Колокольцов Василий Никитич : другие произведения.

Царство вечной молодости

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Царство вечной молодости
  или
  День валькирии.
  
   Рассказ - фантазия.
   Василий Никитич Колокольцов, декабрь 1998
  
  1. С утра садимся мы в телегу,
  Мы рады голову сломать
  И презирая лень и негу
  Кричим: Пошел! ...
   А.С. Пушкин. Телега жизни.
  
   Автомобиль сделал крутой вираж и, лихо присвистнув тормозами,
  остановился как вкопаный, уткнувшись носом в корни могучего старого
  дуба. Брунгильда и Крис выскочили на просторную лужайку,
  покрытую травой и цветами, местами примятыми автомобильными
  колесами. Край лесопарка, у которого они остановились, был резко
  очерчен стройным рядом высоких, много повидавших на своем веку дубов,
  вокруг которых гнездились в художественном беспорядке молодые дубки,
  осины и кусты орешника. Был теплый летний вечер.
  
   -- Спасибо, что вывез меня за город, в этот тихий уютный
  уголок, -- сказала Брунгильда. - Трудно вообразить себе лучшее место,
  чтобы отдохнуть и прийти в себя. Такой бурный день. Бесконечные
  общения с незнакомыми людьми и изнуряющие интервью для радио и газет.
  
   Брунгильда остановилась, как завороженная, глазами, ушами, ноздрями,
  да и всем телом отдаваясь убаюкивающему настроению окружающей природы.
  Картины ее раннего детства, проведенного в глухой деревне, вдруг возникли
  перед ней, проглядывая сквозь цветы, листву и ветви.
  Она увидела себя, маленькую девочку, прыгающую по траве между
  казавшимися тогда столь огромными, как сказочными, дубами.
  Как далеко ушла она от этой девочки, от ее наивных надежд и
  незатейливых мечтаний, и как далеко ей еще предстояло уйти.
  А уйти предстояло далеко, это она чувствовала.
  
   -- Как прекрасен вечерний лес, -- признесла она в задумчивости
  и оглянулась на Криса. Он глядел на нее, улыбаясь той присущей
  ему несколько сдержанной улыбкой, в которой трудно было разобрать,
  то ли это была улыбка понимания и одобрения, то ли насмешки.
  Эта его улыбка вернула ее в настоящее. Оглядев поляну, на которой
  в неуклюжих позах расположилось два-три автомобиля, ее взгляд
  уловил в углу будочку с мороженным.
  
   -- Давай съедим мороженное, -- предложила она.
  
   -- Охотно, -- отозвался Крис. - Ты какое предпочитаешь?
  
   -- Что-нибудь шоколадное, с орехами, -- ответила она мечтательно.
   Взявшись за руки, они побежали через поляну, а через две минуты
  уже шли по лесной аллее, держа в руках яркие цветные пакетики.
  Огромный солнечный диск заходил впереди них, обливая их лица
  густым пурпурным сиянием. Брунгильда причмокнула от удовольствия
  и придержала шаг, когда первый кусочек холодной сливочной массы,
  пахнущей орехами и какао, обволакивал ее губы, язык и гортань.
  
   -- Как прекрасно вечернее мороженное, -- услышала она над ухом
  насмешливый голос Криса.
  
   -- Смейся надо мной сколько хочешь, -- буркнула в ответ Брунгильда
  с веселой улыбкой, -- ты над всем и над всеми только смеешься.
  
   -- Ну, только не над тобой, Бруни, -- ответил Крис неожиданно
  серьезным голосом. - Хотя ты права, последнее
  время я усвоил себе этот несколько насмешливо-скептический
  тон в разговорах и общении с людьми. Наверное, это у меня естественная
  реакция на быстрое и для меня самого неожиданное вхождение в мир
  политики, где я пытаюсь сейчас проложить себе дорогу. Этот
  насмешливо-скептический настрой позволяет мне внутренне
  отделяться от происходящего вокруг. С одной стороны,
  это дает мне возможность объективно оценивать ситуацию,
  а с другой -- препятствует моим союзникам и опонентам заглядывать
  мне в душу. Плохо то, что я уже так привык к этому настрою,
  что не могу отделаться от него даже, так сказать, в свободное от
  работы время. Сейчас я пошутил не над тобой, но скорее над самим
  собой, над своей толстокожестью, над своей неспособностью
  так ярко и стереофонично воспринимать окружающую действительность
  как ты. Я не только не смеюсь над тобой, Бруни, но я восхищаюсь
  тобой, и даже в чем-то завидую тебе. Я завидую твоей паразительной
  способности превращать каждую минуту жизни, каждый самый
  обыденный момент, в какой-то уникальный праздник радости,
  и заражать этой радостью окружающих. Это одна из тех замечательных
  черт, которая притягивала и будет притягивать к тебе сотни людей.
  Ты подобна натянутой струне, живо, оригинально и непосредственно
  реагирующей на каждое прикосновение.
  
   Брунгильда остановилась и не отрывая от губ мороженного, посмотрела
   в глубокие черные глаза Криса. Последний луч солнца обрызгал
   красным и зеленым светом его мужественное рельефное лицо и погас.
   Сразу потемнело, что еще более сгустило атмосферу душевности и
   интимности, висевшую вокруг. Стало совсем тихо, аллея была пуста,
   и только седые дубы слушали их, шелестя листвой.
  
   -- Позволь сказать тебе еще вот что, -- продолжил Крис, взявши
  ее за руку и увлекая за собой вперед по аллее. - В тебе колоссальный
  заряд энергии и воли. С первого момента нашего знакомства, да скорее уже
  и ранее, когда я видел тебя по телевизору, я почувствовал, как ты точно
  соответствуешь своему имени: Брунгильда - валькирия, вечно молодая
  дева-воительница. Скажи, а ты интересовалась историей своей знаменитой тезки?
  
   -- Ну конечно, все классические саги я изучила с боьшим вниманием.
  Но наиболее вдохновляющий образ я нашла в операх Вагнера.
  
   -- А что там нового по сравнению с классической песней о нибелунгах?
  
   -- С классической песней о нибелунгах там по-существу ничего нет общего.
  Образ, созданный Вагнером, ближе к скандинавскому варианту легенды,
  хотя и окрашен гуманизмом 19 -го века.
  
   -- И что же там происходит с Брунгильдой?
  
   -- Ну, начать надо с того, что валькирии - это бессмертные дочери германского
  бога - громовержца Вотана, немецкого аналога Зевса, причем дочери не от
  законной супруги Фрики, а от его земных увлечений. Вотан старается управлять
  порядком на земле согласно божественным законам, которые он сам установил.
  При этом он не забывает свои личные интересы и вполне человеческие страсти,
  и употребляет гром небесный как важный аргумент в поддержку своей позиции.
  
   -- То есть, говоря современным языком, он исполняет административно-
  полицейские обязанности в международном масштабе с использованием военного
  вмешательства по мере необходимости. Нечто вроде НАТО 20-го века.
  
   -- Ну, если хочешь. Валькирии помогают ему.
   Одна из их почетных обязанностей -
  сообщать герою перед битвой о его
  грядущей героической гибели в этой битве, после которой его,
  однако, ожидает почетный прием в Валгалле -
  замке богов. И далее валькирия обязана проследить за неукоснительным
  выполнением этого предсказания. Как я уже сказала, Вотан всегда старается
  поступать по закону.
  
   -- Однако на деле, если я верно догадываюсь,
  все больше получается по принципу:
  у сильного всегда бессильный виноват.
  
   -- Очень часто, ведь закон во многом зависит от точки зрения.
  
   -- Понято, как скажем борьба за независимость и национальные права
  может быть названа благородной и освободительной (тем кто ей симпатизирует),
  и значит законно оправданной, либо сепаратизмом, терраризмом (в случае
  противоположных симпатий), и значит преступной.
  
   -- У тебя для всего политические аналогии. Но дело не в этом. Для моей истории
  важно, что жене Вотана не очень-то нравятся его симпатии.
  
   -- Вполне понятно, ибо они обычно ведут к незаконным детям, что никак не может вдохновить ее. Кроме того, она ведь еще была, если я правильно помню,
  официальной покровительницей семьи.
  
   -- Совершенно верно. И вот однажды, ей удается убедить мужа, что его решение о
   даровании победы одному из своих побочных сыновей противоречит закону,
  ибо этот сын, вполне в традичиях своего отца, отбил чужую жену, которая, как
  оказалось, являлась к тому же его родной сестрой.
  
   -- Милая семейка.
  
   -- Да, и в результате Вотану приходится приказать любимой валькирии
  Брунгильде, не больше не меньше как хладнокровно проследить за убийством его
  сына, и ее стало быть брата. Таково требование закона. И здесь Брунгильда,
  бывшая до сих пор всегда лишь безвольным орудием своего отца, неожиданно
  восстает против его воли. Его решение она считает несправедливым, ибо оно
  отдает прдпочтение закону в ущерб любви. К тому же она чувствует, что в душе
  он сам не рад своему решению. Конечно, Вотану удается сделать все по-своему.
  кроме того, ослушавшуюся дочь он должен наказать. Ведь закон должен быть
  для всех единым.
  
   -- То есть ему надо устроить что-то вроде показательного процесса над своей
  дочерью.
  
   -- Верно. И он решает лишить ее бесссмертия.
  
   -- Милый папочка.
  
   -- Все же ей удается умолить его организовать дело таким образом,
  чтобы ставши
  земной смертной женщиной, она досталась бы в жены не простому смертному.
  Итак, нежным отцовским поцелуем снимая с нее божественное бессмертие, он
  погруждает ее в долгий сон, помещая на высокую одинокую скалу, которую
  окружает огнем, и оставляет на этой скале спать в ожидании героя, который
  сможет пройти через небесный огонь и пробудить ее к новой, уже человеческой,
  жизни. Этим героем оказывается "чудесный мальчик", юноша Зигфрид.
  Победив огромного дракона и омывшись его кровью, он становится неуязвимым
  для огня и проникает на утес, где спит Брунгильда.
  
   -- Замечательная история. Чтож, мне легко представить тебя
  на огромном коне, полуобнаженную, в легких звенящих доспехах
  и крылатом шлеме, с мечом или копьем в руке,
  мчащуюся через леса и горы объявить герою грозную
  волю бога - громовержца, твоего отца, и затем в отчаянном
  порыве восстающей против нее. Конечно, эти картинки
  из давних мифических времен молодости
  человечества весьма не актуальны для нашего цивилизованного
  века. Но скажу тебе полне серьезно и с твердой уверенностью,
  что в тебе дремлят удивительные способности,
  которые неизвестны даже тебе самой. Ты лишь смутно
  предчувствуешь их в себе. Они только ждут своего часа, чтобы выйти на
  свободу и проявить себя сполна. И час этот близок, Бруни, -- закончил он
  уже другим, пророческим и
  возвышенно-торжественным тоном.
  
   Брунгильда шла в задумчивости. В последний месяц, после ее
  триумфального возвращения с международного конкурса красоты, где она
  получила первый приз, сразу превративший ее из провинциальной девочки
  в суперзвезду с мировым именем, она уже привыкла быть в центре всеобщего
  внимания и поклонения. Однако восторженные слова Криса была не просто
  комплиментом. В ней прозвучал особый смысл, попавший в резонанс с
  сокровенными чаяниями ее души.
  
   С Крисом она познакомилась не далее как этим утром,
  на широко рекламируемом
  открытии выставки группы популярных художников
  модернистов, бросавших
  вызов обществу, как писала одна газета, своим смелым и оригинальным
  новаторством в живописи и скульптуре. Крис был одним из художников этой
  группы, и одновременно видным деятелем новой, быстро набирающей силу
  политической партии, называвшей себя объединенным фронтом молодежи и
  вызывавшей бурную критику со стороны более традиционных политических сил.
  Речь Криса на пресс-конференции, произвела впечатление на Брунгильду.
  Заключительный тезис ее был такой: " Избирательные права должны быть
  в первую очередь ограничены не с низу по возрасту, а сверху. Юноши и
  девушки должны по-сушеству управлять страной."
  Эта мысль показалась Брунгильде не столько серьезно интересной, сколько
  забавной. Ей захотелось познакомиться с ним. За полчаса непринужденной
  беседы они уже почувствовали себя старыми друзьями. Брунгильде стали
  очевидны в нем оригинальный ум и глубокая разносторонняя образованность,
  довольно неожиданная в таком ниспровергателе авторитетов, которым он был
  по-существу. Ей было с ним легко и приятно общаться, и было чему
  у него поучиться. Единственное, что отталкивало в нем, было довольно циничное
  и, как ей казалось, презрительное отношение, не к ней, но к людям вобще.
  
   -- Удивлена твоей речью, Крис, касательно моей скромной персоны -- сказала
  она. - Но признаюсь, приятно удивлена. Я уж и не думала, что ты способен
   чем-то или кем-то искренне восхищаться. Мне показалось, ты только
  презираешь всех, ты смеешься над людьми и их естественными
  человеческими чувствами.
  
   -- Ну, если они этого заслуживают, -- ответил он, возвращаясь к своему
  обычному, надменно-скептическому тону. -- Но только ты тоже способна
  очень тонко высмеивать человека, так что он сам даже может не понять этого.
   Например сегодня, на открытии нашей выставки, ты была просто неподражаема,
   когда говорила с этим старым дураком, нашим уважаемым спонсором. Будучи
   директором банка, он считает себя одновременно тонким знатоком искусства,
   обязанным развивать художественный вкус у своих служащих
  да и клиентов также. С этой целью он
   размещает в офисах и вестибюлях банка наиуродливейшие
  картины и скульптуры (достойные образцы художественного творчества
  нашего объединения) и платит нашим ребатам, которые за глаза смеются
  над ним, огромные деньги за этот хлам. Зато его банк пользуется почетной
  славой спонсора молодых талантов. Для этого старичка главное - не
  показаться отсталым от жизни, так сказать, все время идти в ногу со временем.
   Ради этого он готов любой мусор признать великим художественным
  произведением. Он заигрывает с молодежью, не понимая ее. Конечно, я смеюсь
  над ним, хотя такие люди нам сейчас как раз нужны. Ведь их, в частности,
  благими намерениями, вымощена дорога в новый рай, который мы готовим
  человечеству. Помнишь, он спросил твое мнение о двух одинаково уродливых и бессмысленных творениях одного моего приятеля, который накропал их
  накануне в баре весьма оригинальным способом, набирая в рот водку,
  смешанную с различными сиропами, и сплевывая на полотно, и поспорил затем
  с приятелями на бутылку коньяку, что эти творения произведут огромное
  впечатление на выставке. Было воистину уморительно слышать, как ты заметила
   ему с самым серьезным видом, что одна из двух композиций явно не удалась,
   а другая, напротив, является весьма оригинальным и замечательным
  произведением, в котором смелая и тонко продуманная игра света открывает
   дорогу глубоким и волнующим переживаниям. Мой приятель должен быть
  тебе весьма благодарен, ибо наш старик, сказавши тебе с почтением, что у
  тебя очень глубокое чувство цвета, сразу же купил эту композицию за
  кругленькую сумму, и при случая сошлется в прессе на авторитетное мнение
  мисс-мир.
  
   -- Крис, я ведь никого не обидела и не хотела обидеть этой шуткой.
  А может быть, я просто не понимаю современной живописи.
  
   -- Все ты прекрасно понимаешь. Что же касается того, что ты никаго
   не обидела, так это отлично, Я тоже никаго не хочу обижать.
  
   -- Вот в этом я как раз и не уверена и, если честно, это пугает меня.
  Если я правильно поняла твои мысли за наше короткое знакомство, то ты ведь
  считаешь разумным и справедливым лишить всех прав людей, достигших
  пятидесятилетнего или даже сорокалетнего возраста, и отправить их всех
  на принудительные работы. Да неужели человек, честно проработавший
  всю жизнь на фабрике или в офисе, не имеет права на полноценный отдых
  на старости лет, на эту самую кружку пива, перед этим самым телевизором,
  который ты так презираешь?
  
   -- Такой человек конечно имеет это право, Бруни. Но не об этом речь.
   Мы хотим изменить жизнь этого человека с самого начала. Видишь ли,
  гедонизм, как филосовское и практическое учение о наслаждении, как о
  главной цели человеческого существования, бывал популярен в разные
  периоды истории. Но он всегда был ущербен. Плоды этого учения были
  всегда реально доступны лишь немногим, либо с детства, волею судьбы,
   особенно богатым, либо тем негодяям, которые всю жизнь нагло и
  бесцеремонно пробивали себе дорогу через головы, или через трупы,
  своих ближних, чтобы на старости лет иметь возможность следовать
  капризам, подчас весьма гнусным, своего дряхлеющего тела. Мы же хотим
  счастья и радости для всех, даром, чтобы никто не ушел обиженным.
  Разве не будет в высшей степени справедливо, чтобы именно когда людям
  10 - 30 лет, когда тела молоды и гибки, когда у них лучшее время, чтобы испить
   до дна из чудесного кубка наслаждений, чтобы именно в это время все
  возможности, весь многовековый опыт человечества, были у них на службе.
  Ну да, а уж в благодарность за это, разве не естественно попросить этих людей
   в пожилом возрасте, когда их стареющие тела так и так не способны уже
  будут ощущать всю богатую эмоциональную гамму доступную им ранее,
  разве не естественно попросить их тогда немного поработать, по мере сил,
   так сказать, для своих детей и внуков.
  
   -- О каких детях и внуках ты говоришь. Это опять одна из твоих
  циничных шуток. Ведь ваша система полностью разрушит семью.
   Разве это не ужасно?
  
   -- Ну, зачем так категорично. Серьезно говоря, будущее семьи в
  человеческом обществе в принципе не ясно. Но замечу следующее.
  С развитием цивилизации, влияние семье на человеческую жизнь
  неуклонно убывает (оставим в стороне итальянскую мафию).
  Социальные программы нивелируют умственное и физическое
  развитие детей, независимо от того, богаты или бедны их родители,
  умные они или дураки. Тем самым, на первый план в развитии человека
  выступают личностные характеристики. Это объективный процесс, и я
  считаю его положительным. Но давай поговорим конкретнее.
  Ты мне говорила, что твой отец бросил семью, когда ты была
  маленькой девочкой, и это был тяжелейший удар для тебя. Разве стоит
  такого человека вообще называть отцом, и не лучше ли было бы тебе
  вообще не знать его и тем самым, в частности, избежать ранней
  детской травмы. Ну. а мать. Да, ты говорила, она недавно умерла,
  и всю жизнь беззаветно любила тебя. Нехорошо говорить о ней плохо.
  Но все же, положа руку на сердце, признайся, благодаря ей или вопреки
  ей ты достигла того пъедестала, на котором стоишь теперь.
  
   Брунгильда не могла не вспомнить бесконечные ссоры и споры,
  все эти мамины "Не возращайся домой поздно, я не могу спать, когда
  ты неизвестно где пропадаешь ночью", "я не позволю моей дочери
  выступать в этих отвратительных секс-шоу", "тебе надо выбрать нормальную
  профессию, как у людей, а не погружаться в эту богемную жизнь" и тому подобное.
  
   Брунгильда промолчала, и Крис, правильно оценив ее молчание, продолжал:
  
   -- Вот видишь, даже если родители очень любят и заботятся, это далеко
  не всегда на пользу ребенку. Ведь они хотят скроить его жизнь по своему
  образцу, закрывая дорогу для развития его индивидуальности. Вообще,
  это стремление перекраить любимого человека по своей мерке, соединенное
  с формальной, узаконенной зависимостью друг от друга, частенько превращает
   семью в клетку, где все связаны и все страдают. Ведь где есть любовь,
  нет закона, а где есть закон, нет любви. Для меня это аксиома.
  Эта же самая проблема лежит в основе истории Вотана и Брунгильды,
  рассказанной тобой. И на что только ни готовы бывают пойти люди,
  чтобы только разрушить эту клетку.
  
   -- Крис, твое нигилистическое отношение к семье должно быть связано с
  твоим печальным опытом. Как складывались твои отношения с родителями?
  
   -- Ну, у меня как раз был довольно хороший вариант. Мои предки жили
  своей жизнью и не мешали жить мне. Кроме того, мой отец был весьма
  любопытной личностью. Мне кажется, он одобрил бы в принципе мои
  нынешние идеи. Он всегда жил, что называется сегодняшним днем.
  В частности, он любил повторять, что ему не столь важно, какая у него
  будет пенсия в 60 лет, сколь важно, какая зарплата в данный момент
  (и оказался абсолютно прав, ибо умер накануне своего шестидесятилетия).
   Я многому научился у него. Он был из тех мудрых людей, которые считают,
   что праздность и суеверие являются основными источниками людских
  пороков, а деятельность и ум - основными источниками добродетели.
  Однажды он сказал мне, что для него люди делятся на два типа.
  Первый тип состоит из тех кто живет сам. Это люди, которые отдают
  большую часть своих сил и эмоций какой-нибудь активной деятельности,
  которая может быть самой разнообразной. Это может быть и спорт, и наука,
  и воспитание детей, или даже просто активные любовные похождения,
  не так важно. Главное, что они отдаются этой деятельности вполне,
  заняты ее с энтузиазмом и до полного изнеможения. Поэтому часто
  они достигают высоких вершин на избранном пути. Второй тип состоит
  из тех, кто наблюдает как живут другие. У них все эмоции - в телевизоре,
  на футбольных матчах и в тому подобных развлечениях. Их профессиональная
  деятельность, обычно, представляет лишь средство, чтобы заработать
  деньги и затем расслабиться в приятном ничегонеделании или
  наблюдении. Конечно, грань между этими типами не идеальная, и у
  каждого нормального человека есть признаки обоих типов, так что речь
  идет лишь о характерной доминанте. Кстати, к старости, признаки второго
  типа обычно прогрессируют. Интересно, что эти два типа людей сосуществуют
  в идеальном симбиозе, они нуждаются друг в друге, так что обе стороны
  довольны. Ведь как звезде футбола нужны миллионы болельщиков,
  так и этим болельщикам нужны эти звезды. Но я, помню, сразу решил для
   себя, что моя судьба принадлежать первому типу, и только ему.
  
   В это время они подошли к огромному, в несколько обхватов,
  древнему дубу с обломанной корой, заросшею старыми болячками. Под его
  тяжелые, широкие, в разные стороны далеко вытянувшиеся ветви, были
  поставлены специальные подставки, так что он напоминал деда на костылях.
  По известной легенде, много веков назад, благородный разбойник
  собирал здесь главарей своей шайки, чинил суд, делил награбленное и
  планировал новые операции. Его образ всегда вдохновлял Брунгильду,
  и в детстве она любила в мечтах представлять себя на месте его
  легендарной спутницы, делившей с ним его вольные ночи, проходившие
  в прохладной тени дубрав, заполненные веселыми и отчаянными
  сражениями, в которых презренный богач поражался меткой стрелой
  в самое свое черное сердце, а награбленное и ненужное золото
  разбрасывалось затем щедрой рукой нищим.
  
   Крис посмотрел на нее своим проницательным
  взглядом, и как будто прочитал ее мысли.
  
   -- Вот видишь, -- сказал он, -- он жил вне закона, потому что закон
  был плох, истреблял плохих, по своим по крайней мере понятиям, людей,
  и дарил радость тем, кто был несчастен. И все восхищаются им до сих пор.
   У нас, у моего политического движения, с его компанией много обшего.
  Правда, мы не собираемся по своему произволу убивать людей, как делали
  разбойники и террористы, или радикально, опять-таки по своему
  произволу, менять законы, как это во все века делали, или хотели делать,
  революционеры. Но мы тоже имеем свое собственное представление о
  справедливости, во многом не совпадаюшее с офичиальной точкой
  зрения. Мы хотим сделать законы юными, дав возможность молодым
  творить и обновлять их. Наверное, как многие девочки, ты мечтала в
  детстве быть спутницей на большой дороге великого разбойника,
   прославившего этот дуб. Чтож, как раз подобная большая дорога открыта
   для тебя сейчас. Я приглашаю тебя выйти на эту дорогу вместе с нами,
  вместе со мной.
  
   Прошло 15 лет ...
  
  2. И коль скоро тебе это удалось And when you get that chance
  Ты становишься танцующей королевой, You are the dancing queen
  Молодой и нежной, Young and sweet
  Tолько семнадцатилетней. Only seventeen!
   Песня ансамбля АББА.
  
   Огромная площадь перед королевским дворцом была заполнена танцующей
  молодежью от 10 до 35 лет. Солнце уже зашло, и темнота ночи начинала
  окутывать площадь. Однако было жарко, как и во все дни этого засушливого
   летнего месяца, без дождя и ветра. Тысячи тел, отдавшихса на волю ритма,
  света и музыки, двигались в экстатическом порыве, дрожа и вскрикивая от
  восторга, не умещавшегося в их телах и душах. Продуманно расположенные
   динамики создавали впечатление оркестра, игравшего со всех сторон.
  Звуки музыки казались некоторой осязаемой субстанцией, пронизывающей
  все тело и управляющей его движениями. Воздух был напоен терпким
  ароматом недавно изобретенного нового наркотика, распылявшегося на
  площадь специальными устройствами. Он обострял до предела все эмоции
   участников этой пляски и раздрожал их дополнительно легкими
  дурманящими галюцинациями. На высокой продолговатой сцене,
  шириной лишь в несколько метров, но вытянувшейся далеко к центру
  площади от крытой колоннады парадного входа королевского дворца,
  танцевала она, Брунгильда, королева молодости. Захваченная тем же ритмом
  и тем же восторгом, что и все, она концентрировала в себе всю
  энергию этой толпы, стремившейся в своей восторженной радости
  прорвать естественные человеческие границы и выйти в космос.
  
   Она кружилась в бурлящих водоворотах света, создаваемых
  многочисленными разноцветными прожекторами, которые как бы вкручивали
   радугу в движение всей толпы, но концентрировались на ней, а ее блестящее
   одеяние отражало и разбрызгивало световые лучи, волнами расходившиеся
   вокруг. Ее безудержный восторг и энергия по-прежнему заражали окружающих,
  как и тогда, много лет назад, когда она выиграла конкурс на мисс-мир,
  и впервые вдруг почувствовала себя королевой, не королевой, продумывающей
  политику или выступающей в парламенте, но королевой радости, юности и любви.
  
   Много воды утекло с того памятного дня, когда она познакомилась с Крисом
  и двинулась с ним вместе, иногда с воодушевлением, а подчас неохотно и
  неуверенно, но все же неизменно вперед, по новой дороге. Очень скоро
  стала она его возлюбленной, другом и соратником. Все развивалось так
  естественно, что ей казалось что сама судьба вела ее. С успехом выступая на
  сцене как танцовщица, певица и актриса, она стала одной из самых популярных
   женщин в стране, которая не столько специальными активными действиями,
   сколько именно этой независимой популярностью своей и соучастием,
  серьезно поддерживала политическую деятельность Криса. Когда же его
   партия стала столь могущественной силой, что стало возможным
  осуществлять ее программу ( чему Брунгильда не мало удивилась,
   до последнего момента, в глубине души все-таки думая, что их лозунги
  с весьма спорными положениями могли быть разумно используемы
   лишь как пропогандистские средства, но не как серьезная платформа
  для государственного переустройства) она была по-существу единогласно
   выбрана королевой нового государственного образования, королевой,
  символизирующей собой его вечную молодость, красоту и совершенство.
   Оказалось, для этой роли она как будто была создана. С одной стороны,
  она продолжала, уже в новом качестве, возведенная законом на величественный
  пьедестал, с неизменным вдохновением участвовать в публичных танцах и
  концертах, воодушевляя всех своей энергией и грацией. С другой стороны,
  хотя она охотно позволила большей части государственной деятельности
  сосредоточиться в руках правительства, во главе которого стоял
  государственный совет под председательством Криса, ее неизменного партнера
   в делах и любви, она тем не менее обладала ярко вырвженным природным
  интелектом, чтобы все же принимать активное и вполне конкретное участие
   в работе государственной машины. Иногда она сравнивала себя внутренне
  со знаменитой аргентинской актрисой Эвитой, ставшей на несколько лет не только политическим лидером, но и буквально кумиром всей нации. Но более всего,
   она любила сравнивать себя с прославленной в былинах и сагах королевой
  Женевьевой, женой легендарного короля Артура, вдохновлявшей на подвиги
  рыцарей его круглого стола. Подчеркивая это сравнение, она даже настояла
  на том, чтобы заседания и официальные банкеты государственного совета
   проходили за массивным круглым столом в специальном помещении,
  украшенном рыцарской символикой.
  
   Хотя Брунгильду и смущало сознание того, что не все прекрасно и
  справедливо в ее королевсте, в котором, как и у короля Артура, был круглый
  стол для рыцарей, и по-существу рабство для рабов, она утешала себя мыслью,
   что здесь эта грань была не столь безусловной, ибо каждый член общества
  проходил период рыцарства. Образ девы- воительницы валькирии Брунгильды
  долго тлел, не проявляясь, в ее душе. С новой силой предчувствие этой скрытой
  грани ее души возникло в ней совершенно непроизвольно, когда у нее появился
   новый начальник дворцовой гвардии, вскоре ставший военным министром,
  красивый юноша, носивший, как и она, древнее героческое имя, Зигфрид.
  Впервые познакомившись с ним, она невольно спросила себя, что должно
  произойти от новой встречи Зигфрида и Брунгильды.
  
   Истинным призванием и любимейшим занятием Брунгильды был танец.
   Это была ее страсть с детства, и на всю жизнь. В танце она была -- вся,
  и танец был для нее -- все. Она отдавалась ему самозабвенно и никогда
  не могла вполне насытиться им. Так и сейчас, уже усталая, с удовольствием
  предвкушая сладостный миг, когда она погрузиться в прохладный бассейн
  под пальмами, ожидавший ее, она все же с неизменным наслаждением отплясывала
   свои последние минуты, оставшинся до удара огромного колокола с башни,
  означавшего конец королевского танца. Временами она приближалась
  к краю сцены, спускалась по легким лестницам к толпе и позволяла
  восторженным юношам целовать свои руки и колени, а иногда выбирала
  из толпы двух-трех мальчиков или девочек и кружилась по сцене с
   ними вместе, и затем возвращала их назад.
  
   Не желая воздвигать искуственных стен между собой и другими, она,
  напротив, всегда стремилась быть как можно ближе к людям. Во время ее
  публичных танцев, ее единственную охрану состовляли один - два гвардейца,
   находившихся на дальнем краю сцены, у крайних колонн колоннады.
  Сейчас там стоял Зигфрид, обнимая за плечи свою подругу Габриэлу, которая
  была любимой ученицей Брунгильды в танце и пении, часто принимавшей
  участие в ее публичных выступлениях и исполнявшей также обязанности
  ее личной секретарши. Эта пара очень хорошо смотрелась вместе.
  Легкое свободное одеяние Габриэлы, короткие шорты и блузка пылающего
   оранжевого цвета, ее пышные светлые с рыжеватым отливом распущенные
  волосы, живописно сочетались со строгим гвардейским мундиром Зигфрида.
  Бездетная Брунгильда была глубоко привязана к этим молодым людям,
  ощущая в себе даже какие-то материнские чувства к ним.
  
   У края колоннады показался Крис. Он шепнул что-то Зигфриду,
  и тот быстро скрылся в тени колонн. У края сцены остались лишь Крис и
  Габриэла. Они приветливо махали Брунгильде руками и тихо переговаривались
   между собой. Их слов она слышать не могла .
  
   -- Я знаю, Габи, -- говорил Крис, -- что ты только разыгрываешь
  любовь с Зигфридом, но все же я не могу уже более выносить этого.
  
   -- Да, мне тоже невыносимо тяжела эта двойная игра, это вечное
  прибывание во лжи. Я уже ненавижу этого самоуверенного мальчишку.
  Его надо будет сразу уволить из гвардии и из совета. От тебя только зависит,
  когда это наконец станет возможным. А пока, ничего не поделаешь,
  ты же сам знаешь, моя всем видимая любовь к нему скрывает от всех
  наши отношения с тобой. Кроме того, его поддержка как начальника гвардии
   и военного министра нам чрезвычайно необходима.
  
   -- Да, я все понимаю. И я думаю, что время пришло. Сегодня ночью
  мы действуем. Ты готова?
  
   Значит сегодня. Это слово ударило ее как электрическим током.
  Она уже давно ждала этого дня с надеждой и страхом, то мечтая, чтоб он
  скорее приблизился, то молясь чтоб он не наступил никогда. Мучительные
  угрызения совести, честолюбие и страсть боролись в ее душе. Ей потребывалось
   серьезное волевое усилие, чтобы произнести твердым голосом:
  
   -- Да, я готова.
  
   В это время ударил колокол, означавший для Брунгильды конец
  сегодняшнего выступления, и она, не переставая двигаться в ритме танца,
  грациозно перенеслась от центра сцены к краю и всупила под тень колоннады,
   оставив лучи света танцевать на сцене вместо себя. Обняв быстрым движением
   Криса и Габриэлу, она, разгоряченная и счастливая, побежала между колонн
   во дворец. Огромная зала, в которую вела колоннада, напоминала скорее
   часть грандиозного дворцово-паркового комплекса, расположенного на
   морском берегу. С одной стороны, во всю стену было представлено весьма
   живописное изображение пенистого морского прибоя с висящим над ним
  красным солнечным диском, очевидно подсвечиваемым изнутри. Настоящая
  морская галька, размещенная под картиной, создавала перспективу и буквально
   звала войти в нежную соленую воду и расслабиться в теплой мягкой белой пене,
   согретой светло розовыми лучами горячего южного солнца. Противоположная
   строна была занята изображением колоссального водопада, устремляющего
   тонны воды с захватывающей дух высоты в бурлящую пропасть.
   Все пространство этой залы было заполнено живыми пальмами,
  кипарисами, различными диковинными южными деревьями,
  кустарником и цветами, а также подсвеченными разноцветными
  фонтанами и чудесными мраморными статуями, изображающими
  мифических богов и чудовищ, сладострасно обнимающихся юношей
   и девушек, фавнов и нимф. Отдельные места были перегорожены
  почти невидимой для глаз мелкой металлической сеткой, за которой
  среди густых переплетений лиан и экзотических тропических растений
   прыгали маленькие обезьянки, летали огромные разукрашенные всеми
   цветами радуги бабочки и чудесными голосами кричали нарядные попугаи.
   В расставленных по углам грандиозных аквариумах блестели чешуей
   удивительные рыбки, всех размеров, форм и цветов.
  
   В углу залы, под кокосовой пальмой с широкими сочными листьями,
  находился небольшой бассейн, выложенный мраморными плитками,
  который предназначался специально для Брунгильды. Подойдя к нему,
  она быстро скинула с себя свое блестящее платье, оставшись в одном
  купальнике, и с наслаждением расположилась в нем, полулежа на мягких
   надувных подушках и вся отдавшись убаюкивающему и расслабляющему
  массажу слегка бурлящей воды, напоенной ароматами целебных трав
   и корений. Брунгильда очень любила этот бассейн и считала вполне
  нормальным для себя, как для королевы красоты, принимать гостей
   и устраивать аудиенции расположившись в нем в полуобнаженном виде.
  
   Невдалеке от нее прошла группа людей в черных металлических
  масках, закрывавших почти все лицо, кроме глаз, носа и губ. Их
  сопровождал Зигфрид и два вооруженных гвардейца. Увидев королеву,
  вся группа дружно приветствовала ее ("как гладиаторы в Риме
  приветствовали цезаря", подумала она) и затем скрылась за пальмами.
   Брунгильда всегда была против этих масок и с тяжелым сердцем согласилась
   в свое время на принятие соответствующего закона, представленного
   ей государственным советом как необходимая мера безопасности в
  переходный период. По их новым законам, человек в сорок лет лишался
  права выбора деятельности и должен был работать по указанию
  местной администрации, а в 45 лет он совсем терял имя и должен
  был постоянно носить маску с номером. В проекте этого закона указывалось,
   что как всем известно, старики во многом подобны детям и что закон
  лишь призван закрепить эту естественную симметрию, отмечая что ведь
   детей никто не спрашивает, хотят ли они идти в школу. По поводу же
  масок указывалось, что эта мера призвана служить также и охране стариков,
   так как люди терявшие большую часть гражданских прав, оказывались
   естественно довольно беззащитными. Маски же создавали им необходимое
   инкогнито, исключавшее возможность сведения с ними счетов
  полноценными гражданами, бывшими ранее их недругами. Маски, как
   называли этих людей, должны были жить в специальных рабочих
  помещениях, возможности их перемещения и общения были ограничены.
   За любые провинности они жестоко наказывались. Вообще же,
  гражданская и судебная ответственность лиц резко возрастала после
  35 лет, так что после этого возраста уже за мелкие преступления
  человек мог быть приговорен к переходу в разряд масок.
  
   Брунгильда лежала в задумчивости, в который раз уже решая,
  что все не так как надо за ее круглым столом, и что завтра, непременно завтра,
   она должна серьезно поставить перед правительством вопрос о проведении ряда преобразований. Потом она сообразила, что уже давно откладывает это дело
  на некое мифическое завтра, которое никогда не наступает, и ей стало
  грустно. Она чувствовала себя ужасно усталой и подумала, что она ,
  наверное, стареет, и что ей "пора на пенсию" (так говорили они иногда
  шутя про тех кто должен был одеть маску), и что именно это и решат
  в первую очередь члены совета, если она выступит со своими предложениями.
  
  3. Дети вначале любят своих родителей,
  потом они судят их, иногда они их прошают.
   Оскар Уайльд. Портрет Дариана Грея.
  
  Сквозь полузакрытые глаза, Брунгильда опять увидела в углу залы
  Зигфрида, на этот раз одного. Он остановился и долгим, грустным взглядом
   оглядел ее, покачав головой. В этом взгляде явно был некий смысл, но
  в чем он заключался, осталось для нее загадкой. В это время к ней
  приблизился человек в маске, несущий на подносе ее любимый коктейль
  кампари, который она обычно пила лежа в бассейне.
  Взяв стакан, она стала медленно втягивать губами прохладный,
  солнечного цвета напиток, смакуя каждый глоток.
  
   -- Да, ты действительно прекрасна, как мифическая
  богиня, -- услышала она над собой довольно пожилой голос,
  показавшийся ей знакомым. Она оглянулась и увидела,
  что маска с подносом стоит рядом и, как ей показалось, несколько наглым
  и насмешливым взглядом смотрит на нее.
  
   -- Ты не имеешь права так смотреть на меня, старик. Занимайся своим делом,
   пока тебя не наказали, -- сказала она неожиданно резко.
  
   -- Да, уж с этим у вас дело хорошо поставлено, я не сомневаюсь,
   но я не мог, просто не мог уйти так ни раз и не поговорив с тобой.
  
   -- Постой, этот голос. Я, кажется, узнаю.
  
   -- Я польщен. Право, я уже не мог надеяться, что ты меня узнаешь.
  Это ведь все было так давно. А я хотел сказать, что несмотря на то что вы тут
   натворили, я все же восхищаюсь ... , и даже отчасти горжусь тобой.
  
   -- Отей, отец, - прошепталя Брунгильда и детские воспоминания
  обрушились на нее как бурный морской шквал на одинокое судно.
  Она судорожно допила свой стакан. Ей захотелось напиться пьяной
   и все забыть.
  
   Ее родители развелись, когда ей было 9 лет. Она осталось с матерью.
   Первое время она еще встречалась с отцом, но вскоре, когда он женился
  снова и уехал в другой город, контакты их постепенно прекратились.
   Он написал ей пару раз, и она не ответила. Она была обижена, вначале
   обижена на всю ситуацию, ибо кто был виноват в их разводе, она не
   знала. Но заботливая мать была рядом, а его не было, и ее обида невольно
   перенеслась на него. Мать умерла, когда ей было 16 лет, и когда
  она энергично готовилась к конкурсу красоты, столь радикально
  изменившему ее дальнейшую судьбу. После этого она видела отца еще раз.
   Но, частично вспоминая старую обиду, частично под нигилистическим
  влиянием Криса, а частично окрыленная своим успехом, не поддержала
   этого контакта. Сейчас она вдруг ясно вспомнила, как, спотыкаясь в высокой
   траве,они бегали с отцом в догонялки вокруг их маленького уютного
   домика на берегу далекого северного моря.
  
   -- Господи, как же это все так получилось, -- произнесла она, поставив
   стакан на поднос и бессильно опуская руки в воду.
  
   -- И ты меня спрашиваешь об этом? Помнишь, не задолго до нашего
   расставания, когда ты была маленькой девочкой, мы читали с тобой одну
  историю, про индейцев Аляски девятнадцатого века. У некоторых племен
   там был обычай: когда племя покидало зимовье и должно было
  перебираться на летние пастбища, то стариков, которые из-за своей слабости
   могли бы тормозить передвижение племени, просто - напросто оставляли
  одних в лесу. В том рассказе, что мы читали, речь шла об одном таком старике,
   который сидел на снегу у костра, сложенного для него сыном перед уходом,
   провожал глазами уходящее племя и думал, как добр был его сын, заготовивший
  для него много дров, так что голодным волкам, собиравшимся вокруг и
  блестевшими своими голодными глазами, придется по-видимому еще
  потерпеть пару часов прежде чем они доберуться до него. Старик вспоминал
   свою жизнь, как он был молодым и сильным вождем племени и вот также
  однажды оставил своего отца на снегу в ожидании волчьих клыков. Таков
   был закон жизни, старик понимал это и не роптал. Так видно история сделала
   очередную петлю в своем развитии, и вы теперь пришли почти к тому же,
   на более совершенном уровне, разумеется.
  
   -- О да, это все ужасно. Я давно думаю об этом, надо здесь
  непременно что-то менять.
  
   -- Давно думаешь? Что же, думать - полезное дело. Ладно, Бруни,
   прощай. Завтра меня переводят на полевые работы, и я вряд ли еще раз
  увижу тебя. Не забывай, и знай, что я всегда любил тебя.
  
   -- Постой, я попрошу что бы тебя оставили во дворце.
  
   -- Не стоит, дорогая. Я не хочу быть твоим официантом,
  работа на воздухе кажется мне здоровей. Кроме того, любой контакт с
  маской будет тебя компрометировать.
  
   -- Да, я знаю. Но мне о многом хотелось бы поговорить с тобой.
   О том, что смутно предчувствовалось в детстве, что вдруг стало совсем
  ясным в мои окрыленные успехом 18 - 25 лет, и что опять погружается
  в туманную мглу теперь.
  
   -- Было ясно и опять погружается во мглу? Да. это мне знакомо.
  Старые вопросы вдруг в новом грозном величии встают перед тобой,
  и ты перед ними как малый ребенок, беззащитный и беспомощный.
  В старости люди чем-то приближаются к детству. Это верно, только не так
   просто, как думают многие твои коллеги, -- и он махнул рукой в неопределенном направлении. -- Помнишь, как учил один великий философ о трех стадиях
   развития духа. Вначале верблюдом становится дух, он нагружает себя
   всеми знаниями, всем опытом человеческим. Потом львом становится дух.
   Он парит в свободном прыжке, гордый своей силой и могуществом.
  И наконец ребенком становится дух.
  
   -- Да, я помню, но каким ребенком -- вот вопрос. С ребенком все не
   так ясно, как со львом или верблюдом. Но погоди, это потом. Скажи вначале,
  почему ты все-таки бросил нас с матерью. Мама никогда не объяснила мне этого.
  
   -- Слишком долго было бы рассказывать, и потом, ты видимо хочешь
   конкретной причины, логического объяснения. А можно ли рассказать душу?
   Видишь ли, иногда перед человеком возникает выбор, или продолжать жить
  в законе и во лжи, и постепенно терять все лучшее, что есть в нем, в
  удушливой атмосфере притворного благополучия, или же порвать клетку,
  в которой оказался, неизбежно раня себя и близких. В такой ситуации,
  правильного выбора просто не существует, ибо честность, доброта и любовь,
   или, если хочешь, ненависть, злоба и ложь, вступают в противоречие.
  Интересно, кстати, как твой Крис поведет себя в подобной ситуации.
  
   "Когда- то давно я уже слышала это, про жизнь в клетке, в законе
  без любви. Да, да, Крис пользовался буквально теми же словами, когда
   говорил о семье. Как удивительно", подумала она и произнесла:
  
   -- Мы с Крисом давно любим друг друга. У нас не может возникнуть
   такой ситуации.
  
   -- Ты так уверена. Ну, я рад за тебя, если вы оба счастливы.
  Да и то правда, боясь показаться субъективным, скажу все-таки, что надо
  быть полным идиотом, чтобы отказаться от такой подруги, как ты.
  Но ведь люди на старости лет впадают в маразм. Это, кажется, одна
  из любимых мыслей Криса. Интересно, как эта мысль будет применяться
  к нему самому, или к тебе. Впрочем, наверное, так же как и к остальным.
   Вот ведь основоположник вашего движения сейчас усердно работает
  на укладке дорог где-то на севере, под строгим надзором пятнадцатилетних
   юнцов, которые не считают зазорным огреть его плетью по спине, если
   он плохо старается. Я работал какое-то время вместе с ним, и могу сказать
  тебе, что он на многое теперь смотрит другими глазами, чем в годы своей
   революционноц юности. Ну вот, кстати и друг твой идет. Не буду вам мешать.
   Прощай, -- закончил он быстро и удалился, в то время как к ней с улыбкой
   подошел Крис.
  
   -- Я смотрю, ты развлекаешься беседами с масками.
  Весьма душеполезное занятие, -- начал лн несколько насмешливо,
  но, заметив растерянность на ее лице, спросил уже другим тоном:
  
   -- Да что с тобой, -- что-нибудь случилось?
  
   -- Крис, эта маска - это был мой отец.
  
   -- Ах, этот старичок, который бросил тебя в детстве. Могу лишь
  лишний раз с удовлетворением отметить, что при наших новых порядках,
   когда воспитание детей с самого начала возложено на государственные
  структуры, таких неприятностей с детьми не происходит. Да и ты, лично,
   может быть не так уж и проиграла от этого события. Ведь чувство
   одиночества и беззащитности, охватившее тебя в тот час, возможно,
  дали тебе как раз тот сильный стимул бороться за жизнь, и за твое место
   в ней, который и привел тебя к успеху. Забудь об этом, Бруни, и о всех
   этих масках вокруг. Пойдем, тебя все ждут.
  
   -- Ты так равнодушно говоришь о масках. А ведь тебе, да и мне,
   не так уж долго осталось ждать их. А ты готов одеть маску?
  
   -- Стареешь ты, Бруни, стареешь, коли думаешь о пенсии.
  Мне жаль тебя. Не думай об этом, пойдем.
  
   Часто в последнее время ей хотелось серьезно поговорить с ним,
   но какая-то отчужденность сквозила в его тоне и жестах. И это останавливало
   ее. Так и теперь. Поэтому она промолчала и, выйдя из бассейна,
  наскоро вытерлась, и побежала переодеваться к обеду.
  
   Через двадцать минут, в роскошном вечернем платьи, она входила в
  банкетный зал дворца. Большой круглый стол был накрыт для обеда.
  У нее было специальное кресло, украшенное гербами и короной.
  Рыцарское оружие и доспехи, всех сортов и размеров, развешенные по
  стенам или расставленные по углам, огонь в огромном камине и множество
  свечей создавали особый средневековый калорит этому просторному залу.
   За столом расположилось около тридцати человек в самых разнообразных
   одеждах, удивительного покроя и столь ярких цветов, что рябило в глазах.
   Одним из указов нового мододежного правительства были отменены все
   писаные и неписаные законы, согласно которым мужчины во всех
   парламентах да и любых других официальных местах обязаны были
  носить строгие костюмы с галстуками, и наоборот, стал поощряться
  индивидуальный подход к официальной и неофициальной одежде,
  использующий в частности опыт всех народов и веков. ("Посмотрите
  на картины французского национального конвента 18 века, какое буйство
   красок, какое половодье форм. И затем посмотрите на любой парламент
  20 века, какое унылое однообразие", заметил как-то ранее Крис.)
   В результате, офисы и залы заседаний, выглядевшие всегда скучно
  одинаково, засветились всеми цветами радуги, наполнились людьми,
  выглядевшими абсолютно непохожими друг на друга, где ультра современные
   наряды, изготовленные в спортивном или даже космически техническом
  стиле, могли вполне сочетаться с одеяниями персидских шахов,
  французских мушкетеров времен Людовика - Солнце, или русских
  бояр времени Иоанна грозного.
  
   Крис открыл банкет, подняв бокал за здоровье королевы. Брунгильда
   обошла стол, приветствуя каждого и чокаясь с ним. Сказавши затем
   несколько официальных слов, пожелав всем радостно провести юбилейные
  праздненства, назначенные на завтра, она рано покинула собрание.
  Ей хотелось побыть одной. Поднявшись в свои комнаты и открыв окно,
  она села в удобное кресло с бокалом красного вина и стала смотреть на
  поля, леса и дальние горы, освещенные яркой луной и далеко видимые
  из ее высокого окна. Однако скоро, утомленная
  мыслями, она перебралась на кровать и погрузилась в глубокий сон.
  
  4. -- Что же будет теперь -- O what happens now,
  Что же будет теперь? O what happens now?
  Куда мне идти? Where I am going to?
  -- Не спрашивай более. -- Don"t ask anymore.
   Эвита. Мюзикл.
  
   Ей снилось, что она девочка - подросток и что стоит она в
  грандиозном бальном зале. Десятки пар, вальсируя, кружатся вокруг.
  Зал освещен лишь свечами, стоящими в тяжелых золотых канделябрах,
   расположенных в центре, так что углы и стены теряются во мраке.
   Все люди вокруг чужие, ни одного знакомого лица рядом, ни один
  приветливый взгляд не обращается к ней, да лиц и не видно у танцующих,
   ибо закрыты они холодными бальными и маскарадными масками.
   Создается впечатление, будто танцуют они в каком-то другом пространстве,
   в другом измерении, и столкнись она с одним из танцующих,
  он пройдет сквозь нее как сквозь пустое место. Она и есть пустое место
   для них всех, и чувство сюрреалистического одиночества охватывает ее,
   словно вошла она в картину Сальвадора Дали и стоит там одна,
  в таком месте, где человеческое присутствие и помыслить невозможно.
   Куда уйти? Она выходит в соседнюю маленькую прихожую, открывает
  наружную дверь и делает шаг на улицу. Страшная грозовая ночь перед ней.
   Вокруг мрачный темный лес. Дождь льет струями. Штормовой ветер
  гнет мощные стволы деревьев, и они скрипят и стонут качаясь. Тут идти
  явно некуда. Она устремляет взор назад, на здание, у двери которого стоит.
   Оно похоже на старинный замок. Он весь черный и пустой сейчас,
  только на первом этаже идет этот бездушный танец. Однако на самом верху
  замка, в башне, горит свет, и она вспоминает, что там находится самый близкий,
  самый дорогой для нее человек. Как бывает во сне, это не определенный
  реальный человек из жизни, а какой-то собирательный образ, то ли это
  ее верный друг, может быть Крис, то ли отец, то ли старший брат, никогда не
  существовавший в действительности. Единственно она знает, что абсолютно
  доверяет ему, что там наверху, в этой высокой светлой комнате на башне,
  рядом с этим любящим ее сильным человеком, она сможет найти надежный покой,
  радость, уют. Она различает даже с радостью его знакомый силует, сидящий
  за столом и пишуший. Но пять высоких неосвещенных этажей и
  лестничных переходов отделяют ее от него. Она хорошо знает эти переходы
  и этажи и вполне уверена, что сможет даже ощупью подняться по лестнице
  наверх. Но мысль о черном пустом пространстве, которое ей надо преодолеть,
  леденит кровь в ее жилах. И все же так тяжело ей здесь одной, что решается она
  идти наверх. Она довольно быстро поднимается на второй этаж и вступает
  на следующий лестничный переход. Свет с нижнего этажа уже не доходит сюда,
  и непроглядный мрак охватывает ее, так что поднятой руки не увидеть
  перед лицом. Абсолютно бесшумно, медленно продвигается она вперед,
  касаясь руками стен и перилл. Страх парализует ее, ноги едва слушаются,
  будто тяжелые гири привязаны к ним. Три этажа остаются позади, большая часть
  пути пройдена, и радостный луч надежды, что все в порядке, что скоро
  благополучный конец этого мрачного пути, все сильнее разгорается в ней,
  придавая ей силы и ускоряя шаг. Но вдруг, что это? Или это только показалось?
  Но да, ясный звук шагов в нескольких метрах за ее спиной начинает
  четко выделяться на фоне свиста ветра, слышимого из оконных проемов.
  Она ускоряет шаг, шаги сзади тоже ускоряются. Она замедляет шаг,
  прислушиваясь, и шаги сзади замедляют темп. Страх охватывает каждый
  кусочек ее тела, мешает ей соображать. "Почему они не торопяться
  схватить меня", думает она с удивлением. Ведь совсем недалеко, еще один
  лестничный проем, да, еще двадцать - тридцать ступенек, и она окажется
  в светлой комнате, где ее друг и где уже ничего не будет страшно ей.
  Она ускоряет шаг. Шаги сзади явно не торопяться. О почему? Неосознанное
  ужасное предчувствие заползает ей в душу. Последние ступеньки, вот она
  спасительная дверь. Она сильным движением открывает ее. Но там, вместо
  ярко освещенного пространства и ее верного зашитника, ожидаемых ею,
  только тот же мрак что и на лестнице, только пустая темная комната, где нет
  никого и ничего, и только причудливые дымные волокна рассеяны в ней.
  Шаги сзади приближаются. Спокойно и уверенно. Теперь не уйдешь.
  "Вы все меня предали", бормочет она, хрипит, задыхаясь и не имея силы
  кричать, и просыпается в холодном поту.
  
   Звук шагов за спиной превратился в стук в дверь ее спальни, которая
  с шумом отворилась. В спальню вошли несколько человек: два гвардейца,
  Крис и еще два министра - члены государственного совета. Один из
  гвардейцев подошел к ней и довольно грубо тронув ее за плечо,
  скомандовал "Вставай и одевайся, быстро!" Она удивленно посмотрела
  на всех, еще не окончательно прийдя в себя от своего кошмара и соображая,
  сон это или явь. Потом, под напряженным взглядом всего этого собрания,
  она стала инстинктивным движением набрасывать на плечи платье. Один
  из министров выступил вперед и произнес:
  
   -- Брунгильда, на чрезвычайном заседании Совета было признано
  целесообразным низложить тебя и передать корону более юной. Наша
  королева должна символизировать юность этой страны и потому должна
  быть вечно молодой. Мы предлагаем тебе сейчас самой подписать
  бумагу о твоем отречении и о передаче короны. Он протянул ей бумагу
   и она прочла: "Я, Брунгильда, королева и прочая..., в связи с ослаблением
  здоровья, а также в связи с приближением критического возраста,
  отрекаюсь от короны и передаю ее Габриэле, моей естественной наследнице,
  которая была моей заместительницей по всем важным делам и имеет
  необходимые навыки и знания, чтобы достойно нести
  корону на своей прекрасной
  юной голове, символизируя вечную цветущую юность нашего
  молодого государства."
  
   -- Негодяи, -- крикнула Брунгильда. Кровь кинулась ей в
  лицо - вы и вправду думаете, что я подпишу эту фальшивку. Да мне стоит
  только махнуть рукой тысячам мальчиков, в экстазе танцующих со мной
  на площади. Они разорвут вас в клочья. Ослабление здоровья. Вишь чего
  придумали.
  
   -- Ты никогда уже не будешь танцевать, Бруни, и никому уже не сможешь
  помахать рукой, -- услышала она глухой, но твердый голос Криса.
  
   -- И ты, Брут, -- сказала Брунгильда, прямо и строго глянув в глаза Криса,
  так что он невольно опустил их. Затем взгляд ее упал на Габриэлу и Зигфрида,
  показавшихся в дверях.
  
   -- Боже мой, эти лица, такие мне близкие и дорогие. Я не узнаю вас. Крис,
  Габи, да вы с ума сошли. Да скажите же мне наконец, что это просто глупая
  шутка. Ужели все эти годы со мной рядом не было не одного человека,
  только маски.
  
   -- Прекрати это бессмысленное словоизвержение, Бруни, -- сказал Крис,
  опять взяв себя в руки и глядя на нее наглым самоуверенным взглядом. - Нам
  всем неприятен этот разговор, и давай закончим его поскорее. Подпиши
  бумагу и преклони колени перед новой королевой. Никто не причинит тебе
  вреда. Тебя сошлют в дальнюю провинцию, где ты сможешь в ближайшие годы
  заниматься спокойной секретарской работой, под надзором полиции,
  разумеется.
  
   -- Ну а если я не подпишу, у вас, я полагаю, будут большие проблемы
  сегодня вечером на расширенном заседании правительства.
  
   -- Ты сама, надеюсь, понимаешь, какую чушь ты порешь. Дело ведь не в
  подписи, ее и подделать ничего не стоит. Да и наш доктор уже подготовил
  соответствующую справку о твоем здоровье. Как ты помнишь, ему сорок лет
  и потому ему опасно ссориться с нами. Так что все готово, и если ты не
  захочешь добровольно подчиниться воле совета, то нам придется ...
  
   -- Убить меня? Ты сам меня зарежешь, или прикажешь пристрелить
  в подвале?
  
   -- Ну зачем так. Мы ведь не изверги и не убийцы. Просто, на тебя
  наденут маску и отправят в штрафные рабочие батальоны на самых
  жестких условиях, о которых ты конечно догадываешься, но, боюсь,
  до конца не представляешь себе тот ад, который ожидает тебя. Для
  начала, наверное, тебя публично высекут, а потом ..., ну да увидишь.
  Так что советую тебе не бунтовать. Мы же все тебя любим, и нам
  будет грустно применять эти меры. Решайся, ты ничего не можешь выиграть
  своей непокорностью.
  
   Он протянул ей бумагу и перо. Она колебалась. В это время Габриэла
  приблизилась к ней и фамильярно потрепав ее по щеке, произнесла:
  
   -- Смелей, будь хорошей старушкой. Подпиши бумагу и поцелуй
  мне ручку, только один раз. Мы уже достаточно целовали твои.
  
   Этого Брунгильда уже не смогла снести. Твердой рукой порвав бумагу
  дважды, она бросила обрывки в лицо Криса и Габриэлы со словами: "Вот
  моя подпись."
  
   -- Чтож, ты сделала свой выбор. Теперь сама себя вини, -- сказала
  Габриэла своим нежным вкрадчивым голосом и добавила, обернувшись
  назад, -- начальник гвардии, оденьте ей маску и наручники.
  
   Зигфрид медленно приблизился к ней с выражением, как ей показалось,
  надменного торжества в лице.
  
   -- Немедленно вышлите ее в трудовой лагерь вместе с тремя
  другими масками, ожидающими в распределителе, -- услышала она голос
  Криса, когда ее выводили из комнаты.
  
   -- Проведенная жалкой пленницей в маске по коридорам столь знакомого
  ей дворца, она очутилась в подвальном помещении, где на нее одели грубый
  холщевый балахон с огромными номерными знаками, проштампованными
  на груди и спине, как у автомобиля. Вскоре закрытый грузовик мчал ее по
  северному шоссе прочь от столицы. Три маски сидели рядом с ней. Одна
  из них была ее отцом. Она запомнила вчера его номер. Кто были две
  другие, какие судьбы скрывались за безличными номерами, можно было только
  догадываться. Разговаривать им было запрещено, да ей и не хотелось.
  
   Чувство глубокого успокоения вдруг охватило ее. Мощный приступ
  гнева, злобы и обиды, бурей прокипев у нее в крови, утомил и опустошил
  ее сознание. Все вдруг стало легко и просто. Раньше были бесконечные
  проблемы, проблемы тысячи людей, зависящих от нее. А последнее время
  особенно ее мучили угрызения совести. Было мучительное
  сознание, что безвольно несешься по течению мутного потока, хотя твердо
  знаешь, что надо повернуться против этого течения, но никак не
  соберешь силы и все время откладываешь это. Теперь никаких проблем
  не существовало более. Ну и пускай, разбирайтесь теперь сами, пусть
  думают другие. Ей оставалось только спокойно делать работу, какую ей
  укажут и потом с чистой совестью отдыхать от тяжелого труда.
  
   Привезенные на место, они были тотчас включены в работу. Начальник
  лагеря, 18- летний мальчик, приветствовал их жестокой усмешкой,
  вскрывавшей его явно садистские наклонности. Его выражение лица
  сразу отрезвило Брунгильду от ее идиллически успокоенного настроения.
  
   -- Надеюсь, Вы все знаете правила, -- сказал он, -- или будут вопросы?
  
   Вопросов не было.
  
   -- В таком случае, я обязан вам лишь напомнить, что вы находитесь
  в штрафном батальоне строгого режима. При попытке к бегству, мы
  стреляем без предупреждения. За непослушание распорядителям работ,
  за плохую работу, за ненужные разговоры, вы будете наказаны сокращением
  рациона пищи, отправлением в подземные карцеры, или даже телесными
  наказаниями.
  
   Они работали на сборе хлопка. Очень символично, как черные рабы
  на плантациях Американских штатов 19 века , подумала Брунгильда.
  
   Солнце палило нестерпимо. Было жарко. Особенная тяжесть
  воздуха, видимо, предвещала скорую грозу. Через два часа у нее уже с
  непривычки сильно болели мышцы. На коротком перерыве они получили
  по миске жидкого супа непонятного состава. Брунгильда не ела с утра, была
  ужасно голодна, и этот суп показался ей божественной амброзией.
  "Не помню, когда я последний раз получала такое удовольствие от еды",
  подумала она. Продолжение работ было неожиданно отложено прибытием
  новой партии масок. Одна из них отыскала Брунгильду в толпе рабочих,
  внимательно посмотрела на ее номер, видимо по какой-то причине зная его,
  и затем спросила тихим, но хорошо знакомым ей голосом: "Бруни, это ты?"
  
  5. Кто б ни были входящие сюда
  Оставьте здесь надежду навсегда.
   Данте Алигъери. Божественная комедия.
  
   В полдень собрался совет министров, называвшийся также
  государственным советом и состоявший из девяти человек. В зале
  присутствовала также Габриэла и два гвардейца охраны.
  Председательствующий Крис открыл собрание:
  
   -- Вы уже оповещаны, господа, что в связи с возрастом и состоянием
  здоровья, Брунгильда отказалась от короны в пользу Габриэлы, своей
  молодой наследницы, которая долгое время была ее ученицей и подругой.
  Я раздал Вам копии заключения медицинской комиссии и подписанного
  Брунгильдой акта отречения, а также соответствующий проект постановления
  нашего сегодняшнего чрезвычайного заседания. Эти бумаги и полный доклад
  будут представлены мной сегодня на расширенном праздничном заседании
  правительства в 18 часов. Я не предвижу там особых возражений
  и надеюсь, что Габриэла будет сегодня же вечером официально коронованна
  и будет выступать с большим юбилейным королевским танцем, назначенным
  на 20 часов. Мне хотелось бы сейчас, чтобы предложенный Вам проект решения
  был бы немедленно утвержден всеми нами. Прошу всех поставить подписи.
  Конечно, если кто-либо против нашей прекрасной юной королевы, пусть
  выскажется, интересно будет послушать.
  
   Два министра, состовлявших, так сказать,
  близкое окружение Криса и бывших
  его неизменными союзниками, а также военный министр Зигфрид, принимали
  непосредственное участие в утренней операции. С тремя другими членами
  совета, которых Крис про себя называл "болото" и которые всегда умело
  определяли, куда ветер дует, и уверенно поддерживали сильную партию,
  Крис уже успел договориться. Оставались два человека, державшихся
  всегда независимо. Один из них был грубоват и имел кличку "забияка".
   Другого звали историком за редкую привязанность к этой области знания.
  Только от них Крис мог ожидать возражений. Они и последовали.
  
   -- Почему здесь нет Брунгильды? Почему она отправлена на работы и не
  представила своего отречения лично перед советом? Мы бы по-крайней мере
  простились с ней, а лучше устроили бы ей официальные проводы, -- сказал
  историк.
  
   -- Не все любят шумное празднование ухода на пенсию, -- ответил Крис,
  -- к тому же, она была не совсем здорова. На вчерашнем банкете она постаралась
  быть в хорошей форме и хотела такой остаться в вашей памяти. Как Вы помните,
  она рано покинула вечер из-за своего самочувствия. -- Он сдела короткую паузу.
  -- Во всех случаях, я вижу что большинство подписалось под проектом решения и
  значит, его следует принять. Габриэла, хотя мы не имеем права принять
  окончательное решение до расширенного заседания правительства,
  но для Государственного Совета ты - королева. Мы ждем твоих
  указаний. Може быть, у тебя будут пожелания касательно состава
  Совета, в частности, может быть стоит подумать о судьбе тех, кто
  будет упрямо выступать потив принятого решения, тем самым отказываясь
  служить новой королеве.
  
   -- Ох Крис, -- воскликнул забияка, -- уж больно ты прыток.
  Смотри не оступись.
  
   -- Господа, -- громким ясным голосом сказала Габриэла, поднимаясь по
  ступенькам, ведущим к королевскому трону. -- Не будем торопиться с
  решением о несогласных. Явное большинство поддерживает меня. Дадим
  двум оставшимся время на раздумье. Я думаю, Вы должны понять, что
  поддержание у власти стариков потиворечит основным принципам нашего
  государства. Поэтому Ваше особое мнение вряд ли найдет поддержку на
  заседании правительства. Но я хочу вначале обсудить другой, более насущный
  вопрос.
  
   Она сделала паузу и украдкой посмотрела на Зигфрида, ища в нем опоры.
  Он глядел на нее с надеждой и ожиданием, радость битвы сквозила в его
  горящих глазах. "Вот он мой дракон", думал он, "вот оно неустойчивое
  равновесие, где игла истории стоит на острие и от того, в какую сторону
  она начнет падать, зависит будущее. И человеку не дано предвидеть это."
  
   Все смотрели на Габриэлу. Мысли толпой, теснясь и толкаясь, неслись в ее
  голове: "Страшный и чудный момент. Судьба решается, уже второй
  раз за сегодняшний день. Но теперь все зависит от меня. Верно ли я поступаю?
  Может быть, стоило бы еще немного подумать. Но нельзя, теперь или никогда.
  Вперед!" И как будто мысленно выпуская льва из клетки, она произнесла
  быстро и четко слова, давно приготовленные и сто раз проговоренные
  про себя ранее:
  
   -- Именно, вопрос о председателе Совета. Нам стало известно, что Крис
  виновен в непростительной лжи. Он скрывает свой истинный возраст. В
  действительности, он на три года старше, чем говорит и подтверждает
  какими-то фальшивыми документами.
  
   Все оглянулись на Криса. Он побледнел, сделал шаг назад, бросив отчаянный
  Взгляд на Габриэлу, открыл рот и хотел что-то сказать. Но никакого звука не
  вышло из его замерзших губ. Один из его приспешников произнес:
   -- Этого не может быть, это ложный донос. Есть ли какое-нибудь
  доказательство?
  
   -- Да, конечно есть, -- произнесла Габриэла, -- вот оно. - И она
  достала из кармана небольщую цветную фотографию. Все невольно
  приблизились к ней. На фотографии был изображен кудрявый мальчик,
  на фоне поля и куста орешника. Он широко улыбался, видимо желая
  подмигнуть фотографу. Не смотря на большое различие в возрасте, в нем
  трудно было не узнать Криса. -- Вот видите, эта фотография найдена в
  одном из его личных сейфов, к которым я случайно имела доступ.
  По-видимому, она была подарена Крисом его тетке, но потом каким-то
  образом вернулась к нему. Как видите, на обороте написано "Дорогая
  тетя, мне 15 лет", стоит дата и подпись. Сравнивая даты, получаем то,
  что я сказала. - Она протянула фотографию к лицу Криса. - Ты же
  не будешь отрицать, что это твоя фотография и твоя подпись?
  
   Он молчал, оглядываясь по сторонам, как загнанный зверь.
  
   -- Крис, не молчи, скажи же что-нибудь, -- крикнул другой из его
  союзников. -- Скажи, что все это неправда.
  
   -- Ему, по-видимому, нечего сказать, -- вставил с усмешкой забияка,
  явно забавляясь происходящим.
  
   -- Габи, я же сделал тебя королевой, я же ..., ты же ..., -- он задыхался,
  слова застряли у него в горле.
  
   -- Тебя душит твое предательство, тебя душит маска Брунгильды, -- крикнул
  историк.
  
   -- Теперь все ясно, не правда ли, -- продолжала Габриэла, оглянувшись по
  сторонам и опять глянув на Криса. -- Тебе, старичку, и твоей старушке
  Брунгильде, уже давно пора было на пенсию. Но ты хотел откупиться,
  отправивши ее одну, а сам надеялся обманом остаться наверху. Как видишь,
  твоя ложь разгадана. Из чего, как ты понимаешь, следует только один
  выход. -- Начальник гвардии, немедленно арестуйте его, оденьте маску,
  и отправте в компанию к его старушке.
  
   -- Габи, ведь я же тебя любил, прими мой последний поцелуй.
  
   Крис выхватил револьвер, висевший у него на поясе, и выстрелил в нее.
  Однако Зигфрид оказался быстрее. Стрелой метнулся он к Крису и сбил его
  руку. Выстрел ушел вверх, и пистолет выпал из руки Криса. Он отпрыгнул
  в сторону и, вытащив из позолоченных ножен свой кортик, ринулся к двери.
  Но Зигфрид и два гвардейца прыгнули на него с трех сторон, как охотничьи
  псы на волка, и вскоре они уже стояли над своей жертвой, скручивая ему
  сзади руки и надевая на них наручники.
  
   -- Ах как трудно свалить тирана, --
  пробормотал сквозь зубы историк, любивший исторические цитаты.
  
   Когда гвардейцы увели Криса, Габриэла приказала арестовать также двух
  его ближайших союзников, как сообщников его преступлений. Они не
  сопротивлялись. Потеряв своего босса, они уже ни на что доброе не надеялись.
  
   -- Теперь, -- подолжила Габриэла, -- я назначаю действующим
  председателем Совета начальника гвардии и военного министра Зигфрида,
  только что героически спасшего мне жизнь. Так как три человека покинули
  совет, прошу Вас представить мне на рассмотрение три другие
  кандидатуры, чтобы Совет, не теряя времени, мог приступить к работе.
  
   -- Мои предложения готовы, Королева, -- сказал Зигфрид и подал ей бумагу с
  тремя именами. Она подписала, почти не глядя.
  
   -- Сейчас перерыв, -- объявил Зигфрид. -- Прошу всех собраться через час.
  Мы возобновим заседание в новом составе. Согласны ли Вы продолжать работу
  под моим председательством? -- обратился он он к исорику и забияке, которые
  всегда так мешали Крису. -- Думается, Вы всегда недолюбливали этого
  обманщика, которого здесь только что разоблачили, и должны быть рады,
  что он наконец покинул Совет. Что касается меня, то я высоко ценю Ваши
  таланты и опыт и буду сожалеть, если Вы покинете Совет.
  
   Переглянувшись, они выразили свое согласие.
  
   -- Зигфрид, прошу Вас руководить заседанием. Приготовте необходимый
  отчет о происшедшем и Ваши предложения для вечерней встречи
  правительства. Извещайте меня, если возникнут какие-либо проблемы.
  Мне надо готовиться к королевскому танцу, к вечернему выходу и к
  церемонии коронации.
  
   И она легко выпорхнула из зала, оставив за собой нежный запах лаванды.
  Через час собрался новый Совет. Зигфрид внимательно оглядел собравшихся:
  три новых члена - его люди, три - болото, два - независимые, но вполне
  разумные люди. Затем он открыл заседание следующими словами: "Что ж,
  господа, давайте теперь серьезно обсудим сложившуюся ситуацию."
  
   В это время Крис, в маске и в обычном балахоне с номерами, уже сходил
  на край поля, где рабочии в масках готовились возобновить работу после
  короткого перерыва. Он знал номер Брунгильды и, без труда разыскав его,
  приблизился к ней и тихо сказал: "Бруни, это ты?"
  
   Она сразу узнала его: "Крис? Вот не ожидала. Зачем ты здесь?" Ни любви,
  ни ненависти не испытывала она к нему. После того, как он так подло
  обошелся с ней, ее любовь резко сменилась злобой и досадой. Теперь же,
  видя его в том же печальном положении что и она, очевидно самого
  попавшего в те же сети, что он расставил для нее, она ощутила к нему
  лишь жалость, смешанную с презрением.
  
   -- Видишь ли, Бруни, -- заговорил он, -- ведь верно говорит народная
  мудрость, не рой другому яму, сам в нее попадешь. Я предал тебя во имя
  любви к Габриэле, неожиданно пылающим факелом охватившей все мое
  существо. Я бросил все королевство к ее ногам, а она, в благодарность,
  столкнула меня в яму кончиком своей очаровательной ножки. Для нее я
  отдал честь и совесть, но ее я также не обрел. Я рад, что смог последний
  раз поговорить с тобой. Не то, чтобы я надеялся, что ты простишь меня.
  Такие люди не заслуживают прощения, да я и не прошу его. Но по
  крайней мере, я могу соощить тебе, что подлец, предавший тебя, свою
  многолетнюю верную подругу и королеву, сполна получил по заслугам.
  В общем то, что со мной случилось, вполне справедливо и подтверждает
  мою точку зрения, что стариков надо вовремя убирать с ответственной
  работы. Каждый сходит с ума по-своему. Я, например, потерял голову
  из-за этой девчонки, чего бы со мной никогда не случилось ранее. Я ведь
  и сейчас думаю только о ней, ненавидя, проклиная и любя одновременно,
  и наполнен одним невозможным желанием увидеть ее и обнять ее колени.
  Да, видно горбатого могила исправит, и пора его исправить.
  
   -- Что ты хочешь этим сказать?
  
   -- Ничего, кроме изнуряющего унизительного труда не ожидает здесь.
  И исхода отсюда нет. Уж я это знаю, я сам строил эту систему. Так что уж
  лучше покончить дело разом.
  
   Он помолчал, видимо соображая, хочет ли он еще что-нибудь добавить,
  и затем продолжал:
  
   -- Когда я был молодой юнец, начал интересоваться политикой и
  зачитывался мировой историей, помню, с каким ужасом и одновременно
  восторгом читал я про публичные казни времен первых великих революций.
  Как французский король и его приближенные твердым уверенным шагом
  шли на гильотину. Как знаменитый Дантон, оглядывая многотысячную
  толпу на площади, которая несколько дней назад кричала "Ура, Дантон!",
  а теперь в возбужденном молчании ожидала, как его голова слетит в корзину,
  говорил палачу "Ты покажи мою голову народу, она стоит того", и ее
  показывали, а слова его заносились в учебники истории. Их смерть была
  ужасна, страшно было думать о ней. Между тем в ней было величие,
  прославившее казненных. Впоследствие, лучшие умы человечества решили,
  что публичные казни дурно влияют на моральное состояние общества, и
  потому тоталитарные режимы двадцатого века исстребляли
  равно героев и бандитов в грязных казематах, вдалеке от взглядов населения.
  Такая же бесславная смерть клопа, раздавленного в грязной луже каблуком
  прохожего, теперь будет моей судьбой.
  
   -- Стройся на работу, бездельники, -- раздался грубый голос.
  
   -- Прощай, Бруни. Не желаю тебе ни счастья, ни удачи. Их не будет.
  Кругом один мрак. Твои сердце и душа только и остались с тобой. У меня
  же и их не осталось: сердце я продал Габриэле, душу - дьяволу. Прощай.
  
   И рванувшись вперед, он бросился бежать по полю в сторону леса.
  "Стой несчастный", -- крикнул охранник и затем выстрелил. Окровавленное
  тело Криса подтащили к грузовику, стоявшему у края поля. Он еще открыл
  глаза, но туманный взор его уже смотрел в другой мир. Губы его зашевилились
  и он шепотом произнес: "Габи, следующее заседание Совета завтра в
  полдень, в аду".
  
   -- Сбросьте труп в обычное место, -- приказал начальник охраны,
  -- а Вы, что рты разявили, марш на работу!
  
   Брунгильда понуро отправилась на свою полосу. Вся основная часть
  ее жизни прошла с Крисом, и вот он ушел навсегда, за один день,
  вначале из ее сердца, затем из жизни. Разбираясь с пушистыми
  хлопковыми шариками, она вспоминала день их первой встречи,
  выражение голоса, глаз и губ Криса, когда она впервые увидела
  его, присутствуя на его публичном выступлении. В тот
  достопамятный день он, в частности, сказал: "Меня часто
  спрашивают, зачем нужна специальная политическая организация молодежи,
  разве проблемы молодежи, проблемы воспитания и образования,
  не прорабатываются и не обсуждаются с разных, а лучше сказать со
  всех возможных точек зрения в проектах и программах всех серьезных
  политических движений, причем на всех уровнях, и с участием самой
  молодежи, разве кто-нибудь оспаривает тот самоочевидный факт,
  что молодежи принадлежит будущее и что ей жить при законах
  принимаемых ныне. А я вам говорю: борозда, пролегающая между
  юностью и старостью, гораздо глубже и фундаментальнее, чем мелкие,
  подчас весьма и весьма относительные противоречия между левыми
  и правыми. Никто никогда не видел, чтобы пятидесятилетние вдруг
  становились пятнадцатилетними, ибо это биологически невозможно,
  межде тем как очевидно не надо далеко ходить за примерами успешных
  политиков, менявших, чуть не в один день, свои, если можно так выразиться,
  убеждения на диаметрально противоположные. Поэтому, оставляя даже
  в стороне то преобладающее, как мне думается, большинство политиков,
  да и других административных работников, для которых молодежь - это
  лишь настоящие и будущие налоги, и говоря лишь о тех немногих, которые
  действительно интересуются нашими проблемами, я спрашиваю, разве они
  могут почувствовать, ну скажем, как бьется сердце у четырнадцатилетнего
  мальчика, когда он впервые приглашает на танец свою столь же юную
  избранницу, и какие бури кипят в гибком и хрупком теле этой избранницы.
  В лучшем случае, они могут пытаться анализировать поведение этих
  подростков с помощью разветвленного штата ученых-психологов и
  стараться направить их по пути, который выглядит правильным с высоты,
  а вернее будет сказать из ямы, их пятидесяти лет. Но они в принципе,
  по чисто биологическим уже причинам, не способны сопережевать этим
  подросткам, а значит, как мне думается, они не имеют никакого морального
  права представлять их гражданские права. Послушайте, к примеру,
  бесконечные обсуждения в прессе и на телевидении с подростками,
  принимающими наркотики. Ни о каком взаимопонимании там не может
  быть и речи. Ведь дело то в том, что наркотики доставляют этим
  подросткам наслаждение, а что предлагается взамен: работать и учиться,
  учиться и работать, экономить, откладывая деньги в пенсионный фонд,
  унылая серая жизнь, в конце которой человек может надеяться получить
  право спокойно сидеть перед телевизором с газетой и бутылкой пива в руке,
  да и то, если не произойдет серьезной инфляции, или если еще чего-нибудь
  ни натворит вдруг какой-нибудь левый, в пятьдесят лет ставший неожиданно
  правым. Поэтому я говорю вам: избирательные должны быть в первую
  очередь ограничены не снизу по возрасту, а сверху. Юноши и девушки
  должны по-существу управлять страной." Она вспоминала их первую
  прогулку в тот вечер и долгий разговор в лесопарке, как будо опять
  почувствовала легкий ветерок, встретивший их там и
  дышавший им в лицо смешанными лесными ароматами, в которых
  чуткое обоняние Брунгильды улавливало запах еловых шишек,
  пахучей розовой колючки и коры дуба. Она вспомнила четко всю картину:
  мир и тишину, царившие тогда вокруг, последние лучи заходящего
  солнца, которые скользили в густой листве дубов, кленов и берез, играли в ней,
  падали на землю, бродили в траве, будто ища в ней что-то,
  и с видимым удовольствием прыгали по золотым головкам
  одуванчиков и темно лиловым капюшонам колокольчиков.
  Цветы весело покачивались из стороны в сторону,
  приветствуя новоприбывших гостей. Весь мир был тогда для них,
  и все еще было впереди.
  
   Ее мысли и поток воспоминаний были прерваны тем, что
   кто-то вдруг схватил ее за руку. Это был их юный начальник.
  
   -- Брунгильда, я знаю что это ты. Привезший тебя охранник, мой близкий
  друг, сообщил мне по секрету всю историю и твой номер.
  
   -- Чего тебе нужно? Здесь больше нет Брунгильды, остался только номер.
  И это мое законное право -- быть только номером.
  
   -- Ты, я вижу, хорошо знаешь свои законы. Но придется тебя разочаровать.
  На этом поле действует лишь одно реальное право - это мое право. Но это вовсе
  не так ужасно для тебя, старушка, ибо лично я готов оценить твою
  угасающую красоту. Так что, если ты будешь со мной ласкова, жизнь твоя
  здесь будет вполне сносной. Скажу тебе честно, королева, позволь называть
  тебя так, в своем увядании ты кажешься мне намного обаятельнее большинства
  наших девчонок. Так дни поздней осени, поры увядания природы, часто
  кажутся наполненными таким глубоким очарованием, которого не найти в
  других временах года, -- закончил он с поэтическим выражением,
  довольно неожиданным для его грубого жестокого лица.
  
   "Садист и поэт, наверное самое ужасное сочетание, какое только можно
  вообразить для человека, во власти которого находишься. Тип императора
  Нерона", подумала с тоской Брунгильда и тихо произнесла:
  
   -- Оставь меня с моей работой. Уйди.
  
   -- Ты отвергаешь меня? Это право не разумно, -- ответил он, вернувшись
  к своему надменно угрожающему тону. -- Ведь я могу рассказать про тебя
  другим ребятам. Уверяю тебя, что тогда многие с удовольствием примут
  участие. Да и то правда, зачем быть эгоистом. Мои ребята тоже заслуживают
  немного твоего внимания. Мы и поделим по-братски. Ты, наверное,
  догадываешься, что многие, танцевавшие с тобой на площади, были
  влюблены в тебя до исступления. Мы подчас были готовы перегрызть
  друг другу глотки за право поцеловать твою руку у края сцены, когда ты,
  бывало, величественно сходила к народу. Теперь ты, считай, сошла в народ
  окончательно. Мы здесь свободные люди, и ты - наша королева, в том смысле,
  что принадлежишь нам, и мы вольны поступать с тобой, как нам будет угодно.
  
   И он похлопал ее по щеке, закрытой маской. Отчаянные мысли бежали у нее
  в мозгу: "Впереди лишь тьма и мрак непроглядный. Крис, Крис, похоже,
  ты был прав, как всегда. Наверное, здешний ад хуже настоящего. И много ли
  я была лучше тебя, что участвовала в его строительстве. Как ты сказал,
  следующее заседание завтра, в аду. Ладно, будем там вместе. Другого исхода
  нет."
  
   6.
   Море огня скалу окружив, Flammende Glut Umgluhe den Fels;
   До неба взовьется, рощи пробудит. Mit zehrenden Schrecken
   Бояться будут твоей скалы. Scheuch es den Zagen
   К тебе войдет только лишь тот, Der Feige fliehe Brunnhildes Fels!
   Кто будет свободней меня, бога. Den einer nur freie die Braut
   Р. Вагнер. Валькирия. Der freier als ich, der Gott!
  
  -- Да, теперь я вижу ты был прав, -- сказала Брунгильда. Поборов
  свое отвращение и призвав на помощь весь свой артистизм, она изменила
  выражение глаз и губ с презрительного на нежный и с притворным
  воодушевлением наговорилу юноше кучу ласковых слов, уверив его,
  что будет счастлива исполнить любое его желание, любой каприз.
  Ее слова распалили его. -- Я хочу побыть с тобой наедине, чтобы
  никто нас не видел. Немедленно, сейчас же, -- воскликнул он, и
  переглянувшись, они быстрым шагом, почти бегом, направились
  к опушке леса, ограничевавшего хлопковую плантацию. Оказавшись
  под сенью дубов, они, обнявшись, покатились по мягкому душистому мху.
  Заметив в траве круглый камень размером в кулак, Брунгильда замерла
  рядом с ним, лежа на спине в расслабленной позе.
  
   -- Миленький, поцелуй меня крепче, -- зашептала он нежно, привлекая
  к себе левой рукой его голову.
  
   -- Королева, как бы я желал сейчас снять с тебя маску. Но все равно,
  твое лицо так ясно стоит перед моими глазами, что я как будто вижу его
  через металл. Благодарю тебя за счастье, которое ты мне подарила, которое
  я никогда не испытывал раньше.
  
   Сквозь образ садиста- живодера, стоявшего
  перед ее глазами, вдруг проглянул невинный
  избалованный ребенок, самозабвенно отдавшийся своему первому чувству.
  Ей стало безумно жаль и его, и себя, и всех вокруг. "Господи, как же
  это все так получилось", вспомнила она опять фразу, с
  которой начала свой вчерашний разговор с отцом.
  Между тем обнимавший ее мальчик продолжал
  свой восторженный лепет:
  
   -- Признаюсь, что вчера на твоем последнем
  танце, опоенный дурманом танца, музыки и любви, я
  поклялся, что за право обнять и поцеловать тебя по-настоящему, я с
  радостью отдал бы жизнь. Мог ли я помыслить, что моя мечта
  так скоро станет реальностью.
  
   Он прижался лицом к железу, закрывавшнму ее лицо, и, закрыв глаза,
  весь отдался страстному поцелую.
  
   -- Да, так скоро и так буквально, -- пробормотал Брунгильда, -- прощай!
  
   И ухватив правой рукой камень, со всей силой наотмашь ударила его им
  в висок. Он даже не вскрикнул. Кровь брызнула из открытой раны, заливая
  ей рот и глаза и протекая под маску. Руки, обнимавшие ее, разжались,
  и его тело всей тяжестью придавило ее. Она стряхнула с себя это тело и
  вскочила на ноги. Он неожнданно еще открыл глаза, посмотрел на нее
  долгим взглядом и улыбнулся. Видимо, он так и не понял, что произошло.
  "Ты так прекрасна, королева", пробормотал он одними губами, ибо язык
  уже не повиновался ему, и затих.
  
   Брунгильда сняла с него револьвер, офицерский кортик и походную сумку,
  и медленно побрела прочь в глубь леса. "Вот я стала убийцей", думала она,
  но этот факт, показавшийся бы ей чудовищным и невозможным вчера, сегодня
  уже не так сильно тревожил ее. Мысли обращались в беспросветное будущее:
  -- Рубикон перейден, обратной дороги нет, -- вполне сознавала она, -- однако в
  отличие от счастливца цезаря, верные солдаты не стоят у меня за плечами, и
  Рим не ожидает меня впереди. У меня нет ничего. Осталось мало времени,
  часа два, не более, и меня поймают. Может быть, кончить все сразу, -- и она
  задумчиво поднесла к виску пистолет. - Но нет, -- решила она вдруг твердо,
  пряча его в сумку. - Как ни ничтожна одна человеческая жизнь по сравнению
  с судьбой всего человечества, место обитания которого, Земля, в свою
  очередь лишь песчинка в бесконечной необозримой вселенной, для каждого
  отдельного человека лишь в его жизни сосредоточена вся эта вселенная.
  Так и мои последние часы, как ни коротки они по сравнению со всей моей
  предыдущей жизнью, в них теперь сосредоточена вся моя жизнь, весь космос
  моей личности, и я проживу их до конца, и никто не отнимет их у меня.
  Два часа, или два дня, или даже две минуты, какая разница, коль скоро
  они мои последние, и значит теперь самые важные или, лучше сказать,
  по-существу единственно реальные, ибо прошлое прошло, его уже нет,
  и нет смысла сравнивать с ним.
  
   Она почувствовала, как бешеная энергия забурлила в ее членах, буйно
  и радостно забилось сердце. Брунгильда ускорила шаг. -- Мне нужно
  что-нибудь быстрое, -- соображала она, чтобы дальше уйти от погони.
  -- "Коня, коня, корону за коня!" Да что я говорю, корону я уже потеряла,
  так что мне уже нечем заплатить за такой подарок, если бы судьбе
  заблагорассудилось преподнести его мне.
  
   Однако судьба, по-видимому, решила не отказать ей последней милости.
  Впереди лес кончался, и Брунгильда, осторожно приблизившись к опушке,
  увидела овец и лошадей пасушихся на поле: мирная идиллическая картина,
  невольно поражавшая глубоким контрастом с ее перевозбужденным
  состоянием. Должно быть, рядом находилась одна из деревень,
  в которые уходила жить очень не многочисленная молодежь, тяготившаяся
  урбанистическим стилем жизни большинства. Одна лошадь была взнуздана.
  Это был внушительного размера стройный вороной жеребец. Его
  хозяин, мальчик лет пяднадцати, белобрысый и веснушчатый, растянулся
  на траве и дремал после обеда, остатки которого лежали рядом.
  
   Это действительно была удача. Брунгильда сбросила с себя свой серый
  холщевый номерной балахон, так что на ней осталось лишь легкое изящное
  черное с кружевами белье, в котором она ложилась спать вчера вечером.
  Вид ее, в плотной черной маске, с длинными черными волосами,
  обнаженными ногами, животом и руками, был весьма живописен. Неслышно
  крадучись, как черная пантера, она быстро преодолела расстояние,
  отделявшее ее от вороного жеребца, и одним прыжком вскочила в седло.
  На несколько секунд она заколебалась. Что теперь? А может скакать
  в столицу? Она представила себя, врывающейся прямо на коне, пробивая со
  звоном высокое окно зала государственного Совета, на вечернее заседание
  правительства и с криком "Друзья, Вы узнаете Вашу королеву?!",
  бросающуюся к трону и собственноручно сбрасывающую оттуда самозванку
  Габриэлу. Но это было невозможно. Снять маску она не могла, а
  человеку в маске все дороги были закрыты. Куда же? Ее вдруг осенило. Ну
  конечно, на Орлиную гору. Вот достойное место для финала трагедии.
  Вдали, возвышаясь над лесом, виднелась высокая темная скала, называемая
  Орлиной горой. Когда-то давно, Брунгильда забиралась на нее. Она
  помнила, что наверху была небольшая круглая площадка, с трех сторон
  обрывавшаяся высокоми и крутыми, почти отвесными, скальными
  склонами. Северный склон горы был более пологим, покрыт густым
  ельником, и по нему наверх вела узкая тропинка. Однажды, много лет
  назад, Брунгильда провела ночь на этой вершине, встретив на ней
  первые лучи восходящего солнца. Величественную красоту этой
  картины она запомнила на всю жизнь. Эта гора была высочайшей
  точкой на сотни километров вокруг, и с нее открывался великолепный вид
  на окрестные леса, поля и холмы, а также на далеко расположенные
  города, и, с другой стороны, на далекое море. В то утро она ощутила
  себя богом на Олимпе. Весь мир был как на ладони, и она, счастливая
  и немая от восторга, наблюдала, как встаюшее солнце шаг за шагом
  освещало эту удивительную картину, детали которой постепенно
  выступали из мрачного небытия в прекрасную светлую реальность.
  Безусловно, это было подходящее место, чтобы проводить последние
  лучи навсегда заходящего для нее солнца, последний раз оглядеть
  сверху мир и проститься с ним.
  
   Брунгильда резко поворотила коня, так что он заржал, став на дыбы.
  Его хозяин проснулся и с криком, махая руками, кинулся к ней. Но
  Брунгильда пустила своего скакуна с места в карьер, вонзив ему в бок
  вместо шпор лезвие офицерского кортика и направив его прямо на
  мальчугана, так что тот в ужасе шарахнулся в сторону. Неожиданно
  для нее самой из ее уст вырвался громкий воинственный клич, и она
  крупным галопом устремилась по неширокой лесной дороге в направлении
  Орлиной горы.
  
   Брунгильда довольно долго мчалась по дороге, периодически
  пришпоривая коня острым лезвием. Вдали, за Орлиной горой, раздавалось
  глухое ворчание. Огромная темная грозовая туча вставала из-за
  горизонта и начинала закрывать небо, в то время как сзади нее через листву
  пробивались лучи солнца, медленно катившегося к горизонту за ее спиной.
  Временами, когда лес вокруг становился редок, можно было видеть
  впереди ярко очерченный силуэт Орлиной горы. Свинцовая туча
  тяжелой массой наваливалась на нее сверху. Края тучи лениво
  колыхались, и вся она напоминала гигантскую медузу, а прорезавшие
  ее зарнцы создавали причудливый, постоянно меняющийся
  орнамент в ее центре. Длинные щупальца этой медузы стремились
  охватить со всех сторон высокую скалу и окутать ее своим мраком,
  но ее изрезанные края все еще освещались солнцем и блестели золотым
  блеском. Свет и мрак, боровшиеся на этом утесе, удивительным образом
  отражали и преломляли солнечные лучи, рассвечивая тучу и небо вокруг
  меняющимися разнообразными красками, местами нежно розовыми,
  местами даже зелеными. Ветра еще почти не было, только отдельтные
  бурные порывы его прорывались сквозь сухой и удушливый воздух,
  висевший над Брунгильдой. "Как кстати эта гроза", думала она, "борьба
  мятежных стихий пробуждает душу, и радуется она своему последнему
  празднику, своему последнему пиру".
  
   Отдаленый собачий лай и выстрелы возвестили о том, что погоня за
  ней была уже в разгаре. Лес вокруг опять сгустился, ветки хлестали
  ее обнаженное тело, но она уже не чувствовала этого. Она вспомнила,
  как накануне вечером слушила свой любимый Вагнеровский марш
  валькирий, и не могла догадываться сколь близкой окажется ее
  судьба сегодня к яркой жизни дев-воительниц. Эта удивительная
  музыка, наполненная энергией и ритмом борьбы, вечной и роковой
  борьбы людей и порожденных ими героев за их недостижимые
  идеалы, с полной силой звучала у нее в голове. В этой музыке
  слышался ей и грохот копыт, и стук колес и рев моторов, вечный
  марш человечества, вечно рвущегося вперед по неизвестным
  дорогам своего развития, а перекрывающий оркестр голос
  Брунгильды - валькирии звучал для нее отчаяной попыткой
  остановить этот вечный процесс. Этот голос сливался у нее в
  голове с криком ее души, празднующей на фоне этого венчного
  движения свой последний день, свой последний полет.
  
   Она выскочила на широкую поляну у подножия Орлиной горы.
  Здесь кончалась двухколейная дорога и начиналась узкая петляющая
  тропа на вершину. Два грузовика - лесовоза стояли на поляне. Людей
  вокруг не было. Брунгилда слезла с коня. Неожиданная мысль пришла
  ей в голову. Почему бы не отпраздновать ее конец грандиозным
  фейерверком. От долгой засухи густой лес был совершенно обезвожен и
  словно ждал малой искры чтобы вспыхнуть. "Я запалю Вам хорошую
  свечку на мою панихиду", решила она. У груды напиленных дров она
  обнаружила большой топор и с остервенением набросилась на бензобаки
  стоявших грузовиков. Из дыр, пробитых ее твердой рукой, струи
  горючей жидкости брызнули во все стороны, заливая близлежащие
  деревья и пни. Звуки погони меж тем приближались. Брунгильда
  вскочила на коня, пересекла залитую бензином поляну и вступила
  на узкую тропу, ведущую наверх. Затем она медленно, растягивая все
  движения, как бы желая задержать этот момент, достала из сумки
  спички, зажгла три вместе и легким движением кинула их в угол
  бензинной лужи. Огонь весело побежал по земле, расширяясь и
  разрастаясь. Брунгильда рванула поводья, проскакала несколько метров
  и остановилась, оглянувшись назад. Огонь как раз добрался до машин.
  Со взрывами три ярких огненных столба устремились кверху.
  Сухой хворост и пни пылали. Клубы дыма, переплетенные с языками
  огня, стали охватывать стволы деревьев. Пожар быстро
  распространялся. Огромная бурлящая черно - красная стена
  выростала перед Брунгильдой, колыхаясь, расширяясь и надвигаясь
  на нее. "Кто пред копьем моим трепещет, тот бойся вступить в огонь",
  звучали у не в ушах слова бога - громовержца.
  
   Конь под ней прижимал уши, фыркал и пятился назад от
  приближавшейся к нему дымной стены. Она поворотила его и помчалась
  вверх. Яркая молния сверкнула впереди, сопровождаемая жутким
  ударом грома, так что конь под ней шарахнулся, подскользнулся
  и чуть не упал с крутой тропы вниз, навстречу поднимавшемуся наверх
  пламени. Порыв штормогого ветра бросил ей в лицо горсть первых
  крупных дождевых капель, и затем дождь застучал по листьям,
  зашелестел в ветвях, а холодные капли стали бить ее голое тело,
  принося ему прохладу и возбуждение. Через пять минут она была
  на вершине. Чудесное зрелище открылось ее жаждующему взору.
  Низко нависшая туча закрывала почти три четверти неба, изрыгая
  вниз потоки дождя и молнии. Однако малый край неба был еще
  открыт. Солнце как раз садилось на этом краю, большая половина
  его была видна над горизонтом и его лучи, причудливо преломляемые
  дождевыми струями, дымом и облаками, освещали небеса, лес и скалы
  сказочными цветами. С трех строн лес под Орлиной горой был
  охвачен пламенем, его столбы поднимались к небу, встречаясь с
  дождем,и испуская густые клубы дыма и пара. Далеко за полосой
  огня можно было различить фигурки людей и автомобилей. Наверное,
  они тоже могли видеть Брунгильду. Высокая полуобнаженная фигура
  ее, с развивающимися черными волосами, на огромном вороном
  жеребце, выделялась на вершине скалы рельефным силуэтом, освещаемым
  заходящим солнцем, а молнии сверкали вокруг, создавая ей
  блистающее огненное одеяние.
  
   -- Ну вот и все, -- думала она, -- прощай мое солнце. Ты зайдешь,
  и стремительный прыжок вниз, мой последний полет, перенесет меня за ту
  границу, из-за которой никто не возвращался. Прощайте и Вы, жалкие
  лилипуты, -- и она махнула рукой в сторону людей, беспомощно
  толпившихся внизу.
  
   7.
   Да здравствует мир, Heil der Welt, der Brunnhilde lebt!
   где живет Брунгильда! Prangend strahlt mir Brunnhilde Stern!
   Ярко светит мне ее звезда!
   Р. Вагнер. Зигфрид.
  
   Тем временем ползущий вверх огонь стал подбираться к ее
  площадке. Дым вился вокруг, закрывая от нее все окрестности и людей,
  оставшихся там, в другом мире. Ей становилось трудно дышать. Пора.
  Она приблизилась к краю обрыва. Дна уже не было видно, внизу
  вились лишь клубы дыма, как в пустой темной комнате в ее сегодняшнем
  ночном кошмаре. Неожиданно новый звук привлек ее внимание.
  Оглянувшись она увидела серый военный вертолет, выплывший из-за
  дымовой завесы и повисший над ней, как огромный доисторический
  ящер. Очертания его расплывались в дыму. "Какой-то храбрей решил
  навестить меня напоследок", подумала Брунгильда, "добро, только
  как бы вам не взорваться тут с вашим вертолетом или не задохнуться
  от дыма. А то придется вам составить мне компанию. Но в
  рыбыни к вам я не вернусь."
  
   Вертолет опустился в нескольких метрах о нее, так что ветер от
  пропеллера чуть ни сдул ее сразу в пропасть. В вертолете был только
  один человек. Когда он приглушил мотор и спрыгнул на площадку,
  она узнала Зигфрида.
  
   -- Брунгильда, кажется я успел в последний момент,
  чтобы спасти тебя.
  
   -- Мне не нужно твое спасение, -- ответила она спокойно, -- к вам в
  рабыни я не вернусь. Не подходи ко мне, прощай!
  
   В правой руке она держала пистолет, а в левой у нее был кортик,
  который она готовилась вонзить в бок лошади и прыгнуть вниз.
  
   -- Подожди, Бруни, подожди. Ты не рабыня, ты -- наша королева.
  
   Он подбежал и хотел схватить ее за руку, но она с силой пнула
  его ногой в лицо, так что он отшатнулся в сторону, а кровь струей
  потекла из разбитой губы.
  
   -- Ваша королева! В том смысле, что она принадлежит вам.
  Это я уже слышала час назад от начальника охраны. Не лги. Ты сам
  участвовал в моем низложении. Я помню твой торжествующий
  взгляд. Ты предал меня, ты изменил своей присяге. Вы все здесь
  не люди, а маски. Мне нет места в Вашем мире.
  
   -- Да нет, я не предатель, но я не мог воевать со всеми сразу и
  решил действовать по принципу "разделяй и властвуй". С помощью
  Габриэлы мне удалось свалить Криса, что было самой трудной
  операцией. А уже потом ничего не стоило убедить Совет, что просто
  смешно выбирать королевой Габриэлу, эту завистливую и глупую
  девчонку. Я объяснил, что твое отречение подложное, и теперь все
  ждут твоего возвращения.
  
   Смысл его слов стал медленно доходить до ее сознания, но ей не
  верилось, и она еще спросила:
  
   -- Надолго ли? Ты же знаешь, мне уже скоро 35, а там и
  40 не за горами.
  
   -- Ну, для королевы можно сделать исключение. Мы уже приняли
  соответствующее решение. Так что роль девы - воительницы валькирии,
  которую ты, надо сказать, великолепно сыграла, пока заканчивается
  для тебя. Ты опять станешь мудрой королевой, управляющей
  круглым столом.
  
   Он подошел к ней и, опершись рукой на холку лошади,
  наклонился и поцеловал кровоточащими губами ее забрызганное дождем
  и пеплом колено.
  
   -- Пойдем, ты нужна всем. Вертолет может взорваться в любую
  минуту и мы сгорим здесь.
  
   Чрезвычайное физическое и эмоциональное напряжение этого
  дня и особенно последних часов сменилось вдруг тяжелейшей
  усталостью. Силы стали оставлять Брунгильду. "О чудный мальчик,
  юноша - герой, ты убил-таки своего дракона, -- прошептала она,
  перекинула ногу через седло и почти упала ему в руки. Он донес ее
  до вертолета. Внутри все было черно от сажи и пепла. Несчастный
  жеребец, почувствовав что его оставляют одного в этом огненном
  аду, заржал жалобно и отчаянно. "Ничего, добрый конь,
  выберется!" подумала Брунгильда. Крутя своим пропеллером,
  вертолет стал медленно выбираться из дыма. Они еще успели
  застать последний луч солнца, который осветил их лица и погас.
  
   -- А что с Габриэлой. Я проклинала ее сегодня целый день. А
  теперь мне уже жаль ее. Она доверлась тебе абсолютно, а ты так сурово
  обманул ее.
  
   -- Ну, думается, она этого вполне заслужила, учитывая то, как она
  поступила с тобой, да, кстати уж говоря, и с Крисом. Ведь это она все мечтала
  стать королевой и уговорила Криса пойти на чудовищное предательство,
  обещая ему вечную любовь, а вместо этого выбросила его, как
  выжатый лимон, в мусорное ведро, когда ог сыграл свою роль.
  Поэтому я не могу жалеть ее. Да с ней ничего плохого и не
  случилось. Просто ее выслали из королевского дворца, и она вольна
  заняться, чем хочет. Конечно, она устроила ужасную истерику,
  ругала меня последними словами, когда поняла в чем дело. Мне
  пришлось приказать гвардейцам выбросить ее за дверь. Честно
  говоря, не без злорадства представляю ее сидящей у ступенек дворца
  в своем королевском одеянии (уж как она успела разрядиться,
  скажу тебе!) и поющей, как глупая принцесса в знаменитой сказке
  "Ах, мой милый Августин, Августин, все прошло, прошло, прошло."
  
   -- Но ведь тебя она искренно любила, и потом, мне казалось, ты тоже
  любишь ее.
  
   -- В ее искренних чувствах трудно быть уверенным. Когда она мне
  впервые поведала о своих планах, я ужаснулся. И до самого последнего
  момента я не был до конца уверен, кого она обманывает, меня или Криса.
  Касательно же себя, Бруни, позволь уж сказать теперь вполне откровенно.
  Любил я всю жизнь только тебя, еще когда мальчиком, с обожанием
  и восторгом, смотрел на твои выступления по телевизору. Ты была моей
  мечтой. Как бабочка, летящая на свет, который обожжет ей крылья,
  стремился я приблизиться к тебе. Но уже будучи твоим начальником
  гвардии видел я, что также далек от тебя, как и тогда, много лет назад,
  перед экраном телевизора. Ты была с Крисом. То была, как казалось
  вначале, такая прочная связь, ведь вас буквально все объединяло.
  Имел ли я право пытаться разрывать эту связь. Да и потом, какую
  альтернативу мог предложить тебе я, мальчишка. У настоящего
  Зигфрида за плечами было много подвигов, он был известный герой,
  когда встретил Брунгильду, а что было у меня? Тогда появилась
  Габриэла, этот красивый пустой цветочек, но и со скрытыми шипами,
  как скоро выяснилось. Стараясь освободиться от своих несбыточных
  желаний, пытался я полюбить ее, ведь известно, что лучшее лекарство
  от женщины - это другая жнщина. По-своему я привязался к ней.
  Я попал в ситуацию, про которую было сказано: "одну он любил как
  юноша, а другую он любил как раб."
  
   Он помолчал. Их вертолет плавно скользил над миром, вдали уже виднелись
  башни королевского дворца.
  
   -- Знаешь, отсюда и моя торжествующая улыбка, которую ты заметила,
  когда я арестовывал тебя. Ведь всякий раб мечтает стать господином. И
  потому, хоть мне было безумно жаль тебя, я был одновременно несказанно
  счастлив сознанием того, что теперь ты, моя любимая королева, оказалось
  полностью зависимой от меня, от меня одного, что жизнь и судьба твоя
  висят на волоске, и я, видимо, могу перерезать этот волосок. Но вместо
  этого я сделаю все возможное, чтобы спасти тебя. Прости меня.
  
   -- Да уж придется простить, -- сказала она улыбаясь. -- Главное ты
  убил-таки своего дракона, и уже больше не мальчишка. Только скажу
  тебе, дорогой, -- добавила она с нежной насмешкой в голосе, -- в твоей
  любви ко мне есть что- то патологическое, ведь я тебе, по-моему, почти
  в матери гожусь.
  
   -- Ты преувеличиваешь. Я лишь на шесть лет моложе тебя. И потом, я не
  такой как все.
  
   -- Да уж это точно.
  
   -- А кроме того, вспомни, что валькирия Брунгильда была, небось,
  лет на тысячу старше героя Зигфрида, и это не мешало их любви.
  
   -- Валькирии были вечно молодыми, и не имели возраста, поскольку
  они были богинями, и только до тех пор, пока они ими были. А я не богиня,
  Зиг. Уж теперь ты это знаешь.
  
   -- Да, теперь я знаю, но это ничего не меняет. То есть, конечно, меняет,
  но не в том смысле. -- Он, видимо, запутался в том что хотел сказать
  и посмотрел на не вдруг с детской беспомощной улыбкой. -- Ну, да мы
  приехали.
  
   Они садились прямо на крышу королевского дворца. Множество народа
  уже толпилось вокруг посадочной площадки, махая руками и приветствуя
  возвращающуюся правительницу.
  
   -- Скоро с тебя снимут маску, и я опять смогу увидеть твое прекрасное
  лицо. Когда я гляжу на него, мне кажется, я слышу музыку, в которой так
  много всего, и бьющий барабан, и зовущая труба, и поющая скрипка, все
  сумбурное, выплескивающееся через край, и одновременно гармоничное,
  как океан.
  
   Брунгильда глядела то на толпу внизу, то на Зигфрида. Этот юноша
  явно сумел разбудить и заставить во весь голос зазвучать какие-то скрытые
  глубокие струны ее души, которых едва коснулся в начале их знакомства
  Крис, но так и не дал им по-настоящему разыграться.
  
   Через час она уже танцевала юбилейный королевский танец. Все было почти
  как вчера. Не смотря на страшную усталость, она с огромным
  воодушевлением и подъемом кружилась по сцене. Минутами казалось,
  что весь прошедший день был только тяжелым сном. "Завтра, непременно
  завтра, надо будет начать войну с системой масок и со всем этим
  остальным безобразием", думала она. "Да, также я говорила себе вчера.
  Но прошедший день был не сон. Я ощутила себя наконец
  девой - воительницей. И я клянусь кровью этого мальчишки,
  которого я сегодня убила, что это завтра непременно настанет".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"