Потом стало трудно дышать, и я покашлял. Горло ответило колкой болью. Я приложил к нему ладонь - и оно оказалось горячим и пульсировало под пальцами, сжимаясь и разбухая.
Так я и вышел к родителям.
-Эрик... - побледнела мать.
Отец отвлекся от настройки радиоприемника, и лицо его сделалось хмурым.
-Ну-ка, - он отодвинул мать и присел передо мной на корточки. - Убери руку.
Я убрал.
Отец сощурился, разглядывая что-то на моей шее, пощупал под челюстью, вдавил палец в ямку между ключицами.
-Больно? - поднял он на меня серьезные глаза.
Я мотнул головой.
-Может еще ничего... - пробормотал отец. Затем обернулся к матери: - Вызови-ка на всякий случай Надзор.
Мать охнула и исчезла в коридоре. Послышалось жужжание ручки коммутации.
Радио вдруг грянуло "Императорский марш", и отец, досадливо поднявшись, его выключил. Стало тихо.
-Центральная? - произнесла мать в коридоре. - С надзорной службой, пожалуйста...
-Можешь что-нибудь сказать? - тихо спросил меня отец.
Я попытался протолкнуть из горла хотя бы слово, но там словно стояла пробка. От усилий и обиды, что ничего не получается, слезы брызнули у меня из глаз.
-Ну-ну, - отец осторожно вытер их тыльной стороной ладони. - Стыдись. Сейчас это лечится. Вот в прежние времена...
Он вздохнул.
-Здравствуйте, - сказала мать. - Здравствуйте, господин Юнгер... Наш сын Эрик... горло... да, как в инструкции... Нижейма четыре, квартира семь. Да, я поняла.
Дважды стукнула, не находя гнезда, трубка.
-Ну? - чуть повернул голову отец.
-Едут.
Появившись, мать прислонилась к косяку. Во взгляде ее, устремленном на меня, несколько мгновений держалась пустота. Затем она порывисто шагнула ко мне и обняла. Крепко-крепко.
-Эричек! Бедный мой Эричек!
Я почувствовал, как ее губы целуют меня. В щеки, в лоб, в темя, в край уха.
Мне стало страшно, как на прошлогодних проводах в речной лагерь. Словно мы расстаемся навсегда.
Я вцепился в кофту, но не смог ничего сказать. В горле снова защекотало.
Одним глазом я видел отца, который странно улыбался. Но, может, это и не улыбка была, просто так свело лицевые мышцы.
Затем мать принялась собирать мне чемоданчик, а отец вернулся к радиоприемнику, но, кажется, не коснулся ни одной ручки.
Через полчаса в квартиру постучали.
-Странно, - удивился отец. - Без сирены.
И пошел открывать.
Мать села на моей постели с тревожным выражением в глазах. Опомнившись, она застегнула все пуговицы на платье, из-под которого белел подол ночной сорочки.
-Здравствуйте.
В нашей квартирке вдруг разом стало многолюдно.
Надзорщики просочились в шелесте шагов и черных плащей, тихие, но деловитые. Один нырнул в кухню, другой прошел к окну.
Третий сел передо мной на корточки, как недавно отец.
-Эрик?
Я кивнул.
Человек был лыс. Лицо у него было простое, не страшное, только морщинистое, а улыбка - добродушной.
-Как же тебя так угораздило? - спросил он.
Я пожал плечами.
-Ну, давай посмотрим, что у тебя, - человек нацепил на лоб тонкий обруч с окуляром с синим стеклом. - Голову вверх. Меня зовут господин Уго, господин Уго Клаймар.
У него была сухая и шершавая кожа.
Мое горло зачесалось от его прикосновений, но я терпел, рассматривая трещины на нашем желтом потолке.
-Так-так-так. Н-да.
Господин Уго Клаймар убрал с глаза окуляр и выпрямился. Хрустнули складки плаща.
-Вот что, - обернулся он к матери, - приготовьте ему сменное белье, зубную щетку, книжку какую-нибудь. Если Эрик, конечно, любит читать.
-Мы собрали ему чемоданчик, - сказала мать. - По инструкции.
-Тогда... - господин Клаймар обвел внимательными зелеными глазами комнату, - наверное, мы сейчас с Эриком и поедем. Об остальном вас известят.
-Погодите. Это оно? - хмуро спросил отец.
-Да, - просто ответил господин Клаймар, - это Откровение. Вы позвонили очень вовремя, оно уже вызрело, и ваш сын скажет его со дня на день. Завтра, послезавтра. В течение недели.
Мать покачнулась.
-Но почему так быстро?
-Такое бывает, - сказал господин Клаймар. - Откровения тем и опасны. Ну что, - он подал мне руку, - пойдем?
Я оглянулся.
Мать стояла, прижав сцепленные пальцы к подбородку. Отец обнимал ее справа. Лоб его изрезали морщины. А слева, будто член семьи, застыл рядом с ними человек в плаще с моим чемоданчиком. Словно вот такой я вырос.
Я помахал родителям рукой.
-До свидания, - сказал им господин Клаймар, и мы по ступенькам двинулись вниз.
У подъезда пофыркивал черный "мальм-штранглер" с высокими крыльями и белыми спицами на колесах. Фары его светили на песок двора.
Было уже темно, у выезда горели фонари.
-Забирайся, - открыл мне дверцу господин Клаймар.
Я забрался.
Один в плаще тут же сел сбоку, другой поместил мне в ноги чемоданчик и вскочил на подножку. Господин Клаймар сел впереди, рядом с водителем.
В салоне пахло отсыревшей бумагой и выпечкой. Я чихнул.
-Старайся дышать носом, - обернулся господин Клаймар. - Если почувствуешь, как подкатывает, сглатывай.
Водитель выкрутил рулевое колесо.
Мы покатили по темной Нежейма. Желтели редкие окна. Свет фар выхватывал тумбы с афишами Розы Дофмайер и витрины и вывески кафе и аптек. На мосту императора Вильгельма-третьего "мальм-штранглер" замедлил ход, потому что пошла брусчатка. Несколько раз меня подкинуло, один раз я, кажется, макушкой даже чиркнул по крыше.
За мостом мы свернули на набережную и устремились в сторону Старого города и Холма Героев. За низким парапетом едва угадывалось ленивое колыхание Сонны, но стало свежей и слабо запахло рыбой.
Темными глыбами промелькнули рыбные склады, набережная плавно приподнялась над рекой, открылся и пропал песчаный берег с установленным шатром цирка. Мы юркнули в узкий проулок и через минуту очутились на площади у больницы Анны-Марии.
Водитель проехал чуть дальше, под фонарь, и заглушил двигатель.
-Знаешь, где мы? - спросил господин Клаймар.
Я кивнул.
Я как-то был здесь с классом во время городской экскурсии. Учительница истории рассказывала, что раньше больницу использовали как тюрьму для тех, в ком просыпалось Откровение. А еще раньше, лет сто назад, на площади стояли виселицы.
-Выходи, - сказал господин Клаймар.
Соскочивший с подножки надзорщик открыл дверцу.
Я вылез вместе со своим чемоданчиком. Господин Клаймар, скрипя плащом, неспешно выбрался следом, стукнул каблуком ботинка о площадную плиту и махнул рукой, чтобы я шел за ним.
Но направились мы не к больнице, а дальше, к серому зданию с темными окнами и высокой двустворчатой дверью.
-Это и есть Надзор, - обронил господин Клаймар, нажимая у двери на кнопку электрического звонка.
Открыли ему быстро. Несколько слов шепотом, и господин Клаймар повел меня по широкому коридору со слабосильными лампами под потолком.
Я тихо покашлял и сглотнул.
Горло словно самостоятельно дышало теплом. Сохли язык и губы.
По красной ковровой дорожке мы прошли мимо нескольких дверей с номерными табличками, но у пятой или шестой остановились. На ней кроме цифр имелись буквы "ОР".
Господин Клаймар пропустил меня первым.
Кабинет был длинный, с желтыми стульями, выстроившимися у боковых стен, с широким столом и сомкнувшимися за ним, будто в карауле, двумя канцелярскими шкафами.
-Сюда, мальчик, сюда, - махнули мне из-за стола, когда я в нерешительности затоптался на месте.
Господин Клаймар подтолкнул.
-Иди, не бойся.
За столом сидел человек одного с господином Клаймаром возраста, усатый, худощавый, с темными кругами под глазами. Редкие светлые волосы зачесаны набок, к вороту серой рубашки прилепился значок в виде перечеркнутого "О".
На руках у него были смешные, бухгалтерские нарукавники.
Господин Клаймар подал ему несколько листков, сидящий наклонился, что-то неразборчиво спросил и внимательно выслушал такой же неразборчивый ответ.
-Итак, тебя зовут Эрик Фольварт? - посмотрел он на меня.
Я кивнул.
-Ты слышал когда-нибудь Откровения?
Я мотнул головой.
-Приготовьте зал на завтра, - сказал усатый господину Клаймару.
-Будем форсировать? - спросил тот.
-Чуть-чуть. Сотня наберется?
-Вчера было сто шестнадцать.
-Да, готовьте тогда.
Господин Клаймар погладил меня по макушке и скрылся за дверью.
-А я вот слышал Откровение, - хозяин кабинета вышел из-за стола. Он усадил меня на один из боковых стульев, а сам примостился на край столешницы, сложив ладони в паху. - Мне было меньше, чем тебе, и потом я долго лечился. Иногда слова звенят в моей голове, и тогда я пью таблетки, синие и желтые. Противные и горькие.
Я скривился, представив.
-А что поделаешь? - улыбнулся усатый. - Приходится. Никто не подозревал, что наша соседка однажды взопиет...
Я фыркнул.
Слово "взопиет" тоже было смешным. Как нарукавники.
-Да-а, - вздохнул усатый. - Уже тогда никого не вешали. Соседку в Анну-Марию поместили, там она и умерла. Боишься смерти?
Я снова мотнул головой.
-Это правильно. Всему свой срок. Смерть - это непознанное. Как и Откровения. Зреют в людях до часа и зреют, а зачем, почему? В тебе вот вызрело. Не упреди мы, где-нибудь в школе на уроке всех и накрыло бы. Откровению ж люди нужны, чем больше, тем лучше. Оно в них бьет, с ума сводит, души пленяет. Тут тебе и потрясения, и кровь, и новые устои...
Усатый посмотрел на меня.
-Понимаешь хоть что-нибудь?
Я пожал плечами.
-Ну и не важно, в общем. Все завтра. Жалко, до срока нельзя - еще к кому-нибудь скороспелкой перейдет. Раньше-то, когда распознавать научились...
Надзорщик оборвал себя и вернулся за стол. Поднял к уху черную телефонную трубку и потыкал пальцем в кнопки аппарата.
-Шперль? Привет. У меня тут мальчишка, завтра разродится, устрой его на ночь в палату поприличней... А самому придти?.. Сам ты мясник!
Он брякнул трубку на рычаг и подмигнул мне:
-Пойдем, что ли?
Мы покинули кабинет, по другому краснодорожечному коридору дошли до столовой, и там усатый взял мне бутылку вишневого сока. Затем мы спустились ниже, в подвальный этаж, с решетками через каждые пять метров.
Мне стало не по себе, я сглатывал, сглатывал, но в горле, казалось, скопилась теплая мокрота, и она не проваливалась в желудок. Наоборот, она закипала и хотела наружу.
Усатый был не господин Клаймар - он не замечал, что мне плохо. Он шел и шел, разглядывая сырость на стенах и ветвящиеся провода.
Я дернул его за рукав.
-Что?
Заметив, что я весь дрожу, он изменился в лице. Глаза его сделались безумными.
-Уго-сука! Раздолбай! - вырвалось из него. Надзорщик подхватил меня на руки и закричал: - Шперль! Шперль! Звони, чтоб готовили зал. Срочно!
За очередной решеткой появилась небритая рожа.
-Что срочно?
-Зал, б...ь! - крикнул усатый.
Рожу смело.
По ветвящимся в обратную сторону проводам я понял, что мы спешим назад. Шаги звенели в моей голове.
Мне казалось, горло горит и вот-вот лопнет. Я кашлянул, но усатый зажал мне рот.
-Потерпи, - попросил он. - Минутку хотя бы потерпи.
Я хотел кивнуть, но не смог.
Плыли одна за другой лампы, раскачивались стены. Вокруг стало вдруг много беспокойных людей, они разбегались, хлопали двери кабинетов.
Что-то во мне натянулось, как пружина.
-Дорогу! - крикнул усатый.
Мелькнуло перекошенное лицо, похожее на лицо господина Клаймара.
-Это что, это блуждающее? - спросил кто-то.
Мне казалось, мы мчимся гигантскими прыжками, почти летим. Я увидел, как отброшенные, медленно катятся носилки на колесиках и стукаются о стену.
Затем блеснул металл, и мы неожиданно оказались в царстве ослепительно-белого кафеля и острого электрического света.
Усатый поставил меня на ноги.
-Вот здесь, Эрик, - заглянул он в мои глаза. - Здесь можно, здесь много людей. Только сосчитай до десяти.
Один, сказал я про себя.
Усатый выбежал, за ним щелкнул засов. Жар из горла протек под язык.
Два, подумал я.
Большой зал, выложенный кафелем, был заставлен столами и каталками. На них лежали мертвецы, какие-то были укрыты простынями, какие-то были голыми. Они были желтые и серые, с фиолетовыми линиями зашитых разрезов. Будто разукрашенные. Внимательные. Молчаливые. Мои слушатели.
Три...
До десяти я так и не досчитал. Откровение пронзило меня, словно гвоздь, и заставило раскрыть рот так, что стало больно.
-Геенна! Геенна огненная! И души в ней, и тела в ней!
Кто-то говорил и кричал моими губами.
-Прислушайтесь! Вот она, под вашими ногами! Недолго осталось ходить, разверзнется, разверзнется земля в геенну!
От крика кололо нёбо.
Мой голос бился о кафель. Не имея возможности пошевелиться, я сжимал и разжимал пальцы.
-Молитесь! Зовите Бога в себя, это есть спасение. Истина откроется вам!
Мертвец на столе поблизости вдруг дернул ногой.
Дальше кто-то еще сбил простыню. Село и скособочилось третье тело, упитанное, с темным волосом на груди. Слепо уставились в пол мутные глаза.
-Дам, дам вам спасение! - закричал я. - Ибо Бог заповедовал через меня!
Мертвецов перетряхивало.
Движение шло с одного конца зала к другому - трупы изгибались от слов Откровения, поворачивались, принимая нелепые позы. Хрустели хрящи и кости. Разевались рты, проступали жилы, высовывались серые языки.
-Геенна! Геенна ждет вас!
Справа слабым дымом окуталась простыня. Один из мертвецов, свесившись, упал на пол. Затем упал кто-то еще. Голая женщина, тяжело заворочавшись, опрокинулась вместе с каталкой. Завертелось колесико на стойке.
-Геенна!
Я рухнул на чьи-то ноги.
Крик во мне иссяк. Тяжелый запах мертвых тел забил ноздри. Я почувствовал, что в зале очень холодно, и съежился.
Потом меня долго тормошили. Светили фонариком в глаза, похлопывали по щекам.
Что-то говорил усатый надзорщик (его лицо плавало в поле зрения), но я не мог разобрать ни звука.
Затем я неожиданно оказался на ночной площади перед больницей, и не понятно откуда взявшиеся отец с матерью тискали меня и щипали, словно не могли поверить, что я настоящий.
Было не больно, было никак.
Мне казалось, Откровение выело во мне бездну. В нее можно было упасть, если мысленно вглядываться.
-Эрик, - стиснул мое плечо отец, - Эрик, скажи что-нибудь!
-Ну же! - склонилась мать. - Ты чего-нибудь хочешь?