Деревянные ступени были залиты кровью. Сказитель, гордо подняв голову, осмотрел толпу, кричащую, бранящуюся так, как не умел, пожалуй, и самый бравый морской волк. Некоторые уже подходили к помосту, держа в руках лоскуты ткани: простолюдины - холщовые тряпочки, знатные господа, разряженные в шелк и бархат, но орущие не хуже черни - кружевные, надушенные, с изящным узором платочки. Зрелище не из приятных. Сказитель повернул голову, и вся его надменность рассыпалась, как мелкий бисер. На виселице, облепив ее черной драпировкой, каркали жирные вороны. Остатки мужества покинули бедолагу, когда грубая рука подтолкнула его прямо к полуразложившимся ногам висельника - можно было разглядеть даже грязь под его ногтями, а уж смердело от мертвеца так, что глаза слезились.
-Повернись, - приказал голос.
Поэт медленно обернулся и злобно посмотрел в глаза какой-то толстой тетке, кричавшей громче остальных. Та развопилась еще хуже.
-Слушайте все! - начал одетый в камзол гнусный тип, который провожал сказителя на помост. Народ приутих, только чье-то пьяное улюлюканье неслось откуда-то издалека, - Властью, данной мне Светлейшим графом де Леттом, я приговариваю этого человека к смерти через отрубание головы. Стоящий перед вами бродяга обвиняется в оскорблении нашего славного графа...
-Да я даже имени его не знал до этого момента! - в отчаянии выкрикнул обвиняемый.
-...клевете, шулерстве и распевании непристойных песен. Отныне эта мера наказания будет применяться ко всем преступлениям подобного рода. Смотрите внимательно, люди! Смотрите, что случается с клеветниками и насмешниками! И не совершайте ошибок! Желаете сказать свое последнее слово?
Сказитель молчал.
-Ну?
Тишина.
-В таком случае, начинайте казнь.
Гнусный тип спустился с помоста и смешался с толпой. Сказитель уныло стоял до тех пор, пока его не коснулась обтянутая черной перчаткой рука палача. Тогда он резко поднял глаза, в которых стояли слезы, и крикнул дрожащим голосом:
-Эй! А как же последнее желание?
-Нету у нас такого обычая, - тихо пояснил палач, так, чтобы слышал только смертник, - Коли хотел желание, надо было в Вансале шкодить, там граф помилостивее-то нашего будет. А на нет и суда нет. Ну так как, хочешь чего сказать али приступать к делу?
Сказитель закусил губу, вспоминая стих подлиннее, чтобы потянуть время, откашлялся, встал в гордую позу и начал:
Здесь преследует хищно таинственный рок,
И зияют могилы, как темные рты;
Нас направил сюда седовласый пророк -
Он сказал, что мы сможем до рая дойти.
Но безумье мутило слепые глаза,
Когда старец поднял указующий перст,
И сжимались сердца, ведь вдали в небесах
Мглистым дымом начертан был дьявольский крест.
Там дорога вилась между бурых холмов,
Лихо в травах петляя крученым узлом,
Гиблым странным узором из диких углов
Образуя к вершине опасный излом.
На неторном пути - сколько нас полегло...
И белеют в ущельях осколки костей;
Бездорожие - вот оно, вечное зло,
Несравненная выдумка хитрых чертей.
Вот еще один камень срывается вниз,
Унося чью-то душу в посмертный чертог;
А с небес, словно злой притаившийся лис,
Ухмылялся лукаво жестокий наш бог.
Поэт перевел дыхание и обвел взглядом толпу. Ни проблеска соучастия. Замысел заставить людей расчувствоваться был на грани краха. Бесполезно. Смертник снова вздохнул и продолжил:
-Вот терновник цепляет ветвистой клешней... клешней... цепляет... ветвистой клешней.., - бесполезно, бесполезно, бесполезно. Поэт вдруг разразился руганью: - Ах вы, скоты, сукины дети, жадные до крови псы! Да чтоб вас чума поразила! Свиньи бесчувственные, мать вашу так! Больше всего я мечтаю, чтобы...
Никто так и не узнал, о чем он чем мечтал, потому что старый башмак, угодивший ему прямо в ухо, прервал столь изысканный монолог. На сей раз поэт побелел от гнева, а не от страха. Мало того, что все остроумие растерялось на пути к эшафоту, так еще и рот затыкают!
Палач мягко, но неумолимо стиснул запястье своей жертвы.
-Полноте, сударь. Советую вам: молчите, а еще лучше извинитесь за свои слова - авось пронесет...
-Пронесет?
-Да вы только гляньте на уважаемого господина судью, - зашептал палач, - Злой до чертиков. Кладите-ка от греха подальше голову на плаху, а не то еще ужесточат наказание-то. Ну там, четвертовать велят, или на кол насадить. Господин судья скор на расправу-то.
-Чего? - ошалело спросил несчастный, который от страха совсем поглупел.
-Голову, говорю, на плаху! Добрый совет вам даю! Чему быть - тому не миновать!
-Ничего себе - добрый совет...
-Остановите казнь! Светлейший граф приказывает остановить казнь!
Не веря в услышанное, почти убежденный, что это игра воображения, поэт повернул голову на голос. Гонец, одетый в форменный камзол с нашивкой, размахивал какой-то бумажкой и пытался прорваться к помосту, выкрикивая при этом:
Толпа неохотно пропускала. В итоге гонец, явно оказавшийся не игрой воображения, взъерошенный, обозленный, добрался до кресла судьи и протянул ему графский указ. Судья, сощурив и без того узкие глаза, внимательно прочел, судя по всему, несколько раз. Поглядел на смертника. Снова прочел. После чего велел страже препроводить поэта в замок.
-Повезло тебе, парень, - пробурчал палач, который был скор на выдачу добрых советов, - Мой тебе совет: говори с графом учтиво, почаще именуй его "светлостью" и соглашайся со всем. А иначе мы с тобой очень скоро встретимся вновь.
Поэт слушал его вполуха. Ему было не до этого. Сейчас он без всякого страха смотрел на клевавших трупное мясо воронов и, внезапно вновь обретя уверенность, нахально корчил рожи разбушевавшейся толпе, которая осталась недовольна тем, что наглого пленника внезапно удостоили помилования.
Уже через двадцать минут сказителя ввели в роскошную приемную, где приказали подождать. Явившейся вскоре слуга велел следовать за ним. Они долго шли по узким коридорам, поднимались на верхние этажи, опускались в подвалы и снова поднимались. Прошли через кухню, где толстый повар гонял поварят от одной благоухающей кастрюли к другой. Наконец, когда поэта изрядно стало раздражать и беспокоить долгое путешествие, слуга открыл дверь в комнату, перед которой стояли двое стражей. Не успел поэт ничего спросить, как дверь захлопнулась, оставляя его в полумраке. Единственным источником света был очаг, явно нуждающийся в нескольких добрых дровинах.
Из-за прикрывающей ложе занавески вышел щупленький человечек с болезненно-желтой кожей. На вид ему, казалось, лет двадцать, и хоть ни лицо, ни обыкновенная одежда не выдавали благородного происхождения, бывший смертник сообразил, что это и есть граф де Летт, из-за которого на его голову свалилось столько проблем.
-Ваша светлость, - преклонил колено поэт, памятуя о советах доброго палача, - Позвольте выразить свое почтение. Вы одарили меня своей милостью, будто солнце, изливающее свой свет на недостойную букашку, или же гордый сокол...
-Довольно, - прервал граф, - Над этой метафорой стоит поработать. Видимо, страх отемнил твой разум. К тому же, я не для того тебя позвал, чтобы слушать лесть, которой и без того в изобилии потчуют меня подданые. Ну, садись за стол и выпей горячего вина с пряностями. Ты все еще дрожишь от холодного дыхания смерти. Налей и мне.
Поэт не заставил де Летта просить дважды. Наполнив кубки и дождавшись, когда граф отопьет, он обездолил себя в три огромных глотка и налил еще. Дрожь чуть унялась.
-Что ж, вижу, ты не церемонишься, - одобрительно заметил граф, - Это хорошо. Только не думай, что смерть ушла слишком далеко.
Поэт ахнул и чуть не выронил кубок.
-Милорд...
-Однако, - продолжил граф, - У тебя есть все шансы, чтобы продолжить свое путешествие из ниоткуда в некуда. Скажу прямо: тебе не повезло. Ты банально оказался в ненужное время в ненужном месте. Я закрывал глаза на песенки и сказочки похуже твоих, а клевету, смахивающую больше на угрозы, не раз пропускал мимо ушей. Однако те безмятежные времена миновали. Ежовые рукавицы, которые я достал из запыленного сундука, уже надеты мне на руки. Твоя казнь должна была стать показательной... но если ты выполнишь мою просьбу, я легко найду тебе замену, а ты отправишься своей дорогой целым и невредимым, с гитарой за спиной и звонкими монетами в кармане.
-Я сделаю все, что ваша милость пожелает!
-Ну еще бы, - буркнул граф и кликнул слугу. Слуга явился, молчаливый и бледный, будто призрак, - Принеси еще вина, а также хрустящие крылышки, пироги с вишней, куропатку в меду и печеную форель. Да подбрось дров в очаг - не видишь, огонь почти потух?
Уже через десять минут стол уставили блюдами. Граф изящно взял крылышко и стал его обгладывать. Поэт вихрем налетел на все блюда сразу и приличия ради заметил, что такую восхитительную форель пробует впервые.
-Ты, должно быть, много где побывал, - сказал граф де Летт, бросив на своего гостя внимательный взгляд, который почему-то немного отбил у того аппетит.
-Верно, милорд, - поэт, поняв, что в ближайшем будущем казнить его не собираются, вальяжно заложил руки за голову. Изорванные и грязные кружевные манжеты его рубашки повисли будто рыбацкая сеть после неудачного лова, - И если ваша милость будет добра ко мне, еще много где побываю. В Риже, например, ежегодно проводится сбор самых достойных певцов. Там наша братия, исполненная мыслями об искусстве, весь вечер читает стихи, после чего упивается медовым вином до поросячьего визга. Слышал я, что большинство шедевров рождается именно тогда. Могу поклясться своей шеей... - тут сказитель вспомнил, что совсем недавно упомянутая шея и без того перетерпела покушение, и исправился, - Могу поклясться своими прекрасными манжетами, что буду увенчан славой, не завершив первой песни!
-И я тебе верю, - неожиданно серьезно кивнул граф, - Говорят, в таверне ты пел так, что даже капитан моей стражи, человек весьма строгий, едва не зарыдал. А молодежь и вовсе в слезах утопала. Слышал я, будто были такие певцы сотни лет назад: они могли заворожить своей песней, заставить плакать или смеяться.
-Скальды, - шепнул поэт, - Мастера слова.
-Так их называли древние люди. Хроники утверждают, что их всех истребила инквизиция за чародейство, - граф кивком велел своему собеседнику наполнить кубки, - Но не будем об этом. Что было, то быльем поросло. Меня не интересует, что же эта за песня, которая почти заставила прослезиться моего старого Неда, не интересуют сплетни, которые ты, будучи в подпитии, распространял не стесняясь, не интересуют и твои шулерские навыки. Меня интересуют истории, которые ты рассказывал полвечера. Легенды о лунатике Лэйри.
Поэт вдруг расцвел ехидной улыбкой и так же ехидно спросил, только потом с испугом подумав, что благодаря своей неслыханной дерзости ходит по лезвию ножа:
Однако граф и бровью не повел. Казалось, он наслаждался развязными речами поэта.
-Разве светлейший сказитель верит, что это бабушкины сказки? Вот мое условие: если ты расскажешь мне все, что слышал о лунатике, то, возможно, уйдешь отсюда с головой на плечах. Если же твои истории не заинтересуют меня... Вижу, ты улыбаешься, прямо-таки цветешь от радости. В чем же причина столь явного счастья?
-О, милорд, - вдохновенно закатил глаза поэт, - Вы не знаете, о чем просите...
-Прошу? Я приказываю.
-...ведь я могу рассказывать эти истории вечно! Истории о человеке, который хотел дойти до края света и отыскать мифическое Седьмое Королевство, в котором было бы место такому, как он. Всю свою жизнь я собирал по крупицам легенды о Лэйри Эллдане, просиживал ночи за пыльными фолиантами, а все потому что - хотите верьте, хотите, нет - я потомок самого Духа, спутника и друга знаменитого лунатика!
Граф с сомнением почесал клин жиденькой бородки.
-Смелое утверждение. Не слышал, чтобы у Духа были дети. Ты? Потомок?
-Так утверждал мой батюшка, - признался поэт.
-Не будем о твоей родословной. Признаться, меня это мало интересует.
Повисла тишина, во время которой поэт обнаружил, что его кубок опустел, и исправил это недоразумение. Он уже слегка захмелел, так что теперь пил мелкими глоточками.
-Я жду, - сказал граф.
-С чего же мне следует начать, милорд? Историй много, а вечер такой короткий...
-Не переживай о пустяках. У нас еще много вечеров. Начни с детства Лэйри, если тебе известно что-нибудь о нем.
Поэт отставил кубок, закинул ногу на ногу и глубоко задумался. По зову графа прибежал слуга и подкинул дров, а заодно убрал опустевшие тарелки. Граф терпеливо ждал.
-О детстве я мало что могу сказать, - начал сказитель. Де Летт устроился поудобнее, - Лэйри родился в фермерской семье, и, как и все лунатики, не особо осчастливил родителей своим появлением. Сразу было ясно, что он не человек - новорожденный не подавал никаких признаков жизни: сердце не билось, зеркальце, приставленное к ротику ребенка, не потело от дыхания, зрачки не реагировали на свет. Он был рожден мертвым. И, что самое главное, соединенным тонкой ниточкой со своим братом-близнецом, маленьким тигренком. Повивальная бабка, слава богам, попалась храброй и доброй: она вынесла близнецов на лунный свет, и тогда они ожили: младенец заплакал, тигренок зарычал и лизнул брата в щеку.
-А правда, что лунатики рождаются с маленькими чешуйками вокруг глаз, двухцветными волосами и ртом, полным острых зубов? - поинтересовался граф.
-Истинная правда, милорд. Некоторые говорят, будто они пьют кровь своей матери после рождения, но это уже чистой воды вымысел. Лэйри повезло: его родители не стали убивать малыша, хотя многие предлагали совершить это злодеяние. Братья даже были вскормлены материнским молоком, которое им давали из соски. Мальчик рос, пропадая целыми днями в лесу с тигром. Где-то в семь лет он набрел на одинокую хижину. Мастер кинжалов, живущий в лесу отшельником, стал учить Лэйри биться на двух коротких клинках - абсолютная двурукость и врожденный талант сулили, что из лунатика выйдет непревзойденный боец. Но вот уже нашему герою девять лет, и сейчас вы услышите о событии, несомненно, самом важном в его детстве. Я говорю о знакомстве Лэйри с Духом, княжеским сыном, белокурым пареньком с аристократичными манерами и безупречным голосом. Чувствительный Дух в порыве гнева на отца, запретившего ему заниматься музыкой, сбежал ночью из замка и бродил по лесу, злобно пиная все, что попадалось под ноги. Большая эта глупость была, милорд. Полнолуние... полнолуние...
-Верно, - поощряюще улыбнулся поэт, будто учитель послушному ученику, - В то время в лесах Далисса действительно объявился оборотень, который не замедлил предстать перед нашим разобиженным князенком. Он уже надвигался на мальчика, глаза его сверкали подобно лаве, а в сверкающих зубах луна перемигивалась сама с собой. Но внезапно раздался воинственный клич, и что-то, размахивая крыльями, слетело с неба прямо оборотню на голову.
Графа это почему-то развеселило.
-На голову! Ха-ха, ну и умора... Дай-ка угадаю: лунатик? Ох, прямо на голову...
Когда де Летт успокоил себя глотком остывшего вина, поэт продолжил:
-И верно, это был Лэйри, который, как и все лунатики, летал под полной луной со своим братом, набираясь сил, и пил звездные лучи, будто материнское молоко. Дух не знал, кого из них боятся сильнее: оборотень был большим, но выглядел как-то глуповато; лунатик же, хоть и ростом с обычного девятилетнего мальчишку, размахивал своими черными нетопыриными крыльями, сверкал длиннющими когтями и зыркал во все стороны красными глазищами. Да еще и тигренок, вымахавший к тому времени в огромного кошака, ужасающе рычал и скалился. Битва длилась недолго. Лэйри убил оборотня, но тот навеки оставил на щеке противника три глубоких шрама от когтей. Лунатик упал прямо в кровь только что убитого чудовища, а тигр лизал его в здоровую щеку, скулил и ласково бил его лапой. Однако Лэйри только постанывал. Тут тигр внезапно уставился.., - поэт внезапно запнулся.
-На Духа? - подсказал граф.
Поэт потянулся к вину.
-Верно, на Духа. Ух, так-то лучше, - он облизнулся, - Дух от ужаса не мог пошевелиться. Он был уверен, что зверь сей же час разорвет его в клочья, но тигр только подошел к мальчику, мягко потянул за рукав зубами и снова заскулил. Это была мольба о помощи. Дух подошел к распростертому на земле лунатику и положил его голову себе на колени. "Очнись, - шепнул он, - Эй... Очнись! Ты же не умер, нет?". Лунатик открыл глаза, красные с черными прожилками, и уставился на княжеского сына. "Живой, - не совсем внятно произнес Лэйри, - Только...". "Только?" - спросил Дух. "Пить хочу. И спать. Щека болит". Тогда, придерживая Лэйри, Дух отвел его в замок, где царило жуткое беспокойство. Лекарь осмотрел раны лунатика и продержал его неделю в лазарете. Тигра заперли в одной комнате с ним - он не пожелал отходить от брата, страшно рычал и скалился, когда его пытались увести, а если приходил лекарь, то внимательно наблюдал за его манипуляциями. Следил он первое время и за Духом, который, крайне заинтригованный своим необычным спасителем, каждый день навещал его, хотя князь был против общения своего знатного сына с нелюдем, к тому же... простолюдином. Вот и все, что нужно рассказать о детстве Лэйри Эллдана. А теперь начнутся настоящие истории.
-Настоящие истории? - переспросил граф с улыбкой, - Так значит, это и есть начало знаменитой дружбы, столь преданной и крепкой, чистой и возвышенной?
Поэт почему-то засмеялся, откинув голову назад и совсем уж неприлично пофыркивая.
-Чистой и возвышенной, ой боги, не могу, - тихо хихикал он, - Верно, милорд, чистой и возвышенной, как пожелайте... Итак, Лэйри путешествовал шесть лет, и когда вернулся в Далисс, ему было уже двадцать, а Духу - девятнадцать. Недолго пробыл в своем родном княжестве Лэйри Эллдан, и вскоре, увлеченный идеей о Седьмом Королевстве, отправился в путь...
-На этот раз прихватив с собой приятеля? - блеснул эрудицией граф.
-Так точно, милорд. Дух тайно сбежал из замка под покровом ночи и, догнав друга у прудов, на самой границе княжества, взмолился взять его с собой. "Ибо желаю я повидать другие королевства, и Ониксовое море, и зеленые священные рощи, и древние курганы великих королей..." . "Ты не должен ехать со мной, - сказал Лэйри с печалью в голосе и слезами на глазах - настолько не хотелось ему расставаться с другом, - Твое место в Далиссе, подле отца; ты - его единственный наследник". Но Дух молил, заклинал, клялся, что все равно пойдет за ним следом, и лунатику ничего не оставалось, как вздохнуть и молвить: "Что ж, я не могу тебе отказать, но обещай мне, что будешь осторожен, ибо дорога, по которой мы пойдем, терниста и полна опасностей". И он протянул руку Духу, и назвал его братом, а Дух, с трудом сдерживающий слезы, ответил...