Изображение с камеры поплыло, дало косую полосу и исчезло, схлопнулось в темную точку. Экран погас.
Что ж, четыре недели и день продержалась камера. Рекорд.
Русанов сходил в трюм (выпотрошенный зонд раз, два, шесть, еще один, а этот, кажется, возмутительно-целый) и выковырял очередной оптический блок. Попутно прихватил магнитную клипсу.
Вернувшись на дубль-пост, приладил одно к другому, поставил шторки, фильтры, настроил канал приема.
Н-да, сколько-то проживет?
Он попереключал режимы, с обычного - на ультрафиолетовый, с ультрафиолетового - на инфракрасный, долго масштабировал картинку: переборка близко, далеко, чуть ближе, а вот и волоконная структура бортового пластика.
Так. С этим ясно.
Глаза привычно нашли монитор атмосферного датчика. А тут у нас как? Три электрических фронта? И с северо-запада еще один? Что ж, ничего другого и не ожидалось. Развлекайтесь. Схлестывайтесь. Разрешаю.
Прихрамывая, он отнес камеру с клипсой к шлюзу. Затем сходил в медотсек, послушал, как шумит кулер медивака (нормально шумит, гу-гу-гуф, без отклонений), заново запустил расчет совместимости.
Голограмма Эммы выступила из стены:
-Русанов, Русанов...
-Сам знаю, - сказал он ей.
-Ты же мне обещал, Русанов...
Эмма посмотрела с укоризной.
-Ну, извини, - сказал Русанов и отлепил проекционный диск от пола.
-Ру... - успела произнести Эмма прежде, чем пропасть.
Он поплевал на линзу, протер ее рукавом, подумал: куда бы? Чтобы забыть, а потом вспомнить. Хмыкнул.
Один раз голографическая Эмма его здорово напугала. Идешь так со сна к санузлу, вполглаза, почти наощупь, а тут тебе из коридора:
-Дурак ты, Русанов.
И загадочно белеют.
Вот. А тебе после этого вроде и не надо уже никуда.
Он забросил Эмму в горевший коридор. Ничего, как-нибудь пойдет чистить, тут ему все и выскажут.
Правую половину тела потихоньку начинало жечь, особенно плечо и лопатку. Опять, наверное, отторжение идет. Все тяп-ляп, все на скорую руку. Через час - блокатор, через полтора - гель. Вытерпим.
Может еще приживется.
Он пробрался к пульту, отжал кнопку связи. Дубль-пост заполнило шипение атмосферных помех.
Он уловил рык, рев, шлепки, подумал: гоняются. Покачал головой.
Ожидая дочь, занялся реактивной катапультой. Проверил схемы, покрутил на экране тестовую модель, примеряясь так и этак. Зондами, пожалуй, было не обойтись. Необходимо еще что-то...
Он снова спустился в трюм, включил освещение и долго приглядывался к одному из двух малых катеров. Наметил, где резать. Даже автомат подогнал. Но потом отложил на завтра.
Технику было жалко.
С другой стороны, все равно она была здесь не нужна. Ни ему, ни Кире, ни гипотетическим спасателям.
Без живой картинки сделалось тоскливо.
Привык уже Русанов к пейзажу. К светло-коричневым скалам привык. К небу электрическому, перламутровому, стальному, шелестящему. К молниям. Желтым и фиолетовым, бесчисленным, ослепительным, жалящим долину, изрезанным желобом протянувшуюся от рухнувшего корабля к серым обрывистым террасам вдалеке.
И Кира где-то там.
Иногда ее видно было в камеру.
Бикнул, оповещая о готовности, медивак.
В медотсеке Русанов выпил положенное, лег под блокатор, под гель, чувствуя, как глохнет, не до конца, но глохнет боль справа.
На диагност даже смотреть не стал. Мерцал диагност тревожно-красным, и бог с ним, все и без него давным-давно известно.
Ничего, подумал он, полгода у меня есть, доделаю катапульту, подвесим мы с Кирой маяк на орбите, умру спокойно тогда.
"Окна" вот только в атмосфере дождаться.
Он обтерся после геля, постоял у вакуум-камер с тушками местных зверьков, принесенных дочкой. Ежистые страхолюдины, мини-конденсаторы с электрическим пузырем внутри. Светящийся червяк, изогнутый будто дуга сварки. Сиреневая палочка с длинными стрекательными нитями. И угольно-черное черт-те что, умеющее скользить по линиям электрической напряженности. Ну, птица, наверное. Что-то вроде.
Он пообедал кашкой из синтезатора, комковатой, безвкусной, вяжущей, выпил рециркулированной воды. Затем достал наконец из медивака геномодификатор.
Подумал: обрадуется.
А в голове - окриком - почему-то прозвучал голос Эммы: "Русанов, что ты делаешь с нашей дочерью?".
Она выживет, хотел ответить Эмме он.
Но эта, внутренняя, Эмма была даже призрачней голографической. Появилась - пропала, умолкла.
Осадок - да, остался. Будто он что-то делает неправильно.
Но разве правильно - это погибнуть на корабле? Правильно - это умирать без надежды на спасение?
Нет, Кире еще жить да жить.
Бум-м! - ударило где-то в районе шлюза. И еще раз - бум-м!
Кира.
-Открываю, дочка, - сказал Русанов, усаживаясь за пульт.
Клавиша "шлюз" - надавить, держать. Монитор шлюза - на центральный экран. Гермоствор, расширяющийся полумесяц чужого неба.
А вот и она, его девочка.
Русанов включил связь.
-Кира, привет. Как ты?
-Все хорошо, пап.
-Э-э... хвост подтяни.
-Ага.
-Закрываю.
Совсем близко в землю вонзилась молния, шипение, колючие электрические искры залетели внутрь.
-Открываю.
-Папа!
Кира ворвалась на дубль-пост, распространяя запах озона и тарабаня по стенам хвостом. Она была вся чешуйчатая, гривастая, большая. Отсек сразу стал тесен для двоих. Русанов оказался облаплен, прижат к жесткому волосу гривы, уколот несколькими разрядами, шершавый язык дочери продернулся по щеке.
-Папа!
-Ну, все, все, - Русанов отстранился, посмотрел в большие, с его голову, фиолетово-синие глаза Киры. - Вымахала-то!
Дочь распахнула пасть. Горячее дыхание обдуло Русанову лицо.
Дочь легла, растянулась на весь отсек, уперлась головой в одну из вспомогательных панелей. Русанов присел рядом.
-Знаешь, - сказал он, - не будем мы, наверное, с передатчиком возиться. Ну, пошлем пакетный сигнал, а куда? Кто его поймает?
-А что тогда?
-Надо запустить маяк за пределы атмосферы. Дождемся "окна" и запустим, да? Соорудим реактивную катапульту - я ее уже вчерне придумал. Снимем двигатели с катеров, прикрепим зонд - и пусть пищит себе на высокой орбите.
-"Окна" может долго не быть. Они очень редкие.
-Ничего, - Русанов постарался, чтобы голос звучал бодро, - нам ли не привыкать? Ты же дождешься спасателей?
-А ты?
-Ну, я могу и не успеть, - Русанов огладил чешуйки.
Кира повернула голову.
-Ты успей, пожалуйста.
Он улыбнулся.
-Катапульту - железно.
-Я не могу себя вспомнить маленькой, - грустно сказала дочь, - ну, человеком, какой была. Мне кажется я всегда зверь.
-Это не так.
-И маму я не помню.
-Я тоже, - вздохнул Русанов. - У меня есть голограмма, но это совсем не то. Знаешь, какая голограмма противная? Русанов, Русанов, у-у-у!
Снаружи по корпусу, приглушенно шипя, прошлась молния. Они синхронно подняли глаза.
-Песочком потом присыплешь еще? - спросил Русанов.
-Да, пап.
-Может, поспишь?
Кира потерлась о его ногу.
-Ага, здесь так сладко спится. Только тесно.
-Конечно, ешь там что ни попадя.
-Меня же электричество питает!
-Да знаю, знаю, - Русанов щелкнул дочку по широкому носу. - Спи. И я с тобой, так и быть, посплю.
Они падали. В искристый клубок, в желто-фиолетовую вспышку.
Один за другим вырубались двигатели - основные, резервные, вспомогательные. Потом обожгло борт справа, шипучий огонь прошел сквозь экраны, сквозь Эмму, лизнул невозможно-горячим языком самого Русанова, запекая и кровь жены, и его собственную кровь в ломкую корку на теле.
Он каким-то чудом успел сползти вниз, его опрокинуло, бросило к переборке и выкинуло из рубки в коридор.
А затем сработала издыхающая автоматика, отрезая, герметизируя, запуская программу жесткой посадки.
Кира была в противоперегрузочном. Кире было семь.
-Подойди, - сказал Русанов дочке.
-Папа, ты весь в крови.
-Ничего.
-Капает!
-Я потом починю себя.
Правая рука не действовала. Справа была боль, огненный жар, наскоро прихваченный медицинской пеной. В левой он держал инъектор.
Кира задрала голову:
-Папа, это не больно?
На лоб ей капнула густая алая капля. Со скулы у него? С подбородка? Русанов стер.
-Это больно, Кира. Но по-другому нельзя.
-А где мама?
-Ее больше нет.
-Она умерла?
-Да.
Кира захныкала.
-Потерпи.
Он впрыснул адаптант в основание тонкой детской шеи. Затем развернул дочку к себе. Синие глаза Киры дрожали влагой.
-Послушай, - сказал он ей. - Я дал тебе лекарство. Только оно особое. Ты как бы умрешь. На несколько часов. За это время лекарство перестроит твой организм, приспособит к этой планете. Лекарство умное, оно сделает тебя сильной, ты сможешь выжить здесь. Только я не знаю, во что оно тебя превратит.
-А ты? - крикнула Кира.
-Мне поздно уже. Поздно, понимаешь?
Кира замотала головой.
-Ничего, - сказал Русанов. - Потом, потом поймешь... - Он улыбнулся. - Засыпай, Кира.
Когда девочка перестала дышать, он вынес ее в шлюз. Уложил ее, холодную, твердую, покрывающуюся, будто цветками одуванчика, тонкими желтыми мембранами адаптанта, прямо к гермоствору и перебрался на дубль-пост.
Прижал пальцем клавишу "шлюз".
А потом смотрел, как пандус медленно отваливается, открывая серое с перламутром электрическое небо.