Окошко старенького деревенского домика распахнуто настежь. За окном дождь. Июльский день был жаркий, парило душно, затем отгремело тропическим ливнем. И вот сейчас вечер, и вот сейчас по бревенчатым вдумчивым стенам шелестит, дробно постукивая дождь. Шелестит долго, размеренно, шелестит едва слышно, неутомимо. Небо за окном теперь по-осеннему серо от края до края. Тихо, безветренно. Легких воздушно, настойчивых капель с лихвой хватит на вечер и ночь.
Дни недели были жаркие, и в комнате душно. И потому окно распахнуто настежь, наполняя пространство внутри удивительной свежестью. Убранство старого домика скромное. У стен древние громоздкие металлические кровати с оцинкованными дужками и шишечками, посредине широкий антикварный шкаф, наполовину зеркальный. Рядом с одной из кроватей круглый крепкий дубовый стол, покрытый светлой тонкой вышивной скатертью. Стулья внутри также старинные, дубовые, крепкие. Стены оклеены простенькими узорчатыми обоями на бугристо неровной штукатурке.
Рядом с раскрытым настежь окном еще один столик, но куда из более поздних времен. И, вероятно, потому уже видится ветхим, и потому уже на шатких и тоненьких ножках. На столике включен телевизор, и льется мелодия.
Это мелодия "ретро", одна из любимых мелодий юности. Правда, в юности звучало в ином исполнении, это был хор и оркестр, а сейчас исполняет Певец.
Певец на экране исполняет по-русски, но он иностранец. Он исполняет с акцентом, характерным для южного славянина, болгарина или серба, например. Он исполняет с весьма приметным акцентом, однако это не портит; напротив это привносит весомо свое, добавляя почему-то особенной грусти в эту простую, но дивную мелодию.
Певец стар, и его песня об этом. Впрочем, лицо его безукоризненно гладко, кожа разжата до глянца всевозможными современными "пластиками" и прочими нынешними "ультра". Зубы его белоснежны и идеально ровны, из-под круглой широкополой шляпы видны черные, без единой сединки волосы. Однако осанка безнадежно ушла, пиджак безнадежно обвис на плечах, худощавые тонкие пальцы безнадежно дрожат, повторяя серьезно и строго мотив.
На кону у Певца переход в иной Мир. И мы слышим и видим в глазах, мы видим и слышим в движениях. Этот новый Мир неизбежен, и он нас страшит. Он страшит, он нам кажется чуждым, потому что за ним Неизвестность. А еще у нас есть жизнь - что есть жизнь? Жизнь - это тоже Мир , но наш родной и привычный, и мы любим жизнь, наш родной и привычный Мир. Он нам дорог и дорог бесценно, и почему бы... И почему бы не навсегда?
Иные Миры?
Но иные, как в пропасть, иные, как зов в неизвестность, иные, как зов в никуда...
* * *
Наш родной Мир составляют миры и мирки по этапам взросления. Вот они были, и вот их уж нет, и они остаются лишь в памяти: где-то таинственно там, на святых невесомых волнах. А значит докуда ты жив, эти части вживую с тобой. И особо! - то "гулкое" время, тот весенний стремительный трепетный мир, когда мы познаем чудеса. И пускай Певец стар, и пускай он на грани, но он жив, и он помнит заветно святые страницы. И мы слышим душою, что весенние дни и сегодня вживую с Певцом:
-- Были ливни мне навстречу, навстречу,
-- Обними меня покрепче, покрепче,
-- Будь к любимой тобою помельче,
-- Проводи к ней домой...
Певец стар, но телесно, а душой и песней он юн. Его песня волнительный крик, переливы контраста, переливы душевных мотивов из грани за грань. Вот замечаем тревогу и страх, и на кону Неизвестность. Та Неизвестность, что неизбежно и скоро, и грянет внезапно, кому ни молись... Что там? -- и не уходит тревога, и не уходит дрожание рук, однако мелодия жизни решает, мелодия жизни творит чудеса. Мелодия дивная льется, возносит, уносит туда, где сиянье и блеск, где миллионы оваций, восторги, где даровано Свыше за гранью мечты... Но браво, браво, Певец! -- в твоей песне мы слышим не это, в твоей песне едины мы все:
-- Вся весна спешит под ливнем умыться,
-- Вся трава спешит под ливнем напиться,
-- А в ночной тишине мое сердце,
-- К ней стремится одной...
Браво, браво, Певец! Твоя песня божественно льется с экрана, обращая мгновения вспять... И снова "я влюблен и молод", влюблен и молод я и ты... А за окном, за открытым настежь окошком шепотком бархатистым шелестит и шелестит исправно, плачет и плачет дождь. Струится исправно, как время от капельки к капле, струится без счета, пронзая мгновенья в движении вечном.
-- Дождь-дождь, ла-ла-ла-ла лайла, дождь-дождь... Этой ночью ты побудь со мной подольше, друг мой дождь...
Шелестит исправно дождик, струится и время от капельки к капле. Мелодия дивная жизни возносит, и пусть бы всегда... Но было начало, а значит и неизбежен конец. Должное с маленькой буквы вершится, и вот звучит последний аккорд.
Звучит прощальным стоном, срываясь как в пропасть, Певец снимает шляпу. Певец снимает свою широкополую шляпу с поклоном, и мы видим все то, что разрушили годы. Мы видим, что простые обычные движения нынче несут с собой боль. Мир наш родной и привычный, этот неумолимо безжалостный Мир - он нынче на самой последней ступени... Но не для песни дождя.
* * *
В движении вечном конец означает начало, а жизнь есть страничка всего Бытия в нескончаемом пестром бегу. Вот переливы Миров и былых и грядущих, как капелька к капле, без счета, одна за одной... И кто, кто мне ответит: в движении вечном которая капля родней?