Колоев Александр Сергеевич. Пустота

Александр Сергеевич Колоев

Рассказ "Пустота"

Аннотация

Действие происходит в мрачном сюрреалистическом будущем. Девушка Оля едет в Индию, чтобы обрести просветление. Рассказ насыщен аллюзиями, символами, сравнениями, местами язык повествования становится сладковато-приторным и ювелирно отточенным, что всё вместе создает фантасмагорическую атмосферу ожидания чего-то недоброго, зловещего. Читателя ждет липкий образ Пустоты, пронизывающий весь рассказ, слащавая эротика, абсурдизм, беспощадная сатира, изощренные литературные пытки над Бхагават-Гитой, весьма неожиданная концовка и стойкое послевкусие после прочтения.

ПУСТОТА

Посвящаю Ольге Хандогиной

Рекомендую прочитать всем,

кто интересуется

духовными практиками и эзотерикой,

а также, наоборот, тем,

для кого всё это меньше,

чем пустой звук.

По пыльной московской улице сквозь плотный дым от лесных пожаров пробиралась девушка Оля, и на нее из зыбкого марева сыпались крупные хлопья пепла, словно где-то наверху, на белесых небесах, перевернули гигантскую пепельницу.

Змеились сизые космы, сухой ветер обжигал изможденные лица москвичей, полубессознательно плывших по мягкому асфальту. Кашляя и хватаясь за сердце, прохожие жалко оглядывали друг друга слезящимися глазами, отхаркивали гарь, отлепляли потную одежду от мокрых тел. Дым забивал глаза, уши, ноздри, бронхи, каждую клетку, не давая дышать, думать, чувствовать. Люди, озлобленные, чахнущие от бессилия и одурманенные галлюцинациями, истошно кричали, звали на помощь. Душераздирающие крики и пронзительный вой карет скорой помощи сотрясали раскаленный июльский воздух.

Жилые дома облепил слой сажи, небоскребы разъел до невидимости ядовитый туман, а остро-зубчатый Кремль нацепил на себя белое одеяло и лишь позолоченные маковки церквей прорезались сквозь дымовую завесу как блестящие пожарные каски. На них с трепетом и последней надеждой поглядывали богобоязненные горожане, отчаянно молились, перешептываясь на кухнях о странных видениях, котлах ада и жидких струях огня, которые, как им казалось, с оглушительным треском польются с разверзнувшихся небес.

И в этом поистине апокалиптичном пейзаже вырисовывался уродливый монстр, монстр вокзала - злокачественная опухоль на теле города, зияюще-пугающая пустота, черная дыра, беспощадно засасывающая людей. Чудовище, окутанное темным стеклянным панцирем и раскинувшее бесчисленные железнодорожные щупальца, жадно проглотило спешащую девушку и с аппетитом пропустило сквозь зубы-металлоискатели, обрызгав желчью хамоватых охранников.

Внутри вокзала дымом не пахло, но воздух отнюдь не был свежим и приятным. Весь пол был заплеван, валялись зловонные кучи мусора, воздух протухал от кислого запаха блевотины. Под ногами хрустели осколки разбитых бутылок посреди темных пивных луж.

Люди суетились, нервно курили, несмотря на устрашающие запреты, тяжело дышали и так чихали, что, казалось, вычихнут душу. Постылый дым, еще более едкий и противный, нежели уличный смог, по-садистски сковывал прелестный девичий затылок, порождая невыносимо тугую головную боль. Оле мерещилось, что ее голова вот-вот лопнет, как мыльный пузырь, а уставшее горячее тело мгновенно испарится.

Похотливые взгляды мужчин хапали бегущую красавицу в коротком красно-черном платье, любовались танцем соблазнительных бедер, плотоядно скользили по шелковистой глади стройных ножек, упиваясь волнующей музыкой ее каблучков, характерным ритмичным цоканьем. На правом плече Оли болталась дамская сумочка, а левой рукой она крепко вцепилась в пестрый бумажный пакет с мандаринами - в самое дорогое, что у нее было с собой.

Мелькали хмурые и хищные лица. К платформам торопились тысячи пассажиров, чумазых, бедных, покорных и безнадежно потерявшихся в городах и эпохах. В толпе обнажалось и усиливалось все то, чем жила большая и больная страна. Удручающий, трагикомичный слепок русской жизни отливала, как пытливый скульптор, изможденная Оля. Ее цепкий взгляд выхватывал из толпы жалких персонажей.

Она наблюдала за тем, как забавно кучковались юркие китайцы, как нищие мусульмане, сбежавшие от голода и войн из своих жарких стран, превращали вокзал в место паломничества. С грохотом катились за колясках калеки. Неспешно разгуливали за руки парочки полинялых педиков. Куражились городские сумасшедшие. Рассекая пространство черными плащами, шагали готы с привязанными к спинам гробами.

К прибывавшим поездам шумно скакали на каблуках, как стада животных, отправляющихся на убой, группы проституток - липкие, скользкие, охваченные истерическим возбуждением потные комья, пропитанные алкоголем, помадой и похотью.

Около газетных киосков суетились дебелые женщины, и если их взгляды, бегающие, как компасная стрелка, выхватывали пеструю обложку со скверным фотоснимком, они непременно покупали газету. Оля представляла, как через несколько минут, расположившись в купе, они будут щелкать семечки и листать эти пакостные листочки, читать про недавнюю свадьбу старухи-певицы и уже не совсем молодого пародиста, про внебрачных детей политиков, разглядывать "звезд" без макияжа, пьяных, голых, больных, изувеченных.

Повсюду блуждали, как сомнамбулы, мертвецки бледные, худые, никому не нужные наркоманы. Один из них, обнявший урну, засовывал в рот дохлой кошке сигареты и зловеще-пронзительно резвился от восторга.

Немытые, голодные попрошайки назойливо протягивали тоненькие ручонки, умоляли "дайте на хлебушек!", но никто не кидал монеты в их черные грязные ладошки.

А рядом начиналась казнь. Ревнивый изверг, яростно скалясь, наотмашь ударил по лицу жену, у нее брызнули кровь и слезы. Люди безучастно проплывали мимо, некоторые останавливались, но лишь невозмутимо наблюдали за привычной расправой и с нездоровым любопытством ждали новых ударов.

Оля, хрупкая кисейная барышня, вокруг себя видела исключительно мелочных, похотливых, злых, тупых, бездуховных, деградированных, хмурых, зараженных равнодушием людей.

И самое мерзкое, что безжалостно добивало ее, разрывало сердце, душу, чакры, карму, все, во что она верила, - это апатичные, несчастные лица детей. Худенькие девчонки и мальчишки с опущенными глазами покорно плелись за безрадостными уставшими мамашами, у женщин были неприятно выпуклые глаза, пустые, стеклянные, напоминающие потухшие взоры старых героинщиц.

Под запыленном табло с расписанием светилась огромная надпись, казавшаяся в ту минуту издевательской. Это были известные слова поэтессы Цветаевой: "Вся наша жизнь - вокзал. А люди - поезда: приходят и уходят...". Прав, прав был писатель Сорокин, говоривший про вечное ожидание поезда, нашего русского поезда, билеты на который покупали еще наши деды, а мы храним их до сих пор, эти пожелтевшие картонки, в надежде уехать. Оля вдруг вспомнила Пушкина, его бессмертные строки "Москва... как много в этом звуке для сердца русского слилось...", погрузилась в слова сотен прочитанных книг, но лишь спасительный луч слов Бхагават-Гиты внезапно осветил ее темное глубоководное царство переживаний. Оля прочитала про себя любимую мантру, и ей стало чуть легче, как бывает изможденному путнику, отыскавшему притаившийся родник.

Однако в ту сокровенную секунду к ней подбежал худощавый сопливый юноша в кургузых клетчатых штанах, с козлиной бородкой и взъерошенными волосами, обсыпанными перхотью и пеплом. Представился писателем, гнусавым голосом предложил купить у него книгу, он лихорадочно листал хрустящие страницы, но в книге не было ни одной буквы, лишь пустые, белоснежно-чистые страницы.

Оля, едва отделавшись от навязчивого незнакомца, наконец-то выбежала на вокзальную площадь и направилась к заветной платформе. И там ее ждало то, что, казалось бы, может явиться лишь в самых дурных снах. Ее обступила группа художников-перфомансистов, символично державших на поднятых руках выпачканные свежим калом унитазы. Рядом стояли нищие музыканты. Дирижер взмахнул палочкой, пронзительно запищала скрипка. Зазвучал "Реквием" Моцарта.

"Уважаемые пассажиры, высокоскоростной поезд "Москва - Дели" отправляется с платформы номер сорок два. Счастливого пути", - вдруг брызнул из громкоговорителей холодный, осипший женский голос, досадно вклинившись в траурную мелодию. Оля побежала еще быстрее, изо всех сил, вприпрыжку, не жалея хрупких каблуков.

И уже на платформе, когда до ее вагона оставалось несколько шагов, из плотной толпы вывалилось нечто бесформенное и огромное. Пьяный детина, капая желтушно-ржавой от курева слюной, начал наползать на девушку, напирать, точно голодный медведь в лесу на заблудившегося путника, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Казалось, его держали не ноги, а стоявшие колом от мочи заскорузлые джинсы. Существо урчало, фыркало, сопело.

Наконец, приблизившись к девушке, оно перегородило ей дорогу своим богатырским, но противным, вонючим телом, победоносно растопырив лапы. Оля, не растерявшись, поднырнула под его мохнатую руку и ловко вывернулась, когда он попытался ее схватить, однако грязная тяжелая ладонь грубо прошла по ее прелестному личику.

От неожиданности она всплеснула руками, и два мандарина, два живых оранжево-огненных шарика, как назло, выпорхнули, словно птички из тесной клетки, поскакали по перрону в разные стороны, и один из них, не успев насладиться предоставленной свободой, был раздавлен кирзовым сапогом смеющегося прохожего.

Оля, не чувствуя боли и не задумываясь о потере, не оглядываясь, побежала дальше. "Ну ты и сука!", - крикнуло вслед чудовище и хотело было в отместку кинуться за упущенной жертвой, но ступив пару шагов, поскользнулось и с хрустом растянулось на заплеванном асфальте.

"Побыстрее!", - ненавистно и истерически, словно палач в концлагере, закричала грузная мужеподобная проводница, глядя на спешащую, спотыкающуюся девушку. Оля из последних сил, задыхаясь, жадно глотая воздух, судорожно отыскала в сумке билет и протянула в сторону мясистого тела. Суровое лицо проводницы напоминало морду ощетинившегося бульдога, готового сорваться с цепи и инстинктивно разорвать в клочья все, что движется.

"Ваше купе в конце вагона. Спецлюкс. Проходите быстрее, - тявкнул бульдог, по-садистски оторвав от билета необходимую часть. "Спасибо, - робко ответила Оля и достала из пакета самый крупный мандарин. - Это вам. На счастье", - и на Олином лице заиграла, как утреннее солнце на морских волнах, добрая искренняя улыбка, зубки вспыхнули чистейшим блеском, лишь кровавый подтек под ее точеным носиком неуместной кляксой перетекал на сухие губы, забавно облепленные пеплом.

Не поблагодарив, проводница схватила грязной рукой фрукт и еще раз блеснула звериным оскалом, тупой нечеловеческой ненавистью. И как только Оля шагнула в тамбур, мандарин с размаха полетел в узкий зазор между платформой и поездом.

За спиной девушки раздался сочный шлепок, но она не стала озираться, а едва преодолев узкий проем, в ужасе побежала к своему купе. Из нутра к горлу подкатил саднящий комок, ее карие глаза, которые свели с ума не один десяток мужчин, заблестели, как мокрые листья, закипели слезы. Ворвавшись в купе, она плюхнулась на бархатный диван и разразилась слезами - самыми горячими и крупными из всех пролитых ею. Она истерично хватала лицо руками, слезы вились сквозь пальцы, стекали по подбородку и шевелились в горле, порождая дикий, истошный крик. На ладонях она почуяла железный запах крови и вспомнила потерянные мандарины, того медведя на платформе, его толстые пальцы, проехавшие по носу, жестокого бульдога и все русское звериное царство в душном задымленном городе. Как капризное дитя, она бессмысленно и жутко орала, всхлипывала, тряслась от рыданий, скошенная судорога извивалась в нежной девичьей груди.

Поезд тронулся. Резкий толчок заставил распахнуть зареванные глаза. Окно было плотно зашторено, свет потушен. Прохладное большое купе освещала оплывшая свеча на столике. Поблескивали никелированные поручни, большое зеркало на двери купе и гладкий купол душевой кабинки. Яркое пламя свечи потрескивало и подергивалось от дуновения кондиционера. Рядом на блюдце лежала тлеющая ароматическая палочка, испуская сладковатый аромат розмарина.

Оля, рыдая, раздвинула шелковую занавеску. За окном мерно плыли жутковатыми призраками бледные фонари, поезд лениво полз по переплетающимся путям вдоль высокого бетонного забора с колючей проволокой. Повсюду чернела мертвая выжженная трава. Огоньки за окном были единственным чем-то живым в сером железнодорожном пейзаже.

Вскоре поезд выехал на высокую эстакаду и за стеклом раскинулся мутный вечерний город. Цветная иллюминация, напоминающая букеты бенгальских искр, пробивалась сквозь густой смог, сливаясь в одно размытое световое пятно, грязную, дребезжащую лужу света. Оля, глотая слезы, смотрела на подсвеченную мглу как на безнадежную пустоту, в которой бессмысленно суетятся и гибнут люди.

"Прощай, прощай, прощай!", - закричала она то ли городу, в который никогда не вернется, то ли прежней жизни, в которой было слишком много всего. Оля осознала, как она бездарно провела в Москве несколько лет жизни, отдалась этому городу, позволила пошлым, гнусным порядкам, процветающим в мегаполисах, вторгнуться в ее самые сокровенные мысли, нарушать чистое стремление к совершенной духовной жизни.

Однако она тотчас же почувствовала, как внутри нее начал неуверенно пробиваться первый росток освобождения, открывающего путь к самому важному событию в жизни. Помните, как булгаковская Маргарита, намазавшись волшебной мазью Азазелло, кричала верхом на швабре "Невидима и свободна! Невидима и свободна!" - вот и Оля ощущала в ту переломную минуту нечто подобное, долгожданное, духовное, святое.

Позже, стоя под прохладным душем в кабинке, выдавливая из себя последние слезы и глядя убегающие в темную пустоту журчащие ручейки, она выпускала из себя воспоминания. События хлынули бурной рекой, словно прорвало старую, поросшую мхом, плотину. В мокрых глазах стали купаться зыбкие картины из прошлого.

Как на заезженной кинематографической пленке замелькали беззаботные прогулки в детстве, первые свидания, неугомонные школьные подружки, неудачные попытки стать врачом. Вспоминался запах родного Новгорода, вкус первого поцелуя, мед первого оргазма, издевательский флирт над влюбленным в нее прыщавым мальчишкой с параллельного класса.

Загудел суетливый Нью-Йорк, в котором она прожила пять лет, покинув Новгород. Оля в мыслях снова и снова гарцевала по узким авеню, овеваемая ароматом любимых кофеен, кокетливо кружилась между роскошными столиками в ресторанах, в которых работала официанткой, пудрила нос кокаином. Оля вспоминала, как она страшно страдала, худела, невыносимо мучилась от болезненной любви, а он лишь, одержимый, с глазами навыкате, шептал ей "откуда ты такая взялась?", и ее выворачивало наизнанку; а позже, позже за ней ухаживали богатые ловеласы, готовые дарить ей самолеты за красивые глазки, но она капризничала, кокетничала, выбирала, не готовая расстаться с девической свободой.

Утекал Петербург, город ее любимого Достоевского, серый заснувший город, населенный черно-белыми калеками с потухшими чувствами, мумиями, жалко колышущимися на холодном невском ветру. Оля вынимала из памяти те дни, когда она рыдала от скуки и ностальгии в те бессонные ночи, когда осенний петербургский дождь хлестал по стеклу, а мокрый ветер свистел в щелях ее незанавешенного окна, выходящего на унылую стройку, и когда она, бедненькая красавица, по вечерам лежала в обнимкой с Бхагават-Гитой на икеевском матрасе посреди пустой квартиры и медитировала при свечах, и когда познакомилась в ту промозглую осень с журналистом, который влюбился в нее, как робкий мальчишка, но однажды, ведомый нахлынувшим безумием, источающим испепеляющую ненависть к эзотерической духовности, пылал от ярости, готовый на нее низринуться.

Зажурчала Германия, куда она уехала из Петербурга; там, на земле, на которой когда-то плескались слезы и кровь замученных узников Дахау, воздух был пропитан мертвым холодком, она чувствовала себя крайне тяжело, опустошенно, ее окружали расчетливые жадные люди, неприветливые мужчины, повсюду она сталкивалась со странной, болезненной экономностью, какой-то гнусной хозяйственностью. Поэтому она вскоре вернулась обратно в Россию, обосновалась в столице, окунувшись в пучину, в которой барахтались дорогие рестораны, банкиры-импотенты, букеты роз, сияние драгоценностей, цветные платья, горы подарков, вегетарианские обеды, пушистые коты, тантрический секс, зазубривание мантр, ежедневные медитации, танцы под "Харе Кришна" на Арбате...

"Ну всё, хватит, хватит, - говорила она сама себе, пытаясь отвлечься. - Завтра все изменится, - думала она, - Завтра меня встретит Гаутам. И всё будет хорошо. Я Просветлею. Проснусь. Увижу Свет. Утону наконец в Любви... - она на несколько секунд замолчала, а потом проговорила, словно мантру: - Мне нужна только Любовь. Любовь есть Бог. А Бог есть Всё.

Выйдя из душа, Оля вспомнила о бумажном пакете, достала первый попавшийся мандарин, нежно-нежно поцеловала его, прижала к сердцу и только потом стала аккуратно счищать кожуру остренькими ноготочками. Купе залил вкусный цитрусовый аромат марокканского фрукта. Отделяя дольки, она внимательно их рассматривала, словно пыталась уловить звуки, терпкие ноты аромата, затем целовала оба бочка и только потом символично отправляла дольки в рот.

Оля вспоминала, как весь день, до выезда на вокзал она дома шептала мелодичные мантры и, сидя на полу, лбом отбивала поклоны, намаливая мандарины. Бросив взгляд в пакет, ей стало обидно, что она поленилась намолить больше мандарин. Она пересчитала все мандарины и поняла, что тогда, на платформе, она потеряла два священных фрукта, а третий, самый крупный и больше всего намоленный, был уничтожен злой проводницей. И Оле снова захотелось заплакать, она затрясла головой, но слез уже не было, и ей едва удалось удержать от обиды приступ сухих бессмысленных рыданий.

Поезд разогнался, огоньки стали мелькать так часто, что больно зарябило в глазах. Оля, чуть успокоившись, задернула занавеску и осталась наедине с горящей свечой. Вытянутое пламя слегка подергивалось от движения поезда. Она закрыла уставшие, покрасневшие глаза и хотела наконец полностью успокоиться, поудобнее расположившись на мягкой кушетке.

Но не прошло и минуты, как она почувствовала странное щекотание на руках. Казалось, будто кровь свернулась в шарики, которые боками трутся друг о друга. Оля сперва подумала, что по рукам кто-то ползает, вроде мелких насекомых. Она испуганно поднесла ладони ближе к лицу и стала рассматривать их на свет.

На ее сухих руках шевелились слова. Они переливались разными цветами. Как цепкие гусеницы на капустном листе, вытянутые пухлые слова обволакивали ее тоненькие пальчики, тянулись вдоль линий на ладонях, изящно вытанцовывали на ноготках и прыгали на шершавой коже возле хрупкого запястья.

Оля испуганно потрясла ладонями над поверхностью стола. С рук посыпались слова: "духовность", "душа", "сциентизм", "чакры", "атеизм", "материализм", "астрал", "аура", "Бхагават-Гита", "бог", "скептицизм", "астрология", "карма", "рационализм".

Последним упало "просветление". Оно было самым крупным. Оля аккуратно, чтобы ее любимое слово не рассыпалось на буквы, взяла его снова в руки и повертела, заворожено разглядывая жирные буквы. Потом положила "просветление" на ладонь и прижала руку к левой груди. Слово медленно вошло в ее сердце.

То же самое Оля сделала со словом "духовность", а потом со всеми другими словами, кроме "атеизма", "скептицизма", "сциентизма", "рационализма", "материализма". Их она брезгливо окутала носовым платком и с лабораторной осторожностью высыпала на свечку. Слова, обжигаемые пламенем, затрещали, расщепились на буквы, а буквы, в свою очередь, развалились на несколько частей и вспыхнули на мгновение над пламенем, чтобы навсегда исчезнуть в пустоте.

Тепло клокотало в Олиной груди, заливало легкие, приятно перетекало к горлу. "У меня душа поёт", - затаив дыхание, радостно сказала она сама себе. Оля прижала руки к груди и захотела плясать, вытанцовывать перед изумленными зрителями-невидимками, кружиться ласточкой в воздухе, встряхивать волосами, а потом трогательно прижиматься в объятиях к теплому, родному, любимому. И утопать в порыве фонтанирующих чувств.

Оля предвкушала завтрашнюю встречу с индусом. Она представляла, как завтра утром выпорхнет из поезда на перрон, побежит под лучами палящего индийского солнца навстречу Гаутаму, ее судьбе. И как потом они поедут к преданным, услышат сокровенные слова великих гуру, увидят кристально-чистые улыбки просветленных и познают радость пробуждения.

Чтобы отвлечься от предстоящих волнующих событий, она выдвинула из столешницы монитор. На экране мистически переливалось красно-коричневое изображение бодхисаттвы, сидящим верхом на белом слоне с цветком лотоса в руках.

На одном из лепестков мерцали ярко-красные цифры, информирующие о текущей скорости движения. Поезд мчался на роковую встречу со скоростью почти 600 км/ч. Изо рта бодхисаттвы периодически выскакивала панель "спецменю". Оля осторожно дотронулась пальчиком до губ бодхисаттвы.

Картинка медленно растворилась, и на экране появилось меню: "Суп-пюре с аурой и помидорами", "Овощной суп с измельченной кармой", "Суп из гороха с морковью в астрале", "Отварной рис с кусочками души", "Паровой шпинат с сыром и сознанием Кришны", "Молодой картофель в кармическом соусе", "Картофельные шары в кляре и ауре", "Цветная капуста под сметанным соусом-бхакти", "Салат с просветлением", "Салат из отварного нута с мантрами", "Винегрет из медитаций с лимоном", "Блюдо от шеф-повара: тертая Бхагавад-гита", "Лимонный сок с духовностью", "Молоко с Пустотой", "Напиток "Слеза Просветленной", "Вода из Ганга".

Оля выбрала тертую Бхагавад-гиту, салат с просветлением и молоко с Пустотой. Через минуту дверь купе широко распахнулась, и из вагона на Олю брызнул яркий свет. На пороге выросла хрупкая фигура молодой девушки в желтом сари. На лбу у нее сверкнуло, как бенгальская искра, маленькое пятнышко, всевидящее око Шивы.

"Намастэ!" - зазвенел в тишине голос, а по бруснично-красным губам пробежала легкая, неповторимая улыбка. В руках официантка из вагона-ресторана держала бронзовый поднос с едой, окутанный густыми клубами пара. Она поставила на стол большую расписную тарелку с измельченной Бхагавад-гитой, салатницу и стакан молока, сменила благоухающую палочку, а напоследок ловко счистила со стола накапавший воск слезящейся свечи.

Оля заворожено глядела на индийскую красавицу, пытаясь насытиться ее сказочным очарованием. Олю сковало облако блаженства, ей хотелось притронуться к незнакомке, узнать аромат ее стройного тела, коснуться ямочек на розоватых щеках, поиграть с ее соблазнительными волосами, исцеловать длинные пальчики на руках. Олю охватил пульсирующий чувственный позыв, сердце забилось барабанным боем, горячий зуд, настой счастья закипал внутри, обещая райскую бурю, она хотела, чтобы ее ненасытная мечта снова сбылась, как тогда в Америке, когда она впервые вкусила спелый плод женского тела, познав сочную сладость лесбийской страсти.

Но услужливая красавица, увидав в глазах пассажирки пылкие искры, лишь смущенно улыбнулась, оправила сари и растворилась в ярком мареве за дверью купе, обдав на прощание одинокую девушку душистой волной шелка.

В такие мечтательные минуты Оля напоминала пушистую кошечку, готовую облизываться и пронзительно мурлыкать. Вот и на этот раз ее кошачью натуру выдавали плавные бесшумные движения, грациозная осанка и остренькие покрасневшие ушки. Она слегка покусывала влажную нижнюю губу, хлопала ресницами, целовала себе руки и хотела было сладко протянуть свое привычное "мяу", как она, прирожденная кокетка, любила делать, заигрывая с симпатичными мужчинами и женщинами.

Даже позже, когда она притронулась к стакану молока, казалось, что она не пила, а лакала по-кошачьи, забавно работая маленьким подвижным язычком. Оля верила, что с каждым глотком благодатного дара священного животного она совершает особое таинство, приближаясь к духовной чистоте. Молоко ласкало горло, на зубах приятно хрустела Пустота.

Бхагават-Гита, вязкая, как спелая хурма, сытная и аппетитная, пахла благовониями, приправой карри, человеческим потом, раскаленной землей и коровьим навозом, которым бедняки-индусы обмазывают стены лачуг. Невеpоятный пpитоpно-сладковатый дyх Индии пьянил Олю, и она влюблялась в этот таинственный, почти волшебный аромат, непреодолимо манящий тонкой горчинкой послевкусия. Ей захотелось, чтобы съеденные священные слова поселились ночью в сердце, залечили раненую душу, зазвенели в чакрах, одарили чудесами и явились в туманных пророческих снах.

Поужинав, она потушила свечку, сняла платье, пропахшее потом и смогом, и с забралась под легкое одеяло. В постели было уютно и сладостно. Пустое темное купе приводило в трепет, необъяснимое возбуждение. Оля запустила правую руку под одеяло и стала нежно гладить тело, щупать груди, теребить набухшие соски. Проворные пальчики заскользили по животу и спустились к самому чувствительному местечку. "Нет, нет, нет, нельзя возбуждаться, сегодня Венера не в моем знаке", - решительно сказала она, вспомнив прочитанный утром ведический гороскоп. Оля выдернула руку из-под одеяла, повернулась на бок и стала ждать, когда придет сонный мир, теплый, причудливый и обещающий долгожданное утро.

Ей снился океан. Яркие блики утреннего солнца плясали на зыбкой воде. Оля шла по берегу, жмурились от пьянящего сердце простора, любовалась глянцевито-голубым небом и, блаженно прикрывая глаза, наслаждалась южным теплом, чистым воздухом и удивительной мелодией плеска волн. Влажный ветер трепал беспорядочно рассыпавшиеся по плечам каштановые волосы, а набегающие волны мягко гладили ее босые ножки, словно целовали их.

Неожиданно на горизонте появилось нечто странное. Оля вздрогнула и стала всматриваться в размытую даль. Вскоре видение приобрело четкие очертания, и она увидела гигантский корабль, точно гриновская Ассоль, только на нем не было "Алых парусов, корабль был белоснежный, словно сказочная индийская колесница. Когда корабль подплыл к берегу, на палубу вышел высокий индус в белых одеяниях.

Оля заворожено рассматривала незнакомца. Из ее полуоткрытых от удивления губ вылетели слова: "О могучий и прекрасный Принц, я хочу знать, где начинается путь, ведущий в мир чувственных наслаждений и каков истинный смысл эротической радости, о великий повелитель чувств?

Принц принял позу лотоса, посмотрел на небо, что-то прошептал и томно заговорил, медленно и четко проговаривая каждую мантру, каждое слово, каждый звук:

"Отказ от любой деятельности ради удовлетворения чувственных желаний великие мудрецы называют погружением в Любви. Одни мудрецы говорят о том, что нужно отказаться от некоторых извращений как от пороков, а другие утверждают, что человек никогда не должен отказываться от естественных желаний ибо все вожделения божественны. О милая красавица, теперь выслушай мнение о том, что такое наслаждения. В Писаниях говорится о трех видах наслаждения. От соприкосновения пылающих губ влюбленных, прикосновений к готовым извергаться Сокровищам и ласк груди никогда нельзя отказываться, ибо эти наслаждения возвеличивают души. Тот, кто отказывается от них, от этого священного эротического долга, из-за того, что это слишком обременительно или из-за страха, не сможет постичь Эроса. Отказываясь от вожделений, ты никогда не обретешь подлинного Плода Наслаждений. Опытный человек, находящийся в огне страсти, действует не ведая сомнений. Воистину, совершенное, искусное в наслаждениях живое существо никогда не откажется от плотских радостей. О прекрасная незнакомка, за любым действием, дарящим наслаждения, стоит пять причин. Услышь же о них от Меня. Органы чувств, безумные фантазии, божественные инстинкты, кармические усилия и, наконец, Великое Освобождение - все это пять составляющих любого эротического желания. Всякое действие, которое человек совершает телом в пылу страсти, определяется этими пятью причинами. Поэтому того, кто не учитывает этих пяти факторов, нельзя назвать человеком, постигшим Эрос, он не способен осознать истинную сущность наслаждения. Жизнь, в основе которой нет привязанности и постоянного желания наслаждаться, считают не полноценной. Жизнь, прожитая под руководством предрассудков, навязанных заблуждений, торжества ложного эго, без учета собственных потребностей, считается бездарно растраченной. Тот, кто любит наслаждаться, потакая своим ненасытным желаниям, не обращает внимания на мнение окружающих. Если человек зависит от чужих любопытных взоров, завистников и ханжей, он не сможет насладиться плодами своего тела, он будет злобен, раздражителен, подвержен печалям. О самая лучшая девушка, сейчас ты услышь от Меня о счастье, которые позволит тебе покончить со всеми страданиями. То, что в начале тебе кажется безумием и абсурдом, в конце становится подобным нектару, это состояние, в котором человек пробуждается к Постижению Самого Эроса. Исполняя предписанные обязанности, любой человек может достичь эротического совершенства, если поклоняется вездесущему Эросу - источнику всех живых существ. Поэтому, о прекрасная дева, никто не должен отказываться от вожделения, порожденного природой, инстинктами, сколько бы изъянов оно в себе ни несло. Тот, кто обуздал страсть, освободился от условностей, нарушил табу, может достичь высшей ступени совершенства. О любопытная дева, сейчас Я объясню тебе, как ты должна действовать, чтобы достичь этого совершенства, чтобы подняться на самый высокий уровень, обрести высшее знание и познать Великий Смысл. Если человек любит вожделение, не отказывается от объектов чувственных наслаждений, свободен от неприязни, никогда не бывает один, то он осознал свою эротическую природу. Тот, кто находится в этом возвышенном состоянии, сразу постигает Великий Смысл и исполняется радости. Достигнув этого состояния, человек обретает чистое преданное служение Мне. Постичь Меня, Верховную Личность Эроса, таким, какой Я есть, можно только с помощью преданного служения. И когда благодаря преданному служению все сознание человека сосредоточивается на Мне, он вступает в царство Эроса. Мой чистый преданный, находящийся под Моей защитой, по Моей милости достигает вечной и нетленной обители. Во всех делах и начинаниях всегда полагайся на Меня и помни, что ты находишься под Моей защитой. Таким образом, занимаясь преданным служением, всегда думай обо Мне. Стань Моим преданным, поклоняйся Мне и почитай Меня. Так ты непременно придешь ко Мне. Если же ты не выполнишь Моей воли и не вступишь в сражение, то выберешь неверный путь. Но твоя пылкая природа все равно заставит тебя действовать. Я открыл тебе знание сокровеннее сокровенного. Обдумай все как следует, а затем поступай как пожелаешь. Оставь все другие желания и просто предайся страсти. Не бойся ничего. Тот, кто открывает эту высшую тайну Моим преданным, непременно обретет дар чистого преданного служения и в конце жизни вернется ко Мне. О пылкая дева, о покорительница мужских сердец, достаточно ли внимательно ты слушала Меня? Рассеялась ли окутавшая тебя пелена иллюзии?.."

Оля стояла на берегу и трепетала от возбуждения. Не спуская танцующего взгляда, она смотрела на Него. Он сделал ненавязчивый знак: подойди ко мне. И Оля зашла в воду и стала медленно приближаться к кораблю. Подойдя к Незнакомцу, который спрыгнул в воду, она сквозь стоны и прерывистое дыхание ответила: "Дорогой Эрос, о Великий, все мои заблуждения теперь рассеялись, сомнения покинули меня, и я преисполнена решимости действовать так, как Ты велишь".

Она обхватила Его, прижала к себе изо всех сил, посмотрела в его похотливые глаза и коснулась горячими губами мокрых щек. Оля стала лизать его щеки, целовала глаза, ласкала потную шею, пытливо засовывала язык в его горькие уши. А потом их губы слились в поцелуе. Он и Она стояли по пояс в воде и целовались, целовались, целовались, обдаваемые солеными волнами.

Оля сонно купалась в постели, елозила по гладкой простыни, переворачивалась, шевелила пальчиками на вспотевших ножках, дрожала и тихо-тихо, по-девичьему, стонала. Простыни, словно бурные волны, накрывали ее с головой, плескались по обнаженному телу, разбивались об упругие груди, лились на бархатный животик, окутанный кружевной пеной ее белых трусиков.

Наконец, спящая красавица, милый комочек прелести, освободилась от пут эфемерного миража и проснулась. "Волна-а-а", - прошептала она, посапывая через аккуратненький носик, и распахнула глаза. Ее благоухающее тело содрогнулось, по ароматной коже пробежали приятные, пульсирующие волны, сердце затрепетало от острой, непривычной сладости, а из самого нутра, из потаенных глубин, из бесценного Сокровища, казалось, потек теплый живительный нектар.

Оля представила, что она плывет в каюте сказочного корабля, построенного незабвенным капитаном Греем. И по ее нежным маленьким губкам пробежала удивительно обаятельная улыбка. Если бы в ту волшебную секунду кто-нибудь увидел Оленьку, то он, очарованный соглядатай, ослепленный приторной женственностью проснувшейся девушки, без сомнений, сказал бы, что красивее ее нет никого на свете.

Оля неспешно встала, слегка потянулась, прошептала традиционную утреннюю мантру и раздвинула занавеску, впустив в купе солнечное утро.

На пустом перроне под палящим солнцем стоял Гаутам, одурманенный томительным ожиданием. На нем был роскошный белый костюм, на ногах сияли остроносые ботинки безукоризненной белизны. Он держал в правой руке пышный букет роз в блестящей упаковке, по которой прыгали солнечные блики. Увидев любимое личико, Гаутам подбежал к окну, с его губ слетел воздушный поцелуй, он что-то эмоционально стал говорить, улыбаться, но через толстое стекло Оля ничего не слышала. Ей даже стало забавно, как он безнадежно пытался что-то объяснить, хлопал пухлыми губами, как рыба. Оля от радости жеманно захихикала.

Через десять минут они уже мчались на белом "Шевролете" по ухабистому шоссе, лихо обгоняя неповоротливых грузовиков, петляющих мотоциклистов, желтых такси, сползающих с городских окраин, и пегих осликов, покорно тащащих тяжелые грузы.

Гаутам необычайно уверенно вел машину, своего белого, любимого, преданного коня. Оле казалось, что он управляет не только машиной, но и ее судьбой, везет туда, где без его помощи она никогда бы не оказалась. Оля скользила взглядом по его могучему торсу, облаченному в свежую рубашку с подвернутыми рукавами, разглядывала голубые вены, которые, словно журчащие ручейки, опутывали загорелую кожу на его сильных руках. Потом ее изучающий взгляд утопал в его сильных ногах, к которым ей хотелось незамедлительно прильнуть.

Едва сдерживая желания, она внезапно почувствовала, догадалась, осознала и поверила, что он может наделить великим смыслом ее новую, заново обретенную жизнь. Оле стало так легко, словно она полетела, взмыла вверх, как та отважная чайка по имени Джонатан Ливингстон, весь мир в ее глазах залился яркими красками. Восторг, эйфория, эйфория восторга - вот что заиграло в ней, счастливой, радостной, словно вновь рожденной. И лишь последнего, завершающего штриха, решающего аккорда, не хватало в этом букете ощущений, фонтанирующей мелодии жизни - долгожданного, волнительно ожидаемого Просветления.

"Откуда ты такой взялся? - елейным голоском вымолвила Оля, вспомнив еще жившие в ней призраки американских воспоминаний, и поцеловала вцепившуюся в руль горячую руку Гаутама, пылко скользнув языком по его соленому запястью.

"Откуда ты такая взялась?" - томно повторил Гаутам, переполняемый любовным трепетом. Он на мгновение оторвал цепкий взгляд от дороги и посмотрел в карие глаза Оли. Они сводили его с ума. Гаутам быстро, чтобы не потерять управление машиной, поцеловал ее обнаженное плечо. Оля засмущалась, щечки залил легкий пурпурный румянец, она поправила платье, чтобы прикрыть плечо, одаренное теплом мужской ласки. Потом она достала мандарин, счистила кожицу и протянула сочную дольку к пухлым губам Гаутама. Он с удовольствием ее схватил и игриво лизнул пальчик Оли.

"Ты в поезде медитировала?" - неожиданно спросил он, прожевывая сладкий кусочек фрукта. "Нет. Я боялась. Я не хотела просветлеть в поезде". Гаутам лишь загадочно улыбнулся и сказал: "Сегодня ты просветлеешь. Потому что у тебя аура горит".

Он резко взмахнул рукой, как фокусник, проделал ладонями загадочные пассы, а потом нарисовал в воздухе указательным пальцем сложный узор. И тело Оли охватили языки неопалимого пламени. Она закричала от радости, захохотала, завизжала, задергалась, заерзала на сиденье, сучила ножками, махала руками, готовая наброситься, как кошка, на Гаутама, вцепиться в густые волосы и расцеловать его смуглое красивое лицо.

Вскоре "Шевролет" остановился у входа в гигантский белый дворец. Гаутам по-джентельменски распахнул дверцу и помог пылающей Оле выбраться из машины. Взявшись за руки, они поспешили во дворец, скрываясь от адского индийского зноя.

Толкнув тяжелую дверь в прохладную пустоту, они решительно переступили порог и, не успев опомниться, тот час же полетели куда-то вниз, точно в глубокий темный колодец. Аура Оли освещала в полете кромешную тьму, из которой прорисовывались золоченные фигурки махасиддхов.

Оля и Гаутам мягко приземлились, как им показалось, в густую тягучую пену, на самом деле это был кал просветленных, но они не почувствовали зловонного запаха. Выбравшись из кучи, они, истекая коричневыми потеками, оказались в огромном зеркальном зале, казавшимся бесконечным. Тысячи человек, охваченные свечением своих аур, переливавшихся в отражениях сотен зеркал, сидели на полу в белых одеяниях, скрестив ноги, посреди льющихся потоков жидкого дерьма. Плавно раскачиваясь, люди пели и ритмично постукивали молотками разноцветные шарики в руках. Это были бордовые, оранжевые, желтые, бирюзовые, аметистовые, фиолетовые и цвета индиго чакры, каждая размером с грецкий орех, чакры послушно раскрывались в руках преданных, и из их недр струились фонтаны теплого света. Затем все брали напильники и начинали чистить чакры, читая мантры. Около каждого человека стояла зажженная свеча. Свечи шипели, потрескивали, коптили густым черным дымом. Сверху на людей лился бледно-голубоватый свет, исходящий от гигантской мерцающей голограммы с изображением синекожего мальчика-пастушка, играющего на флейте. Оля, словно в терпком сне наяву, стояла, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить поистине волшебную гармонию, сакральное буйство красок. А между сидящими на полу людьми ползали белые черви - лоснящиеся, длинные, толстые, похожие на объевшихся глистов.

"Не бойся их, это же твои любимые мантры", - сказал Гаутам, увидев, как Оля хотела зажмуриться и завизжать от страха, как это умеют делать пугливые барышни, - возьми их, попробуй". Она покорно села на корточки и протянула руку к кишащей под ногами куче червей, вытащила самого толстого и с любопытством поднесла к лицу.

Червь был поразительно прекрасен. Оля содрогнулась в восторге и тут же замерла, боясь пошевелиться и испугать Червя. Божественный свет любви исходил от него, Червь показался ей настолько совершенным, что она сразу полюбила его. Каждая клеточка, микроскопическая волосинка, мельчайший узор на его склизком теле представлялись ей чем-то неземным, волшебным, сказочно красивым. Оля открыла рот, запрокинула голову и стала осторожно опускать в себя Червя.

Сердце застучало, кровь заклокотала в ее теле, забурлила, как в кипящей кастрюле, прилила к щекам, ударила в виски, в ушах забил несмолкаемый колокол. Буквы, слова, предложения зашевелились в голове Оли, потоком хлынули тексты прочитанных духовных книг. И она вспомнила про то, что ей надо освободить душу от оков материального существования посредством духовной деятельности, достигнуть более высокого уровня осознания, стать мудрой настолько, чтобы не гордиться своей мудростью, взорваться на осколки радости, на фонтаны великолепного самадхи, позволять другим людям быть тем, чем хотят быть они, награждая их даром ожидания успеха, обуздать ум и чувства в Эпоху Кали Юги, стать естественной, такой же естественной, как дыхание, слушать голос собственного сердца, стать безмолвной, чтобы прислушаться к тихому, слабому голосу внутри, пребывая в дхарме, пройти многоуровневую диагностику кармы, узнать, какую энергию из Вселенной необходимо призвать, чтобы освободить карму, каждое слово превратить в мантру, освоить медитационный комплекс для гармонизации сердечной чакры, направлять потоки жизненной силы для достижения экстрасенсорных способностей, составить натальную карту и пройти астрологическую интерпретацию личности, сбалансировать космическое влияние и предотвратить нежелательные явления с помощью ведической астрологии, очистить астральное тело при смене фаз Луны, очистить тонкие тела, познать писания о шести мирах, услышать божественную музыку чакр, пребывать в радости Абсолютной Реальности, перейти в состояние отсутствия эго, раствориться в состоянии исконного "Я", пробудить энергию Кундалини, пройти систему восьмиступенчатой йоги, блуждать в энергетических каналах, выучить наизусть Учение о Духовном Пробуждении, уйти в преданное служение Богу путем полного погружение в бхакти, служить лотосным стопам Господа, жить, воплощаясь в Беспредельность и Великолепие, ощущать проявление Абсолюта в кармическом видении, испытывать Экстаз Абсолютного, перестать реинкарнировать и вернуться в Царство Бога, общаться с небожителями и испытывать райские наслаждения, понять, что ты одна только существуешь и нет ничего кроме меня, и что Я и есть Сам Высший Брахман, что нигде нет страданий и все есть высшее блаженство, увидеть в небе тысячи сияющих золотом богов и богинь, круглые радуги, золотые троны, балдахины и сверкающие колесницы, практиковать Тантру и стремиться к Высшей Цели, прикоснуться к маховым колёсам, регулирующим механизм тела, кинутся в жерло небесных турбомашин, крутящих время, понять свою изначальную природу и имманентную природу Абсолютной Истины, Любви, Высшей Реальности, стремиться к Тайному, Первородному, Верховному, Абсолютному, Пустому, изучить пустоту, понять сущность пустой пустоты, постичь пустоты в пустой пустоте, медитировать на пустоте пустот пустоты в пустоте, поклоняться на пустоты в пустоте пустот пустоты в пустоте, молиться пустотой на пустоты в пустоте пустот пустоты в пустоте, любить пустые пустоты в пустой пустоте пустот в пустых пустотах пустоты и наполнить свою пустую жизнь пустующей пустотой в пустой пустоте пустот в пустых пустотах пустоты.

Оля, щурясь от нескончаемых искр, вспышек, погружалась в обольстительный мираж, терпкий сон наяву, улетая на причудливые острова духовных видений. Она даже не почувствовала, как Гаутам взял ее за руку и стал выводить из зала. Она шла податливо, полубессознательно, глупо улыбаясь, одурманенная порывом счастья.

Вскоре они проникли в мрачный длинный коридор, вдоль стен которого располагались двери. Возле двери с надписью "Медитативная камера N42" Гаутам резко остановился и радостно сказал, глядя в неживые, как у пациента психиатрической клиники, глаза Оли: "Вот мы и пришли, моя красивая, дорогая, милая". И добавил: "Я люблю тебя". Но Оля, казалась, уже не слышала этих слов.

Зайдя внутрь камеры, он посадил ее в позу лотоса и незамедлительно вышел. Железная дверь наглухо захлопнулась, пронзительно лязгнув на прощание роковым засовом. В глаза Оли хлынул ослепительный свет прожектора. Она стала медитировать на Пустоте.

Через минуту Оля просветлела.

Поначалу ей казалось, что она была выброшена в такое состояние, в котором не было ни эго, ни реального физического мира, а осталось лишь безмолвие пустых образов, нечто, лишенное признаков, безотносительное, сущее, неописуемое, немыслимое, абсолютное и все же в высшей степени реальное, единственно реальное. Новая реальность наводняла, заполняла всё собой, затопляла физический мир, вела к состоянию единения со всем окружающим. Желания и стремления становились все более призрачными. Измененное сознание несло покой, удивительную тишину, необъятность освобождения и полную, окончательную свободу. Но вскоре Оля поняла, что она выдает желаемое за действительное и что она вовсе не изменилась, а осталась прежней.

И ей стало смешно. Оля залилась лихим хохотом, звонко завизжала, она смеялась долго и самозабвенно, утирая запястьем выступившие слезы. Она хохотала, постигнув всю бессмысленность жажды просветления, ей было действительно смешно, потому что она осознала, что уже родилась и просветленной, и затемненной, и вообще полноценной, но всю жизнь бессмысленно желала того, что у нее и так было. Она смеялась и одновременно плакала над своими глупыми, смехотворными попытками обрести мифическое просветление, над пониманием того, что само просветление - это всего лишь осознание того, что нет никакого просветления.

Так продолжалась три часа, пока в камеру не хлынули клубы сизого дыма, точно такого же, какой стелился на далеких московских улицах, когда она уезжала. Оля стала задыхаться, кашлять, истерично кричать, звать на помощь, грызть от отчаяния пол. В это время Гаутам стоял за дверью, смотрел в глазок и сладостно улыбался. Наконец, он нажал на красную кнопку.

В камере погас свет, включились невидимые станки, зашумели механизмы. В лежащую ничком девушку вошел вращающийся стержень и вырвал сердце. Из сердца вылез распухший Червь, съевший все слова: "духовность", "душа", "чакры", "астрал", "аура", "Бхагават-Гита", "бог", "астрология", "карма". Червя подхватили щипцы, вынесли из камеры, бросили в свинцовый контейнер, который был тут же герметично закупорен и отправлен в хранилище радиоактивных отходов. Затем пол в камере наклонился и окровавленное тело девушки покатилось через раскрывшиеся в стене створки в дуло огромной пушки, возле которой уже наготове стоял Гаутам. Он дотронулся до пускового механизма и выстрелил телом Оли в небо Великой Индии. Мельчайшие куски Оли, уносимые горячим ветром, полетели в сторону мутных вод Ганга.

Январь - июнь 2011 года.

Оставить комментарий © Copyright Колоев Александр Сергеевич (akoloev@bk.ru) Размещен: 27/06/2011, изменен: 27/06/2011. 48k. Статистика. Рассказ: Постмодернизм		Ваша оценка:
Аннотация: Действие происходит в мрачном сюрреалистическом будущем. Девушка Оля едет в Индию, чтобы обрести просветление. Рассказ насыщен аллюзиями, символами, сравнениями, местами язык повествования становится сладковато-приторным и ювелирно отточенным, что всё вместе создает фантасмагорическую атмосферу ожидания чего-то недоброго, зловещего. Читателя ждет липкий образ Пустоты, пронизывающий весь рассказ, слащавая эротика, абсурдизм, беспощадная сатира, изощренные литературные пытки над Бхагават-Гитой, весьма неожиданная концовка и стойкое послевкусие после прочтения.

Колоев Александр Сергеевич: другие произведения.

Пустота