Есть во вселенной несчетное множество невидимых проходных между вечностью и бытием. Через одни - большинство из нас появляются в этом мире, а через другие - покидают его. Движение через них организовано в одном направлении, и лишь очень немногим удалось войти в одну и ту же дверь дважды. Стоят на входе-выходе ангелы и требуют разрешение, подписанное самим Всевышним, и подделать которое еще никому не удалось. Даже самоубийцы покидают этот мир с пропуском на руках, а если у кого его нет, то вход в вечность ему не откроется: соскочит с крючка или не выдержит петля, пистолет даст осечку, а камень, привязанный к шее, в воде не утонет. Это уже там, за проходной, пути тех, кто добровольно покинул этот мир, и пути тех, кого призвал Господь, разойдутся: одним дорога в сторону тьмы, другим - в сторону света.
Одна из таких проходных расположена в здании под названием Центральная районная клиническая больница. Дверь для входящих в этот мир, находится в родильном отделении, и отсюда начинает свой отсчет мгновение, именуемое жизнью. Вступает человек в эту жизнь, растет, учится, и ему начинает казаться, что он постигает извечные истины: жизнь есть борьба, добро побеждает зло, а цель в жизни - успех и богатство. Наивный! Конечная цель ему определена совсем другая, ясная для слепца и понятна для глупого, цель эта - дверь, с вывеской ВЫХОД
Устав от размеров мгновения и наблудившись вволю по его просторам, совершив массу ошибок и глупостей, приходим мы однажды к своей ГЛАВНОЙ ЦЕЛИ и шепотом спрашиваем: Здесь пропуска выдают?
- Здесь! - отвечают ангелы, и сортируют нас, по только им известным параметрам: одного в автомобильную аварию, другого в эпицентр землетрясения, третьего в шахту, четвертого на войну, пятому шприц с героином в руки, а десятого в кардиологическое отделение той самой, районной больницы.
Народ, который в этом отделении квартирует, в основном покладистый, смирный, понимает, что для каждого пропуск уже заготовлен, и отправлен на подпись в небесную канцелярию. Боимся, лечимся! Таблетками и уколами, путь до проходной растягивая. Здесь, у края, особенно остро ощущается никчемность нашего пребывания в гостях у жизни, ее зыбкость и скоротечность. Многие из нас, лишь, пройдя через реанимацию и вернувшись от самого порога ВЫХОДА, спрашивают себя: Кто я есть и зачем я есть? Откуда пришел и куда уйду? Незнание ответа на этот вопрос уравнивает пациента из первой палаты, и больного из девятой. Здесь большинство, особенно те, кто не собирается жить вечно, становятся самими собой, такими, какими нас и создал Творец.
Лежит этакий, грозный вне стен больницы, толстый начальник, и от страха, шепотом спрашивает:
- Сестричка, а этот укол не слишком болючий?
А сестричка молоденькая, еще толком и уколы-то не умеющая делать, сознавая свою важность, отчитывает:
- Была бы моя воля, я не то, что уколы, а даже не знаю, что и назначила бы вам! Сами себя не бережете, курите, спиртное употребляете, а потом удивляетесь, откуда инфаркты берутся, - и как приговор:
--
Снимайте трусы!
Болезный поворачивается задом, приспускает трусы и от страха, мысленно
читает Отче наш.
*******
В четных палатах кардиологического отделения лечатся женщины, а в нечетных - мужчины. Первая, третья и пятая, палаты - двухместные, предназначаются для начальства, а седьмая, девятая и одиннадцатая, для всех остальных. В начальственных номерах телевизоры, холодильники и кондиционеры. В общих - койки и тумбочки. На три привилегированных люкса приходилось всего двое больных - директор местного мясокомбината Вадим Алексеевич Птаха, и уголовный авторитет Мамука. Мясник лежал в пятой, а уголовник в первой палате. Возле Мамуки неотлучно находилось двое крепких ребят, и было непонятно, кого они охраняют: авторитета от смертных или всю кардиологию от него. За время пребывания, больные видели Мамуку всего однажды - он зашел в столовую во время обеда и спросил:
--
Как вас тут, мужики, насчет еды не обижают?
Мужикам, вероятно, еда нравилась, ибо все промолчали, а вот
пациентку из восьмой палаты Наталью Семеновну Бец, женщину завистливую и скандальную, меню не устраивало, о чем она скороговоркой и поведала авторитету:
- Кормят отвратительно! Я в этом отделении лежу уже шестой раз, и знаю, что повара воруют мясо без зазрения совести, фрукты уже два дня не дают, а медсестры шприцы, бинты, и даже корм для рыбок, по домам растащили. Если не верите, посмотрите в аквариум - там уже две рыбки с голоду сдохли, а врачам хоть бы хны!
К вечеру в столовой появились ящик яблок, упаковка бананов, и десять спичечных коробков корма для рыбок - ответ авторитета на жалобу голодающей Натальи Семеновны. Бдительная пациентка посчитала себя ответственной за эти дары, и дабы оградить обитателей кардиологии от искушения взять лишнее яблоко, находилась возле бананов неотлучно. Учитывая, что жить она собиралась вечно, времени не жалела, сидела до ночи возле бананов и смотрела в книгу с красивой обложкой. На обложке золотыми буквами было написано Плутарх. Она была открыта всегда на одну треть, там, где велось жизнеописание Агесилая и Помпея. Здесь Наталью Семеновну одолевали мечты, окутывал сладкий туман грез, и видела она себя на месте Помпея. Мечтала и представляла, как через сотни лет люди будут читать именно ее, Натальи Семеновны, жизнеописание, восхищаться ее принципиальностью, мудростью, и храбростью борца с мировой бюрократией.
********
В девятой палате лежали двое тяжелобольных, поэтому, вся ходячая часть мужского населения кардиологии с утра до вечера обитала в палате номер семь. Это была общая палата на шесть коек, с огромным окном и радиодинамиком на стене. Самому молодому обитателю седьмой палаты, Витюшке Зайцеву было пятнадцать, а самому старому, деду Васе - шестьдесят девять лет. У Витюшки было какое-то врожденное заболевание сердца, а дед Вася сам определял свой диагноз так:
- Мотор, от водки приморился работать, поэтому у меня и болит всё на свете. Да и то подумать: троих дочерей вырастил, курил всю жизнь, и мягче самогону ничего не пил.
- А причем тут дочери, - интересовались сопалатники
- Так, каждый ребенок женского полу, трех сыновей стоит, значит, по нагрузке на сердце, я девятерых-то и поднял.
Третьим постояльцем седьмой палаты был Сомов, нервный и нелюдимый тип лет пятидесяти, который, местоимение я старался вставить в каждое предложение, а во всех своих болячках винил медиков:
- Эти коновалы сраные, меня уже в доску залечили, я, пока к ним не обращался, на-а-а-амного лучше себя чувствовал, а сейчас.... Лично я, больше них в медицине разбираюсь! Вот в Америке, я читал - там да! Там с этим делом строго: заплатил деньги - тебя в один момент вылечат. А у нас? Как может вылечить эта малолетка, Светлана Петровна, если ей еще и тридцати нет? Она думает, что я придуриваюсь. А еще, лечащим врачем называется, козлуха!
Остальные трое - были теми, кого называют душой компании. Толик Гирин, шофер - везде был, все видел, все знал и все умел. Толстый хохол по фамилии Гаврила Опанасович Гарбуз - кладезь анекдотов и поговорок, рыбак до мозга костей и владелец красного москвича. И, наконец, Михаил Петрович Камский - бич и бомж, некогда артист областного театра и тогда же, красавец-мужчина. В том, что Камский был артистом, никто не сомневался, так как он очень похоже и смешно пародировал кого угодно. Находясь в коридоре, он мог голосом дежурной медсестры позвать угрюмого Сомова на укол, или голосом деда Васи потребовать добавки в столовой.
Так же, в седьмой постоянно околачивались несколько человек из других палат, наиболее заметными из которых были двое - писатель Степан Губский, и бывший боксер, Ашот Симонян. Степан постоянно уверял всех, что когда-то в толстом журнале был опубликован его рассказ, правда, не называл, в каком именно:
- Какая вам разница, в каком? - вопрошал писатель, и уточнял - кому надо, тот знает!
Симонян же, с готовностью называл всех своих соперников, которых он побеждал. Среди таковых попадались чемпионы мира и Европы. Врал он так убедительно, что даже сам в это верил. Интеллектом Ашот отягощен не был, из-за увлечения женщинами и попыток показать на Сомове удар, которым он отправил в нокаут Муххамеда Али, его прозвали маньяк.
Столовая в отделении была маловата, и за один раз не могла вместить всех желающих, поэтому обедали в два захода. В числе первых всегда была Наталья Семеновна, и те, с кем она еще не успела поскандалить. Как правило, это были вновь поступившие. Горе тому, кто привлекал внимание Натальи Семеновны и осмеливался вступить с ней в диалог - к таким она была беспощадна:
- Мужчина, вы новенький? - начинала Бец
--
Да, сегодня первый день.
--
А куда же ты прешь как танк? Ты сюда лечится пришел, или жир
нагуливать? Тебе худеть надо, смотри, какую морду наел, мог бы и совсем не обедать. А то, прет он, видите ли, впереди меня. Наглец!
И ни дай Бог, у болезного хватало ума и смелости возразить.... В таком случае, Наталья Семеновна немедленно обнародовала свою версию всей его родословной, начиная от конокрадов прадедов, и, кончая биографией самого умника, который перегулял на свободе лет, этак, тридцать. В конце она сообщала о том, что у нее есть красная кнопочка, нажав на которую, она может всех отправить в тар-тара-ры. После этих слов собеседник окончательно убеждался в том, что дама неблагополучна умом, и, передумав обедать, ретировался.
По рассказам тех, кто подолгу лежал в кардиологии, Наталья Семеновна вовсе не была больной. Она ждала разрешение из ОВИР для выезда на постоянное место жительства в Америку, и дабы не тратить там деньги, старалась бесплатно подлечиться здесь, как она говорила, в долбаной России. По итогам каждого посещения больницы, она писала длинные жалобы в горздравотдел, где излагала свои предположения по поводу некомпетентности врачей, грубости среднего и лени младшего медперсонала. Сверху назначались комиссии, проводились проверки, одним словом, жизнь кипела. Как ни странно, но в большинстве случаев, Наталья Семеновна своего добивалась. Старожилы рассказывали о таком случае: Когда-то, Бец была выписана из больницы за нарушение режима. Дежурная медсестра Зиночка доложила своему начальству о том, что Наталья Семеновна покинула без разрешения отделение и ушла в магазин, который находился от больницы через дорогу. Начальство очень оперативно среагировало, создало комиссию, и застало скандалистку на месте преступления - в магазине. О чем и был составлен соответствующий акт, после чего Наталье Семеновне было предложено покинуть лечебное учреждение за злостное нарушение режима.
Прошло месяца два. И вновь, с жалобами на боль за грудиной и плохой кардиограммой, Наталья Семеновна поступила на лечение в это же самое отделение. В течение десяти дней, она трижды заставала ненавистную ей Зиночку спящей ночью на своем посту. После нескольких жалоб в вышестоящую инстанцию, медсестра из дежурных была на месяц переведена в процедурные, с меньшей зарплатой и худшим графиком работы. После этого случая, скандальная Бец покидала больницу почти безбоязненно, с ней никто не хотел связываться. Из всех пациентов Наталья Семеновна находила общий язык, и даже дружила, лишь с Сомовым. Они уединялись в конце коридора на диване, и подолгу жаловались друг другу на тупых врачей-идиотов. И, если Сомов имел в виду кого-то из медработников конкретно, то Наталья Семеновна
склоняла всю медицину в этой убогой стране:
- Ну, скажи мне, Саша, - обращалась она к Сомову - откуда в России могут взяться хорошие врачи? Хорошие давно в Америку уехали..., остались одни... эти....
- Светланы Петровны, - подсказывал Сомов.
- Вот-вот, - соглашалась Бец, - а кого может вылечить эта, с позволения сказать, кардиолог? Она на обходе меньше пяти минут на человека тратит. А как можно вылечить сердце за это время? Не понимаю.... Ведь сердце, это не геморрой. Да и тот, наверное, за пять минут не вылечишь.
- Что вы хотите? Коновалы! - Подводил итог Сомов.
- И конокрады, - зачем-то добавляла Наталья Семеновна.
********
В субботу, после ужина, почти вся мужская часть обитателей кардиологии собралась в палате номер семь. Обсуждали новости: сегодня выписался авторитет Мамука, и в отделении сменился заведующий. На место Виктора Ивановича Кащука, была назначена симпатичная женщина средних лет Ольга Викторовна Елисеева.
- Вот такая вот телка! - поднимая вверх большой палец, восхищался ее красотой Симонян - эта новенькая, когда меня увидела, чуть не упала! По-моему, она на меня глаз положила...
- Кому ты на хрен сдался со своим тромбом? - осаждал его пыл писатель Губский, - чтобы таких баб иметь, нужно быть здоровым как бык.
- У меня лет пять назад, одна попутчица была, похожа на нашу новенькую, такая же беленькая, симпотная, - вступал в разговор Гирин, - я ее с собой недели две в машине катал. Правда, потом, она сперла деньги и сбежала, сучка!
- А, может быть, это наша заведующая была? - предположил дед Вася
- Ты что, дед, совсем? Та была плечевая, а эта докторша, улавливаешь разницу?
- А что с того, что белая да красивая? - засомневался Сомов, - поди, такая же тупорылая как и остальные. Диплом, небось, передком заработала, а ума -два срали, а третий топтал!
- Это як в анекдоте, - попытался сесть на своего конька Гаврила Опанасович Гарбуз, - идет в мединституте экзамен, а профессор и спрашуе у одной, такой же беленькой, мол, расскажите устройство мужского полового органа. А она растерялась и каже...
- Сомов, почему ты такой злой? - перебил Гаврилу, бич Камский. - Тебя послушать, так у нас все плохо! Я в подвале живу, и то не ною, а ты как та баба Трындычиха, бу-бу-бу, да бу-бу-бу. На тебе пахать надо, а ты инвалидность добиваешься, и еще недоволен.
- А он хочет получить правой снизу в челюсть, - Догадался Симонян.
- Ну да! У них добьешься, держи карман шире. - Не обращая внимания на слова боксера, не согласился Сомов.
- Мужики, кто знает спиртной напиток из шести букв, вторая и, последняя к? - Витюшка Зайцев участия в разговоре не принимал, разгадывал кроссворд.
- Пирвак! - Обрадовался дед Вася
- Ты где напиток с таким названием видел? - спросил писатель
- Это самогон такой, самый крепкий, первый, который.
- Дед, ну ты и темнота! Пишется не пирвак, а первак, от слова пе-е-е-ервый.
- А какая разница? Хоть первак, хоть пирвак, а самогон от этого слабее не
станет! - резонно возразил дед Вася.
- Виньяк! - подсказал Ашот Симонян. - Мы его в Армении ведрами пьем.
- Везет вам..., - не успел Камский договорить в чем именно везет Ашоту, как дверь в палату открылась, и вошел директор мясокомбината Птаха.
- Друзья, - голос у Вадима Алексеевича был тихим и хриплым, - умерла Наталья Семеновна из восьмой.
В палате, на какое-то время, наступила гробовая тишина. Первым ее нарушил дед Вася:
--
Как это, умерла?
И сразу же со всех сторон посыпались вопросы:
--
Когда?
--
Не может быть!
--
За такие шуточки сейчас левой сбоку к-а-а-а-ак дам!
--
Я же с ней час назад разговаривал, - не поверил Сомов.
--
Минут сорок назад, ей на улице стало плохо, - мясник присел на кровать
к Витюшке, - пока вызвали реанимацию, пока туда, пока сюда, а она уже и Богу душу отдала. Говорят, вроде бы кровоизлияние..., инсульт, по ихнему.
Это известие потрясло всех. Никто даже в мыслях не допускал такого. Уж, кто, кто, но чтобы Наталья Семеновна вот так, быстро....
После долгой и тягостной паузы Дед Вася предложил:
- Как бы там ни было, а помянуть нужно, хотя бы символически, тоже, поди, крещенная была.
Витюшку Зайцева снарядили в магазин, на сдвинутых тумбочках соорудили стол, на нем появились кружки, закуска, мясник принес палку копченой колбасы. Гирин плеснул в каждую кружку на донышко, граммов по пятьдесят.
Пили со словами:
Бич Камский
--
Пусть земля будет пухом.
Шофер Гирин - молча, Степан Губский:
--
Прости Господи, ее душу грешную.
Хохол Гарбуз:
--
Царство небесное!
Сомов глубоко и часто вздыхал.
До полуночи сидели, не включая свет, вспоминали:
- Не от хорошей жизни, она была такая колючая, видно не сладко ей
приходилось.
- Да... скоро все там будем.
--
Вот и дождалась своей визы..., вместо Америки...
--
Хорошо, что здесь успела умереть, всё-таки в родной земле похоронят,
здесь ее душе радостней будет, уютнее...
--
Да никуда бы она не уехала! Это просто так, от нечего делать, говорила.
--
А вообще, если разобраться, то Наталья Семеновна была нормальной бабой,
никакой не злой, и не грубой!
- Если бы таких как она побольше было, то никто, ни в какие Америки не уезжал! Мы бы тут Америку сделали.
- Я про нее рассказ напишу, такой рассказ, что не посмеют отказать, обязательно опубликуют.
- Значит, зачем-то она там понадобилась, раз именно ее Господь забрал...
Почему-то меня, или вон, Симоняна не призвал. Хотя, от Ашота вреда людям было гораздо больше, чем от нее, ведь она никого не ударила, а скольких этот изверг изувечил?
- А я уже один раз там был. Да.... Посмотрел на меня Бог и говорит: Иди Василий отсюдова, пьяные тут не нужны! Приведи себя в божеский вид, а потом и приходи! Вот уже два года жду, почти не пью....
Расходились за полночь, думая каждый о своем. В отделении сегодня дежурила Зиночка, она сидела на своем посту, и было ей грустно. За пять лет работы в кардиологии, так и не смогла она к смерти привыкнуть.