Коломийцев Александр Петрович : другие произведения.

Дно. Окончание

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Глава 13
  
  
  - 1 -
  
  
  К середине октября установилась ясная солнечная погода. Утром почву прихватывало заморозком и в лучах всходившего солнца, зелёная ещё местами трава играла изумрудами, на лужах потрескивал тоненький ледок, больше похожий на прозрачные прожилки, чем на настоящий лёд. К обеду солнце прогревало воздух, изумруды и ледок исчезали, а над поздними осенними сентябринками жужжали прощавшиеся с цветами до весны пчёлы.
  
  - Вот когда картошку-то копать! - восклицал Ромашин. - А ты с ума сходил. Нет в тебе выдержки!
  
  - Сам-то ещё до меня выкопал, - отвечал ему в тон Тарасов.
  
  Начальники командовали что-то неудобоваримое. Экономьте уголь, кидайте поменьше. В том, какую нужно держать температуру, упорно не признавались.
  
  На следующей, после похода в администрацию, среду, у Тарасова состоялся разговор с мастером. Во втором котле они с Ромашиным немного перестарались и оставили маловато жару. Подвигав в топке тяпкой, он поставил её в сторону, и стоял, поглядывая через щель над дверкой, на худосочные струйки дыма, выбивавшиеся из-под угля. Время приближалось к девяти, пришёл уже Илюшин, помахав ему от ворот рукой. Уголь никак не разгорался по-настоящему, и температура грозила упасть на градус. Можно было бросить эту возню, но потом ехидный сменщик при случае скажет, вот вы записали столько, а температура на градус меньше оказалась. В общем-то, это было чепухой, на которую и внимания-то не стоило обращать, но такие разговоры задевали тарасовское самолюбие. Он открыл дверки и набросал понемногу угля на образовавшийся жар. Сзади подошёл Константин, вернувшийся уже из конторы.
  
  - Растапливаешь? - каким-то странным тоном спросил он.
  
  Тарасов, прислонив лопату к стенке котла, и, сняв лыжную шапочку, утёр лоб, больше размазав пот, чем вытерев.
  
  - Да малость перестарались, никак не разгорится.
  
  - Ты что там, в администрации наговорил?
  
  Тарасов насторожился.
  
  - А в чём дело? - спросил, поймав взгляд Константина, и глядя ему в глаза.
  
  - Да дело в том, что вроде умный ты мужик, Юра, а элементарных вещей не понимаешь. - Константин взгляд не отводил и, делая выражение лица высокомерным и пренебрежительным по отношению к Тарасову, подвигал нижней челюстью, будто жвачку жевал. - Начальника вчера на планёрке глава, как пацана, отодрал из-за твоего тельфера.
  
  - А ты, что, не видишь, какой на нём трос стоит? У вас амбиции, а мы с ним работать должны.
  
  - Деньги появятся, купим. Вам же всё на зарплату отдали.
  
  Тарасов вздохнул и заглянул в щель. Уголь, оставленный в покое, разгорелся и пламя, набирающими силу фонтанчиками, билось по всей плоскости. Из-за первого котла появился свежевымытый Ромашин с полотенцем через плечо.
  
  - Оставь ты на хрен этот котёл, иди мойся! - бросил он напарнику.
  
  - Вам на зарплату деньги истратили, - передразнил Тарасов, - а на вас не истратили? У вас один ответ. Денег нет. Рукавицы новые выдать, денег нет, трос сменить, денег нет! - он махнул рукой, ставя точку в разговоре, и ушёл в душевую.
  
  
  
  Женя, молодой парень, только что отслуживший армию и работавший в смене с Илюшиным, ворчал в пятницу, сдавая смену:
  
  - Заколебал этот трос. Чуть что, соскальзывает и за барабан. И вот выделываешься потом, и вот выделываешься.
  
  - За ним, мужики, следить надо внимательно, - давал советы Илюшин, как всегда фундаментально обосновываясь на лавке, сидя на ней с широко расставленными коленями. - Женька сегодня два раза не уследил, - он усмехнулся снисходительно, пацан мол, что с него возьмёшь. - На барабан наматываешь, трос рукой придерживай. Он уже вытянулся, жёсткий, по ручьям не идёт. А то кнопки схватит, и пошёл, куда трос мотает, не следит, лишь бы на кнопки жать. Костя сказал, на той неделе заменят, - сообщил он тоном посвящённого.
  
  - Ага, придерживай, - проворчал Ромашин. - Трос в колючках и рукавицы драные. Он не сказал, когда рукавицы даст?
  
  - А это ты уж сам у него спроси, - съехидничал Илюшин, недовольный реакцией на свои слова.
  
  В двенадцатом часу Ромашин ушёл домой обедать, а Тарасов отправился на рандеву с дядь Сашей, попить чайку, поговорить про жизнь для разнообразия. Он накидал в топки угля под завязку и имел минут двадцать в запасе.
  
  Дядь Саша важно, как иноземным деликатесом потчевал, снял с литровой банки фанерку и налил в разнокалиберную тару чай. Не успели отчаёвничать, появился Евдокимов. Он липко, со слащавенькой улыбочкой потряс всем руки и с начальственной снисходительностью к привычкам подчинённых, кивнул хозяину бойлерной:
  
  - Н-ну, налей и мне. Говорят, сильно крепкий завариваешь.
  
  - А то ты не знаешь, - проворчал дядь Саша, доставая из своего шкафа-сейфа чистый фаянсовый бокал.
  
  - Что-то Константина сегодня не видать, - вопросительно сказал Тарасов, повернувшись к Евдокимову.
  
  - Не будет его, на больничном. Зашёл вот глянуть, как у вас дела. Всё нормально? - по глазам обоих работяг Григорий Николаевич прочитал: "Ясно. Будешь теперь до обеда высиживать". Вслух портивший ему кровь кочегар произнёс:
  
  - Нормально. Всё то же, что и было, - он сунул руки в верхонки и поднял кисти, для наглядности просунув в прорехи пальцы, на правой руке большой, а на левой, указательный, средний и безымянный.
  
  - На следующей неделе купим. Пока потерпите, мужики, - успокоил зам ехидничающего кочегара.
  
  Тарасов допил чай одним глотком и поднялся, чтобы идти к котлам.
  
  - Ясно. Потерпеть, так потерпеть. Потерпим, пока не посинеем, - проворчал он под нос.
  
  - А как посинеем, терпеть не надо будет, - поддакнул за спиной ветеран.
  
  
  
  Вспоминая позже эту смену, Тарасов говорил, что это Илюшин с утра накаркал.
  
  Они вычистили четвёртый котёл и Тарасов растапливал его, разравнивая жар и подбрасывая понемногу уголь. Ромашин вывозил шлак. В ворота дуло, и Тарасов недовольно оглянулся. Анатолий перецеплял в воротах бадью после выгрузки. Бадья перевёрнутая лежала на боку, незадачливый возчик, матерясь, смотрел вверх и дёргая обеими руками за трос.
  
  - Чего у тебя?
  
  - За барабан заскочил, зараза. Не выдёргивается никак.
  
  Тарасов оставил лопату и подошёл на помощь. Они подёргали вдвоём, но трос только пружинил.
  
  - Сейчас лестницу принесу, ломиком попробуем, - решил Тарасов и пошёл на поиски вечно куда-то исчезавшей лестницы.
  
  - Погоди, - остановил его Ромашин, я тельфер сейчас к куче подгоню, там повыше. С лестницы всё равно не достать.
  
  - Давай, я пока монтировку у дядь Саши возьму.
  
  С помощью монтировки Ромашин справился быстро и облегчённо вздохнул.
  
  - Фу, вовремя заметил. Думал, всё, на вал намотало.
  
  - Давай, к четвёртому угля навозим, потом второй чистить начнём. А то у нас тот ещё толком не горит, второй погасим, и температура упадёт. Времени полпятого, сейчас разбор начнется, и поднять не успеем.
  
  Ромашин пожал плечами.
  
  - Как прикажите. Возить, так возить. Мне всё равно.
  
  Всё повторилось, как и после чистки четвёртого. Тарасов вначале не беспокоился. Выдернет. Но трос не выдернулся. После часа бесплодных усилий, они, раздосадованные и разозлённые, сели в бытовке перекурить.
  
  - Не видать, зараза, ничего, - объяснял Ромашин. - Лампочка у входа сгорела, сменить нечем и на улице темно. Я его ещё рукой поправил, думал, пошёл, а он на тебе. Тьфу! - он посидел несколько минут молча, беспокойно ёрзая на месте. - Кого делать-то будем? Время к концу смены идёт. Не выдернуть нам его, на вал, наверное, намотало. Боковину бы снять, так ключей нет. Хоть бы лампочки вворачивали вовремя, работаем, как кроты.
  
  
  - Боковину снять, ничего не даст. Тогда весь тельфер разбирать надо. Ни разу такого не было, всегда выдёргивали. В прошлом году одно время совсем замаялись, пока дугу на ограждение не приварили. Электрика вызывать надо, за ним тельфер закреплён. Может чего придумает, или уж разберём. Так у него телефона нет, придётся энергетику звонить. Он где-то рядом живёт, пусть сходит, что ли, - Тарасов вздохнул и подпёр голову рукой. - Что за напасть, сколько я тельферов перевидал, не помню, чтобы такая маета с ними была.
  
  - Ладно, не переживай, - Ромашин подошёл к телефону и принялся звонить, но в трубке слышались только длинные гудки. - Не отвечает, - с трубкой в руке он повернулся и вопросительно посмотрел на пригорюнившегося друга.
  
  - Звони Громову, пусть энергетика ищет или за электриком съездит. Машина есть. Погоди, сейчас номер скажу, - Тарасов взял с полки журнал и открыл первую страницу с номерами телефонов.
  
  Через минуту Ромашин извиняющимся тоном разговаривал с Громовым, а Тарасов мрачно покуривал. Чувствовал он себя неуютно, и зло брало, и досада. В той, своей прежней жизни, обычно он приходил на помощь, его вызывали, звонили, спрашивали совета.
  
  - Чего ты так из-за этой железяки переживаешь? Сейчас электрик придёт. Что мы, виноваты? - Анатолий поправил на топчане затасканную телогрейку и лёг, закинув нога на ногу.
  
  Тарасов поднялся.
  
  - Лежи, схожу подкину. Хорошо хоть додумались угля к четвёртому навозить.
  
  Вскоре и вправду пришёл электрик. Длинный и худой, весь в морщинах Василий Николаевич, или попросту Вася.
  
  - Чего натворили-то? - спросил с беззлобной улыбкой. - Идём, поглядим.
  
  Он вынул из кармана фонарик и протянул Ромашину.
  
  - Светить будешь.
  
  - Ишь, сам так с фонариком ходишь, а мы как работать должны? - Ромашин пощёлкал переключателем, направляя луч в полумрак между котлами. Он потоптался возле лестницы, на которую взобрался Василий Николаевич и залез на переходную площадку на бездействующем ещё третьем котле.
  
  Ему пришлось проделать несколько акробатических номеров, пока свет фонарика попал в нужное место.
  
  - Ну-ка, - позвал Василий Николаевич второго кочегара, - давай майна-вира. Может, выскочит.
  
  - Да мы эту майну-виру, знаешь, сколько проделывали? - проворчал тот, но взялся за кнопки.
  
  - Нет, не выскочит, - электрик спрыгнул с лестницы. - Но на вал не намотало и то хорошо.
  
  Ромашин слез со своего насеста и принялся с жаром показывать все балки и стояки, за которые они цепляли крюк, пытаясь освободить трос.
  
  - Не-ет, так не выдернешь, его закусило, как следует. Нужен прямой удар, а так он на излом идёт.
  
  - Да это понятно, то на излом. Мы бадью подвешивали, нагружали, думали, выдернет, всё бесполезно, - Тарасов отпустил кнопки, и те маятником закачались на кабеле. - Что предлагаешь? Или разбирать будем? Времени уже девятый.
  
  - Разбирать, скажешь тоже. Тут и ключ специальный нужен, а у меня нет, он в электроцехе лежит. Давай, подгоняй, где пониже, сейчас попробуем по другому. Как-то я так уже выдёргивал.
  
  Тарасов выгнал тельфер за ворота, там поверхность грунта шла под уклон к шлаковой яме и крюк не доставал до земли.
  
  - Давай лом, кувалду, - командовал Вася.
  
  Они с Тарасовым прижали крюк ломом, чтобы не пружинил, а Ромашин, с подбадривающим хеканьем, заколотил кувалдой по корпусу полиспаста.
  
  - Лопнет ролик-то, - с сомнением произнёс Тарасов.
  
  - Не лопнет, надо поглядывать, чтоб корпус до него не доставал, - успокоил Василий Николаевич.
  
  Под радостные вскрики Ромашина, крюк подался вниз. Когда пришла новая смена, они наматывали злополучный трос на барабан при свете васиного фонарика.
  
  - Что делать будем? Давай попросим, чтоб они котлы почистили, - предложил Ромашин.
  
  - Да ну их на фиг, будут потом разговоры. Минут на тридцать-сорок задержимся, зато должны не будем.
  
  Вычистив один котёл, Тарасов заглянул в бытовку, и крикнул:
  
  - Парни, четвёртый можно топить!
  
  Но парням было не до прозы жизни. Ревел магнитофон и под его звуки шла приятная беседа с пришедшими друзьями и весёлыми девушками. Тарасов пожал плечами и пошёл дочищать второй котел.
  
  
   - 2 -
  
  
  На следующий день, развернув журнал, Тарасов сказал, посмеиваясь:
  
  - Ну молодёжь и топит. Глянь, на шесть градусов после нас температура упала.
  
  - Да где уж тут топить, и бабы, и магнитофон, - прокомментировал, фыркая, Ромашин. - Это уж пусть с ними начальники разбираются.
  
  - О! Да ты смотри, что понаписали, - Тарасов отложил в сторону ручку. - "Тельфер принят неисправным". Вот дают! - он вскинул голову и недоумевающе посмотрел на Ромашина.
  
  - Сказать надо, чтоб не писали всякой ерунды. С друзьями проканителились, а на нас сваливают. Да кто смотрит журнал этот, - пренебрежительно проговорил Ромашин. - Тем более Костя на больничном.
  
  Но журнал смотрели. Прошло больше трёх недель после казуса с тельфером, приближались Октябрьские праздники. Затопили третий котёл, вышел на работу Генка. Однажды утром, когда на огонёк, а в основном стрельнуть сигарету или хлебнуть чаю, набилась полная бытовка сантехников, шоферов, возивших уголь, строителей, как неприкаянных, бродивших с места на место, один из его бывших коллег по стройцеху, сказал:
  
  - Вас, мужики, с премией можно поздравить, прям к празднику угадали, - и подмигнул Ромашину: - Халатно, мужики, к своим обязанностям относитесь.
  
  - Кого мелешь? Какая ещё премия? - сердито огрызнулся Анатолий.
  
  - Сходи, прочитай, если не веришь. В конторе приказ вывесили, с неделю красуется. Вас обоих, - стройцеховский друг кивнул на Тарасова, - за октябрь месяц лишить премии на сто процентов.
  
  - Ни хрена себе, - Ромашин повернулся к Тарасову, - за что?
  
  - А я откуда знаю? - тот сам находился в недоумении. - Восьмое суббота, десятого мы в день. Одиннадцатого сходим узнаем. Со смены пойдёшь, ещё за ноябрь снимут, - он зло засмеялся.
  
  Ночную смену седьмого они отстояли с Генкой вдвоём. Ромашин на работу не пришёл. Вначале они рассудили, что Толя малость подзагулял и придёт попозже. Но когда он не появился и в двенадцать, поняли, что дело пахнет не малостью.
  
  - Да не должен Толя уж так загулять, - рассуждал Тарасов за ночным чаепитием.
  
  - Может, случилось что. Ладно, отстоим вдвоём, потом рассчитается, - покладистый Генка воспринял отсутствие второго товарища довольно флегматично.
  
  Не появился Анатолий и десятого. В одиннадцать из конторы пришёл Константин с каким-то плюгавеньким мужичонкой.
  
  - Вот, за Ромашина с вами работать будет, - кивнул на своего невзрачного спутника.
  
  - А где Ромашин? - Тарасов перестал грузить в бадью уголь и опёрся на лопату.
  
  - Наворотил ваш Ромашин Толя делов, - Константин достал пачку сигарет и протянул одну Тарасову, - закуривай. Залетел на праздник.
  
  - Куда залетел? - спросил тот, затягиваясь дарёной сигаретой.
  
  - Не знаешь, куда залетают? В ментовку.
  
  - Ни черта себе, - поражённый вестью, никак не вязавшейся с характером Ромашина, Тарасов даже сигарету изо рта вынул. - Как это его угораздило? Вроде спокойный мужик.
  
  - Спокойный. Все мы спокойные, пока не нажрёмся. Утром сообщили. Седьмого пьяным по улицам шарашился, ментов оскорблял, в драку на них кинулся.
  
  - Ну и сейчас он где? В кутузке?
  
  - В какой кутузке, в больнице лежит, - Константин выдохнул мимо собеседника густой клок дыма. - Насопротивлялся, короче.
  
  - Тут что-то не то! - покачал головой Тарасов. - Эти ребята сейчас по одному не ходят, в основном мелкими группами человек по десять. Да ещё у каждого демократизатор на боку, и Толька на них в драку кинулся. Это Константин, что-то не то, - повторил он.
  
  - Ну не знаю. Если дело против него возбуждают, что-то, было, значит, так просто тоже ведь не станут дело заводить.
  
  Тарасов стоял на своём.
  
  - Конечно, дел у меня больше нет, как разбираться из-за чего каждый алкаш в ментовку попадает, - Константин бросил окурок между кусками угля, и оттуда потянулась голубоватая струйка дыма. Он повернулся, чтобы идти по своим делам, но настырный кочегар остановил его.
  
  - Погоди, Константин, не убегай. С нас, за что премию за октябрь сняли?
  
  - Не знаю, Юра, не знаю. Я видел приказ, спрашивал у Евдокимова. Говорит, заработали, а в чём дело, не объяснил. Ты сходи в контору, у кадровички попроси приказ. Там же и какая-то докладная должна быть.
  
  Тарасов молча кивнул и подумал, что уважающий себя мастер сам бы выяснил причину наказания подчинённых.
  
  
   - 3 -
  
  
  В больницу он пришёл перед самым обедом. Взбежав по узкой, четырёхмаршевой лестнице, оказался в просторном холле с фикусом у окна. Сестра на посту показала вдоль коридора:
  
  - В пятой он лежит. Только халат наденьте, вон, на стеночке у двери висят. Выбирайте, какой вам подойдёт, хотя они все у нас на один размер.
  
  Это "на стеночке" родило в нём тёплое чувство к незнакомой сестре, и он поспешил поблагодарить её. В палате, кроме Ромашина, лежало ещё трое. Слева у входа, кровать пустовала, но, судя по брошенному наискосок одеялу, на ней всё же кто-то обитал. На правой молодой парень сосредоточенно мастерил из использованных систем гривасто-хвостатое чудовище. В правом углу у окна шла игра. Один из партнёров играл лёжа на боку, а второй сидел, откинувшись на спинку стула и приблизив веер карт к самому носу. Когда в палате возник, осторожно ступающий, посетитель, ему шли козыри, и он звучно шлёпал по сиденью стула картами. Сам Ромашин лежал слева от окна и изучал потолок. При появлении друга у него удивлённо взлетели вверх брови.
  
  - Вот не ожидал!
  
  Стулья прибрали к рукам картёжники и кустарь ремесленник. Тарасов покрутил головой и, завернув матрац, присел на край кровати.
  
  - Да садись на постель. Кого церемонишься? - поморщился больной.
  
  Умостившись, Тарасов протянул рук Ромашину, тот ответил на рукопожатие левой, пряча правую под одеялом.
  
  - Здорово! Что это ты левой здороваешься?
  
  Не отвечая, больной выпростал из-под одеяла руку. Кисть вздулась и отталкивала взгляд неприятным багровым цветом.
  
  Тарасов присвистнул от неожиданной картины.
  
  - Ни-и, хренашеньки! По ней что, трактор ездил? С тобой что приключилось? С милицией дрался?
  
  - Ничего себе дрался! Демократизаторами отделали, чуть живого привезли, - съязвил близорукий, от больничной скуки прислушивавшийся к разговору.
  
  - Рука, говорят, ничего, ушиб сильный. Три ребра сломали, по башке попинали, вот только болеть маленько перестала, - глядя в сторону, глухо проговорил Ромашин.
  
  - Ничего не пойму! Что случилось-то? На улице, говорят, пьяный куролесил.
  
  - Хм. Куролесил! Это ещё разобраться надо кто куролесил. Только разбираться никто не хочет.
  
  - Я тебе говорю, - близорукий, не выдержав, развернулся к ним на стуле, - в суд подавай!
  
  - Ну, подам, подам, а дальше что? - огрызнулся Ромашин. По накалу его раздражённого тона, Тарасов понял, что этот спор они вели давно. - Адвокату я, чем платить стану? Неизвестно ещё, больничный оплатят или нет. Сейчас месяц проваляюсь, вообще без денег останусь.
  
  - Да ты подай, подай. Они, глядишь, своё дело замнут, а так, мало того, что избили, ещё и штраф припаяют. А заявление забрать никогда не поздно. Вот фашисты, что с человеком ни за что, ни про что сделали! - возмущённо закончил подслеповатый картёжник.
  
  - Ладно, ты ходи, давай, завёл опять, - одёрнул его лежачий, - легче ему от твоих причитаний.
  
  Их прервали. В палату вошла сестра, не та, что сидела за барьерчиком, а другая, молодая, с крепкими пружинистыми ногами, светлыми волосами, собранными в длинный пучок, и бесшабашным задором в глазах.
  
  - Ну-ка, кыш отсюда! - прикрикнула она на ходячего игрока. - Ишь, картёжники!
  
  Пока партнёр отодвигал от кровати стулья, лежачий перевернулся на бок лицом к стене и откинул одеяло.
  
  - Какой дисциплинированный! - засмеялась сестра и ловко шлёпнула ладошкой с зажатой между пальцами иглой по мягкому месту. Подсоединив шприц, нажала на поршень.
  
  - Ой-ой-ой! - дурашливо заверещал лежачий.
  
  - Не придуривайся, всё равно не поверю, что больно. Вы оба, - она показала на парня и близорукого, через десять минут в столовую, а вам двоим, сюда принесут.
  
  - Да я сам схожу! - запротестовал Ромашин.
  
  - Никаких сам, велено лежать ещё сегодня, - сестра делано нахмурила брови и погрозила пальцем с коротко обрезанным ногтем. - Чтоб мне слушаться.
  
  - Весёлая девка, - похвалил лежачий, когда за сестрой закрылась дверь.
  
  - Погоди, завтра эта мымра дежурить будет, и покурить не сходишь, - проворчал его партнёр по картам, натягивая поверх рубахи свитер.
  
  Ходячие ушли на обед, и они остались в палате втроём.
  
  - Позвал меня седьмого Карась кабана колоть. Сам он ткнуть не может, всегда кого-нибудь зовёт, - начал свой невесёлый рассказ Ромашин.
  
  - А сам-то что? - перебил сосед. - Вера, что ли, такая?
  
  - Какая там вера, не может. Рука дрожит или хрен его знает, но сам никогда не колет. Ну, закололи, пузырь раздавили, бабёнка его свеженинки нажарила. Всё честь по чести. Я, какой пьяный-то был? На двоих бутылку выпили, да по килограмму мяса умяли. Я ещё потом мешок отходов на его дробилке смолотил. С этой дроблёнки и пошло всё. Да они пьяней меня были в десять раз, - перебил сам себя Ромашин. - Времени не знаю, без часов был, но уже темняться начало. Привязал мешки на саночки, иду себе спокойно, покуриваю. А на том перекрёстке вороньё это стоит, - рассказчик выругался. - Ну я иду и иду себе, внимания на них даже не обращаю, стоят себе и стоят. А как раз шагов пять мимо них идти. Один и орёт, стой, мол, мужик. Откуда комбикорм прёшь? Сейчас разбираться будем, всё заготзерно растащили. Я и отвечаю, чего орёшь? Своё зерно раздробил, домой везу, у, и дальше пошёл. Он опять, куда попёр? Сказано, стой! И бегом ко мне, где комбикорм нахапал? Я ему, ты чё привязался? Дроблёнка это, какой комбикорм? Он на палку свою показывает, не хочешь по-доброму говорить, сейчас разберёмся. Меня тоже зло взяло, но я спокойно, спокойно так говорю, ты, что фашист, что ли? Ты почему мне палкой грозишь? Тут они меня все окружили, один палку отстёгивает. "Как ты нас назвал?" - орёт. Я и послал куда подальше. Тут уж они давай наворачивать. В ментовку притащили, дежурному докладывают, спёр где-то комбикорм и не признаётся. Начали задерживать, а я, значит, в драку на них кинулся. Кого-то даже по лицу ударил. Я дежурному и говорю, ты разберись, меня, за что сюда приволокли, я что сделал? А эти вокруг стоят, под рёбра палками своими тычут, мало, мол, получил, будешь выступать, ещё добавим. Я дежурному и говорю, да ты уйми их, в конце концов, это ж фашисты настоящие, их из автомата стрелять надо. Тут они вообще озверели. На улице хоть ногами не топтали, а тут на пол повалили, и давай топтаться по чему ни попадя, - Ромашин смолк, под щеками желваки перекатывались, взгляд повлажнел от воспоминаний. - Потом в камеру, как собаку, кинули. Я на нарах полежал, вообще не могу. К ночи рвать начало. Мужики в камере сидели, давай кричать, помирает, мол, врача вызовите. Дежурный подошёл: не уймётесь, сейчас всех успокоим, а этот и без врача не сдохнет, пусть водяры жрёт поменьше, блевать не будет. А моей передали, говорю, ещё светло было, видали люди, как они меня по дороге катали. Она ещё ночью прибегала, сказали пьяный, утром приходи. Она утром прибёгла, они ни кого. Она к прокурору домой, день-то суббота. Он ей, козёл, наговорил, мужик твой, мол, такого натворил, я значит, его в тюрьму сажать надо.
  
  - Менты наплели, пока она до него добежала, - вставил слово сосед.
  
  
  - Она назад в ментовку, - продолжал Анатолий. - Тут одного из камеры забрали, прибраться у них, он ей и обсказал какой я. Она опять к прокурору, тут менты смотрят, дело-то со мной хреново, "скорую" вызвали, на "скорой" и привезли сюда. Три ребра сломано, сотрясение, - Ромашин перевёл дух.
  
  - Как это они охранника в палате не поставили, - Тарасов покачал головой. - Даже не верится.
  
  - Охранника не поставили, а следователь приходил. Думал узнавать будет, кто избивал, оказывается, это на меня дело завели. Угрожал я придти с автоматом и перестрелять всю милицию. На улице дебоширил, при задержании оскорблял работников правоохранительных органов, оказывал им сопротивление. Дома теперь, наверное, всё вверх дном перевернули, автомат ищут, - Ромашин угрюмо усмехнулся, закончив своё повествование.
  
  Помолчали.
  
  - У меня тоже новости хреновые, - сказал Тарасов, глядя в пол, - нас с тобой в угол загнали. Видел я приказ, докладную смотрел. Кадровичка поупиралась, показала-таки. Евдокимов на нас телегу накатал, - он выпрямился и посмотрел Анатолию в лицо. Под левым глазом у того отливало желтизной, и сам глаз выглядывал в узкую щёлку. - Однако, здорово они тебя. Ты и вправду в суд подавай. Это куда годится так избивать, если бы даже и виноват в чём-то был, - Тарасов потёр в задумчивости руки и посмотрел на противоположную койку, откуда за ними наблюдала пара любопытных глаз. - Чем мы Евдокимову досадили, не знаю. То, что я ему весной за электромотор надоедал, так это работа, да и не я дин ему говорил, и Новосёлов, и дядь Саша то же самое долбили каждый день. Нет, по-моему, всё ясно, это они с нами за забастовку рассчитываются. И, главное, всё втихомолку. Да разве такие приказы так пишутся?
  
  - Так он, что в докладной написал? - Ромашин скосил на Тарасова правый глаз.
  
  - О! Я же тебе так и не рассказал, - хватился тот. - Евдокимов написал, что из-за халатного нашего с тобой отношения к работе, в нашей смене вышел из строя тельфер. В приказе вообще одна строка, имярек, за халатное отношение к своим обязанностям лишить премии за октябрь месяц на сто процентов. Ни с приказом не ознакомили, ни объяснительных не собрали. Чудеса! Захотели, одним росчерком пера раз и готово, по двести тысяч взяли и отобрали! - воскликнул Тарасов и не понять было, чего в его голосе больше, изумления или возмущения. - Не пойму я, они такие наглые или такие безграмотные.
  
  Лежачий не выдержал и спросил:
  
  - Так за что с вас премиальные сдёрнули?
  
  Тарасов нехотя, в двух словах объяснил.
  
  - И всего делов-то? Ну-у, мужики, у вас не начальники, а придурки какие-то.
  
  - Да нам-то это давно известно, - вздохнул Ромашин.
  
  - Да, так вот дальше мои похождения, - продолжал Тарасов. Всё только что пережитое бурлило в нём и просилось наружу. Ромашин, будучи заинтересованным лицом, со вниманием ловил каждое его слово. - Ни Громова, ни Евдокимова в конторе, естественно, не оказалось. Пошёл я за правдой к дяде прокурору, - сиронизировал он над собой. Этот дядя, ещё тот дядя. Главное держит себя, будто с быдлом каким-то разговаривает. Только что не плюёт через губу.
  
  - А ты что, хотел, чтобы он ручку тебе пожал? - засмеялся лежачий. - Ты для него быдло и есть, вот если бы ваш Громов к нему пришёл, тебя за жабры взять, тогда другое дело.
  
  Тарасов кивнул из вежливости и продолжал:
  
  - Это, говорит, не наше дело. Обращайтесь в суд. Вы зачем сюда пришли? Мы такими делами не занимаемся. И вообще, а вы уверены, что ни в чём не виноваты? Я ему объясняю, что сам приказ написан с нарушениями. Не наше дело и всё. Ну, это пусть он мне не свистит, потому что правильность издания приказа попадает под прокурорский надзор. Он обязан проверить, все ли правила соблюдены. Потом приказ, конечно, можно переиздать со всеми формальностями, но дело в том что, если как раз все формальности соблюсти, окажется, что такой приказ вообще чепуха. Ничего ведь хитрого нет, собрать объяснительные с нас, с Васьки, с заступившей после нас смены. Вот и всё, - Тарасов усмехнулся над самим собой. - Пытался всё это я ему втолковать, но... Короче, вытурил он меня.
  
  - В суд-то ходил? Бесполезно это я думаю, - Ромашин вытащил из-под одеяла свою многострадальную руку и погладил её, как ребёнка.
  
  - Не знаю, Толя, не знаю. Не ходил я ещё в суд, время-то обеденное. К тебе вот зашёл потолковать. Волокитное это дело и так просто оставлять тоже неохота. Мне это прямо, как ножом по сердцу, по судам таскаться, - признался Тарасов. - Ладно, выздоравливай. Пойду я. Тебе может принести чего? - спохватился он, поглядев на худосочный обед, поставленный санитаркой на прикроватную тумбочку.
  
  - Да ну, что ты! - энергично запротестовал Ромашин, даже приподнялся на локте. - Я этого-то не съедаю. Жена ещё, с утра приволокла.
  
  Они распрощались. Тарасов посмотрел в безрадостные глаза Ромашина и в сумрачном настроении вышел из больницы. Сегодняшний день показал всю бесправность его нынешнего положения.
  
  Первое время, работая в котельной, он чувствовал не то чтобы комплекс неполноценности, но было у него чувство неуверенности. Сможет ли он бок о бок с людьми, всю жизнь выполнявшими тяжёлую физическую работу, изо дня в день трудиться наравне. Не получится ли так, что дадут понять его слабосильность и ущербность по сравнению с ними, и что обрабатывать такого собрата никто не собирается. Оказалось, нет, обрабатывать никому не пришлось, а случалось и наоборот. Постепенно он приобрёл необходимые навыки, организм привык к физическим нагрузкам, чувствовал себя уверенно и никакого комплекса неполноценности не было и в помине. В этой новой для него среде, которую теперь не наблюдал со стороны, а в которую окунулся и жил вместе с ней, чувствовал себя равным среди равных. Подсознательно, не конкретизируя свои ощущения мыслью, чувствовал, что экзамен, преподнесённый ему жизнью, выдержал. Иногда, даже посмеиваясь про себя, думал, это вы там, протирая штаны, зарплату высиживаете. А дай-ка вам лопату, да поставь-ка вас у котлов, выдержите? И вдруг оказалось, что об него и таких же, как он, можно не глядя, как о половую тряпку, вытереть ноги, и, не останавливаясь, идти дальше.
  
  Чувство бесправия и униженности было для него новым, ничего подобного он никогда раньше не испытывал. То, что случилось с ними, в особенности с Ромашиным, обнажено и неприкрыто, без всякого словесного флёра, показало, для тех, кто стоит на низшей ступеньке социальной лестницы, законов нет. Вспоминая рассказ Ромашина, Тарасов ужаснулся: и он ещё ходил к этому же прокурору искать защиты и справедливости. Так что же, поднять лапки кверху и молча терпеть, захлёбываясь собственным унижением?
  
  Он всё больше и больше убеждался, то, что раньше представлялось чьим-то недомыслием, просчётами, желанием услужить новым властям и заработать на кусок хлеба с толстым-толстым слоем масла, на самом деле является слагаемыми единой системы. Системы безжалостной, бездушной и целенаправленной. Направленной на превращение человека в растленного и одурманенного раба. Кусочки мозаики складывались в целостную картину. Бесконечное, постоянное унижение, рождённое необходимостью выпрашивать заработанные собственным трудом средства на пропитание, потоки лжи, "половое воспитание", умело, не без талантливости, составленные "темы", сознание беззащитности перед власть предержащими и их опричниной, существование на грани нищеты, когда все помыслы сосредоточены на добывании куска хлеба, всё направлено к одной цели - разрушение нравственного начала, без которого человек не возможен, как человек.
  
  Тарасов вдохнул чистый морозный воздух, напоённый ароматом свежевыпавшего снега. Глаза его неистово, словно слеза непрошеная набежала, сверкнули яростно. Ну уж нет. Мы ещё по букварю учили: "Мы не рабы. Рабы не мы".
  
  
   - 4 -
  
  
  После обеда он собрался с духом, перелистав тетради дочери, выдернул из середины двойной лист, и сел за стол. Заявление получилось на всю развёрнутую страницу. Все обстоятельства дела он изложил подробно, даже с указанием температуры в начале и конце смены. Перечитав написанное, крякнул от удовольствия, представив какой бледный вид, будут иметь господа Громов и Евдокимов, когда станут очевидными их безграмотность и разгильдяйство. Сложив заявление вчетверо, сунул в карман и отправился в суд. До суда он не дошёл, решив по пути зайти в администрацию и заглянуть к юристу. Это, кажется, оказалось единственным местом, где в нём видели человека, а не алкаша-кочегара, толку, правда, от этого было мало.
  
  Пока юрист, молодой мужчина лет тридцати пяти со строгим галстуком и чётким пробором в аккуратно подстриженных волосах, читал заявление и рылся в извлечённых из шкафа справочниках и циркулярах, Тарасов старательно мял шапку, сидя на стуле посреди кабинета.
  
  - Однако, ваше дело выеденного яйца не стоит, - покачал головой юрист, закончив чтение.
  
  Тарасов натянуто улыбнулся.
  
  - Абсолютно с вами согласен, - сказал и посмотрел исподлобья.
  
  Юрист почувствовал его отчуждённость и зарождающееся недоверие.
  
  - Знаете, - заговорил он задумчиво, разрушая мелькнувшую во взгляде посетителя неприязнь, - сейчас творится такой беспредел, просто диву даёшься. А уж ваш комхоз даже на таком фоне настоящий феномен. Я вам тут подправлю кое-что, а вы потом перепишите, - он взял из настольного прибора ручку с чёрным удлинённым корпусом, переправил "заявление" на "иск", подставил "истцов" и "ответчиков", и вернул Тарасову его бумагу. - Вам надо вначале обратиться в свою комиссию по трудовым спорам, а уж потом в суд, - он погрыз скошенный кончик ручки и посоветовал: - Вы знаете, что сделайте, загляните в колдоговор, там должно быть указано, за что работники предприятия лишаются премии. Конечно, лучше бы вам решить дело миром. Как вы изложили дело, вас наказали неправильно. Я, правда, в таких технических вопросах не специалист. В суде, - он посмотрел Тарасову в глаза, - всё это протянется месяца два, и вы истреплете себе все нервы.
  
  Пока юрист говорил, Тарасов медленно спрятал заявление в карман, кивая головой.
  
  - Про комиссию я знаю, но только у нас её нет.
  
  - А вы отдайте в профком, всё равно до суда должны ваше дело рассмотреть на предприятии. Суд за него возьмётся только после этого.
  
  Тарасов поблагодарил за полученную консультацию, надел измученную шапку и пошёл по второму кругу в контору. В колдоговоре, который он вытребовал у чем-то напуганной экономистки, через силу подбиравшей слова в разговоре, значилось около десятка пунктов, не было только поломки оборудования, а если учесть, что и поломки никакой не происходило, приказ был полнейшей чепухой.
  
  Волкова он не нашёл, тот лазил где-то по подвалам. На следующий день, посмотрев после ночной смены очередную серию ужастиков, переписал наново иск и отправился в суд.
  
  Секретарша в приёмной энергично строчила на машинке и между двумя страницами, подняв к нему удивлённое лицо с признаками сосредоточенности на прикрытом чёлкой лбу, сообщила, что нужно приходить с утра, а сейчас ни одного из обоих судей нет. Тарасов попытался оставить свой иск в канцелярии, но там принять его отказались. Деловые женщины говорили, перебивая друг друга, между собой, заходили и выходили озабоченные исполнители. Все были преисполнены важными заботами и на него не обращали внимания. Женщина-исполнитель с крикливым ртом, несоразмерно увеличенным ярко-красной помадой, пару раз наткнувшись на него, недовольно сказала с мученической миной на лице: "Вам же объяснили, иск нужно отдавать судье, к нему потребуется куча справок. Судья всё объяснит. Сказали же, приходите завтра", и зацокала по канцелярии каблуками, говоря уже в пространство: "Ах, ну что за люди!"
  
  Тарасов представил, как изо дня в день будет ходить сюда, нудно стоять у дверей с шапкой в руках, толкаться униженным жалобщиком среди судейских, и окончательно принял решение. Он ответит ударом на удар. Он укоротит руки этой обнаглевшей своре. Чины из администрации юлят, не иначе, как у самих рыльце в пушку. Очень удобно держать такого Громова. Вся его вина в том, что потребовал честно заработанные деньги. Ну что ж, на войне, как на войне.
  
  
  Вечером, за ужином, разделываясь с большим, туго налитым помидором, он рассказывал жене, как была шокирована экономистка и какими изумленно испуганными глазами она смотрела на него, когда он объяснял для чего нужен колдоговор.
  
  - И охота тебе по судам таскаться? - спросила Ольга.
  
  Помидор таки лопнул, и красная мякоть залила Тарасову подбородок. Дочь, прикрываясь рукой, не выдержала и захихикала. До этого она отделяла от котлеты микроскопические кусочки, церемонно отправляла их в рот через едва приоткрывающиеся розовые губки. Тарасов заметил мимоходом, что за едой рот можно открывать и пошире, но она не удостоила его ответом. Лязгнув на дочь зубами, он утёр рот полотенцем.
  
  - Мне не по судам охота таскаться, мне неохота терпеть, когда меня оскорбляют. Но я сделаю по-другому, - в отличие от дочери, он отправил в рот полкотлеты за раз и с аппетитом принялся пережёвывать её.
  
  - Не связывался бы ты с ними, только нервы себе истреплешь, - повторила жена слова юриста.
  
  
   - 5 -
  
  
  С утра Тарасов, переморщившись, взялся чистить у свиней и коров. Свиньи прогрызли пол и, пока он подбирал подходящие горбылины, подгонял их, отпиливая и обтёсывая топором, подошёл обед. С Волковым он решил встретиться в понедельник, а после обеда принялся за переработку мяса на фарш, о чём с завидной настойчивостью ежедневно говорила жена.
  
  В пятницу спросил о Волкове у Константина.
  
  - Так он же на больничном. Где-то сквозняком прохватило, на почки осложнение, - ответил Константин. - Я его уже неделю не видел. Как новенький-то работает?
  
  - Да работает, - пожал Тарасов плечами. - У меня претензий нет.
  
  Сам-то он, глядя на своего нового коллегу, думал иначе. Чуть что, грозятся, да мы всех разгоним, мужики косяками ходят, на работу просятся. А как дело коснулось принять, нашли самого завалящего.
  
  Звали нового работника Пашей. Первую смену, они по очереди с Генкой объясняли ему нехитрые премудрости своей работы. Паша понимал всё и насыпал возле дверок могильные холмики. Через неделю Генка уже ничего не говорил и только морщился. Рвения к работе у Паши хватало на двоих. Он невпопад брался за тяпку и начинал грести, но тяпка или, подпрыгивая, волоклась поверх шлака, или, зарывшись, торчала, как приваренная, а сам Паша, уцепившись за неё, выплясывал непонятный танец. Заглянувший в один из таких моментов в котельную в поисках курева Бульдозер, за бока брался от смеха.
  
  Чистили в основном вдвоём с Генкой, за прошлый сезон приноровились и понимали друг друга без слов. Ромашин даже обижался вначале, когда Генка отбирал у него тяпку. Постепенно все трое сработались и чередовались между собой. С Пашей так не получалось. Ни чистить, ни разжигать, он не мог. Тарасова порой зло брало, когда, откидав свою очередь, приходилось брать в руки тяпку и разравнивать уголь, исправляя пашины огрехи. Будь кто другой на Пашином месте, они с Генкой давно бы развозмущались. Но Паша своей безропотностью, готовностью услужить, обезоруживал товарищей. Поглядев, как он варит картошку в мундирах, и, давясь, ест её с прошлогодним пожелтевшим салом и какими-то мятыми солёными огурцами, послушав рассказы о заваливающейся избёнке, двух детях и неработающей жене, прониклись к нему чувством жалости и сострадания. Есть Пашу сажали с собой, впрочем, долго уговаривать его не приходилось. Он только подсовывал щедрым сотрапезникам собственную снедь и без устали благодарил.
  
  Поэтому ничего такого Тарасов и не сказал Константину.
  
  
  Под вечер появилась троица мордоворотов. Вид их не понравился Тарасову сразу. Они по-хозяйски расхаживали по котельной, не уступая никому дороги, громогласно обсуждали свои дела, без конца звонили по телефону, и беспричинно ржали. Верховодил у них усатый красавец с глазами навыкат, по-бараньи не мигая глядевших на собеседника. Троица беспрестанно задирала безответного Пашу, а усатик приступал и к нему самому. Разговоры вроде обычные, главное тон, взятый усатиком. Тон был нехорошим, нагловатым и провоцирующим. Принимая во внимание размах плеч, вес кулаков и повадки любителей приключений, Тарасов отмалчивался и на провокации не поддавался. Глядя, как троица, заступив натоптанную по краю угольной кучи дорожку, вынудила Пашу, спотыкаясь и падая, карабкаться по свеженасыпанному углю через самую верхушку, и при этом с интересом, как за клоуном на арене, наблюдала за его неловкими движениями, Тарасов вспомнил, словно лампочку в памяти включили, как в описании Юлиана Семёнова полковник Исаев впервые столкнулся с эсэсовскими молодчиками. Сходство было поразительное. Мордовороты относились к любителям посмотреть, как кто-то корячится. Это были даже не любители, это были профессионалы. Тарасов относился к другому типу и осознавал это, а именно к тому типу людей, которым противна сама мысль, о принуждении раболепствовать себе подобных. Мозги мордоворотов были устроены таким образом, что в их понимании люди делились на две категории. Первая, к ней они относили и себя, заставляет, а вторая боится и поэтому корячится. О существовании третьей, они не подозревали.
  
  В конце концов, вид безгласного, униженного Паши, вывел его из себя.
  
  - Что вы к нему привязались? - кивнул он на выходившего из бытовки Пашу. - Мешает он вам, что ли?
  
  - Смотри, заговорил, а я думал ты немой, - сказал с хохотком один из мордоворотов.
  
  - Охота, вот и привязались, - ответил другой. - Хочешь, и к тебе сейчас привяжемся.
  
  Всем троим, эта реплика показалась верхом остроумия.
  
  - Мы вот хотели с тобой сто грамм выпить, а ты какой-то на-аглый! - произнёс с усмешкой усатый и поставил на стол бутылку водки. - Садись, мы не жадные. Ну! - прикрикнул он не привыкшим к возражению голосом.
  
  Тарасов, уже не маскируясь, окинул его враждебным взглядом и отрезал:
  
  - Я не пью!
  
  Усатый, продолжая усмехаться, не мигая, смотрел на него.
  
  - А ты и вправду наглый.
  
  "Опять началось!" - подумал Тарасов. В этом году такого ещё не было, по крайней мере, в их смену. Он уже радовался прекращению сабантуев, не без содрогания вспоминая прошлый сезон. Инстинкт самосохранения подсказал подняться и выйти за дверь.
  
  Всё разрешилось у четвёртого котла. Равномерно сгибаясь и разгибаясь, он подбрасывал в топки уголь. Вышедшей из бытовки троице надо было остановиться покурить именно здесь. Тарасову пришлось переместиться, чтобы попадать в топку, но всё равно было неудобно. Поглядев снизу вверх на наблюдавших за ним и неизвестно чему ухмылявшихся мордоворотов, он сказал:
  
  - Мужики, вы бы шли, куда в другое место курить, вы мне здесь мешаете.
  
  - Смотри-ка, мы, оказывается, ему уже мешаем. Ох, и наглый же ты! - кто это произнёс, Тарасов не заметил, потому что нагнулся за следующей порцией угля.
  
  Его подымающуюся голову встретили ударом колено в лицо, от которого он отлетел к стене и сел на уголь.
  
  - За что? - простонал он, закрывая лицо руками. Он ещё раз протяжно застонал, валясь вперёд на четвереньки. Кусочки угля острыми краями впивались в ладони сквозь изодранные рукавицы. Ему запомнилось именно это. Мотая из стороны в сторону головой, не отрывая рук от пола, он заскользил на ладонях вперёд, подтягивая под себя колени.
  
  Он сам не ожидал, что тело сработает так чётко и молниеносно. Мысли ещё только суетились в мозгу, оформляясь в команду, а увесистый черпак лопаты-подборки, выпавшей у него из рук и только что валявшейся под ногами, уже ткнулся как в мешок в живот усатого. Не ожидавший удара, усатый раскинул руки и отлетел к котлу. А сам он, отпрыгнув с места назад, стоял на куче угля и, держа наперевес лопату, приспустил её книзу, готовя для следующего удара, и кричал:
  
  - Не подходи, убью на хрен! - кровь из разбитого носа струилась по верхней губе и, попадая в рот, придавала ярости.
  
  Его жалобные стоны обманули молодчиков. Уверенные в собственном превосходстве, они пропустили его бросок. Теперь они, как разъярённые псы, решали с какого боку броситься. Их сдерживал только вид лопаты. Соприкосновение её зазубренного конца с чьей-либо физиономией, не предвещал ничего хорошего. Усатый тряс обожённой о раскалённую дверку кистью и во всё горло матерился. Кто-то из троих должен был вот-вот додуматься тоже взять в руки лопату. "Если кинутся все трое сразу или возьмут лопату, мне не отбиться, - лихорадочно соображал Тарасов. - Но одного успею приговорить, а там будь, что будет".
  
  Выручил его Генка, неожиданно появившийся, как бог на машине, в самый кульминационный момент.
  
  - Вы что, мужики, офонарели? - он стоял рядом с одним из мордоворотов, опираясь на лопату. Позади него, возле третьего котла, маячил тщедушный Паша, тоже вооружившийся орудием труда, и с выражением отчаянной решимости поглядывавший в их сторону. Сложением Генка не уступал ни одному из тарасовских обидчиков, и те, поглядев на него, успокоились.
  
  Генка после чистки решил передохнуть, ушёл от колготни в душевую и там, в тепле, незаметно придремал. Разбудил его перепуганный насмерть Паша.
  
  Усатый лизнул, как собака, ожог, сунул руку в карман, обтряхнул другой с живота налипшее после удара угольное крошево и пообещал:
  
  - Мы ещё встретимся. На улице-то без лопаты ходишь? - прищурившись, он подмигнул Тарасову, и вся троица удалилась.
  
  
  
  Глава 14
  
  
  - 1 -
  
  
  Паша безучастно, как о чём-то постороннем, повествовал о невзгодах, сыпавшихся на него, словно из рога изобилия. Весь облик тщедушного кочегара говорил сам за себя: большая брезентовая куртка с чужого плеча, торчащая из грубого широкого ворота щуплая шея, давно не стриженые, свисающие неаккуратными лохмами, волосы, вечно хлюпающий, угреватый нос, порванные порыжевшие сапоги, пальцы, суетливо сворачивающие самокрутку, из которой на колени сыпался самосад. Вся семья его беспрерывно болела, то по очереди, то все вместе. Угол в избе промерз, и от него шла неистребимая сырость. Один поросёнок осенью неожиданно околел, а у второго вместо сала и мяса выросла одна щетина. Дети и жена круглыми сутками плакали и просили есть.
  
  За дверью послышался женский голос, и в бытовку вошла распаренная после душа Людка, мывшая в душевой пол, следом за ней появилась худющая девчонка, зверовато посмотревшая на мужчин. Заботливая мать села рядом с Тарасовым и, вынув из кармана халата большой синий гребень, занялась дочкиными волосами. Девочка была одета в одно линялое ситцевое платье, сапоги на босу ногу, и вздрагивала от холода.
  
  - Простудишь дочку-то, - проговорил Паша, совладавший, наконец, с цигаркой.
  
  - К нам ни одна зараза не пристаёт, - ответила уверенным голосом Людка. - Высохнет, оденется.
  
  - В школу-то ходишь? - спросил Тарасов, подмигнув девочке.
  
  - А как же! Во второй класс! - похвалилась мать и, проследив за взглядом соседа, направленный на большой латунный крест, свисавший на шнурке с шеи ребёнка, пояснила с нотками самодовольства: - Настоящий, не магазинный. В Мошкино церкву открыли, ездила туда в августе, там и купила. На будущее лето повезу Анютку крестить. Нынче бы окрестила, так думала, только маленьких крестят. Батюшка сказал, больших тоже можно.
  
  
  Тарасов исподволь наблюдал за своей соседкой. Неуловимые с первого взгляда изменения произошли с ней в последнее время. По-прежнему худое лицо потеряло угловатость и приобрело женственную округлость, в поведении и разговоре исчезла истеричность, движения утратили дёрганность и суетливость, став уверенными и целенаправленными.
  
  - Люд, - спросил Паша, - а ты и молитвы знаешь?
  
  - Я ещё не по-настоящему, - закокетничала та, - в бумажку заглядываю. Мне в церкви дали. Хочешь, перепишу? - предложила она с готовностью. - Ты когда в следующий раз на смене?
  
  Паша засмущался Тарасова и заотнекивался, но Людка обещала исполнить его невысказанную просьбу.
  
  - Мне они до лампочки, молитвы эти, - объяснял он, - бабе дам, пусть почитает.
  
  - А Витёк твой как? - поинтересовался Тарасов.
  
  Людка вздохнула.
  
  - Боюсь, запьёт опять. Снова с этим змеем Ванюшиным схлестнулся. Куда от него денешься? Вместе работают.
  
  - Да его ж выгнали зимой!
  
  - А-а! - Людка сделала пренебрежительный жест. - Кого выгнали? С мая, однако, сантехником работает.
  
  - Ну, а ты б и мужа молиться научила.
  
  - Пробовала, - сокрушённо вздохнула новообращённая, - не хочет. Вот и боюсь, пить начнёт. А, скажи, - в глазах поломойки, вызывая у Тарасова внутренний смех, читалась озадаченность, - я вот с Барышевым живу не расписанная и мужик есть, это грех, наверное?
  
  - Ты же с мужем своим не венчалась, бог и не знает об этом. Если б венчанные были, тогда другое дело, - успокоил её Тарасов серьёзным тоном. - Что ж ты у батюшки не спросила?
  
  - Да как-то стыдно у батюшки спрашивать про такое. - Людкины слова опять вызвали внутреннюю усмешку. Раньше в её лексиконе слова "стыд" не имелось. - Всё равно развестись с мужиком надо, нехорошо как-то. Были б деньги, мы б обвенчались с Барышевым, - проговорила она мечтательно. - Но Анютку всё равно окрещу.
  
  Людка достала из пакета одежду и подала дочке. Паша докурил и пошёл менять у котлов Генку. Тарасов собрался идти к дядь Саше на чаепитие, сам он заваривать перестал, кроме него, любителей тонизироваться в смене не было. Он уже поднялся с топчана, как дверь открылась, и в бытовке появился Ромашин.
  
  - О-о! Сколько лет, сколько зим! - воскликнул он обрадовано при виде неожиданно объявившегося друга.
  
  Ромашин улыбнулся и протянул руку. Выглядел он бледным, небритым и словно бы похудевшим.
  
  - Садись, рассказывай!
  
  - Да что рассказывать? Зашёл проведать, как вы тут без меня? - Ромашин снял кроличью шапку и сел на Пашино место. - Это кто вышел? Заместо меня работает?
  
  - Да-а, - поморщился Тарасов. - На работу-то когда выходишь?
  
  - Хотел сейчас выйти, да что-то бок ещё побаливает, как нагнусь. Через неделю-полторы, врач сказал. Слухи по деревне ходят, вы тут бунтовать затеялись?
  
  - Волков болеет, его ждём, - ответил Тарасов и вкратце рассказал о последних событиях в комхозе. - Мужики настроены Громова убрать, - закончил он. - У тебя самого, как дела с милицией?
  
  - Вчера подкатили на воронке, чуть руки за спину не заломили, как ехать отказался. Думал, опять в отстойник бросят. Оказывается, начальник побеседовать решил. Кого-то орал, орал... Я, короче, сам виноват. Спровоцировал ментов на избиение. Прямо не говорил, но вроде, если я заявление заберу, то и они своё дело закроют, а иначе покажут мне кузькину мать. Отправил подумать. Но я так предполагаю, всё равно на крючке у них буду. Заразы! Как вспомню, душа переворачивается. Если их и вправду перед автоматом поставить? То-то заегозят сволочи!
  
  - Тебе, Толя, помолиться надо. Сразу легче станет, - подала совет Людка и посмотрела на Анатолия когда-то тусклыми, а теперь наполненными спокойным внутренним светом, серыми глазами.
  
  - Что-что?
  
  
  - Помолиться, говорю, - Людка сняла с гвоздя свою истрёпанную шубёнку и надела на себя. - Мы с Анюткой вечером помолимся, сразу хорошо-хорошо становится и ничё-о нам не надо!
  
  - Ага, прям, сейчас на колени бухнусь и начну лбом об пол стучать, - проворчал Ромашин. - На нашей шее ещё только попов не доставало.
  
  - Эх, - вздохнула незадачливая миссионерка, - никто меня не слушает.
  
  Она вышла, и Тарасов задумчиво проговорил ей вслед:
  
  - Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не думало. Не водка, так религия. Ладно, идём в бойлерную, наркотик примем, заодно и взнос дядь Саше отдам.
  
  Он вытащил из кармана висевшего на стене полушубка двухсотпятидесяти граммовую пачку цейлонского чая, и, увлекая за собой незадачливого друга, вышел из бытовки.
  
  
  
  На улице Анютка дёрнула мать за рукав и засмеялась, запрокинув голову.
  
  - Какая у дядьки лысина смешная! - проскакав на одной ноге несколько шагов, спросила: - А что такое "бунтовать затеялись"? Драться будут? Придём, посмотрим?
  
  - А-а, колготня одна. Кто их послушает? Кроме Бога, простой человек никому не нужен, - ответила Людка наставительно. Слова были чужие, прочитанные в тонюсенькой таисьиной книжке. Он видела в них глубокий смысл, любила вспоминать понравившееся место и думать, как это верно написано.
  
  - Нету никакого бога! - дразнясь, выкрикнула Анютка и отскочила подальше от матери.
  
  - Как это нету? - сердито воскликнула мать и, сделав шаг в сторону, схватила дочь за плечо.
  
  - А вот так! Нету, нету! - повторяла та, выдёргивая плечо. - Я сколько раз у него конфеток просила, хоть бы одну дал
  
  - Да кто ж у Бога конфеты просит? - возмутилась Людка. - Его о спасении просить надо и благодарить. Бог не раздаёт конфеты.
  
  - Значит, бабушка лучше бога, - стояла на своём Анютка. - Она мне сахарку давала.
  
  - Глупая ты, - миролюбиво сказала Людка, решив не спорить, а посоветоваться о дочери с Таисьей.
  
  Замок болтался на ручке, между косяком и скособоченной дверью оставалась порядочная щель. "Значит, Витёк дома. С чего бы это? До обеда ещё далеко, - думала Людка. - Ишь, как торопился, даже дверь путём не закрыл". Оставив позади дочку, она пролетела сенки, и распахнула дверь в избу. В кухне стоял специфический запах свёкольной самогонки, за столом сидели Витёк и Ванюшин. Витёк повернул голову, и, внимательно оглядев супругу, сказал, медленно выталкивая слова изо рта:
  
  - А мы греемся. По колодцам лазили. Застыли в усмерть.
  
  Людка набросилась на Ванюшина.
  
  - Ты кого, змей, делаешь? Завязал он. Зачем поишь?
  
  Людкин выпад только развеселил бесцеремонного гостя, привыкшего к верховодству в этом доме.
  
  - Завязал, так развяжет. Сам пьёт, я ему в рот не наливаю. Садись, тебе нальём.
  
  Всё возвращалась на круги своя, но Людка уже была не та, что прежде. Повесив одежду, она выговорила бывшему другу семьи:
  
  - Обойдусь. Давай, собирайся. Дома пей. У нас тебе чё, шалман?
  
  - Ой-ой-ой! - заблажил, ёрничая, Ванюшин. - Чё это ты?
  
  - Не гоноши-и-ись! - Витёк покачал оттопыренным указательным пальцем. - Он уйдёт и я уйду.
  
  - Вот, чтоб последняя. Допивайте и разбегайтесь, - проговорила раздосадованная Людка и, сердито топая, прошла в комнату.
  
  Анютка задержалась во дворе, и она позвала её в избу учить уроки.
  
  - Скоро в школу, а ты не садилась ещё. Чего вечером не учила?
  
  - Есть хочу-у! - канючила дочка, глядя на стол, на котором в беспорядке валялись куски сала и хлеба. - Поем, потом учить буду.
  
  - Садись, учи, я печь вытоплю и еды наварю.
  
  Людка принесла дров, сердито прогромыхала ведром с угольными комками, натасканными мужем из котельной. Села чистить картошку. Мужики ругали Волкова.
  
  - Сам, змей, на больничный пошёл, в тепле сидит, а мы за него по морозу в колодцы лазим! - кричал Ванюшин, размахивая руками. Барышев согласно кивал. - Это его работа, а не наша. Ишь, хрен моржовый! В лидеры лезет, кого-то народ баламутит. Начальники, везде начальники. Он чё, за тебя в колодец полезет? Зарплату нигде не дают, а нам в октябре заплатили. Кого ему Громов не нравится? С ним хоть жить можно. Поработали, по десятке выдал - сидим, отдыхаем культурно. Быка какого-нибудь поставят вместо него, жизни не даст, будет ходить принюхиваться.
  
  Людке не хотелось, чтобы Барышев участвовал в забастовках, ссорился с начальством, но и то, что говорил Ванюшин, ей не нравилось. Ясное дело - какой начальник работягу пожалеет? Но и пить опять, тоже ни к чему.
  
  
   - 2 -
  
  
  Волков вышел с больничного в конце первой декады декабря. За это время Тарасов, как пишут в наполненных водой и туманом отчётах, провёл определённую работу.
  
  Ещё летом его посетила идея. Какого чёрта, выстужая избу, в самый лютый мороз он таскает воду в баню из кухни. С наступлением тепла, это дело не составляло проблем. Протяни шланг от летника и пусть себе журчит, пока все ёмкости не наполнятся. Не зевай только, вовремя воду включай, пока напор есть. С установлением заморозков, летники, подключённые в распределительных колодцах, перекрывали, и простое дело значительно усложнялось. Пока Игорь учился в школе, эту операцию проводили втроём. Отец выставлял вёдра за дверь, дочь исполняла роль привратницы, сын таскал воду в баню. Один раз Тарасов попробовал сделать по-другому. Протянул шланг через форточку и, используя бинт, верёвочки, изоленту, напялил его на кухонный кран. Жене такая рационализация не понравилась, она даже прошлась насчёт оскудения инженерной мысли. Проблема на первый взгляд решалась просто. Поставить тройник в магистрали в подполье и вывести воду через отдушину. Почему-то бывший хозяин квартиры не додумался до этого или посчитал слишком волокитным делом. За все летние месяцы Тарасов удосужился поставить тройник с вентилем и запастись всё за тот же пузырь новым гидравлическим шлангом от навесного тракторного оборудования. Оставалось выточить переходник с вентиля на шланг, и такой же переходник со шланга на полудюймовый вентиль. Сам вентиль с ершом под водопроводный шланг у него был припасён. Всё это, конечно, можно и нужно было сделать летом. Но, то комхозовский токарь уходил в отпуск, то его заваливали работой, то самому Тарасову было недосуг. Теперь он решил взять быка за рога и довершить начатое дело. Вначале токарь Володя объявил ему, что со своих мзду не берёт, но через полчаса, морщась, вздыхая и сокрушённо отворачиваясь в сторону, поделился мыслями о плохом самочувствии после вчерашнего выпивона. "Навязались, понимаешь, на мою голову". Забрав у Тарасова прихваченную на всякий случай бутылку, он велел придти после обеда за готовым изделием. "После обеда" растянулось до вечера.
  
  От нечего делать Тарасов слонялся по гаражу, перекидываясь словечками со знакомыми шоферами, заходил в токарку, усаживался, покуривая на лавку, служившей мехцеховским клубом, слушал разговоры, сам вступал в них. Все наперебой обвиняли руководство во всех тяжких. "Какой русский не любит ругать начальство", - думал он, слушая маты в адрес Громова, Евдокимова, главы, и прочих, и прочих. Но столько отчаяния, возмущения и злости было в матах, что ни на какое перемывание косточек они не походили, в них чувствовалась зреющая непримиримая вражда, не нашедшая пока выхода.
  
  В отличие от Ванюшина, на которого смотрели как на скомороха, здесь уважали Глотова. Войдя, как всегда с распахнутой грудью, он потёр руки с мороза и примостился с краю лавки. Все с готовностью сдвинулись в сторону.
  
  - Не простудишься? - спросил Тарасов, кивая на расстёгнутую рубашку.
  
  - Ко мне ни одна зараза не пристаёт, - пробасил Глотов в ответ, - угости куревом, если не жалко, конечно. Вы там, в котельной, мильёны получаете. О чём с тобой глава толковал тогда? - спросил, затянувшись, игрушечной в его заскорузлых ладонях, сигаретой. После памятного похода к главе администрации он отличал Тарасова, первым протягивал руку, здороваясь при неожиданных встречах.
  
  Тарасов хмыкнул неопределённо.
  
  - Мозги пудрил. Сказал, что помнить теперь меня будет.
  - Вот, видишь, как тебе повезло. Тебя сам голова помнит, а меня так ни одна собака не вспомнит, не то, что голова.
  
  На лавке засмеялись.
  
  - Это ты сказал Третьяку, чтоб со своего кабинета уматывал?
  
  - Да было дело, - Тарасов усмехнулся, вспомнив свою стычку с воинственным замом главы.
  
  - Этот-то тебя точно не забудет, - под общий смех резюмировал Глотов.
  
  Электрик, сидевший между ними, ушёл, и они разговорились.
  
  - Волков с больничного выйдет, опять пойдём, - говорил кумир мехцеха, - мы своего добьёмся. Пойдёшь с нами?
  
  Тарасов кивнул.
  
  - Опять про технику безопасности будешь выступать? - не без ехидства спросил Глотов. - Это вам, инженерам, - делая ударение на последнем слоге, произнёс он, - подавай технику в опасности, вас хлебом не корми, только дай к чему-нибудь привязаться, а работягам от неё только помеха, - сказал он голосом бывалого, многоопытного человека.
  
  - Ну, не скажи, - возразил Тарасов. - Я с тобой согласен, есть и чересчур заумные пункты в правилах, но ты в котельной нашей был хоть раз?
  
  - А вот тут ты прав, - закивал головой Глотов, - что прав, то прав. Как ты её, Освенцимом, назвал? Я в этот ваш Освенцим и за мильён бы не пошёл работать. Слышь, Валерка, - окликнул он тракториста, - в каком году Гаврышеву инспектор за один присест два оклада выписал?
  
  Эти слова матёрого слесаря подсказали Тарасову одну мысль. Его крупногабаритного собеседника позвали с другого конца лавки, и он, из опасения быть придавленным им, встал и подошёл к токарю Володе. В этот день тот сумел сделать один переходник.
  
  - Завтра приходи, второй будет готов. Сегодня, видишь, некогда было. Тебе ж не к спеху.
  
  - Завтра я работаю, послезавтра забегу. Только уж точно готов будет?
  
  - Точно, точно. Здесь на этажерке будет стоять. Ты мне вентилёк свой оставь, резьбу проверить, - сказал торопливой скороговоркой Володя и, забрав у Тарасова вентиль, бросил его на нижнюю полку металлического шкафа.
  
  Послезавтра тарасовский заказ красовался на верху этажерки среди других свежевыточенных деталей. Володя сдержал слово, даже заусеницы аккуратно снял напильником. Тарасов взял лежавший рядом вентиль и ввернул в него переходник. Глотов, обтачивавший какую-то деталь на подвывавшем с глухим бряканьем наждачном кругу, выключил станок и подошёл к Тарасову.
  
  - Володька выточил, можно не проверять. Здоров.
  
  
  
  - Здоров, - ответил Тарасов и схитрил, - да я заворачиваю, чтобы по карманам не болтались. Володьке спасибо передай. Не слыхал, Волков не вышел на работу?
  
  Они перекинулись парой слов, и Тарасов ушёл искать Удавкина, который нужен был ему и срочно, и позарез, и времени на разговоры он терять не мог.
  
  Летом за ЖКВ Тарасов урвал центнеров пятнадцать сена, в ноябре удалось выписать ещё двадцать. Ехать за ним надо было в соседнюю деревню. Неделю он досаждал Евдокимову и механику, сегодня этот вопрос решился в принципе. Сено грузили утром до десяти и вечером после пяти. С утра все машины были заняты, после обеда освобождался Удавкин, на него и указал Евдокимов.
  
  - Так я за один раз не вывезу, - с тяжким вздохом, в ожидании раздражённого ворчания, сказал он ему, удерживая за рукав.
  
  - Ну, сколько вывезешь, потом ещё придёшь, - буркнул с неудовольствием Евдокимов и выскочил из раскомандировочной.
  
  Пока Тарасов разбирался с Евдокимовым, Удавкин успел уехать на заправку. Теперь он, распушив по ветру любовно отращиваемые усы, прохаживался рядом со своим ЗИЛом в ожидании снабженца. Для начала, играя на тарасовских нервах, повытрёпывался: бензина мало, бутылка ему не нужна, и, вообще, рабочий день кончится. Когда из конторы вывалился суетящийся снабженец, полез в кабину и, перед тем как захлопнуть дверку, подмигнул Тарасову и сказал снисходительно:
  
  - В полчетвёртого подъеду к тебе, верёвку приготовь.
  
  Тарасов матюкнулся, сплюнул и, подняв голову, наткнулся на злобный взгляд громовского "киллера", вылазившего из "Москвича". От неожиданности он замер, но Лёнька, сверкнув глазами, ушёл в контору.
  
  В поездке Удавкин, как грим снял после утренней беседы. Был он общителен, разговорчив и много чего поведал Тарасову.
  
  - Вы там, в котельной, как кроты сидите, ничего не знаете, - говорил он, - а мы с начальством побольше общаемся. Всё не скроешь, как ни старайся.
  
  За первый раз удалось вывезти двенадцать центнеров, и Тарасов пошёл по второму кругу. В следующий выходной ему машину дали, но Удавкин умудрился, заезжая после обеда в гараж, проколоть колесо и день прошёл впустую, поскольку запасной камеры у механика для него не нашлось. Совершить второй рейс Тарасов сумел через неделю. За эти дни он стал на базе своим человеком. Его не сторонились, принимали в разговоры, один раз он даже ссудил жаждущих электриков необходимой до бутылки суммой.
  
  Из всех пересудов, слухов, после обдумывания и размышлений, перед ним вырисовывалась картина воровства, процветавшего на его государственном предприятии. Доказать он ничего не мог, слова к делу не пришьёшь, а никакими материалами и документами он не располагал. Даже если бы он захотел их раздобыть, у него ничего не вышло. Для этого в комхоз надо было направлять настоящую следственную бригаду.
  
  Сопоставляя и сравнивая, прикидывая, что из чего следует, отбрасывая совсем уж чепуху, он понял следующее. Определённый круг "конторских" мог брать под отчёт деньги для приобретения всего чего угодно и представлять в бухгалтерию не кассовые чеки, а рукописные счета, причём приобретённые или якобы приобретённые запчасти и материалы, пускались в производство, минуя склад. Сам Громов закупил тысячи штук кирпича и тонны цемента. Бухгалтерия самоснабжалась канцтоварами, ежемесячно затрачивая на них миллионы. Механик покупал автозапчасти и списывал всё чёхом "на автотранспорт". Никаких лимиток на тракторы и автомашины не существовало. Прораб по строительству и их любезный Константин Иванович получали средства на "текущие расходы по привлечению сторонней рабочей силы". Деньги, перечисляемые администрацией, "прокручивались" в коммерческих банках в городе, куда без конца ездили то начальник, то главбух. Существовал ограниченный контингент "мёртвых душ" из жён, тёщ, детей и домочадцев, круглосуточно бдящих на всех объектах комхоза, охраняя их от воров и расхитителей. Как Тарасов предполагал, Громов погрел руки на оплате бригаде за сборку котлов. Тут уж докопаться вообще было трудно. Бригада приехала и уехала, и ищи теперь ветра в поле. Хотя при желании раскопать можно было всё. Но вот именно, что при желании, а такого желания у власть предержащих не наблюдалось. Как явствовало в заметке "Прокурорский надзор", помещённой в районной газетке, прокурор, проводя в августе проверку комхоза, обнаружил только незначительные нарушения, заключавшиеся в неознакомлении под роспись приказов при переводе рабочих с одной работы на другую. Вопиющих нарушений никто в упор не видел, даже всем известные кутежи. Кутежи, правда, в последнее время, после приёма у главы, в комхозе поутихли.
  
  
  
  - Вот же прохиндеи, - говорил, смеясь, Тарасов Волкову, - как они ещё не додумались установить где-нибудь два чана. С водой наверху, пустой внизу и соединить их с помощью шланга и мальчика с ведром. И, пожалуйста, выпуск химической продукции.
  
  - Какие чаны? Какой мальчик? - поморщился не понявший юмора председатель, но Тарасов не стал объяснять.
  
  В кандейке у электриков, где стоял стол и стулья, они набросали новое заявление в администрацию о недоверии коллектива своему руководителю и требованием его замены. Волков пару дней собирал подписи под ним, и в один из метельных декабрьских дней, забастовщики отправились к властям. На этот раз поднялось человек пятнадцать. Пошёл весь мехцех, водители, не ушедшие в рейс, случившиеся кстати сантехники. Последние были мало знакомы Тарасову. Те, которых знал по котельной, разбежались. Бизон, получивший от главного инженера личные указания, весомо припечатал: "Я в детские игрушки не играюсь!" И, обведя роившихся мужиков надменным взглядом, тяжеловесно давившим из-под мохнатых бровей, удалился в обход по пятиэтажкам. Ванюшин, стоя посреди гаража в расхристанном полушубке, орал, кривя губы:
  
  - Я пойду! Пойду! Вот калашниковы будут выдавать, тогда и пойду! А без калашникова там не хрен делать!
  
  Глотов, прищурив левый глаз, спросил, как сплюнул:
  
  - А не обделаешься, как калашниковы раздавать начнут?
  
  Вокруг рассмеялись. Ванюшин зло выругался, но связываться с могучим слесарем не стал. Напустив в гараж морозного воздуха, выскользнул в дверь. Вслед за ним, как за поводырём, поплёлся снулый, потерявший остатки воли, Барышев.
  
  Глава отсутствовал, приём вёл Третьяков. Попытку Алексея Владимировича увлечь жалобщиков беседами о трудностях бытия, пресекли на корню, поставив вопрос прямо, либо меняете начальника, либо мы бастуем.
  
  Алексей Владимирович одет был в цивильное и занял глухую оборону в своём объёмистом, не по росту кресле. Кабинет заполнили люди, внесшие непривычные для него запахи солярки, металла, бензина, мокрой одежды. На их полушубках, куртках, поблёскивающих мазутным хромом телогрейках таял снег, и, оставляя лужи на линолеуме, пятнал ворсистый ковёр. К таким посетителям кабинет не привык.
  
  Третьяков скрупулёзно изучал своё стол, изредка подымая отяжелевший взгляд, сесть не предлагал. Тарасов стоял с Волковым возле стола и разглядывал Третьякова. "Ведь он, по сути дела, старик, что ему этот портфель?" - мелькнуло в мыслях, и Тарасов даже удивился одной из них: она говорила о жалости к сидящему перед ним человеку.
  
  Волков, между тем, говорил, роняя слова в напряжённой тишине:
  
  
  - Проверьте. Уж двух ревизоров на пару дней вы найдёте. А там само потянется.
  
  - Я доложу Андрею Никодимовичу, - кивал Третьяков. - На следующей неделе пошлём ревизоров.
  
  "Закоротило их с этой следующей неделей. Деньги на следующей неделе, рукавицы на будущей неделе, трос на той неделе. Ревизоры опять на следующей неделе. Как будто у самого власти не хватает послать их".
  
  - Насчёт забастовки это не шутка, - предупредил Волков. - Они наши деньги транжирят и прикарманивают. Больше мы такого терпеть не будем.
  
  Выйдя из приёмной, Тарасов не стал спускаться вместе со всеми по лестнице, а свернул направо по коридору.
  
  - У меня тут ещё кой-какие дела, - кивнул он удивлённому Волкову.
  
  Дело он имел к Петру Фёдоровичу, начальнику отдела труда. Дело пустяковое и в то же время довольно скользкое, учитывая возможные последствия. Ему требовался номер телефона областной технической инспекции профсоюза по охране труда. Придав лицу непробиваемое любезно-вежливое выражение, повернул бронзовую резную ручку и открыл дверь.
  
  Пётр Фёдорович разговаривал по телефону и, не глядя, кивнул посетителю на стул.
  
  Закончив разговор и вернув себя в кабинет, он удивлённо взметнул брови, узнав вошедшего к нему посетителя.
  
  - Я у вас хотел навести маленькую справку, - сказал Тарасов, - назовите мне, пожалуйста, телефон областной инспекции по охране труда.
  
  Брови у Петра Фёдоровича опустились, он нахмурился, превратившись из весёлого дядечки, только что разговаривавшего по телефону, в важного чина.
  
  - Зачем он вам? - спросил резко. Глаза его изучающе и строго смотрели на Тарасова.
  
  - Переговорить хочу о наших делах. У вас ведь их телефон должен быть, раз вы с ними общаетесь. Или вы его в секрете держите? - Тарасов прищурил левый глаз, и лицо его приобрело колко-ехидное выражение.
  
  - Ну почему же. Пожалуйста, пожалуйста. Где-то я его записал, это я помню точно. - Пётр Фёдорович, морща от усилий лоб, перелистал настольный календарь, пошевелил ворох бумаг, лежавший рядом с ним, выдвинул ящик стола, пошуршал там. Озабоченная сосредоточенность на его лице не могла бы обмануть и ребёнка. Сообщать номер телефона ему не хотелось, но и прикидываться, что он его не знает, было бы чистым ребячеством. Роясь в бумагах, осведомился у Тарасова, хорошо ли тот подумал над тем, что собирается делать и не боится ли попасть впросак. Тарасов, продолжая блюсти любезную вежливость, признался в некоторых особенностях своего характера. Оказывается, он имел привычку немножко размышлять над предстоящими поступками. Пётр Фёдорович покивал головой и, чтобы Тарасов не заподозрил в двуличии, принялся старательно перекладывать с полки на полку справочники на стоящем у стены стеллаже, приговаривая под нос: "Куда же я его подевал, этот листочек? Точно помню, на листочек записывал". Посетитель оказался настырным и сидел, ожидая, когда Петру Фёдоровичу надоест забавляться. У Петра Фёдоровича лопалось всякое терпение, он готов был вспылить и посоветовать настырному посетителю зайти в другой раз, когда у него появится время заниматься всякой чепухой. Настырный же посетитель думал о том, что секретный агент из него навряд ли когда-нибудь получится. Нужный номер он мог бы получить у секретарши, и та даже не догадалась бы об этом. Потом он подумал, какого чёрта должен строить из себя секретного агента.
  
  Терпения у него оказалось меньше. Он встал и подошёл к стеллажу, заставив посторониться, удивлённо посмотревшего на него, Петра Фёдоровича. Перед этим у того среди прочих, мелькнула в руках небольшого формата книжица в синем переплёте, на котором тисненными чёткими буквами было написано название. Тарасов успел прочесть до середины только одно слово. Протянув к полке руку, он, улыбаясь, проговорил: "Пожалуй, номер телефона можно найти здесь", и вытащил стиснутый с обеих сторон городской телефонный справочник.
  
  На букву "и" требуемой организации не значилось, на букву "т" тоже.
  
  - Нету? - сокрушённо спросил Пётр Фёдорович.
  
  Тарасов покачал головой и на всякий случай проверил буквы "п" и "о". Подумав, посмотрел слова "бюро" и "комитет". Пётр Фёдорович уже тянул руку, чтобы забрать справочник, но Тарасов вернулся на стул и принялся изучать подряд весь алфавит. Организация называлась "Государственная инспекция по труду". У Тарасова из горла вырвался невольный смешок. Быстроумия у него определённо не хватало.
  
  
  
  Метель поутихла, перестав швыряться зарядами снега и укоротив хвосты колкой пыли. Перейдя площадь, Тарасов услышал сзади знакомый голос:
  
  - Эй, эй! Постой!
  
  Он обернулся: его догонял Колька Мамед и незнакомый долговязый парень с длинной шеей, голо торчавшей из куцего цигейкового воротника.
  
  - Дай закурить! Здорово! - бодро проговорил Мамед, протягивая руку.
  
  Тарасов поздоровался и вытащил две сигареты. Парни тут же, загораживая друг друга от ветра, прикурили и жадно затянулись.
  
  - Ты откуда? - блестя зубами, спросил Мамед.
  
  - Из администрации. Заявление относили. Ты чего не пошёл?
  
  - Я подписал, - с гордостью ответил Мамед. - А что ходить? Кто меня послушает? Собрание будет - приду, проголосую. Да кто нас послушает? - повторил он. - Бесполезно это. Громова снимут, другого поставят.
  
  - Ну-у, как бесполезно? Капля камень долбит. А молчать - вообще ничего не изменится. Так и будем прозябать. Сегодня не добьёмся, завтра на своём настоим. Ты как живёшь? Давно уж я тебя не видал.
  
  - Вот, на квартиру встал, - не переставая улыбаться, Мамед кивнул на своего спутника, зябко отворачивающегося от ветра. - А ты как?
  
  - Да всё так же. Ты гляди, на собрание приходи, нужно всем дружно против Громова проголосовать, - Тарасов хотел объяснить, почему нужно голосовать против нынешнего начальника, про СТК, что необходимо установить контроль над администрацией со стороны профсоюза, но его молодой друг уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Как видно то, что наполняло сейчас смыслом тарасовскую жизнь, для него было всего лишь эпизодом. Тарасов закруглился: - Ну, ладно, бывай!
  
  Они ещё раз пожали друг другу руки и разошлись по своим делам.
  
  
  
  До инспекции он дозвонился на удивление легко. Мужской благожелательный басок назвался начальником, Тарасов торопливо принялся излагать свои мысли о состоянии охраны труда в котельной, но через несколько минут голос с того конца провода прервал его сбивчивую речь.
  
  - Как я полагаю, у вас возник конфликт с администрацией предприятия? - Тарасов не стал кривить душой и ответил утвердительно. - Видите ли, в чём дело, - говорил начальник, - у нас катастрофически не хватает инспекторов, мы просто не в состоянии охватить весь регион. Вы возьмите лист бумаги и обрисуйте, как вы выразились, весь "букет нарушений", а мы проверим и примем меры, - он продиктовал адрес и Тарасов положил трубку.
  
  "Интересная карусель получается, - размышлял он, расхаживая по квартире, - я опишу им весь "букет нарушений", поставлю свою подпись, а они моё заявление переправят начальнику комхоза для принятия мер. К чему или к кому? Дилемма. Но, сказавши "А", надо говорить и "Б".
  
  Он решил не торопиться. Вначале зайти в местную библиотеку, к совхозному заму по ТБ, потолковать с районным профсоюзным лидером, какая-нибудь литература должна иметься и в их затрюханском райселе. И вот тогда уже, со ссылками на соответствующие параграфы и правила, писать своё заявление, иначе оно будет выглядеть обыкновенной "телегой". Сами государственные инспекторы не горят желанием наводить порядок, и Громов от всего отплюётся, тем более что "денег нет".
  
  
   - 3 -
  
  
  Тарасов сделался весел и жизнерадостен. Пропали тоска и безысходность. Первыми это заметили жена и дядь Саша. "Ты прямо, как новый полтинник сияешь, - говорил, посмеиваясь, многоумный дядь Саша, подавая чай в пластмассовом стаканчике. - Сказать бы раньше: "Волгу" по лотерее выиграл". Тарасов смеялся весело. "Нет, Якубовича в суперигре обыграл. Скоро за "мерседесом" поеду".
  
  Он сам чувствовал в себе перемены. В последнее время что-то изменилось в его голове, он понял, что можно не просто тоскливо выживать, а по-настоящему жить осмысленной жизнью. Неосознанная ностальгия и неприятие "возрождённых" ценностей, формировались в чёткие системы. Многое, на что раньше даже не обращал внимания, вдруг становилось интересным и представало в новом свете. Оказалось, что его окружают не только мрак и глухие стены, но и во мраке пробиваются лучи света, и в стенах есть не только трещины, а зияют настоящие провалы. Ему самому захотелось добавить, пусть не трещин, то хотя бы трещинок.
  
  Однажды вечером квартира Корридона, расположенная над гаражом, набила оскомину. Он в очередной раз вернулся в неё вместе с хозяином после таинственно непредсказуемых странствий по белу свету. Светлый глянцевый томик с цветной фотографией запрокинутой головы подержанной блондинки с распущенными (или свисающими?) волосами на обложке, сам собой упал на пол. Тарасов зевнул, потянулся, заскрипев суставами, обратив на себя взор жены, сказал продолжительно: "ммм" и, встав с дивана, подошёл к приёмнику, безмолвствовавшему года два. Размотав запылившийся шнур, ткнул плоскую вилку в розетку и, следя за красным светящимся квадратиком, лениво завертел ручку настройки.
  
  Одна радиостанция его заинтересовала. Паузы, модуляции голоса, не совпадавшие со смыслом, обнаруживали непрофессионализм диктора. А то, что он говорил, не только не совпадало, а даже шло вразрез с вещанием свободного и официально-общественного телевидения. Тарасов поймал устойчивый сигнал и присел на корточки перед приёмником. Мужчину сменила женщина, у неё дела с профессионализмом обстояли намного лучше.
  
  Теперь по вечерам у него появилось два занятия. Накормив и обиходив скотину, он уже не слонялся как неприкаянный по квартире, и не нервировал жену щёлканьем переключателя телевизора. В восемь усаживался возле радиоприёмника и настраивал его на знакомую волну. Не со всем он соглашался, но многое было близко к его мыслям и звучало в унисон с ними. Прослушав передачи, брал с полки томик Чехова, и усаживался рядом с женой под торшер.
  
  - У нас словно совсем старые времена вернулись, - говорила умиротворённо Ольга, отрываясь от своих занятий. - Ты даже помолодел.
  
  Отличие от давних безмятежных вечеров всё же было. Раньше в детской мирно посапывали три носика, а теперь, устроившись на подушках, полулежала одна дочь. Она поочерёдно листала учебник, закрыв глаза, упивалась современными ритмами, звучавшими в наушниках плеера, а зачастую, не обращая внимания на материнские нотации, совмещала оба занятия.
  
  С этим плеером вышла целая история. Просить его дочь начала прошлой зимой. С сыновьями было проще. На все излишества, или то, что сам считал излишеством, Тарасов отвечал односложно: "У меня денег нет". От нытья он их отучил ещё в детстве. Правда, жена иногда ставила перед свершившимся фактом и он, поворчав для порядка, снисходительно смотрел на ухмыляющиеся физиономии. Но время шло, и деньги появлялись всё реже. Характер дочери несколько отличался от характера её братьев. Попалам со слезами звучали речи и о родительской любви, и о том, что дороже, дети или свиньи, которым надо без конца покупать корм. Жена уговаривала дочь подождать до осени, может тогда у них появится хоть немного свободных денег. Сам Тарасов высказался категоричней: "Тебе кто мешает самой заработать? Бери летом тяпку и иди на свёклу, или ещё куда". Дочь надменно сжала губы и ничего не ответила, а с конца июня и почти весь июль с двумя подружками на полдня уходила из дома. Возвращалась усталая, вся в пыли и злая до невозможности. Жена, не выдержав, сказала: "Брось ты эту свёклу, купим мы тебе плеер, погоди только". Дочь не отступала и тогда Ольга сказала уже ему: "В ней упрямства больше, чем в тебе". К этому времени он сам по уши увяз в свёкле, и упрямство ему было необходимо.
  
  В ноябре, уже после того как получил свой сахар, сходил на совхозный склад и за дочкиным. Поставив на кухне полмешка натуроплаты, спросил не без насмешливости: "Как продавать будешь?" Дочь плечом дёрнула: "С бабками рядком сяду, и на стаканы буду отмерять". Говорила дерзко и заносчиво, а подбородок по-ребячьи дрожал мелко. В ночь Тарасов пошёл на смену, а утром в длинной цепи невзгод и невезения улыбнулась удача. Сменявший их Илюшин самодовольно расписывал, как он вчера крутанулся ловко и сдал в столовую ДРСУ свинью. Тарасов бросился к телефону, оказалось, да, ещё принимают, но поторопитесь. Дело решали не дни, а часы. Он тут же созвонился с районной ветстанцией. Ему велели заехать за ветврачом и показать свою свинью, пока она находилась в живых.
  
  - У меня машины нет, - взмолился Тарасов, - да вам до меня пятнадцать минут ходьбы.
  
  Трубка, размышляя над создавшейся проблемой, шуршала и потрескивала.
  
  - Наша машина в отъезде, вернётся только к обеду, - объяснили ему, - ты думаешь, один на всё село такой, если мы к каждому пешком ходить будем...
  
  - Да здоровая она у меня, всё равно ведь на клеймение к вам везти. Если б что не так, стал бы я вас звать, - возобновил он свои мольбы. - Пока с машиной проканителишься, им ещё кто-нибудь мясо сдаст, и у меня не примут. Уж войдите в положение.
  
  Трубка во второй раз пошуршала и ему со вздохом ответили:
  
  - Ладно, режь. Корову бы не разрешили. На клеймение повезёшь, селезёнку и лёгкие не забудь.
  
  Кое-как обмывшись, прихватив с собой Генку, он чуть ли не бегом бросился домой. Выручило ещё то, что бензин и одну лампу он приготовил загодя, угрюмый сосед оказался дома и дал вторую лампу. Если бы не Генка, ему бы не успеть. Слегка напрягшись, молодой силач вертел свинью, как кролика. К двум часам они уже умылись, и, слегка перекусив, и махнув рукой на поиски машин, увязали мясо на санки, и с прибаутками, понукая друг друга, отправились в ветстанцию.
  
  Пока ветврач не торопливо, с разговорчиками, срезал лоскутки с мяса и внутренних органов, а потом так же не спеша чего-то выискивал в них под микроскопом, Тарасов страдал и маялся. Душа его не вынесла пытки, и он позвонил в столовую. Смеющийся женский голос пролил бальзам на его изнывшуюся душу.
  
  - Да где ты есть-то? Мы уже все глаза проглядели тебя, выглядывая, так возле окошка с утра и стоим. Вези, конечно, вези сердешный.
  
  Через три дня, как и было, обещано, Тарасов получил девятьсот пятьдесят тысяч. Дождавшись, когда дочь, вернувшись из школы, переоденется и сядет за стол, спросил, загадочно улыбаясь:
  
  - Как дела с сахаром? Много наторговала? - Дочь отвернулась к окну, он протянул стотысячную, и сказал весело: - Я его у тебя весь, оптом, беру. На сдачу можешь кассету купить.
  
  Дочь недоверчиво посмотрела на него, нерешительно взяла в руки купюру, пролепетала: "Спасибо, только на кассету не хватит". А в следующую секунду, рискуя свалить отца с ног, визжа, висела у него на шее. Мир в семье был восстановлен.
  
  
  В пятницу вечером их с Казанцевым, приходившим раньше Паши, приветствовал рык Бульдозера, горой возвышавшегося на топчане. Сменивший Новосёлова, степенный, крестьянского вида мужик, с жёсткими пшеничными усами, матерился на всю бытовку:
  
  - Принесла нелёгкая Колю этого, ну, как они его называют? Длинный, как глиста...
  
  - Балабан? - догадался Тарасов.
  
  - Во-во, он самый. Кого они выжрали, не пойму. Часа не прошло, обое в умат, пооблевали всё за котлом и с копыт долой. Вдвоём кое-как котлы вычистили. Вы уж не серчайте, если чё не так. Молодой в душе полчаса моется, никак оклематься не может.
  
  Днём после смены он натопил баню до лёгкого потрескивания волос, вечером напарился до полного изнеможения и, прихлёбывая охлаждённый черносмородиновый морс, приготовленный для него дочерью, сидел с томиком Чехова под торшером. На вторник он наметил поиски нужной литературы, а в эти выходные бездельничал и отдыхал. Чехова он читал легко. Чеховские образы, сам дух чеховских произведений воспринимался им без внутреннего напряжения и усилий. Прочитанное он не перерабатывал сознанием, сама душа, проникнув через строчки в чеховский мир, витала между героями.
  
  Дочитав последнюю фразу, захлопнул книгу и откинулся в кресле, устроив поудобней затылок на спинке. Неожиданная мысль пришла ему в голову и он, прикусив верхнюю губу, переваривал её. Додумав до конца, встал, втиснул книгу на полку в ряд между другими и, похмыкав, прошёлся по комнате.
  
  - Между прочим, - сказал, усаживаясь опять в кресло, - Чехов самый настоящий большевистский писатель. Удивляюсь, что его до сих пор не разоблачили, - он замолчал в ожидании реакции жены на свои слова.
  
  Она дописала строчку и посмотрела на него поверх очков, которые с некоторых пор носила по вечерам.
  
  - Ты не рехнулся случайно, друг мой? - спросила участливо.
  
  Тарасов рассмеялся.
  
  - Я так и думал, что ты скажешь нечто подобное. Вот смотри, - он устроил затылок на прежнее место и посмотрел на жену, поймав её выжидающий взгляд, - оставим в стороне описание того, как жена земского врача полощет бельё на речке, отойдя подальше, чтобы никто не видел, какое оно драное. Это и тому подобное, реалии тогдашней жизни. Но вот взять "Дом с мезонином", сентиментальный роман и больше ничего.
  
  - Повесть, - машинально, по учительской привычке, поправила Ольга, вызвав у мужа недовольную гримасу.
  
  - Есть в нём среди розовых, чувствительных, как бы это выразиться поточней...
  
  Не мучайся, я тебя поняла, - перебила жена, - я хорошо помню повесть.
  
  - Есть два монолога главного героя, в них-то как раз и заключена сверхзадача романа. А эти монологи не что иное, как самая настоящая проповедь большевизма.
  
  Жена положила ручку на стол и сняла очки, замигав глазами.
  
  - Знаешь, я никогда не рассматривала Чехова под таким углом. Тебе не кажется, что ты везде отыскиваешь то, что хочешь найти?
  
  Тарасов не сдавался.
  
  - Может я и не правильно понимаю сверхзадачу романа, но всё равно эти монологи лишний раз доказывают, что ни один стоящий писатель не может пройти мимо очевидных вещей. Вот так-то! - произнёс он торжествующе.
  
  - По-моему, ты сейчас споришь не со мной, - Ольга надела очки и взяла ручку. - Или в котельной вы проводите литературные диспуты?
  
  Он засмеялся.
  
  - Диспуты мы проводим, только не о литературе. Хоть ты и не воспринимаешь меня всерьёз, всё равно я прав. Все эти Мисюси не что иное, как художественная приманка, а вся повесть написана ради этих монологов. А насчёт того с кем я спорю, с тем типом, - он кивнул на телевизор, - я бы поспорил в прямом эфире. А то они горазды, перед олухами царя небесного корифеями себя выставлять, когда на кнопочку нажать можно.
  
  - Ладно тебе, - отмахнулась жена, - иди постель разбирай, я заканчиваю. Кстати, сейчас только вспомнила. Галя заходила. Ты сено всё вывез?
  
  По извиняющемуся тону жены Тарасов понял, что в её вопросе таится скрытый смысл.
  
  - Да, а что?
  
  - Митя машину отремонтировал. Мог бы помочь...
  
  - Из-за этого Галя и прибегала? - спросил насмешливо. - Что это она за нас волноваться стала?
  
  - Понимаешь, - Ольга потеребила кончик носа и рассмеялась. - Она мне тридцать тысяч должна...
  
  - Всё ясно. Ладно, не последний день Помпеи, отработает.
  
  
   - 4 -
  
  
  Его встретили на перекрёстке Пугачёва и Железнодорожной, там, где на углу, срезая его, стоял новый коммерческий магазин. На площадке, поодаль от фонаря мирно урчала тёмная иномарка. Подсветка приборной доски слабо освещала сидевших на переднем сиденье. "Ждут кого-то", - подумал он безразлично. Потом он иронизировал, зачем они пришли втроём, после смены с ним бы, пожалуй, справился и подросток, что уж говорить о таких мордоворотах.
  
  Пока он мылся, молодёжь, менявшая их в ночь, заварила чай, и, приятно ослабнув после горячего душа, он выпил кружку. Распушив волосы и попыхивая сигаретой, вполуха слушал разбор последних похождений молодых парней. Хотелось поскорей оказаться дома и не хотелось выходить на улицу.
  
  - Что там, на воле, - спросил он, - метёт?
  
  - Тишина, - ответили ему, - но морозец знатный.
  
  Парни наговорились, накурились и взялись за работу. Он посмотрел на часы, время уже перевалило за половину десятого. Его, наверное, заждались дома. Гена с Пашей не рассиживались, как они с Ромашиным и уходили сразу после душа, а он обычно задерживался, ожидая пока высохнут волосы. Он потрогал их рукой, сверху они заметно подсохли, и начал одеваться. Обмотал вокруг шеи шарф, натянул полушубок и нахлобучил шапку.
  
  Парни резвились с лопатами, словно хотели закидать в топки уголь за один раз. Оттуда вырывалось рыжее пламя попалам с жирным густым дымом. Дым поднимался к потолку, заполняя помещение котельной.
  
  - Что делаешь? Задохнётесь же! - проговорил, проходя возле четвёртого котла мимо парня опустившего лопату, чтобы пропустить его.
  
  - Ништяк! - ответил тот весело.
  
  Уперевшись плечом, он с натугой открыл правую створку и вышел на морозный воздух. Молодёжь информировала правильно. На улице стояла полная тишина. Небо обильно усыпали ярко блещущие от мороза звёзды, только космы дыма, расползавшиеся в безветрии из трубы во все стороны, пятнали его грязными потёками.
  
  Пугачёва сегодня погрузилась в затемнение. Голубоватое свечение и разноцветные сполохи телевизоров придавали ей праздничный вид, напоминая о приближающемся рубеже года. Кое-где сквозь шторы на окнах пробивался свет и освещал тротуар неровными квадратами. Скрип снега под ботинками разносился по всей улице. Из-за тополей к нему подбежал большой кудлатый пёс, обнюхал ноги, рыкнул добродушно и затрусил куда-то по своим собачьим делам, помахивая как флагом, задранным кверху хвостом.
  
  
  
  В иномарке хлопнула дверка, и от неё раздался голос:
  
  - Эй, земляк, закурить не найдётся? - голос показался знакомым, но он не стал вдаваться в воспоминания и гадать, кто бы это мог быть.
  
  Тарасов сделал по инерции два шага и остановился. Сигареты лежали в нагрудном кармане куртки, ему не хотелось расстёгиваться и лезть за ними, но и мужиков, оставшихся на ночь без курева стало жаль. Он протолкнул пуговицу сквозь тугую петлю и полез за сигаретами. Рука запуталась в широком шарфе, и он согнул плечи, чтобы ловчей добраться до кармана.
  
  Он не понял, куда его вначале ударили, сзади в ухо или спереди в челюсть. Занятый сигаретами, он вообще не видел подошедших. Выдёргивая руку из-за пазухи, отшатнулся в сторону. Ремень сумки соскользнул с плеча, и она повисла на локте. Пока он сдёргивал её, получил ещё один удар в челюсть и свалился от подножки. Дальше его начали пинать ногами, один раз ему удалось подняться и попасть в чей-то нос и тут же оказаться на земле. Полушубок смягчал удары, но лицо он сразу не успел прикрыть, и из разбитых губ и носа на утоптанный снег струилась кровь. Бить перестали, он сел и посмотрел вверх. Над ним, заслоняя свет фонаря, высилась всё та же троица. Усатик всё так же улыбался с наглым превосходством. Тарасов разлепил губы.
  
  - А-а, это ты, козёл!
  
  - Что, что? - нагнулся к нему усатик. - Я не ослышался? Как ты меня назвал?
  
  Вместо Тарасова говорила его неистовая ярость ко всему тому, что он ненавидел, презирал и с омерзением отвращался душой, как от гнусного паскудства, ко всему тому, что унижало и растаптывало в нём человека и коверкало жизнь. Над ним склонилась не одна и не три головы, их было целое сонмище гривастых, прилизанных, дебильных и тонко интеллигентных мерзопакостных рож. О смирении не могло быть и речи.
  
  - Оглох, что ли? Каз-зёл, говорю. Мразь, подонок.
  
  В этот заход ему очевидно и сломали рёбра. До этого было больно, летели искры из глаз, перехватывало дыхание, но не было такой дико режущей боли при вдохе.
  
  Его подхватили под мышки и прислонили к копьевидной ограде. Ограда под его весом валилась, мордовороты, скользя в сторону, падали на него. Правая рука не поднималась. Он сплюнул кровавый сгусток, вытер левой рукой рот и хватанул полной грудью морозный воздух. Боль восстановила равновесие, и мир вокруг него вернулся на своё место. Усатик приблизил лицо с квадратным подбородком и весело нахальной улыбкой.
  
  - Ну и как здоровье, - спросил он, - тебя, как, предупреждали, что здоровью навредишь, если плохо вести себя будешь? Не слышу ответа! А?
  
  Один из многочисленных Тарасовых, сидевших у него внутри, именно тот, вечно иронизирующий, с кривой ухмылкой, произнёс вкрадчиво: "Ну, вот оно и пришло, твоё последнее мгновение. И что ты теперь скажешь, товарищ беспартийный большевик?" Настоящий Тарасов ответил коротко обрубленной фразой с предлогом "на" в конце.
  
  Усатик отдёрнулся как от плевка и ударил снизу вверх в челюсть, голова ударилась затылком о массивный прут, и сам завалился вбок по ограде. Усатик добавил ногой в поддых.
  
  - Хорош, а то крякнет, - попридержал усатика за плечо один из мордоворотов.
  
  Усатика остановили вовремя. Вид плюющегося кровью, изломанного, но не сломленного им человека, что-то перемкнул в мозгу, и он был готов втоптать того в землю.
  
  Тарасова, обрывая пуговицы, рванули вверх за воротник полушубка и опять прислонили к ограде. Главарь опять склонился над ним, лицо его медленно проявилось, и Тарасов с ненавистью посмотрел в наглые навыкате глаза.
  
  - У тебя, говорят, дочка есть? Запомни, то, что мы сделали с тобой, это цветочки, вот с ней будут ягодки. Теперь ты понял?
  
  Не опуская взгляда, Тарасов ответил твёрдо:
  
  - Да, теперь я понял.
  
  - Смотри, тебя предупреждали, ты не поверил. Теперь опять предупреждаем. Не поверишь и концов, потом не найдут. Ты хорошо понял?
  
  - Да, я понял, - так же твёрдо ответил Тарасов.
  
  - Ну, гляди!
  
  Они повернулись и пошли прочь, о чём-то весело переговариваясь. Дойдя до машины, усатый главарь полубегом вернулся к продолжавшему стоять Тарасову.
  
  - Тебя как, Тарас, что ли, зовут? Ты ничего, крепкий мужик, тебя даже бить приятно. Ну, бывай, поправляй здоровье.
  
  Тарасов хотел пройти к магазину и сесть на крыльце, но калитка оказалась на замке. Он набрал под оградой полные пригоршни пушистого нетронутого снега и, сев прямо здесь же, обтёрся им. Выбросив окровавленные ошмётки, потрогал пальцами лицо. Губы, нос болели и распухали, от прикосновений к левому подглазью дёргалась голова. Тарасов прямо чувствовал, как глаз неудержимо заплывает. Он ощупал правую руку, рука была целой, но болела и утратила силу. Главное, ему было больно дышать. Делая вдохи, как можно короче, он посидел с четверть часа, прикладывая к лицу снег. Придя понемногу в себя, подобрал валявшуюся сумку, шапку и поплёлся домой.
  
  Он бы не сдался, но рисковать дочерью не мог. От этих подонков можно ожидать всё что угодно. Может они блефовали, но на карту ставилось слишком много. У него обмирало сердце от одних мыслей об этом.
  
  Он представил, в какой ужас придут жена с дочерью от его вида. Рёбра нужно скрыть, во что бы то ни стало. Утром он сходит в больницу, сделает снимок и ему наложат повязку, корсет или что там ещё. А пока надо потерпеть.
  
  Улица бесконечно тянулась и тянулась, кренясь и заваливаясь набок. За три дома его встретил радостным заливистым лаем вислоухий Дружок, издали почуявший хозяина и выскочивший навстречу в распахнутые на зиму ворота. Кряхтя, он присел и проделал традиционную процедуру, потрепав пса по мохнатому загривку.
  
  В прихожей свет не горел и Тарасов потихоньку раздевался в полутьме. Дверь в детскую распахнулась, наполнив прихожую светом и звуками музыки.
  
  - А вот и Хьюберт, сказала Динни, - нараспев произнесла дочь перенятую у матери шутливую фразу, которой та в пору увлечения Голсуорси, встречала подзадержавшегося мужа. - О-о! - Тарасов искоса глянул на дочь. Всякая шутливость слетела с неё, и она смотрела на него округлив глаза и прижав ко рту ладонь. - Что с тобой?
  
  Тарасов разлепил спёкшиеся губы.
  
  - Шёл, шёл, упал, очнулся гипс, - сказал, через силу улыбаясь.
  
  - Мама, иди сюда! Папа пришёл!
  
  Дверь в зал была плотно закрыта, Ольга, очевидно, готовилась к урокам. Оттуда глухо долетел её голос:
  
  - Не мешайте мне, ради бога, я занята. Ира, сама отца накорми, пожалуйста.
  
  - Ну, ты что не идёшь? Зову же. Сюда иди!
  
  - Не кричи на меня, пожалуйста, сколько раз говорить об этом, - Ольга разгневанной походкой вышла из комнаты в прихожую.
  
  
  - Что тут у вас? - спросила недовольно и всплеснула руками. - Гос-споди! Да кто ж это тебя так?
  
  - Кто, кто. Пьянь всякая шляется. Привязались, сами не знают из-за чего.
  
  - Я сейчас, сейчас. В милицию и в "скорую", - жена присела возле тумбочки с телефоном и прыгающей рукой сняла трубку. - Ноль два? - она посмотрела на дочь и мужа.
  
  - Не суетись. Милиция. Какая милиция? Забыла, я тебе про Ромашина рассказывал. Да и этих гавриков давно след простыл. Будут они дожидаться, пока милиция приедет. И в "скорую" не звони. Что они, ссадины перевязывать будут? - Тарасов, осторожно ступая, прошёл на кухню.
  
  Он встал перед раковиной и заглянул в зеркало. Видок был что надо. Возле уха вырастала приличная шишка и ко всему прочему начинала нестерпимо болеть голова. Он умылся левой рукой и, выбрав полотенце поплоше, промокнул лицо. Жена уже стояла рядом с йодом в одной руке, ватой и бинтом в другой.
  
  - Ира, - обернулась она к застывшей в дверях кухни перепуганной дочери, - возьми и шкафа вафельное полотенце и положи в него снег, надо компресс сделать. Только снег почище выбирай. Господи, да что ж это такое, по улице пройти нельзя, - она усадила мужа на стул и принялась обмазывать йодом.
  
  Тарасов лежал на диване с компрессом на голове, стараясь не шевелиться. Снег таял, и образовавшаяся вода стекала за уши.
  
  - Я здесь лягу, - сказал жене. - Одеяло дай.
  
  - Тебе свет мешает? Я выключу, - Ольга встала из-за стола и подошла к выключателю, но он остановил её.
  
  - Пусть горит, я почитаю.
  
  Сердце проваливалось в пустоту, и откуда-то изнутри, к горлу подкатывалась тошнота. Осторожно спустив ноги на пол, он натянул шерстяные носки, накинул в прихожей на плечи полушубок и вышел во двор. Исполняя свои обязанности, Дружок сидел возле столбика на крыльце, виляя хвостом и поворотя к нему на скрип двери умильную морду.
  
  - Погоди, сейчас хлеба вынесу, - он вернулся в дом, взял на кухне ломоть хлеба и отдал из рук псу. Молотя хвостом, Дружок осторожно взял хлеб и убежал с ним в будку. Коротко дыша полуоткрытым ртом, постоял на нижней ступеньке. Луны не было. Стояла длинная чёрная ночь, которую ему надо было как-то пережить.
  
  Он поднялся на крыльцо и опёрся о перила. Были б у него миллионы, завтра бы поехал в город искать калашников. Он живо, до мельчайших подробностей, представил, как стоит с ним против них, уже сдвинут предохранитель и палец касается спускового крючка. Ещё миг, застучит, задёргается, извергая огонь и отнимая чужие жизни в его руках автомат и, и он почувствовал, что не смог бы этого сделать. Воображение рисовало всё, кроме последнего решающего мига. Он знал, они готовы на всё. Забивать на смерть дубинками, затаптывать сапогами, стрелять, давить танками. Но представить себя самого, вот так наяву, наподобие телевизионного супергероя, кладущего направо и налево груды трупов, он не мог. Убивать у него желания не было. Нет, автомат в руки он бы взял. Дал бы очередь под ноги, чтобы фонтанчики снега взрывались под самыми их подошвами, а потом сунул задымленный порохом ствол им под нос, чтобы и они, вся эта мразь, узнала, чем же оно пахнет, твоё последнее мгновение.
  
  Как тому быковскому упрямцу-лейтенанту, ему нужно только одно, дожить до рассвета. И он доживёт, обязательно доживёт. Иного выбора нет.
  
   1995-98 гг.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"