Хотя страшные слова - "пропал без вести" - терзали сердце, надежда не оставляла никого в семье Коноваловых. Объявился же Яков Францевич после первого такого же сообщения? Но обстановка в доме все равно оставалась тяжелой. Нину больше всего беспокоило то, что перелом у бабушки никак не желал срастаться, а маму все сильнее и сильнее мучили боли. Постоянно нужны были лекарства, а достать их было почти невозможно. Выручала только тетя Оля, работавшая медсестрой в военно-санитарном поезде, но она появлялась в Ташкенте редко и на очень короткое время.
В конце концов, решение было найдено: весной 1944 года, когда тетя Оля появилась в Ташкенте на целых две недели, получив путевку в санаторий после осколочного ранения глаза, Нина по ее протекции устроилась санитаркой в окружной военный госпиталь. На заводе ее домашние проблемы знали, поэтому не стали возражать против перехода в госпиталь, хотя по военному времени могли бы и упереться. Новая работа была тяжелой, но Нина уже имела некоторый опыт ухода за лежачими больными, который ей пригодился. Главное, что служба в госпитале давала доступ к лекарствам, в которых так нуждалась мама.
Окружной военный госпиталь находился гораздо ближе к дому, чем завод "Ташсельмаш". Рядом с ним располагался рынок, который все так и называли - "Госпитальный", и Свято-Успенский собор, где после 1943 года снова разрешили проводить службы.
Каждый, кому приходилось лежать в больнице, может себе немного представить труд санитарки. Вымыть пол в палатах и в коридоре, проветрить помещения, вынести судно за одним, другому - это судно подложить, сменить белье, помочь встать с кровати, или, наоборот, лечь... И так - всю смену. Однако военный госпиталь - это не простая больница. Когда приходит санитарный поезд и раненые идут потоком, наступает аврал для всего персонала. А когда, наконец, одни перевязаны и развезены по палатам, другие - отправлены на операционный стол, иные же - в морг, можно снова возвращаться к привычным обязанностям. Но трудно привыкнуть к палатам, наполненным стонущими от боли ранеными, к тому, что к этим стонам время от времени добавляется хрип умирающих.
Нина очень быстро завоевала симпатии бойцов, находящихся на излечении, своей безотказностью, готовностью всегда придти на помощь. Многие лежачие больные испытывают большие трудности с опорожнением кишечника - и тут без "сестрички", как стали звать ее раненые, не обходилось.
- А, сестричка наша пришла! - улыбались бойцы, едва завидев ее в дверях палаты. - Помоги-ка, будь добра!
За такую безотказность раненые старались отблагодарить, в первую очередь не съеденными остатками своего обеда, что совсем не было лишним для растущей девочки. Это давало Нине повод, притаскивая домой полученные по карточкам продукты, уверять маму и бабушку, что она уже перекусила в госпитале:
- Со мной раненые едой делятся! - объясняла она. И это была правда, однако, не вся. На госпитальном пайке особо не отъешься, раненым самим хватало в обрез, и потому за безотказную помощь и редкостную доброжелательность с ней хотя и делились, но далеко не каждый день.
Та безотказная готовность помочь, которую девочка проявляла к раненым, объяснялась просто - она воспринимала их боль, как свою. Но такая способность к сочувствию имела и свою оборотную сторону. И пропавший без вести отец, и тяжело больные мама с бабушкой, и стонущие от боли раненые - все это Нина пропускала через свое сердце.
Санитаркам приход Нины тоже доставил немалое облегчение. Перевязочных средств вечно не хватало, и бинты после стерилизации использовались повторно. В том числе и те, которые снимали с ампутированных конечностей и с трупов. Подавляющее большинство санитарок шарахалось от этой работы, и только Нину нельзя было смутить ничем. Единственно, что ей досаждало, - трупной запах, который впитывался в тело и в одежду, особенно стойко держась в волосах, несмотря на горячий душ с мылом.
Нина, хотя и была санитаркой, тоже нередко участвовала в операциях. Дело в том, что у нее была редкая группа крови - сейчас эта группа обозначается как 0(I) - которую можно было переливать людям с любой другой группой. Когда требовалась экстренная операция, и не было времени возиться с определением группы крови оперируемого, либо не имелось консервированной крови нужной группы, Нину использовали как донора для прямого переливания крови.
За донорство полагалось усиленное питание. Надо ли говорить, что кроме горячего сладкого чая, который Нина выпивала там же, на месте, все причитающиеся ей продукты она старалась отнести домой, маме и бабушке? Правда, это не всегда удавалось. Когда старый хирург, Лев Арнольдович, замечал, что девочка откладывает свой донорский паек в сторону, он садился рядом с ней, и сердитым голосом, не допускающим возражений, прикрикивал на нее:
- А ну, все слопать, немедленно! Пока не проглотишь, никуда не отпущу!
Ничего не поделаешь - приходилось есть. И Нина ела, чувствуя, как она кусочек за кусочком отнимает у своих родных. Но даже и тут девочка, улучив момент, ухитрялась что-нибудь припрятать, делая вид, что все уже съедено. А дома снова приходилось выдерживать баталию. Мама с бабушкой ополчались на нее вдвоем, и, чтобы не расстраивать их окончательно, тоже приходилось съедать что-нибудь из принесенного с собой.
Работа в госпитале, домашнее хозяйство, уход за своими родными, изматывающие душу переживания - все это сказывалось на девочке не лучшим образом. Лев Арнольдович, видя состояние Нины, несколько раз подходил к ней со шприцем и говорил:
- Давай руку! Быстро, пока никто не видит! Витаминчики вколю...
Но уколы эти доставались ей не часто. Ведь девочку и так, вопреки всем правилам, снабжали редкими лекарствами, находившимися на строжайшем учете.
Госпиталь был хорошей школой для постижения человеческих характеров, проявлявших себя в тяжелейших условиях. Кто и как переносит боль, как раненые относятся друг к другу и к персоналу, как ведут себя врачи, медсестры, санитарки... Хуже всего, по наблюдениям Нины, переносили свои ранения летчики. Заходя в их палату, она тут же сталкивалась с бесконечными жалобами и стенаниями. Многие проклинали всех подряд - фашистов, судьбу, командование, врачей, родных и близких... Наверное, на многих этих молодых ребят действовал страх остаться без неба. Спуститься с небес на землю, утратить чувство полета, слияния с крылатой машиной, да превратиться из элиты вооруженных сил, каковой они себя считали, в обычного человека, к тому же еще и искалеченного - для многих это представлялось кошмарной перспективой. Некоторые калеки пытались покончить с собой, и иногда это удавалось.
Не столь уж редки были и драмы, вызванные тем, что жены некоторых искалеченных воинов просто-напросто отказывались от них. Другие раненые впадали в полное уныние, полагая, что отныне станут обузой своим родным. Но было и другое. Нина запомнила поступок одной молоденькой санитарки, которая решилась расстаться с невинностью с таким же молоденьким пареньком, тяжело раненым. Он через несколько дней скончался, а санитарка родила от него сына, стоически перенося упреки родителей, и ни разу не пожалев о своем решении.
Работа в госпитале была нелегка для всех, особенно, как уже говорилось, в дни прихода санитарного поезда, но для хирургов его приход означал работу на износ. Несколько суток подряд, практически без сна, они не отходили от операционных столов. В короткие перерывы взбадривали себя крепчайшим чаем и папиросами - и снова брали в руки скальпель. Выйдет хирург, пошатываясь от усталости, из операционной, рухнет на стул или на продавленный диван, а ему тут же кто-нибудь из персонала, не занятого на операциях, сунет в зубы папиросу, поднесет зажженную спичку... Докурил, и снова к столу - оперировать. Один из хирургов во время операции покрылся испариной, побледнел, но, закусив губы, закончил дело, затем процедил сквозь стиснутые зубы окровавленными губами - "зашивайте без меня" - и упал на пол.
- Лев Арнольдович! - вскрикнула операционная сестра, склоняясь над ним и щупая пульс. Потом медленно подняла руку к лицу и закусила сжатый кулачок. Пульса не было...
День шел за днем, месяц за месяцем, а о Якове Францевиче не приходило.
На вокзале в Москве, куда, по вызову в наркомат, отправился Яков Францевич, стоило только сойти на перрон, как к нему подошел неплохо одетый человек в штатском, и, предъявив удостоверение, уточнил:
- Полковник Речницкий?
- Да, а в чем дело? - холодок беспокойства пробежал по спине. "Неужели опять арест? Но почему? Нет, арест был бы обставлен иначе...".
Вежливо, но не допускающим возражений тоном штатский проговорил:
- Прошу вас следовать за мной.
На привокзальной площади ожидала "эмка", и после недолгой поездки, прошедшей в полном молчании, она остановилась у большого особняка, каких немало можно увидеть в старой Москве. "Все-таки не Лубянка" - с некоторым, впрочем, не полным облегчением подумал Яков. Приключение-то еще не закончилось. Кивнув консьержу, сидевшему за входной дверью у столика с телефоном ("выправка военная, а одет по гражданке" - автоматически зафиксировал Речницкий), штатский провел полковника на второй этаж.
- Здравствуйте, полковник!
- Здравия желаю!
Хозяин кабинета... Хотя кабинетом-то это помещение вряд ли можно было назвать. Письменный стол тут имелся, но маленький, и притулившийся у стеночки, а сама комната скорее напоминала о жилой квартире, а не о казенном заведении. Так вот, хозяин этой квартиры, сверкнув золотым шитьем погон, сразу взял быка за рога:
- Времени у нас мало. Вам еще предстоит явиться в наркомат за предписанием, согласно которому вы зачисляетесь в кадры 1-й Польской армии в СССР и направляетесь на трехмесячные курсы польского языка...
- Но я неплохо знаю польский! - вставил Яков Францевич.
- Не перебивайте! - строго оборвал его генерал. - Не в этом дело... К вам проявила интерес агентура Лондонского правительства поляков. И это хорошо, потому что открывает для нас определенные возможности. Сумеем ли мы этими возможностями воспользоваться - во многом зависит от вас. Разумеется, на такую работу требуется добровольное согласие, - глянув на полковника со слегка ироничным прищуром, заключил хозяин не вполне обычной квартиры.
- Раз надо... - чуть дернул плечом Речницкий.
- Вот и хорошо, - обрадовался старший по званию. - Бумажки оформим после того, как вернетесь из наркомата, а сейчас должен предупредить: с этой минуты никаких контактов с сослуживцами, друзьями или родными. Учтите - для вашей семьи вы пока пропали без вести. Те, с кем нам предстоит сыграть игру, не должны напасть на ваш след раньше, чем нужно.
Яков Францевич поморщился:
- Без вести? Но это же лишает семью моего аттестата... - о том, какое впечатление подобная весть должна произвести на родных, он говорить не стал. Догадывался - бесполезно.
- Не беспокойтесь, о семье позаботятся, - бросил генерал.
Через три месяца, в начале мая, неподалеку от города Сумы, в районе формирования 1-й Польской армии в СССР, в марте сменившей свое наименование на "1-я армия Войска Польского", появился очередной откомандированный туда офицер, еще в форме Красной Армии. Полковника принял командующий армией, генерал дивизии Зигмунт Берлинг. Несмотря на хмурый, озабоченный вид, с вновь прибывшим офицером он заговорил довольно приветливо:
- Здравствуйте! Так вы и есть полковник Речницкий? Мне вас очень лестно отрекомендовали.
Tak jest! Jestem gwardii pСlkownik Jakub Recznicki! - довольно чисто ответил по-польски Яков.
На лице Берлинга расправились морщины:
- Я смотрю, вы неплохо говорите по-польски. Это важно для наших солдат. Тем более, что вам предстоит немедленно приступить к формированию 1-й штурмовой инженерно-саперной бригады. Приказ о вашем назначении я подпишу сегодня.
(Автор в курсе, что такого соединения в Войске Польском не было).
- Но... Я даже плохо представляю себе, что это такое - штурмовая бригада? - Яков не мог скрыть своего недоумения. - Конечно, я про них кое-что слышал, но даже взаимодействовать с ними не доводилось...
Зигмунт Берлинг рассмеялся:
- Вы думаете, в Войске Польском кто-то знает больше вас? - он картинно развел руками. - Это новый тип войск, который должен вести штурмовые действия в городах, действовать на острие атаки при штурме сильно укрепленных полос и все в таком же роде, - и после короткой паузы он добавил:
- У нас уже есть три инструктора из 5-й штурмовой инженерно-саперной бригады Красной армии. Еще нескольких офицеров и сержантов обещают прислать на днях. Есть наставление по действиям штурмовых групп - ну, с ним вы, должно быть, знакомы. Есть полторы тысячи человек личного состава. Вот из этого вам и надо смастерить что-то такое... сильно вредное для немцев.
Прошло всего два с небольшим месяца и штурмовая инженерно-саперная бригада под командованием полковника Якуба Речницкего (будем теперь называть его так, на польский манер), с радостью покинув учебные лагеря, где всех нещадно гоняли до седьмого пота, уже форсировала Вислу в районе Варки. Немцы непрерывно контратаковали, бои шли с неослабевающим ожесточением, и никак не удавалось расширить плацдарм и соединиться с советскими войсками, прочно оседлавшими свой плацдарм у Магнушева. Впрочем, одной бригадой и не предполагалось решать эту задачу. Вот-вот должны были подойти подотставшие части польской армии, а до того надо было хотя бы просто продержаться.
(Опять оговорюсь: автору известен действительный ход боев на Магнушевском плацдарме).
Попытка подошедшей к переправе 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплятте перебросить свои танки на западный берег потерпела неудачу - построенный советскими саперами деревянный мост был настолько сильно поврежден немецкими снарядами и близкими разрывами бомб, что не выдержал тяжести танков и развалился. Командир танкистов, генерал бригады Ян Межицан не знал, что ему сообщать полковнику Речницкому, люди которого гибли на плацдарме под все возрастающим давлением противника, подкрепленного танковыми частями. Подтянувшийся из тыла понтонный батальон всколыхнул было надежду. Но большие понтоны, способные выдержать вес танка, невозможно было подогнать к восточному берегу, изобиловавшему мелями - и в то же время глубокие промоины, перемежавшиеся с мелководьем, не давали возможности танкам преодолеть это пространство своим ходом.
Понтоны поменьше ценой многократных попыток все же удалось подвести к берегу и состыковать с большими понтонами в непрерывный мост. Первыми пошли легкие танки Т-70, но и под первым из них малый понтон быстро погрузился в воду, сел одним краем на мель, а другим накренился, уходя в промоину. Танк медленно, словно нехотя, сполз с понтона и по башню сел на дно...
Когда полковник Речницкий спустился с крутого западного берега к Висле, чтобы удостоверится, как идет переправа у танкистов, то он сначала не понял, что происходит. И лишь когда он подошел по понтонному мосту ближе к восточному берегу, уведенное потрясло его до глубины души. Сотни польских и советских солдат - пехотинцев, саперов, связистов, артиллеристов... - вместе со своими офицерами стояли кто по грудь, а кто и по горло в воде, и на своих руках и плечах держали понтоны, по которым легкие танки переправлялись через реку.
Вблизи ударили разрывы снарядов немецкой артиллерии, но никто не покинул своего места. В те недолгие секунды, когда наступал перерыв в обстреле, и когда стихал рев мотора очередного танка, идущего по переправе, можно было уловить отдаленный стук - это советский саперный батальон под покровом ночи спешно восстанавливал деревянный мост. Все понимали, что Т-34 по этим понтонам пройти не смогут.
Обстрел продолжался, но люди, стиснув зубы, стояли в речной воде, напрягая последние силы, чтобы принять на себя хотя бы часть тяжести переправляющихся танков. Осколки снарядов не щадили никого, и время от времени кто-нибудь из державших понтонный мост уходил под воду с головой - навсегда. А танки шли и шли, пока все четырнадцать Т-70 бригады не оказались на том берегу.
Эта ночь оставила глубокую зарубку в судьбе полковника Речницкого. Среди мокрых с ног до головы людей, выбиравшихся в предрассветных сумерках из Вислы, чтобы обогреться и обсушиться, его взгляд выхватил одну фигуру. Девушка-сержант с коричневыми петлицами полевой почты. И почему-то сразу возникло желание самому ее обсушить и обогреть.
- Як пенькна пани щен называ? - и откуда в нем всколыхнулась вдруг шляхетская галантность?
- Янка... - пробормотала она, обнимая себя за плечи и дрожа от холода, затем, разглядев погоны и орлов в петлицах, бросила руки по швам, выпрямилась и отчеканила, - Капрал Янина Лучак, пане пулковник!
- Якуб Речницки. Просто Якуб.
Что в ней было, в этой простой маёнтковой девице, даже перестарке, по крестьянским-то меркам (двадцать лет ей уж всяко исполнилось), кроме красивой фигуры, приятного лица, немного испуганного и в то же время чуть-чуть игривого взгляда, да роскошной гривы мокрых и спутанных каштановых волос? Наверное, больше и ничего. Но Якуб слишком истосковался по простому женскому теплу, и это чувство было настолько острым, что он уже не мог сейчас размышлять о чем-нибудь другом.
А совсем рядом горела Варшава... Но чтобы добраться туда, да еще и на излете большого и трудного наступления, сил уже не хватало. Контрудары гитлеровцев перемололи главную ударную силу фронта, пробивавшегося к восточному предместью Варшавы - Праге. А оставалось этой ударной силы - один полноценный танковый корпус. Теперь и того нет. Близок локоть, да не укусишь. Здесь, с Магнушевского плацдарма, до Варшавы тоже было всего километров шестьдесят, но пока противостоящие стороны изматывали друг друга во взаимных атаках и контратаках. Продвинуться на север, к столице, не получалось.
Граф Тадеуш Коморовский (генерал "Бур"), отдавая приказ о восстании, несмотря на полученное в последний момент от своей разведки сообщение о танковых дивизиях немцев, выдвигающихся навстречу русским войскам, знал, что делал. Если восстание, несмотря на крайне слабые военные силы восставших, все же победит, то есть продержится до прихода русских, то им придется считаться с властью, установленной самими поляками в столице Польши. Или не считаться, но такое решение повлечет за собой значительный политический ущерб. Если же восстание провалится, это опять будет означать большое черное пятно на репутации Москвы, ибо она не помогла сражающимся полякам.
Генерал "Бур" был не прочь получить от Красной Армии военную помощь, но лучше - косвенную. Пусть она бьется с немцами, бомбит их и обстреливает артиллерией, доставляет нам по воздуху оружие, боеприпасы и продовольствие, а вот в Варшаву ее пускать - зачем? Лучше уж русским остаться на том берегу Вислы. Поэтому в первый день восстания только на одном варшавском мосту произошла стычка отряда Армии Крайовой с немцами, не давшая результатов - да и то это была попытка поддержать пробивающуюся в Варшаву группу аковцев из Праги, где восстание было безнадежно задавлено в первые же часы. На захват остальных мостов вообще никого не посылали.
Бои были тяжелые. Энтузиазм поляков не мог перевесить налаженную военную машину немцев, и те медленно, но методично выдавливали повстанцев - дом за домом, квартал за кварталом. Повстанцы дрались с достойным уважения упорством и держались против этой военной машины уже почти полтора месяца, однако их положение становилось просто отчаянным. К этому моменту, 14 сентября, перегруппировавшись и подтянув резервы, Красная Армия все же заняла Прагу и вышла на берег Вислы у Варшавы. Именно в этот момент полковник Речницкий был назначен начальником оперативного отдела штаба 1-й армии Войска Польского, и ему тут же пришлось включиться в непосредственное обеспечение операций по помощи повстанцам.
Еще 13 сентября в Варшаве высадилась разведка 1-й дивизии Войска Польского. А переправу через Вислу начала 3-я пехотная дивизия под командованием полковника Станислава Галицкого. 15 сентября Зигмунт Берлинг приказал направить в Варшаву ее передовой отряд. Вслед за ним, по приказу командующего фронтом Рокоссовского, вечером 16 сентября 1944 года первые два батальона пехоты во главе с командиром 9-го полка полковником Евсеевым высадились на плацдарм в Чернякове. С этими батальонами переправился представитель Генштаба Красной Армии при Войске Польском генерал-майор Молотков.
- Обывателю пулковник, разрешите доложить?
- Да брось ты эти "разрешите доложить"! - раздраженно брякнул Речницкий молодому поручнику. - Некогда разводить церемонии! Что там у тебя?
- Командир 2-й пехотной дивизии передает: попытка переправить разведку в северную часть Варшавы, в районе Жолибожа, сорвалась из-за сильного огневого противодействия немцев, - начальник оперативного отдела жестом отпустил поручника, принесшего это известие, и невесело задумался. Артиллерии и боеприпасов, чтобы надежно подавить немецкий огонь, не хватало, средства для постановки дымовой завесы были израсходованы при высадке десанта на Черняковский плацдарм...
С Черняковского плацдарма сведения тоже поступали неутешительные.
- Обывателю пулковник! - Речницкий поднял голову, оторвав взгляд от карты. Стоявший перед ним навытяжку щеголеватый поручник имел невеселый вид. - Командир 9-го полка передает: набережная свободна, но насквозь простреливается немцами, повстанцы отошли с нее вглубь кварталов. Наши пробились к ним на соединение, установили связь с группировками АК "Радослава" и "Крыски". Но их мало, с оружием и боеприпасами очень плохо, а немцы жмут со всех сторон.
"Понятно, что жмут", - подумал Якуб, - "соображают, чем дело пахнет. Но нам-то что делать? Танки и артиллерию перекинуть не на чем, холера ясна!". Начальник оперативного отдела штаба 1-й армии выехал к берегу Вислы, чтобы попытаться на месте своими глазами оценить обстановку. После наблюдения за плацдармом и разговора с офицерами, вернувшимися с того берега, у него созрело решение, которое он готов был предложить начальнику штаба армии.
- Предлагаю, - докладывал он, вернувшись в штаб, - произвести высадку подкреплений силами 8-го и 7-го полков пехоты 3-й дивизии в районе моста Понятовского. Этим самым, в случае успеха, мы решаем сразу две задачи: во-первых, расширяем плацдарм и создаем предпосылки для прорыва к Центральной группировке повстанцев; во-вторых, лишаем немцев возможности вести обстрел мест высадки с руин моста Понятовского.
Однако попытки, перебросив подкрепления, расширить плацдарм, успеха не принесли. Переправлявшийся батальон 7-го полка, не рассчитав направление движения и скорость течения, оказался снесен к небольшой песчаной косе, где был зажат немцами и не смог присоединиться к основным силам.
- Командир 7-го пехотного полка передает: переправившийся батальон залег у самой воды, держат кромку берега едва полсотни шагов, немцы расстреливают их с кручи, как хотят. Связи с ними нет... - с виноватым видом сообщил молодой офицер.
Еще два батальона 8-го полка во главе с полковником Дубровским, высаженные 19 сентября у моста Понятовского, безуспешно пытались пробиться вдоль берега навстречу повстанческому батальону "Чата 49", атакующему с Черняковского плацдарма. И тем, и другим пришлось отойти в исходное положение. Правда, полк сумел продвинуться немного вглубь Варшавы между аллеями 3-го Мая и улицей Червонего Крыжа в направлении аллей Ерузолимских, но предпринятые с трех сторон частями корпуса Бах-Зелевского атаки, поддержанные танковыми кулаками панцергренадерской дивизии "Герман Геринг", расчленили полк на части. Связь с 8-м полком была потеряна, а высланные для его эвакуации переправочные средства подобрали у берега очень немногих. Из двух батальонов вернулись в Прагу лишь десятки бойцов... Вскоре и Черняковский плацдарм, и без того простреливаемый насквозь, стал неумолимо сжиматься под ударами танковых батальоновдивизии "Герман Геринг", печально знаменитой бригады Дирлевангера и других частей. Старший офицер на плацдарме, начальник штаба 9-го полка майор Латышонок (остальные или погибли, или вернулись в Прагу), сообщил, что от Центральной группы к ним пробился отряд повстанцев из батальона АК "Зоська", потеряв при прорыве почти всех командиров. Повстанцы дрались отчаянно, но силы их таяли...
Тем временем бросок на тот берег сумели совершить части 2-й пехотной дивизии под командованием полковника Яна Роткевича. В ночь с 17 на 18 сентября 6-й полк пехоты высадился в Варшаве районе Жолибож и, не сумев зацепиться за краешек Маримонтских высот у Потока (остатки старого русла Вислы), отбивал ожесточенные атаки кампфгруппы 25-й танковой дивизии вермахта, пытавшейся сбросить десант в реку. Здесь побережье было занято немцами, и ценой огромных потерь удалось отвоевать лишь небольшой пятачок, так что прямое тактическое взаимодействие с повстанцами наладить не удалось. Правда, ночью, пробираясь среди зарослей и развалин, специально посланным связным удалось выйти на контакт с командованием Жолибожской группы.
Однако давление на десант не ослабевало. Радистка отдельной роты связи 2-го полка артиллерии 2-й дивизии пехоты Ханна Шелевич вдруг услыхала в наушниках крик радиста с позывным "Игла", который ушел на тот берег:
- Hanka, bijcie po nas! (Ханка, бейте по нам!) - ни позывного, ни кодовых слов...
- Дай координаты! - а в ответ только крик:
- Bij po nas! Bij po nas! (Бей по нам! Бей по нам!), - и радиостанция замолчала. "Игла" подорвал рацию гранатой, а сам, тяжело раненый, упал в воду, но все же был подобран и переправлен на восточный берег.
- Обывателю пулковник... - Речницкий уже не ждал от новых донесений ничего хорошего. - Командир 2-й дивизии пехоты передает: сегодня, 21 сентября, в восемь часов утра 2-й батальон 6-го полка пехоты вызвал огонь на себя. Связь с ним после этого потеряна.
Снова начальник оперативного отдела стоит на берегу Вислы, у командного пункта 2-й дивизии пехоты, рядом с ее командиром. Полковник Роткевич в советском обмундировании, правда, с наскоро прикрепленными польскими знаками различия.
- Ян, - шепотом спрашивает Речницкий, - ты чего не по форме?
- Польский сейчас пытаются отстирать от грязи, - так же шепотом отвечает Роткевич, - когда КП накрыло минометным залпом, я был у самой воды, и на меня вывернуло целую кучу ила.
В грохот артиллерийских залпов и отдаленный треск пулеметных очередей врывается близкий стук - это солдаты 2-й дивизии спешно мастерят дополнительные лодки для переправы. Речницкий поднимает бинокль и вглядывается в противоположный берег. Вот от него пытается отчалить автомобиль-амфибия, и тут же над водой встает стена разрывов, совершенно скрыв от глаз происходящее. Роткевич, глядя на эту картину, в сердцах бросает по-русски польскому поручнику, возглавляющему команду, мастерящую лодки:
- Лейтенант, кончай работу! Вам эти лодки не понадобятся!
А на них смотрят недоуменные глаза польских солдат: как это - не понадобятся? Ведь там, за Вислой - истекающая кровью Варшава!
Якуб стискивает зубы. Все верно. В таких условиях переправа - это верная гибель для большей части десанта.
И Станислав Галицкий, и Ян Роткевич поставили перед штабом 1-й армии вопрос: если нет возможности переправить подкрепления, и, главное, тяжелое вооружение, прежде всего, для борьбы с танками противника ("сорокапятка" против новых немецких "четверок" была почти бессильна), то не следует ли, во избежание напрасной гибели десантов, эвакуировать плацдармы?
Якуб Речницкий прекрасно понимал их положение, но помочь был не в силах: переправочных средств катастрофически не хватало, тем более, что часть понтонов и амфибий была потеряна под огнем, а тяжелую технику перебросить было вообще не на чем. 1-я штурмовая инженерно-сапёрная бригада 1-й армии Войска Польского, на формирование которой он положил столько сил, стояла в готовности к броску через Вислу. Но что она может сделать без средств усиления против танковой дивизии? Единственный крупный речной транспорт "Байка", имевшийся в распоряжении 1-й армии, был пассажирским судном, и взять на борт тяжелую технику не мог.
В результате в ночь с 21 на 22 сентября был эвакуирован десант 2-й дивизии пехоты, а 23 сентября переправлен обратно и десант с Черняковского плацдарма. 3700 бойцов Войска Польского остались в Варшаве навсегда (столь героизированный неудачный штурм Монте-Кассино обошелся полякам куда как меньшей кровью). Сама эвакуация тоже стоила больших жертв. Ее не удалось начать в назначенный срок, - "химики" не успели пополнить израсходованные запасы средств для постановки дымовых завес, - а перенос на сутки увеличил и без того немалые потери.
Немцы настойчиво давили сопротивление, пробивали артиллерией бреши в стенах зданий, закидывали через эти бреши бойцов грантами, стараясь ворваться внутрь с криками "Vorwarts!" и "Смерть ляхам!" - это кричали служившиеся в СС украинские нацисты... И тогда командир минометной батареи, расстрелявшей все боеприпасы, подпоручник Янина Балщчак (бывшая первой из 700 курсантов по успеваемости на офицерских курсах под Рязанью) стала раз за разом поднимать своих бойцов в контратаки. Невысокая крепкая девушка с развевающимися светлыми волосами, она неудержимо шла вперед, и немцев удавалось отбросить на несколько десятков метров. Дважды раненая, она очнулась в немецком плену, но благодаря помощи подпольной санитарной службы АК сумела выжить и вернуться в строй.
Когда лодки все же подошли, многие из них накрыло артиллерийским огнем немцев у самого берега, а иные - на обратном пути к Праге. Вопрос о переправе остатков отрядов повстанцев с Чернякова повис в воздухе. Те, у кого уже не было воли сражаться, сдались; кто не хотел сдаваться, попытались небольшими группами пробиться через немецкие боевые порядки в центр, и некоторым это удалось.
На Жолибоже 2-й батальон 6-го полка, вызвавший огонь на себя, не погиб полностью, и многих его бойцов удалось снять с побережья и переправить на восточный берег. После завершения эвакуации 6-го полка 2-й дивизии пехоты, ее командир, Ян Роткевич, появился в штабе армии:
- Нами согласован с повстанцами план эвакуации всей Жолибожской группировки на восточный берег Вислы. Это около четырех тысяч человек. По моей прикидке, наших переправочных средств должно для этого хватить, - заявил полковник Роткевич.
- Да, - ответил Речницкий, - может и хватить, если мы отремонтируем все поврежденные амфибии и понтоны, которым удалось добраться до нашего берега.
- Когда? - лаконично спросил Роткевич.
- Нужно не менее пяти дней.
- Значит, двадцать восьмого?
- Скорее, двадцать девятого, - уточнил начальник оперативного отдела.
Граф Тадеуш Коморовский, узнав, что Жолибожская группировка намеревается уйти на восточный берег в ночь с 29 на 30 сентября, вступил в переговоры с немецким командованием, и затем 29 сентября в 19:40 передал категорический приказ: капитулировать перед немцами. Лишь двадцать восемь бойцов Армии Людовой под командованием Шанявского (псевдоним майора Яна Беньковского), презрев этот приказ, без особого труда пробились через позиции гитлеровцев к Висле и были переправлены в Прагу.