Пока поезд катил к Бресту, Нина вспоминала инструктаж, проведенный с ней перед отъездом.
- ...Ты находишься в непосредственном подчинении генерала Речницкого. Задачи тебе будет ставить только он. Все приказы и распоряжения, в части, тебя касающейся, будешь получать от него. Но одно запомни сразу: главная твоя задача - личная охрана генерала Речницкого. Все остальное - побоку! Постоянно будь при нем, не обращай внимания ни на что другое, кроме его безопасности. Поняла?
Девочка не спешила отвечать. После некоторой паузы она спросила:
- А если он поедет куда-нибудь, а мне прикажет остаться дома?
- Значит, такова оперативная необходимость. Повторяю: ты находишься у него в подчинении и обязана выполнять все его приказы!..
Под мерный перестук вагонных колес Яков Францевич краем глаза посматривал на свою дочку, увлеченно разглядывавшую сменяющиеся за окном пейзажи, и тоже вспоминал - но другой разговор, состоявшийся три месяца назад:
-...Иван Иваныч! Ты что, шутить изволишь? Какой из нее, к лешему, телохранитель?
- Сам же требовал, чтобы она постоянно при тебе была! Неужели не допёр, что рядом с тобой ее в любом случае в начатую игру затащит? Теперь сообрази: на каком основании мы тринадцатилетней школьнице допуск оформим? А без допуска влезать в такие дела никто не позволит! Вот и получили мы приказ... От кого, сам знаешь. Или снова пойдешь ругаться?..
В Бресте пассажиры, следовавшие до Варшавы, после прохождения пограничного контроля пересаживались на польский поезд, укомплектованный вагонами под европейскую колею. Генерал со своей дочерью снова заняли места в отдельном купе, но уже не спального вагона, а оборудованного сидячими местами. Поезд тронулся и через несколько минут достиг польской пограничной станции Тересполь. Еще одна проверка документов - и началось путешествие по польской земле.
Проводник, проходя по вагону, торжественно объявил:
- Stacja Biala Podlaska!
Biala? А, белая! И вдруг Нина, неожиданно для себя самой вполголоса запела:
На Дону и в Замостье тлеют белые кости,
Над костями шумят ветерки.
Помнят польские паны, помнят псы-атаманы
Конармейские наши клинки!
Генерал тут же вскинулся и зашипел:
- Прекрати немедленно! Совсем не соображаешь?!
Нина машинально вжала голову в плечи и прикусила язычок, озираясь с виноватым видом. К счастью, в купе они ехали только вдвоем.
В Варшаве отец с дочерью не задержались, а пересели на другой поезд, следующий во Вроцлав. Генерал бригады Якуб Речницкий еще с сентября месяца был назначен начальником штаба войск Силезского военного округа, и расквартирован штаб был именно во Вроцлаве.
Служба Нины началась с того, что отец поселил ее в своей резиденции - в загородном особняке на берегу Одры, окруженном зарослями кустарника с пожухлой, наполовину облетевшей листвой. У берега виднелся небольшой дощатый причал с привязанной к нему лодочкой. Тогда же была проведена ее первая самостоятельная "операция". Началась она со снятия мерки. Нина немного недоумевала, но твердо помнила, что было сказано отцом: никаких вопросов задавать не следует, а все, что ей будет положено знать, он ей сообщит - но никак не больше.
Вскоре отец появился дома со свертком:
- Переодевайся! Вот твой мундир.
В свертке оказалась сшитая на нее форма поручника польской армии. Когда Нина переоделась, отец вручил ей и соответствующие документы.
- А теперь, - объяснил отец, - поедем в штаб округа. Там тебе выдадут служебное оружие.
Почему получение оружия было обставлено именно таким образом - ей никто не объяснял, а она, понятное дело, не выспрашивала. Врученное вместе с пистолетом официальное разрешение на ношение пистолета так ни разу ей и не пригодилось. Впрочем, сшитой ей польской военной формой Нина впоследствии иногда (на официальных армейских мероприятиях, где она бывала вместе с отцом) пользовалась.
Покончив с формальностями, позволившими дочке обзавестись собственным стволом, Якуб привез ее обратно в особняк, и тут же уехал по своим делам. Она фактически осталась затворницей в этой резиденции.
- Пойми, - объяснял ей отец, - тебе еще рано показываться "в свете". Пока привыкай к обстановке, к польской речи, читай книги на польском языке, потому что твой польский оставляет желать много лучшего.
Да, и с языком, и с привыканием к обстановке у нее были проблемы. Даже бытовые удобства, с которыми она столкнулась, во многом были для нее в новинку. Такое, например, устройство, как биде, первоначально вообще поставило ее в тупик. И Нина начала вживаться, однако сделанные при этом открытия ее, мягко говоря, не обрадовали. Хуже того - она испытала сильнейшее психологическое потрясение.
В первые же дни девочка обнаружила, что в особняке - и, судя по всему, на правах хозяйки, - проживает молодая женщина с маленьким ребенком. Выяснить у отца, кто она такая, не удалось - он постоянно был в разъездах, появлялся в доме совсем на короткое время, и переговорить с ним все никак не получалось. Но вряд ли можно скрыть действительные отношения между людьми, живущими под одной крышей. Постепенно, из своих наблюдений, из разговоров прислуги, из собственных слов Янки Нина смогла уяснить, что это, оказывается, польская жена отца, что ребенок у нее - тоже от него, и что, похоже, намечается второй.
Но как же так?! Она же помнит, как отец безутешно рыдал на могиле матери в Ташкенте. А на деле, выходит, когда мама умирала в муках, отец завел себе другую?! И потом изображал вселенскую скорбь?.. Да и со своей новой женой он повел себя непонятно. Ладно, в Советском Союзе это не имело особого значения, но здесь все же Польша, тут совсем иначе относятся к женщинам, рожающим вне официального брака. Видно же, как Янка страдает из-за того, что их отношения с отцом не узаконены! А поступки отца никак не понять - ребенка он усыновил, а отношения с его матерью оформить не желает. Так нечестно! Да еще и изворачивается, уходит от прямого разговора...
Человек, когда-то бывший ей очень близким, скатился до такой гнусной подлости и лицемерия, что... Нет, этого простить невозможно! Нину захлестнула жестокая обида. Он... он не имеет права жить! Пистолет у нее всегда с собой: выстрел в него, затем выстрел в себя - и все будет кончено.
Однако когда генерал Речницкий вновь появился в особняке, привести этот замысел в исполнение оказалось затруднительно - он был окружен множеством людей в военной форме, и сразу взял дочь в оборот:
- Немедленно выезжаем!
- Ладно, - промолвила Нина.
- Не ладно, а так точно! - поправил ее отец. - Учись отвечать по-военному! Хотя нет, отставить. Отвечать надо "Takjest!". Тебе надо сразу учиться не только говорить, но и думать по-польски!
- Так точно, есть! - ответила Нина, слегка сбитая с толку этими разноречивыми распоряжениями, чем вызвала дружный смех окружающих.
Машина отца, в сопровождении еще нескольких машин с военнослужащими отвезла их на аэродром, где почти полтора десятка человек набились в небольшой двухмоторный самолетик, опознавательные знаки которого представляли собой странную смесь польских (квадрат на фюзеляже, разделенный на четыре красно-белые клетки) и советских (звезда на хвостовых килях). После довольно долгого полета самолет приземлился не на аэродром, а просто на обширное поле, обрамленное лесом. У края поля их снова ждал автомобиль, они куда-то ехали, затем отец тащил ее за собой за руку через лес, битком набитый советскими солдатами, ворча под нос - "вот навязали на мою голову охранничка...".
Этот лес, как потом узнала Нина, находился в районе Беловежской Пущи. Там проводилась операция по изъятию документов, коллекции художественных ценностей и ювелирных изделий из нацистского тайника. Тайник был оборудован в одном из многочисленных охотничьих домиков Германа Геринга, находившемся в глубине леса и не обозначенном на карте. Этот домик, несмотря на то, что война закончилась больше полугода назад, все еще охранялся специальной группой нацистов.
Нина вместе с отцом вышла к большой поляне в лесу, на которой располагался охотничий домик. В этот момент в воздухе появились самолеты, обрушившие на маленький пятачок бомбы. Нина оказалась среди грохота и воя, свиста пуль и осколков. Она, как привязанная, следовала за отцом, пока тот не толкнул ее в свежую воронку от бомбы, сунув в руку гранату:
- Тут и сиди, - приказал он. - В одну воронку два раза обычно не попадает...
После бомбежки на перепаханную взрывами поляну стали высаживаться парашютисты. Нине запомнилась их необычная форма - они были одеты в новенькие глухие цельные комбинезоны с капюшонами-шапочками (часть из них была в комбинезонах черного цвета, часть - цвета хаки, и часть - похожего на цвет советской формы с какими-то более темными разводами), и на них были защитные очки. Потом Нине сказали, что это были англичане (то ли SAS, то ли просто парашютно-десантное подразделение, то ли коммандос, то ли кто еще...).
В бой вступила советская часть. По поляне, куда высадились парашютисты, ударила артиллерия и минометы. Из леса появились два или три легких танка (или броневика? - девочке было не до технических деталей), но в ходе боя они все были подбиты...
Нине казалось, что ожесточенный трехсторонний бой длился вечность. Потом отец ей объяснил, что все дело заняло всего лишь около получаса. В виду явного численного превосходства поле боя осталось за советскими войсками, и документы, частью порванные и обожженные, и коллекции, немало пострадавшие во время боя, были изъяты.
Когда грохот затих, Нине помогли выбраться из воронки. Поляна была перепахана взрывами, вокруг валялось множество изуродованных трупов. Когда Нина проходила мимо дерева, с веток ей прямо на голову свалились чьи-то внутренности. К такого рода "деталям", по прежней работе в госпитале, ей было не привыкать - она просто стряхнула их и пошла дальше. Мужики, шедшие рядом, были удивлены таким хладнокровием, но умело скрыли свое смущение за шуточками:
- Гляди-ка ты, все ей нипочем!
- Вот теперь, считай, прошла настоящее боевое крещение!
- Ага, требухой!
В захваченном домике Нине запомнились лосиные рога, сброшенные на пол и разломанные взрывом ровно пополам, и сидевшая между ними большая болотная жаба, так же заброшенная сюда взрывом. Она взяла жабу на руки - та не заквакала, а захрипела. Нина стала ее гладить по голове и попробовала отнести к располагавшемуся неподалеку не то прудику, не то болотцу. Болотце было полностью перепахано взрывами бомб...
После дела генерал Речницкий вместе с офицерами и со своей дочкой отправились отмечать его успешное окончание в ресторане. Поскольку отец обладал способностью пить, почти не пьянея, он продолжал сохранять самоконтроль даже тогда, когда все остальные офицеры уже перепились в стельку. Он стал повторять Нине уже известные ей наставления:
- Твоя задача - следить, чтобы в меня никто не выстрелил.
Девочка, оглядев помещение, решила, что вряд ли среди перепившихся офицеров остался хоть кто-нибудь, способный стрелять. На ее же результаты в стрельбе алкоголь - во всяком случае, одна выпитая бутылка шампанского - нисколько не влиял.
Когда Нина вновь попала домой, и увиделась с отцом утром на кухне, она уже немного отошла от душившей ее обиды и оставила свое намерение застрелить его. Но вот желание выяснить, что же все-таки происходит в его семейных делах, ее не покидало.
- Нам надо поговорить, - заявила она.
- Сейчас, подожди минутку, - ответил ей отец и вышел из кухни. Вскоре Нина услышала шум отъезжающего автомобиля. Отец просто сел в машину и уехал, уходя от тяжелого разговора.
Обида вспыхнула с новой силой и тогда Нина решила, не откладывая, сама застрелиться из своего небольшого служебного пистолета. Девочка без колебаний сунула ствол в рот и нажала на спусковой крючок.
Последнее, что зафиксировало ее сознание - грохот, а затем - темнота. За нею - отсутствие всяких чувств. Только тишина... Абсолютная тишина и покой... Глаза открылись... Перед ними - синее небо с легкими облачками. А перед самым лицом покачиваются ветки кустарника с небольшими круглыми ягодками. Ягодки - белые! Разве такие бывают? Или... или она том свете? Она же застрелилась...
Постепенно уши начинают различать какие-то неясные звуки, доносящиеся, как сквозь вату, а вместе со слухом к ней приходит боль. Нет, не так. ДИКАЯ БОЛЬ! Она пронизывает все тело, не давая ни вздохнуть, ни пошевельнуться, ни издать какой-либо звук.
В поле зрения появились какие-то люди. Что они говорят? Не разобрать... Надо повернуть голову...
Боль скрутила ее с новой силой и увела в спасительную темноту. Очнулась Нина только в госпитале. Как оказалось, было взорвано целое крыло в резиденции генерала Речницкого - именно то, где она и находилась. Последовавшая затем попытка нападения на дом была отбита уцелевшей охраной. Девочку же взрывной волной выбросило из окна особняка и отшвырнуло на десяток метров в кусты снежника, росшие вдоль ограды. Так что вместо самоубийства она заполучила тяжелую контузию.
После этой контузии Нина почти месяц провела в госпитале. Сначала она ни с кем не разговаривала - ни с врачами, ни с приходившим к ней отцом. Все полагали, что отсутствие речи - последствия контузии. Но однажды к ней в палату заглянул на костылях небольшой щупленький паренек, и просто поинтересовался:
- А ты кто такая? Как тебя зовут?
- Янина, - машинально ответила она. - Меня чуть не взорвали вместе с домом.
- Роман "Вечорек", - представился парень.
Девочка далеко не сразу разобралась, что "Вечорек" - это не фамилия, а подпольная кличка. Так Нина познакомилась с Романом - Ромкой. Он ходил на костылях после нападения бандитов на возглавляемую им агитбригаду ZWM, из которой уцелели далеко не все.
- ЗедВуЭм? - не поняла девочка впервые услышанное сокращение.
- Ну да. Zwe?zek Walki Mlodych (Союз борьбы молодых). Да ты что, никогда не слышала? - удивился Ромка.
- Нет.
- Откуда же ты такая взялась?
- Из Советского Союза. Только недавно приехала, - объяснила Нина.
- Уж там-то должны знать... - протянул ее собеседник, поправляя костыли, грозившие съехать на пол по спинке кровати, к которой они были прислонены, а потом стал объяснять:
- Зедвуэм - это боевая молодежная организация, созданная в 1943 году по заданию ППР... Польска Партия Роботнича, - пояснил он, снова увидев непонимание в ее глазах, и, чтобы было совсем ясно, добавил:
- Попросту говоря, коммунисты. Вот меня как раз в 1943 году и перебросили в Польшу из СССР.
- Так ты тоже из Советского Союза? - удивилась девочка.
- Почти, - улыбнулся Ромка, - я там учился в детском доме в Иваново, после того, как моя мать бежала из Польши в Советский Союз со мной на руках.
- Бежала?
- Ну да, - кивнул худенький паренек в больничной пижаме. - Она работала в Коминтерне. А в 1938 году ее посадили... Хорошо, что Ванда Василевская была ее подругой, и перед самой войной сумела добиться освобождения мамы.
1938 год Нине тоже запомнился. И про Ванду Василевскую она кое-что слышала. Во всяком случае, она хорошо помнила вышедший на экраны в 1943 году фильма "Радуга", созданный по одноименной книге этой польской писательницы.
- А что ты делал в Польше, когда тебя перебросили? - поинтересовалась Нина.
- Я же сказал - вместе с товарищами мы создавали молодежную боевую организацию. Пытались помочь восставшим в гетто.
- В каком гетто? - даже само это слово вызывало у девочки лишь какие-то смутные ассоциации.
- В еврейском гетто в Варшаве. Это было в том же году, - было заметно, что воспоминания не доставляют Ромке радости. - У них почти не было оружия, не было людей, умеющих воевать. Да и у нас тогда было не густо. Мало чем смогли помочь. А аковцы все твердили свое - "стоять с ружьем у ноги, таков приказ из Лондона"! - зло ощерился он. - Хотя, - тут его голос немного смягчился, - и среди них находились честные люди, кое-чем помогали, а небольшая группа даже пошла в бой.
Кто такие аковцы, Нина уже немножко знала. Знала и то, что 22 июля 1945 года членам подпольной Армии Крайовой была объявлена амнистия, и ей воспользовались очень многие, но далеко не все...
- Вот во время восстания 1944 года меня в Варшаве не было, - продолжал между тем Ромка. - Тогда много наших ребят погибло, а меня как раз послали курьером через фронт, к Люблинскому правительству. Ну, к Польскому комитету национального освобождения, - добавил он, опасаясь, что его собеседница снова не поймет, о чем речь.
Нина уставилась на его распахнутую на груди больничную пижаму, не скрывавшую несколько заметных шрамов.
- Где это тебя?
Он сразу понял, о чем его спрашивают:
- Да в основном после войны. Было несколько крепких стычек, - не стал уходить от ответа Ромка. - Война тоже пару отметин оставила. Ну, и в гестапо руку приложили.
- Да, было дело, - паренек повел плечами, зябко поеживаясь. - С другой стороны, можно сказать - повезло, попал просто в облаву. Допросили для порядка, избили пару раз, но особо не усердствовали. Не было тогда у них на меня ничего. Но я насмотрелся, что они делают с теми, кто попал под серьезное подозрение... - Ромка еще раз поежился. - А меня после допросов просто вышвырнули обратно на улицу. Хуже было во второй раз...
- Ты что, снова попался? - Нине было и страшно, и очень интересно узнать, как этот худощавый парнишка сумел пройти через застенки гестапо и уцелеть.
- Попался, - понуро кивнул тот. - Явка была провалена, и меня как раз на той явочной квартире и взяли. Я чувствовал, что теперь уж меня просто так не выпустят. Вцепятся... А как они пытают, я уже видел.
- И как же ты?
- Как, как... Страшно было, ты представить не можешь! Боялся, что не выдержу, и выдам своих. Решил бежать - пусть лучше убьют при побеге, чем предателем сделаться, - Роман дернул головой. - Привели меня в отделение гестапо, а это как раз было начало июля сорок четвертого, жарища, и окно у них на первом этаже нараспашку. А под окном, слышу - мотоцикл урчит. Ну, я и сиганул прямо через окно. Немца из седла вышвырнул - и по газам. На мое счастье, в ворота как раз грузовик заезжал. А ворота стальные, тяжелые, и их электромотор открывает и закрывает. Створки уже начали сходиться, и я рванул вперед, пока они еще совсем не захлопнулись. Чудом проскочил! Опять повезло: пока ворота закрылись, пока они их снова на открывание включили, - я уже в переулки зарулил, мотоцикл бросил и проходными дворами деру дал. Ушел...
Беседовали они еще долго. От Ромки девочка впервые получила сколько-нибудь подробное представление о происходящем в Польше - ведь Нина об этом знала немногим больше, чем сообщалось в скупых заметках советских газет.
Когда Ромке пришла пора выписываться, он оставил ей свой адрес - на случай, если она будет в Варшаве. На прощание поинтересовался:
- Говорят, тебя при взрыве в доме генерала Речницкого контузило?
- Да.
- А что ты там делала?
- Застрелиться хотела.
- Зачем?!
И Нина рассказала ему обо всех своих обидах. "Ну и дура!" - подвел итог ее рассказу Ромка:
- Ты что, не понимаешь, что мужику женщина нужна?
- Так он же женат!
- А сколько лет он свою жену не видел?
- Всю войну...
После чего ей пришлось прослушать популярную лекцию о том, зачем мужчине нужна женщина.
Вернувшись из госпиталя, Нина предъявила претензию отцу:
- Почему ты мне сразу все не рассказал?
- Ну, была бы ты парнем, - ответил он, - я бы, может, еще знал, как тебе рассказать. А как рассказать девчонке? Я понятия не имел, как и подступиться.
- Считай тогда, что мы оба мужики, - решительно заявила ему дочка, - и говори со мной обо всем прямо, как есть.
И с тех пор отец так с ней и говорил, не обходя острых углов.
Вскоре после выхода из госпиталя Яков рассудил, что сидеть дочке взаперти во вроцлавском особняке - не лучшее дело. Таким манером в польское общество не вживешься. Да девчонке и учебу продолжить - совсем не помешает. Ну, и спокойнее будет, если Янка с дитем не будет мозолить дочке глаза, и наталкивать на всякие ненужные мысли. Посему генерал решил отправить Нину в Варшаву, в русскую школу-интернат Министерства национальной обороны Польши.