с грязным стеклом, ухо подушки и отрывочная тень человека - голова да плечо.
   Вообще не понятно что.
  Он повертел фотографию, пытаясь сообразить, что хотела зафиксировать Алька. Может, человек просто отмахнулся, а палец уже был на кнопке?
   Но зачем тогда распечатывать?
  Подписи с обратной стороны не было. Ну ладно, переживем. Все переживем.
   Последний снимок оказался мутным. Впрочем, можно было догадаться, что это новостной щит на одной из остановок. Таких много понаставили по городу. По щиту шли блики, и только с краю четко проступали буквы одного из объявлений.
   "Телефон спасения", прочитал Вадим. Дальше было: "Грибоедова, 13". И все. Размазня текста и полная нечитаемость в остальном.
   Телефон спасения и адрес? А где сам телефон? Ну, циферки, код оператора... Альку, наверное, это и позабавило. Можно подумать, что имеется в виду сам аппарат. Извините, телефон спасения несъемный, приезжайте и звоните...
   Он через силу улыбнулся, вот такие шуточки у меня, Алька.
  Взгляд его соскочил на правый нижний угол фото, где проступали красные цифры даты. Двадцать пятое сентября.
   Вадим мотнул головой.
  Двадцать пятое. А сегодня? Он потянулся за телефоном, но вспомнил, что тот не рабочий. Аккумулятор-то, блин...
   Нет, но Алька, ее же раньше, она же четырнадцатого...
  Холодок щекотнул затылок. Не веря, он перебрал снимки, рассматривая даты. Двадцать пятое, везде двадцать пятое. На всех пяти.
   Как такое может быть? Бред. Бессмыслица.
  Вадим пощупал свой лоб. Горячий. Не съел ли он галлюцинаторный батончик? Или же Алька переставила дату на фотокамере?
   Но зачем?
  Он вскочил с кровати. "Никон", недешевая "зеркалка", нашелся в прихожей. Руки, черт, почему-то дрожали.
   Он включил аппарат. Мигнул значок батареи, но долгую секунду спустя жидкокристаллический экранчик все же высветил пол и его обутые в ботинки ноги.
   Дата стояла - двадцатое.
  -Двадцатое, - прошептал Вадим. - Конечно, сейчас двадцатое.
   Он вздрогнул от звука своего голоса.
  Я сплю, подумалось ему. Я сплю. Или фотографии уже исчезли. Или не было их. Совсем.
   Не может же быть...
  Он чуть не разбил камеру, бегом возвращаясь в комнату. Его трясло, стены качались. В глазах прыгали мушки.
   Снимки были на месте.
  Двадцать пятое. На первом, втором, третьем.
   Вадим сел.
  Так, наверное, и сходят с ума. Представь, Алька, усмехнулся он. С твоей гибелью реальность дала трещину. Трещина прошла прямо по мозгу. Сначала незаметно, а потом все явственней образовалось расхождение в пять дней.
   Почему так? Почему я еще осознаю эту трещину?
  Он смотрел в одну точку, пока глаза не закрылись сами собой, и темный, без сновидений, сон не опрокинул его навзничь.
   Несколько снимков из давней стопки зашелестели вниз.
  
   Утро двадцать первого сентября встретило его меланхоличной капелью.
  С ним уже случалось за эту жуткую, черную неделю, что он просыпался с полным ощущением, что Алька жива. Жива - и все.
   Не было ни освидетельствования, ни похорон. Был перебор спиртного и муторное ночное трепыхание между сном и бодрствованием. А там чего только не привидится...
   Нет, жива. Жива!
  -Дождик, Алька, слышишь? - сказал Вадим.
   И ощущение ушло.
  Оно всегда уходило - с хрустом фотографий под телом, тяжестью неснятой обуви, запахом несвежей рубашки.
   Один.
  Когда-то он радовался одиночеству. Выпорхнувший из тесной родительской "однушки" в съемную комнату, а затем - в собственную квартиру.
   Друзья, учеба, работа, девушки.
  Легкость бытия. Несерьезные отношения. Мимолетные встречи без условностей и расставания без обязательств. Счет в банке - на новую квартиру, уже двухкомнатную, на машину из автосалона, на отдых в Мексике.
   Он же был хомяк.
  Думал о себе. Жил собой. В торгово-сбытовой фирме, устроенный одной из мимолетных девушек, поднялся до премиум-менеджера. Затем позволил уговорить себя конкуренту и перешел к нему, с зарплатой, поднятой в два раза.
   Был обаятелен и дружелюбен - до определенного предела. Клиенты множились, директор благоволил, девушки липли. Счет рос.
   Ему казалось, нет ничего лучше такого одиночества: он - ничем и никому, перед ним - весь мир. Весь. Надо только подкопить.
   А потом появилась Алька...
  Встреча вышла случайной, как в том пласте слезливых мелодраматических историй, который он особенно не любил, а Алька, наоборот, души не чаяла.
   Он перекусывал в каком-то кафе, прикидывая в уме, сколько дать на чай, и стоит ли давать вообще, как заметил, что его фотографируют через витринное стекло.
   Щелк! Щелк-щелк.
  Светлая куртка с капюшоном, обесцвеченный завиток челки и тонкие пальцы.
  -Эй!
   Он выбежал, жуя, удивляясь наглости современных папарацци и горя негодованием.
  Фотограф будто и не слышал его окрика - склонив голову, пялился в маленький жидкокристаллический экранчик камеры и листал кадры.
   "Кэнон" что ли тогда был у Альки?
  -Эй! Это зачем?
   Он не успел ни развернуть фотографа к себе, ни стянуть капюшон - под нос ему, обезоруживающе, было предъявлено его собственное, схваченное матрицей изображение.
  -Классно, да?
   Серые глаза фотографа были полны детского восторга.
  -Что?
   Ему пришлось склониться над экранчиком.
  Спустя несколько секунд он вдруг понял, что улыбается. Совершенно по-дурацки улыбается самому себе.
   Вадим в профиль: рот набит картофелем фри, три ломтика, желтея, еще торчат, щека порозовела и округлилась, руки, будто лапки, поджаты к подбородку, а глаз, тоже округлившийся, косящий в объектив, полон испуга - дожевать, пока не отняли, дожевать во что бы то ни стало. Хомяк же ж, бог ты мой!
   Он едва не расхохотался.
  -Ну, я же говорю, классно! - обрадовался фотограф. - Иду, а тут ты! Знаешь, такой кадр невозможно пропустить.
   Серые глаза поймали его в себя.
  Он вдруг обнаружил под капюшоном тонкое женское лицо, бледное, с красноватым задорным носом, с ямочками на щеках, с высветленными бровями.
   Водолазка под горло. А голос похрипывает. Курит? Или замерзла?
  -Есть хочешь? - неожиданно для себя спросил он.
   Девушка коротко кивнула и подала руку:
  -Алька.
  -А я это, хо... то есть, Вадим.
   Тогда он, наверное, впервые не считал, на сколько ест человек, за которого он платит. Просто смотрел, влюбляясь.
   И влюбился...
  Вадим мотнул головой - хватит уже, хватит, надо бы встать. Он тяжело поднялся, одна из фотографий прилипла к плечу - ничего особенного, весенняя лужица с тоскливо приткнувшимся к берегу бумажным корабликом.
   Куда сойти с него?
  Берега Стикса... Пустынные берега, мертвые тропы, высохшие тени...
   Он потер лицо. Недельная щетина уколола кожу. Побриться? Странная мысль. А зачем? Для кого? Смысл жизни - в чем?
   Вопрос вогнал его в ступор.
  Я ведь жил, подумалось ему. Жизнь - это же протяженность во времени. А если завис в безвременье? Если смысл, он в человеке, другом человеке был?
   Как тогда? Что тогда? А вы - бриться...
  Он смотрел на фотографии, на застывший, пойманный в рамки взгляд Альки, на улицы, вещи, людей, небо, ограниченных мгновением, и думал: все это еще есть, стоит, ходит, светит, носится, а Алька...
   Я виноват, Алька! - крикнул он молча. Я - виноват!
  Несколько секунд казалось, будто пустая комната звенит от этого крика. Дергалось горло. Боль покусывала сердце. И ничего.
   Ладно.
  Вадим сходил в туалет, потом на кухню, вынял из пакета тушенку и поставил в холодильник. На полку с йогуртом.
   Если подумать, он - это консервы, а Алька - йогурт.
  Он сполоснул чашку из-под чая, долго тер губкой ложку, пена плюхалась в раковину белыми хлопьями с запахом лимона. Так, с губкой в руке, молния и поразила его прямо в мозг. Фотографии! За двадцать пятое!
   Это же чудо! - подумалось ему на бегу в комнату. Настоящее чудо. А там, где одно чудо, может же быть и второе...
   Только какое, нельзя говорить.
  Он не сразу нашел снимки. Ни на кровати, ни на столике их не было. Заметавшись, испугался так, что прихваченная губка, безотчетно сжимаемая, вся изошла пеной.
   Где же, где? Были в руке. Он точно помнил. Значит, выпали, когда уснул. Или он бредит и их не было никогда?
   Но магазин, почтовый ящик... Конверт!
  Пол, подоконник, чертова губка, да отцепись уже! Полки... Да нет, какие полки! Не вставал он к полкам! А куда вставал?
   Алька, помоги, а?
  Он сел на кровать, чувствуя, как в горькой усмешке ползут губы. Как там фамилия была у пожилого? Слонимский? Сибурский?
   Рука еще пахла ароматизатором, он опустил ее, потер о матрас и обмер. Пальцы наткнулись на острый уголок.
   Идиот! Придурок!
  Он едва не захохотал в голос. Убрал! Спрятал! Так, чтобы никто не догадался! Сам втиснул фотографии между матрасом и деревянной боковиной, сам же и забыл.
   Первая, вторая, третья...
  Двадцать пятое число, вот оно, родное, куда ему деться?
   Скобарский (Скобарский!) смотрел, казалось, с неким укором. Что ж вы, молодой человек, совсем?
   Так... Вадим подхватил телефон с тумбочки, торопливыми пальцами заправил в него батарею, защелкнул крышку.
   Ну же!
  Несколько томительных секунд он держал кнопку включения. Телефон, помедлив, вздрогнул в руке, осветился и спросил пин-код.
   Два-шесть... Ах, черт!
  Вадим полез в ящик серванта за записной книжкой. На пол посыпались квитанции, какие-то буклеты, рецепты, инструкции, чеки, старое фото на паспорт.
   Второй ящик.
  Книжка была вырвана из его пасти с рассыпанием пуговиц из жестяной коробки и торжествующим воплем.
   Два-шесть-четыре-четыре!
  Телефон посоображал и разродился простеньким рисунком и значками даты (двадцать первое), дня недели и сети. Вадим - пальцем по клавишам - побежал по контактам. Где-то здесь...
   Вика, Андрей Диц, Леха к., Суров, Аль...
  Его на мгновение скрючило от боли, но он взял себя в руки. Дальше... Аль... Алька, Ли, авто, Димка прог.
   После набранного номера в телефоне долгих десять секунд что-то потрескивало и попискивало. Вадим обкусал губы.
   Фотографии, все пять, лежали на расчищенном крае кровати.
  -Да, - наконец ответила трубка.
  -Димон! Привет, Димон! Это я, - зачастил Вадим.
  -Не ори, у меня высветилось, - сонно ответила трубка.
  -Димон, у тебя база адресов, кажется, была...
  -Т-с-с, - испугалась трубка, - не открытым текстом же.
  -Можешь мне посмотреть?
  -Срочно? - уныло спросила трубка.
  -Сейчас.
  -Всем сейчас, всем... Что есть?
  -Фамилия. Скобарский.
   В глазах у Скобарского на фотографии будто бы мелькнул опасливый интерес. Такой, что за сердце, и руку прижать...
  -Скобарский? - переспросила трубка. - Две эс? С-кобар-с-кий?
  -Да.
  -Через десять минут позвони.
   Телефон дал короткие гудки.
  Вот, Алька, подумал Вадим, я скоро все выясню. Ты бы, конечно, расхохоталась: кто ж чуду проверки устраивает! Без чуда останешься!
   Он грустно улыбнулся.
  Может и так. Только какая разница?
   Лихорадочное волнение, охватившее его при поиске снимков и звонке, схлынуло, сменившись угрюмой апатией. Он достал из-под подушки фото улыбающейся Альки и долго смотрел в серые глаза. Погладил морщинку.
   Раньше не замечал, а вот - морщинка. Коротенькая.
  Чтобы чем-то занять руки и голову в эти десять минут, он собрал фото с пола, с кровати, вывалил все это на стол, памиром, монбланом, глянцевой фудзиямой, и стянул с полки стопку прозрачных голубоватых файлов.
   Проспект, стрелой уходящий вдаль, в клубящееся на горизонте небо - в первый файл. Кошачий хвост, выглядывающий из кустов, - во второй. Грозные заросли крапивы - в третий. Гелиевый шар с надписью "Поздравляю!", зацепившийся нитью за фонарный столб, - в четвертый. "Поздравляю!" было полно иронии. Не летится, мол? Поздравляю. Дальше - в пятый, в первый, в третий, опять в первый, потому как городские виды.
   Опомнился он через полчаса.
  -Димка!
  -Вот что ты кричишь? - сказала еле пойманная телефонная трубка ему в ухо. - Я прекрасно тебя слышу.
  -Ты посмотрел?
   На том конце соединения почесались, отчетливо щелкнула клавиша на далекой клавиатуре.
  -Тебе повезло. Скобарский в нашем городке имеется всего один. Дмитрий Семенович, шестьдесят четвертого года рождения. Пиши адрес...
  -Погоди.
   Ручка нашлась на журнальном столике, старый буклет пожертвовал разворотом.
  -Кутузова десять, квартира пятнадцать.
  -Кутузова?
   Вадим подул на острие ручки. Шарик, что ли, засох? Куту...
  -Да, это восемнадцатым автобусом, - сказала трубка. - Ну, все, в общем.
  -А еще тут...
   Он не успел спросить про "...сково" со второго снимка - в ухо заквакали сигналы отбоя. Пип-пип-пип. И ладно.
   Кутузова десять...
  Вот и спросим, откуда и почему, и когда... Именно, что когда... Вадим потер колючий подбородок. Будут ли с небритым разговаривать?
   Ему вдруг подумалось, что все это самообман, все эти числа непонятные, все эти люди, все эти фальшивые эмоции, заставляющие пролетать коридоры на повышенной скорости и биться плечами об углы. Разве это кого-нибудь спасало? Разве это может кого-нибудь воскресить? Ведь нет. Наверное.
   Получается что? Предательство?
  Он обнаружил себя напротив зеркала в ванной комнате с запененной нижней половиной лица и невесело ухмыльнулся.
   Значит, решил уже.
  Ты прости меня, Алька, я просто хочу разобраться.
   Он брился долго, отрешенно, механически, скреб одну щеку, скреб другую, равнял виски, споласкивал станок и водил им по шее.
   Глаза были мертвые, тухлые, как стоячая вода.
  Потом он разделся и залез под душ. Вода зашумела, зашептала, потекла по щекам, по затылку, по плечам. Вода помнила, как здесь, здесь... Он помнил... Алькины руки, глаза, Алькин живот... Где это все? Неси, вода, уноси с собой...
   Затем кто-то шепнул: "Вадим".
  Он своротил душевую занавеску, оборвав край, не шагнул, выпрыгнул одной ногой из ванны. Вода шипела за спиной.
   Никого.
  Оставляя мокрые следы, он обошел комнату, замер в коридоре, покрутился на кухне. Цокали часы. Фыркали за окнами машины.
   Никого.
  -А мне все верится, что это ты, Алька, - сказал Вадим в пустоту. Послушал, капая на пол (Аль-ка, Аль-ка - говорили капли), поежился, вернулся под душ.
   Ш-ш-ш...
  Горячая вода как-то омыла, оживила сердце, стало полегче. Глаза только не исправились.
   В гардеробе нашлась светлая рабочая рубашка, джемпер, брюки и так были. Одетому, ему сразу стало душно. Нет воздуха.
   Он затолкал фотографии в карман рубашки, стянул с крючка вешалки куртку, просунул руки в рукава. Бумажник! Короткий забег в комнату завершился обнаружением потери в ящике стола. Сколько денег? Десять тысяч и по мелочи.
   Дверь. Поворот ключа. Лестница. Граффити.
  К остановке восемнадцатого маршрута, кажется, надо было пройти квартал.
   Ветер с привкусом осенней горечи обдувал лицо. Тротуары желтели мокрыми листьями. Они чавкали под ногами. Наметенная дворником у деревьев лиственная куча грязно-золотым валом перехлестывала через низкие прутья ограды. Женщина катила коляску с ребенком. У "Кубышки" неторопливо разгружали продукты. Два школьника, толкаясь, обогнали Вадима. Альки нет, и никто... и никому... А Альки нет!
   Он укусил себя за кулак.
  Ничего, это ничего, у него есть непонятное, у него есть двадцать пятое сентября, только бы Скобарский... пусть не сразу разрушит.
   На остановке опередившие его мальчишки, сидя на скамейке, игрались с телефоном.
  -Бей его! Бей!
  -Сам знаю!
  -И отступай!
   Телефон пищал, будто его трогали за живое. Мальчишки не замечали ничего вокруг, тыкая пальцами в экран.
   Нет, невозможно. Вадим, морщась, ушел от писка к щиту с объявлениями. "Продаю", "покупаю", "сдаю", "работа, не гербалайф". Телефоны, абракадабра сокращений: бвп, сг, хор, во, ср. Плохонькие черно-белые рисунки и ксерокопии.
   Он вспомнил было о телефоне спасения, но поискать его не успел - подошедший автобус, затормозив, вздохнул дверной "гармошкой".
   Мальчишки так и остались сидеть.
  В салоне пассажиров было не много, войдя, Вадим опустился на свободное место, перед полной женщиной с недовольным лицом, набрал по карманам пятнадцать рублей на билет.
   Покачивались за стеклом дома, покачивался автобус, водитель задушенным голосом объявлял остановки. Больница. Администрация. Полевая.
   Серые здания. Облетающие деревья.
  Наверное, он выключился на какое-то время, очнувшись только, когда водительский микрофон прохрипел:
  -Улица Кутузова.
   Уже?
  -Постойте! - крикнул он и торопливо протиснулся в захлопывающиеся двери. Рукав застрял, рукав освободился.
   Полная женщина посмотрела на него, как на идиота. Ну да.
  Табличка на ближнем доме была: "ул. Кутузова, 3". По истертой, едва видимой "зебре" Вадим перешел на четную сторону. Кутузова, 2. Значит, еще три дома впереди, и четвертый...
   Ему вдруг сделалось страшно. А что, если Скобарский в глаза Альку не видел? Это же фото из будущего, из двадцать пятого. Может даже из другой, из параллельной реальности, с рассинхронизацией в пять суток, где Алька вовсе не умерла. Вот откроет он и скажет: "Извините, я с этой девушкой не знаком". И что тогда? Что?
   Вадим остановился.
  Десятый дом был виден даже отсюда: застекленные лоджии, обшарпанный фасад. Четыре этажа. Пятнадцатая квартира - это, наверное, второй подъезд.
   Стоит ли?
  Заморосило. Улица Кутузова неожиданно смешалась, слиплась в цветной ком, задрожала, распадаясь на нечеткие копии.
   Сморгни - и копии побегут вниз, по щекам, по подбородку.
  Ладно. Вадим провел ладонью по глазам. Все равно уже. Как будет, так и будет. Если не знает, значит, можно будет вернуться домой.
   Или вообще не возвращаться. Никуда.
  Он сунул руки в карманы куртки и пошел быстрым шагом. Ему казалось, ноги несут его сами, будто им задана окончательная программа.
   Я не буду ничего говорить сначала, решил он. Просто покажу фотографию: "Это вы?". И все.
  Десятый дом повернулся торцом, открыв темноватый унылый внутренний дворик. Поникшая сирень, окаймляющая подъездные дорожки, погладила по плечу.
   Подъездов было пять, каждый - на двенадцать квартир.
  Вадим добрался до нужного. Пятнадцатая - это, кажется, нижние правые окна. Первое, второе. Комната, кухня. В освещенном кухонном за тонкой голубенькой занавеской угадывался сгорбленный силуэт, в треугольную щель виднелись серое пиджачное плечо, подпертая кулаком щека и немного уха.
   Скобарский или не Скобарский?
  Вадим забрался одной ногой в разбитый перед окном вялый цветник. Вытянул шею. Стебли хрустнули под каблуком.
   Он не ожидал, что сидящий внезапно отдернет занавеску, поэтому и застыл столбом в упавшем свете.
   Человек в окне не удивился и показал ему на себя.
  Спустя долгую секунду Вадим собразил, что его просто жестом спрашивают, к нему ли он, и кивнул. Тогда человек энергично потряс руками в сторону подъездной двери.
   И исчез.
  Пискнул магнитный замок. Вадим взялся за железную ручку.
  -Сюда.
   Человек уже выглядывал из квартиры.
  Как утопающий, он схватил приблизившегося Вадима за рукав. Цепко, не вырвешься.
  -Вот, вот сюда.
   Коротенькая бледно-желтая прихожая была заставлена вещами. В одном углу высились обоймы перевязанных бечевой книг. В другом подпирали друг друга матерчатые узлы. У стен желтели картонные бока разнокалиберных коробок. Поблескивало уложенное стекло, дыбила меховой воротник короткая шубка.
   Человек не дал остановиться, потянул вперед, поясняя:
  -Вот комната, восемнадцать метров, ремонта не требует, обои если только переклеить... Уютная, не находите? И достаточно просторная...
   Вадиму бросились в глаза голые стены и "раскладушка" посреди пустоты, простреленной синевой окон, а его уже повлекли дальше.
   Щелкнул выключатель.
  -Это туалет. Это ванная. Раздельные. Видите, как хорошо?
   Фаянс и чугун показались из темноты, чтобы тут же, с новым щелчком, в ней скрыться. Волной прокатился узор, распахнулось пахнущее ацетоном нутро.
  -Это стенной шкаф. Почти кладовка, да?
   Они вернулись в прихожую, обойдя вниманием крашеную дверь второй комнаты.
  -Это - извините, - торопливо объяснил человек, - сюда нельзя пока. Давайте в кухню... Девять метров, настоящая роскошь!
   На кухне Вадим был проведен между холодильником и мойкой и посажен за стол, накрытый заляпанной скатертью, впритык к голубеньким занавескам. Человек определился напротив.
  -Ну как вам?
   Это был Скобарский и это был не совсем Скобарский.
  Человека в мятых брюках и футболке, одетой под пиджак, с недельной седой щетиной на впалых щеках, со слезящимися глазами, в которых светилось безнадежное, глухое отчаяние, отделяло от фотографии не четыре дня, а десять или пятнадцать лет.
   Измочаленный Скобарский. Такой же худой, но изрядно подурневший. Постаревший. Засалившийся. Скобарский-без-будущего.
   Оказывается, он продавал квартиру.
  -Если можно, то миллион двести, - негромко проговаривал он, пока на газовой плите грелся чайник. - Вы же видите, две комнаты, состояние хорошее, трубы все пластик, недавно поменяны...
   Он смотрел на Вадима, наверное, ожидая ответной реплики, и, не дождавшись, начинал возражать самому себе:
  -Конечно, дом немолодой, планировка не самая удобная, потом - звукоизоляция...
   Он улыбался извинительной, заискивающей улыбкой. Пальцы его подрагивали. Отчаяние комкало лицо.
  -Хотя бы миллион сто. Я понимаю, что дорого. Я, если хотите, потом отдам... Я могу в кредит, под расписку...
   Он говорил все тише, голова свешивалась к столу.
  Было в нем что-то жалкое, потеряное, несчастное, огорчать его не хотелось и поэтому Вадим долго подбирал слова.
   Нет, к Альке этот Скобарский не имел никакого отношения.
  -Извините, - произнес он, - я...
  -Одну минуту! - вскочил вдруг Скобарский, словно уловив какой-то сигнал.
   Его вынесло в коридор, он пропал там и возник снова. На секунду.
  -Ради Бога! - умоляюще сказал он Вадиму, блуждая взглядом поверх его головы. - Я сейчас... У меня там... Вы пейте-пейте!
   Пиджак завернул полу, будто закрученный турбулентностью.
  Вадим посмотрел в пустую чашку. Чего пейте? Или можно налить самому? Типа, пейте, что найдете?
   Чайник выдыхал пар и постукивал крышкой.
  Вадим встал, погасил конфорку, поискал и нашел в подвесном шкафчике среди блюдец, баночек и перечниц единственный чайный пакетик.
   Подумал: может у человека это последний пакетик, а я тут... Стало стыдно.
  Пить, в общем-то, и не хотелось. Вадим отогнул край занавески и принялся изучать накрытый тенью дома небольшой двор с деревьями и диагональю асфальтовой дорожки.
   Вот и не оправдалось ничего, Алька.
  Все не так, все не то, какой-то не тот Скобарский зачем-то продает свою квартиру. Знает он тебя? Да если бы и знал...
   Он же только о квартире и говорит.
  И зачем снимки тогда? Это подсказки? Или действительно параллельная реальность? Может, Алька, ты хочешь, чтоб я эту квартиру у Скобарского купил?
   Глупо.
  -Осторожнее, Олежек, осторожно, - услышал он за спиной.
   И обернулся.
  В кухню нетвердыми шажками вступил босоногий мальчик лет четырех-пяти, в маечке и трусиках, большеголовый, белобрысый, с пальчиком, забытым во рту.
   Скобарский нависал над ним беспокойным родителем или, скорее, дедом, чтобы в любой момент поддержать, упредить, не дать упасть.
   Глаза у мальчика были чуть темнее занавесок.
  -Вот, Олежек, этот дядя даст нам денежек.
   Скобарский посмотрел на Вадима. Подыграйте, пожалуйста - было в его глазах.
  -Драсти, - Олежек, подойдя, протянул ладошку.
   Вадим заметил на сгибе локотка блямбу пластыря и желтую гематому чуть выше.
  -Здравствуй.
   Ладошка оказалась влажной.
  Изучая Вадима, Олежек чуть наклонил голову.
  -Вы, правда, дадите нам денежку?
  -Ну... мне надо подумать, - хрипло сказал Вадим.
   Олежек, будто взрослый, кивнул.
  -Вы только бырее думайте, хорошо?
   Вадим не успел ответить - мальчик словно запнулся стоя, его повело, губы посинели, он упал бы, не подхвати его Скобарский.
  -Опять, опять, да? - простонал он в запрокинувшееся лицо ребенка. - Ты дыши, дыши, Олежка, сейчас боль уйдет. Просто дыши...
   Бормоча что-то успокаивающее, Скобарский понес мальчика в коридор, легко стукнула дверь, видимо, во вторую, не осмотренную комнату.
   Вадиму вдруг показалось, что какая-то неведомая сила перекорежила его, стиснула, вывела левое плечо выше правого, хрустнула шейными позвонками, выгнула да и оставила так. И только через несколько секунд после он смог, отмерев, вернуть все обратно.
   Вздрогнул. Ударился локтем.
  Он не думал, что его так прохватит чужой болью. Даже смерть Альки как-то отступила, потускнела в душе.
   Только легче не стало.
  Скобарский вошел на кухню тихий и потеряный. Постоял, не узнавая, кто и зачем здесь Вадим, потом, кажется, вспомнил.
  -Он спит, - сказал, - спит. Обошлось.
   Губы у него тряслись.
  У плиты он приложил ладони к жестяному боку вскипевшего чайника и с удивлением отнял их.
  -Не чувствую, - пожаловался Вадиму. - Представляете?
   Затем Скобарский долго шебуршился в подвесном шкафчике, чем-то там звеня, постукивая, пересыпая. Одна за другой на столе появились вазочки с мелким печеньем, с окаменевшим сгущеным молоком, с каким-то даже драже.
   Появился и чайный пакетик.
  Скобарский утопил его в чашке с обколотыми краями, залил кипятком. Снова сел напротив, мешая ложкой темнеющую воду.
   Хвостик пакетика обвивал ложку петлями.
  -Извините, - глухо произнес Скобарский, прекратив мешать. - У меня как в тумане все. Вы же... - голос у него дрогнул. - ...не покупать пришли?
  -Нет, - признался Вадим.
  -Я так и понял, - горько сказал Скобарский.
   И заплакал.
  Он плакал, всхлипывая, утираясь руками, подальше от себя отодвинув чашку. Слезы ныряли в морщины, цеплялись за щетину, водяными микробомбами падали на стол.
   Скобарский, сотрясаясь всем телом, пытался что-то объяснить, но вместо слов Вадим слышал лишь отдельные звуки.
   Он растерялся. В один момент ему захотелось погладить Скобарского по седеющей голове.
  -Вы понимаете, - чуть успокоившись, старик поднял на него покрасневшие глаза, - мне даже не миллион нужен...
  -А сколько? - спросил Вадим.
  -Два.
  -Зачем?
  -У Олежки - сердце. Клапан в любой момент... Вот, - Скобарский полез во внутренний карман пиджака. Плохо слушающиеся пальцы достали и расправили вчетверо сложенный листок. - Это стоимость операции.
   На плохой ксерокопии под лейблом клиники, под "Dear Dmitry" и десятком последующих строчек латиницей стояла сумма.
   Пятьдесят тысяч. Евро.
  На счету у Вадима было полтора миллиона рублей. Где-то тридцать семь тысяч в пересчете. Как раз на хорошую двухкомнатную.
   Только вот покупка уже потеряла смысл.
  Ему подумалось: отдать? Просто отдать, даже не за квартиру? Альки, параллельная и непараллельная, отдать?
   Странно, но хомячья сущность почему-то даже не пикнула. Может быть, хомячья сущность как раз первой за Алькой и умерла.
   Отдать.
  В груди скрутился жгучий комок.
  -Вы вот что... не продавайте пока, - поднялся Вадим. - Я завтра... Всю сумму...
  -Постойте! - вскрикнул Скобарский.
   Но Вадима уже вынесло в прихожую, а из нее - в подъезд, на улицу, в осень.
  Это была непонятная, могучая и властная сила. Она повлекла его, потянула по тротуару, а, быть может, и над ним. Слоился воздух, отпадали за спину дома.
   Отдать.
  -Хрен вам, а не мальчишка! - проорал Вадим, утыкая сложенные фиги в серые небеса. - Хрен вам! Хрен!
   Кому? Чему?
  И, видимо, у силы были крылья, потому что и сквер в конце попался незнакомый, и лавка обнаружилась неизвестно как, и опустился он на нее чуть ли не сверху.
   Прилетел?
  Ветер цеплялся за ветки над головой.
   Вадим достал телефон и, еще задыхаясь, утирая выбитую то ли бегом, то ли полетом слезу, набрал номер.
  -Андрей Игоревич?
  -О! - удивились на том конце соединения. - Объявился!
  -Андрей Игоревич, у меня срочное дело.
  -Да? - удивились на том конце еще больше. - А у меня нет? Ты когда на работу выйдешь? Я тебя жду, уральцы тебя ждут, контракт срывается. Ты это понимаешь?
  -Погодите. Мне нужно пятьсот тысяч.
   Вадим сказал и замер.
  Билось сердце, горела щека. И все было правильно: и решение, и слова.
   Телефон икнул.
  -Сколько?
  -В долг.
  -Ты влез там во что-то? - подозрительно спросил Андрей Игоревич. - Проигрался? Вадик, ты совсем сдурел?
   Это было смешно. Это было настолько смешно, что сделалось жарко и весело. Вадим прыснул прямо в микрофон.
  -Что ты там писькаешь! - возмутилась трубка.
  -Андрей Игоревич, я отработаю.
  -Да?
   Несколько секунд в телефоне было тихо, затем раздался мерный цокающий звук - начальство, размышляя, по старой привычке постукивало тупым концом шариковой ручки о столешницу.
  -Вот что, - наконец сказала трубка, - уломаешь сегодня уральцев, выдам тебе деньги. Не уломаешь - извини...
  -Хорошо.
  -Жду через полчаса.
   Выключив телефон, Вадим повертел головой. Это все еще Кутузова? Или его занесло на другой конец города?
   Какое там было полетное задание?
  Он вышел из сквера, вспугнув голубей, устроивших флэш-моб на тропинке, и это действительно оказалась Кутузова, сороковые дома.
   К поднятой руке притормозил частник на вазовской "десятке", приоткрыл дверцу:
  -Куда?
  -Циолковского.
  -Двести.
   Вадим сел. К стеклу с внешней стороны прилип желтый березовый лист. На фоне его, постояв, помявшись, покатилась назад улица, поскакали столбики ограждения, серое, желтое, белые швы стыков панельных плит, забор, карман переулка, разбитая колея и снова простор асфальта.
   Алька, это ты меня ведешь?
  В офисе на Циолковского было шумно, пищал факс, стрекотал ксерокс, шелестели голоса: "Да, мы можем поставить...", "Белая "Газель" номер...", "Уверяю вас, есть, есть у нас эти сертификаты..."
   Пока он шел к переговорной, его провожали глазами, прижимали руки к груди, делали похоронные лица. Хорошие все, в сущности, ребята. Только...
   Смерть Альки - это его боль. И ничья больше.
  Андрей Игоревич сидел на низком кожаном диване, застегнутый на все пуговицы пиджака, и постукивал ручкой по стеклянной, расположенной на уровне колен столешнице.
  -Садись, - показал он Вадиму на место рядом с собой.
  -А где уральцы?
   Андрей Игоревич вздернул руку с часами.
  -Сейчас будут.
   Кожаное сиденье скрипнуло под Вадимом.
  -Я не в курсе последних изменений.
  -Скидки и сроки. Скидки им нужны большие, а сроки поставок - маленькие. У них, видишь ли, сомнения.
   Вадим стянул со стола экземпляр договора. Но читать не стал.
  -Ты сам-то как? - повернулся к нему Андрей Игоревич. - Точно никуда не влез?
  -Нет.
  -Я просто знаю, у людей, бывает, крышу сносит. Им кажется, что жизнь кончилась, они и пускаются во все тяжкие. Или убивают себя. Я, честно, думал, как бы ты сам не того...
   Вадим усмехнулся.
  -Пройденный этап.
  -Алька, конечно, была светлая девчонка... - Андрей Игоревич вздохнул. Лицо его отразилось в столешнице, серьезное, вспоминающее. - Фотоаппарат из рук не выпускала... Но жизнь, Вадим, вся состоит из смертей, увы. Пусть это и набор банальностей, но родные, знакомые, ровесники - все уходят...
  -Не стоит, - сказал Вадим.
  -Да. Извини.
  -Я плохо простился с ней.
   Он не хотел говорить этого. Не хотел говорить этого никому.
  Но почему-то то, что бродило в нем семь мертвых дней, царапало и жгло душу, само выбрало время и место.
   Андрей Игоревич стукнул ручкой о стекло.
  -Это самое поганое, когда так. Ладно, - он встряхнулся, услышав стук в дверь, - давай уральцев встречать.
   Вадим поднялся вслед за директором.
  Уральцев, как и в прошлые переговоры, было двое. Генеральный и коммерческий. Оба мужики за сорок, семейные, в свитерах домашней вязки, оба плотные, основательные, простолицые, но с хитринкой в глазах. Генеральный был бородат.
   Пожали руки. Расселись.
  На одном диване Андрей Игоревич и Вадим, на другом, напротив, покупатели.
  -Мы бы хотели уточнить, - сразу сказал бородач, - по ассортименту и срочности...
  -Конечно! - оживился Андрей Игоревич. - Без ложной скромности, у нас широчайшие наработки и связи с производителями...
   Он как бы случайно задел локтем Вадима, и тот кивнул:
  -Да, кроме нас посредников не будет.
  -У нас склад, где все комплектуется согласно заказам...
   Андрей Игоревич говорил, листал контракт, отражения уральцев кивали и улыбались, обменивались плавными жестами...
   Бог знает, с чего началась последняя ссора.
  Алька, раздухарившись, могла крепко припечатать словцом. У нее было много друзей, чертова прорва друзей, она все время куда-то спешила, от одних к другим, от других - к третьим, кому-то все время помогала, одалживала, дарила и не спрашивала обратно.
   Она и себя дарила, ни у кого ничего не спрашивая. Потому что так было нужно. Дождь, снег, чужие депрессии, глобальные проблемы, фотографии и выставки, концерты, плачущие подруги, шумные компании, подъезды и дворики, утренние туманы и вечерние набережные - всем этим она жила.
   Вернее, во все это она привносила жизнь. Веселый вихрь, бесконечное движение, немолимую поступь добра.
   А Вадим хотел жить только собой и Алькой. И все. Он вообще учился жить еще кем-то.
  -Аля, - сказал он тогда, - я так не могу.
  -Как?
   Алька любила ерошить ему челку. Прислонялась, прижималась, губы бантиком, нос в щеку, и шкрябала коготками.
   Вот и сейчас, когда он подбирал серьезные слова на глупый вопрос, прижалась:
  -Как не может мой хомячок? Чего он не может?
   Бровь царапнуло.
  -Жить вот так! - задергал плечами он. - Алька, я почти тебя не вижу.
   Алька отстранилась.
  -А сейчас?
   Ее серые глаза, слегка меняя цвет, посмотрели на него, непонятно, отстраненно, будто через объектив.
   На ней был белый с синим плащик. Шляпа в руке. Сумочка и фотоаппарат через плечо.
  -Ты же убегаешь уже, - сказал он.
  -Ага. Мне нужно.
  -А я?
  -А ты взрослый уже, чтобы бояться оставаться в одиночестве.
  -Прекрасно! - увернулся он от поцелуя. - Это что, пожелание?
  -Это диагноз! - объявила Алька, выбегая в прихожую.
  -Ну и вали! - бросил он ей в спину. - Хоть умри!
   Хлопнула дверь. Резко потемнело за окнами.
  Сколько он потом не звонил, все время было занято...
  -Вадим!
   Пальцы Андрея Игоревича поймали Вадима за плечо, и прошлое отпустило, ушло из головы, из глаз, оборачиваясь серо-зелеными стенами переговорной.
   Выжидательно смотрели уральцы.
  -Что? - выдохнул Вадим.
  -Да Петр Евгеньевич все настаивает на дополнительной скидке, учитывая те объемы, которые они собираются у нас заказывать, - бросив выразительный взгляд, пояснил Андрей Игоревич. - И вообще они еще не решили окончательно, стоит ли размещать заказы именно у нас.
   Вадим вдруг обнаружил, что ерошит челку, как раньше это делала Алька. Никуда без тебя...
  -А разве это важно? - хрипло спросил он.
  -Прости, Вадим...
   Бородатый уралец непонимающе сощурился. Второй уралец подался вперед. Бровь у него заломилась в удивлении.
  -Разве это важно? - повторил Вадим. - Куда вам больше? Зачем? Ради чего? Близкие-то вас часто видят? Ведь это...
  -Извините, - сказал Андрей Игоревич, меняясь в лице.
   Он навалился на Вадима, пытаясь заткнуть ему рот ладонью, но тот замотал головой, продолжая говорить:
  -...ажно. Что деньги? Куда их? Если никого нет рядом... ф-фы...
  -Ай, ты..!
   Андрей Игоревич, случайно укушенный, с шумом втянул воздух.
  -Не слушайте его, - обернулся он к оторопевшим уральцам, продолжая хватать Вадима за лицо и прижимая его к дивану. - Он бред несет. У него трагедия. Он еще не отошел, он в тяжелом психологическом состоянии.
  -Я просто... - отплевываясь от настырных пальцев, Вадим вывернулся из-под начальника и перевалился через диванную боковину на пол. - Я просто понял...
   Он стянул контракт со стола и встал.
  Андрей Игоревич, тяжело дыша, откинулся на спинку. Взгляд его не сулил ничего хорошего.
  -Четыре часа сюда, - сказал Вадим уральцам, - четыре обратно. Эти восемь часов вы могли бы потратить на своих любимых, детей, родителей. Потому что потом... - у него перехватило дыхание. - Потом может случиться, что времени уже не будет. Совсем.
   Не глядя, он сунул контракт кому-то в руки и дернул дверную ручку.
  -Вадим! - попытался окриком остановить его Андрей Игоревич.
   Но Вадим уже спустился по коротким ступенькам в офис.
  Люди, столы, квадраты мониторов, теряя четкость, проплыли мимо. Он вышел из здания, приткнулся на углу рядом с урной.
   Дурак, Алька, дурак.
  Ему сделалось больно, осенняя горечь, сентябрьская, табачная, особо жгучая, забилась в горло. Алька моя, Алька.
   Он согнулся у стены.
  В кармане некстати задергался, разразился трелью телефон. Выключить?
  -Да.
  -Где ты?
   Голос Андрея Игоревича был странно тих.
  -На улице, у курилки, - сказал Вадим.
  -Ну и представление ты устроил. Жди, - бросил директор и отключился.
   Он вышел после укативших на "Ниве" хмурых уральцев. Постоял рядом, посмотрел, двигая лицом, словно перемалывая нехорошие слова.
   Наконец спросил, в мятом костюме, с галстуком, намотанным на кулак:
  -Что, так плохо?
   Вадим, не ответив, скривился.
  -На.
   Пачка пятитысячных купюр, перетянутая резинкой, ткнулась Вадиму в плечо.
  -Зачем? - поднял глаза он.
  -Тебе же нужно? - Андрей Игоревич тряхнул пачкой. - Бери давай.
  -Спасибо, - Вадим, помедлив, положил деньги во внутренний карман куртки. - А уральцы?
  -Подписали, - Андрей Игоревич подмигнул и наставил палец: - Но ты у меня теперь в кабале, понял? На полтора года, не меньше.
  -Ладно.
  -Когда выйдешь?
  -После двадцать пятого. Двадцать шестого.
  -Странная дата. В смысле, не начало месяца. Впрочем, ты понял, да? В кабале.
   Андрей Игоревич зачем-то стукнул урну носком туфли и пошел обратно в офис. Он слегка сутулился. Сквозь редеющие волосы просвечивал кружок лысины.
   Хороший мужик, подумалось Вадиму. Раньше как-то не замечалось, а сейчас... Или раньше я вообще ничего не видел? Ведь и советовался он со мной, и пили несколько раз вместе.
   Алька, я был слепой хомяк?
  В отделении банка через улицу Вадим нагнулся в окошко к знакомой операционистке.
  -Тома, здравствуйте.
  -Здравствуйте, - улыбнулась Тома.
   У нее было усталое лицо и легкие тени под глазами.
  -Я хочу пополнить счет и конвертировать всю сумму в евро.
  -Сумма пополнения?
  -Пятьсот.
   Тома кивнула.
  -Паспорт, пожалуйста. Номер счета или договора помните?
  -Нет. Сейчас...
   Он полез за телефоном, в записной книжке которого были цифры счета.
  -Не надо тогда, - сказала Тома, - я по фамилии.
   Он глядел на нее, пока она искала его данные, пока печатала заявление на взнос и приходный ордер. Она чуть морщилась, и на виске у нее трепетала жилка.
  -Всю сумму будете конвертировать?
  -А сколько там?
  -Со взносом будет два миллиона тридцать шесть тысяч двести семь рублей.
   Она выжидательно подняла на него глаза.
  Ему подумалось: ей за тридцать. А кольца нет, не замужем. И голова, наверное, раскалывается. И вообще...
  -Все будет хорошо, - мягко произнес Вадим. - Все образуется.
  -Спасибо.
  -Мигрень?
  -И это тоже, - вздохнула Тома. - Так сколько будете конвертировать?
  -А ровно на пятьдесят тысяч хватит?
   Тома пощелкала кнопками калькулятора.
  -Да, даже останется.
  -Тогда ровно пятьдесят. Нет, пятьдесят сто. Я же смогу ими воспользоваться с карточки?
  -Конечно.
  -А перевести заграницу?
   Тома кивнула.
  -Вы пока вносите, - она подала ему бланки, - распишитесь там, где галочки, и в кассу, а потом с корешком ко мне.
   В кассе пачка пятитысячных банкнот лишилась резинки и была спорым шелестом пересчитана счетной машинкой.
   Кассир хлопнула печатью по ордеру.
  -Все верно.
   Вадим вернулся к окошку.
  -Вот, - он выложил корешок. - Может вам цитрамончику?
  -Уже, - сказала операционистка и наклонила голову. - Вы какой-то странный сегодня.
  -Почему?
  -Обычно все буклеты разглядывали.
  -Изменился. Наверное...
   Вадим вспомнил Альку (забыл о ней, сволочь?), и, видимо, у него что-то случилось с лицом, потому что Тома обеспокоенно привстала:
  -У вас все в порядке?
  -Да, - выдавил он, - да.
   Подписав документы на конвертацию и узнав, что банковский перевод стоит от тридцати пяти до пятидесяти долларов, он попрощался.
  -Извините, - сказал, - я, может, еще забегу.
   Надо было снова ехать к Скобарскому.
  На мгновение собственные усилия показались ему бессмысленными, зряшными. Господи, завопил внутри голосок, да кто тебе этот Олежек? Никто!
   А деньги? Это же твои деньги! Ты, вот так, всего себя! Чужому!
  Но Вадим скрипнул зубами, и голосок умолк. Деньги. Казалось бы, почти четыре года копил, а жалко не было. Совсем. Даже смешно.
   Алькины фотографии царапались в нагрудном кармане.
  А вдруг? - с исступлением думалось ему. А вдруг? Что-то произойдет, что-то сложится, нет, конечно, не оживет, но вдруг...
   До Скобарского, впрочем, быстро добраться не получилось. По дороге к автобусной остановке от голода скрутило живот так, что пришлось заползти в первое попавшееся кафе. Три ступеньки вниз, полутемный зал.
   Что-то играло, ватно обкладывая уши. Тынц-тынц, дэнц-дэнц.
  Он опустился за стол, накрытый квадратиком салфетки, закрыл глаза, успокаивая режущую боль. Умереть сейчас было бы некстати.
   У него еще Скобарский. И остальные фотографии. И обещание Андрею Игоревичу. Нет, подумалось, надо жить. Похлебать бы только чего-нибудь жиденького.
  -...азывать? - прорвалось сквозь тынц-тынц к нему.
  -Чего?
   Официантка, молодая девчонка в темном костюме с бейджиком "Кристина" на груди, наклонилась к уху.
  -Заказывать будете?
  -Да, если можно, суп.
   Официантка щелкнула жвачкой во рту.
  -Есть солянка, есть борщ. Горячие блюда ждать полчаса.
   Дэнц-дэнц.
  -Борщ.
  -Второе, салаты?
  -Салат. Какой-нибудь простенький.
  -Греческий?
  -Давайте.
   Официантка повернулась и уплыла в полутемный грот кухни.
  Да, подумал Вадим, остальные фотографии. Если все не просто так, то каждый снимок - это этап, ступенька.
   И двадцать пятое - тоже не просто так, а крайнее число.
  Он лихорадочно выскреб снимки из кармана. Скобарский - ясно, а Вика? А Егорка и Вовка? А непонятно кто с куском плеча?
   Так, Вика. Тут надо найти крышу. Вид с крыши. Видимо, крыша и важна. Или я ее на крыше увижу, или еще что.
  А если по порядку? Вадим наморщил лоб. Скобарский был точно первым. Плечо точно последним. Предпоследним - новостной щит.
   Дети или Вика были вторым снимком?
  Освещение, слишком зыбкое, не позволяло разглядеть на снимках детали, которые могли бы это прояснить. Вадим напрягал зрение, но даже дата, и та размазывалась.
   Нет, умирать рано. Хотя, конечно, тоже предательство. Как решение побриться. Хотел - и самого себя предал.
   Вот такой я, Алька, предатель.
  Официантка Кристина принесла корзинку с хлебом.
  -Пить что-нибудь будете?
  -Сок.
  -У нас пиво есть. Свежее.
  -Да нет, - Вадим качнул головой. - А спросить тебя можно?
   Кристина кокетливо улыбнулась.
  -А о чем?
  -Вот было бы у тебя два миллиона, ты бы отдала их незнакомому человеку?
   Взгляд официантки ушел "в себя".
  На несколько секунд она застыла манекеном - один только палец механически накручивал завиток прически.
   Щелкнула жвачка.
  -Не-а, - оживая, сказала Кристина, - с какой стати?
  -А вдруг он болен?
  -Ну, у него же родственники, близкие есть. Это вообще не моя проблема.
   Вадим повертел попавшую под руку салфетку.
  -Я тоже так думал. Недавно. Только передумал.
  -Да ну вас! - раздражилась Кристина. - Голову морочите! - Она загнула пальцы с перламутрово-розовыми ноготками. - Греческий салат и суп, так?
  -Да.
   За супом тоска по Альке вдруг накатила с такой силой, что он замер над тарелкой, зажмурившись, окаменев, раскрошив хлеб в кулаке.
   Он представил ее, сидящей напротив: "Вадим, ну, улыбнись. Ну что у тебя все время такое лицо, будто все вокруг - личные враги".
  -Не знаю, Алька, - сказал он.
   Тынц-тынц. Дурацкая музыка. Сбила, вытолкнула в живой мир.
  Не чувствуя вкуса, он заставил себя проглотить пять или шесть ложек борща, но на большее его не хватило. К салату и вовсе не притронулся.
   Я не могу без тебя, Алька.
  Почему все так? Почему в один момент жизнь летит вверх тормашками? Почему жизнь превращается в смерть?
   Ответа не было.
  Вернее он был: такое случается. Из семи миллиардов сто или двести тысяч умирают ежедневно. Да, такое случается.
   По старости, по болезни, от оружия и стихии. Наконец, под колесами автомобиля, который выезжает на тротуар.
   Фотографии смотрели на него. Казалось, все они подслеповато щурятся - и Скобарский, и Вика, и мальчишки. Лишь человек, от которого имелось одно плечо, отвернулся.
   Оставив триста рублей, с чаевыми, с запасом, Вадим выбрался на улицу.
  Живот утих. Он стал очень неприхотлив в последнюю неделю. Но вместо ожидаемой сытости пришла тягучая усталость.
   Даже думать стало тяжело. Домой бы. Домой.
  Кое-как Вадим доплелся до остановки, встал там, в изогнутых прозрачных стенках, будто в аквариуме.
   Зачем все?
  Ходить, улыбаться, разговаривать, есть, вообще что-то делать, когда в этом нет ни смысла, ни надежды, ни даже упокоения. Одна рутинная повинность, глупое нежелание тела и ума прекратить существование.
   Вот разгадает он фотографии, и тогда...
  Автобус все не шел. Одинокая нашлепка объявления предлагала посетить выставку экзотических рыб. Вот спасибо...
   Странно было себя чувствовать выпавшим из привычного мира и смотреть на него со стороны. Как из-за стекла. Той же рыбой экзотической.
   Все куда-то бредут, едут, листья летят, обертки катятся, стекла блестят, солнце висит, ветер качает ветки и гонит рябь по лужам.
   Мир движется. В пространстве, во времени, в людях.
  Но без Альки. И в этом самая-самая горечь его. Сентябрьская и постоянная. Мир-без-Альки... И где в нем он тогда? Есть ли ему место?
   До Скобарского Вадим добрался почему-то уже в сумерках. Пешком. Ни где пропадал, ни что делал - сам себе сказать не мог. Лакуна в памяти, темнота в глазах.
   Ноги были мокрые до колен, левая ладонь ободрана, стробоскопическими вспышками врывались в мозг то какая-то раскопанная канава с лежащей на дне трубой, то качающиеся на бегу крыши, то небритое лицо за стеклом овощного ларька.
   Собственно, он и обнаружил себя уже в подъезде, перед дверью с жестяными единичкой и пятеркой. Рука поднята, палец на звонке.
   Фотографии, слава богу, пусть и помялись, но никуда не исчезли. Фотографии - были.
  -Кто там? - в голосе Скобарского слышались нотки раздражения.
   Вадим сообразил вдруг, что слишком долго давит на кнопку.
  -Я. Я приходил к вам утром.
   Он прислонился к дверной филенке лбом. Устал. Совсем устал. Как еще домой добираться?
  -Погодите, - услышалось сквозь.
   Звякнула цепочка. Дверь поползла, царапая щеку. Вадима повело вместе с ней, за нее, к щиткам, к надписи на стене: "Верка - дура".
  -Где вы?
   Скобарский выглянул - унылый нос под испуганными глазами.
  -Здес-сь, - сказал Вадим из угла. - Помогите?
   Скобарский моргнул.
  А затем выступил на площадку перед дверью, в той же футболке, в тех же мятых брюках, но без пиджака, и ловко притянул Вадима к себе.
  -Вы пили?
  -Нет.
  -Вы зачем? - зашептал Скобарский. - Уже поздно.
   Вадим, соглашаясь, кивнул.
  -Да, я не рассчитал. Я думал, приду раньше.
   Он обнаружил, что его колотит.
  -Что ж вы серый-то такой? - встряхнул его Скобарский. - У меня там внук, я не могу еще и с вами...
  -Извините, я просто не ел уже... Вернее, ел...
  -У меня нет. У меня одно пюре!
  -Картофельное?
  -Фруктовое. Яблочное. Детское. Понимаете, детское!
  -Если можно...
   Вадим чуть не вывалился из рук Скобарского, и тот, обиженно дыша, сначала поймал его вторично, а затем потащил в квартиру.
  -Господи, что же вы! Сюда. Снимайте обувь.
   Вадим кое-как выдернул одну ногу из ботинка.
  От носка на полу осталось мокрое пятно. Сразу стало видно, что пол - грязный.
  -А я жить не хочу, - сказал Вадим.
  -А я хочу! - зашипел Скобарский ему в лицо. - Я хочу! Потому что у меня внук! Вы понимаете? Если вдруг что-то... - он задохнулся, глаза его сверкнули. - Но этого не будет! Вы понимаете? У меня еще есть силы, есть квартира...
   Вадим качнулся.
  -А Верка - дура.
  -Какая Верка? - удивился Скобарский.
  -Там на стене написано... - сказал Вадим, пытаясь стянуть второй ботинок.
   И выключился.
  Затмение случилось коротким. Где ты, Алька?
   Он очнулся от стукнувшей в зубы ложки, открыл рот, и на язык и в горло потекло холодное, сладкое, с кислинкой.
   Пюре?
  -Дядя умер? - услышал он.
  -Нет, видишь, глотает? - сказал над ухом Скобарский.
   Вадим открыл глаза и увидел заглядывающего в лицо мальчика. Серьезного, хмурого. Пальчиком тот поколупал царапину на его руке.
  -А он ложку не проглотит?
  -Нет, - ответил Скобарский. - Все, иди ложись. Тебе уже давно пора спать.
  -А дядя тоже будет спать?
  -Да. У себя дома.
   Скобарский поднес новую порцию пюре, и Вадим послушно ее проглотил. Обслюнявленная ложка звякнула о стекло баночки, скрипнули пружины, старик, вздохнув, поднялся и подал мальчику руку:
  -Пошли.
   Вадим проводил их взглядом.
  Слабосильная лампочка под потолком светила так, что скрадывались углы, а пол и стены казались зыбкими. Видимо, она была в родственных отношениях со светильником в кафе.
   Вадим попробовал сесть.
  Комната поплыла, аттракционом раскручиваясь вокруг него, но вцепившись в оказавшуюся под рукой алюминиевую трубку раскладной кровати, ему удалось ее остановить.
   Во рту таял яблочный вкус.
  Куртки нет, ботинка нет, даже носка одного нет. Мокрые штанины облепили икры. Почему мокрые? И носок мокрый.
   Он посмотрел на него с недоумением.
  -Извините, - прижимая клетчатый плед к груди, встал перед ним Скобарский, - вы откуда... Вам что надо от меня?
  -Ничего, - сказал Вадим.
  -Вы понимаете, что я могу вызвать мили... полицию? Я думал, что вы по объявлению. Но теперь я даже не знаю...
  -Извините, - Вадим привстал, - я пойду. А то действительно...
  -Куда пойдете? - Скобарский подал ему плед. - Вы в таком состоянии уйдете куда-нибудь в никуда. А мне отвечать.
   Вадим накинул плед на плечи.
  Стало теплее. Вряд ли от пледа. Просто стало теплее.
  -Спасибо.
   Скобарский подтянул стул.
  -Вам сколько лет, молодой человек?
  -Двадцать восемь.
  -У-у! - всплеснул руками Скобарский. - И уже не хотите жить?
   Вадим усмехнулся.
  -Как-то незачем.
   Скобарский фыркнул.
  -Незачем. - Он придвинулся. - У меня вот была минута слабости, отчаялся. Денег нет, Олежек синеет, задыхается. Вот просто... Два миллиона, а где я их возьму? Хоть банки грабь или в подворотне какой карауль... Все из рук. Беспросветно, понимаете?
   Он улыбнулся, поправил на Вадиме плед.
  -А потом вы.
  -Я?
   Скобарский оглянулся в темноту коридора, на слабый свет из-под прикрытой двери.
  -Ну да, - понизил он голос. - В вас было что-то... Я поверил, понимаете? Вы десять минут пробыли, а я поверил! Что все преодолею, что выдержу, что наскребу... Что люди хорошие встретятся. Что главное, не сдаваться. Как бы то ни было - не сдаваться. А вы вдруг - незачем.
   Вадим спрятал подбородок в коротком ворсе.
  -Алька тоже говорила, что во мне что-то есть.
  -Алька? - озадачился Скобарский. - Это как Верка на стене?
  -Нет, это я так, так... У вас счет есть?
  -Какой счет? В банке?
  -Нет, от клиники этой, dear Dmitry которая.
  -Вы серьезно?
   Вадим кивнул.
  -Погодите, у меня пиджак там...
   Скобарский выскочил в коридор, что-то стукнуло, звякнуло в полумраке, зашелестело.
  -Вот, - он появился с бумагами, с ожиданием в глазах, - тут и письмо, и счет, наверное. Письмо я, кажется, показывал.
   Вадим просмотрел листы.
  -Вы можете пойти со мной завтра?
  -Куда? - испугался Скобарский.
  -В банк.
  -Вы хотите договор...
  -Я хочу сделать перевод. И все.
   Скобарский молчал долго.
  Смотрел, искал что-то в Вадимовом лице, безотчетно запустив пальцы в волосы на затылке.
  -Погодите, - наконец произнес он, - я не верю. Я даже не знаю вашего имени...
  -Вадим.
  -Я боюсь, Вадим.
  -Чего? Вы же только что решили не сдаваться.
   Скобарского качнуло. Совсем как Вадима на лестничной площадке.
  -Просто... Я не могу. Мне надо сообразить. Я отвык от такого... от таких подарков. Я, простите... вы же все-таки не за квартиру?
   Вадим, устало прикрыв глаза, пожал плечами.
  -Да нет.
  -Не понимаю, - пробормотал Скобарский. - Какой-то ступор у меня. Откуда вы, Вадим?
  -Я вам потом объясню. Хорошо? Двадцать пятого.
  -Но почему два...
   Скобарский осекся, заметив, что Вадим, закутавшись, свесил голову.
  -Вот что, - зашептал он, осторожно укладывая его обратно на "раскладушку", - вы, в общем, спите здесь, а я лягу с Олежкой, там можно, так будет лучше. Но дверь я, чтоб вы знали, закрыл.
   Он щелкнул выключателем. Лампочка погасла.
  Скобарский постоял еще, в темноте глядя на силуэт неподвижно лежащего человека, затем на цыпочках вышел.
  -Алька, - произнес Вадим.
   Всю эту жуткую, мертвую неделю Алька не снилась ему ни разу .
  Мерещилась. Чудилась. Но не снилась. Он проваливался в черную пустоту и восставал из нее. Проваливался и восставал.
   Без ее лица, без ее глаз.
  Но сегодня сон вдруг вернул ему ночь в середине июля. Душную, лунную, с распахнутым настежь окном...
  -Алька.
  Вентилятор на штанге жужжал и раскачивался, перемешивая жаркий воздух комнаты. Только толку от его перемешивания было чуть.
   Алька лежала, закинув на Вадима ногу, обняв рукой, голая, потная, и дышала ему в основание шеи. А еще закручивала пальцем волоски на груди.
  -И почему я тебя люблю?
   По часовой, против часовой.
  Вадим склонил голову к ее макушке.
  -Не знаю. Сам думаю: почему?
  -Хочешь, скажу? - спросила Алька.
   И дернула волосок.
  -Ай, - Вадим поймал ее руку. - Наверное, потому, что из меня можно выщипать все волосы.
  -И это тоже, - рассмеялась Алька, затем уперла острый подбородок чуть ниже ключицы. - А еще версии есть?
  -Ну-у... - он посмотрел в зыбкую темноту потолка. - Я хомяк, я не люблю твоих друзей, я не люблю твой образ жизни, хотя и мирюсь с ним, я гнусный тип, в голове у которого одни деньги и который жмет их, как может. - Он вздохнул. - В общем, наверное, за это. Или нет, за это, наверное, не любят.
   Алька фыркнула.
  -Это правда и не правда, - ее губы коснулись его шеи. - Ты, конечно, хомяк, Вадька. Но я чувствую и другое. В тебе есть что-то доброе, волшебное, огромное...
  -Ага, загнанное в хомяка.
   Новый поцелуй.
  -Ты не смейся, я же вижу. Только ты будто боишься этого в себе.
  -Будешь ко всем добрым - по миру пойдешь.
  -Вот! Вот такими словечками и отпихиваешься. А оно в тебе есть. Я серьезно.
   Алька легла на него вся.
  Они соприкоснулись носами. Алькин глаз загадочно поблескивал, поймав блик луны в оконном стекле.
  -Не знаю, как там насчет чего-то огромного, - с шутливой угрозой произнес Вадим, - но доброе и волшебное сейчас тобой займется.
  -Черт! - радостно сказала Алька...
  -Дядя, дядя!
   Вадима ущипнули за щеку.
  -Что?
   Он открыл глаза.
  В комнате было светло. Олежек, в шортиках и желтой рубашке с синими корабликами, смотрел на него, склонив голову к плечу.
  -Ты больной, да?
  -Почему?
  -А зачем воздух целуишь?
   Детская рука легла Вадиму на лоб. Олежек нахмурился, изображая, видимо, какое-то светило медицины из телевизора.
  -Лоб теплый, - сказал он раздумчиво.
   Вадим улыбнулся.
  От легкого движения "раскладушка" запела на разные пружинные лады.
   Олежек погрозил пальчиком:
  -Нельзя!
  -Олег! - донесся голос Скобарского. - Тебе грушу или яблоко?
  -Грушу! - закричал мальчишка.
  -Ну так иди.
  -Хорошо!
   Олежек выбежал из комнаты.
  Брошенный на произвол судьбы больной с теплым лбом стянул плед и сел. На душе было тихо и спокойно. И странно.
   Почему-то казалось, что что-то произойдет. Сегодня. Завтра. Скоро. Алька, ты снилась мне.
  -Вадим, встали уже?
   Заглянувший в комнату Скобарский казался помолодевшим. Он почти не сутулился. И в глазах его было совсем другое.
   Надежда.
  -У меня есть три яйца, - сказал он. - Будете яичницу?
   Вадим кивнул.
  Они позавтракали. Скребли вилками из одной сковороды. Олежек хлебал пюре. Затем Скобарскому позвонили, и он вышел в прихожую.
  -Нет, уже не продаю, - услышал Вадим, - да, снимайте... извините, я сам не думал... да, наверное, это не очень порядочно...
   Олежек придвинулся к Вадиму:
  -Дядя, а вы у нас насовсем?
  -Нет, - сказал Вадим. - Но я буду вас навещать.
   Скобарский мелькнул в проеме, прошел в комнату и вернулся.
  -Вадим, это ваше? - на ладони у него лежала фотография.
   Вика. И вид с крыши.
  Выпала? А остальные? Побледнев, Вадим схватился за карман рубашки. Пуговица была расстегнута, но четыре других снимка были на месте.
  -Извините.
   Он взял фото у Скобарского.
  -Ваша э-э... девушка?
  -Нет, - смутился Вадим. - Так. - И по какому-то наитию спросил: - А вы не знаете, откуда могли снимать?
   Взгляд Скобарского стал ироничным.
  -Вы детектив, Вадим?
  -В каком-то роде.
  -Как все таинственно, - Скобарский поднял фото к глазам. - Интересная девушка. Странноватая. А насчет откуда... - он прищурился. - Видите церквушку?
   Вадим привстал.
  -А я? А я? - сполз со стульчика Олежек. - Я тоже хочу!
   Он требовательно протянул вверх руки.
  -Ох, горе мое... - Скобарский с улыбкой поднял ребенка.
   Фотографию изучали в шесть глаз.
  -Вот смотрите, Вадим, - сказал Скобарский, - церковь находится на улице Космонавтов...
  -Здесь? - спросил Олежек, указав пальчиком.
  -Нет, у нее крыша желтенькая. Ага, - кивнул Скобарский ребенку. - А перпендикулярно Космонавтам идет Гагарина, она как раз виднеется. Высота приличная, а на Гагарина, насколько я помню, всего две двенадцатиэтажки. Одна углом в конец улицы повернута, а другая - на Космонавтов, понимаете? И это, получается, что со второй и снимали, иначе бы ее угол обязательно в кадр вполз. Вот.
  -Спасибо, - сказал Вадим, принимая снимок и пряча его в карман. - У вас есть с кем оставить Олежку?
  -Да. Если ненадолго.
   И пока Скобарский суетливо переодевался, искал носки, звонил соседке, пока соседка, толстая сердобольная пенсионерка в платье и пуховом платке, слушала его наставления, кивая каждому слову, у Вадима было время подумать.
   Он стоял в прихожей, у вешалки, на которой среди прочей одежды висела короткая детская курточка с капюшоном и мысленно повторял: двадцать второе.
   Двадцать второе.
  Если фотографии не случайны, то у него остается еще три дня. Наверное, и Вике, и мальчишкам тоже необходима помощь.
   Денег у него, правда...
  Но пусть Скобарский связан с квартирой. Тогда все остальные тоже связаны с тем, что отразилось на снимках. Вика - с крышей. Егорка и Вовка - с пожаром. Или, скорее, с пожарищем. Непонятный "телефон спасения" - с рекламным щитом и остановкой.
   Мутный вот снимок - к чему?
  Впрочем, он все равно был последний. Как-нибудь и с ним разберемся. Кто-то там где-то там у окна...
  -Вадим.
   Скобарский, намотав шарф на горло, тронул его за локоть.
  Одетый в темно-серое простенькое пальто, слегка согнувший ноги, он походил на скромного провинциального учителя. Не очень устроенного в жизни.
   А еще чем-то - на доктора из мультфильма "Верните Рекса".
  -Да, - сказал Вадим, глядя в его ожидающие чего-то (обмана?) глаза. - Банк, наверное, уже открылся. Документы?
  -Здесь. Я взял.
   Скобарский постучал себя по груди - сквозь ткань пальто раздался бумажный шелест.
  -Пойдемте.
   Они вышли из дому.
  Во дворе выгуливали собак, под деревом стоял мальчик с сумкой, на углу, прогревая двигатель, подрагивал красно-белый автомобиль.
  -Вы, наверное, врач? - спросил Вадим.
  -Нет, что вы, - смущаясь, пряча нижнюю половину лица в вороте пальто, сказал Скобарский. - Я всю жизнь был простым инженером-теплотехником. Сначала на заводе, который сейчас закрылся. Затем в городских теплосетях. Чуть-чуть халтурил. Потом продавцом работал, представляете? В закутке таком, канцелярском что ли. Нет, что жаловаться? Я не жалуюсь, Вадим. Только как-то пролетело все...
   Они подошли к остановке.
  Небо было хмурое, серое, низкое. Желтые листья пятнали асфальт. Из опрокинутой урны выглядывала мятая газета.
   Мимо прокатило маршрутное такси.
  -Знаете, - сказал Скобарский, останавливаясь под козырьком, - это кажется ужасно несправедливым, когда с тобой случается какое-нибудь несчастье. Человеку вообще свойственно не думать о смерти. Ежедневные заботы как бы ограничивают способность размышлять отвлеченно, о событиях, которые могут произойти, а могут не произойти, или произойдут обязательно, но не известно когда. Понимаете? И когда вдруг что-то обрушивается на тебя... - Он вздохнул. - Это чаще всего шок. Думаешь: за что? Почему именно я? Разве я заслужил? Будто сама жизнь как хаотический процесс не предполагает такой внезапности. Но она ведь предполагает!
   Он быстро замерз и принялся, переступая, постукивать ботинком о ботинок. С неба точечно покрапывало. Автобуса не было видно.
  -Может, пройдем до следующей? - спросил Вадим.
  -Да, пожалуй, - согласился Скобарский. - Хоть согреемся.
  -Вы извините, Вадим, - сказал он, когда они неспешно побрели по Кутузова, обходя частые лужи, - я могу быть зануден...
  -Да нет.
  -Я много думал. Когда все одно за другим... Сначала, конечно, в какое-то исступленное состояние впадаешь. Да. Словно видимое поле сужается. Только безысходность и видишь. Это давит, давит. Потом закипаешь. Начинаешь раздражаться от каждого пустяка, от любой мелочи. И все идет как-то не так, и жизнь...
   Он глянул на Вадима искоса, совершенно по-птичьи.
  Кутузова была пуста. Лишь за перекрестком впереди толпились у продуктового павильона. Но пока они дошли, опять стало пусто.
  -Вы знаете, я так метался, - помолчав, сказал Скобарский. - Обзванивал, бегал по больницам, в муниципалитет. Самого колотит, глаза такие, по пять копеек, шалые. Сумасшедший на марше. Там отказ, здесь "нет возможности", в третьем месте - квоты кончились. Олежку на обследование положили, а я - мебель продавать, дачный участок.
   Выглянуло солнце. Порозовели верхние этажи. Светлая полоса, чуть подбитая тенью крыш, протянулась по асфальту.
   Они, не сговариваясь, миновали навес остановки и двинули дальше. Обоим не хотелось трястись в автобусе.
  -А родители Олежки, - спросил Вадим, - они где?
   Скобарский сбился с шага.
  Голова его дернулась. Он зажмурился и отвернулся, дрогнув плечами. Ладонь взлетела к губам.
  -Простите, - сказал Вадим.
  -Нет-нет, - глухо отозвался Скобарский. - Все хорошо, хорошо.
   Развернувшись, он поймал Вадима за рукав. Дохнул в лицо:
  -Их убили.
  -Кто?
  -Неизвестно. И Галю, жену, и Эдика моего. Пять ножевых ранений и семнадцать. А дверь - на "собачку". И никого! - Он судорожно выдохнул. Отцепился. Угас. - Но это давно было, давно. Три года назад.
  -Простите, - искренне произнес Вадим.
   Срезая дорогу к банку, они свернули на тропинку, виляющую между домами. Пес, привязанный к перилам подъездного крыльца, свирепо их облаял.
   Скобарский ежился.
  Большая лужа заставила их, перебираясь, жаться к ограде детской площадки.
  -Сейчас через улицу, а там уже метров триста всего до банка будет, - сказал Вадим.
  -Спасибо вам! - поймал его руки в свои Скобарский.
   В глазах его задрожали слезы.
  -Я еще ничего не сделал.
  -Это ничего, ничего. Я вам верю.
   Вадим через силу улыбнулся.
  В только что открывшемся банке было пусто. Широкой шваброй протирала полы уборщица. Охранник скучал за конторкой с мониторами.
   Оставив Скобарского у входа, Вадим подошел к окошкам.
  -Здравствуйте.
   Операционистка была незнакомая, строгая, в очках. Отвлеклась от щелканья на клавиатуре, вскинула увеличенные оптикой глаза.
  -Да, доброе утро. Вы с чем?
  -Извините, я вчера с Томой по поводу перевода договаривался...
   Глаза, серые, серьезные, прищурились.
  -Наверное, по конвертации?
  -Да, но я бы хотел перевести.
   Операционистка кивнула.
  -Счет знаете?
  -Да.
   Вадим жестом подозвал Скобарского.
  Тот приблизился, меняясь в лице.
  -Что-то не так? - Старик нервно затеребил край шарфа. - Что-то случилось?
  -Нужен счет.
  -Конечно, я сейчас, сейчас.
   Его пальцы с великим трудом расправились с пуговицами пальто. Извлеченным листкам бумаги передалась дрожь рук.
  -Тут помялось немного...
   Вадим подал листки в окошко.
  -Посмотрите, здесь реквизиты.
  -Да, вижу, - сказала операционистка. - Заявление на перевод заполнять умеете?
  -Не особо, в общем-то.
  -Вот смотрите...
   Тонкий пальчик с накрашенным ноготком забегал по графам синеватого бланка, указывая, где ставить номер счета (вот здесь), где свифт (в эту строчку), где записывать латинскими банк бенефициара и его адрес.
  -Дмитрий Семенович, - сказал Вадим беспокойному Скобарскому, - вы присядьте пока.
   Сам он перебрался за клиентский столик и аккуратно перенес данные со счета на бланк. Девушка-операционистка карандашом предусмотрительно отчеркнула что и куда, так что трудностей не возникло.
   "Оплата за операцию и постоперационный уход...". То есть, по-английски: "Payment for..."
  Подняв голову, он увидел, что Скобарский пристально изучает рекламный буклет банка. Только вот перевернул его вверх ногами.
   И вновь сила, протащившая его вчера через полгорода, вспыхнула, разгорелась в Вадиме, наполнила ощущением правоты.
   Так, Алька?
  -Все.
   Вадим передал бланк операционистке.
  -Еще счет. Мне нужно снять копию. И паспорт.
  -Конечно.
   Бумаги и документ исчезли в окошке.
  Гуднул ксерокс. Девушка склонилась к монитору. В быстром темпе защелкали клавиши. Пятьдесят тысяч - раз, пятьдесят тысяч - два...
   Вадим улыбнулся.
  Ему все равно не на что их тратить.
  -Все, - лицо операционистки приблизилось к окошку, - перевод я вам оформила, свифт списала, если вам нужно подтверждение, то оно будет где-то через час.
  -Хорошо.
   Девушка замялась.
  -Извините, Вадим Алексеевич, вы сыну за лечение платите?
  -Почти. Близкому человеку.
  -Такие деньги...
   Вадим качнул головой.
  -Дмитрий Семенович, - он приблизился к Скобарскому, и тот поспешно встал. - У вас есть связь с клиникой?
  -Электронная почта, у знакомых.
  -Попросите у них подтверждение оплаты. И, в общем, что они готовы принять вас с внуком. Только лучше завтра.
   У Скобарского дрогнули губы.
  -В-все? В-вадим, это как же... Два миллиона...
   Он начал сползать вниз, и Вадиму пришлось подхватить его под локоть.
  -Дмитрий Семенович.
  -Простите. - По щекам Скобарского потекли слезы. - Простите, Вадим, я все, что вы скажете...
   Они вышли из банка.
  -У вас на билеты-то есть? - спросил Вадим.
   Скобарский энергично закивал.
  -На это есть, есть, отложено... Господи, Вадим, вы уж об этом не думайте...
   Из кармана пальто он достал не первой свежести платок и уголками его принялся промокать лицо. Слезы все также текли.
   В конце концов Скобарский сдался и, обняв Вадима, зарыдал у него на плече.
  -Мне вас... мне вас Бог послал! - сквозь всхлипы произнес он. - Я... вы всегда можете... и мы с Олежкой всегда...
   Вадим растерянно слушал.
  Стоял, чуть посторонившись от дверей, и не знал, куда деть руки. Так они и висели вдоль. Из окон офиса, наверное, казалось, будто радостный отец обнимает вновь обретенного сына.
   А сын...
  У него перехватило горло.
   А сын съездил на могилы к родителям всего раз. На годовщину отца. Потому что никаких других дат не помнил. Было холодно, сыро, и маленькое деревенское кладбище почти заросло. Самое главное, ничего он не почувствовал тогда. Ничего.
   Сволочь я, Алька, да? Даже не хомяк.
  После двадцать пятого, пообещал он себе, чувствуя, как начинают гореть уши. Во что бы то ни стало. Пусть поздно...
  -Ну, все, все, - сказал сам себе Скобарский, отстраняясь, отфыркиваясь, пряча блестящие глазами. - Извините, Вадим, развел я тут... плач Ярославны.
   В его пальцах вновь появился платок.
  -Ничего, нормально, - сдавленным голосом произнес Вадим.
   И отвернулся сам. Задышал, хватая ртом горький сентябрьский воздух. Мама, папа, простите меня, простите. Я приеду.
   Обязательно.
  -Вы куда сейчас? - спросил Скобарский, высморкавшись.
  -Дождусь подтверждения перевода, и на Гагарина.
   Уловленный через плечо, краем глаза, Скобарский качнул седой головой.
  -К высоткам-то? Нехорошие они, Вадим.
  -Значит, судьба.
  -Не смейте! - С неожиданной силой Скобарский развернул его к себе. - Не судьба! Вы обязаны бороться! Биться! Хотите, я с вами?
   Он смотрел, решительно, пронзительно щурясь и воинственно топорща щетину.
  Наверное, думал, что Вадим идет туда не по своей воле, а сражаться за странную девочку Вику с фотографии. Или еще что-нибудь героическое. Как говорят в таких случаях, один против банды отморозков.
   Вадим был благодарен ему за это.
  -Дмитрий Семенович, - сказал он, - у меня же встреча, а не мордобой.
  -А кто жить не хотел? - тряхнул его Скобарский. - Я не хотел или вы, Вадим, не хотели? Деньги вот... - Он перевел дух. - Может, вы проститесь с девочкой этой, а затем с крыши - фьють!
  -Не будет фьють. Я же обещал вам, помните? Двадцать пятого.
  -А, ну да, - кивнул Скобарский.
   И сник, отпуская прихваченную на груди куртку. Даже складку разгладил.
  Пережидая час, они купили по сосиске в тесте и по стаканчику кофе в автолавке поблизости, нашли скамейку. Скобарский позвонил домой, неловко прижимая к уху исцарапанную, древнюю "нокию".
  -Как вы там? Как Олежек? Поел? Не задыхался?
   Телефон голосом соседки закудахтал в ответ.
  Вадим через куртку пощупал снимки. На месте. Вика ждет меня на крыше, да, Алька? Я там буду.
   К двенадцатиэтажкам он добрался где-то к трем часам.
  До этого все никак не мог с ним расстаться Скобарский, семенил рядом, сжимая в руке полученную копию перевода и распечатку-подтверждение, и увещевал, советовал, тревожился, строил предположения и планы. Человек в вихре свалившегося счастья.
   Вадим, вы обязательно мне позвоните вечером, хорошо? Вадим, запишите телефон. Вадим, не отчаиваться! Ни в коем случае! Я вам просто по-человечески... всем сердцем... И, Вадим, вы будьте осторожнее. Мы до отъезда с вами еще хорошо поговорим.
  -Дмитрий Семенович, - вздохнул, устав от него, Вадим, - вы лучше Олежку обрадуйте. И с клиникой свяжитесь.
  -Да-да. Но вы позвоните?
  -Конечно.
  -Сегодня?
   Шарф обвивал шею Скобарского ослабшими серыми кольцами. Голова - седое яйцо в развороченном гнезде.
  -Я постараюсь.
   Вадим чуть ли не насильно затолкал обеспокоенного Скобарского в салон вовремя подошедшего автобуса. Но тот еще постучал ему в стекло, проговорил что-то уже не слышное, смешно и беззвучно раскрывая рот.
   Было легко. Поднимало, несло.
  Мимо струйками, каплями, ручейками текли люди. Из торгового центра - к остановкам, с остановок - к рынку. В дома. На работу.
   Горечь сентября растворялась в их движении.
  Листья, сметенные к решеткам, в люки, на обочины, горели на пути желтыми сигнальными приветами.
   Ему вдруг почудилось - Алька светлой тенью, солнечным бликом скользит рядом. Чуть-чуть сзади, за плечом, на периферии зрения. Что, Вадимка, утекли деньги?
   Утекли, согласился он.
  И не жалко? - подмигнуло в витрине солнце.
   Немного, улыбнулся он. Зато легко.
  Я соскучилась, сказала Алька. Я тебя люблю.
   Теплой ладонью она коснулась макушки.
  Вадим не выдержал - обернулся. Россыпь солнечных зайчиков брызнула за угол дома - кто-то на втором этаже открыл окно.
   И никакого волшебства.
  Но, странно, ему подумалось, что все волшебство еще впереди.
   Он свернул с Космонавтов, блеснувших куполом церкви, на Гагарина и зашагал к бело-синим высоткам, перед которыми завистливо толпились дома пониже. В глубине улицы по-кошачьи выгнул зеленую навесную крышу супермаркет. Молодая аллейка сплела голые ветки.
   Лужи, листья. Двор школы, звенящий детскими голосами.
  Школьники бегали по песчаным дорожкам, физрук щелкал кнопкой секундомера, фиксируя результаты.
   Вадим подумал, что совсем не помнит, как это было у него. Наверняка они тоже бегали. И сто метров, и километр. На время и на рекорд. А физруком была женщина. Или мужчина? Или были оба, но в разные годы? Все стерлось. Остались лишь объемные картинки, наполненные смутными, полузабытыми ощущениями. Воздух, сипло рвущийся в легкие, жадно хватаемый губами. Деревца, мелькающие от быстрого бега.
   В каком классе? Поди пойми.
  Только Альку он помнил ясно, каждый день, каждую ночь. Две родинки на спине, легкий пушок, бегущий от крестца по позвоночной ложбинке, шрам на левой руке, у локтя, трехсантиметровый, кривоватый, от гвоздя.
   Может, и не жил до нее? Тогда, конечно, и на память нечего пенять.
  А Вика, наверное, тоже учится, неожиданно сообразил он. Класс девятый, десятый.
   Что у нее может быть? Неприятности в школе? Первая любовь? Конфликт поколений? Я ведь здесь ничем не смогу ей помочь. Разница в возрасте. Пусть даже я на семь-восемь лет младше ее родителей, для нее - все равно, что старик. Двадцативосьмилетний. И ни слэнга молодежного не знаю, ни мыслей у нее в голове. Хотя нет, понятно, какие мысли.
   Пубертатные.
  Он достал Викину фотографию.
   Обычная девчонка. Худенькая. Кажется дерзкой. Такой, с вызовом. Поперек не скажи, палец не клади. Глаза - зеленоватые.
   Серьга. Майка черная. Губы - тоже.
  Челка, блин, мыс Канавэрел. Чем сейчас такие фиксируют, чтобы дыбилась надо лбом? Спреем каким-нибудь.
   Алька, та стриглась коротко. И челка у нее была - динь-динь-динь - сосульками, осветленными кончиками вразброс, почти на глаза.
   Эх, подумалось ему, пошлет меня девчонка. Особенно если будет в компании. Не скажешь же: я пришел тебя спасти.
   От чего? Откуда пришел?
  Рыцарь печального образа и фотоснимка. Иди, скажет, рыцарь, пешей эротической тропкой. Старенький ты для меня уже.
   Дети сейчас образованные на этот счет.
  Высотка выросла, раздалась в стороны. Белым краем - в одну, синим - в другую. Серые губы балконов нависли, выпяченные, в слюне стекол.
   Вадим остановился.
  Подъезды прятались во внутреннем дворе, а фасад контрфорсами украшали пристройки магазинов и кафе с вывеской "Василек". Пластиковая черепица пристроек вся была в листьях - казалось, это балконы сплевывали шелуху.
   Так...
  Голова была пустая. И легкая. Дунь - улетит за листьями.
   Эйфория от прощания с двумя миллионами?
  Скобарский, Скобарский, подумалось ему, пусть у вас с Олежкой все будет хорошо. Он задрал голову, разглядывая кромку крыши.
   На миг представилось, как от нее отделяется точка, растет, проносится вниз размахивающей руками тенью...
   Вадим вздрогнул.
  Может именно поэтому - крыша? Может Вика потому и окажется на ней, чтобы...
   Блин! Он рванул во двор.
  Глупо, конечно, думать, будто именно сейчас, в это самое мгновение девчонка с фотографии за неслучившееся еще двадцать пятое число неуверенно переступает с крыши в пустоту, пробует ее носочком, как воду - холодная? горячая? Глупо. Разве можно успеть?
   Но тело летело само, у тела не было времени, были только испуг и крылья, и воздух колол сухое горло.
   Дорожка. Арка. Двор.
  Сердце задавало ритм ногам. Тик-так. Глупо как...
   Отшатнулась гуляющая парочка. Вспорхнул голубь. Провернулась вокруг себя старушка, пригрозила зонтом. Ирод треклятый! Тормознула "тойота".
   Может не сегодня, стучало в голове. Может завтра.
  Загнанно дыша, Вадим остановился у подъездной двери. Домофон. С кодом. На всех подъездах или только на этом?
   Он сбежал с крыльца вниз, ловя глазами, какая из пяти дверей откроется первой.
  -Девушка! Придержите, пожалуйста!
   Ударив ногу, он захромал к соседнему подъезду, с крыльца которого не успела спустится высокая брюнетка.
  -Молодой человек!
   Брюнетка была в солнезащитных очках и стильном плащике, подчеркивающем фигуру. Тонкие ножки, миниатюрная сумочка и нетерпение в каждом жесте.
  -Молодой человек! - Она притопнула ножкой. - Ну быстрее же!
   Два наманикюренных пальчика изящно придерживали дверную ручку.
  -Бегу!
   Вадиму казалось, что воздух загустел, и последние метры он преодолел будто под водой, цепляясь за спасительное железо перил.
   Через силу улыбнулся:
  -Вот. Вот, я здесь. Спасибо вам большое.
   Брюнетка качнула головой.
  Дверная ручка перешла как эстафетная палочка.
   Вадим ухнул в серый короб подъезда, постоял, примеряясь к ступенькам, и тяжело потрусил вверх. Лестничный пролет - раз. Двенадцать этажей, да? Пусть двенадцать. Лестничный пролет - два. Не было у меня марш-бросков, Алька. Не служил.
   Дурак был. Хомяк.
  Сверху доносилась приглушенная стенками музыка. Между пятым и шестым этажами на ступеньке сидел коротко стриженный парень лет двадцати в трениках и тельняшке и угрюмо смолил сигурету, сбивая пепел в жестянку из-под пива. Рядом с ним на обрывке газеты, россыпью, лежали семечки.
   Вадим уже прошел мимо, когда парень, не оборачиваясь, спросил:
  -А че не на лифте? Спортсмен?
  -Просто тороплюсь, - ответил Вадим.
   Он поднялся еще на два пролета, прежде чем услышал снизу гогот и комментарий:
  -Во, блин! Прикол! Торопится!
   На восьмом Вадим выдохся, остановился у перил, заглядывая в окаймленную пролетами серую пустоту лестничного колодца.
   Ноги подкашивались.
  Музыка задолбила сильнее. Наверное, на десятом, одиннадцатом. То ли празднуют что-то, то ли по жизни меломаны.
   Еще, видимо, и дверь в квартиру открыли.
  Ох, Алька, гоняешь ты меня. Он выдохнул и на ватных ногах заковылял дальше.
   На девятом его облаяли. На десятом ему пришлось пропустить весело скачущих вниз девочек и их толстого, с бульдожьей физиономией папу.
   Папа окинул Вадима недобрым взглядом. Хорошо, не вцепился в руку или в ногу.
  Музыка смолкла вместе с хлопнувшей наверху дверью. Вадим собрал силы для броска на последний этаж.
   По-оехали!
  Шаг, еще шаг. Короткий аппендикс коридора вывел его к лифтам и квартирам. Квартир было шесть, между пятой и шестой имелась ниша с подсобкой и уходящей на крышу лестницей.
   На люке, закрывающем путь, висел замок.
  Оглянувшись, Вадим поднялся к нему, подергал - и дужки замка, и проушины держались крепко. Он едва успел спуститься, как дверь ближайшей квартиры распахнулась, и вместе с музыкой на площадку вывалилась пьяная компания, размахивающая пивными бутылками и пытающаяся что-то хором петь.
  -Оу-оу-е-е-е!
   Вадим изобразил скучающего жильца, но компания даже не посмотрела в его сторону. Пошатываясь, она принялась спускаться вниз.
  -Оу-оу-е-е-е!
  -Главное, мужики, главное - не забыть!
  -А она сама, сама ко мне... Ты, говорит...
  -Оу-оу-е!
   Голоса взревывали все тише.
  Дверь в квартиру так и осталась открыта. Вадим подошел, заглянул внутрь.
   За дверью обнаружилась уставленная этажерками прихожая. Паркет на полу. Липкие ленты локонами свисают с потолка. Яркие обои, красные с золотом.
   Вадим постучал костяшками пальцев о косяк.
  -Эй, кто-нибудь есть?
  -Заходи, чувак, заходи, - раздалось в глубине квартиры.
  -Мне спросить.
  -Спрашивай, чувак.
   Вадим прошел из прихожей в комнату.
  Ковер. Плотно зашторенное окно. Сизоватый дым под потолком, подсвеченный рожками люстры. Стереосистема. Телевизор. Три дивана: два синих, один черный.
   Картину дополнял столик, уставленный стаканами и бутылками.
  На черном диване полулежал, прикрыв глаза, парень в джинсах и черной футболке с надписью "Демоническая сущность".
   Бледное лицо украшали короткая бородка и мазок помады под левым глазом.
  Руки у парня лежали вдоль тела, ладони кротко смотрели вверх, на одной из них шариковой ручкой был написан телефонный номер.
   В комнате сладко пахло марихуаной.
  -Ивини, - сказал Вадим, - мне бы попасть на крышу.
   Парень кивнул, не раскрывая глаз.
  -Все хотят быть ближе к Богу, - сказал он, чуть кривя щеку усмешкой. - Но восхождение к Нему должно происходить внутри тебя, а не снаружи, чувак.
  -У тебя есть ключи?
   Парень хохотнул.
  -Чувак, ключи у Петра, и только у него. Он откроет, он и закроет, а вообще он на страже стоит. Потому как страж.
   Парень вслепую пощарил по столу, уцепил пальцами окурок и зажигалку. Прикурил, пыхнул, глянул наконец на Вадима.
   Спросил вдруг коротко:
  -Прыгнуть хочешь?
   Вадим мотнул головой.
  -Ну да, не похож ты, чувак, на прыгуна, - согласился парень. Сощурился. - Или похож? Ключи, чувак, в домоуправлении.
  -Не дадут там.
  -И правильно, чувак. Крыша - она не для всех. Это удел птиц. Когда у птиц устают крылья, они ищут безопастное место. В городе это крыши, чувак. Там, наверное, столько пуха, что хоть подушки набивай. Ты знаешь, что если птица хочет вернуться в знакомое место, она выщипывает пух из подмышек? Поверь, чувак, это так. Пух лежит там кучами, серый, белый, перламутровый. В него, черт возьми, можно упасть и греться!
  -А ключи?
   Парень посмотрел непонимающе:
  -О чем ты, чувак?
   Он даже слегка разогнал дым перед собою.
  -Мне надо попасть на крышу, - повторил Вадим.
  -А-а, - важно кивнул парень. - Если тебе жить негде, живи здесь. На крыше холодно, чувак. И страшно. Я там был.
   Он покашлял.
  -Представь, ты лежишь, а на тебя глядят. Как в зрачки специальным фонариком светят. Только не в зрачки, а в самую душу. Ты с ними - один на один, чувак. Но это обман. Их много, и каждый с фонариком. А у тебя только средний палец.
   -Понятно.
   Вадим повернулся.
  -Эй-эй! - Парень сделал попытку подняться. - Скажи, что не прыгун.
  -Не прыгун я.
   Парень протянул руку.
  -Тогда помоги, чувак. Как присосало, честно.
   Вадим, вздохнув, дернул.
  Отлепившись от дивана, парень хлопнул своего спасителя по плечу.
  -Молодец, чувак, - он закачался на худых ногах. - Музыку слышишь?
  -Нет.
  -Правильно. Потому что вся она здесь, - он ткнул себе в висок пальцем. - Знаешь, кто поет? О, небезызвестный Мадди Уотерс!
  -Ключи.
  -Да, ключи. Я помню. Мадди Уотерс, и тот помнит.
   Парень переместился в прихожую.
  Вадим последовал за ним. Открытая дверь на лестничную площадку заставила парня встать столбом.
  -Так вот как ты сюда прошел!
   Он прыснул в кулак.
  -Что? - спросил Вадим.
  -А я думаю, глюк, не глюк.
   Хозяин квартиры нагнулся, осматривая полки этажерок. На пол полетели буклеты, монеты, книги в мягкой обложке, носки, кепка.
  -Опа! - сказал парень, подняв указательный палец. - Это не здесь, чувак.
   И они перебрались к вешалке.
  Пока охлопывались карманы пуховиков и курток, Вадим твердил про себя: только бы Вика еще не прыгнула. Только бы не.
   Предчувствие холодило живот.
  Он подумал, что мертвая Вика может исчезнуть со снимка, и схватился за фотографию. Прижал. Развернул. Вика смотрела насмешливо.
   Смотри, прошептал он ей. Живи. Не исчезай.
  В каком это фильме было? Кажется, в "Назад в будущее", там тоже на фотографии...
  -Ха! - парень, присевший у обувной тумбы, выловил ключ из черного ботинка. - Я, черт подери, велик. Велик, что спятал. Велик, что нашел. Велик!
  -Можно? - спросил Вадим.
  -Э, нет, - улыбнувшись, парень спрятал ключ в кулаке. - Я за тобой закрою. Пусть думают, как ты на крышу попал. Ну, если прыгнешь, конечно.
   Вадим пожал плечами.
  Они вышли из квартиры. Парень прошаркал в нишу к лестнице. Недолго поковырявшись в замке, он макушкой приподнял люк, а затем и совсем отвалил его.
   Синее, пересеченное проводами небо заглянуло вниз, затекло прохладой и горечью, сбросило пятнистый кленовый лист.
  -Поднимайся, чувак, - отступил в сторону парень.
  -Спасибо... чувак.
   Вадим поставил ногу на ступеньку из приваренного стального уголка.
  -Слушай, - придержал его за полу куртки парень, - я открою тебя завтра. Где-нибудь к полудню. Выдержишь, чувак?
   Вадим кивнул.
  Он быстро поднялся по лестнице, выбрался на серый унифлекс крыши и опустил на место люк. Что ж, теперь ждать.
   Надо только...
  Люк, клацнув, приподнялся.
  -Эй, чувак, - зашептал парень, - если ты хочешь испытать себя, я очень тебя за это уважаю. Ты тоже велик!
  -Спасибо.
  -И это, - лицо парня выразило тревогу, - если будешь превращаться в птицу, не ту, которая вниз, а ту, которая вверх, береги одежду.
  -Что?
  -Ты слышал, чувак, ты слышал!
   Парень исчез.
  Скрежетнули в проушинах дужки замка. Вадим постоял, ежась, огляделся и прошел по плоской, с едва заметным наклоном крыше до ограничительного бортика.
   Гудел воздух в забранных кожухами вентиляционных шахтах. Покачивались усы антенн. Натужно пели лебедки в лифтовой надстройке.
   Город, расчерченный улицами, заставленный теснящимися домами, с облетающей пеной аллей и сквериков, казался желто-серым. В окнах горело солнце, перемещались коробочки автобусов и автомобилей, спешили куда-то люди.
   Поблескивала далекая река, а через нее тянулась тонкая гребенка железнодорожного моста.
  Вадим снова достал фотографию. Не было никаких сомнений, снимали ее как раз отсюда, взяв на метр или два левее. Церквушка. Вывеска парикмахерской у Викиного правого локтя. Скол штукатурки.
   Алька снимала с высоты.
  Вадим повернул голову и увидел вентиляционный кожух с приставленными к нему поддонами. Вот оттуда, наверное.
   В той реальности.
  Он вздохнул. Провел по крыше инспекцию. Все шесть люков были закрыты. В дальнем конце обнаружился ящик с инструментами, видимо, давно забытый коммунальщиками. Ни птиц, ни надерганного с подмышек пуха.
   Осторожно заглядывая вниз, убедился, что никто еще не прыгал - ни "скорой", ни толп, ни распростертой на асфальте фигурки.
   Успел. Теперь ждать.
  Он перенес несколько найденных у бортиков рулонов унифлекса в угол, навалил их горкой и спрятался за ними.
   В темноте сойдет.
  Холодно не было. В небе закручивались облака и мелькали точки птиц. Крапало мало, будто из худой брызгалки.
   Хмыкнув, Вадим подумал, что уже вполне созрел как сумасшедший: уверовал в снимки с будущей датой, забрался на крышу чужого дома, караулит.
   А девчока возьмет и не появится.
  Это ведь еще надо как-то ключи заиметь. Да и мало ли мест...
   Алька моя, Алька! Алечка...
  Глаза закололо влагой, Вадим со свистом втянул воздух, сел, потирая ушибленный от резкого движения локоть. Ничего, там, в конце, чудо.
   Там. Чудо. В конце.
  Он повторил это вслух. И обнаружил, что не верит, нет. Знает. Так и будет. Чудо в конце. И девочка Вика заберется на крышу, чтобы спрыгнуть с нее, а он ее остановит.
   Потому что по другому уже никак.
  Вадим достал телефон и набрал номер.
  -Вадим? Вадим, у вас все хорошо? - задребезжал в трубке взволнованный голос Скобарского. - Ответьте, Вадим!
   Вадим зажмурился.
  Тепло. Вроде бы второй день знаешь человека, но он уже тебе как родной. Бывает ли так?
   Тепло на душе.
  -Да, у меня все в порядке.
   Голос дрогнул.
  -Вадим, вы не скрывайте от меня ничего, - беспокоился Скобарский. - Вы мне теперь как сын!
  -Нет, все хорошо, честно.
   Он отключился.
  В горле стоял ком. Телефон в карман куртки попал только с третьего раза. Лицо свело, стиснуло, и Вадим обнаружил, что никак не может прекратить улыбаться. Держи дрожащими пальцами, не держи - разъезжаются губы.
   Нервное.
  "Как сын". Дмитрий Семенович, что же вы? Зачем вы? Не нарочно убили. В сердце. В тайный стыд. В убогую память. Снова.
   Тут себя не простить...
  Поздний ребенок. Пестуемый. Любимый. Потакаемый. Чего Вадимчик хочет? Что Вадимчик любит? А маму поцелует?
   Ну, беги-беги.
  И Вадимчик побежал. И забыл, вынул из души. Жизнь в ярких красках закрутила, завертела, поцеловала взасос.
   Он попытался вспомнить и не вспомнил, когда родители переехали.
  Зачем в деревню? Почему? Продали "однушку", отдали Вадиму половину денег и уехали - то ли к сестре отца, то ли к сестре деда. Он не был там. Вернее, был, уже после, заходил перед тем, как идти на кладбище.
   Серый бревенчатый крепкий домик. Половички. Две застеленные кровати. Ходики с гирьками, и одна провисла чуть не до пола.
   В центре старенького серванта - его, Вадимова, фотография.
  Стыдно. Он зажмурился, стуча пяткой в бортик. Потом затих. Родители встали за сомкнутыми веками: мама, полноватая, с толстыми, больными ногами, с нелепой заколкой в так и не поседевших волосах, худой, в противоположность ей, отец, в клетчатой рубахе с подвернутыми до локтей рукавами и шляпе-"пирожке".
   А лиц нет.
  Только у отца ловится розовая, бритвенно-тонкая, ползущая вправо ухмылка. И в этой ухмылке вся правда о нем, Вадиме. Противная, грубая, уродливая.
   Забыл, сын?
  Вадим запахнулся в куртку, сжался. Холодно. Выдуло все тепло. Алька, Алька, что мне делать?
   Снимки мялись в кармане.
  Небо темнело. Солнце жертвенно-красным вымазало подбрюшье далеким облакам. Шумела вентиляция. Снизу долетали автомобильные гудки.
   Хлопнули крылья - шальной голубь приземлился на бортик метрах в трех, покрутил головой, опасливо косясь бусинками глаз, и пропал.
   Вадим навалился на унифлекс, осматривая крышу.
  Никого. Если сегодня Вика не появится, наверное, придется дежурить и завтра. А завтра - двадцать третье.
   А там мальчишки еще.
  Он вздохнул. Алька, знаешь, я схожу с ума.
   Мне легко и страшно, и больно, и светло; и жутко, какой я есть, и все перемешалось в душе, ломая меня прежнего.
   Или исправляя меня?
  Он незаметно задремал. В череде смутных видений мелькали полуголые хохочущие палачи и люди в тряпках, висящие на дыбе, кого-то снимали старинным фотоаппаратом с "гофрой", рвалось вверх с подставки магниевое облако, бесконечный строй дорогих костюмов в "елочку" падал с поребрика в пустоту.
   Спины, спины, спины...
  Проснулся Вадим рывком. Кто-то стоял совсем рядом, по ту сторону рулонов. Стоял неподвижно, темной тенью на фоне более светлого неба.
   Ухо уловило чужое дыхание.
  -Ну вот и все, - сказала тень, всхлипнув. - Вот и все.
   Она качнулась и приподнялась, шмыгнув носом.
  Страх резкий, жгучий, вымораживающий (сейчас прыгнет!), заставил Вадима уцепиться пальцами за край бортика.
  -Эй, - хрипло проговорил он, - ты это...
   Тень взвизгнула.
  -Блин, ты кто?!
   Вадим с облегчением заметил, что она соскочила с края обратно на крышу. Не упала, не соскользнула вниз от его слов. Ох, дурак, дурак, сейчас бы, испугав, бился в бетон головой.
   Он сглотнул.
  -Ты что, следил за мной? - тень приблизилась и пнула рулоны. - Кто ты такой? Тебя Дюша послал, да?
   В ее голосе слышались злость и слезы.
  Ей было очень плохо, этой девчонке, решившей свести счеты с жизнью. Гадкое что-то случилось с ней, предательское. Когда весь мир вдруг тускнеет, сереет, выворачивается неприглядной изнанкой. Так взрослеют. Так ожесточаются.
   А некоторые - прыгают.
  Он чувствовал, каково ей. Плохо и холодно. Беспросветно. И колотит. Отчаяние и боль дергают изнутри. Как с ней говорить, Алька? О чем? Я же не могу соврать ей, что все будет хорошо. Здесь нельзя - неправду.
   Вадим вздохнул.
  -Я знал, что ты здесь будешь, - сказал он.
  -Да? Кто ты, урод?
   Он смотрел, как она нервно тискает мобильник, как жмет кнопки прыгающими пальцами, и не делал попытки пошевелиться. Свет встроенного в телефон фонарика на мгновение ослепил, продержался несколько секунд на лице, сполз ниже.
   Погас.
  -Я тебя не знаю! - выкрикнула девчонка.
  -Я тебя тоже не знал, до позавчера, Вика.
  -Ты обдолбаный, да? Ты откуда...
   Она замолчала.
  -Посветить еще можешь? - спросил Вадим.
   Он достал и протянул фотографию.
  Вновь вспыхнул фонарик. Пятно света, поколебавшись, нашло снимок и застыло на нем.
  -Это что, я? - неуверенно спросила девчонка.
  -Ага. И дату посмотри.
  -Двадцать пятое...
   Вадим сел, повел затекшими плечами.
  -Хорошо, что ты не прыгнула.
  -Я еще может прыгну! А число любое можно поставить! - девчонка переместилась со снимком к дальнему бортику.
  -Здесь метров сорок, - сказал Вадим, перегибаясь и вглядываясь в скупо освещенные дорожки и магазинный неон "24 часа". - Внизу асфальт, лететь секунды две-три. Только это не твое. На фото ты - живая.
   Фонарик включался еще дважды.
  -Это фотошоп, - глухо сказала девчонка.
  -Ага, - буркнул Вадим, - делать нечего.
  -Возьми.
   Она вернула фотографию.
  Какое-то время они вместе, едва не касаясь друг друга плечами, смотрели вниз. От Вики пахло пивом и напряженным ожиданием.
  -А я ключи у соседки свистнула, - сказала она.
   Вадим неопределенно качнул головой.
  -Бывает.
  -А на фото я здесь же, на крыше.
  -Ага.
  -Это что-то значит?
  -Я думаю, да.
   Они помолчали. Вика шмыгнула носом, постучала ногтями по поверхности бортика, посмотрела на Вадима.
  -А меня предали, знаешь? - произнесла она срывающимся голосом.
   И уткнулась Вадиму в плечо.
  Челка "мыс Канавэрел" уколола щеку.
   Он не знал, как успокаивать ревущих девчонок. Не случалось как-то. Алька вообще была не из рев. Поэтому просто слушал.
   Было тепло и тревожно.
  Чужой человек доверчиво жался к нему, и Вадим казался себе большим и добрым, способным объять собой мир. Он вспомнил Алькины слова из ночного сна и усмехнулся.
   Он мало что понимал из того, что сквозь слезы рассказывала ему Вика. Выталкивала, будто грязь. Выстукивала зубами. Он гладил ее по волосам, и мысли сплетались из ее слов, но были путаны и ленивы. Плыл куда-то неизвестный Дюша-предатель, его голова лопалась от долгов, обещаний и анекдотов, у него были глаза и улыбка, с ним было классно, пиво, кино, браслетик на любовь, она его так... так...
   Патлатые Дюшины друзья, чей-то день рождения, было смешно, было весело, пиво горчило, от него туманились лица, губы у Дюши были горячие, я отойду, я отойду и вернусь, сказал он. Готика навсегда! Тренькала гитара, кто-то тискал ее...
   А она отрубилась.
  Наверное, это хорошо, что она отрубилась?
  -Хорошо, - серьезно сказал Вадим.
  -Я знаю, я сама дура, - горько сказала Вика.
   Ее растолкали утром и выпроводили из квартиры - гуляй, она шаталась по городу, не узнавая ни улиц, ни домов, ни с того ни с сего ее разбирал смех, отдавая резью внизу живота, она вымокла, и где-то по пути потерялись жакет и желание жить.
   А вечером она зашла к соседке и украла ключи.
  -Понятно, - вздохнул Вадим.
   Не было звезд. Светились редкие окна. Пробегали по стенам мазки фар. Мерцая, потрескивали вывески. Город засыпал, сонно посвеченный опутавшими его электрическими цепями. В него было странно смотреть. Как в пустоту. Как в пропасть.
   Воздух казался соленым.
  -Холодно, - сказала Вика, опускаясь на унифлекс. Съежилась, обхватив колени руками.
   Вадим снял куртку, набросил девчонке на плечи.
  -Может, тебе пойти домой?
   Он не увидел, скорее, почувствовал мотание головы.
  -Не, давай посидим еще.
  -А не хватятся?
  -Я уже взрослая.
   Вадим, присев, подобрал ногу под себя.
  -Как-то грустно ты это сказала.
  -Ага. А ты можешь убить Дюшу?
  -Вик, я и спасать-то не особо умею.
  -Я же увижу его в школе...
  -Вик, - Вадим поймал в свои ладони холодные ладошки Вики, - посмотри в себя, пожалуйста: чего ты по-настоящему хочешь?
  -Не знаю.
  -А ты сильно посмотри.
   Он держал ее руки, пока они не стали теплыми.
  -Забыть, - после долгого молчания сказала Вика. - Все забыть, будто ничего не было. Ни Дюши, ни... Ты можешь так сделать?
   Вадим отнял ладони.
  -Нет.
   Девчонка пошевелилась, скрипнули рулоны.
  -Никто ничего не может.
  -Ты можешь. Сама.
  -Покажи еще, пожалуйста, фотографию, - попросила Вика.
  -В куртке, во внутреннем.
   Вадим прислонился к бортику спиной, наблюдая, как кружок света от телефонного фонарика, подрагивая, ползет по вновь извлеченному снимку.
  -Я здесь веселая, - сказала Вика.
  -Это снимала девушка, которой уже нет.
  -Почему?
  -Она погибла четырнадцатого.
  -Но фото...
  -Я знаю. Но так есть. Алька... - Вадим запнулся, зажмурился на мгновение, пережидая боль, свирепо цапнувшую сердце. - Я думаю, это от Альки. Как прощальный привет.
  -Это была твоя девушка? - тихо спросила Вика.
  -Да.
   Девчонка близко-близко нагнулась к фотографии, так, что отсвет фонарика лег на лоб, брови и переносицу.
  -Двадцать пятое...
  -Чудеса случаются, Вика. И Алька хотела, чтобы я тебя спас.
  -Я не понимаю, как так может быть.
  -Я и сам... - Вадим втянул сентябрьский воздух носом и сказал то, на что надеялся изо всех сил: - Может быть, двадцать пятого она появится и снова сделает ваши снимки. Понимаешь? Если я помогу вам всем...
   Он замолчал, чувствуя, как нелепо звучит надежда.
  -Ты думаешь, она придет двадцать пятого сюда, на крышу?
  -Но кто-то же это снял! - отчаянно сказал Вадим. - Или снимет. А кроме Альки некому.
  -А хочешь...
   Запиликавший телефон не дал Вике договорить.
  -Да, мам, - сказала она в мобильник.
   Из слабо прижатого к уху динамика донесся визгливый женский голос, срывающийся на крик.
  -Сейчас же!.. - расслышал Вадим. - Где ты? Совсем отбилась! Быстро домой! Мы тут с ума сходим! Я "валерьянку" уже и себе, и отцу твоему...
  -Мам, у меня все хорошо, - зашептала Вика. - Ну не истери, пожалуйста.
  -Истери!?
  -Мам...
   Вика отвернулась, отошла, и женский голос перестал быть слышен.
  Вадим подумал, что тринадцать лет назад телефоны были редкостью, а ему в ее возрасте и в голову бы не пришло возвращаться домой позже десяти вечера.
   Хотя, наверное, Вадимчику и это простили бы.
  Он получил ремня всего один раз, лет в шесть, когда врубил "психа", убежал во дворы, и его искали с милицией.
  -Ты извини, - подошла Вика, - мама на самом деле добрая, просто волнуется, вот и кричит.
  -Пойдешь?
  -Ага, - Темный ком куртки ткнулся ему в грудь. - Спасибо.
   Вадим поднялся, просунул руки в рукава.
  -Ну, тогда, наверное, и я пойду.
   Куртка еще хранила Викино тепло.
  Ночная крыша бугрилась непонятными наростами. То ли кожухи, то ли ящики, то ли будки выросли как грибы. Вроде ведь не было.
   Вадим запнулся о провода и едва устоял на ногах. Квадратная горловина люка мелькнула в стороне.
  -Вика, мы прошли лестницу.
  -Нам второй подъезд.
  -А-а.
  -Ой, - остановилась Вика. - Я же спросить хотела: у тебя еще много фотографий?
  -Три, - сказал Вадим.
  -Ага. Там тоже надо кого-то спасти?
  -Только на двух не совсем ясно, кого.
  -Хочешь, я тебе помогу? У меня папа жуть как любит такие вещи, все такое таинственное, мистическое.
   Вадим задумался.
  -Мне, наверное, придется по области помотаться. Если у вас есть машина...
  -Есть! - воскликнула Вика. - Только я с вами.
  -А школа?
  -Пропущу. Все равно начало учебного года. Еще можно.
   Нужный люк нашелся через минуту.
  Электрический свет лестничной площадки ударил по глазам. Вытертая плитка. Угол стены. Из верхнего мира - в нижний, подумал Вадим, спускаясь вслед за Викой.
   Замок висел на верхней перекладине.
  Вадим опустил люк, Вика подала ключи. Скрежет дужки в проушинах показался безобразно-громким.
   Вадим неожиданно представил себе любителя Мадди Уотерса, проверяющего в полдень его, Вадима, наличие на крыше. Подумает ведь, что улетел. Превратился в птицу и - фьють. Махая руками-крыльями. Легенды еще пойдут. Жалко, из подмышек ничего не выщипал.
   Вадим фыркнул.
  -Ты чего? - спросила Вика.
  -Так, ерунда. Вспомнил кое-что.
   Он подергал замок - держится.
  -Зайдешь со мной?
   Он шагнул с последней ступеньки и при свете наконец смог рассмотреть девчонку с фотографии внимательно. Глаза припухли, тушь потеками застыла на щеках, нос покраснел, блузка едва заправлена, чулки и юбка в побелке. Одна челка держится молодцом.
  -Ночь уже, - сказал Вадим. - Как на меня посмотрят?
  -Подумаешь! Ты только не говори, что я прыгнуть собиралась.
   Вадим полез в карман джинсов.
  -Подойди.
  -Чего? - огрызнулась Вика.
  -В таком виде тебе точно устроят допрос.
   Он достал квадратик платка, развернул, встряхнул, послюнявил краешек. Улыбнулся:
  -Не брезгуешь?
  -Вот еще.
   Следы косметики оттирались трудно.
  Вика морщилась, вздыхала, Вадим, присев, собирал грязь платком с симпатичного, по-детски округлого лица.
  -Халтура, конечно, но хоть что-то, - оценил он свои труды.
  -Не страшно. Так зайдешь?
  -Если не будешь представлять меня своим женихом.
   Вика, побледнев, закусила губу.
  -Не напоминай, пожалуйста, о таком, - произнесла, отвернувшись. - Не хочу помнить.
  -Извини.
   Они пошли по лестнице вниз. Пролет за пролетом, с каждой ступенькой Вика шагала все медленней, пока не остановилась совсем.
  -Знаешь, - грустно взглянула она на Вадима, - я лучше все-таки одна.
   Вадим легонько щелкнул ее по носу.
  -Само собой.
  -Эй, я тебе не ребенок! - замахнулась на него Вика, ткнула кулачком в плечо. - Я сама могу тебе щелбана...
  -Ладно, - Вадим сунул руки в карманы. - Пока, что ли?
   Девчонка кивнула.
  -Ты приходи после двенадцати. Я уговорю папу. Он вахтовик, у него сейчас отпуск. Он даже рад будет, честно.
  -На каком живешь-то?
   Вика потискала пластиковый поручень.
  -На следующем, на третьем. Пятьдесят седьмая квартира.
  -Ну, все тогда, пока.
   Вадим, застегнув куртку, спустился на площадку между третьим и вторым этажами, дождался сверху звонка в дверь, щелчка "собачки", женского возгласа: "Вика, боже мой! Тебе разве не стыдно?" и устало побрел к выходу из подъезда.
   У почтовых ящиков, когда до алого маячка магнитного замка осталось преодолеть два метра, он вдруг застыл. Ему внезапно ясно представилось: там, снаружи, Алька.
   В серых брючках, в песочного цвета плаще, белый шарф на шее. Такая, какой он видел ее в последний раз.
   Мертвая Алька.
  Вадим вздрогнул. Затаил дыхание, прислушиваясь. Тихо. Только кровь шумит в голове. С чего подумал? Ночной крышей, что ли, навеяло? Какая все-таки кинговщина лезет...
   Мысль прервалась.
  Что-то стукнуло за дверью, будто легонько переступили на каблуках. Смех, тихий, рассыпчатый. Показалось? Или на самом деле?
   Пахнуло землей и сыростью.
  Вадим стиснул зубы. Я не верю в тебя мертвую, Алька.
   Замок запиликал под пальцем. Он толкнул дверь плечом, и она распахнулась в ночь, раздерганную пятнами света.
   Скамейка. Урна. Бумажный стаканчик. Никого.
  Лишь с темной детской площадки доносятся голоса. Вон и смех тот самый. Оттуда. Сам себя пугаешь, дурак.
   Вадим поежился, нахохлился и потопал домой.
  Город спал. Вадим ему, видимо, снился в дреме, и он провожал его фонарным светом, про себя, наверное, удивляясь молодому человеку, что вслепую, пошатываясь, плетется домой по лужам, потому что тоже почти спит.
   Впрочем, чему здесь удивляться?
  Сон на то и сон. Город кажется живым существом. Асфальт под ногами - бесконечным. Ветки деревьев - вздорными охранниками.
   Нельзя! - говорят они. И р-раз! - по шее. Нельзя! И второй - по щеке, по губам.
  Вадим отмахнулся, получил в третий раз и только тогда разлепил глаза. Непонятно где, непонятно как. То есть, понятно как. Заснул на ходу.
   Он выбрался из сплетения ветвей, гадая, куда его занесло.
  Рядом глыбились дома, молодой скверик обступал облетевшими кривыми осинками, пахло несвежими продуктами, и, пройдя влево, Вадим обнаружил сетчатую загородку, а за ней - мусорный контейнер. В другой стороне нашлась тропка и вывела его к проходу между домами.
   Оказалось, он почти дошел.
  Во сне, на автомате, как какой-то лунатик. И, слава Богу, никого не встретилось ни во дворах, ни на улице, Алька хранила.
   Еле-еле Вадим поднялся на свой этаж, сквозь мутную пелену кое-как доелозил ключом в замке до возможности распахнуть дверь и, не раздеваясь, не снимая обуви, прошел в комнату и рухнул на кровать.
   Хорошо, все фото разобрал, подумалось ему.
  Затем была тьма, долгое ничто, которое вобрало его в себя и качало, качало, пока реальность не завибрировала нудным телефонным зуммером.
  -Аллё.
   Вадим кое-как нащупал трубку, приложил к уху.
  Синевато светилась комната, незашторенный край окна слепил разыгравшимся солнцем. Это сколько же сейчас?
   Казалось, минуту назад лег...
  -Аллё, - повторил он.
  -Вадим. - На том конце попытались говорить сдержанно, но сорвались на крик. - Вадим! Пришел ответ! Деньги уже на счету, нас ждут, нам зарезервировали палату!
  -Это кто?
   Трубка озадаченно примолкла.
  -Это Скобарский, - прошептала она наконец. - Вы меня помните, Вадим?
  -А-а, да, да-да, - Вадим сел на кровати. - Дмитрий Семенович, скажите, пожалуйста, который сейчас час?
  -Одиннадцать. Вы пьяны?
  -Нет. Я просто только что проснулся.
   Скобарский облегченно рассмеялся.
  -Простите, ради бога, тогда. Мчусь, лечу за билетами, понимаете?
  -Понимаю. Удачи.
  -Но двадцать пятого я вас жду, - успел добавить он.
   Одиннадцать.
  Какое-то время Вадим прислушивался к себе. Тело ныло, ныли пальцы в неснятых ботинках. Чесалась шея.
   А в душе уже второй день не было апатии.
  Хотелось дожить, доделать, дождаться двадцать пятого. Странное было чувство - чувство тревожного ожидания.
   Чувство ожидания Альки.
  Три фотоснимка. Еще три. Спасти мальчишек. Позвонить по телефону спасения. Найти человека с неудачного кадра.
   Ничего невозможного.
  Разве Алька послала бы фото, если б это было не в его силах?
   Он слабо улыбнулся. Пусть и самообман, пусть. Только ведь не совсем самообман. Есть же дата? Есть. Важно ли все остальное?
   Вадим достал фотографии.
  Они уже обтрепались. Викина была согнута пополам. На Скобарском обнаружился захватанный грязным пальцем край.
   И все же они были как родные - девчонка, чуть не шагнувшая с крыши в пустоту, Дмитрий Семенович, отчаявшийся найти деньги на операцию. Даже чумазые Вовка и Егорка казались то ли племянниками, то ли детьми близких друзей.
   Предощущение чего-то грандиозного, невероятного, да, да, возвращения Альки выстрелило Вадимом сквозь всю квартиру к двери. Дверь оказалась не закрыта с ночи. Тут он, конечно, не хомяк, тут он беспечный свинтус.
   Все равно. Все равно!
  Он задержался на кухне, присосавшись к чайнику, заскочил в туалет, а затем его вынесло, выперло на лестничную площадку, вниз, во двор, на улицу.
   Беги, живи, спасай!
  Конечно, надо еще определить, что за "...сково" такое. Матросково. Телясково. Пинское-Усково какое-нибудь. Карта нужна, вот что.
   Киоск "Роспечати" на углу зазывно пестрел обложками. Звезды кино и эстрады, рекламируя издания, улыбались прохожим.
   Вадим едва не пролетел мимо.
  -Извините, - постучал он в бликующее окошко, - у вас карта области есть?
  -Атлас автодорог подойдет? - спросила киоскерша, подавая красно-зеленую книжицу.
  -Сколько?
  -Сто двадцать.
   Вадим порылся в карманах и выковырял оставшиеся после вчерашних сосисок в тесте деньги. Две пятидесятки, несколько рублевых монет.
   Набралось.
  -Вот.
   Он сунул купленный атлас за пазуху.
  Так, теперь сесть где-нибудь, спокойно изучить. Или сразу на автовокзал? Есть же областные маршруты, наметить два или три.
   Если Алька фотографировала, то вряд ли далеко, чтобы по времени уложиться. Вика, Скобарский, мальчишки - город, деревня, потом вернуться. Все в один день. Двух-, максимум, трехчасовое удаление где-нибудь. То есть, круг километров в сто пятьдесят.
   Ноги снова вынесли Вадима на Гагарина. Желто-коричневый двор с коробкой гаража, переулок, граффити и - вот она, высотка, на крыше которой он дежурил ночью. Даже кажется уже, что этого не было. Или было не с ним. В кино.
   Зайти? Вроде договаривались.
  Пятьдесят седьмая - номер Викиной квартиры он запомнил лучше, чем номер собственной. Подъезд второй.
   Конечно, родители ей вряд ли поверили.
  Он бы и сам не поверил. В великовозрастного ухажера, скорее, поверил бы. В ночь у подружки - может быть. Но лучше уж явиться и попасть в двусмысленную (здравствуйте, я знакомый вашей дочери - да?) ситуацию, чем пообещать и подвести.
   Вадим перебежал через дорогу, протиснулся у остановки между автобусом и такси и перешел на быстрый шаг.
   Мелькнули кусты, палатка с овощами.
  Солнце стекало с окон, слепило, играло в бабье лето, люди в искристом воздухе не шагали, а плыли над листьями и тротуарами.
   Жалко, Алька не видит.
  -Ура!
   Вадима толкнули в плечо, подергали за рукав, схватили за пальцы. Джинсы. Кожаная куртка. Под курткой - топик и голый живот. Счастливая Викина физиономия - уже напротив. Челка исчезла, сменившись пробором и зачесанными за уши прядями, но помада осталась черной. То ли дань субкультуре, то ли ей так нравилось.
   Нос наморщился, в зеленых глазах - радость.
  -Пойдемте, пойдемте!
   Она повлекла его в сторону от дома.
  -Куда? - только и смог выговорить Вадим.
  -Ну, мы же не в квартире машину храним!
   Вика как ребенка повела его по дорожкам к асфальтовому "карману", в котором, окаймленные столбиками и пятнистыми тенями, стояли автомобили. "Хонда", "тойота", старенькая, баклажанного цвета "мазда".
  -Пап, вот!
   Дверца "мазды" открылась.
  Викин отец оказался плотным мужчиной, чуть пониже Вадима. Прищурился. Подал руку.
  -Александр.
  -Вадим.
   Глаза у Александра были как у дочери - зеленоватые.
  Крепкие руки. Слегка одуловатое лицо - лицо человека за сорок. Короткий бобрик светлых волос. Джинсы. Теплая рубашка. Запах табака.
   Сам Вадим пах, наверное, жутко, пропотел, спал в одежде, все мятое, но Александра его вид не смутил. Появилась-пропала складка на лбу, и все.
  -Садитесь! - Забравшаяся на заднее сиденье Вика опустила стекло. - Садитесь же! У нас время!
  -У нас время? - спросил Александр Вадима.
  -Да. Надо только определиться с маршрутом.
  -Давайте попробуем.
   Забравшись в салон, они одновременно хлопнули дверцами. Александр выключил чуть слышно болботавшее радио, посерьезнел.
  -Вичка сказала мне, что вам надо кого-то спасти. Что у вас какие-то фотографии...
   Он посмотрел Вадиму в глаза, чуть сузив веки, словно пытаясь понять, можно ли будет доверять его словам.
  -Я, Вадим, многое видел. И необъяснимое, и вполне объяснимое. Мне бы не хотелось...
  -Пап! - привстала Вика.
   Отец обернулся к дочери.
  -Погоди. Я хочу понять, были ли у тебя серьезные причины два дня не ночевать дома. Я понимаю...
  -Одну ночь я была у Катьки!
  -Все равно, - сказал он и снова повернулся к Вадиму: - Вы можете мне показать?
   Вадим кивнул.
  -Вот, - он протянул фотографию с Вовкой и Егоркой.
  -Спасибо.
   Викин родитель изучал снимок долго, задумчиво всматривался в углы, в дату, в пожарище, несколько раз недверчиво поднимал глаза на Вадима и вновь приникал к снимку.
   По лобовому стеклу, с той стороны, ползла оса, шевелила усами. Тень от близкого тополя елозила по "мазде", то затемняя салон, то открывая его солнцу.
   Сзади тихо сидела Вика.
  Вадим подумал, что ей надо сказать, чтобы восстановила челку. Иначе сходства не будет.
  -М-да-а, - протянул Александр. - Не похоже... То есть, можно придраться... И что вы думаете об этом, Вадим?
  -Будет пожар. Сегодня или завтра. Мальчишки могут сгореть.
   Вика протиснулась между сиденьями.
  -Мне дайте посмотреть.
   Александр поднес фотографию к ее глазам.
  -Смотри.
  -Пап, ты видел число? - спросила Вика. - Двадцать пятое!
  -Видел.
  -В общем, мне надо найти эту деревню, - сказал Вадим. - Там щит, но название полностью в кадр не вошло. У меня тут атлас...
   Он вынул недавнюю покупку.
  -Это незачем, - сказал Александр, снова всматриваясь в фотографию. - Я эту деревню помню.
  -Помните?
  -Ну да, - кивнул Викин отец. - Прошлой осенью мы на Веденеевские болота за клюквой не через Пряхино, по северной дороге поехали, а через Утегру и Юколу, забирая восточнее. И как раз эту деревеньку просквозили. Километров сто будет. Клюквы с того краю было!.. А там, где пожарище, вообще-то дом стоит...
   Он умолк, задумавшись.
  -А деревня? - спросил Вадим.
  -Что?
  -Не тупи, пап, - глянув на Вадима, попросила Вика.
  -Деревня? - Александр повернул ключ зажигания. - Лесково деревня называется.
   "Мазда", подрагивая, мягко выкатила из "кармана".
  Вот так, Алька, подумал Вадим. Представляешь? Ты все ближе ко мне. Или я ближе к тебе. Я буду...
   Он протолкнул вязкий ком, возникший в горле. Я скоро буду.
  Они вклинились в жидкий транспортный поток, пристроились за самосвалом, Гагарина потекла назад - школой, аллеей, зеленой крышей супермаркета.
  -Ой, пап, притормози! - крикнула Вика.
  -Зачем?
  -А пить мы в дороге что будем? А есть?
  -Резонно.
   Александр выкрутил руль, они свернули на автостоянку супермаркета, встали ближе к обратному выезду.
  -Что брать? - спросила, выпрыгивая из "мазды", Вика.
  -Что хочешь, - отец подал ей деньги. - Только в темпе, Вичка, нам туда два с половиной и обратно столько же.
  -Ясно.
   Вика скрылась за разъехавшимися магазинными дверями. Сомкнувшееся стекло чуть искривило ее фигурку. Александр проводил дочь странной улыбкой, качнул головой.
  -В кои-то веки нормально общаемся, - признался Вадиму он. - Как приеду, так дуется. Уеду - не звонит. Какая-то своя жизнь.
  -Еще повзрослеет, - сказал Вадим.
  -Ну да. Нет, она девчонка хорошая, только дурь в голове. Губы зачем-то черным...
   Вадим промолчал.
  Александр хмыкнул, постучал пальцами по рулевому колесу, произнес стесненно, словно через силу:
  -Вообще, спасибо тебе, Вадим.
  -За что?
  -За Вику, - сказал Александр. - Я же понимаю, что вы не просто так познакомились. Видимо... - он вздохнул, лицо его дрогнуло, исказилось испугавшей его мыслью. - У тебя же была и ее фотография?
   Вадим потеребил атлас, распушил страницы, уткнулся взглядом в вытертую полосу разметки перед капотом.
  -Это уже не важно.
  -Не покажешь?
  -Нет.
  -Ну да. Лучше не знать. Лучше даже...
   Александр вдруг вздрогнул всем телом. Лицо его сотряслось, сделавшись на мгновение помертвелым, почти восковым.
   Клацнули зубы.
  -Она жива, - тихо сказал Вадим. - Это главное.
  -Я знаю. Я просто представил...
  -Не надо.
  -Хэй, люди!
   Промелькнув тенью, улыбающаяся Вика плюхнулась на заднее сиденье, зашелестела пакетами.
  -Можем ехать? - спросил ее отец.
  -Ага, - кивнула Вика. - Закупилась по самое не могу. Соки, минералка, чай холодный. Чай это, кстати, мне. Потом взяла один большой пирог, с фаршем и картофелем, сказали, что свежий, и три маленьких, с ягодами. Ну, там батончики еще... шпроты...
  -Ясно. Все, не тараторь.
   "Мазда" рванула вперед.
  Покрутившись на развилках, они выехали из города. Строительный центр, пост ДПС, несколько придорожных кафешек мелькнули и пропали в шипении шин.
   Александр молчал, зыркал в зеркала, обгоняя редкие попутки. Вика сунула в уши клипсы наушников, закачала головой в такт неслышной музыке.
   Сентябрькое солнце светило в лобовое стекло, соскальзывая с него на поворотах.
  Вадим смотрел в окно. Ему было спокойно. Он думал, что они успеют обязательно, что осталось совсем немного, три снимка - не пять, у четвертого есть адрес, а, значит, с ним можно разобраться уже на месте, собственно, только с последним фото не все ясно.
   Но это тоже как-нибудь...
  Ранняя осень метила убегающие назад леса золотым и красным, столбики показывали километры, то справа, то слева выскакивали далекие и близкие пригорки, с которых глядели на дорогу крашеные бревенчатые домики. Тянулись пустые, уже убранные поля, луга с шишешками копен или с тракторами, ползущими вдоль.
   Асфальт быстро кончился.
  Дорога сузилась и завиляла, по обочинам выстроились сухие, в человеческий рост стебли борщевика. Указатели звали в Москву и в Киев, с плакатов призывали беречь лес от пожара и остерегаться лосей.
   Проехали мост с черно-белыми перилами. Под мостом лениво текла река Юкола. Вика достала пластиковую бутылку с чаем, подмигнула Вадиму в зеркало заднего вида. Фотографии шуршали в кармане.
   Он незаметно задремал, очнулся от толчка - Вика подавала бутылку:
  -Пить будешь?
  -Нет. Нет, спасибо, - Вадим подобрался, сел прямо, вытер слюну с подбородка. - Еще далеко?
  -Прилично, - сказал Александр.
   Вадим проводил взглядом километровый столбик. Сорок девятый километр. Они ехали уже час. Небо потихоньку пенилось облаками, пока с краю, пока вдалеке, но казалось, что к вечеру оно затянется сплошной пеленой и задождит.
   Вадим приоткрыл окно и, прогоняя сон, подставил глаза и лоб ветру.
  -У меня же кондиционер, - сказал Александр.
  -Да я так, - смутился Вадим.
  -Может, пирог? - спросила Вика.
  -Давай.
   Пирог был полон кисло-сладкой ягодной начинки. Вяз во рту.
  Вадим жевал, наблюдая, как впереди пылит красно-желтый автобус, как мелькают прижавшиеся к обочине фуры - одна, другая, третья. "Frendschal..." какое-то по борту. Если он правильно прочитал.
   А если там нет пожара? - подумалось ему.
  Стоит себе дом, бегают во дворе Вовка и Егорка, ни огня, ни дыма. Ничего. Не пойдешь же мальчишек отлавливать.
  -Извините, - сказал он, повернувшись к Александру, - нам, может быть, придется ждать до утра.
  -Почему?
  -Я не думаю, что мы вот так вот поспеем прямо к пожару.
  -Класс! - сообщила с заднего сидения Вика. - Давно мечтала поспать в машине.
  -Ну-ну, - отец протянул руку в ее сторону. - Дай попить.
  -Сок?
  -Минералку.
   Пил Александр мелкими глотками, не забывая подруливать.
  -Ага, а заранее мы, получается, навести шороху не можем, - раздумчиво произнес он, вернув бутылку дочери. - Потому что любое вмешательство - и нет пожара, и фотография тогда - фикция. Или идет альтернативное ветвление...
  -В другое будущее?
  -В альтернативное. Где дом и не горел.
  -Нет, - качнул головой Вадим. - Не хочу.
  -Да, это проблема. Если произойдет замещение, то еще ладно. Альтернативного меня, скажем, выдавит в третий мир. Тогда хоть какой-то баланс. Потому что третьего выдавит в четвертый, четвертого - в пятый, и так по кругу до исходного. А если я стану вторым Александром в этом мире? Неприкаянным двойником?
  -А я бы не против, - сказала Вика. - Представляете, встречусь сама с собой...
  -И будут две оторвы, - хмыкнул Александр.
  -А вот и нет! Мы бы дружили. Мы бы...
   Вика осеклась - ей, наверное, подумалось, что альтернативную Вику перед прыжком некому бы было остановить.
  -Так что "мы бы"? - весело спросил Александр.
  -Ничего, блин! - резко ответила отцу Вика.
   Александр поиграл желваками, но при Вадиме устраивать дочери головомойку не стал. Сощурился, включил радио.
   На небольшой скорости они пылили по грунтовке еще час.
  Вадим боролся со сладостью на зубах и дремотой. Задумчивая Вика, подобрав ноги, смотрела в боковое окно. Деревеньки провожали их перечеркнутыми названиями: Коровино, Пушная Горка, Семеновка.
   В груди у Вадима медленно разгоралось беспокойство. Он разглядывал небо над дорогой, над деревьями, выискивая на закипающей облаками сини дымный след пожара. Не было. Слава Богу, не было еще.
  -Скоро уже, - сказал Александр.
   С первыми каплями дождя они подъехали к Лесково.
  Щит Вадим узнал сразу. По "...сково". По загнутому нижнему углу. Прячущаяся за щитом колонка тоже была как на фотографии: пыльная, ржавая, с выдолбленным водой углублением у основания.
   "Мазда" сползла на обочину, правым крылом подмяв густые заросли крапивы.
  -А вот и дом, - сказала Вика.
   Капли усеяли лобовое стекло, и Александр включил "дворники".
  Дом был обшит "вагонкой", покрашенной в зеленый цвет. Ряд узких окон, шиферная крыша, дощатая дверь, крыльцо.
   Прямоугольник почтового ящика.
  В стороне, за низеньким забором - навес с поленницей и выглядывающая из смородиновых кустов будка сортира.
   "Дворники" размазывали влагу по стеклу, и дом, казалось, всякий раз с их движением вырастал заново, четким, вещественным, не горевшим.
  -Ну что, будем сидеть пока? - спросил Александр.
  -Может, дождем потушит? - притиснулась к передним сиденьям Вика.
  -Да какой тут дождь. Через полчаса кончится. Облака светлые.
   По дороге впереди везли флягу на тачке. Промчался мальчишка на велосипеде. Женщина, придерживая платок, прошла в направлении продуктового магазина.
  -Извини, Вадим, - признался Александр, - дураком себя чувствую. Не в упрек. Как-то вот со стороны...
   Он дернул плечом.
  Вика сзади опустила боковое стекло на полную. Стали слышны шорох дождя, собачий лай, громыхание фляги.
  -Я думаю, надо просто подождать, - сказал Вадим.
   В доме зажглось окошко. Дальше по улице осветился фонарный столб.
  Пожилой мужчина, слегка покачиваясь, прошел мимо автомобиля, схватился за забор, кое-как добрел до калитки. Скрылся.
  -Эй, вы перекусывать будете? - спросила Вика.
  -Давай.
   Александр принял из ее рук пакет.
  -Мне только попить, - сказал Вадим и получил полулитровую бутылку минеральной воды.
  -А я, как хотите, но ударю по пирогу, - сказал Александр.
   Он остановил "дворники".
  Тренькало радио. Крапал дождь. Вокруг темнело, несмотря на то, что до вечера было еще далеко. За стеклом перед Вадимом подрагивали мокрые крапивные листья.
   Вика жевала "марс". Ее отец отламывал куски от пирога и запивал их соком.
  -Вкуснота!
  -Эй! - Какая-то старуха остановилась рядом. - Вы что здесь делаете?
  -Отдыхаем.
   Александр приоткрыл дверцу. Старуха заглянула в салон.
  -Отдыхаете? - неуверенно произнесла она.
   Морщинистый рот сложился подковкой. Глаза в несколько секунд зафиксировали наши лица. Не пьяные, не бандиты. Девчонка не связана. Может и не врут, мало ли.
  -Ну, отдыхайте, отдыхайте.
   Старуха, отойдя, махнула рукой. Заковыляла, припадая на левую ногу, в кофте, в простенькой юбке, с непокрытой седой головой.
  -Ну, первую проверку прошли, - сказал Александр.
   Вадим отвернулся.
  Мама, наверное, также ковыляла к своему домику. Урод! Хомяк! Хомяк и урод. Что ж ты раньше-то...
   Кругом виноват. И перед Алькой. И перед родитеями. Стыдно. Помирать собрался. Жизни хватит исправить?
  -Пап, я выйду? - спросила Вика.
  -Куда?
  -В кустики!
  -Зонт возьми. Вымокнешь.
  -Да блин, зачем? - Вика выскочила наружу, но не преминула язвительно добавить: - Представь, пап, я в кустиках с зонтиком. Ага?
   Александр посмотрел, как она сходит с дороги, раздвигает ивняк.
  Из дома выбежал мальчишка в майке и трусиках, проскакал по тропке к калитке, затем обратно, вытянув руки к небу.
   Кажется, Вовка, младший.
  -Надо установить дежурство, - сказал Вадим.
   Тарахтя, в деревню проехал трактор, на прицепе опасно покачивалась гора свежескошенной травы.
  -Если до следующего полудня ничего не произойдет, то мы поедем обратно. - Александр отряхнул ладони от крошек. - Без обид, Вадим, хорошо?
  -Я все равно останусь.
  -Кроссворды, что-нибудь погадать есть?
  -Только атлас.
  -А мне чем бы голову занять. Привык уже, когда в дороге... Кажется, у меня даже был тут журнальчик...
   Александр пошарил у двери, отщелкнул бардачок, выловил какую-то бумажку.
  -Не то.
   Сзади хлопнула дверца.
  -А вот и я, - Вика махнула рукой в зеркальце заднего вида.
  -Ладно, - Александр бросил поиски. - Я тоже что ли схожу в кустики.
  -Пап, зонтик возьми! - крикнула ему дочь.
   Вадим тоже вылез бы, но подступающая стеной крапива отбила желание.
  Потом они играли в города, ходили к колонке наполнить водой пустые бутылки, смотрели на дом, на хмурое небо, слушали радио. Вика спела им последнее из эстрадного. (Кошмар, что сделалось с эстрадой!). Александр с Вадимом в два голоса подпели Боярскому. Пара-пара-порадуемся... Затем Александр показал на карте выход на клюквенные болота, а Вадим достал непонятную фотографию с плечом, и они втроем обсудили ее: Вика до хрипа убеждала их, что это снимок призрака, Александр сказал, что для поиска каких-нибудь подсказок снимок надо увеличить, может на стенах или на подоконнике обнаружится надпись, а вообще на подушке, похоже, клеймо, и, вполне возможно, что она больничная. Вика сказала, что призрак и больница очень даже сочетаются, а Вадим согласился.
  -Вадим, - наклонилась к нему Алька, - так все и проспишь.
   Черт!
  Он несильно стукнулся лбом о стекло, разлепил глаза. Александр, подавшись вперед, висел на ремне. Посапывал. Вика дрыхла, задрав ноги на спинку сиденья. Как у нее так получалось? Автомобильные часы показывали едва заполночь.
   Вот тебе и дежурство.
  Горькая сентябрьская ночь была сера. Это в городе мрак копился в переулках, густел между домами, а здесь, на просторе, он растекался бледными разводами.
   Дом темнел на фоне какого-то слегка желтоватого неба.
  Вадим потер щеки, подвигал ногами, покрутил шеей, осторожно приоткрыл окно. Дождь кончился. Но, кажется, было сыро.
   Чуть слышно шелестела крапива.
  Деревня спала. Не светилось ни одного окна. Даже фонарь не горел.
   Вадим принюхался - вроде дымом тянет. Он прилег на "торпеду", разглядывая дом. Ничего. Может, дальше по улице? На снимке пожарища не особо видно, что там в стороне, Вовка да Егорка в фокусе.
   Он пропустил момент, когда огонь вдруг выхлестнул из-за стены. Багрово-черный, хищный, он облизал "вагонку" и утянулся обратно за стену.
   Сердце ухнуло в бездну. Вадим рванул дверцу, одновременно пихнув кулаком Александра.
  -Горит! Горит!
   Александр забился на ремне. Со звонким щелчком отлетела пряжка.
  -Где? Ах ты ж мать!
   Из-под крыши дома пыхнуло черным дымом, языки огня заплясали наверху, снова показались сбоку. Какая-то еще тень ходила там, за забором, взмахивая руками.
  -Вичка! - Александр перегнулся на заднее сиденье и растормошил дочь. - Просыпайся. Пожар!
  -Что?
   Бледное, заспанное лицо Вики смотрело одним глазом. Волосы торчали в разные стороны.
  -Вика! - нагнулся в салон Вадим. - Беги по деревне, стучись в дома, поднимай людей. С ведрами, с лопатами. Поняла?
   Кивка уже не увидел - бросился к забору, перемахнул его, влетел в какие-то колючие кусты (крыжовник?), расцарапав руки и щеку.
   Тень заступила дорогу. Заворчала пьяно, полезла пятернями в глаза.
  -К-куда? Ты ш-то-о...
   Плотная, нестойкая фигура в телогрейке, пахнущая землей и бензином. Пропитой, хриплый голос. Всплыло, приблизилось лицо.
   Желтое, как гнойник.
  -Пожар! - крикнул в него Вадим.
   Лицо обрадовалось.
  -И пра-а. Всех их... Пусть горят! Всю жизнь мне!..
  -Придурок!
   Вадим отцепил чужие пальцы.
  -К-куда?
   Пьяный попытался съездить ему по челюсти, но промахнулся.
  Вадим отпихнул его в сторону, и человек рухнул в кусты, завозился там, глухо матерясь. Александр возник рядом.
  -Бьем окна?
  -Сначала дверь.
  -Вика?
  -Побежала. Ничего, всех разбудит, у меня боевая дочка.
   Они поднялись на крыльцо.
  Дверь была заперта. Вадим подергал, наддал плечом. Затем в нее стукнулся Александр. Наверху трешало и клокотало. Лопался, разлетался шрапнелью шифер. Огонь шумел, жрал дерево совсем рядом. Красно-рыжие отсветы плясали на грядках.
   В доме было тихо.
  -Вовка! Егорка! - закричал Вадим.
  -Сейчас у многих газовые баллоны, - сказал Александр. - Не дай бог рванет.
   Они переглянулись и ударили в дверь вместе.
  Тупая боль растеклась по спине, какая-то железячка зло царапнула бицепс. С той стороны звякнул крючок, но дверь не открылась.
   Словно в ответ сбоку, сверху дохнуло таким жаром, что Вадиму показалось, будто он горит сам. Он свалился с крыльца в траву. Александр сполз по ступенькам.
  -Черт!
   Он закашлялся.
  -А ну пошли, су-у-уки!
   Откуда-то из кустов, едва Вадим сумел подняться, надвинулась фигура, и вместе с "суками" прилетел дрын, ударил в плечо, вскользь задев ухо и за ухом.
   В глазах тут же брызнули искры (или это от пожара?), в голове зашумело, слова разделились на звуки, на долгие и медленные гласные.
   Второй удар он удачно пропустил над собой - ноги, не удержав, подломились.
  -Су-уки! Убью!
   Мужик снова взмахнул дрыном. Пола телогрейки взвилась вороньим крылом.
  Вадим выставил руку, понимая, что это вряд ли его спасет. Ну, пусть хоть рука, подумал. Рука - дело наживное.
   Эх, Алька, буду я в гипсе...
  Дрын неожиданно бухнул в землю, а мужик, удивленно хрюкнув, повалился желтым лицом в истоптанные грядки.
  -Нет, паскуда какая!
   Александр отбросил полено и на всякий случай добавил уроду ногой.
  Вадим поднялся. С улицы летел звон. Кажется, били в рельс. От ближних домов уже бежали, белели платками да рубахами.
   Дым валил в небо.
  -Ухо в крови, - сообщил Александр.
  -Пофиг.
   К двери было уже не подойти.
  Горела "вагонка". Горело внутри, обугливая дверные доски.
  -Вовка! Егорка!
   Вадим подобрал дрын и со второй попытки (с первой попал в раму) выбил им окно. Посыпалось стекло. Серый дым потек наружу.
  -Вовка!
   Ему показалось, детский голос крикнул в ответ.
  -Подсади, - попросил он Александра.
   Тот приник к стене под окном, морщась от пламени, клокочущего в затылок, сложил замком ладони.
  -Ну!
   Вадим поймал опору подошвой ботинка.
  Сзади, повалив забор, растекались по участку люди, кто-то звенел ведрами, кто-то набрасывал в пламя траву и песок. Кто-то причитал:
  -Ой, дети там, дети!
  -В цепочку! - взревывал зычный голос. - В цепочку до колонки!
   Огонь гудел и стрелял искрами.
  Вадим подтянулся до окна, тут же изрезал пальцы и сразу забыл о них. Дым ел глаза. Кроме сполохов огня и смутных очертаний мебели ничего видно не было.
  -Вовка! Егорка! - крикнул Вадим.
  -Дяденька!
   Испуганное детское лицо мелькнуло в дыму.
  -Иди сюда!
  -Егорка не идет, плачет.
  -Я его сам сейчас!
   Дом гудел и трещал. И, кажется, качался. Жар наплывал волнами. Вадим отворачивал лицо и дышал улицей. Внизу переступал под его весом Александр.
   Построившаяся людская цепочка опрокидывала на стены ведро за ведром. К окнам с другой стороны поставили лестницу и с матами отступили, когда полыхнуло и там.
  -Вовка! - снова крикнул Вадим.
  -Да.
  -Где ты?
  -Здесь, дяденька.
  -Черт!
   Вадим поморгал. Скорее наощупь он нашел подошедшего к окну мальчишку и, схватив за лямки майки, выдернул его наружу.
  -Саня.
  -Принимаю.
   Вадим опустил Вовку в протянутые руки. Взглянул - рядом топталась Вика.
  -Вик, мальчишку бы в салон...
  -Ага, - кивнула девчонка.
   В доме что-то рухнуло.
  -Там Егорка и мама! - крикнул Вовка.
  -Сейчас.
   Вадим подышал, помотал головой, словно надеясь отогнать приставучий дым. А затем с Александрова плеча перевалился в окно.
  -Егорка!
   Огонь полз по стенам, по стареньким обоям, лизал пол.
  Вадим уткнулся коленом в спинку кровати, перешагнул, не дыша. Сколько там можно, минуту, две? Вряд ли больше.
   Закурилась дымными волосками куртка.
  Кое-как нашелся проем, тумбочку в сторону, темно, жарко, ох, воды бы.
  -Егор... кха...
   Он закашлялся.
  Ага, окно. Вадим разбил его локтем, глотнул свежего воздуха. Сгорю, блин. Глаза слезились. Черт тут разглядишь. Какая-то добрая душа плеснула в окно из ведра. Чуть полегче.
   Волосы словно бы запеклись.
  Вадим шагнул через провалившиеся полы, через огонь, к почерневшему печному боку.
  -Егорка!
   Он не увидел, он наткнулся, едва не наступил на безвольно лежащее детское тельце.
  -Ах ты ж!
   Рядом, завернувшаяся в одеяло, косо сидела женщина. Вроде живая.
  Вадим поднял и прижал к себе мальчишку, вздернул вверх женщину - откуда только силы взялись.
  -Пошли, пошли!
   За спиной трещало и обваливалось дерево, ревел огонь. Женщина плелась еле-еле. Вадим обернулся, подтянул ее к себе, потерял вдруг ориентацию.
   В горло набилось ежиков, и они драли его иголками.
  Дым, огонь. Подышать бы. Вадим ткнулся в стену, в другую. Вроде небольшой дом-то. Женщина упала, он чуть ли не пинками заставил ее подняться.
   Мы еще можем, мы еще фотографию...
  Вспыхнул край одеяла, и Вадим сбросил его с женщины. Под одеялом на женщине оказалась ночнушка. Куда идти? Куда?!
   Дернул рукой мальчишка. Это хорошо. Это совсем замечательно. Гадство, где окно? Понятно, где-то в дыму.
   Он почти отчаялся. Жутко пекло спину. Кусало.
  Что-то грянуло в стороне, женщина повалилась кулем, застонала:
  -Не хочу! Ой, не хочу!
   Ее грязные полные ноги заскребли по полу.
  -Встать! - выкашлял Вадим. - Встать!
   И увидел вдруг Альку.
  Даже остолбенел. Блин, подумал, а мы тут горим. А затем пошел к ней, на нее, в дым, с Егоркой на плече и его матерью волоком. Шаг, другой. Третий.
   Окно, господи, окно!
  Окно вылепилось, как в жизни не бывает. Узкое, да, не то, в какое он влез, но, похоже, то, которое он высадил по пути.
   И хорошо. Вадим уже еле стоял.
  -Сюда, - он высунул в окно Егорку. - Эй.
   К черту огонь.
  Чьи-то руки потянули мальчишку вниз. Кто-то с лицом, черным от сажи, прикрываясь от жара ладонью, подтаскивал лестницу.
  -Здесь еще... здесь...
   Вадим, поднатужившись, приподнял к оконному проему женщину. Она уже была без сознания, тело стало податливым и тяжелым. Кое-как он забросил ее на подоконник. Верхнюю половину придержать, господи, только бы не застряла, пухлую руку согнуть, протолкнуть за головой, за плечами, уткнуться лбом в обгорелую ткань.
   Упадет, шею свернет.
  Кажется, он на секунду вырубился. Я еще здесь? Да, я еще здесь. Горю.
   Несколько мгновений Вадим недоуменно смотрел на горящий рукав куртки. Странно, не больно. Так, покалывает...
   Женщина вдруг исчезла из окна.
  Упала? Куда? Он сполз на пол. Черт, все куда-то падают. Пропадают. Как Алька. Как родители. Их, понятно, сразу на небо.
   А Вадима-хомяка?
  Он вдруг почувствовал, что его тоже тянет вверх, вверх, через какие-то острые углы, через дымную реку.
   Неужели? Тогда, конечно... Жалко, что еще два снимка...
  Залп холодной, ледяной воды в грудь, в лицо обжег почище огня. Вадим содрогнулся, съежился и открыл глаза.
   Странно как-то на небе встречают. Всех так?
  -Жив? - склонился к нему Александр.
   Пальцы черные, шея черная, щеки и лоб черные. Зубы белые. Афроамериканец. С ведром.
  -Жив.
  -Ну и славно.
  -А Егорка?
  -Фельдшерица откачала. Так что живой. Встанешь?
  -Посижу.
   Вадим привел себя в сидячее состояние.
  Дом распадался. Его уже не тушили. Провалилась крыша, огонь рвался вверх, выжигая все изнутри. Пожарная машина приткнулась бампером к чужому забору и проливала соседские крыши.
   Летели и гасли искры.
  Люди стояли, переговаривались, курили. Блестели кинутые в траву лопаты.
  -Петр, сучонок, поджог, - услышал Вадим. - Обещался, обещался, сделал.
  -Хорошо, туристам не спалось, - сказал другой голос. - Так бы и Настька, и дети ее...
  -Вот же судьба у бабы...
   Александр присел рядом, оттирая руки клоком травы.
  -Слышишь, турист? А ведь спас ты мальчишек! Понимаешь, спас! Случилось! Если бы сам не видел...
   Вадим кивнул.
  Лег снова. Покалывало спину, затылок, спалил там все, наверное, кожу, волосы, волдыри пойдут с пятирублевик. Куртку, конечно, тоже, вусмерть.
   Желто-серое небо с черным языком дыма наливалось рассветом, будто флюсом, с одного бока.
  А все же хорошо. Вадим почувствовал, как разползаются в улыбке губы. Живы. Мальчишки живы, Алька. Живы - и все. Потому что иначе было бы не правильно. Иначе бы... А они живы! Живы!
   Мир распух, оплыл и лопнул.
  -Чего ревешь? - спросил Александр.
  -Так, - Вадим провел по глазам ладонью. - Какое сегодня?
  -Двадцать четвертое уже.
  -У меня осталось мало времени.
   Он поднялся, морщась от жжения в спине.
  -Погоди, - сказал Александр, - сначала мы тебя в медпункт...
   Фельдшерица, немолодая, с бульдожьим лицом и добрыми глазами, долго охала, потом долго мазала чем-то пахучим Вадиму шею, спину, правое предплечье и всю правую ногу - от ягодицы до пятки. Вам, молодой человек, сильно повезло, волосы отрастут, глаза поправятся, а вот спина и бедро будут чесаться, я вас сейчас перебинтую и не возражайте, не по возрасту вам возражать...
   Вадим не возражал.
  Фельдшерица белой тенью сновала к нему от шкафчика с медикаментами. Позвякивали склянки. Менялись пластиковые палочки. Спину холодило. В окно заглядывали выпроваженные Вика с отцом. Поддерживали.
   Затем была "мазда" и остатки сока.
  Пожарище еще дымило. Торчала печная труба. Мальчишек забрала тетка, живущая через два дома дальше по улице, а мать их увезла "скорая" - она серьезно надышалась угарным газом.
   Александр с Вадимом кое-как отмылись на колонке. Деревенские принесли жареную курицу, огурцов, хлеба. Вика тут же набила всем этим рот.
  -Фовофо у фас пофуфийос!
   Она довольно щурилась и шмыгала носом. Жареное крылышко в одной руке, кружок огурца - в другой, от грязной манжеты - длинный ус до самого уха и косая черточка на подбородке.
   Вадим фыркнул. Вика была неподражаема.
  Александр повернул зеркало, чтобы она увидела саму себя.
  -Ага, госпожа Дартаньян. Фовофо.
   Вика захохотала.
  Крошки полетели во все стороны.
   К городу подъехали часов в одиннадцать.
  Всю дорогу Вадим дремал. На него напало некое оцепенение, не хотелось ни думать, ни двигаться. Только где-то внутри жило: больше половины сделано.
   Больше половины, Алька.
  Сентябрь несся мимо, пах, писал трепетные послания на деревьях. Иероглифы? Клинопись? Графическое, цветовое письмо? Вадиму было не понятно, Вадиму было все равно. Бинты стягивали грудь.
  -Тебя докуда? - спросил Александр, когда они уже миновали пост ДПС перед въездом в город.
  -До Грибоедова, если можно.
  -А там?
  -Там я сам.
   Вадим нащупал в кармане сырые, щедро политые снимки. Выковырял, отлепил нужный. Потряс, подсушивая. Смазанный рекламный щит. Грибоедова, 13. Телефон спасения. Вроде бы все просто. Наверное, по этому адресу кому-то срочно понадобится телефон. Вопрос жизни и смерти. Вопрос жизни.
   И ему надо быть там.
  -Черт! - Вадим не удержался от возгласа, мельком поймав в зеркале свое отражение.
  -Что?
   Александр притормозил на светофоре.
  Пешеходы пестрой цепочкой прошли перед капотом. Две девчонки в рекламных блузках и юбках под новый "дирол" перебежали уже на красный.
  -Без грима, в любой ужастик, - Вадим потер щеку. - Ни фига не отмылось. Ссадины, ухо, брови нет. Глаза красные.
  -Вампирьи.
   Александр бикнул подрезавшей "Ниве".
  Они проехали открытый овощной рынок, по субботнему дню полный продавцов и приценивающихся покупателей.
  -Куртку, рубашку, брюки вообще выкинуть и забыть.
  -Это да, - кивнул Александр. - У меня в багажнике есть рабочий полукомбинезон, спецовка, можешь одеть их. Они новые.
  -Спасибо.
   "Мазда" свернула в переулок, затем через арку вырвалась на простор проспекта с трамвайной двуколейкой.
   Вика спала на заднем сиденьи, все с той же бородкой и усом из сажи. Вадим улыбнулся. Александр посмотрел на дочь.
  -Устала.
   Он высадил Вадима на четной стороне Грибоедова, передал пакет с одеждой, они пожали друг другу руки.
  -Если что... - сказал Александр.
  -То у меня есть ваш адрес, - сказал Вадим.
   "Мазда" мигнула на прощанье поворотником.
  Переодеться было негде. Пришлось полукомбинезон натягивать прямо на брюки, косясь на понатыканные тут и там окна. Благо, крой был свободный.
   А вот куртка нашла заслуженный покой в мусорном контейнере.
  Вадим переложил телефон и снимки в спецовку. Рубашку снимать не стал.
   Улица Грибоедова по нечетной стороне имела дома под номерами одиннадцать и пятнадцать - пятиэтажку с подновленным розовым фасадом и унылую четырехэтажку без особых примет. Там, где по логике полагалось быть номеру тринадцатому, зияла узкая щель.
   Вадим не удивился.
  Он перешел улицу и по щели, обдирая многострадальные лопатки, протиснулся во внутренние дворы. Клумбы, сирень и рябина. Зеленые лавочки. У железного гаража мальчишки, класс четвертый-пятый, играли в мяч.
  -Эй, ребята, - окликнул их Вадим, - а тринадцатый дом где?
   Мальчишки показали в разные стороны.
  Вадим сказал: "Ясно" и окунулся в нагромождения пристроек, сараюшек и кирпичных, непонятно что огораживающих стен.
   Небольшой двухэтажный домик оказался одиннадцатым-а. По тропке от него Вадим добрался до одиннадцатого-б, деревянного домика на четыре квартиры с одним подъездом. Даже удивился: разве такие еще остались? Куцая, в шесть лип, аллейка вывела его к раскопу, на дне которого темнела свежей сваркой труба. Ни досок, ни лестницы через раскоп никто перекинуть не удосужился. Вадим повернул в обход.
   Силуэты привычных многоэтажек стыли в отдалении.
  Он никогда здесь не был. Ящики, старенький, горбатый "москвич" на эстакаде, вентиляционная башенка, длинный склад под шиферной крышей, изогнутый буквой "г" и выкрашенный в бордо. Номера на складе не было.
   Наверное, одиннадцать-в.
  Людей нет. То ли от дыма, въевшегося в глаза, то ли от усталости Вадиму казалось, что окружающее подергивается рябью, будто лошадиный круп, отгоняющий слепня.
   Тр-р-р - прокатывается дрожь, волной вздымая асфальт, стуча досками и пощелкивая щебенкой. Шуршит, опадая, пыль с домов. Перехватывает дыхание. Тр-р-р - дрожь спешит обратно, качая небо и липы.
   И кто слепень? Кого тут пытаются сбросить со шкуры мира? Неужели его? Неправда ваша, я - хомяк.
   Боль куснула правую, обожженую ногу так, что он невольно захромал.
  За складом тоже все было перекопано, узкая полоска земли тянулась вдоль складской стены компромиссом между нуждами пешеходов и потребностями коммунальных служб. Бетонное крыльцо склада, поперек тропки обрывающееся прямо в траншею, видимо, являло собой третью заинтересованную сторону.
   Вадим забрался на ступеньку и, наверное, в своих поисках прошел бы дальше, но глаз зацепился за плеснувший под порывом ветра листок. На листке карандашом, с проколами от того, что бумагу держали на весу, было написано: "Открыто". А сантиметров на тридцать выше обшарпанная табличка извещала, что склад тоже является частью улицы Грибоедова и имеет свой номер. Не одиннадцатый-в, -г или -я.
   Тринадцатый.
  Ну, вот, подумал Вадим и взялся за простенькую пластиковую ручку. Останется пятое фото. А дальше, Алька? Ты вернешься?
   Внутри было пусто.
  Пыльный бетонный пол, столбы, заведенные под крышу через равные промежутки, низкие лампы в кожухах на шнурах. Лампы светили строго вниз, желтые конусы света упирались в пол, а наверху угадывались перекрещивающиеся металлические фермы. Там копилась тьма.
   Вадим без труда достал до лампы ладонью.
  -Проходите сюда, - услышал он.
   В коротком отростке склада обнаружился стол на ножке и коричневый кожаный диван. С дивана поднялся высокий, за два метра, человек в плаще и изобразил короткий пригласительный жест.
  -Я не знаю, по адресу ли... - произнес Вадим.
  -По адресу.
   В голосе человека была спокойная уверенность. Он терпеливо дождался, пока Вадим подойдет. Из-за низких ламп лица его не было видно.
  -Носитель, - протянул он узкую белую ладонь.
  -Что? - спросил Вадим.
  -Посредством чего вы узнали об этом адресе?
  -На фотографии...
  -Дайте.
   Вадим достал снимок.
  -Она немножко...
  -Неважно. Давайте все, - высокий человек едва заметно, движением пальца указал на карман спецовки, где лежали остальные снимки.
  -Там одна непонятная, я не понял...
   Человек цокнул языком.
  -Я разберусь.
   Вадим сложил слипшиеся снимки в чужую ладонь.
  Человек повернулся к нему боком, разместил фотографии на столе, над каждой подержал пальцы, словно грея. Несколько секунд было тихо, затем Вадим расслышал смешок.
  -Пятая вам и не нужна.
  -Почему?
   Человек пропустил вопрос мимо ушей.
  Одну за другой он разорвал фотографии пополам, потом умял их в ком и убрал в карман плаща.
  -Десять дней.
  -Что?
  -Десять дней, - повторил человек, все также оставаясь лицом в тени. - Да или нет?
   Вадим вздрогнул - в голосе проскользнула едва сдерживаемая ярость.
  -Да.
   Человек сказал мягче:
  -Тогда звони.
   И отодвинулся, открывая висящий на стене телефон.
  -Кому? - спросил Вадим.
  -Тебе лучше знать.
  -Но я...
   Вадим почувствовал неудовольствие человека и замолчал.
  На телефоне не было ни кнопок, ни диска. Матовый черный прямоугольник со сглаженными углами. И трубка.
   Звонить? Как звонить? Кому звонить? Разве у него есть кому звонить? Здесь наверняка не предоставляют связи с тем светом. Или предоставляют?
   Он взял трубку, повертел, приложил к уху.
  Квакали себе короткие гудки, квакали, и вдруг пошел длинный тон соединения. Ту-у-у...
  -Алло? - сказала трубка.
   Голос он помнил. Сердце помнило.
  Хрипловатый, раздраженный. Когда ссорились...
  -Алька!!! - не веря, заорал Вадим, затылком ощущая, как недовольно морщится от крика человек за его спиной. - Алька, это ты?
  -Блин, Вадим, - сказала Алька. - Кто еще? Это мой номер.
   Горло стиснуло.
  -Алька, - зашептал Вадим, - Алечка, вернись, пожалуйста! Ты слышишь? Вернись.
  -Ты серьезно? То прогонял-прогонял...
   Вадим уткнулся лбом в стену.
  -Прости меня. Алька.
  -Ну, я даже...
   В трубку внезапно ворвался резко наплывший рев двигателя, жалобный визг покрышек, звук бьющего стекла, еще какие-то звуки - шипение, скрип, какое-то бульканье.
   Затем стало тихо. Тихо и страшно.
  Это прошлое, обмирая, понял Вадим. Это тогда. Это - тот самый день. Я звоню в четырнадцатое сентября.
   Алька там сейчас умирает. Снова.
  -Алька...
   Тишина.
  -Алька! - крикнул он, не надеясь дозваться.
  -Блин, Вадька, - ожила трубка, - тут какой-то сумасшедший ездюк...
  -Все.
   Высокий человек прижал рычажки ладонью.
  Алькин голос потух. В трубке зашипели помехи.
  -Погодите, - растерянно произнес Вадим, - это же важно...
  -Все, - твердо повторил человек.
  -И что теперь?
   Человек, казалось, задумался.
  -Теперь? Возвращайся домой. Настройка... скоро произойдет.
  -Но...
   Стукнула дверь, и Вадим обнаружил, что стоит на крыльце, а ступеньки ведут в траншею. Пальцы высокого человека, казалось, все еще жмут плечо.
   Я слышал Альку. Я слышал. По-настоящему. Я не сплю. Это значит - все? Пятая не нужна? И я могу...
   Прихрамывая, он сошел на полоску земли.
  Домой? Конечно же, домой! Если Алька... Господи, если Алька!.. Не думать! Не спугнуть! Ведь чудо же, нет? Телефон спасения - чудо, звонок - чудо. Фотографии! Можно же надеяться на еще одно?
   Вадим заторопился.
  Алька! Раскачивались дома и липы, ходуном ходила земля. Мир, похоже, предпринял новую попытку сбросить его с себя, накатывал слева и справа, толкал в спину, грозя захлестнуть, накрыть, выкинуть. Солнце бродило по небу, свихнувшись, кругами. По часовой и против. Трещал, выламываясь, асфальт. Гнилым золотом осыпались листья. Воздух приобрел удушливую сладость, забился в горло.
   Где же горечь?
  Вадима то прижимало к тропе, то подбрасывало вверх, ветер хлестал его по щекам, а песок искорками колол глаза.
   В конце концов, мир застонал, скорчился и раздался в стороны, а Вадим удивленно остановился между двумя одинаковыми гаражами с одинаковыми потеками ржавчины. У двух одинаковых ворот лежали шины-двойники, у двух идентичных горок щебня валялись мятые алюминевые близнецы из-под колы.
   Раздвоенность не исчезла даже когда Вадим мотнул головой.
  Несколько шагов. Две канавы, четыре контейнера, две полуразвалившихся стены, две эстакады. Правда, с эстакадами не все было гладко - на одной вместо горбатого "москвича" стояли "жигули".
   Странно. Будто две версии мира. Почти не отличимые, но все же разные. С Алькой и без Альки? Или это и есть настройка?
   Вдалеке подрагивали силуты одинаковых высоток.
  Все равно, домой, домой! Вадим заковылял между двойниками. Десять метров по тонкой разделительной линии. Двадцать. Одиннадцатый-б. Одиннадцатый-а. Замаячила площадка с мальчишками и зеркальное ее отражение, замаячила щель. Одна.
   В спину неожиданно дохнуло холодом.
  Вадим обернулся, и на его глазах со звуком лопающегося мыльного пузыря слиплись липы, слиплись два гаража в один, слиплась тропа и камни, и одуванчики, и облака, и листья, и доски, и надписи, и сам свет.
   Хлоп. Хлоп. Хлоп. Все ближе и ближе.
  В хлопках чувствовалась неотвратимость. Хлоп. Две канавы в десяти метрах сложились в одну. А одного его во что сложит? В ничто?
   Вадим побежал.
  Он почти успел добраться до площадки, когда очередной хлопок произошел впереди, два железобетонных столба стремительно соединились в один, и этот, единственный, выступил ему навстречу - ни свернуть, ни затормозить.
   Удар пришелся в скулу и в грудь. Влет.
  Воздух вышибло из легких, резко дернуло глаз, боль сверкнула молнией. Вадим упал. Но прежде, чем потерять сознание, услышал, как над ним, будто издалека, говорят мальчишки.
  -Ух ты, - сказал один, - мужик в столб, с разбегу! Видел?
  -Не-а, - ответил второй.
  -И я, блин, не снял...
  
  -Он просыпается?
  -Кажется, да.
   Голоса были тихие, на грани слышимости. Голоса проникали сквозь пленку забытья и тянули его из вязкой, тесной, ограниченной темноты.
   Один голос он, кажется, когда-то знал.
  -Смотрите, у него глаз!
  -Девушка, вы бы убрали фотоаппарат.
  -Я хочу снять момент пробуждения.
  -Что?
   Вадим рванулся из темноты и из постели. Всколоченный, перебинтованный, с левой, упрятанной в гипс рукой.
  -Алька!
  -Блин, кадр мне испортил.
  -Алька.
   Он облапил Альку, неуклюже, как смог, прижал к себе. Вот она, господи, вот она, рядом. Живая. Теплая. С "Никоном", больно упершимся в живот. Пахнущая горьким сентябрем и чем-то весенне-цветочным. В джинсах и толстом сером свитере. Том самом, с белыми галочками.
   Живая.
  Ему сделалось так хорошо, так светло и спокойно, что он едва не поверил, что это сон. Жалко, если бы это был сон.
  -Ущипни меня, - попросил он Альку.
  -Так? - отстранившись, Алька ущипнула гипс.
  -Нет, по-настоящему.
  -Пожалуйста. - Щеку куснуло. - Доволен?
  -И поцелуй.
   Серые Алькины глаза сощурились.
  -Десять дней бегал, а теперь целуй тебя, да? Помнишь, ты позвонил? Меня тогда еще какой-то идиот...
  -Десять? - выдохнул Вадим.
  -Да!
   И Алька, железная Алька, которая могла загнуть трехэтажный, шмыгнула красным носом.
  А затем упала ему на перебинтованное сердце, уткнулась мокрым лицом, задышала слезами и обидой. Вовсе не железная и совсем родная.
  -Ну что ты.
   Вадим гладил высветленные волосы и смотрел, как они подрагивают и темнеют на солнце.
  -Обгорел, руку сломал... - шептала, успокаиваясь, Алька под его ладонью. - Живого ж места нет... Что ты делал-то?
  -Спасал.
  -Кого?
  -Тебя. Себя. Больше тебя, Алька.
  -И как?
  -Кажется, удачно, - Вадим улыбнулся.
  -Еще лыбишься тут...
  -Хомяк?
  -Нет, - сказала Алька, утирая глаза, - хомяки такими худыми не бывают.
  -А где я?
  -В палате, в травматологии.
  -Все десять дней?
  -Нет, до вчера ты бегал где-то. И набегал вот.
   Вадим покрутил звенящей головой.
  Койка. Рядом, в метре, вторая, пустующая, заправленная тонким одеялом грязно-зеленого цвета. Между койками - тумбочка, на которую Алька выложила пакет с апельсинами, непременный для посещения больных. В бежевую шершавую стену вмурован пятачок радиорозетки.
   За сидящей на стуле Алькой, вполоборота стояла медсестра. Лицо ее было задумчиво-отстраненным. Через секунду она, чему-то кивнув, тихо вышла.
  -Эх, Вадимка, какой ты все-таки кадр загубил! - оживилась Алька, повернув к нему экранчик фотоаппарата. - Это же не пойми что.
   Вадим подхватил, приближая, "Никон".
  На экранчике помимо грязного стекла, подоконника и угла подушки срывалась за край кадра пробудившаяся фигура, часть загипсованной руки, всколоченный затылочный вихор.
  -Удалить?
  -Нет.
   Вадим поднял глаза на Альку.
  Он вдруг понял, что все складывается так, как и должно сложиться, все замыкается, сходится, завершает движение во времени, последняя фотография становится первой, и вот оно, вот, двадцать пятое число горит в уголке.
   На этой фотографии - он сам.
  -Алька, - сказал Вадим, ощущая, как, всколыхнувшись, страшная память о четырнадцатом сентября, распадается, умирает окончательно, - сможешь сделать еще четыре снимка?
  -Это важно? - спросила Алька.
   Вадим кивнул.
  -Это люди, которые мне помогли.
  -Хорошо, - сказала Алька и придвинулась. - А я еще вот что сняла. Случайно. Ну совершенно. Вообще - чума!
   И она, смеясь, показала ему фото с телефоном спасения на мутном рекламном щите.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"