Коломийцев Александр Петрович : другие произведения.

Дно

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Александр Коломийцев

  
  
  

ДНО

роман

Глава 1

  -- 1 -
  
   К дыму и удушливому чаду, наполнявшим котельную и ватным облаком закрывавшим перекрытия дырявой крыши, добавились серо-грязные тучи мелкой, как пыль золы, вздымавшейся кверху из топки, как только из нё начали выгребать шлак. Горячий свет, струившийся из раскрытого чрева, обливал трёх чертей. Два из них шуровали тяжёлыми железными клюками, а третий, переминаясь с ноги на ногу, стоял в стороне с эбонитовой коробочкой управления в руках. По покрытым серым налётом физиономиям струился пот, черти смахивали его рукавами, и он, смешавшись с золой, превращал лица в злобно-отупелые маски. Накалившийся металл жалил ладони сквозь рваные рукавицы, и тогда черти вскрикивали человеческими голосами, бросали оземь свои орудия и, тряся руками, громко матерились.
  
   На улице завывал, бесновался ветер, громыхая железными воротами. Несмотря на удушливую атмосферу преисподней, их не открывали, тянули до последнего, когда надо будет вывозить бадью со шлаком. Правая створка неожиданно заскрипела, с натугой приоткрылась и, подхваченная шквальным порывом ветра, распахнулась настежь. Колючий злой вихрь закруговертил золу, запорошил ею сощуренные глаза, набил оскаленные, сипло дышащие рты. Троица, как по команде, повернула головы. От ворот донёсся испуганный женский визг, и в открывшемся проёме показалась высокая и худая, как жердь, старуха, одетая в драное пальто, сшитое когда-то на более полнотелую особу. Появившаяся из черноты ночи, старуха выглядела ведьмой, пожаловавшей в пекло с утренним приветом.
  
   Ввалившиеся щёки, острый нос, неопрятные космы, торчавшие из-под платка, длинная обтрёпанная юбка, прикрывавшая посиневшие от холода ноги, всунутые в стоптанные мужские ботинки с оборванными шнурками и ничем более не защищённые, волосы и кожа нездорового землистого цвета, казались до того ветхими, что сделай старуха резкое движение, они посыпятся с неё клочьями, обнажая сухие ломкие кости, превращали её в злобную карикатуру на женское естество.
  
   Несмотря на плачевный вид, старуха пребывала в весёлом расположении духа. Увидев, что на неё обратили внимание, она выпростала из рукавов пальто озябшие кисти рук, со скрюченными от холода пальцами, и расцвела радостной улыбкой, будто находившиеся перед ней черти, в самом деле приходились дорогими родственниками. Взмахнув рукой, словно полуобнажённая эстрадная дива, в лучах прожекторов выскочившая на подмостки к ревущим от нетерпения поклонникам, она бодро воскликнула:
  
   - Здравствуйте, мальчики, давно не видались! Как живёте? - нерешительно остановившись рядом с застывшей троицей, она робко протянула дрожащие руки над пышущей жаром бадьёй. - Ох, хоть погреюсь.
  --
  -- Иди, бабка, не мешай. Надоела, - ответил худой и остроносый.
  
   - Здорово, бабуля! Чего не спится? - спросил, сплёвывая чёрную слюну бугаеподобный, с расхристанной грудью.
  
   Третий, усатый, стоявший в стороне, сердито промолчал.
  
   - Курить охота, мальчики, - заискивающе улыбаясь, старуха приниженно заглядывала в лица кочегарам.
  
   - Ну, иди, иди, пособирай бычки, - недовольно проскрипел худой. - Не мешай только.
  
   Старуха мелко и часто закивала головой и, поднявшись на высокую приступку, вошла в бытовку. На правом топчане, закутав голову в пыльные лохмотья и раскидав по лежаку ноги, обутые в испачканные углём сапоги, спал человек. Старуха боязливо съёжилась и, стараясь не шуметь, сделала несколько неуверенных шагов по грязному, заплёванному полу. Окурки валялись везде, но рядом с дверью лежали кучей. Старуха радостно взвизгнула и присела на корточки. Когда ей попадался окурок подлиннее, она довольно хихикала и приговаривала:
  
   - Добрый человек курил. Сам покурил и мне оставил.
  
   Но такие окурки встречались редко, в основном попадались маленькие, только пальцами ухватить.
  
   - Каво? Каво надо? - человек, почивавший на топчане, вскочил, как ужаленный, и вперил в старуху мечущийся взгляд из-под заплывших век. - А-а, это ты, старая! - прохрипел и рухнул назад.
  
   - Спи, касатик, отдыхай. Умаялся, сердешный, - проворковала утренняя визитёрша, не прекращая своего занятия.
  
  

- 2 -

  
  
   Без пятнадцати восемь, как по расписанию, в котельной появился повелитель кочегаров. Скинув рукавицу, он стряхнул изморозь с меха шапки, и обтёр ладонью заиндевевшие усы и бороду. Едва поздоровавшись, коротко сжимая протягиваемые ладони, он, хрустя рассыпанным по полу углём, сходил в насосную. Вернулся оттуда скорым шагом с явными признаками ярости на бородатом лице.
  
   - В чём дело, мужики? Тридцати пяти градусов нет. Это что такое, что случилось? - он переводил сердитые глаза с одного на другого, с подозрением вглядываясь в хмурые лица. - В чём дело, Боря? - взгляд его остановился на худощавом. - Три котла топите...
  
   - Да ты, Константин Иванович, подожди минуту. Дай хоть слово сказать, - разозлился в свою очередь худощавый. - Света больше полсмены не было, хоть четыре котла топи.
  
   - Ну-у, - прогудел толстяк, - два раза отключали.
  
   - Ты бадью вывози, кого стоишь, дожидаешься? - окликнул Борис третьего, застывшего с кнопками управления в руках и готовящегося в свою очередь вступить в перебранку с мастером. - В первый раз отключили в пол двенадцатого, около часа дали. Всё запустили, котлы раскочегарили, опять отключили. В шесть только включили, - он привирал, но не на много, всего на час. - На улице, что, метёт здорово? - он кивнул на шапку с опущенными наушниками на голове Константина.
  
   - Да прилично задувает, - ответил тот, - вас кто меняет, Тарасов?
  
   - Тарасов, Марусенков и этот, молодой, как его? Генка.
  
   - Передай, чтоб кочегарили вовсю, - сказал Константин, несколько смягчившись.
  
   - Да уж они натопят, - с показной иронией ответил Борис и скривил в ухмылке тонкие губы.
  
   - В кандейке опять кто ночует? - голос Константина вновь стал сердитым. - Сколько раз говорил, чтоб выгоняли.
   - Ну, кто там, Балабан. Я его куда дену? Выгоняй, ты мастер.
  
   К Константину окончательно вернулась злость и тоном, которым только что выговаривал за температуру, пообещал:
  
  
  
   - Я вот грожусь, грожусь да начну с вас по десять процентов премии снимать за каждого ночлежника, тогда перестанете стесняться, - он круто повернулся и с угрожающим видом вошёл в бытовку. Лежавшего на топчане и продолжавшего безмятежно спать пришельца, он грубо схватил за колено и рванул на себя. Разбуженный столь бесцеремонным образом, тот вскинулся, готовый дать отпор, но, увидев перед собой начальство, сник в смиреной позе.
  
   - Коля, я тебе говорил, или устраивайся на работу, или чтоб духу твоего здесь больше не было. Нашёл гостиницу! - приветствовал его пробуждение Константин.
  
   - Костя, ну ты чего такой? - с укором в серых глазах посмотрел на него Коля. - Выйду я на работу, выйду, сказал же. Дай отойду маленько. Ну, - он посмотрел просительно на Константина. - Не могу я сейчас - корёжит всего. Не понимаешь, что ли, мужик же ты. Слово даю, через неделю буду работать. Не могу я сейчас, - Коля потряс головой и передёрнул плечами. - Дай закурить. Сейчас покурю, и пойду с глаз. Чё я, не понимаю?
  
   Константин сунул руку за пазуху и вытащил пачку сигарет. Закурил сам и угостил Балабана.
  
   - Вот в последний раз, Коля. Через неделю ментов вызывать буду, чтоб забрали.
  
   - Нет-нет! - Балабан протестующе поднял руки и засмеялся. - Чего хочешь делай, а ментов не надо, ну их на хрен.
  
  
   Тарасов пришёл без десяти девять, Новосёлов стоял у крайнего, четвёртого котла и, согнувшись, заглядывал в топку. "Сейчас что-нибудь скажет", - с неприязнью подумал Тарасов и, поздоровавшись, хотел пройти мимо, но Борис задержал его.
  
   - Глянь, - показал рукой в топку, Тарасов перевёл взгляд с неумытого лица Новосёлова, посмотрел на горящий уголь - ничего интересного там не было.
  
   - Ну и что? - заранее готовясь к какой-нибудь каверзе и поэтому, приняв полунасмешливый тон, спросил у своего сварливого сменщика.
  
   - Ты вдоль стенок глянь. Видишь, как мы выгребаем, - и Новосёлов с серьёзным видом пустился в пространные объяснения об отрицательном влиянии оставленной у труб золы на их обогрев.
  
   - Ну, уж ты тоже скажешь. Всё мы выгребли, это из-за труб опять, наверное, насыпалось. Делов-то! Посмотрел бы, что нам та смена сдаёт!
  
   - А ты заставляй дочищать. Смену не принимай, - не уставал поучать его Новосёлов.
  
   - Не принимай! - передразнил Тарасов. - Да у них хоть принимай, хоть не принимай, если они на ногах не стоят. Ты чего не умытый ещё? - свернул он с неприятной темы.
  
   - Я сейчас баньку затоплю, - Новосёлов излил скопившуюся желчь и, сменив настроение, довольно потёр руки. - Вчера вечерком всего наготовил, сегодня осталось только спичку поднести.
  
   Марусенков пришёл раньше, как обычно, и о чём-то толковал с Мамедом.
  
   - То газетку ей дай цигарку завернуть, - говорил Мамед, огрузнув на лавке и выпуская вверх дым.
  
   - Да надоела эта бабка, - поддакнул сзади Тарасова Новосёлов, - вот как привяжется, курить ей край охота.
  
   - Чем она вас допекла, бабка эта? Ходит и пусть себе ходит, окурков, что ли, жалко? - засмеялся Тарасов. - Мне так она нисколько не мешает, - он протянул поочерёдно руку Мамеду и трудившемуся над изготовлением самокрутки и неизвестно кому кивавшему головой Марусенкову.
  
   Из душевой доносился плеск воды вперемежку с взвизгиванием и матерками. Тарасов достал из раскачивавшегося железного шкафчика задубевшую робу, пропахшую потом рубашку с почерневшим воротником и манжетами. Скинув чистое, поёживаясь и вздрагивая всем телом от прикосновений волглой ткани, принялся натягивать на себя рабочее. Шум в душевой стих, и оттуда вышел озябший Бульдозер. При виде покрытого грязными потёками мощного тела, по которому волнами пробегала дрожь, сотрясая основательный слой подкожного жира, Тарасову стало смешно, и он спросил:
  
   - Ты чего там пищал?
  
   - В-вад-да х-хал-лод-д-дная, - ответил, постукивая зубами, Бульдозер, - и мыться не стал, м-мор-рду кое-как с-спол-л-лосс-нул.
  
   - Вот вы натопили! - посмеиваясь, сказал Тарасов. Новые сапоги были с низковатым подъёмом и, заталкивая в них ноги в шерстяных носках, он затопал по мокрому полу.
  
   Бульдозер, пачкая полотенце, растирался до красноты, пробурчал обиженно:
  
   - Света полсмены не было. Вам Константин велел кочегарить до упора.
  
   По пути к котлам Тарасов заглянул в насосную. Тонкая чёрная стрелка манометра конвульсивно трепыхалась посередине между двойкой и тройкой, торопливо позванивая сцеплением, работал подкачивающий насос. Он присел над обраткой и, вынув из гнезда, и не удовлетворившись мутным освещением запылённой лампочки, повернул его к падавшему из окна свету. Верх красного столбика упирался во второе деление над тридцатью. Тарасов присвистнул. Не мудрено, что Бульдозер дрожал, как мокрый цуцик. Какой-то деятель из доморощенных знатоков человеческих душ, изобретя дополнительный стимул кочегарам, велел врезать горячую воду в душевую в обратную магистраль, после подпитки.
  
   Марусенков уже подкидывал в третий котёл, в четвёртом из-под дверок вырывалось рыжее пламя с клубами чёрного дыма. Тарасов открыл топку первого и взялся за стоявшую у стены лопату. Набросав угля, он выпрямился, опираясь о черенок, и смахнул со лба пот.
  
   - Давай уголь к котлам возить? - предложил подошедший вразвалку Марусенков.
  
   - Покурим. Чего зря перекидывать. Трактор есть, натолкает, тогда навозим и к первому, и к четвёртому сразу.
  
   - Давай покурим, - согласился Марусенков и придирчиво оглядел пространство перед котлами с подъеденными кучами угля. - Пока хватит.
  
   Они зашли в бытовку, и Марусенков взял с окна недокуренную самокрутку, но Тарасов протянул сигарету.
  
   - На, держи, - презентуемые сигареты способствовали сближению, и он на них не скупился. - Чего это у них температура такая низкая? Вроде трезвые все. Бульдозер про свет что-то толковал, да я не расспросил.
  
   - Отключение два раза было, - объяснил Марусенков, он затянулся несколько раз и добавил: - Новосёлов и не пьёт второй год. Мамед с Бульдозером закладывают, особенно Мамед. А Новосёлов нет, этот завязал. Пока пил, вроде нормальный мужик был, а бросил, злой стал, кого-то строит из себя. Тьфу! - Марусенков даже сплюнул от одного воспоминания о трезвом Новосёлове. - Погоди, ещё узнаешь.
  
   - Да уж какой-то он чересчур привередливый, - согласился Тарасов. - Опять учил котлы чистить.
  
   - Подь он!
  
   Тарасов, закрученный ветрами перестройки, приехал из города и жил в райселе третий год. Люди, окружавшие его, принадлежали совершенно иному кругу, и сходился он с ними тяжело и трудно. Словоохотливый Марусенков выполнял на добровольных началах роль живого справочника "Кто есть кто?". Но, как Тарасов отмечал про себя, скрывая иронию, персонажи райсельской комедии воспринимались Марусенковым несколько однобоко.
  
   Снаружи послышался лязг открываемых дверок и скрежет лопаты об уголь. Марусенков взглянул на дверь.
  
   - Генка пришёл. Подбрасывает.
  
   Генка Казанцев был самым молодым в их смене. Ему ещё не исполнилось и тридцати. Пять лет он водил совхозный самосвал, но, несмотря на все выгоды, которая даёт машина в сельской жизни, оставил полтора года назад свой самосвал, предпочтя живые деньги на калыме призрачной совхозной зарплате. Но жизнь менялась с каждым днём. То, что вчера сулило выгоду, сегодня оборачивалось прорухой. Этим летом все стройки, как обрезало. Строили те, кто ворочал такими деньгами, которые Генке и не снились, но работу у них перехватывали армяне и прочие лица кавказской национальности. Генка пробовал сойтись с ними, но они брали только своих. Он уже подумывал вернуться на старое место, но совхозная шоферня сама сидела без дела и, потолкавшись в гараже, Генка ушёл восвояси, к начальству даже заходить не стал. Так он и перебивался всё лето случайными заработками, хватая на лету то, что оставалось от солидных строителей, то тротуар подремонтировать, то фундамент долить в неудобном месте, то доштукатурить. Осенью ушёл в котельную, прошлую зиму кочегарил два месяца и дело было знакомое. Пока сезон не кончился, продолжал подрабатывать то тут, то там, благо сила была не меряна и позволяла ворочать с утра до ночи. Да и выглядел он парнем, ничего себе. Тарасов с Марусенковым, глядя на его виноватую улыбку, отпускали со смены, но зато он и вкалывал за двоих.
  
   К десяти пришёл погрузчик и натолкал угля под самые дверки третьего котла. Они начали грузить бадью, но втроём только мешали друг другу, и Тарасов ушёл подбрасывать. Поначалу, когда он только сделался кочегаром, эта несложная операция никак не давалась ему. Уголь с лопаты падал кучками или, ударившись о дверную рамку, падал тут же, возле дверки, и его приходилось потом разравнивать тяпкой. Постепенно движения у него стали выверенными, и уголь с лопаты летел веером по всей топке. Тарасову даже нравилось смотреть, как малиновый жар постепенно прятался под чёрным покрывалом. Над форсунками сквозь него прорывались струйки дыма и пламени. Вначале они бывали робкими и тонкими, на глазах набирали силу и рвались вверх, освещая адское чрево. Задняя стенка, не закрытая трубами, представлялась стеной гибнущей в пламени крепости, а трубы, установленные по бокам, выглядели сатанинским органом, исполнявшим мессы по заказам грешников.
  
   Чтобы не сидеть без дела, Тарасов кидал уголь с запасом, сбивая пламя. Котёл рассердился и жахнул в лицо тугим зарядом раскалённого дыма и искр. Он прикрыл вертушку дутья, но дым всё равно не помещался в дымоход и устремился через дверки в котельную.
  
   - Крематорий, - сказал Марусенков, пробираясь боком мимо бадьи по свеженатолканной куче угля к первому котлу. - Куда ты столько кидаешь?
  
   - Ничего, реже подбрасывать будем, а то бегай каждые десять минут.
  
   Управившись возле котлов, все трое сошлись в бытовке на перекур. Генка, не присаживаясь, переминался с ноги на ногу, смущённо поглядывая на выжидающе смотревших на него товарищей.
  
   - Я схожу, - сказал он полувопросительно, обращаясь сразу к обоим. - К двум вернусь.
  
   - Ну, иди, иди, - разрешил Тарасов. Генка ему нравился своей незлобивостью и добродушием.
  
   - Да мне чё, иди, если надо, - Марусенков пожал безразлично плечами. - Ты где калымишь-то? Морозы уже трещат.
  
   - Да магазин крашу, - Генка махнул куда-то в сторону рукой, с зажатой между пальцами сигаретой, и сказал, оправдываясь: - Всё, последний калым. Сегодня бы панели докрасить, а завтра целый день свободен, полы бы заделал.
  
  
  
   - Заколебали сегодня, жители эти, не успел на работу придти, телефон аж подпрыгивает, - говорил Леонид Дмитриевич Гаврышев, главный инженер комхоза, Константину Ивановичу, когда они, срезая угол по хрусткому ломкому ледку, сковавшим широкую лужу, свернули в переулок, ведущий к водонапорной башне. - Что у тебя стряслось? Не топили ночью?
  
   - Свет же отключали, полночи не топили, а трассы завоздушены, пока прокачает...
  
   По мостовой ехал неопрятный легковой УАЗик, покрытый брызгами и потёками примёрзшей грязи и, замолчав, они отошли на обочину.
  
   В здании водонапорной башни было тепло и людно. Пятеро человек, сидевших и толкавшихся в тесной комнатушке, создавали сутолоку.
  
   - Здорово, мужики! - зычно произнёс Леонид Дмитриевич, распахнув дверь и впуская в помещение поток свежего воздуха, колыхнувшего пласты сизого дыма.
  
   Ему ответили вразнобой и замолчали, ожидая указаний.
  
   - Что, обогрелись? Давайте, ноги в руки, и марш по многоэтажкам, - голос главного инженера звучал уверенно и слегка насмешливо.
  
   - Кого делать-то, Дмитрич? Подмотки и той нету! - ответил пожилой с самокруткой во рту. - Ходим, ключами брякаем, и вся работа, - он поёрзал на лишённом спинки и почерневшем от длительного употребления стуле и опустил глаза.
  
   - А у меня так и ключей нету, - поддакнул молодой в коричневой болоньевой куртке с прорехой на рукаве и шапочке с несерьёзным помпончиком.
  
   - Ладно, ладно, знаю я всё, и про обмотку, и про ключи, сейчас наговорите мне две бочки арестантов. Давайте, вначале воздух спускайте, и потом по подвалам...
  
   - Конечно, по подвалам! - перебил молодой с помпончиком, - там воды по колено, а у меня сапог нету, - и, выставляя на всеобщее обозрение, он поднял ногу, обутую в лопнувший по шву ботинок. - В этих, что ли, по воде шлёпать?
  
   - Ну, у тебя уж что, сапог дома нету?
  
   - А вот нету! - с вызовом отвечал молодой. - Зарплату не платите, спецодежду не выдаёте. За бесплатно по грязи лазить, тоже, нашли дурачков.
  
   - Ну, знаешь, не нравится работа, - ищи другую, - возмутился Леонид Дмитриевич, - я тоже не получаю, а работаю, не ною.
  
   В благодушный вначале тон вплелись командные нотки, и, окаменев лицом, он выпроводил сантехников на улицу, распределив по многоэтажкам. Дверь в противоположной стене комнаты открылась, и через неё вошёл невысокий, с несколько оплывшей фигурой мужичок в промасленной телогрейке, вытиравший ветошью руки.
  
   - Что, Дмитрич, всех разогнал? Так они тебя и послушались, отседа ушли, где-нибудь на чердаке соберутся. За ними с палкой ходить надо. Какая работа, зарплату который месяц не получаем, - проговорил он писклявым голосом.
  
   - Ладно, - отмахнулся Леонид Дмитриевич. - Проверил дизель, Григорьич?
  
   - Проверил, проверил. В порядке он, заправлен, масло в норме, вода залита, сейчас заведу, всё до конца проверю, как договаривались.
  
   - Так ты не передумал? Может, возьмёшься всё-таки?
   - Я же сказал, - гладко выбритое, блинообразное лицо Григорьича сморщилось в елейной улыбке не вязавшейся со смыслом разговора, но дополнявшей тон его голоса и взгляды, которые он бросал на главного инженера. - Сто пятьдесят будете платить - берусь, а на меньшее я не согласный. Сам подумай, охота мне по ночам за спасибо к этому дизелю шарашиться?
  
   - Да я не против и на сто пятьдесят, Стебельцов не соглашается.
  
   - Знаю я, Дмитрич, знаю, - Григорьич доверительно похлопал главного инженера по плечу. - Мы ж с тобой друзья. Уговаривай начальника, пусть платит, а нет - так сам пускай бегает. За сотню не найдёт он никого. Сто пятьдесят и то мало. А без дизеля никак не обойтись, сейчас морозы начнутся и отключают каждый день. Сегодня переполох был, а дальше, что будет? Ну, а ты что стоишь, как сиротинушка? - спросил он у Константина, подпиравшего стенку.
  
   - Стаканы давай, разболтался старый, никакого порядка нет, - ответил Константин, извлекая из внутреннего кармана куртки бутылку.
  
   Григорьич хихикнул и, присев, достал из шкафчика два мутных граненых стакана.
  
   - А себе? - спросил Леонид Дмитриевич.
  
   - Так я же закодировался, - пропищал Григорьич, - мне теперь без надобности.
  
   - Нам больше достанется! - хмыкнул Константин, срывая зубами белую крышечку.
  
  
  
   Не успели докурить сигареты, как снаружи послышался шорох осыпающегося под чьими-то ногами угля, и в бытовку вошли мастер и главный инженер. Кряжистый, с рубленным, красновато-свёкольного оттенка лицом (краснорожий - подумал про себя Тарасов), инженер остановился посреди бытовки и заговорил тем уверенным и одновременно снисходительно-покровительственным тоном, с которым обращаются к простому люду особого рода начальники, непоколебимо уверенные в своём знании и понимании работяги, и нюхом чуящие все его тайные помыслы.
  
   - Здорово, мужики, почему сидим?
  
   - Да как сидим, - ответил внутренне напрягшийся Тарасов, всё ещё не свыкшийся с подобными окриками в свой адрес. - Угля в топки накидали, зашли перекурить, - и он демонстративно выбросил окурок.
  
  
   - Что-то больно долго курите, мы с Константин Ивановичем двадцать минут по котельной ходим и никого не встретили.
  
   - Ну, не знаю. Я сигарету десяти минут не курю, сейчас только выбросил. Где вы могли двадцать минут ходить и никого не встретить, непонятно. Может, вы за котлами путешествовали, так мы с этой стороны, где топки, были, - он укорял себя за взятый тон, который не принесёт ничего доброго, но слова сами слетали с его кривившихся в вызывающей усмешке губ. Он не опускал глаз перед засопевшим инженером, и боковым зрением наблюдал, как медленно закипает Константин.
  
   - А почему вас двое, где третий?
  
   - Сейчас придёт, домой сбегает. Он у нас отпросился.
  
   - Как это он у вас отпросился? Сколько раз говорить, пришёл на смену, значит, работай и нечего по деревне шастать, - возмущённо воскликнул Константин. - Вот влеплю прогул, он у меня докалымится. Самая разгильдяйская смена у вас!
  
   - Дело ваше, - продолжал свою мысль Леонид Дмитриевич, - отпустили, так и работайте за него. В топки надо кидать, кидать и кидать. На улице мороз, на обратке тридцать пять градусов, а вы посиживаете, - лицо инженера наливалось тёмной кровью, учащённое дыхание долетало до распекаемого кочегара и Тарасов подумал: "Однако на вчерашнее сегодня уже свежачка залил, и порядок решил навести".
  
   - Такую температуру, как вы держите, можно вдвоём на двух котлах лёжа на боку держать, а вас трое. Если один лишний, можно и сократить кого-нибудь, - Константин не отставал от Гаврышева и вносил свою лепту в поднятие духа кочегаров.
  
   - Сокращай, тебе кто не велит? - в тон ответил Тарасов. - Ты же знаешь, что ночью электроэнергию отключали. Как мы температуру сразу подымем? И, вообще, вы, что не видите, насос на подкачке без остановки молотит. Мы же холодную воду греем. Наверное, надо утечку устранить. Или как?
  
   - Топить надо как следует, вот как. Каждому становиться против котла и кидать, и кидать, и кидать, - прервал его Леонид Дмитриевич.
  
   - Ну, ясно теперь. Так мы и будем делать, - ответил заносчивый кочегар, всовывая руки в задубевшие верхонки.
  
   За спиной главного инженера встал Марусенков, и тоже решил высказать своё мнение.
  
   - Уголь-то, Дмитрич, чёрный, а не бурый, ему время прогореть надо давать.
  
   Марусенков говорил, не споря, вполне мирным тоном, вслед за напарником надевая рукавицы и готовясь идти к топкам. Но от его реплики терпение у Леонида Дмитриевича кончилось. Не меньше, чем Тарасова возмущал образ действия начальства, его выводило из себя поведение кочегаров. Разрубая энергичной рукой воздух, он отчеканил, как припечатал:
  
   - Мужики! Всё, хватит! Хватит мне лапшу на уши вешать! Хватит! Начали, одному подкачка мешает, другому уголь не такой. Я таких песен уже наслушался. Становитесь у топок и кидайте, и кидайте. Я сам кочегарил, знаю. Не нравится такая работа, никто не держит. На улице очередь стоит, только свистни. Всё. Идите работайте.
  
   С лязгом и скрежетом Тарасов отшвыривал лопатой дверки топок и свирепо швырял и швырял уголь, пока его толстый слой полностью не заваливал пламя и только голубоватые сполохи испуганно метались по чёрно-дымной поверхности.
  
   - Чего ты на дурака внимание обращаешь? - успокоил его ничем не прошибаемый Марусенков. - Знаю я его. Как сельхозкорягу заушно кончил, так в начальство и вылез. Всё прошёл, и всё при портфеле. То в Сельхозтехнике, то в совхозе, то в комхозе... Как же, заставишь его лопатой работать, - Марусенков хихикнул. - Идём посидим, покурим.
  
   - Погоди, - нервозно поморщился Тарасов.
  
   Возмущённая душа требовала действия. Тупое перекидывание угля её не удовлетворяло. По проходу за первым котлом он вышел из котельной. Дымососы окутались плотными облаками гари, тридцатиметровая труба, исторгая из себя на полнеба жирные клубы дыма, неслась навстречу облакам. Новосёлов хоть и занудливый мужик, а поучиться у него есть чему. Обойдя бетонный постамент, Тарасов прошёл вдоль квадратной трубы дымохода. Припоминая наставления сварливого сменщика, нашёл кусок алюминиевой проволоки. Остановившись возле рукояти заслонки и опустив её, закрепил в среднем положении. Тоже самое проделал со второй. Начальнички тоже! Ходят, как надсмотрщики, неужели нельзя вникнуть, посоветовать чего-нибудь? Довольный собой, он вернулся в кочегарку и пулей вылетел назад. Всё помещение заволокло густым дымом и ему пришлось поневоле открывать только что прикрытые дымоходы.
  
   - Ты кого химичишь? - встретил его вопросом выглядывавший из насосной дядь Саша.
  
   - Дымоходы прикрывал, всё же в белый свет летит.
  
   - Да они, дымоходы, копотью заросли, еле тянут, кого ты прикрываешь? Новосёлова наслушался? - дядь Саша вернулся в насосную и склонился над резервным насосом, продолжая набивать грундбуксу сальниковую набивку.
  
   Тарасов зашёл вслед за ним. Подкачивающий насос по-прежнему работал, нагнетая в систему холодную воду. Он зло сплюнул.
  
   - Так, конечно, не натопить. В этой шарашкиной конторе за теплотрассами кто-нибудь смотрит?
  
   - Ты чего забегал? - с ехидцей спросил дядь Саша. - Начальство хвоста накрутило? Правильно, нечего по топчанам валяться, работать надо. Твоё дело лопатой наяривать, а за теплотрассами и без тебя есть, кому смотреть. Понял, милок? - дядь Саша поднял от насоса голову и подмигнул.
  
   Тарасов ничего не ответил и пошёл в бытовку. Кто-то кого-то не понимал. То ли он острого на язык ветерана, то ли ветеран принимал его за обыкновенного сачка.
  
   Нервными движениями он вытряхнул из литровой банки на угольную кучу, заполнявшую её едва не на половину старую заварку. Сходил с чайником за свежей водой, залил в банку, и, сунув в неё самодельный кипятильник, сел на топчан. Марусенков мусолил самокрутку и исподтишка наблюдал за его угловато-резкими движениями. Тарасов глубоко вздохнул и швырнул в изголовье лыжную шапочку, в которой ходил на работу.
  
   - Не пойму я начальство наше. На аварийный дизель не могут человека найти, трасса течёт, а они знай, кочегаров шуруют. Царское ли это дело, - хмыкнул он, укладываясь на твёрдые доски, - кочегаров гонять - мастер есть. А у главного инженера другие заботы. Сейчас морозы-то, утром всего десять на градуснике было, к обеду вообще до нуля подымится, и то натопить не можем. Трасса дырявая, а они знай кочегаров понужают. Собирай теплотехников, сантехников, и иди ищи утечку. Великое дело сделал - кочегарам хвоста накрутил.
  
   - Это ж проще, - поддакнул Марусенков. - То по подвалам, по темноте да по грязи лазить. Да он датый уже, не понял разве? Брось ты о нём переживать. Поорал, поорал, душу успокоил и ушёл. - Марусенков закончил сооружать цигарку и, наполняя бытовку едким дымом самосада, принялся ругать всё подряд - начальство, собственную жену, незадавшуюся жизнь.
  
   Из его многочисленных отступлений в дебри памяти, Тарасов никак не мог понять, кто же виноват в том, что жизнь Василия пошла наперекосяк. То ли жадоба-жена, увешавшая коврами всю квартиру и которая всё не могла насытиться и требовала денег всё больше, и больше, и бедолаге Васе приходилось горбатиться с утра до ночи. А вот отвести душу, посидеть по-человечески с мужиками, ни-ни, даже и не заикайся. На какие только ухищрения ему не приходилось пускаться, зато уж и отводил он душеньку, когда это удавалось. То ли вина в этом лежала на змеюках-начальниках, гонявших его всю жизнь с места на место.
  
   Вода в банке забурлила, выплёскиваясь через край. Двумя пальцами, не дыша, Тарасов выдернул вилку из разбитой розетки и подвесил кипятильник на гвоздик. Сыпанув на ладонь заварки из кофейной банки, он, прищурившись, примерился и добавил ещё. Опрокинув горсть в кипяток, закрыл банку обрывком газеты и надел рукавицы.
  
   - Пока заварится, сходить подкинуть, - пробормотал в пространство, но был остановлен напарником.
  
   - Отдыхай, Юра, я подкину.
  
   - Ну, давай, - Тарасов остановился и, в ожидании чая, прилёг на топчан, свесив на пол ноги.
  
   Марусенков вернулся через четверть часа со злорадным выражением на лице.
  
   - Всё, зашлаковалось! Пламени толком нету. Чёрный уголь не бурый, ему прогореть надо давать, так разве докажешь. Кидайте, кидайте, - передразнил он главного инженера. - Накидали! - и безнадёжно махнул рукой.
  
   - Температуру не глядел?
   - Чуть больше тридцати восьми. Больше и не подымится. Подкачка вовсю молотит. Я сегодня и не видал ещё, чтобы помпа отключалась.
  
   Долго молчать Василий не умел.
  
   - Я тут всё обошёл, - рассказывал он. - В Сельхозтехнике механиком работал. Я же технарь кончил, - сообщил он, ожидая расспросов, но Тарасов промолчал и Марусенков продолжал рассказывать, как не поладил в Сельхозтехнике с начальством и ушёл слесарить в совхоз. - А летом на стройках калымил. Сейчас со стройками глухо. Денег ни у кого нет, у частников бывает, заведутся, да и то редко. А я ведь, что угодно заштукатурить могу, - объяснял он с хвастливыми нотками в голосе, - и цементом, и глиной. А что выпито на этих стройках было-о! - закончил он на мажорной ноте.
  
   "Поэтому и обошёл всё, что выпито столько было", - подумал про себя Тарасов.
  
   Чай заварился крепкий, но не настолько густой, как у ветерана коммунальной службы. Он уже пробовал дядь Сашиного "тоника" и от стограммовой дозы у него свернулся язык в трубочку.
  
   Вернулся Генка, весь в облаке нитроэмали, и, поддёрнув куцую курточку, сел с сигаретой рядом.
  
   - Гена, ты не очумеешь? - спросил он, подымаясь. - От тебя же прёт отравой, а ты ещё куришь.
  
   - Ох, не говори, надышался, аж круги перед глазами, ничего, сейчас покурю, пройдёт.
  
   Они отпустили Марусенкова на обед и взялись за лопаты. Только закрылись ворота за Марусенковым, как опять раздался скрип, и появился Ванюшин с Барышевым. Ванюшин кутался в потёртую дублёнку, надетую прямо на майку, будто на пять минут из избы выскочил. Сунув мимоходом руку, устремился в бытовку, спросив скороговоркой:
  
   - Есть кто, или никого нет?
  
   Тарасов ответил, не скрывая иронии, это была именно та смена, про которую он говорил Новосёлову:
  
   - Если нас с Генкой за людей не считаешь, то никого, - он пожал безвольную руку Барышева и дал ему закурить.
  
   Благодарный Барышев начал объяснять, что не стоит так упираться, как они упираются, но Ванюшин уже тянул его за рукав вон из котельной.
  
   Пока Тарасов управлялся с четвёртым, дорвавшийся до лопаты Генка, досыта накормил огнедышащие пасти первого и третьего, и, подойдя к товарищу, сказал: "Уф-ф!" Помещение котельной наполнилось чадом, и внутренность её скрылась в удушливой мгле, только лампочки светились красными маячками. Они переглянулись и, не сговариваясь, вышли на свежий воздух. Отойдя на десяток метров, Тарасов оглянулся. Из ворот, из-под крыши, из щелей, которых он раньше не замечал, валил дым, словно котельная сама запылала. Ему казалось, что и у него из ушей и носа валят клубы дыма. Он вздохнул полной грудью, но чистый воздух прошёлся абразивной струёй по лёгким и из груди вырвался надсадный кашель.
  
   - Вот это мы накочегарили, - сказал он довольно усмехающемуся напарнику.
  
   Они дождались, когда в котельной посветлеет и, продрогнув на холодном ветру, вошли в тепло. Во втором часу, чтобы не идти по улицам страшилищем, Тарасов, обрызгавшись упругой струёй, умылся из спускного вентиля горячей водой и тоже отправился на обед.
  
  

- 3 -

  
  
   Чистить начали в половине четвёртого. Генка, словно богатырь-копьеносец, вооружился увесистым "шилом" и сунул его в топку, отрывая шлак. Веса его не хватало и раскалившееся "шило" только гнулось. Тарасов навалился рядом, и спёкшийся шлак приподнялся огнедышащим айсбергом.
  
   - Вот это да-а! - восхитился юный богатырь.
  
   Пока они раздалбливали испечённый за полсмены пирог и тяпками подтягивали отломленные ломти к дверкам, Марусенков, ругая нехорошими словами тельфер, поминутно спотыкавшийся на переболевшей энцефалитом балке, подвёл бадью. Рискуя получить зубодробительный удар обратным концом тяпки, стоял сзади и заглядывал через плечо в топки.
  
   Раскалённые куски шлака, как тающее масло, оплывали на глазах, жар наждаком гладил лица, казалось, даже сами глаза накалились и обжигают глазницы.
  
   Пока чистили котлы, в бытовке собралось общество.
  
   Вернулся на ночлег напутешествовавшийся по деревне Балабан, пришли искавшие человека Ванюшин с Барышевым, нашедшие его в лице Мамеда, последним притопал, переставляя ноги, как ходули, Кудлатый. Как началась свара, Тарасов и не заметил, скорей всего не сразу, а так - слово за слово и пошло, поехало. Вначале он не обращал на них внимания, пьют себе мужики, и пусть пьют.
  
   Балабан с пафосом шекспировского героя разводил руками и восклицал: "Да разве ж они нас понимают?! Это ж быки!" Кудлатый пытался вставить и своё слово, но у него получалось только неразборчивое мычание. Мамед объяснялся в любви к товарищам и обещал всем прочим свернуть головы. Верховодил застольем Толька Ванюшин, тридцатилетний блондин с бледным нездоровым лицом. Молчал лишь Витька Барышев, он сидел на краю лавки, привалившись плечом к стене, и всё норовил устроить голову на скрещённых на столе руках. Тарасов, подкинув в котлы, заходил в бытовку, садился на противоположный топчан и, склонив голову, рассматривал пол. Поначалу, когда разговор заходил о котельной, они разговаривали с ним как со своим. Балабан с Мамедом стрельнули у него по сигарете, но вот уже Ванюшин, вытаращив белёсые глаза, скачет по комнате и кричит, что таких фраеров, как Тарасов, надо в топке сжигать.
  
   - Чё скалишься, чё скалишься? Сказал, в топку засуну, сейчас засуну.
  
   - Попробуй, засунь, - ответил Тарасов, растягивая слова, чтобы скрыть ярость, охватывавшую его и от которой он начинал заикаться, и поэтому принимаемой некоторыми за испуг.
  
  
   - Ты так не говори! Так нельзя говорить! - кричал пылающий от любви к друзьям Мамед, когда Тарасов не выдержал и послал Ванюшина куда подальше.
  
   - А ему, почему можно так говорить? - гнев оставил Тарасова и он заговорил с полупрезрительным спокойствием, пытаясь поставить Мамеда в тупик логикой, в тоже время понимая, что в данных обстоятельствах она ни к месту. - Ему, почему можно меня оскорблять?
  
   Мамед твердил одно:
  
   - Не говори так! Нельзя людей ругать, пожалеешь!
  
   Уже всё застолье недобро глядело на Тарасова, чуя в нём чужака, оскорбившего их в лучших чувствах. "Однако в драку полезут, а мне одному не отбиться, не успею и за лопатой выскочить", - думал Тарасов, глядя на искажённые злобой и алкоголем лица. Генка, как назло, ушёл домой перекусить, а Марусенков, едва разговор перешёл на повышенные тона, потихоньку выскочил за дверь. Забыв все свои пространные рассуждения о том, что пьяный не работник, он, как только назрела необходимость в подпитке стола, в расчёте на дармовщинку, с готовностью сбегал в магазин. Собственно, с этого всё и началось.
  
   За столом сидело пятеро, а посудин было четыре. К тому же Барышев, как ухватил кружку, так и не выпускал её из рук. Душа у Вити не затухала, а нутро не принимало. Судорожными глотками он затолкал в себя водку и протянул пустую кружку Кудлатому, взявшему на себя роль виночерпия, но в этот момент водка попалам с зеленоватой тягучей слизью изверглась из недр пищевода, и он еле успел подставить под неё кружку. Не понимая, как такое могло произойти, он бессмысленными глазами разглядывал содержимое посудины.
  
   - Пей, не выливай! - заорал Мамед. - Не глядите на него, не мешайте.
  
   Барышев послушно сделала второй заход, а Кудлатый, налив половину свободной кружки, развернулся от стола и протянул её млеющему в ожидании Марусенкову. Тот не заставил себя ждать, и осклабясь, и, блестя благодарными глазами, принял заработанную дозу и вернул освободившуюся кружку. Кудлатый вновь наполнил её и за компанию позвал Тарасова:
  
   - На, держи!
  
   К его удивлению, Тарасов отказался.
  
   - А чего так? Больной, что ли? Давай не задерживай, мужики ждут.
  
   - Да почему больной, - рассердился Тарасов, - не буду, да и всё. Отвяжись.
  
   Но крепко захмелевший Кудлатый привязался с водкой, как репей. Мамед громко требовал пустую кружку и злился на обоих. Тарасову бы встать да уйти от греха подальше, но к концу смены он чувствовал усталость, топки были только что закиданы, и хотелось передохнуть. Приставания Кудлатого выводили его из себя и, презрев инстинкт самосохранения, с расстановкой, чтобы было доходчивей, объяснил, что на работе не пьёт, не приучен, а дальше пошло слово за слово.
  
   - Ишь ты, на работе не пьёт, так ты что, коммунист? - спросил с издёвкой настырный виночерпий.
  
   - Коммунистов убивать надо, - обернулся от стола Мамед, - на столбах сволочей вешать.
  
   - Тебе-то они что сделали? - не сдержавшись, спросил брезгливо Тарасов.
  
   Тут в свою очередь вскинулся Ванюшин. Словно шилом изо всей силы ткнули снизу. Едва не опрокинув лавку, выскочил из-за стола и суматошно забегал по комнате.
  
   - Мы тут все демократы, - истерично выкрикивал он, брызгая во все стороны слюной и показывая обеими рукам на застолье. - А тебя мы не знаем. Ты кто? Правда, что ли, коммунист? Нам тут коммунистов не надо. Сейчас в топке сожжем, и костей не останется.
  
   - Кого на него глядеть? Это ж бык. Его учить надо, - подал от окна голос Балабан, и даже сделала движение встать.
  
   Уж от Кольки Балабанова такого подвоха Тарасов не ожидал. Балабан пил без просыпа почти две недели и жил безвылазно в котельной. Они подкармливали его в ночную смену, когда тот, вздрагивая то ли от кошмаров, то ли от озноба, просыпался, взъерошенно садился на топчане, тараща на них непонимающий взгляд. А уж сигарет они с Генкой передавали ему, наверное, не меньше, чем сами выкуривали.
  
   Вернулся сытый, благоухающий флюидами довольства Генка и, сев рядом с Тарасовым, спросил, в чём дело, что за непонятные крики. Тарасов плечами пожал и ничего не ответил. Кончилась свара, так же как и началась - сама собой.
  
   Пришли братья Голиковы, и старший, круглолицый Генка, вытащив из-за пазухи распутинскую бутылку самогона, водрузил её на стол. Внимание сразу же, как по мановению волшебной палочки, переключилось на братьев.
  
   - Чистить когда будем? - спросил у Тарасова Генка. Тот посмотрел на часы. Они показывали почти половину восьмого.
  
   - Да пора уже, - ответил он, и в предвкушении горячего конца смены, с хрустом потянулся.
  

Глава 2

  

- 1 -

  
  
   В райселе с необычным названием Берёзовая Роща, Тарасов появился два года назад. Этому предшествовал примерно год логических размышлений и душевных терзаний.
  
   Мир менялся на глазах, и в нём нужно было найти своё вполне определённое место. Логика убеждала, останься он на заводе, вполне вероятно, как поилец и кормилец в скором времени может превратиться в о-очень маленькую величину, неуклонно стремящуюся к нулю. Кроме обеспечения средств к существованию, новое место под солнцем должно сохранить то чувство морального удовлетворения и комфорта, которое бывает у человека, знающего себе цену, добывающего хлеб насущный трудом, не испытывая при этом потребности ловчить, угодничать и пихаться локтями. Постепенно, он всё больше и больше склонялся к мысли о переезде в деревню. Вначале такая идея ему самому казалась фантастической, но, размышляя, он находил в ней всё больше и больше достоинств. Становиться стопроцентным крестьянином, он не собирался. Основное применение своим способностям надеялся найти в каком-либо небольшом предприятии, которые, как грибы после дождя, должны возникать сейчас в деревне. Одновременно с этим, он предполагал развести собственное хозяйство. Коров, по правде говоря, он видел в основном на экранах и картинках, а живьём не ближе десяти метров. Но не боги горшки обжигают, при желании можно обучиться и крестьянскому труду. Городским жителем Тарасов был во втором поколении. Индустриализация когда-то призвала его родителей от земли в город, теперь деиндустриализация делала обратный ход. Тяга к земле, о которой так много и вдохновенно писалось и говорилось, почему-то в нём не просыпалась. Ему вполне хватало четырёх дачных соток. Как он предполагал, за запахами сеновала, парным молоком и сельским привольем, стоит тяжкий, потный труд, способный любого человека привести из экзальтированной восторженности в нормальное состояние. Иллюзий о жизни простодушных селян он не питал, но был уверен, что в деревне ему не придётся "крутиться", и там по-прежнему можно будет оставаться человеком. Своими идеями он ни с кем не делился, поэтому не облекал в слова, а только ощущал их смысл.
  
   Душевные терзания вызывало в нём предстоящее увольнение с завода, на котором проработал больше десятка лет. Не уподобляется ли он, в глазах окружающих, крысе, бегущей с тонущего корабля? Но действительность, и ближняя, и дальняя, убеждала, что крысы выглядят несколько иначе, а он среди катаклизмов, рушащих небесные светила, и атмосферы всеобщего помешательства, со своими страданиями выглядит смехотворно.
  
   Окончательную точку в изнуряющем самоедстве и бесконечном взвешивании "за" и "против" поставило посещение им тракторного гиганта, на который его завод поставлял комплектующие, и куда он отправился уладить кое-какие вопросы о сроках.
  
   Сокращая путь к одному из цехов, на котором замыкалась миссия Тарасова, они с инженером, ведущим с ним дела, пошли напрямик, через склад готовой продукции. На погрузочной площадке, отворачивая лицо от секущего ветра, Тарасов остановился, как вкопанный. Перед ним ровными рядами теснились тракторы. Он перевидал их, наверное, тысячи, готовых и на разных стадиях сборки, но те стояли в цехах, а эти готовились к отправке. Сиденья, рычаги, рукоятки не были закрыты кабинами и торчали наружу. От этого тракторы выглядели непривычно жалкими и ободранными.
  
   - Так и отправляете? - ужаснулся Тарасов.
  
   - А что делать? Нет металла, - с безразличным равнодушием ответил инженер и вдруг разозлился. - Ничего, русского мужичка хлебом не корми, дай позабавляться и из дерьма конфетку сделать. Старые переставят, из горбыля сколотят. Нету, нету металла, мыши его съели. Из себя ковать будем, что ли? - добавил он совсем уж зло. - Это раньше из людей гвозди делали, а сейчас не выйдет. Протухли все, и на колбасу не сгодятся.
  
   Тарасов слушал его и не понимал, из-за чего тот злится - на то, что раньше из людей гвозди можно было делать или на то, что сейчас и на колбасу не сгодятся?
  
   Стоя на жарком июльском суховее, забивавшим глаза, рот и нос удушливым запахом перегретого металла, солярки и поднятой пылью, среди дико-фантастической картины то ли разорения, то ли материализованного венца воинствующей тупости и верхоглядства, Тарасов понял, если будет продолжать чего-то выжидать, дождётся собственного превращения в специалиста по изготовлению зажигалок. Его родной завод уже больше года опускался по кривой вниз и надежд на то, что кривая поползёт вверх, не было никаких. В конце концов, надо решаться. Только меняться квартирами нужно в крупном селе, чтобы жене нашлась работа.
  
   - В деревне хоть с голоду не помрём, - доказывал он на семейных чаепитиях. - Завод прикроют или сократят, я, что буду делать? Коммерсант из меня всё равно не получится. Дачи нуворишам строить да клозеты им плиткой обкладывать? Тоже не лучший вариант.
  
   В конце концов, вяло упорствующая жена дала себя уговорить
  
   - Только имей в виду, коров я доить не умею, и учиться не собираюсь. Сам будешь этим заниматься, - предупредила она.
  
   Когда великое переселение его семьи свершилось, Тарасов, бродя по дому среди нераспакованных вещей, изрёк:
  
   - Н-да. В этом тысячелетии переезжать я больше не буду. Как насчёт будущего, не знаю, а в этом точно нет.
  
   Квартира, в общем, досталась такая, какую он хотел. Трёхкомнатная, в двухквартирном коттедже, с огородом в восемь соток, свинарником и банькой. Коровник он кое-как, на скорую руку, построил осенью сам, а доделывал на будущее лето. С чем опростоволосился, так это с работой. Как потом говорил, посмеиваясь над собой:
  
   - Смотрю, мужичок ничего себе, справненький. Думаю, если морда лоснится, значит, бизнесмен крепкий.
  
  
  
   С Анатолием Фёдоровичем Мориным он встретился в первый свой приезд на осмотр квартиры. На него указал партнёр по обмену.
  
   - Я знаю, он людей ищет. Сейчас уголь поставляет частникам. Потолкуйте с ним, ему нужны люди.
  
   Тарасов свернул с асфальта на укатанную площадку, покрытую угольной жижей и, под хлынувшим ливнем, бегом, вприпрыжку через чёрные лужи, бросился к огромному, высокому и длинному зданию совхозного склада химудобрений. Здесь, в прилепившейся с торца пристройке, ютилось эмпэ "Богатырь". Богатырского в новорождённом предприятии пока что было мало. В пристройке валялись бочки, обрывки и бухты тросов, радиатор от трактора, довершали этот железный натюрморт ломики, кувалды и непонятного назначения шестерни и валы. Рядом с порогом поблёскивала зеленоватая лужица пролитого масла. Слева слышались приглушённые голоса. Тарасов поморгал со свету глазами и обнаружил дверь.
  
   Он толкнул её и переступил через высокий порог. Его тотчас же обдало хорошо устоявшимся табачным дымом и прокисшим запахом самосада. Перед ним открылась длинная пеналообразная комната. Справа от входа стояла низкая широкая лавка, на которой сидели три человека: парень лет около тридцати с зачёсанными вперёд светлыми волосами, чернявый крепыш с чумазым лицом и бледный худой мужчина. Слева в углу сгрудились пустые фляги, у стены приткнулись три, выломанных из цельного ряда, киношных кресла, с торчащими по бокам острозанозистыми концами реек, невольно наводящих на мысль о разорванных брюках. За ними высился деревянный постамент с установленным сверху шоферским сиденьем. На сиденье, загородив проход, обутыми в потрёпанные кроссовки ногами, развалился нагловатого вида рыжеватый парень. Сам глава эмпэ сидел за однотумбовым столом, своей новой, полированной поверхностью, подчёркивающим убогость окружающей обстановки.
  
   Подперев мясистой ладонью голову с лоснящимися, плохо пробритыми щеками, директор на два раза пролистал тарасовскую Трудовую книжку и с интересом посмотрел на него.
  
   - Ты мне прямо, как с неба свалился. Я всё лето толкового, грамотного мужика ищу, - погрузившись в свои мысли, он принял свободную позу, сцепил кисти рук и завертел толстыми большими пальцами. - Люди мне нужны. Пока, как видишь, груши околачиваем, ждём вагоны с углём, - он посопел молча, словно раздумывал, посвящать ли предполагаемого работника в свои наполеоновские планы. - Пойдём выйдем, покажу.
  
   Судя по поспешности, с которой сидевшие подобрали ноги, не исключая и парня, восседавшего на троне и еле-еле пошевелившего ими, когда проходил Тарасов, в жирном чувствовался хозяин. Они пробежали под дождём до угла здания, и по начавшей трухляветь лестнице, поднялись на эстакаду.
  
   - Всё это я пока арендую, - директор "Богатыря" показал на железнодорожный тупик и покрытую укатанным углём разгрузочную площадку. - Занимаемся поставками угля, в основном частному сектору. А на будущее, хочу весь этот склад выкупить и делать в нём шлакоблоки. Глянь, сколько места! - Тарасов послушно заглянул в пролом в воротах и осмотрел огромное, полупустое помещение с кучами какого-то грязновато-розового вещества. - Удобрения лежат. Никому не нужные. И сами складом не пользуются, и мне не отдают. Вот я и хочу развернуть здесь производство. Шлакоблоки и кирпич. Сбыт будет, не волнуйся. Сейчас волю дали, народ строиться начинает. Кирпич нарасхват. Уголь я тоже хочу весь по району к себе собрать, чтоб всё через меня шло, - он сжал увесистый кулак. - Вот чтоб так всё было, но гады, лимиты мне пока не отдают. Как, пойдёт помещение?
  
   - Почему нет? Для шлакоблоков, а для кирпича печь надо делать. Кирпич где-то в другом месте придётся обжигать, а раз обжигать, то и делать там же.
  
   - Всё предусмотрено. По шоссе шёл, с той стороны огороды видел? После Нового года моя территория будет, - директор с важностью надул щёки и с шумом выдохнул воздух. - Как размах? Ничего, да! - хохотнул он. - Не боись, держись за меня и не пропадёшь. Понял, для чего мне инженер нужен? Всё надо спроектировать, обсчитать, оборудование установить. Но пока придётся и лопатой поработать. Вагоны с углём приходят - все на разгрузку. Вот так. А со временем будешь у меня главным инженером. Устраивает такой расклад?
  
   Расклад устраивал, только резало уши непривычное "я", "у меня", "моё".
  
   - Платить будешь, почему и нет. Сколько, кстати?
  
   - Пока по десять плачу, - директор набычился и посмотрел выжидающе на Тарасова исподлобья.
  
   - Да по десять-то по нынешним временам маловато.
  
   - В сентябре накину ещё. А здесь больше и не заработаешь. Село есть село. Ты, если согласен, погляди в городе, где можно оборудование закупить и вообще технику.
  
   - Технику? - удивился Тарасов. - Какую?
  
   - Всякую, и новую, и старую. Трактора, автомашины, краны. Ты узнавай, а я разберусь.
  
   На этом они пожали друг другу руки, и Тарасов поспешил на привокзальную площадь, откуда в обед уходил автобус в город.
  
   В автобусе ему досталось место у окошка. Салон заполнился почти полностью, только сзади, в последнем ряду осталось несколько свободных мест. Набегающий дождь барабанил по крыше, слезами скатывался по стеклу. Узкая шоссейка пересекала пожелтевшие пшеничные поля, с клонившимися к земле под порывами ветра тяжёлыми колосьями. Вокруг говорили об урожае, о непогоде, мешающей убирать его, и Тарасов с интересом прислушивался к этим разговорам. Теперь урожаи, непогода, которая мешает убирать хлеб, становились и его жизнью. Поля перерезали тополиные защитные полосы, в которых зелёную листву украдкой трогала осень. В защитках, оказывается, растут грибы - сухие грузди и подтопольники. Тарасов с удовольствием отметил это, как одну из примет новой жизни, имеющую свои радости и маленькие удовольствия. Шоссейка вышла на широкую автостраду, пшеничные поля кончились. За автострадой раскинулись бескрайние свекловичные плантации с глянцевито блестящими под дождём высокими тёмно-зелёными листьями. Порывистый ливень сменился монотонным дождём и под его мерную дробь и мягкое покачивание автобуса, Тарасов задремал.
  
  

- 2 -

  
  
   В "Богатыре" новый работник появился с первым зазимком в первых числах октября. С вечера приморозило и ночью выпал снег. В огородах торчали промёрзшие капустные кочерыжки, припорошенные снегом, высились кучи картофельной ботвы. Всё было мокрым и безрадостным. На асфальте стояли лужи и проносившиеся мимо автомашины подымали каскады воды попалам с тающим снегом. На площадке шла работа. Трактор с лопатой, напружинившись и окутываясь сизой соляровой гарью, с разгону вонзал ковш в покрытую грязно-белыми пятнами кучу угля и, наполнив его, пятился назад и, задирая нос, опрокидывал уголь в КамАЗ. В кабине сидели двое, тот, нагловатый, за рулём, и на пассажирском месте - белобрысый с чёлкой.
  
   Морин встретил его холодновато, без прежнего энтузиазма. Тарасов с жаром принялся рассказывать, где можно закупить оборудование для шлакоблочного производства, но Морин слушал нехотя, вполуха.
  
   - А с кирпичом не знаю, что у нас получится, - размышлял будущий главный инженер. - Я, так, на досуге поприкидывал, довольно серьёзная штука. Кустарно делать - лучше и не начинать. А для настоящего производства затраты нужны порядочные. И главное - глина и песок. Их где брать? Или уже есть готовые карьеры, а я не в курсе? - он посмотрел вопросительно на Морина, но тот отвёл взгляд.
  
   - Это потом, сейчас главное уголь.
  
   Тарасов был несколько обескуражен такой реакцией. Он-то предвкушал кипучую деятельность по организации нового производства, и ему не терпелось взяться за работу. В городе он накупил литературы по кирпичному и шлакоблочному делу и, насколько позволяло время, штудировал её, но, кажется, он поторопился.
  
   - А что сейчас делать?
  
   - Кури пока, - во взгляде Морина ему почудилась ирония.
  
   Потянулись серые будни, наполненные пустотой и бездельем. За весь октябрь пришло четыре вагона. Остальные дни своей бесцельной толкотнёй и беспрерывным курением были похожи один на другой. Заняты, бывали в основном, Лёнька, водитель КамАЗа и тракторист Женька, грузившие и развозившие уголь. На втором тракторе, которым управлял всегда тщательно выбритый Валера, сломался маслонасос, и он стоял на приколе. Морин зачем-то принял ещё одного грузчика, молодого стеснительного Володю, целыми днями штудировавшего книгу по телевизорам.
  
   Тарасов купил на пилораме шесть кубометров горбыля и взялся за постройку коровника. Сосед продавал корову и даже обещал помочь на первый год с сеном. Дни становились всё короче и короче, и после работы он ничего не успевал. Приходилось использовать лунные вечера и, протянув обрывки кабеля, работать при свете электролампочки. Но всё равно это было не то. Он то попадал молотком по пальцам, то искал по полчаса этот самый молоток, завалившийся между горбылинами. Поэтому, он как-то спросил у Морина, какого чёрта они толкутся в этой норе с утра до вечера. Можно приходить на разгрузку и работу оплачивать сдельно. А чтобы ему их не искать, по утрам собираться здесь. Но Морин, покрутив круглой головой, сказал, что работа есть работа и на ней надо находиться восемь часов в день. И два дня они перекладывали с места на место всякий железный хлам.
  
   Так прошёл ноябрь, за ним также нудно потянулся декабрь. Морин пропадал где-то целыми днями и названивал в "Богатырь" по телефону. Лёньку отдавал внаймы, и богатырцы не видели его неделями. Иногда Морин с утра до вечера сидел тут же с ними, читал за своим столом детектив в яркой суперобложке, но чтение давалось ему с трудом. Он откладывал в сторону книгу и начинал рассуждать о жизни. Рассуждения его сводились в основном к жалобам на судьбу. Он хватал ручку и на клочке бумаги складывал проценты, которые ему приходилось выплачивать. Почему-то итог всегда получался больше ста. После расчётов обхватывал свою многострадальную голову ладонью и, помассировав её большим и средним пальцем, выдавливал из неё воспоминания о родном балбесе-дяде, у которого нет какого-то пальца, и он получает по такому случаю офонаревающую пенсию. От дяди он переходил к теме дармоедов и тружеников.
  
   - Да я, почему их кормить должен? Я себе заработать не могу, а мне еще пенсионеров на шею навязывают? - и, ожидая сочувствия, обводил всех озадаченно-возмущённым взглядом.
  
   Поддакивал ему обычно Юрка. Вовка не отрывался от своей книги, Женька в этих делах ничего не понимал, Тарасов изучал то изготовление различных стеноблоков, то содержание животных в крестьянском хозяйстве.
  
   К концу декабря запасы угля постепенно истаяли, и Морин дни напролёт звонил куда-то в Кемерово неуловимой Нине Ивановне. Один из звонков достиг цели, Нина Ивановна обещала помочь, но вначале ей надо было что-то куда-то прикинуть, на кого-то посмотреть, а с кем-то посоветоваться, и они договорились созвониться вечером.
  
   В один из этих дней перестал появляться Валера, Тарасов не сразу и заметил его отсутствие. Морин посылал к нему Женьку, тот вернулся с известием, что у коллеги отпала спина и вообще у него неделя отгулов ещё с того времени, когда его трактор был на ходу, и он по выходным работал в котельной комхоза. Морин, выслушав Женькино сообщение, промычал что-то неразборчивое.
  
   Назавтра, после переговоров с Ниной Ивановной, Морин огорошил Лёньку, как обычно с невозмутимым видом попыхивавшим папиросой в ожидании распоряжений. Главный богатырь оглядел шофёра загадочным взглядом, Лёнька обеспокоено завозился на своём постаменте, и тогда Морин, пряча усмешечку, сказал равнодушно:
  
   - Собирайся, в Кузбасс поедем.
  
   Такой шуточки Лёнька не ожидал и даже подскочил в кресле, едва не выронив папиросу.
  
   - Да ты что, Фёдорыч, офонарел, что ли? Новый год на носу, а он ехать собрался. Ни раньше, ни позже, а вот именно сейчас? Да на фиг оно мне надо - Новый год под кустом встречать! Садись сам да ехай, если так приспичило.
  
   Они переругивались с полчаса, шеф даже пообещал подменять Лёньку, чтобы ехать без остановок и успеть домой к Новому году.
  
   - Ну и когда ехать? Прямо сщас? - спросил удовлетворивший своё тщеславие самолюбивый водитель.
  
   - В ночь поедем. Мясо погрузим и поедем.
  
   - Во-он оно что! - Лёнька развалился на своём троне и усмехнулся с понимающим видом. - А сейчас его нельзя погрузить?
  
   - Не готово ещё. Мы же не два килограмма повезём. Ты машину приготовь. Поедем, а у тебя начнётся, то фильтр, то масло, то ещё что-нибудь.
  
   - Будь спок. У меня как в Польше. Масло с собой возьмём. Ну, это я на заправке залью канистрочку.
  
   Благодаря произведённому "бартеру", уголь пришёл быстро. Только отпраздновали Новый год и готовились к возрождённому Рождеству, как прикатили четыре вагона. Шеф, как с женькиной лёгкой руки стали величать Морина, в тот день вместе с Лёнькой рыскал по окрестностям на КамАЗе. Сочившийся соляркой и маслом Женька возился с закапризничавшим пускачом. Тарасов то ходил кругами вокруг трактора, то держал сатанеющему трактористу чадивший факел. Вообще, в последнее время он всё больше и больше обособлялся. Он уже понял, что попал совсем не в ту компанию. Августовские планы Морина оказались пустыми фантазиями. Коллеги представлялись настоящим сбродом. Женька с Валерой членораздельно могли обсуждать только одну тему - когда и сколько. Юрка оказался мелким воришкой, не брезговавшим ничем, что плохо лежало. Да и сам шеф перестал внушать доверие.
  
   В штаб-квартире "Богатыря" находились только Вовка с Юркой. Они сидели рядышком в киношных креслах и просвещались. Вовка, которого продолжали кормить обещаниями в телемастерской, по своему обыкновению изучал телесхемы, а Юрка читал, расправив на колене, измятый обрывок газеты. Их безмятежное спокойствие прервал вконец обозлённый заартачившейся техникой Женька. Он с шумом ввалился в помещение, швырнул в угол трёхпалые замазученные рукавицы и, споткнувшись о вовкины ноги, прошёл к шкафу.
  
   - Что ему, блин, надо? Все руки отмотал, - проворчал он, извлекая из шкафа вместе с густым запахом россыпухи, двухлитровую банку. - Сейчас чайку заварим, а то совсем невмоготу, - сказал, передёргивая плечами.
  
   - На хрен ты его заводишь? - спросил, подняв голову от газеты, Юра. - Там угля-то осталось! И тот попалам с землёй. Кто его брать будет?
  
   - У шефа спроси. Велел каждый день с утра заводить, - опёршись руками о подоконник, он дождался, когда в банке забулькает вода, выдернул из подгоревшей розетки вилку и, набрав из газетного кулька горсть заварки, высыпал в банку. Пошарив глазами, вздувшуюся, как от ожога картонку, и прикрыл ею чай. - Пусть напреет, - сказал довольно.
  
   Организм Женьки ещё переживал затянувшиеся праздники и неожиданно затрезвонивший телефон заставил его вздрогнуть. Сморщившись, он через плечо крикнул Юрке:
  
   - Сними трубку, шеф опять проверяет.
  
   Юрка уже и сам спешил к телефону. Телефонные разговоры доставляли ему эстетическое наслаждение. Опираясь одной рукой о стол, нависал над ним, выгнув набок шею, подносил к уху трубку и говорил не своим голосом: "Аллё-о-о, богатырь слушает".
  
   - И кто? Шеф проверял? - спросил от окна нервничающий тракторист. Он уже справился с испугом и нежно укутал банку с тонизирующим напитком подозрительного вида тряпкой.
  
   - Шеф-ф! - передразнил Юрка. - Уголёк прибыл. Четыре вагона. К утру обещались к нам поставить. Так что, Вовик, хватит посиживать, после обеда пойдём переезд чистить.
  
   Появившегося Тарасова встретил Женькин хохоток.
  
   - Ха-ха! Вот это вам, мужички, повезло! Считая Николая, как раз по вагону на рыло.
  
   Николай работал сторожем, был испитым никудышным мужичонкой и выглядел на все шестьдесят. Тарасов сомневался, будет ли от него какой-нибудь толк при разгрузке, если уголь при такой температуре успеет смёрзнуться.
  
  
  
   Утром вагоны стояли на разгрузочной площадке.
  
   - В шесть поставили, - сообщил, позевывая, Николай.
  
   - Неужто не спал? - спросил, подмигивая, Лёнька, вошедший вслед за шефом.
  
   - Они его по телефону разбудили, - догадался Юрка.
  
   Пока за окном не помутнело, они порассуждали, успел ли уголь смёрзнуться и его придётся долбить, или он сам посыплется. Николай, выкурив за компанию козью ножку, засобирался домой, но шеф остановил его.
  
   На следующий день, Морин, придя в "Богатырь", положил на стол пакет с длинными, неразрезанными сигаретами. Николай, куривший самосад из старозаветной жестяной коробочки из-под леденцов, радостно хихикая, ухватил "макаронину" сантиметров пятнадцать. Довольный, как негр, получивший в подарок зеркальце, он, старательно разглаживая дарёную сигарету, уселся на лавку и, втягивая внутрь щёки, поднёс к ней зажжённую спичку.
  
   - Не протянешь же! - с царского места за ним с насмешкой наблюдал Лёнька.
  
   Но лёгкие Николая, натренированные усердным курением самосада, протянули. Удерживая сигарету двумя вытянутыми пальцами, он с блаженным видом затянулся и, вынув изо рта, выпустил густую струю дыма.
  
   Пришедший после всех Вовка, застенчиво улыбаясь, пожаловался, что вчера уголь даже за шиворот насыпался. Кое-как отмылся.
  
   - Баба-то вместе с собой положила или у двери тюфячок бросила? - под общий смех спросил шеф. - Кольке, вон, хорошо. Жучке всё равно, чистый он или грязный.
  
   - Да уж выгрузим всё, тогда и баньку истоплю, отмоюсь, - захихикал в ответ Николай.
  
   В третьем вагоне дело пошло похуже. Стояли крепкие морозы, ночью доходило до тридцати пяти, и уголь схватывался по всей массе. Несколько раз звонили со станции, требуя возврата вагонов и грозя штрафом. Шеф матерился и, прибедняясь, жаловался, что на эти штрафы уёдёт вся прибыль. Но делать нечего пришлось унять гонор и идти на станцию. Хотя до неё было рукой подать, проходил он два часа, но вернулся довольный, с шапкой на затылке и пальто нараспашку. "Уговорил, - объявил он, - но вы всё равно поднажмите, месяц они ждать не будут". Они позвонили не через месяц, а на следующее утро, когда только взялись за четвёртый вагон. Шеф опять ушёл на станцию, но на этот раз вернулся быстро и выглядел угрюмым.
  
   Николая заранее отправили заварить чай, и теперь все сидели, раздевшись в расслабленных позах. Морин тяжело обвёл подчинённых мрачным взглядом и грузно уселся на своё место.
  
   - К утру должны сдать оставшиеся вагоны, иначе штраф на всю катушку, - сообщил он.
  
   Юрка присвистнул.
  
   - Да там работы на два дня. Он уже, как целик стоит. Что глыбу долбишь, что мелочь - одинаково. Уже обед скоро, с утра долбим, а разгрузили всего ничего. Когда успеть?
  
   Шеф сидел насупясь, ни на кого не глядя, и барабанил по столу толстыми пальцами. Хотя два вагона уже сдали, и можно было сдавать третий, штраф грозил сотнями тысяч. Он поднял голову и в упор посмотрел на Юрку.
  
   - Ну, денёк можно и без обеда обойтись. Завтра отдохнёте. За праздники отгулы и ещё день.
  
   - Всё равно нам тут делать нечего будет, - съязвил Юрка. У шефа грозно сверкнули глаза, и Юрка, пожав плечами, добавил, отводя взгляд: - Да я что? Как мужики, так и я. Жрать-то всё равно охота, на пустой желудок много не наработаешь.
  
   - Ну, пожрать я привезу, кусок сала найдётся, да чая наварим. Все здесь? Вовки нет.
  
   - Опять в сапоги угля понабирал, переобувается, - вспомнил Юрка. - А вот и он.
  
   - Ты, Вов, как, без обеда поработать? - спросил шеф в лоб вошедшего Вовку. - Все согласны, тебя ждали.
  
   Парень от неожиданности похлопал глазами, потоптался у порога, и ответил:
  
   - Ну, если все, ну, и я.
  
   - Давайте докуривайте, да пойдём, глянем, - сразу же заторопил шеф.
  
   - Вон, видишь, ещё и люк один не открылся, придётся перекидывать, - показал Морину Юрка, когда тот вслед за ним, пачкая пальто об осыпающийся под ногами уголь, протиснулся в вагон. Морин ничего не ответил, и, вскарабкавшись наверх, оглядел весь вагон. Спустившись вниз по наружным скобам, позвал Лёньку и уехал.
  
   Работали молча, зло и остервенело. Уголь мелкими колючими крошками летел во все стороны, попадал в лицо, за рукавицы. Через два часа, вымотанные, тяжело дыша, пошли на перекур. На столе уже лежало нарезанное толстыми ломтями сало с тёмными прослойками мяса, хлеб, солёные огурцы, и стояла бутылка спирта. На подоконнике пыхтел электрочайник. Когда управились с едой и закурили, шеф, прохаживаясь по пустому пространству позади стола, сказал:
  
   - Что, мужики, сегодня закончим, по тыще на нос сразу даю, - помолчав, добавил: - Давай, Лёнька, и ты становись. Разок подолбишь, ничего с тобой не случится.
  
   Лёнька поломался для порядка и согласился, но при условии, что шеф накинет ещё по паре сотен. Шеф фыркнул, покрутил головой, с осуждающей укоризной в глазах, и махнул рукой.
  
  

- 3 -

  
  
   Один из понедельников после старого Нового года начался в "Богатыре" с хорошего скандала. Судьба будто специально свела всё к одному, и все начали выяснять отношения. Валера появился именно в этот день, причём, пришёл вовсе не с поджатым хвостом, как ожидали некоторые. Грузчики и Женька точили на шефа зуб за разгрузку вагонов. Сам шеф решил в этот понедельник расставить все точки над "и".
  
   Накануне, в пятницу, в гости к богатырцам заглянули коллеги из Сельхозтехники. За балагурством и взаимными подначками, они мимоходом узнали, что урвали богатырцы за разгрузку угля и подняли их на смех.
  
   - Да за такие деньги мы бы даже к вагонам подходить не стали, - посмеиваясь, говорил бородач, со скрипом устроившись в киношном кресле.
  
   Блюдя достоинство, Юрка отвечал:
  
   - Когда вагонов нет, нам всё равно зарплата идёт.
  
   - Так и нам идёт. Но у нас в месяц до сорока выходит. Вам, лопухам, ваш богатырь, хоть по десятке платит?
  
   - Н-ну-у, - протянул Юрка и бородач засмеялся.
  
  
  
   - Ясно! Ты сам посуди, сколько вы ему сотен тысяч на штрафах сберегли? Они сейчас ой-ой-йой! Сколько он с прибыли в карман положит? С вами он делиться не будет. Будь спок.
  
   После ухода коллег, все сидели, как оплёванные. Тарасов окончательно решил расстаться с Мориным. Он начал подозревать, что вся эта контора заготуголь, служит официальным прикрытием чему-то другому.
  
   Скандал начал сам глава "Богатыря". Он давно уже грозился принести Устав эмпэ, предполагая, что знакомство с ним оставит неизгладимый отпечаток в сознании подвластного ему люда. Именно в этот понедельник он захватил с собой совместный плод тяжких двухдневных размышлений членов правления, готовясь, как обухом, оглушить им богатырцев.
  
   Едва переступив порог и отряхнув с воротника пушистую изморозь, Морин узрел Валеру, как ни в чем, ни бывало посиживавшего рядом с Николаем, и с ходу начал разнос. Поминая алкашей, которых нигде не берут на работу, и которые не помнят добра, он прошёл к столу, рывком снял полушубок, зацепил его петлёй за вбитый в стену гвоздь, с грохотом отодвинул ногой стул, и, плюхнувшись в него, придавил тракториста тяжёлым недобрым взглядом.
  
   Валера и в ус не дул. Он, как сидел сгорбившись, уперев локти в колени и дымя самокруткой из николаевого самосада, так и продолжал сидеть. Изредка он подымал взгляд от замызганного пола и, повернув к шефу бледное худое лицо, кривил насмешливо тонкие губы. Эта усмешка ещё больше выводила шефа из себя. Продолжая усмехаться, Валера выбрал паузу и отвечал, что имеет неделю отгулов, а вообще, у него спина болит, но в больницу не ходил, потому что бесполезно, дома лежал.
  
   - Пил потому что, вот и не ходил. Пьяного кто смотреть будет.
  
   - А ты мне наливал? Говорю, спина болела, вчера отпустило, вот и пришёл. А вагоны бы я всё равно не полез разгружать, хоть бы и здесь был.
  
   - Вот по Уставу, - Морин вытащил из кожаной папки два скреплённых между собой листка с машинописным текстом, и потыкал в них указательным пальцем с траурной каёмкой вокруг ногтя, - тебе не только прогулы надо поставить, а ещё и высчитать, потому что Женька один пахал.
  
   - А я бы на чём пахал? - не скрывая презрения, спросил Валера. - Несчастный маслонасос два месяца найти не можешь.
  
   - В общем, - шеф выпрямился и припечатал стол тяжёлой ладонью, - весь январь до сегодняшнего дня я тебе прогулы ставлю. Ещё раз загуляешь, выгоню. А теперь Устав все слушайте, - он откашлялся, обвёл всех сердитым взглядом, уселся поудобней и начал читать.
  
   Чтец из шефа был, конечно, аховый. Он сбивался, ловил убегающую строчку пальцем, делал невпопад паузы, теребил невидимую нитку. Там, где говорилось о наказании работников за нанесённый ущерб предприятию, для верности перечитывал фразы дважды, каждый раз со значением подымая от текста глаза.
  
   Прослушав, какие кары свалятся на их головы, если предприятие, покупающее их труд, лишится хоть волоска, богатырцы несколько минут сидели молча. Первым заговорил Лёнька. Сидя в вальяжной позе, закинув вытянутые ноги одна на другую, и, откинувшись всем телом на спинку сиденья, глядя в потолок, проговорил задумчиво:
  
   - Вроде каждый день на работу хожу, а не припомню, когда мы такой Устав на общем собрании принимали?
  
   Шеф вздохнул, как от тяжкой усталости, и проговорил наставительно:
  
   - Тут же всё сказано, принято на общем собрании членов малого предприятия. А вы кто? Вы разве члены предприятия?
  
   - Рабы значит, - въедливо подсказал Валера. - Хэх-х! Инте-ере-есно! Ты, значит, член богатырский, а мы твои рабы!
  
   Морин торопливо зашуршал бумажками в столе, вытащил порядочно измятый листок, разгладил его обеими ладонями и, удерживая большим и указательным пальцами, словно по помещению гулял порывистый ветер, объявил:
  
   - Вот список членов эмпэ. Хотите вступать, пожалуйста, платите взнос, я вам уже объяснял не один раз.
  
   Валера опять подал голос. Никак он сегодня не мог обойтись без комментариев.
  
   - А если вправду взнос принесу, неужто примите? Да у вас там своя шайка-лейка, станете вы прибылями с кем-то делиться.
  
   Тут заговорили все сразу. В общем-то, в душе богатырцы прекрасно понимали, что в большинстве своём, они забубённые головушки, горькие пропойцы, неисправимые алкаши и отъявленные прогульщики, и уж разносов, и с матами, и со стучанием кулаком по столу, наслушались за свою жизнь полной мерой. Всякого такого не только наслушались, а и стали к подобным мерам воздействия на психику невосприимчивы. Но с бесцеремонной откровенностью о том, что они бесправные ничтожества, которым даже работать позволяют из милости, ещё никто не говорил. То, что предприятие частное, они, конечно, знали, но что это такое, в полной степени у них ещё не отложилось в сознании, и к шефу-то они относились, как к начальнику, а не как к хозяину. Теперь их цинично ткнули носом и без всяких сантиментов, объяснили, кто есть кто. И оказалось, что они никто.
  
   - Слушай, шеф! - миролюбивый Женька вскочил с лавки и буром пошёл к столу. - Ты тут двадцать пунктов прочитал, что будет, если я сломаю трактор, из-за меня простоит вагон и тэдэ, и тэпэ. А когда ты нам деньги обязан выдавать, а что будет, если я руку, к примеру, сломаю, или заболею? Что-то у тебя про это ничего нету, - Женька, придя на работу, уже успел развести костёр под картером и общение с соляркой, как всегда, сразу же запечатлелось на его лице.
  
   Слушая тракториста, шеф раскачивался на задних ножках стула, придерживаясь за стол руками, и с ехидной улыбкой на толстом лице, спросил:
  
   - А ты чего такой чумазый? Не умываешься по утрам? Сходи умойся, а потом приходи, права качай.
  
   - Ты не оскорбляй, понял! У тебя даже лампы паяльной нет, трактор разогреть нечем. Всё жмотничаешь. Ты мне на вопрос ответь. Чё лыбишься? - Женька начал свирепеть и брызгаться слюной.
  
   Шеф перестал раскачиваться, сел прямо и убрал с лица усмешечку, выводившую Женьку из себя.
  
   - Ты его вначале принеси, больничный. А то, вон, как Валерка, болел, болел, а ни справки, ни больничного, - он, очевидно, не хотел ссориться с Женькой и заговорил миролюбиво, без издёвки. - По закону будет оформлен, конечно, оплачу. Ты что, болеть собрался?
  
   - Ничего я не собрался. В Уставе у тебя про это ничего нет, вот я и спросил.
  
   - А я ответил. Доволен?
  
   Женька стушевался, сказал, что ну вас всех на фиг, и ушёл к трактору.
  
   - Ну, а вы, гаврики, чего зашебуршились? - в голосе шефа опять послышались презрительные нотки. Вопрос его больше относился к Юрке, недовольно ворчавшего и исподлобья поглядывавшего озлобленным взглядом.
  
   - Ты, Фёдорыч, не нукай, не запрягал. Ты лучше скажи, почему мужики в Сельхозтехнике по тридцать пять-сорок получают, а мы по пятнадцать. Ещё и неизвестно, получим или нет. Денег скажешь, нету, так мы не слепые. Уголь каждый день берут. Частники наличными расплачиваются. Технику всё тащишь, из-за неё тут скоро пройти нельзя будет, а ты вчера ещё трактор приволок. Ты зарплату вначале заплати, потом покупай, что хочешь. За ноябрь ведь ещё не рассчитался, подачку какую-то под нос сунул и доволен. Ишь, деловой какой!
  
   - Всё сказал? - шеф прищурился, так что глаза из-под припухших век смотрели, как дула пулемётов из амбразур. - Что мне покупать, а что не покупать, Юра, не твоего ума дело. Понял? Я здесь хозяин. Что хочу, то и делаю. Когда деньги будут, тогда и заплачу. Понял?
  
   - Ну, ты дело-овой!- ответил Юрка. Давно не стриженые волосы рассыпались, и лезли со лба в глаза, он откинул их и умолк, не зная, что сказать на эту тираду шефа.
  
   Ответил Валера.
  
   - Ты нас на "понял" не бери. Что ты вообще из себя корчишь? Надо же - хаз-зяин! Да я таких хозяев видал кое на чём. Ты хозяин, а мы рабы твои, что ли? На-ко вот, выкуси! - он ощерился, показав прокуренные зубы, и сопроводил свои слова красноречивым жестом.
  
   Шеф вознегодовал. Да это что такое сегодня? Что ни скажи, он всё поперёк, то "член богатырский", а теперь вообще посылает.
  
   - А ты чё тут разорался! Чё разорался, я спрашиваю! - он вскочил, с грохотом опрокинув стул, готовясь наброситься на Валеру, но дорогу ему заступил Лёнька, живо поднявшийся со своего трона.
  
   - Ты чего, Фёдорыч, ты чего?
  
   Шеф мог бы запросто отшвырнуть Лёньку, который был тоньше в кости, хотя и повыше ростом. Но за Лёнькиной спиной, не считая тщедушного Николая, находилось ещё четверо, которые неизвестно как себя поведут. Юрка точно в стороне не останется. Шеф тяжело засопел и отступил назад. Его душила ярость, но сейчас он ничего не мог сделать. Достав из стола сигареты, закурил и, выпуская дым через рот и нос, подойдя к окну, стал смотреть как Женька, чадя факелами, разогревает трактор.
  
   - Ты, Толя, сильно не гоношись, - с презрительной усмешкой продолжал Валера. - Сам-то ты кто? Чем ты нас лучше? Давно ли срок отмотал? Смотри-ка, мы уже быдло для него. Кто вас, алкашей, примет? - передразнил он. - А что ж к тебе добрый-то никто не идёт? Ладно. Отдавай Трудовую, не буду я у тебя работать.
  
   - Заявление пиши, - ответил шеф сквозь зубы. - Трудовая дома, завтра принесу.
  
   - Вот и я завтра приду, а на сегодня - привет, - Валера сдвинул на лоб шапку, прикрыв глаза, и вышел, хлопнув дверью.
  
  
   Шеф продолжал молча курить, наблюдая, как вышедший во двор Валера остановился возле трактора и о чём-то разговаривает с Женькой. Наверное, только что происшедшую стычку обсуждают. Потом Валера похлопал чумазого собрата по плечу, бросил на обчерченный и обтаянный факелами снег окурок, и пошёл на шоссе.
  
   - Ну, я пойду? Всё на сегодня? - полувопросительно проговорил Николай, всё это время, втянув голову в плечи, просидевший на краю лавки в испуганном молчании. Он взял свою новую фуфайку, надеваемую им на дежурства, и, кряхтя, натянул на себя. - Спать охота, мочи нет.
  
   - Ты сколько часов в сутки спишь? - засмеялся Лёнька. - А, Николай?
  
   - Сколько надо, столько и сплю. Хе-хе, - ухмыльнулся сторож, радовавшийся про себя окончанию скандала и что всё теперь тихо, мирно. Он ещё потоптался бесцельно у порога, словно хотел напомнить остающимся что-то важное, но никак не мог вспомнить, и тоже ушёл.
  
   Во дворе он кликнул свою подругу Жучку, жавшуюся от утреннего холода в каком-то подобии конуры, сооружённой из всякого деревянного хлама под фаркопом крайнего трактора, и, довольные жизнью, собака и её хозяин отправились домой.
  
   Хотя Николай и радовался, что страсти улеглись и крики стихли, все остались при своём, и в "Богатыре" повисло тягостное, наэлектризованное молчание, готовое взорваться от малейшего повода. Только Вовка, не обращая ни на что внимания, уже уткнулся в свою телевизионную книгу. Тарасов, сложив на животе руки и уютно устроившись в киношном кресле, как давеча Лёнька, созерцая потолок, изрёк, как бы и равнодушно, словно это его самого ни с какого боку не касалось, и говорит он так, глядя со стороны:
  
   - Господа предприниматели на своём предприятии, безразлично малом или большом, могут изобретать какой угодно устав, но если есть устав, то должен быть и коллективный договор между капиталом и наёмными работниками, - он посмотрел на Морина, глаза его смеялись.
  
   Шеф зыркнул на мифического главного инженера и буркнул:
  
   - Будет тебе. Колдоговор ещё.
  
   Обстановку разрядил Женька, пришедший за горячей водой. Он вытащил наружу ТЭН и, прихватив флягу снятыми рукавицами, начал наливать в ведро воду. Наполненную доверху флягу держать одному было несподручно, и вода расплескалась на пол.
  
   - Чего сидите, насупились? Воду хоть бы помогли таскать, - рассердился он.
  
   - Погоди, я помогу, - подхватился Вовка, откладывая книгу.
  
   Эмоции улеглись, и Лёнька спросил:
  
   - А, правда, Фёдорыч, куда тебе столько техники?
  
   - В наше время, Лёня, всё пригодится, - ответил, напустив на себя многозначительный вид, шеф. - Это ещё не всё. В ДРСУ обещали ЗИЛ-130, сейчас туда поедем. Если уладим сегодня, сразу и потащим. Юрка, дорулишь от ДРСУ на верёвке? Тут недалеко.
  
   - А чё? Дорулю.
  
   - Если сегодня уладится, - продолжал шеф давать наставления шофёру, - вернёшься сюда, заберёшь трос, прихватишь двух гавриков, да лопату не забудьте, - это относилось уже к Юрке. - Вы пока тут троса вытащите, выберете, какой получше. Ну, всё, поехали, - шеф снял с гвоздя полушубок и начал одеваться.
  
   - Фёдорыч, - окликнул его Юрка, а если за углём приедут, пусть тебя дожидаются?
  
   - Должны из Николаевки приехать, им три машины надо, домой звонили, - отвечал на ходу шеф. - Да я скажу Женьке.
  
   - Им квитанции выписывать или как? - остановил его у самых дверей Юрка, предвкушая возможность побыть ответственным лицом.
  
   - Я счёт выписал и в стол положил, - обернулся шеф, - пусть заберут, чтоб бухгалтер расписался.
  
  

- 4 -

  
  
   На этой неделе Тарасов видел Морина только в среду перед обедом, когда притащили ЗИЛ. Лёнька забрал молодых грузчиков, они закинули в железный горбатый кузов трос с лопатой и укатили. Тарасов нашёл десятилетней давности "Крокодил", с которым коротал свои дежурства Николай, и устроился с журналом, полуразвалясь, на лавке, посмеиваясь простодушию и наивности сатиры тех времён. Не прошло и часа, после отъезда Лёньки, как на улице заурчала легковая автомашина, и в помещение "Богатыря" вошёл его директор с незнакомым солидным мужчиной, по повадкам повыше Морина порядка на два. Они прошли к столу, Морин достал из кармана бутылку "Столичной" и плитку шоколада. Сполоснув два стакана, он раскупорил бутылку ногтём, и налил в стаканы, и в пробку от графина. Тарасов поднялся, чтобы выйти, позвал его к столу. Они выпили с мужиком из стаканов, а Морин из граненой крышки. Тарасов немного помешкал и едва не поперхнулся водкой, когда Морин, пережёвывая шоколад, сказал про него:
  
   - Это мой главный инженер. Пока, как видишь, приходится заниматься всем, чем придётся.
  
   Мужик ответил: "Да, да, конечно", и достав из кармана пачку "Кэмэла", закурил и небрежно бросил сигареты на стол, кивком предлагая их Тарасову. Они заговорили о каких-то покупателях, с которыми должен был связаться мужик. Тарасов в разговоре не участвовал, сидел молча и покуривал с безразличным видом дорогую сигарету. Выпили ещё по одной, и мужик, на ходу бросив в рот дольку шоколада, распрощался с обоими за руку и ушёл.
  
   - Надо Женьку позвать, - сказал Морин и вышел.
  
   Женьку не пришлось долго уговаривать.
  
   - Кого ты из этой мензурки цедишь? - сказал он насмешливо шефу и взял с подоконника кружку, сколупнув ногтём со дна присохшие чаинки.
  
   В бутылке оставалась половина, и они мигом прикончили остаток. Убрав в нижнее отделение шкафа следы пиршества, шеф с Женькой вышли на солнышко, и остановились у опущенного ковша мехлопаты. Через минуту шапка у шефа была на затылке, а Женька весело щерился, показывая белые зубы на чумазом лице.
  
   ЗИЛ поставили рядом с самосвалом ГАЗ-53 и походили вокруг, оценивая приобретение. Лёнька показал на пустые задние подфарники:
  
   - Гляди, Фёдорыч, сразу, а то потом скажешь, что я снял.
  
   Шеф был настроен благодушно.
  
   - Ладно. Я вчера ещё видел. Ты вот что. Сажай к себе Женьку, он покажет куда ехать. Только мухой, туда и обратно.
  
   Тарасов понял, что сейчас завьётся дым коромыслом, и искал возможность исчезнуть из тёплой компании. Время было обеденное, но никто не уходил. Не лежала у него душа к намечавшейся пьянке. Сподобился он как-то наблюдать пьяного Морина, да и вообще.
  
   - Ты чего такой серьёзный? - превратно поняв его настроение, спросил Анатолий Фёдорович. - Сейчас мужики самогонки привезут
  
  
   - Да корова телиться должна. Замаялся бегать смотреть на неё, - брякнул Тарасов, хотя за минуту до этого и не думал ни о какой корове.
  
   - Вымя глядел? - наставительно спросил Морин.
  
   - Бывший хозяин говорил, в конце января, начале февраля. Всё глядел, и вымя, и хвост, и рога, и копыта.
  
   - Рога-то зачем? - удивился Морин.
  
   - Да это я так, к слову, - засмеялся Тарасов. - По всем признакам вот-вот должна телиться. Чёрт его знает, я же сроду такими делами не занимался. Надо же телёнка убирать, чтоб не пососал. Сбегать бы глянуть, - он посмотрел на Морина серьёзным взглядом. Нехорошо, конечно, врать, но что поделаешь.
  
   - Но только мухой, туда и обратно, - предупредил Морин.
  
   - Конечно, что ж я, сидеть, любоваться на неё буду, - Тарасов натянул рукавицы и торопливо зашагал по накатанному съезду к шоссе.
  
   О том, что здесь происходило после обеда, Тарасов узнал из оживлённых споров: с чего всё началось? Женька оказывал, что Лёнька с шефом разодрались из-за того, что тот, хохмы ради, припрятал две бутылки самогонки. Юрка вспоминал, что Морин заставлял Лёньку пить, а вечером везти его домой. Лёнька же поступил по-своему: угнал вначале КамАЗ в гараж, а потом уже начал пить. Дрались несговорчивый шофёр с шефом, а синяк под глазом почему-то красовался под глазом у Николая, пришедшего вместе с Лёнькой, и внёсшего свою лепту. Кроме выяснения отношений, богатырцы обсуждали и производственные проблемы.
  
   Разомлевший Николай, доставая из чьей-то брошенной на стол пачки, дрожащими пальцами сигарету, объявил, что вот как-нибудь придут все на работу, а тут одни угольки.
  
   - Этот ТЭН включать, одно горе, - объяснял он серьёзно, довольный вниманием общества, в котором на время утихли бесконечные подначки на его счёт. --Я вилку уже в рукавичках втыкаю. А как вместе с электробатареей включишь, дышать невозможно - изоляция горит.
  
   - Я электриков уже нашёл, - с важностью говорил шеф, куривший сигарету за сигаретой. - Тут им до черта работы. И щит подшаманить, и автомат на сварку в мастерскую вывести, и проводку заменить. На днях должны приехать.
  
   Последними уходили шеф и Женька. Женька, морща лоб, даже припоминал кафе, но расставание с любимым шефом окутал туман.
  
  
  
   Два следующих дня богатырцы общались с главным богатырём по телефону. Переговорами занимался в основном Юрка, не пропускавший ни одного звонка. Но в пятницу после обеда шеф подозвал к телефону Тарасова. Недоумевая, тот взял трубку, в которой раздался хриплый голос:
  
   - Я тебя вот, что хотел попросить, - говорил Морин. - Ты в воскресенье сможешь придти на пару часиков?
  
   - Да пожалуй, а что?
  
   - Я тут созванивался, на следующей неделе должны два вагона с углём придти, может даже в понедельник утром. Ты в воскресенье подойди, подчисть переезд и стрелки на наш тупик, а то их снегом завалило.
  
   - Добро, - ответил Тарасов, - только стрелки вообще-то железнодорожники должны чистить.
  
   - Да почисть, - обрадовался Морин согласию Тарасова. - Велели, чтобы мы почистили, там делов-то... С ними спорить, сам знаешь, себе дороже выйдет. Ты рельсы на переезде удобрениями засыпь, чтоб их опять не укатало, если вагонов долго не будет. А я тебе на той неделе отгул дам. Николай, если в здравии будет, пусть поможет.
  
   - Ну, добро, договорились.
  
   В понедельник шеф появился в половине десятого. Приехал он на "москвиче" с двумя электриками. В его помятом лице читалась злая решительность, а дыхание отдавало свежевыпитой водкой. Прямо от порога он кивнул Тарасову и отпустил домой.
  
   - Утром звонил, вагоны ещё не отправили. Можешь отдыхать сегодня.
  
   Придя на следующий день на работу, Тарасов застыл в недоумении у двери.
  
   - У вас тут что, Куликовская битва была?
  
   Лёнька, не отвечая, отвернулся, Юрка пробормотал что-то неразборчивое. События вчерашнего дня он узнал по обрывочным разговорам, частью рассказал Вовка.
  
  
  
  
   Приехавшие с шефом электрики сразу же не понравились богатырцам. Было в их поведении, в тоне, с которым они разговаривали, и в самом выражении лиц что-то нагловато-бесцеремонное. Ребята они были крепкие, оба по метр восемьдесят. Того, который выглядел помоложе, лет около тридцати, они называли Володькой, второго --Фёдором. С грозным шефом богатырцев он обращался фамильярно, как в чём-то зависящем от него человеком.
  
   Едва поздоровавшись, даже не раздевшись, шеф велел Лёньке ехать в совхозный электроцех за кабелем.
  
   - К Михееву подойдёшь, знаешь же его, - напутствовал он шофёра. - Пятнадцать метров силового и двадцать двухжильного или трёхжильного возьмёшь, он ещё посмотрит. Так, а вы, - он кивнул грузчикам, - мужикам помогать будете, - он потёр кулаком глаза, вынул из кармана связку ключей и встал. - Так. Идёмте, щит покажу.
  
   Володька поморщился и остался сидеть в киношном кресле. Фёдор, щёлкнув по оплавленному корпусу розетки, ушёл вслед за Мориным глядеть щит. Вернулся шеф один и, матюкнувшись на Юрку, велел не рассиживаться, а идти помогать Фёдору.
  
   - Стену под кабель продолбишь, Фёдор покажет. А ты, Вовка, Владимиру, вот, помогай.
  
   - Жестинки пусть для кабеля нарежет, - Володька сидел, привалившись к спинке кресла, полуприкрыв глаза. На лице его читалось томление. - Толька, налей. Давай дёрнем и возьмёмся тогда.
  
   - Потом, - твёрдо ответил Морин.
  
   - Ну, ты прямо садист. Ладно. Пойду на улицу, прогуляюсь.
  
   Под звуки тяжёлых ударов по железу, разносившихся из каптёрки по всему зданию, Вовка пошёл откапывать бухту полосового железа. Едва за ним закрылась дверь, вернулся Фёдор. Застав Морина одного, спросил:
  
   - Володька где?
  
   - Пошёл на улицу подышать, - позевывая, ответил Морин. - Невмоготу стало. Уже налить просил, - Морин ещё раз зевнул во весь рот и сел за стол.
  
   - Подождёт, - пренебрежительно вымолвил Фёдор и взгромоздился на Лёнькин трон. - Этот-то скоро приедет?
  
   - Сейчас вернётся.
  
  
   Фёдору не сиделось на месте и, похлопав ладонями по коленям, он встал, сунул руки в карманы, и, подойдя к окну, стал глядеть, как Женька сгребает в кучу рассыпанный по территории уголь.
  
   - А этот, чумазый, на тракторе который, как, ничего мужик? - он вопросительно посмотрел на Морина.
  
   - Тракторист? - переспросил тот. - Да нет, этот ничего.
  
   Во двор въехал КамАЗ и Фёдор вышел.
  
   Лёнька, лихача, объехал двигавшуюся взад-вперёд мехлопату, развернулся, сдал назад вдоль калашного ряда и выпрыгнул из кабины. Едва он поравнялся с краем кузова, дорогу ему, словно из засады выскочил, заступил Володька.
  
   - Ты что, сука, делаешь? Чуть меня не придавил.
  
   - Рот не разевай, - хохотнул в ответ Лёнька.
  
   - Ах, ты, каз-зёл! - проговорил врастяжку Володька и вдруг быстрым, резким движением снизу вверх, ударил Лёньку в челюсть. У Лёньки лязгнули зубы, от неожиданности он опешил и позволил Володьке ударить в живот. Удар смягчила куртка, но Володька, не давая своему противнику опомниться, тут же опять ударил с обеих рук снизу вверх, запрокидывая лёнькину голову, как боксёрскую грушу. Лёнька отступил назад, взмахнул руками, помотал головой и бросился вперёд на нападавшего, но от пинка сзади проскочил мимо. В ярости он развернулся, но не успел даже рукой взмахнуть. На него обрушилась целая серия ударов, под которыми он зашатался и упал на спину. Удары прекратились, Лёнька сел на снег и, сплёвывая кровавую слюну, посмотрел вверх. Над ним стояли оба ухмыляющиеся электрика и разглядывали его, как какое-то невиданное насекомое. Втянув голову в плечи, Лёнька медленно поднялся, ожидая повторения. В это время в дверях появился шеф с шапкой на затылке и сигаретой в зубах.
  
   - Привёз кабель? Чего канителишься? - спросил, словно и не цвели на снегу свежие ярко-красные пятна, а сам шофёр праздно балагурил с бездельничающими парнями.
  
   До Лёньки дошёл смысл происходящего. Он молча посмотрел вначале на шефа, потом на электриков, выжидающе следивших за ним, вернулся назад в кабину, выкинул кабель и захлопнул дверку. Больше в этот день он оттуда не выходил. Электрики перемигнулись с Мориным и направились в каптёрку.
  
   Юрке надоело в одиночестве долбить стену, и он покуривал, преспокойно посиживая на фляге с краской, даже не ведая о собиравшейся над его головой грозе.
  
   - Ну что, готова дырка? - поинтересовался для начала Фёдор.
  
   - Нет ещё. Меньше половины осталось.
  
   - Чего посиживаешь тогда? - с непонятной злобой спросил Фёдор.
  
   Сделав затяжку, Юрка ответил возмущённо:
  
   - А ты чё орёшь? Начальник... - договорить он не успел, свалившись от внезапного удара с фляги. Через несколько минут, он, взъерошенный, с расцвеченным лицом, влетел в бытовку и, заикаясь, проговорил: - Слушай, шеф, ты скажи своим кадрам, чтобы руки не распускали.
  
   Не отвечая, шеф вразвалку подошёл к нему, молча смерил взглядом, и неожиданно ударил коленом, не давая разогнуться, ухватил воротник полупальто левой рукой, юркина голова провалилась внутрь, и тогда у шефа методически заработал правый рычаг. Поняв, что Юрка отвечать не будет, толкнул на лавку. Юрка сел и зашёлся в икоте. Дождавшись, когда строптивый грузчик придёт в себя, шеф укоризненно и даже с сожалением, попенял:
  
   - Ты чего сачкуешь? Все работают, а ты посиживаешь. За это и получил.
  
   Вернулись электрики, Морин достал из стола бутылку спирта и налил в стаканы.
  
   - Может разбавить?
  
   Володька нетерпеливо махнул рукой и опрокинул в рот свою порцию. Коротко выдохнув, схватил графин и запил прямо из горлышка. Морин развернул вареное мясо, нарезанное пластами, и все трое принялись жадно есть, хватая без разбора руками. Шеф налил опять и позвал повелительно:
  
   - Юрка, иди, выпей!
  
   Не поворачивая головы, тот ответил сквозь зубы:
  
   - Не хочу.
  
   Фёдор, проглотив мясо, повернулся к нему.
  
   - Эй, парень! Тебя выпить приглашают. Нехорошо отказываться. Или тебе компания не нравится?
  
   Юрка подумал и, под настороженно устремлёнными на него взглядами, подошёл к столу и взял протянутый стакан.
  
   На этом работы закончились. Вовку, пришедшего с нарезанными полосками жести, заставили прибить их к стене и протянуть кабель, который потом так и висел неподключённым. Фёдор обещал через неделю заглянуть, доделать проводку и поставить новые розетки, но больше богатырцы никаких электриков не видели.
  
   Лёнька приехал один, без шефа, дождавшись, когда тот притопает пешком, молча положил перед ним на стол заявление, написанное на тетрадном листке с неровно оторванным краем, и ключи от машины.
  
   - Кто машину принимать будет? - спросил с вызовом.
  
   - Никто не будет, - холодно ответил шеф. Он прочитал заявление, аккуратно сложил попалам и сунул в папку. - Ты что, не знаешь, что об уходе за два месяца предупреждают. Вот через два месяца и уволю.
  
   - А ты не заливаешь насчёт двух месяцев? Я вообще-то и к юристу могу сходить.
  
   - Сходи, голубок, сходи. Мне ЗИЛ запускать надо, а я тебя уволю. Запустишь, и на все четыре стороны. Через неделю запустишь, значит, через неделю отпущу, через месяц, значит, через месяц.
  
   Лёнька потрогал подбитый глаз, усмехнулся опухшими губами.
  
   - Ну, я его тебе так запущу, сто лет вспоминать будешь
  
   - За это и ответить можно. Понял? - с намёком пообещал шеф. - Так что, лучше не грозись. Бери в помощники этих бездельников, хоть Юрку, хоть Вовку, кто больше нравится, сегодня же и начинайте.
  
   Лёнька сунул в рот папиросу, закурил, выпустил дым в потолок. Переварив ответ шефа, сказал с недовольным раздражением:
  
   - Надо было сразу в ДРСУ в гараж ставить. Я теперь, как на морозе под ним лазить буду, с факелом, что ли?
  
   - Ну, я, наверное, не дурей тебя. В ДРСУ места нет. В совхозном гараже разрешили на неделю поставить, так что пошевеливайтесь. Съезди с Юркой за жёстким прицепом, подкачай колёса и дуйте. Если что понадобится, к совхозному автомеханику обращайся, он мне потом счёт выпишет. Только гляди, чтоб лишнего не понаписал. Вообще-то, я с вами поеду. Давайте, за прицепом дуйте.
  
   "Интересно, - размышлял Тарасов, слушая перебранку шефа с шофёром, - Морин меня специально домой отправил или так сложилось? Это уж, что называется, капитализм со зверским лицом".
  
  
   На несколько дней в "Богатыре" установилась тишина. Лёнька с Юркой занимались ЗИЛом и в "Богатырь" даже не заглядывали. Шеф где-то обретался по своим делам и только названивал. Тарасов, подложив в изголовье всякое тряпьё, лёжа на лавке, читал детективы. Женька с Вовкой слонялись из угла в угол или лузгали семечки под мирный рокот трактора, доносившийся с улицы. Как-то Вовке надоело сидеть на одном месте, и он стал глядеть в окно на воробьёв, звонко чирикающих на протаявшей верхушке угольной кучи.
  
   - Мужик какой-то у нас ходит, чего-то высматривает.
  
   - Смотри, чтобы угля в карманы не насыпал, - лениво отозвался Женька.
  
   - Сюда идёт, - продолжал комментировать Вовка.
  
   Настывшая на морозе наружная дверь надсадно заскрипела, и по мастерской кто-то заходил, но всем было лень выглянуть на любопытного гостя. Через несколько минут он вошёл сам. Им оказался коренастый мужчина, одетый в мохнатую формовку и коричневую дублёнку с поднятым воротником. Не спеша, посетитель расправил заиндевевший воротник и растёр уши.
  
   - Здравствуйте, ребята, морозец сегодня, а! Кто тут у вас начальник? Я насчёт ЗИЛа пришёл. Говорят, продаёте? Или уже продали, что-то не видать во дворе, - он расстегнул дублёнку и встряхнулся, расправив плечи.
  
   В облике гостя чувствовалась основательность, и Тарасов с интересом поглядывал на него поверх книги.
  
   - Вы проходите, садитесь, - предложил Женька. Памятуя наказ шефа никаких сведений о делах в "Богатыре" никому не давать, он отвечал уклончиво: - Шеф где-то шастает. Мы рабочие, что он с ним собрался делать, мы не знаем. Вы подождите, он или позвонит, или сам придёт.
  
   Мужчина сел на Лёнькин трон.
  
   - Ждать-то мне особо некогда, - он посмотрел на массивные часы, выпростав их из-под рукава. - С полчаса можно погреться, а если не дождусь, я вам свой телефон оставлю и ваш возьму.
  
   Шеф позвонил через двадцать минут и, узнав о покупателе, приехал на какой-то иномарке. Войдя, он отправил всех курить во двор и минут сорок совещался при закрытых дверях. Представлять "главного инженера" на этот раз не стал. Переговорив, оба вышли во двор и остановились перед тракторами, накрытых шапками снега. Бездельничающие богатырцы лузгали семечки возле угольного кургана и невольно слушали обрывки разговора.
  
   - Трактор вы какой продаёте? - спрашивал покупатель и всматривался в обледенелые под солнцем на морозе стёкла кабин.
  
   - Да любой, какой хотите. Да хоть этот, - шеф ткнул унтом в гусеницу ближайшей к нему правой семьдесятпятки.
  
   Покупатель кивнул головой и подытожил свои переговоры.
  
   - Ну что ж. Договариваемся так. Я передам директору наш разговор. Думаю, он сможет решить что-нибудь насчёт налички. В понедельник, или, в крайнем случае, во вторник, подъедет наш механик, посмотрит технику, я тоже буду, и тогда конкретно всё решим.
  
   - Лады, - они пожали друг другу руки и, ни на кого не глядя, покупатель пошёл к своему серо-стальному джипу, приткнувшемуся на въезде. А шеф объявил аврал.
  
   - Откапывайте семьдесятпятку, вот эту, правую. Цепляй её, вытаскивайте сюда, где посвободней и отбалчивайте двигатель. Завтра менять будем. К понедельнику должна иметь товарный вид. Двигатель заменим, заведёшь и проверишь её всю, - говорил он, принявшему озабоченный вид, трактористу. - У неё ещё муфту поглядеть надо. Ну, заведёшь, видно будет. Придётся, мужички, и в выходные поработать. В понедельник трактор должен быть на мази.
  
   - Двигатель этот, который у нас стоит? - уточнил Женька.
  
   - Ну, а что, двигатель, как двигатель, с капиталки, - посмотрел на него подозрительно шеф, предполагая затаённую насмешку.
  
   - Да я ничего, просто спросил. Подымать ковшом? Муторное дело, он прямо не встанет, - в сомнении покачал головой Женька.
  
   - Поставим, вон, сколько лбов, - самонадеянно ответил шеф. - Ну, давайте, мужики, начинайте.
  
   - Да сейчас кого начинать? Через двадцать минут обед. Пообедаем, тогда уж и начнём, - ответил главный специалист тракторного дела, сплёвывая с губы шелуху. - Не мог ты до весны подождать. Сейчас самое время двигатель менять.
  
   - Ничего, ничего, справимся. Продадим, с меня магарыч, - подмигнул цветущий довольством Анатолий Фёдорович.
  
   Затишье кончилось, богатырь расправлял плечи.
  
  
   Едва управились с трактором, пришли два обещанных вагона. Женька, предвкушавший дармовую выпивку и работавший не за страх, а за совесть, только облизнулся. Вагоны стояли в тупике, и тут уж было не до пьянки. На этих вагонах закончилась богатырская деятельность Тарасова. Надоел ему и сам "Богатырь" и шеф его, раздувшийся от самодовольства, обрыд до чёртиков.
  
   Морина он понял. Коммерция сулила большие выгоды, чем производство. Калачом тот был тёртым. Некоторая оборотистость с ценами, наличкой, выплачиваемой помимо счёта, несли ему дополнительную прибыль. В рабочие он набирал отпетых прогульщиков и пьяниц, прошедших в райселе все производства на несколько кругов, и от которых везде отпихивались. Платил им мизер и время от времени поил за счёт предприятия. Ни о каких шлакоблоках, тем более кирпиче, уже не было и речи.
  
   - Ты мне в Трудовой запиши "по сокращению", - говорил он Морину усмешливо. - Тебе без разницы, а мне на бирже начнут мозги крутить. Ты же меня в главные инженеры намечал, а теперь он не потребовался. Сделай доброе дело.
  
   Насчёт записи в Трудовой, они столковались быстро, а за расчёт разругались. "Члену богатырскому" страсть как не хотелось расставаться с живыми деньгами, а Тарасову с такой же силой хотелось иметь их в собственном кармане, а не в моринской ведомости. Но решился и этот вопрос.
  
   В безработных Тарасов проходил до августа. Расчёт у него был на приусадебный огород, пятнадцать соток садово-огородного участка, корову, которая телится и всё возрастающее свиное поголовье. Но всё возрастающее поголовье требовало всё больше корма, корова не могла обойтись без сена, и, намаявшись со всем этим, Тарасов решил устроиться на работу в совхоз. Там хоть и платили немного, но совхозным всё же было полегче с кормами.
  
   Директор, попыхивая у открытого окна болгарской сигаретой, покачивал головой.
  
   - Не знаю, что вам предложить. Что ж вы, инженер, в скотники пойдёте. Мне на отделение механик нужен. Хотите? Завтра же приступайте.
  
   Но Тарасов отказался.
  
   - Я вашей техники не знаю. Подшипники, конечно, везде круглые, но так, сразу я не смогу. Надо мной люди смеяться будут. У вас в мехмастерской, я слышал, слесарь нужен. Я бы пошёл.
  
  
  
   - Да, шуганули там одного, - директор поморщился. - Больше прогуливал, чем работал. Ну, как хотите. Поработайте слесарем, поосмотритесь, а там видно будет. Со временем возможно на итээровскую должность переведём.
  
   В слесарях Тарасов проходил немногим больше года. То, что казалось прекрасным со стороны, на деле оказалось несколько иным. С сеном была почти такая же морока, как и прежде. Давали его за двадцать километров от села, возили плохо, надо было самому добывать транспорт. Комбикорм продавали дорого и понемногу. Платили мало и всё реже, процесс этот усугублялся, и шёл без пробуксовки. На итээровскую должность его не переводили, директор давно забыл о нём и при встречах не узнавал. Семья же требовала денег, и Тарасов пошёл в кочегары. Здесь платили намного больше и чаще. Но время шло и здесь тоже всё менялось.
  
  
   За два года сельской жизни Тарасов сменил два места работы. Коллективы, в которые он входил, были разными, со своими не совсем понятными ему интересами, да и работники "Богатыря" с большой натяжкой подходили под определение коллектива. Он жил особняком, мало общаясь с новыми товарищами, оставаясь в стороне от их мира. Но, как он замечал, сами они тоже всё больше и больше уходили в собственную скорлупу, общаясь по чисто производственным вопросам. Всё, что выходило за рамки трудовых отношений, возникало во время совместных выпивок. Выпивка окончательно утверждалась, как единственная форма дружеского общения. Товарищество совместного труда подменялось озлобленным обособлением опостылевшей барщины, задавливающей человеческое участие в душах людей.
  
   Тарасов не переставал удивляться всеобщему равнодушию и покорности. Со стороны казалось, что жизнь бьёт ключом. Все бегали, суетились, крутились как могли, но эта беготня походила на бесплодный бег белки в колесе. Русский мужик мастак поматериться и, как следует заложив за воротник, в понятной общедоступной форме сообщить окружающим о своём отношении и к близкому, местному Андрею Никодимовичу, и дальнему, столичному Борису Николаевичу. Но это был всего-навсего ничего и никому не дающий всплеск эмоций. В главном же он был покорен. Не понимая сути происходящих перемен, принял навязанные правила игры и бился как муха в паутине.
  
  
  
   Про котельную Тарасову сообщил сосед Митя, водитель совхозного газона. С Митиной помощью он разжился комбикормом, увеличив свою долю в два раза. Под зарплату в совхозе выписывали по три центнера, жене неожиданно выдали пятьдесят процентов отпускных, и сосед за наличные отдал свой пай. Выгрузив мешки, расплатившись деньгами и обязательной бутылкой ЖКВ, Тарасов протянул Мите раскрытую пачку сигарет. Они дружно задымили, и Митя спросил:
  
   - Слыхал, в центральной комхозовской кочегарке народ требуется: Кого ты в слесарях маешься: Там мужики чуть не по полмиллиона получают и платят почаще, чем нам. Не машина, сам бы пошёл.
  
   Тарасов долго не размышлял.
  
   - Ты в гараж? - спросил, растаптывая окурок.
  
   - В гараж, садись, подвезу.
  
   Обтряхивая на ходу одежду от припорошившего её комбикорма, Тарасов закрыл ворота и сел в кабину самосвала.
  
   Котельная готовилась к запуску, и по этому случаю в ней собралось всё начальство, не пришлось бегать в контору на розыски. Осанистый начальник комхоза с мужиковатого вида главным инженером и, одетым в камуфляжную форму и высокое кепи, заместителем районного главы, ходили вдоль котлов и заглядывали в топки, лязгая дверками. Сам глава, поблёскивая "хамелеонами", стоял против проёма в стене для заталкивания угля и беседовал с двумя мужиками, один был с пышной кучерявой шевелюрой, второй с бородой. Бородатый, как объяснил соискателю кочегарского места проходивший мимо щуплый старичок с гаечным ключом в руках, оказался мастером котельной Константином Ивановичем. Тарасов вежливо дослушал изложение голубой мечты районного главы о газовой котельной, в которой кочегары будут ходить, если не в белых халатах, то уж во всяком случае, им не придётся дышать копотью и чадом. Оставалось потерпеть два сезона. Обратившись к Константину Ивановичу, он сходил с ним бойлерную, где мастер, достав из металлического шкафа потрёпанный блокнот, выдрал из него лист. Тарасов тут же написал заявление и понёс его начальнику. Поставив подпись, начальник предупредил:
  
   - Ты, мужик, гляди, я тебя не знаю, поэтому предупреждаю сразу - пить будешь, выгоню, нам алкаши не нужны.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"