Наступило такое время, что пора было думать об ужине. До кафе "Умирающий варвар", меж тем, Альберт и Елена все никак не могли добраться. Сначала некоторое время они провели на маяке, потом Альберту понадобилось затащить Лену в бильярдную "Афган", потом захотелось жареных мидий, и они зашли в закусочную "Тибет". Через полчаса их видели на рынке, где Альберт искал какое-то необыкновенное домашнее вино и заставлял свою женщину дегустировать.
Народ, продающий вино, фундук, карибские искусственные раковины и прочий курортный товар, конечно, признал в них наследников и участников телешоу. Ждали, что Альберт станет расплачиваться долларами. Зачем-то сунули в руки наследнику пачку сертификатов качества.
Вообще, разнообразными сертификатами качества был обклеен весь рынок, Альберт даже пытался ознакомиться с ними, раздвигая руками надувные круги и морские звезды, но буквы расплывались, печати катились влево и вправо с листа, так что пришлось отложить работу с документами до лучших времен. К тому же у какого-то столба был обнаружен сам Давид Львович, в одиночестве игравший блюз на губной гармошке. Блюз выходил немного разорванным, тем более Давид Львович пошатывался, так что Альберт догадался, что это вовсе не блюз, а соул.
Давид Львович сообщил, что завтра намечается знакомство с раскопками.
- Все. Свершилось. Завтра спускаемся в подземелье, - сказал он, вытирая ладонью инструмент. - Сегодня по этому поводу вечеринка. Я тут разучиваю композицию...
- Значит, сегодня еще и танцы будут? - несколько отрешенно протянул Альберт, которого предстоящее подземелье вдруг насторожило.
- Что хотите будет... Вы, кстати, знаете, что на Утрише, говорят, нет похмелья?
Надо было видеть, с каким восторгом Альберт подтвердил во всеуслышание это утверждение. Беспокойство мгновенно исчезло, словно его и не было. Если бы не куча формальностей, то прямо сейчас с Альберта можно было ваять статую Дюка Ришелье, вроде бы он - губернатор Большого Утриша.
Альберт будто бы выше стал, оглядел роскошную панораму с таким достоинством, словно он снова был студент и принялся описывать, где, когда и как совершал здесь погружения с аквалангом, жарил шашлык, катался на дельфинах, изменял жене. Связь описываемых событий со словом "похмелье" имелась, но только в том смысле, что похмелья здесь, действительно, не бывает ни от чего, будто это Олимп, а не Утриш, а они, наследники, вовсе не граждане и гражданки, а небожители.
Давид Львович, кажется, был подавлен. Он-то небожителем себя не ощущал, несмотря на блюз - годы. Однако, напиться ему почему-то хотелось. Есть похмелье на Утрише или нет - неважно, если что - опохмелимся в пещере. К тому же губная гармошка появилась не зря. Давид Львович таким образом подзывал Елену. Подманивал.
Быть того не может, чтобы какой-то молодой неандерталец увел у него из-под носа женщину! Нет, он, конечно, не сравнивает себя со старым сатиром, от чьей свирели женщины млеют, но кое в чем - можно бы и похвастаться - он силен...
Мозг старого сатира вдруг стал взрываться лозунгами: "Они не пройдут!", "Мы победим!". Сатир даже подумал: "Инсульт!" Но, правда, без страха. Наш Давид Львович уже час бродил по поселку, так что успел попробовать загадочного местного вина.
А когда он стал не один, а воссоединился с Альбертом Александровичем и Леной, так совершенно все стало хорошо, наследники уже были близки к тому, чтобы составить трио и как цыгане на сцене "Неандерталь-палаццо" запеть жгучую, берущую за душу песню. Все равно про что. Хоть про то, как "Россия воскресе".
Тяжеловатые взгляды торговцев фундуком помешали развернуться. Надо было видеть, какие мощные надбровные дуги, оказывается, у этих торговцев, о!
О!
Трио ограничилось лозунгами. Давид Львович, Альберт Александрович и Елена Викторовна отправились в отель, скандируя: "Аквалангисты - это хорошо!", "Неандертальцы - это хорошо!"
Из-под тяжких надбровных дуг им вслед смотрели разные глаза, но одни были особенными. Глаза самого обычного молодого человека, одетого чуть более смелее, чем остальные участники рынка. В них ясно читалась тоска и безысходность студенческой жизни. Тоска - как дань мировой скорби, безысходность - от того, что торгуешь пластмассовыми кораллами.
И будешь торговать всегда, пока есть пластмасса! А настоящие кораллы - красные, розовые, черные остались на Кубе, на последнем острове Свободы.
И то на глубине.
***
Из-за этого взгляды стали неандертальскими, а вовсе не из зависти, как могло показаться случайному отдыхающему. (Есть на Утрише и такие.)
Что такое зависть? Миллиарды людей на Земле не могли претендовать на сокровище неандертальцев. Всего десятерых наследников удалось пока найти ученым-генетикам. Что теперь - завидовать этим людям, которых меньше, чем генералов? Которых меньше даже, чем священников? Земля захлебнется от зависти.
Но Елена, Альберт и Давид Львович, даже защищенные выпитым вином, все равно ощущали со всех сторон липкое, как августовский пот, пристальное, как свинцовая пуля, внимание тех, кому не посчастливилось быть избранным, не посчастливилось даже выбирать. Можно было подумать, что тебя хотят съесть. Что ни говори, Неандерталь влияет на психику. И на вкус.
А может это, опять же, из-за генетически модифицированной пищи?
Но на многое, действительно, начинаешь смотреть по-другому. А как иначе, если человечество вовсе не одно, а два? Как иначе, если одно из человечеств пущено под топор почти полностью. Борьба за место под солнцем? Хорошо, понятно, но почему тогда солнце такое черное? Каким ему еще быть, если под ним идет борьба за место?
Впрочем, никто еще не доказал, что неандертальцы вымерли...
Каждый раз, когда приходили эти мысли, Альберту становилось не по себе. Потому что всегда за ними следовала фраза "Мы тому подтверждение". Может, взять и не поверить американским исследователям? Эрику? А как же деньги? С ДНК они могли что-нибудь напутать, но с сокровищами? С сокровищами не могли, это исключено.
Наследство у тебя могут отобрать, отсудить, но чтобы с наследством н а п у т а т ь - этого не бывает. Люди всегда все знают, дураков нет. Это вам любой судья скажет, а уж судьи-то человека знают, судья - это почти что Бог.
Интересно, что бред, творящийся кругом, нисколько не мешает правде жизни. Пусть сейчас кругом продается роман "Человек отменяется", пусть Виталий Михайлович каждый раз за завтраком сообщает какую-нибудь сногсшибательную новость, услышанную по телевизору: "передавали, что в Санкт-Петербурге родился ребенок в черном костюме", "я слышал, что в Краснодаре, в 1993 году на Мемориальном кладбище погас Вечный огонь", "сказали, что группа российских туристов наткнулась в Сирии на неизвестное племя великанов"... Пусть...
На самом деле люди живы, вон как смотрит из-за прилавка - что тебе твой Григорий Мелехов! Сейчас сказать им - вы потомки кроманьонцев, ваша задача - каяться, каяться... и еще раз каяться. И что, послушаются? Возможно, что и послушаются, электорат есть электорат, но когда дело дойдет до трибунала? Захотят место под солнцем уступить?
Хорошо, по крайней мере, что во всех крупных университетах начались семинары по изучению неандертальской культуры. Будем надеяться на спокойный взвешенный анализ... А вообще, в стране пронеандертальская история, люди в который раз дезориентированы. Говорят, Сталин - неандерталец. Движение каких-то юных неандертальцев придумали. Памятник в Москве собираются возводить...
Обычная гигантомания, но что прикажете делать с тем, что в "Гринландии", в Крыму появился доклад о художественном исследовании Александром Грином природы неандертальского человека? По материалам рассказа "Кирпич и музыка".
Интеллигенция с неандертальцами, а? Смена вех, так сказать? Да... некоторые параллели, проведенные авторами доклада, выглядят весьма рискованными, особенно в последнем свете достижений общественных наук, поднявшихся до предположения, что архитектура Московского Кремля несет в себе явные неандертальские мотивы.
Что делать мне, Альберту Арутюншикову, если академик Леви-Оба заявляет, что "неандерталь" и "Атлантида" - однокоренные слова? Если в Москве продаются записи неандертальской музыки, восстановленные по глиняным слепкам, а в провинции проводятся (причем, с использованием административного ресурса) выставки неандертальского костюма? Не говоря о салонах мод нижнего палеолита и ретроспективах неандертальской поэзии и прозы, пока еще не поддающейся переводу до конца.
Где Познер? Почему он не скажет свое слово? Мне нужно высокое мнение, мнение из Большого мира. С меня хватит мира маленького, в маленьком мире понятно, что происходит.
Бульварная пресса только и знает, что пишет про Жириновского, о том, что в музеях число восковых фигур неандертальских героев превысило число изваяний Владимира Вольфовича. Будто бы будут и его переделывать в неандертальца. И, как всегда, непонятно - что будут переделывать - генную структуру или восковые копии?
Короче -sic!
А все эти идиотские разговоры о том, что мои предки вымерли от пьянства?
Что неандертальцы болели СПИДом?
Что они были подвержены стрессу, от которого тоже вымерли?
Что это такое?
Я не понимаю, почему тогда всюду появилась водка "Неандертальская"?
Хорошая, кстати.
А стрессу я сам подвержен, еще как подвержен.
***
Их было восемь. Вернее, шесть. Если считать и женщину. Женщина ими руководила. В некотором смысле эту компанию можно было принять за скульптурную группу, посвященную Екатерине Великой работы Микешина.
Альберт сразу ухмыльнулся - теперь никто, даже каким-то образом прочтет мысли, не сможет обвинить его в антифеминизме - "если считать и женщину" и так далее.
Безусловное принятие лидерства в группе и сравнение с императрицей Екатериной - что может быть лучше?
Вообще, я бы посоветовал любому обвинителю быть сдержаннее, если он хочет меня в чем-либо обвинить, - подумал Альберт. - Во-первых, я понимаю политический момент, во-вторых, еще в детстве мама называла меня толерантным.
О, знали бы они, как я сам ненавижу чужой фаллоцентризм!
То, что эти шестеро ждут именно их, Альберт понял сразу, что-то такое было в их глазах, особенно у нее, у женщины - тревожное, словно снова в детстве оказался, в школе и прогуливаешь, а она - завуч, сейчас окликнет и ударит током в позвоночный столб! Многие женщины могут иметь такой взгляд, взгляд Великой Матери.
Я бы даже сказал - Праматери, - скривил Альберт губы. - Кто эти люди? Похожи на тех, кто агитирует за КПРФ...
Действительно, зрелище кинематографическое: кипарисы, индюки, фотография Кобзона в полный рост, с вырезанным вместо лица отверстием - чтобы фотографироваться на память. И эти шестеро.
Кстати, почему я поначалу решил, что их восемь? Высоцкий, это Высоцкий, не иначе. Они из тех времен. Я бы даже сказал, они уже тогда были посерьезнее этого самого Высоцкого. Ответственные очень.
Мужчины все были в каких-то безумных плащах, делавших их похожими на маоистов. Как минимум трое - в беретах, какие носил Жан-Поль Сартр. Цвет у плащей таков, что, если бы не компьютер, по которому тебя-таки вычислят соответствующие органы, то легко затеряешься хоть в Пензе, хоть в Самарканде, никто тебя не заметит.
Ассоциация с тошнотой...
На плащах, на беретах, на лицах - заброшенность, аура, печать заброшенности и никчемности.
"Какие-то святые, может быть..."
Хотя буддийские монахи выглядят куда более празднично.
Если бы не женщина, упакованная в кружева подобно Марии Стюарт, Альберт решил бы, что на Утриш привезли пациентов из анапской психушки - это то самое здание, откуда из окон периодически доносится "Надену я черную шляпу, поеду я в город Анапу..."
Однако, при всем при этом, была у этой скульптурной группы и твердость. Лучше даже так сказать - определенность. Альберт давно видел - сейчас определенности в людях нет, все больше "реально", "как бы", "на самом деле" (втайне Альберт полагал, что это из-за 91-го года, из-за сбережений, что сберегались известно как).
Как бы там ни было, если человек после 2000-го года оказывался вдруг настоящим - это было странно. Сразу перечислишь, как сейчас - это могут быть бомжи... школа бальных танцев "Кому за 50"... из психушки...
Кто ж они такие?
- Люди, опомнитесь, вы же бредите! - Мария Стюарт протянула руку к троице. В глаза ей Альберт смотреть не хотел почему-то, поэтому хорошо запомнил руку - очень красивую, чуть не до пальцев погруженную в кружева, какие можно увидеть сейчас разве что в Русском музее.
- Где реализм, люди, где реализм?! Зачем вы поддаетесь, когда вас делают неандертальцами?! Вы же нормальные люди... Лотмана читали...
Давид Львович обернулся, посмотрел снизу вверх, Альберту в глаза - устал, видно было, очень устал. Устали еще многие поколения до него, это тоже во взгляде было. Сказал:
- Ну вот опять... Писатели.
- Точно, писатели! Как я сразу не догадался, - обрадовался Альберт. Только радовался он с натяжкой. Если можно так сказать...
- Какие писатели? Зачем писатели? Завтра у нас ответственный день... последние минуты на родной земле... Какие сейчас вообще могут быть писатели? Оксана Робски? Что они написали? Искусство... Знаю я ваше искусство - вам грант подавай! Или коммерческий успех. Еще и в неандертальцы не хотят.
Из всех искусств он предпочел бы сейчас большой бокал красного вина.
Правда, если разобраться, чему радоваться, если встретил писателей? Целых шестерых? Тому, что они мастера? Что выглядят столь плохо? Не пре-зе... нет... непре-пре-зе... - да, так - не-ре-пре-зе-н-та-ти-тивно.
Не успели встретиться, сразу стыдить начинают. А за что? За то, что нас пригласили - представители международных организаций, между прочим! - и мы имеем отношение к истории? На себя бы посмотрели... Детские сказки пишете? Детей колпачите? С детства? Или сказки для взрослых? Чтоб Иванушка-дурачок за новых неандертальцев воевал, а ему за это медаль за город Будапешт? Или что еще эти писатели пишут? О чем еще можно писать?
Черт знает что случилось, Альберт сам не понял, почему он заговорил с этим нереальным элементом да еще и о чем заговорил - о реализме!
- Вы, дорогие товарищи, о каком реализме говорите? Вы понимаете, что сейчас за реализм статья существует, 282-я? Или вы этого не понимаете?
Тут еще Давид Львович добавил, обращаясь к женщине:
- Ваша фамилия Солженицын?
Фамилия у нее никак не могла быть Солженицын (Это факт!), она опешила, отстранилась, причем было видно, что отстранилась она от скверны.
Это что ж за существа ей встретились, что за демоны? К ним с добром, с писательским словом, а они не слушаются, бредят, сами гламурные, духом потребления от них несет за версту.
- Вы что, вы что?! Вас самих обманывают. Вас хотят принести в жертву Молоху! О детях подумайте, о своих детях! Подумайте, кто выдумал этих неандертальцев...
- Американцы! - выпалил один из, так сказать, писателей-мужчин. Теперь стало возможным разглядеть его на остальном жан-поль-мао-дзе-фоне.
"Надо же, ветеран партии! - подумал Альберт. - А я и не знал, что они еще есть..."
- А вы-то кто - не американцы? - Давида Львовича местное вино явно настроило на сюрреалистический парадоксальный лад. Он делал вид, что удивляется, но вид, кажется, сам по себе делал самого Давида Львовича, тот даже голову в плечи втянул, брючки сами по себе расклешились, в пальцах откуда ни возьмись, из иного измерения появилась "Прима", ясно - человек прямо соткан из противоречий, его даже немного трясет. Ни дать ни взять - Александр Галич, сейчас возьмет и свободу выберет.
Или запоет что-нибудь надрывно, про начальничка.
Или он - Немцов, которого обошла стороной Перестройка, такая вот временная коллизия. Короче, обычный еврей-профессор из институтской курилки.
Откуда только "Прима" взялась, неужели он действительно проводит опыты с иным измерением и уже добился кое-каких результатов?
Меж тем, писатели каким-то чудом выросли и разулыбались. Только несколько позже Альберт догадался, что это произошло с ними из-за того, что они встретили своего настоящего оппонента. Готовились-то, все-таки, к неандертальцам.
Эх, сейчас взять бы с ними и подискутировать! Как в молодые годы. О России, о Достоевском, о "Сталкере" Андрея Тарковского. Соленый огурец, такой соленый, что не подвержен гниению, как мумия викинга, бутылка водки, кухня в квартире приятеля... Что еще? Впрочем, впрочем, ничего.
Ничего этого не будет.
Да и, кажется, не было.
Этот "эх" - вздох умирающего кита, который не понимает, что мировой океан поделен помимо него сверхдержавами, чьи представители как на подбор, с лицами лгунов.
Не о чем говорить, да и не стоит.
Кроме "эх", на самом деле, не было в душе ни Достоевского, ни России, разве что "Сталкера" немного.
"Сталкер", пожалуй, есть...
Может, это просто вино виновато? Оно не дает?.. Может и так. Только Гомеру вино не помешало...
После Гомера и вина думать о писателях больше не стоило. Говорить с ними тем более. Альберт обрадовался уже по-настоящему, когда увидел, что Елена во время этого минутного столкновения терпеливо ждала, когда у ее спутников закончится дурь. Она, похоже, хорошо знала, что все эти встречи и тем более диалоги - лишь временное помутнение.
Забрать от писателей удалось даже Давида Львовича. А то его уже понесло, пару раз он уже сказал: "Лотман". Что вы хотите - ностальгия. А там, где Лотман, там и Кураев...
Ну и какое, спрашивается, все это имеет отношение к литературе?
Вообще, надо сказать, все, что касается литературы - весьма утомительно. Какая-то не та литература. У Альберта ноги отяжелели, чуть-чуть подташнивало, даже курить не хотелось. Во до чего писатели довели! Он сейчас согласился бы даже на гимн отеля "Неандерталь", только если лежа. Растянуться бы где-нибудь на лежанке...
Кто-то, какой-то шизофреник внутри одернул: "Не на лежанке, на постели! На кровати. Что еще за простота нравов?! Пообщаешься с маленькими людьми, у которых и запросов-то нет, так сразу - лежанка. Этак недалеко и до хвороста... вязанка... лежанка... хворосту воз... Некрасов... русский народ... статья 282-я!
Альберт понял, что продолжать придется. Завтрашний день будет завтра, это не очень обязательно, чтобы он вообще был. А сегодня... раз уж начали, деваться некуда. Да, денек! Столько событий...
Елки-палки, мы должны были анализы сдавать! А я вместо этого на маяке... Эрик, наверное, искал. И Елена со мной на маяке...
- Давид Львович, вы анализы сдали?
- О! Я? Нет, вы послушайте, как звучит: "Давид Львович, вы анализы сдали?" Замечательно... Не сдал я ничего. Я и так боюсь, что они мне скажут - извините, вы не наш. Анализы... надоели они. Вы, Альберт Александрович, кстати, как сюда попали? Я имею в виду, как они вас нашли?
Альберт, спотыкаясь, рассказал. Сам видел, что рассказ несколько напоминает "Наследника из Калькутты", причем, неясно чем. Как будто смотришь голливудскую версию фильма "Место встречи изменить нельзя". Более-менее ясно самому рассказчику виделся только вопрос крови.
Искатели наследников пояснили, что обнаружили Альберта по крови, по той крови, что он сдавал как донор. Они якобы исследовали все ДНК, какие есть, и вот старания увенчались успехом. Выслушав, Давид Львович спросил:
- Скажите, Альберт, вы не знаете, эта ДНК... она вообще когда-нибудь мертвой бывает? Я вот о чем - они с пятисот метров мумии поднимают... Глубокая могила, вам не кажется...
- Неплохая.
- Да, неплохая. А мы сами туда лезем...
***
- Как ты себя чувствуешь?
- Как музыка Вивальди.
Было приятно, что Лена интересуется твоим самочувствием. Альберт и без этого не без приятности сидел в кресле, потягивая вино. Вокруг него уже какое-то время происходила не совсем ясная суета, словно он уже по каким-то причинам стал сильно отличаться от остальных и переселился наполовину то ли в аквариум, то ли в иной мир.
Нет, иной мир - слишком сильно сказано. Пока в твоей руке бокал красного вина, а перед глазами телевизор с программой "Вести", - ты не исчез, ты живешь.
Но отличие от остальных все-таки было весьма ощутимое, хорошо, когда в номере только Давид Львович и Лена, ну еще и он, Алик, разумеется (в кресле). А потом в номер стали прибывать все новые и новые неандертальцы. И все с выпивкой, кое-кто даже пьянее тебя!
Юра-флотский принес "Мартини", но ему было строго указано. Неофиту пришлось отправиться за водкой и шампанским. Как-то так получилось, что сегодня вечером все пили водку и шампанское, Альберт не заметил, чтобы кто-нибудь пил одно шампанское или одну водку - смешивали!
Ему казалось, что так происходит не в последнюю очередь под воздействием его собственной харизмы, начавшей вдруг проявляться в восьмом часу, когда выгнали чем-то озабоченного Эрика, и народу пришлось рассказать давнюю, еще времен сухого закона историю о том, как в Москве ночью брали у таксистов шампанское и водку ящиками, по десять рублей бутылка, а потом пели под гитару "Пылают станицы" и "Ананасы в шампанском".
История оказалась действенной, мало того, живой - она видоизменялась на глазах, студентки Гнесинского училища, которые направляли действия джентльменов, покупавших водку, уже превратились в столичных аристократок, на самом деле бывших музами и наядами. Неизвестный и толстый музыкант - в юного Малинина, ходившего в те годы по Москве исключительно в русской офицерской шинели, поскольку этот Малинин был, оказывается, монархист. А сам Альберт неуловимым образом уже тогда стал настоящим автором большинства работ, представьте себе, - Никаса Сафонова!
Давид Львович, слушая Альберта, уже пару раз произнес магическое - "Лотман", Альберт чувствовал, что жизнь хороша, что она, жизнь, прожита, черт возьми, не даром!
Несколько не понравилась Альберту такая парадигма, что он не смог подняться из кресла, когда пришла Ирина. Но нашелся он весьма быстро - сказал, что пребывает в артистическом расположении духа, что именно так отдаются искусству без остатка.
Видя, что Ира не совсем, мягко говоря, его понимает, добавил, чтобы она не беспокоилась, как Эрик, поскольку завтра будет креатив, а сегодня креативно настроенные граждане готовятся.
Ирина сияла. Альберт видел это сияние. Конечно, в этом мог быть виноват тот самый креатив, но Альберт так не считал.
"Нет, она настоящая. - думал он: - И сияет по-настоящему. Просто я не верю в сияние и от этого не верю своим глазам."
Потом он сразу же забеспокоился, что Ирина сияет сильнее, чем Лена и ему немного стало обидно за столь несправедливое устройство мира. Он-то был сегодня с Леной, а не с Ириной. Как же так получилось? И как все засияло бы, окажись Лена с Ириной такими добрыми женщинами, что...Нет. Не бывает такого никогда. Бывает вернее, но только в порнофильмах... Правда и в юности тоже бывало...
Значит, юность - это порнофильм? - озадачился Альберт. Потом он вспомнил, что дома у него жена, которая неизвестно как себя чувствует сейчас, чем занимается и даже неизвестно сияет сейчас или нет
И Альберт засиял сам.
Граждане, не обращая особого внимания друг на друга, готовились. Кто-то танцевал латиноамериканские танцы. Давид Львович покрикивал танцующим: "Лотман!", "Рио-Рита!". Кто-то одновременно с танго начинал джигу, шепча партнерше на ушко про свою настоящую родину - туманную Шотландию.
Шотландцев что-то сегодня много было, да... Альберт, кажется, и сам что-то такое припомнил, какие-то туманные вершины...
Внимание друг к другу проявляли, когда затеяли преферанс. А так же тогда, когда говорили тосты и выпивали. Вообще, что такое тост в такое время и в таком месте? Это антиамериканский выпад, вызов интересам национальной безопасности США. Не столько пьянка в номере, а именно тост.
Но Эрика, который мог бы позвонить в департамент и сообщить, что весь проект под угрозой, выставили за дверь. А среди неандертальцев стукачей нет. В этот вечер Альберт в этом убедился совершенно. С каждой новой рюмкой общество становилось все более и более изысканным, люди милыми и удивительными, взгляды проникновенными и честными.
Виталий Михайлович снова сообщил, что он крестьянский сын, Давид Львович рассказал, что занимает ответственную должность в ЗАО "Улан-Баторская железная дорога", а также то, что в тех краях классических неандертальцев крайне мало. Юра-Флотский описывал "самый красивый город" - Сингапур. Лена с Ириной все время улыбались и не говорили ничего, потому что им приходилось со всех сторон выслушивать комплименты.
Комплименты, на взгляд Альберта все были весьма тривиальны. Появившийся, когда открывали шампанское, Арлекин сначала танцевал с Леной, а потом вдруг он уже плачет. Сосредоточенности на лице не меньше, чем у Эрика, да еще слезы!
Арлекин плакал и просил эвтаназии:
- Съешьте меня, я сам себе надоел. Только эвтаназия, прошу! Человечности прошу - не надо меня, как свинью, бить палками, чтобы мясо вкуснее стало. Не станет оно вкуснее, люди! Я так не думаю, по крайней мере.
- С ним, похоже, писатели побеседовали, - сказал кто-то.
- Не исключено. Так вот что такое человечность на самом деле...
- Катарсис ему трэба, - высказался Давид Львович и всматривался в плачущего товарища повнимательнее - куда бы тут ввернуть "Лотмана"?
Неожиданно всем захотелось покушать, закуски перестали удовлетворять. Кто-то хотел сосисок, как в Елисеевском, кто-то заговорил о шашлыках. Виталий Михайлович веско напомнил, что камчатского краба следует разбивать молотком, без такого прибора не осилишь. Арлекин перестал плакать и сказал, что сейчас все продукты ненатуральные.
- Выпей натуральной! - приказали ему. Не подействовало.
- Вы что, думаете, правда где-то есть шато, где делают натуральное сухое вино? Шампанское? Из винограда? Брют? - Арлекин поднялся во весь рост и Альберт вспомнил про Маяковского.
- Нет, не тут-то было! Шашлык, думаете, настоящий? Я так не думаю. Мясо, жирок, огонь... А там стероиды! - Арлекин хотел смахнуть слезу, но к собственному удивлению обнаружил, что слезы кончились.
- Но дорогой мой, стихии-то остаются. Воздух, вода, огонь, земля. Пластмасса здесь ни при чем... - возразили оратору.
- А человек?
- Что человек? - удивились.
- Человека-то схватили, держат и хотят клонировать. Его уже избили, изнасиловали, унизили, оплевали. Кто? Кто - вы будете смеяться - виноват? - у Арлекина совсем высохли слезы. Он улыбался:
- И это, заметьте, при том, что человечеств на Земле два, неандертальское и кроманьонское. Как мы с вами теперь знаем.
- Я не понимаю, вы что, пытаетесь называть вещи своими именами? - спросил Давид Львович.
- После СССР вещи нельзя называть своими именами, - заявил вдруг Полковник. Все посмотрели на него.
- Это после Библии нельзя называть вещи своими именами, а не после СССР, - Давид Львович, совершенно очевидно, уже думал о таких идиотских вопросах. - Там, в Книге, какими именами все называется? Своими? Или не своими? Лабиринт какой-то... Бридж. Бубамара. Танк "Меркава".
- Давид Львович, не дрожите, - это уже был Альберт. - Меркава... Т-34 что вам, игрушка? С заводным ключом?
Хорошо получилось, загадочно. Все как-то разом вдруг взяли и вспомнили, что надо выпить, выпили, посмотрели на Арлекина и заговорили о футурологии.
Конечно, с позиций недалекого будущего, хотя бы завтрашнего утра, суждения участников дискуссии уже и в этот вечер могли показаться детскими, несколько сумбурными, но, что ценно, они ни в какое сравнение не шли с тем, что выдают специалисты по будущему из Академии прогнозирования.
Академиков в номере не было. Альберт понимал, что гордиться тут нечем. Это все равно, что посреди сообщений о деятельности Николая Константиновича Рериха, Елены Блаватской, Эрнста Мулдашева встать и сказать: "Мы университетов не кончали".
Альберт знал, что тонок в кости для таких заявлений. К тому же эгрегоры всякие с юности казались ему сущностями слишком далекими от многоэтажек, где он вырос. Шамбала была недоступной...
Не то что для некоторых. Честно сказать, Альберт верил только в существование циклопа Полифема . Причем верил из-за сыра и вина...
Чего умел избегать Альберт, так это трагедий. Уходил в море, как Кусто. Пусть мысленно, ну и что? Это тоже надо уметь. Трагедию Альберт признавал только на суше. В жизни он, как со временем убедился сам, хотел больше всего одного - умереть с улыбкой. Ну и чтобы дети были счастливы...
- ...Будущее проектируется в увязке с интересами заказчика... - вещал Давид Львович. - Футурология в последние 30 лет стала продуктом конверсии разработок в области физико-математических и биологических наук в социальном плане...
- Давид Львович, будьте серьезнее! - крикнул ему Альберт.
- Пианиссимо, я цитирую!
- А можно прокатиться по вашей железной дороге? - это спросил кто-то из женщин.
- Что? Можно... Но я хотел бы сначала сказать вот о чем... Кстати, подождите... Что вы имеете в виду под железной дорогой, я не понял. Не такая уж она и железная... Так вот, я хочу сказать, что мы должны оценивать свое бытие, эту вечеринку тоже - не только в координатах четырехмерного мира, но в иерархии духовной структуры мироздания в целом...
Последним, что запомнилось Альберту в этот вечер, были слова "имманентная телеолологичность".