Все начиналось с непогоды. Знаете, как вредно спать на пляже в жару перед грозой... Вступление . Здравствуйте, господа читатели. Я заранее прошу прощения за всю эту чепуху, которую вы будете читать. Хотя местами даже сам смеялся. Знаете, есть разряд несерьезной литературы, когда нет логики, определенной морали в нужной части чтива и надергана куча сюжетов. Дальше у серьезной литературы непременно есть окончание, в отличие от изложенной истории. Но должен признаться, что все написанное здесь, не мое. Я лишь собрал воедино чужие записки и воспоминания, записанные со слов очевидца. Записи: потрепанная тетрадка, множество листиков исписанных абсолютно непонятными словами, написанными через зеркало, то есть наоборот. Чтобы прочесть, надо подставить зеркало и в нем прочитать мелкие дрожащие слова. Много помятых, частично испорченных рисунков, чертежей, схем, несколько мутных неразборчивых фотографий. Стараясь сохранить исходник я ничего не правил, переписывая все как есть. Документальность изложения для меня была важнее стилистических ошибок и оттого в моей рукописи множество непонятных мест. Кое-где я вставил свои объяснения, заключив их в скобки, желая как меньше исправлять текст. Домысливать самостоятельно мне не хотелось, да, и способностей не имею. Должен сказать, что на протяжении всего процесса по переписыванию материала меня не оставляло чувство, что где-то я это уже читал. Плагиат вещь распространенная и, очевидно, множество произведений, написанных настоящими писателями, узнают себя в некоторых местах рассказа. Но здесь я деликатно умываю руки. Моя задача - не литература, а беспристрастное изложение событий. Правда, есть места достаточно бесхитростные и примитивные в изложении - смесь умных слов и непонятного сюжета. Как тоже письмо в редакцию неизвестного издательства с просьбой о помощи в начале или описание сцен кутежа во второй части повествования. Наивная литература? Не знаю. Откуда все началось? Ну, что же, расскажем все по порядку. Летом я ездил на один курорт, где вел надзор за стройкой. Два раза в неделю должен был заполнять журнал проверок, вписывая замечания и предложения. Стройка была частная. Рабочие - две бригады типичных шабашников, кочующих перелетными стаями по миру, в поисках своей птицы счастья. Каменщики, плотники, штукатуры. Здесь я и познакомился с узбеком. Его звали Махмуддин Оглы, но коллектив нарек ему прозвище Цицерон. Молодой, лет двадцати пяти. Когда- то маленьким мальчиком его увезли от очередных политических распрей и локальных гражданских войн на его родине. Я понял, что глава семьи был замешан в каких-то внутренних событиях, отчего семья вынуждена была спасаться бегством и жить на чужбине. Для нашего времени это обычная история. Удивительно другое, что паренек, не получивший никакого образования, много и беспорядочно, хаотично читал. Прочитанное кусками заполняло его память и периодически встряхивалось. Внешностью он, почему-то, напоминал японца, с добрыми узкими глазами. Так вот, однажды я, в знак благодарности, проставился поляной за то, что бригада в которой работал узбек помогла исправить допущенную мной ошибку (перепутал унитаз с умывальником. Бывает. Не буду мудрить со сложными терминами, главное вовремя все исправить.) С этого все и началось. Опрокинув пару рюмочек и закусив шашлыком, все слегка осовели и расслабились. Расположились мы, на берегу у дымящего костра. Солнце исчезало в море, наступал вечер, чуть посвежело. Явно желая произвести на меня впечатление, бригадир, шлепая губами, лукаво предложил узбеку почитать стихи. У узбека была феноменальная память, он помнил все или почти все из того, что прочитал. Потом я заметил, что катализатором для его памяти служила небольшая доза алкоголя. Он наизусть читал суры из Корана, тексты из Святого писания, краткий курс теории относительности, литературные произведения, от классики до желтой бульварщины, даже много текстов на иностранных языках, запомненные на слух и без перевода. Ради эксперимента я дал ему прочесть инструкцию на пяти языках о применении крема для загара и он, слово в слово, все повторил через две недели, абсолютно не понимая в чужих языках. Заинтересовавшись, я стал расспрашивать его подробней и в один из вечеров Оглы извлек из памяти эту историю, благо я имел с собой диктофон. Сначала я думал, что это просто очередная байка. Но когда узбек показал мне записи, случайно сохранившиеся у него, я понял, что он рассказывает какую-то историю, которой он был очевидцем. Его рассказ - мятые бумажки с записями, множество испорченных рисунков, схем и неразборчивых фотографий, стали основой этого рассказа. В нем есть много достоверного и загадочного. Когда- то он работал в одной из больших столиц этого мира, там с ним и произошли удивительные события. Вернувшись домой, я на три недели заперся в ванну. Семья в недоумении все время прорывалась к унитазу, тщетно пытаясь обнаружить заныканую бутылку, которой и не было вовсе. Теща созванивалась со знакомыми эскулапами на предмет психического диагноза любимого зятя. Ну, а я мужественно боролся с бумагой и ручкой, не отзываясь на провокации. Спустя три недели я закончил свой опус. Литературным трудом это не назовешь, хотя, я и не претендую на это. И так, все начинается с письма, написанного хорошим знакомым узбека, по прозвищу Кепка / он, очевидно, носил соответствующий головной убор/ в издательство. Я не знаю, отправлял ли он свои послания по адресу или они остались только на бумаге и в голове феномена-узбека. Часть первая, записанная Кепкой. Дорогая редакция, я заранее извиняюсь за отнятое время, но, поверьте, Вы - моя последняя надежда. Нет, не для того пишу Вам. Я просто не знаю, что мне еще делать. Куда обращаться. Я лишь надеюсь, что Вы не выбросите мое письмо, что найдется немного вашего времени и Вы прочтете мое послание. Мое невежество не позволяет мне, по праву, открыть все людям. Но Вам дано. Я не искатель литературных премий, да и эти записи попали ко мне случайно, и я пообещал. Пообещал! Когда все учреждения власти и сама власть. Именно. Да! Да, вот еще. Копию рукописи я отослал во все редакции демократического направления и в ближайшее отделение Юнеско. Я путаюсь, перескакиваю. Волнуюсь. Но, Вы все поймете. Только не... Еще раз простите, я начну сначала и по порядку. Сосредоточусь. Все дело в том. Мне просто страшно. Все замалчивают, скрывают, но, ведь, случилось ужасное! Пропал город. Люди, дома. Я случайно оказался замешанным в эту страшную историю. Но, уже поздно, за мной следят. Я обнаружил. Они в соседнем доме напротив открыли офис "Электрическая компания". Терроризируют весь район. Ставят ретранслятор и крутят. Страшные люди. Я хорошо все вижу с третьего этажа. А еще утром, три дня назад, пришел цыган. Он всегда молчит, хотя, я знаю приславших его и вы тоже узнаете их. Еще приходят мужчины и женщины. Как они попадают ко мне на балкон, я не знаю. Приходят и просятся в квартиру, а попадут и молчат. Дети прыгают, играются. А дом жалко, он такой маленький. Вообще-то, это перестроенный барак на один подъезд с одной квартирой на моем этаже. Было еще два, но они рухнули от ветхости, давно, еще во времена Франциска третьего. И место хорошее, хлебное, рядом мусорка. Она - кормилица родимая и спасает, а то бы давно захапали место буржуины всякие. Но, началось не с этого! А началось с того, что я, как всегда, попался пепеэсникам. Меня часто забирают, просто рок какой-то. По- философски спокойно я понимаю, что яркая индивидуальность всегда уязвимей серости. Понимаю и принимаю. Как плату невидимым силам. Не в облике наше спасенье, а в духе. Да, внешностью я не блещу. Но и задних не пасу. Средний статус. Ну, не брит слегка, прихрамываю, лицо с синяком. Упал на корте. Отягащен сумой с пустой посудой и чистой совестью перед людьми. Да, я знаю, что как социум не плачу налогов, но зато и не толкаюсь у общего корыта. Вообще, я - брюнет средних предзакатных лет. В одежде придерживаюсь классического стиля. Если Вы думаете, что всякие стиляжные белые костюмы, широкополые с высокой тульей ковбойские шляпы и остроносые туфли от "Гуччи" не нравятся нашей милиции, то ошибаетесь. Просто это не мое. Белый цвет маркий, а "Гуччи" по лужам не ходоки. Сам проверял. Фуфло, а не копыта! Я люблю кожу. Кожаную куртку с уютно отвисшими карманами. Потертая, добрая, знакомая до мелочей. На сгибах рукавов потрескавшаяся кожа, напоминающая кракелюры на бесценных полотнах эпохи великих голландцев. Все благородно и со вкусом потерто до серо-сизой основы. Джинсы удобного кроя. Цвет потерян, предположительно сине-черный. Очень важная деталь туалета, это обувь. Здесь не может быть никаких компромиссов. Поверьте, все споры на эту тему абсолютно надуманны и лишь призваны отвлечь общество от накопившихся социальных проблем. Ответ один - кроссовки!!! Желательно белые. Пойдет и качественный эрзац, неплохой кожзам сгодится. Шнурки не обязательны. Важна фирма или ссылка на нее. Одевшись так, приятно знать, что ты в порядке. Вот в таком благородном виде меня и сцапали. Думаю, на пустую тару позарились. Времена, сами знаете, какие тяжелые, а в милиции одной идеей сыт не будешь. Зарабатывать все труднее. А еще корыстные, власть имеющие царедворцы обложили неподъемной данью. Вот и маются парни, зарабатывают себе и другим на жизнь, на обмундирование и снаряжение, на подарки детишкам. Ну, вот. Как всегда до выяснений посадили в "телевизор". Так в народе называют накопитель - отстойник в райотделе. Пока дежурный пивка попьет. Общество за решеткой как всегда оправдало приятные ожидания. Куда там бомонду! Бледная тень в сравнении. Молчаливый, щуплый вор карманник, нарушивший закон. Вышел выпимши на работу, или на похмелье, вдруг, сработала профессиональная жилка. Да подвела. Серьезный прокол, так не поступают. Потому виновен! Дальше на лавке. Ба, знакомые! Давно не виделись! Собрат - конкурент, соседняя мусорка, интеллигент. Приподымаю кепи. Раскланиваемся. Меняла - валютчик, сданный нечестными дельцами-подельниками. Жадничал, не хотел делиться. Вот и сидит теперь, недовольно шевеля губами, в ожидании расстрела, подсчитывает убытки, Продумывает месть и кому звонить. Два студента балбеса гогочут, заливаются смехом до слез. Понятно, с травкой попались. Вот и гогочут на радости, понимая, что мимо альма-матер они уже пролетели и что впереди сапоги - айн, цвай, драй. Рота равняйсь, смирно! За идею и лозунги усрись, но умри, на злобу всем врагам! Смеются. Так, а дальше человек- привидение, это на нашем, на профессиональном языке. Непонятные люди, являющиеся из параллельного мира. Кто они и откуда даже мы с интеллигентом не знали. Являлись непонятно откуда и уходили неизвестно куда. Всегда проходили четко по границам участков, даже не пытаясь заглянуть в мусорные баки. На вопросы не отвечали, тяжело и хмуро молчали, смотря вниз и мимо. Пугаясь мрачного молчания, их обходили стороной. На вопросы власти, называли себя богомольцами. А куда идут? На богомолье! Власть, тоже боясь их тяжелого молчания, старалась с ними не связываться. Чаще всего не замечала, хотя это было нелегко, из-за их своеобразного вида. Летом чрезмерно тепло одеты и, наоборот, зимой почти раздеты и разбуты. Поклажи нет. Длинный волос, длинная борода, взгляд в землю. Как рассказывал интеллигент, они могут проходить сквозь стены и прочие такие препятствия. Мне они казались героями давних времен, которые, прячась по кукурузе и прочим местам от жаркой любви власти, сжимали в руках холодные, запотевшие обрезы. Потерявшись во времени, они и сейчас бродят. Растеряв свои обрезы, ищут призраков эпохи классовой борьбы. Призраки охотились за призраками, лишь изредка являясь на землю. Впрочем, это не моя теория. Я слышал ее тоже в "телевизоре", но в другом районе. О чем и рассказал умному коллеге. Мы решили совместно провести эксперимент, понаблюдать за человеком- привидением и установить истину его загадки. На роль статиста к нам определили узбека. Представитель народности, в прошлые времена бывшей грозой Азии. Узбекские воины были непобедимы в ратном искусстве, а спустя столетия они воевали на стройках. Надеясь вернуть былое величие, потихоньку занимали ключевые места в жизни общества. Когда -нибудь историки раскроют великую тайну всеобщего сговора и молчанья, ту страницу, справедливо называемую эпохой узбекского заговора. Но это будет потом и мы хорошо знаем, как все будет. Снова родится Чингисхан. Снова. Снова будем глотать пыль и запах полыни, бредя со связанными руками за скотом в обозе великого кочевого народа, по бескрайним степям, палимые солнцем. Мы хорошо и, не без пользы, проводили время. Узбек ловко пронес в отворотах трусов две сигареты и спичку с кусочком чиркала от спичечного коробка. Главное, не привлекать внимания, сидящих за столом в стеклянной будке дежурных по наряду. Пусть отдохнут, пивка втихаря попьют, футбол посмотрят. А мы тихонечко покурим. У узбека, кроме сигарет и спички, в заднице было шило. Он не мог и секунды просидеть спокойно. Бегал по камере, кружился, садился на лавочку, поджав под себя одну ногу, вскакивал. Просто живчик какой- то, а не узбек. Его забрали в робе защитного цвета - хаки, заляпанной штукатуркой и краской. Она пахла цементом и свежеиспеченными силикатными кирпичами. Хозяин стройки сам сдал узбека в ходе рейда по борьбе с незаконными иммигрантами. В обмен на амнистию, с не выплатой причитающегося заработка, задержанному узбеку. -Хозяин, сдал. Сука! - ругался узбек, кружась подобно странствующему танцору- дервишу, по камере. Ругался он с сильным японским акцентом. В лицах живо изобразил диалог с хозяином. - Штукатур?- спросил хозяин. - Штукатур, не сомневайся. Опытный, - ответил узбек, - Все будет, хозяин, о'кей. Через пять дней охреневший хозяин с вопросом в голосе: -Ты штукатур?!! - Штукатур, - невозмутимо отвечал узбек. -А где ты до этого штукатурил? -А там, за большой рекой на складах. Машины грузил вот такими мешками. Три месяца штукатурил. Узбек показал обалдевшему хозяину пустой мешок с надписью "Штукатурка готовая к употреблению", с гордым достоинством снизу вверх смотря на мир. Наряд приехал через два часа. - Хозяин сдал. Суки он! - коверкал слова, кружась в танце цветком, узбек,- Зажилил деньгу. Проснулся разбуженный танцем карманник. - Сядь, не мельтеши. Тебе нужен адвокат, иначе его не возьмешь, ну, хозяина твоего. Заяву на него, мироеда, надо. Усек? Ты, брат, откуда? Узбекия? Земляк! У меня прапрадед эскимос, - карманник пустился в тонкости,- Адвокат нужен и обязательно требуй переводчика. Без переводчика не вздумай говорить, а то такого напишут! Понял?! Объясняй жестами, что не говоришь на местном. Так, немного понимаешь. Понял? Криминальный светила был прав - не любят в судах непонятные документы на непонятном языке. Подвох чуят. А как диалект не тот? И перевод тогда не верен из-за языковых тонкостей. А с ним и протоколы годны лишь в клозет. Судьи мечтали о всеобщей глобализации, в желании подвести всех под один знаменатель. Первый зам судьи по ночам зубрил иврит. Зачем ему надо было, не известно. Милиция же очень недовоьно смотрела на требования иностранцами переводчиков. Возмущалась. Самим не хватает, а тут еще плати переводчику с узбекского! Карманник знал всю эту коллизию. Поэтому собирался объясняться только на эскимосском языке, рассчитывая в скором времени получить пинок под зад и пробкой вылететь на улицу. Узбек тоже не переживал, он пятый раз здесь. Через два дня выгонят - казна пуста, кормить нечем. - И по какому курсу, мзду берут здешние держиморды? А если в чилийских песо? - вдруг спросил валютный спекулянт. - Пять и шесть по- базарному, минус скидка двадцать процентов. Беспошлинная зона. Выгодно! - быстро и уверенно объяснил интеллигент. Он внимательно следил за финансами и был в курсе событий на биржах, подумывая и сам, как-нибудь на досуге заняться спекуляциями на повышение. Меняла горестно вздохнул. Студенты молчали, мысленно одеваясь в ордена и медали. Гремели литавры, славили марши, выбирались места торжественных похорон. Каждый видел себя увековеченным в бронзе: один верхом на коне, другой - в латах, попирающий ногой шар, с мечом в руке. Хотелось пить. В это время события стали,... Стали, ... Ну, не знаю, как и описать эти события. Бумагу марать- нелегкий труд, да и в школе с задней парты не вылазил, потому и проспал ее напрочь. Мучаюсь теперь. Эх, да ладно, продолжим. События начались. По просьбе студента: "Минералки бы", с потолка закапало, потекла вода. Отвлеченные текущей с потолка водой, мы с коллегой-интеллигентом просмотрели человека. Ну, того, что привидение. На секунду отвернулись, глянь - а нет его. Про..... , извиняюсь, провалили научный эксперимент, недосмотрели. Загремели запоры, заругались конвоиры, стучали двери. Овчарки рвались с поводков. Щелкали затворы. Желтый свет прожекторов слепил глаза, по перрону вели ... Извините, я что-то напутал. Да-а-а ... Ага! Потоп. Прорвало канализацию. С потолка заливало наше общество. Опричники бросились спасать горемычных бедолаг, то есть нас. Пройдет немного времени и награды найдут своих героев, медали "За спасение тонущего, МВД". Спасенные, мы полюбили этих славных ребят. Ради наших никчемных шкур они рисковали своими, сражаясь со всякими экскрементами, рискуя серьезно замарать свои мундиры. Слава героям мвд. Карманник деликатно одолжил пачку сигарет у верхнего правого кармана формы, надетой на бравого спасителя. Покурили, пока в суете на нас не обращали внимание. Честно вернули пустую пачку: " Ой, это не вы
обронили?" Стража, посовещавшись, разделила нас. Разместила по камерам в другом конце коридора. Это уже КПЗ. Здесь уже другая глубина осознания бытия. Первая часть чистилища, торжество разума над свободой. Здесь и воздух другой и свет, и мысли помасштабней. - Лицом к стене! Руки за спину! Упираясь лбом в леденящую холодным бетоном стену, масштабней думаешь. Горизонты открываются. Все строго, солидно. Мощь станового хребта государства. Я с узбеком попал в одиночку. Камера давно пользовалась дурной славой, шептались, что наведывается туда душа неприкаянная бедолаги - губителя. Впрочем, иногда заглядывали и милицейские души, по- привычке. Ну а так камеру использовали для неформального отдыха. Как карцер. Нас втолкнули вовнутрь. Громыхнул засов, потом замок, часовой, уходя, осмотрел нас в дверной глазок. В камере на нарах лежал человек. Тусклый полумрак не давал возможности осмотреться. Человек не шевелился, лишь тяжело вздыхал. Ему не хватало воздуха. Я знаю такие вздохи. Так дышат, когда не хватает воздуха и свободы. Наши глаза привыкли к полумраку. Никогда не забуду увиденного. Тело лежащего было покрыто запекшейся и свежей кровью. Множество крошечных надрезов, царапин, ссадин и кровоподтеков говорили об изощренной жестокости пытавших. Места живого не было. Я похолодел. Это не "угол", здесь что-то другое. Я тут старожил и могу с уверенностью сказать - другая метода. С невиданной жестокостью, цинично, не боясь последствий. Наши побоялись бы, у них другие способы убежденья. Тело бедняги было сковано наручниками по рукам и ногам и дополнительно приковано к специальным кольцам на нарах. Лицо избито, глаза открыты, взгляд пустой, как от спецпрепаратов, рот полуоткрыт. Покусанные от боли губы. Слюна и красная пена текла по подбородку. Одежда форменная, пятнистая, песочного цвета, как у американских пехотинцев. Вся изрезана бритвой или скальпелем, по- живому. На ногах тяжелые армейские высокие ботинки без шнурков. Мы, как могли, вдвоем с узбеком старались облегчить страдания несчастного. Носовичками промокнули лицо, поправили располосованную форму. На сгибе локтя виднелся свежий след укола. Сняли ботинки и аккуратно подложили под голову. Дыхание бедняги стало ровнее, он возвращался в этот мир. Зрачок шевельнулся, в них появился безумный свет. Человек застонал, вспомнив, заметался в оковах. Затих, обессилев. Но он нас увидел. На лице появилась гримаса, рот перекосило. Очевидно, мышцы не слушались, тело сводило судорога. Человек хотел что-то сказать, но не мог. Затих. Узбек и я склонились над ним, пытаясь расслышать, но тщетно. Узник, поняв безуспешность своих усилий, остановился. Некоторое время лежал неподвижно, собирая силы. Прошептал. Мы услышали стон: - Спасите, спасите... Мы затаили дыхание. -Спасите их! Координаты...,- захрипел. -Проверяли спецтехникой и ничего, ничего... ,- тяжело застонал. -Все чисто... пусто. Только тумба... Тумба! Обнаружили лишь чисто е поле, где был, был... город. Спецгруппа. Нас было... все пропали! - опять замолчал. Дышал, но не говорил. Не мог. Повернув набок голову, увидел исписанную стену камеры. Автографы и филосовские изречения бывших узников камеры густо покрывали стену. Пользуясь небольшой свободой в движениях скованных рук, пальцем правой руки стал указывать на буквы в надписях. Мы сразу поняли. Трясущийся палец с усилием остнавливался на нужных буквах алфавита. Узбек, прищурив глаз, внимательно всматривался в движение пальца. Вслух повторял, переспрашивал. Я, найдя в кармане квитанцию с ломбарда и огрызок карандаша, случайно оказались, пытался быстро записать, перескакивая и пропуская слова и буквы. Стенографировал. Прошло два час. Движения пальца замедлились, замерли. Человек зашевелился. В левой руке непонятно откуда появился цилиндрик. Плотно скрученный рулончик бумаги завернутый в полиэтилен и аккуратно заплавленный. Где он его прятал, можно только предполагать. Как пишут в протоколе результатов досмотра: в полостях и естественных отверстиях тела. Плотно исписанная мельчайшим, очевидно под увеличительным стеклом, почерком. Местами бумага обгорела, запачкалась. Все это мы рассмотрели потом, когда уже покинули острог. Но еще в камере поняли, что надвигается большая беда. Беда с большой буквы.Человечество и цивилизация в опасности! Груз тяжести ужасных известий упал на наши с узбеком слабые плечи. Мы понимали всю опасность обладания этими знаниями. Но жребий был брошен и мы его не выбирали. Через два с половиной часа потоп ликвидировали. Среди конвоиров возник шум: - Какой придурк засунул к нему людей! Мозгами тронулись?! Он же ненормальный! Кто-то преднаеренно кормил нас дезой, скорей по инерции, чем в действительности осознав допущенную промашку. Я прижался к двери, стараясь понять, что же происходит. Звуки сквозь двери каземата проходили невнятно. Я прислушался. Послышался шорох. Подняв глаза, я остолбенел. Напротив меня, прижавшись к стене и прислушиваясь к звукам в коридоре, стоял человек- привидение. Как он попал в камеру, не знаю. Мы не заметили.
Встретившись со мной взглядом, он быстро приложил указательный палец левой руки к губам, призывая не шуметь. Сквозь спутанные волосы в полумраке сверкнул глаз тем же светом, что и у нашего бедолашного незнакомца, прикованного к нарам. В правй руке он держал обрез. Манлихер образца одна тысяча восемьсот девяносто пятого года с отпиленным стволом и без приклада. Я человек широкого кругозора - есть много вещей, которые я знаю. Откуда? Из окружающего нас везде и всюду информационного эфира. Вечное собрание знаний. Хорошо попросить и знания сами заполнят вас под завязку. Поэтому это был манлихер. Не трехлинейка, не бердан, а австрийская безотказная однозарядная винтовка. Антиквариат. Я знаю, что среди коллекционеров нашлось бы немало готовых выложить хорошую монету за этот экземпляр. Человек-привидение стоял, молча прижав палец к губе. Казалось, он набирался сил, готовясь к чему- то. Прошла минута, прежде чем, глубоко вдохнув несколько раз, человек стал напротив двери. В коридоре послышались шаги. Подняв обрез на уровень груди человек- привидение резким движением открыл дверь и бросился вперед в коридор. Гулко рявкнул обрез. Посыпались стекла, кто-то закричал. Тишина. Вновь подал голос обрез. Грохот, качнулись стены. Крики, ругательства, бежали люди. Истерично тихо зачастил макаров. У кого-то сдали нервы. С макарыча так не попадешь. Крики, шум, топот, опять качнулись стены. Господин манлихер закладывал своим голосом уши, прокладывая дорогу. Оборона пыталась организоваться. Бой разгорался. На слова манлихера откликнулись калашниковы длинными очередями. Кто же так стреляет. От таких длинных очередей ствол уводит вверх - не удержишь. Оборона паниковала, бессмысленно тратя боеприпасы. Мазилы! Короткими надо, по три патрона, но прицельно. Прокашлял стечкин, быстро, со свистом выплевывая свои семечки по уцелевшим стеклам, людям. Движение манлихера не останавливалось, прослеживаясь по звукам боя. Взорвались две гранаты, пол зашатался. Здание наполнялось дымом, гарью, страхом и паникой. Выстрел с обреза опять заложил уши. В ответ очередь, судя по звуку, пулемет калибра семь шестьдесят два. Весь арсенал вступил в бой. Казалось, что мы на какой-то чудовищной ткацкой фабрике. Стук, грохот, канонада. И все перекрывают звуки выстрела с обреза. Тишина, крики: "Держи, уйдет! Уйдет!" Возгласы и крики разочарования: "Ушел!" Завыли сирены погони, затихая вдали. Нас быстро водворили на прежнее место, за решетку в начале здания. Идя по коридору, я видел, как чахлый уголовник под бдительным присмотром конвоира лениво и нехотя убирал следы боя. Веником сметал рассыпанные гильзы, на совок собирал, раскиданные гранатами, чьи-то останки. Гремел скомканными кусочками свинца - пулями. Все стены были изрешечены следами стрельбы и украшены свежими лозунгами и рекламой. Половина коридора была разрушена.
Размотав стальные траки гусеницы и, уткнувшись дулом пушки в землю, замер танк наполовину заваленный рухнувшей стеной. Через пролом в стене его поливали с улицы пеной из огнетушителя. Фемида занялась нашими персонами, не сильно утруждая себя. Система дала сбой и я оказался на улице. Как они допустили промашку? Человек с обрезом помог. Приняв на себя бой, он увел за собой преследователей, иначе бы вы не читали эти записки. Полная дезорганизация и суета сделала свое дело- меня выпустили. Обойдя вокруг райотдела, я стал свидетелем финала нашего знакомства с неизвестным в наручниках. Сзади подкатили два зловещего вида микроавтобуса. Почему зловещего? Поверьте мне, глаз наметан. Сразу понимаю качество подобных вещей. Для маскировки на одной машине была надпись "Ветлаборатория". Синие мигалки и красные кресты дополняли этот нелепый карнавал, рассчитанный на наивных простаков. Дверца распахнулась и я увидел непонятную аппаратуру и вооруженных людей, маскирующих свое лицо повязками. Возникла суматоха, появилось все районное начальство и еще какие-то важные чины в темных костюмах. В воздухе витало напряжение, пахло карболкой. Все протирали руки, смачивая салфетки спиртом. Запах алкоголя приятно туманил голову, витая в воздухе и распространяясь по внутреннему двору. Все смолкли. В дверях появилась процессия. Наш знакомый с трудом передвигал ноги, поддерживаемый двумя рослыми сопровождающими, прячущими свои лица под повязками. На них были белые маскхалаты, под ними угадывались контуры компактного стрелкового автоматического оружия. Сзади еще два бойца контролировали движение группы. Сотрудники рассредоточились, профессионально взяв двор в плотное кольцо. Беднягу, скрывая от любопытных глаз, одели в длинный серый балахон, сковывающий движения, со скрученными за спиной длинными рукавами. Ноги босые. Обувь нес, идущий следом за прошедшей группой, высокий, хорошо сложенный человек. Длинный халат, нарочитая сутулость, помятые брюки и очки в роговой оправе завершали маскарад. Отчаянно трусивший, старший дежурного наряда по райотделу семенил рядом, вполголоса оправдываясь. Он был бледный и все время вытирал пот на лбу, снятой с руки красной повязкой с надписью " дежурный". Извинительно бубнил, отрывки слов доносились до меня. - Ну откуда? Откуда? Не могли знать. Откуда? Два наряда не могли взять!... Сразу Вам сообщили....Прошел сквозь стеклянную оранжерею, заросли шиповника....сделали укол..., думали горячка... карантин? Собираться?! - дежурный рухнул в обморок. Продолжения я не видел, благополучно убравшись от страшных стен отдела. Через три дня узбек, благополучно оторвавшись от слежки, появился у меня. Древний завоеватель мира с лицом наивного ребенка. На вопрос " Писать умеешь?" , ответил: - Писать могу. Не сомневайся,- узбек , помолчав, добавил, - Опытный. Писал узбек. Звали его Олгы Махид. Я диктовал, рассматривая с помощью лупы записи. Местами бумага была сильно испорчена и невозможно было прочесть написанное. Выручал все тот же узбек хорошей памятью. Запомнив наизусть сообщение, переданное несчастным заключенным одиночной камеры, дополняя пропущенные и запачканные куски текста. Все три дня, что мы потратили на восстановление послания, я чувствовал надвигающуюся беду. Ранним утром погожего дня узбек отправился на стройку, простодушно желая поговорить с хозяином. Я не знал, он ничего не сказал мне. Тихо собрался и ушел. С той поры, как к нам попала эта страшная тайна, я потерял аппетит и сон. Лишь на третий день под утро я сомкнул глаза, забывшись тяжелым сном. Я догадывался, куда пошел мой юный друг и не одобрял его решение. Но было поздно и я проснулся в своей хибаре один. Предчувствие беды не оставляло меня и с тяжелым... ( Утерян смысл по тексту: и с тяжелым портфелем я поплелся на службу.) Ноги сами понесли меня к месту былого заключения. Зачем? Не знаю. Интуиция и чувство опасности не подвели меня. Я просто хотел постоять и посмотреть со стороны, очевидно, что подсознание усиленно хотело мне что-то сказать, напомнить. Я стоял напротив в сквере и смотрел, перебирая в памяти все события, свидетелем которых я был. Мое внимание привлек стенд с фотографиями и рисованными портретами преступников. Непонятно чем, но он привлек мое внимание. Изображая гуляющего с утра счастливого прожигателя жизни, я не спеша прошел мимо стенда. Не хотелось привлекать к себе внимание. Поэтому, фланируя мимо, я цепко взглядом сфотографировал стенд. Увиденное меня не обрадовало, но внутренне я был готов к подобному. Умелой рукой художника с криминалистического отдела службы на двух отдельных листках были сделаны наши с узбеком портреты. Разыскиваются преступники. Против нас поднялись все. Листовки призывали народ схватить нас, как субъектов опасных для общества. Заговор, где все переставлено с ног на голову. Преступниками были они, службы и организации, прикрывающиеся общим делом. В конце листовки после всех идеологических лозунгов и предупреждений о важности своевременных коммунальных платежей, был опубликован список наших врагов. Подписались под этим пасквилем МВД, эпидемиологическая служба, внутренние войска, МЧС, горгаз и мерия. Сам текст, как все мысли власти, был очень непонятен. Ну почему она говорит и пишет на абсолютно непонятном языке? Не поверите, но вся эта история, где-то отвечает на подобные вопросы. Ответ простой. Везде у власти - сама власть. Это тупик. Круг замкнулся. Змея поедает себя за хвост и от этого яда, впрыснутого в организм, наступает эффект шагреневой кожи. Вы заметили как старые, по времени, представители власти стремительно на глазах молодеют. Все правильно, ведь они замкнули на себе свой круг времени, а от змеиного яда организм обновляет себя. Вы бы видели их настоящие портреты, висящие в родовых замках. В роскошных багетах висят жалкие и злые сморщенные кусочки кожи, но их никому стараются не показывать. А детскую изощренную, хитрую речь они уже и сами перестали понимать, ускоренно удирая в раннее детство. Поэтому наши пути, пересекнувшись, все дальше расходятся. А на расстоянии нам не понять, о чем лепечут эти младенческие старички. Это болезнь. Но дети могут быть от обстоятельств, неосознанно, так жестоки, а поступки и слова лишены смысла и логики. Листовка содержала бессмысленные фразы. Ну как понять "в целях..., обеспечения порядка...., благополучия.... Очаг заражения..., пассивные носители.., нация, инфекция,.... общество..., Родина, служба, ...дружба". Инициалы были перепутаны. Под узбеком стояла моя фамилия и имя с отчеством, от чего он стал на портрете каким-то гордым, надменным. А мой портрет носил имя Мемедов Озры. Хорошая реакция не раз меня спасала. Она мне сказала " Беги, парень, беги! " Я бросился спасать моего нового друга, забыв о собственной безопасности. Но опоздал на считанные секунды. На моих глазах с третьего этажа стройки рухнул поддон с десятком мешков штукатурки. Удар и взрыв мешков. В воздух взлетели громадные клубы мелкой сухой штукатурной смеси. Дом скрылся с глаз, окутанный густой пылью, исчезло солнце. Я услышал крик перед падением поддона. Бедный узбек, у него не было шансов спастись. За миг до того, в глубине окна мелькнул, зловеще улыбнувшись, хозяин. Перепрыгивая через ограждение вокруг стройки, понял насколько дурной тон украшать заборы колючей проволокой. Хотя бы ассоциациями бывших событий из полной веселия жизни народа. Не эстетично. Ну не под током и за то спасибо. Куртку не жалко, жалко людей. За то время, что я потратил на преодоление препятствий, все было кончено. Двор был пуст, кружилась, падая серым, нежнейшим на ощупь теплым снегом, штукатурка. Густым слоем посыпая место преступления, темные пятна, следы людей и протащенного через двор тела. За забором поспешно, пробуксовав колесами от чрезмерной перегазовки, сорвалась машина. Назад домой дороги не было. Меня спасло, что учреждения работают с девяти часов утра, а я вышел из дома без пяти минут девятого. Поправлюсь без пяти девять. Теперь я заметаю следы, петляя по городу, записи я забрал с собой. Кто жил нелегалом тот меня поймет, но не обо мне здесь речь. ( Здесь пропуск, много почерканных и вымаранных предложений в тексте оригинала.) ....небольшой самолетик повлиял на время, разделил пространство и тем нарушил. ( Много формул - страниц пять, я их сохранил на всякий случай - интересно показать их специалисту психиатру.) -Старик особый... нужно опередить... Чистое поле... , все пропали,... нарушение полярности. ( Непереводимый бред. Ниже, в основном тексте, я сохранил похожие места.) Доказательства участия властей документально подтверждены. Списки, схемы, фото прилагаю в полном объеме... -Главное тумба! Тумба основная улика... Стрелял снайпер, меня спасла моя куртка. Пуля, отлетев рикошетом, убила молочницу. Долго не протяну. Живым не сдамся. Сплю с лимонкой в руке. Тяжелый ребристый корпус успокаивает. Да, кстати, помните про квитанцию с ломбарда? Ту, на которой я в камере стенографировал. Так вот! Заложил на три месяца прекрасный экземпляр старинного английского буфета. Предположительно эпоха Георга Третьего. Красного дерева - прелестная штучка мастерских Ливерпульской гильдии мебельщиков. Не желаете? Слегка запачкан птичьим пометом, я голубей держал, но уникальная вещь! Чего только не выбрасывают на мусорку люди в погоне за современным хламом. Надумаете, звоните. ( На этом заканчивается первая часть. Вторая часть от искрошенного на салат узника карцера. Она более связанная, но я не все еще понимаю. Если можно хоть что- то понять, но все равно забавно.) Часть вторая, написаная неизвестным. В конце лета город почти сдался. Жара иссушила улицы, сморщила дома, пятнами ожогов прошлась по увядающей зелени, выпила всю воду в фонтанах. Остатки струек вяло полоскали сонных воробьев. Воробьи бесцеремонно заняли белые мраморные вазы. Расположились в неге у ног, писающих мальчиков - шедевре неизвестных ваятелей, умостились на могучих бедра девушки, вовсю гребущей веслом. Она словно плыла вместе с тумбой по когда-то пышным струям главного фонтана. Лицом она была, как слова из песни "Звезда востока пламенеет", золотистого цвета, краснея стыдливо щеками, и почему-то с чешуйчатым телом. Налегая на весло, статуя явно пыталась уплыть от бессовестных огольцов, невинно справляющих нужду в прекрасную чашу. Или, хотя бы дотянувшись, треснуть веслом для классической гребли самого вредного. Воробьи млели от радости простого счастья. Не пропуская возможности по своему ,по- птичьи, облаять несчастного сиамского кота, которого жара размазала по земле пушистым дымчатым блином. Кот старательно не замечал воробьев, его тошнило украденной у любимой хозяйки сметаной. Улицы распахнулись. Белые стены плавились, спасаясь, обнажались. Верхушки зданий розовели от стыда. На набережной румянились колоннады классических ротонд, украшавших берег. На них краснели перезрелые овощи перемешанные с греческим орнаментом. Весь этот винегрет гипсовыми гирляндами душил колонны. Капители от напряжения и удущья высунули языки акантовых листьев, напоминая о судьбе несчастного Лакоона и его чад. Бульвары и парки, страдая, посыпали корчившиеся ветки - волосы пеплом и пылью. Озорное солнце квартал за кварталом принимало сдачу города. Равномерно акварелью окрашивало занятую территорию огненным цветом. И казалось, что все корчилось, отдаваясь обжигаемой дани блистающего Светила. Лишь белый цвет капитуляции давал временную тень. Близился конец- город изнемогал. Но все же местами по городу проносилась волна сопротивления. Вспышками света отстреливались отражениями последние окна. Некоторые горожане собравшись на берегу длинными шестами мешали воду, криками и воплями стараясь напугать и возмутить стихии, сорвать все замыслы и нанести урон коварному зною. Настоящие герои! В воде, как диковинные овощи на лазурном огороде, торчали разноцветные тюрбаны, панамы, сомбреро, косынки, каски пожарников, и военных, павлиньи перья кордебалета. Все сравнялись до уровня воды, ищя спасения и терпя щекочущих креветок. Другие герои, их имена перечислены в книге славы городских сражений, в летописи узаконенных историй, а также в протоколах местной каталажки, привязав к шестам воздушные шарики, флаги, колокольчики, раскрашивали тела, надевали страшные маски. Нет, не для того, чтобы пугать. Что Вы! А для того, чтобы было таинственно и не узнали. Они пытались возмутить воздух, размахивая палками, стуча в барабаны, крича и прыгая. Весело и с шутками смешно плясали, пели. Страшные маски позволяли сохранять анонимность, отчего и шутки были весьма вольные. Настолько вольными , что утро десятка два героев встретили в камерах, нежно обнимая войлочные валики, заботливо подложенные под буйны головушки тюремной стражей. Тихий звон бокалов, шуршанье салфеток, аромат кофе не тревожил их сладкий сон. Застенчивые жандармы на цыпочках, мелодично позвякивая шпорами, накрывали завтрак. Расстилали накрахмаленные скатерти, зажигали праздничные канделябры, расставляли букеты незабудок. Спите, друзья, спите. Битва продолжалась смехом, шуткой, грохотом барабанов и бубнов. Лишь стража, видя падение города, картинно заламывала руки и, теряя амуницию, доспехи, бежала в горы и пряталась, рыдая в облаках. Но тут внезапно произошел перелом. Город, который уже лежал в руинах изнывая закатом, вдруг встрепенулся, ударил звоном колокола. Звоном колокола главных часов главной башни города. Время призывно загудело, бомкнуло. Солнце споткнулось из пригоршней рассыпав искры, приготовленные для салюта. Искры прощальными обжигающими поцелуйчиками упали на людей. Дети смеялись, рассматривая свои покрасневшие конопушки, обгорелые носики. Женщины мазали покрасневшие тела прокисшим водночасье молоком. Мужчины мокрыми салфетками промокали лысины, уничтожая следы прощальных поцелуев солнца. Продавцы пива стали на передовую. Их лично возглавил отставной моряк, владелец самого злачного места на побережье под названием " Хромая кочерга". Солнце, окликнутое временем, опомнилось покраснело, засмущалось и, любуясь учиненным дебошем, заспешило домой. Небо стало меняться, становилось глубже, сочней. Синело, взрослело, забывая о своей нездоровой дневной подростковой бледности. Солнце за день выжгло у неба меру ответственности. Ойкнув и потеряв солидность, оно спиной упало в воду. Смеясь, небеса плескались в море. Горизонт исчезал, перемешанный расшалившимися стихиями. На смену, скользя на пуантах, выбегали звезды. Сделав поклон и присев, разбегались по своим местам. Следом солидно и невозмутимо чтецом-декламатором проследовала луна. Заняв место в центре, луна надула щеки и ничего не сказала, формой и цветом напоминая старого китайца... Старый китаец появился в городе давно, пришел босой и остался. Он откололся от одной из стай китайцев, в сезон миграции заполняющих собой все небо. Косяки летели высоко в тучах за горизонт желтыми каплями птиц. Одна желтая капля упала и стала китайцем по имени Сэм. Хотя в паспорте стояла фамилия Самуил. И лицо не его. У Сэма кругляшок, а тут дыня с усами и женской грудью. Вопрос еще тот... В городе никто не интересовался какого ты рода-племени и откуда прибыл. Здесь был настоящий интернационализм. Люди знали все языки или хотя бы один из них. Поэтому китаец быстро прижился, даже полюбился, особенно детьми. Он с большим удовольствием поедал тухлые диетические яйца. Яйца собирали на рынке в ящик с надписью "Для китайца" сердобольные старушки, пять дней выдерживали на солнце, доводя до нужной кондиции. Водку Сэм пил крошечными наперстками с пулеметной скоростью, успевая при этом их поджигать и закусывать салатом из лука нарезанного большими кубиками и мелко порубленного перца чили. Во хмелю был похож на огнедышащего дракона. Для безопасности его запирали в каменную камеру. Для пищи ему было достаточно горстки риса или толченого стекла. Спал он, как и великий философ, в бочке, примостившись на городском пляже или в городской каталажке в желтом номере. Кладец восточных знаний, он обладал всяческими невиданными ремеслами. Умел делать чудесные воздушные змеи. Горожане часто видели маленькую смешную фигурку, бегавшую по краю прибоя в брызгах наперегонки с детворой, запуская в небеса волшебное хрупкое творение, После, на закате, долго сидевшего на берегу с детьми. Дети внимательно слушали изложение основ конфуцианства, писали на песке законы Дао и мудро беседовали с наставником. Волны благодарно слизывали знания. Обликом Сэм в такие минуты казался живым воплощением Будды и лишь стойкий запах соединения водки с луком напоминал о земном бытии Сэма. Один местный торговец, владелец лавочки со всякой чепухой , будучи хорошим но не далеким человеком, не верил в теорию астральных тел. Он даже и не слышал о ней . Поэтому опрометчиво поступил, когда не заплатил китайцу остаток денег за выполненную работу. Китаец сделал красивую вывеску - вход в лавочку. Стояла она на четырех столбах, украшенных резьбой и ярко раскрашенных масляной краской. Сверху был навес чудной формы с загнутыми углами, которые тянули на себя, дурачась, керамические драконы. Крыша была в три яруса, сверху увенчивалась большой вывеской с надписями: посередине "Эльдорадо" большими буквами, выше, помельче, "Общество свободной и честной торговли", ниже, средних размеров, "Мы Вам рады!", еще ниже, еще мельче, патент, номер, телефон. В самом низу, некрупно, но безапеляционно: " Мы Вас удовлетворим", "Братья Достиголь и компания". Надписи были по - богатому украшены вензелями, орнаментом. Основной цвет был красный, а орнамент и резьба щедро позолочена. Сбоку заборчики с вазонами для цветов, спереди распашная двухстворчатая калитка. Вход вызывал изумление у всех заглядывавших в щели между досками забора, ограждавшего стройку. Он был похож на смесь американского салуна и монгольского храма. Вся рыночная площадь с нетерпением ждала открытия, справедливо полагая китайца виновником торжества. Через неделю после окончания своей работы за день до открытия китаец пришел, чтобы доделать мелочи и получить окончательный расчет, но хозяин встретил его весьма прохладно. На просьбу о расчете ответил, что китаец ходил к нему всю неделю по вечерам и сполна получил все. У него и документ есть - при свидетелях, хозяин показал из кармана уголок бумажки. На возражения Сэма, что он три дня медитировал в горах и его не было в городе, последовал странный аргумент: - Все вы, китайцы- вьетнамцы, - то есть на одно лицо. Сговорились сироту обидеть. Мол Сэм уговорил соплеменников( в городе не было других китайцев или вьетнамцев) обмануть его, -Все вы, вьетнамцы, на одно лицо. Безобразие! - сирота расстроено звенел перстнями, браслетами и цепью на шее из металла желтого цвета. Китайцу не оставалось ничего другого, как пойти и напиться, после чего в невменяемом состоянии благополучно был доставлен в персональный желтый номер каталажки. Китаец не буянил, а лишь миролюбиво и загадочно улыбался. Утром смеялась вся рыночная площадь. Неизвестный, как показало расследование, проник через черный вход, не повредив замка. Словно просочился сквозь стены. Точно так, не наследив, вышел через главный вход, по дороге прихватив всякой всячины. Нет, ничего не пропало. Даже прибавилось! На переброшенных через вывеску канатах болтались четыре фигуры, сделанные из мешков, набитых туалетной бумагой, сверху одетые в банные халаты. Аккуратно приколотые булавками, из-под пол халата выглядывали женские сапожки огромных размеров. Из рукавов торчали веники. Женские пластмассовые заколки крупными перстнями украшали пальцы. В капюшоны халатов было всунуто по большому мячу, на них были водружены ночные посудины, старательно привязанные под подбородком. Синей краской нарисованы брови глаза и усы, на месте ртов приклеены дурацкие красные галстуки. Галстуки были проколоты спицами для вязания. Выражением лица, да и всем обликом фигуры, напоминали размноженного владельца лавочки. Ко всему взятому из лавочки добавилась, неизвестно откуда появившаяся, длинная ржавая цепь и амбарный пузатый замок. Цепь восточной головоломкой опутывала все сооружение, протянувшись через калитку. Композиция была добросовестно смазана сливочным маслом, посыпана сахарным песком, украшена вареньем. Красиво разложена карамель. Сгущенное сладкое молоко каймой довершало праздничный стол. Получилось очень празднично. Букашки, козявки, пчелы пировали вовсю. Бестолково суетились, потирая лапками, жужжащие назойливые мухи. Навозные, крупные, сине-зеленые особи мушиного царства натирались маслом. Залетные жуки, шлепаясь с размаха, скользили на спинах, устраивая слалом. Порхали бабочки. Деловитые пчелы носили взятки. Остроглазые стрижи, заметив праздничную суету, нарушая приметы, виртуозно ловили добычу между столбами-стойками навеса. Два пожарника в накомарниках пилили сначала цепь, потом замок- все было сильно запутано. Смеялись люди. Конфуз, а не открытие! Хозяин, бледной копией, стоял у входа пятой фигурой. Ему казалось , что его язык распух и болит, пронзенный спицами. Вот тебе и астрал, причем полный! Китаец безмятежно спал в каталажке, охраняемый стражей, в предвкушении утреннего похмелья. Лишь параша в углу и бадья на цепи, и вода в бадье неспешно вели беседу о высокой сущности астрального прохода тела сквозь стены. Но вряд ли это было дело рук запертого в камере узника. Да и одними руками было не справиться. Минимум десять. Кто? Ну, мало ли. Вечером китайца, после тщательного дознания, отпустили. Алиби- не подкопаешься. Ни китайцев, кроме Сэма, ни вьетнамцев в городе не было. Вьетнамцы две недели назад дружно уплыли ловить рыбку "чёнгуси". Остроконечные, широкие, прячущие взгляд, шляпы и бамбуковые шесты придавали плывущей флотилии сказочный вид древних воинов. Миролюбивые вьетнамцы казались ордой неустрашимых завоевателей. Пошептавшись предварительно с Сэмом, вьетнамцы погрузились в лодки и уплыли, медленно превратившись в точки, исчезающие за горизонтом. Уплыли ловить рыбку "чёнгуси". Было еще подозрение на свирепых апачей и команчей. Но все дружно сходились во мнении, что вряд ли краснокожие племена сейчас осмелятся откопать топор войны. Да и почерк не индейцев. Скальпы не сняты.Да и не видели их в этих краях никогда . И, вообще, все знают, что индейцев, как и всю Америку, придумали два бездельника Фенимор Купер и Марк Твен. Достоверно известно, что в школе они учились крайне плохо, особенно по географии, потому и поселили доверчивых индийцев в неизвестное место, а потом, заметая следы, расписали их страшные злодейства. Оба они были жителями Средней Палестины, прожили всю жизнь не покидая своей родины и похоронены тут же. До сих пор местные жители показывают место, где под раскидистой маслиной лежали прохлаждаясь виновники Больших географических ошибок, ведя пустые беседы . Это место в народе называют "Купа-тан", переводя как "Большие выдумщики". Так и селение называется. Ну и Маниту с ними, с индейцами этими. Итак, получив для профилактики пару затрещин, Сэм благополучно покинул буцегарню. Несмотря ни на что, он был, тем не менее, доволен жизнью. Лицо его светилось радостью. Своим обликом он так напоминал ночное светило, что даже луна обозналась и, увидев себя выходящей из каталажки, подумала. - За что это меня так? Приснилось наверное... Идя по берегу к себе домой, китаец тихо мурлыкал мадам Батерфляй, полный любви и добра. Светила луна. Сонное море нежно обнимало за босые ноги. Вокруг все было так привычно. Падали звезды, рушились миры, цикады тянули бесконечные арии. В море резвились, повизгивая как собачки, беззаботные дельфины. За оградой в городском парке шумно дышала спящая корова. Впереди, невидимый за поворотом, убоявшись укоризненных взглядов луны, метнулся в тень от приближающихся по морю шагов разбойник-душегуб. Что-то нехорошо стало у него на душе, защемило. Да так, что он решил эту ночь прожить без своего разбойничьего ремесла. Дойдя до излучины берега, китаец не повернул, а пошел по морю. Напрямик было в два раза быстрее, чем по берегу. Вода, чуть прогнувшись под босыми ногами, поддерживала его на поверхности. Скоро мерцающее отражение идущей по воде фигуры исчезло в ночи. Город догорал, раскинувшись огнями - углями пламенеющих окон, загорающихся фонарей и вывесок. У воды на берегу горели огни, костры, как-будто люди грелись от холода. Искры, свет, огонь догорающего заката перемешались в светящиеся точки и, смешавшись со звездами, громадным кострищем заполнило собой пространство. Знойный воздух. Тяжело дышать. Душно. Горы оделись в пурпурные одежды, провожая со своих вершин громадных исполинов молчаливо и медленно опускающихся к городу. Маленький самолетик, вылетев из-за гор, кометой набросился на великанов. Оседлав белую пику, он летел, хранимый цветными фонариками. Заботливо подхватив его под крылья, фонарики неслись во мрак, подмигивая молчащей луне. Самолетик, бесстрашно виляя хвостиком, рассекал исполинов, рубил на части и разваливал красные ватные тела. Пика белой полосой разделила пространство. След самолетика звучал далекой победной песней моторов, разгоряченных увлекательной войной. Разрубленные исполины тихо оседали, меняли цвет, бледнели. Клубами тумана вплывали в город и нестройной толпой разбредались, печалясь по улицам. Туман- к смене погоды. Вдруг, неожиданно, впервые за многие дни, воздух робко дрогнул. Неуловимо неслышно. Исчезнувший горизонт разбудил любопытство дремавших волн. Они стали раскачиваться, пытаясь повыше взобраться и всмотреться в темную перемешанную даль. Потихоньку началось движение. Послышался вздох. Зевая, просыпался ветер. Очень быстро надвигалась непогода. Уцелевшие в битве великаны, вытянувшись, бесшумно потрясая великанскими булавами, летели над морем, морося мелкой водяной пылью. Сначала бестолковые медузы в панике зашептались по побережью, устраивая суету. Креветки стали собираться в организованные колонны. Черномазые бычки самолетиками пикировали под водой, деловито расчищая дорогу для бегства. Селедки, рисуясь и бравируя железной выдержкой, лишь слегка побледнев, чуть больше обычного, готовились к войне. Бестолковые крабы, подняв к верху клешню, бегали взад вперед по полосе прибоя, как заядлые агитаторы требующие слова, пугаясь и злясь на погоду. Море вздыбилось. Где-то далеко за чертой кто-то нервно рвал жесть. Далекие зарницы тряслись под рокот барабанов. Сквозь крики и вопли расстроенных медуз, песни упрямо марширующих креветок, писк мальков, потерявших мам, шипенье и треск приливной полосы доносилось басовитое кряхтенье грома. Крики ужаса паникеров от рожденья - чаек. Гордые бакланы молча грудью сражались за небо. Вспышки. Начинался шквал. Вода упала с небес, запечатав на вздохе городское дыханье и через секунды, отфыркиваясь, отплевываясь, отчерпываясь, город очнулся, ловя уплывающий по многотысячным ,вмиг образовавшимся речушкам-улицам, домашний скарб. Дождь мгновенно прекратился. Море загудело, зашевелилось. Звезды стали в круг и, кося от любопытства, быстро-быстро заморгали, луна заулыбалась. Посвежело. Аншлаг. По волнам, смешно подпрыгивая и размахивая руками, бережно опекаемый неутомимо-неуловимым юным ветерком к берегу двигался огромный старик. Странная большая фигура доставала до небес. Кланялась луне, здоровалась со звездами. Танцевала, пела сиплым голосом песню о первой любви к ветреной мулатке. Борода развивалась, срывалась клочками переплетенных стихов, летящих вслед белыми птицами. Развивающийся сюртук был переполнен карманами, в которых не было счета нужным и не нужным вещам. Некоторые карманы непрестанно шевелились. В руке бутылка синего, толстого, катанного вручную стекла, на горлышке паутина, пыль. На паутине окосевший паук в тельняшке с оторванным рукавом и подбитым глазом счастливо смотрел на жизнь. Старик отхлебнул из бутылки, капли сорвались, упали и вода взорвалась брызгами и пеной. На поверхности образовалась пустота, пахло дымом, ромом и серой... Старик выдохнул на паука, паук икнул, стал посылать воздушные поцелуи, струдом удерживая равновесие. Дым от сигары во второй руке вылетал вверх цветными кругами. Волны из озорства далеко вытягивали свои язычки, лизали босые пятки, жалили медузами и умирали от смеха, наблюдая чечетку. На голове у старика был переменчивый убор. Пилотка- не пилотка, цилиндр буржуа спереди, каска пожарного с меховыми ушами сбоку, сзади- испанский шлем конкистадоров. Ну нет, все наоборот: спереди шапокляк, сбоку бейсболка с длинным козырьком, а сзади зюйд - вестка. Меняя формы, головной убор, казалось, жил отдельной жизнью, как калейдоскоп, сменяя сюжеты. Город зашевелился, узнал старого, обрадовался, стал готовиться к почетной встрече. Ярче загорелись огни заведений, зашумели улицы, ожили площади. Красились губы, одевались доспехи. Девушки на роликах развозили охапки цветов. Аромат цветов вплетался в туман. Девушки радовались и пахли чудесными маргаритками. Город, смеясь, украшал себя, пряча следы солнечного безобразия. Гремели марши. Фальшивил альт, на него глухо басила, ругаясь, труба, на них обоих шикала валторна и отчего-то очень волновалась, тоскуя, модная мандолина - банджо. Стража, ранее позорно покинувшая город, возвращалась, творя поспешно молитвы за чудесное спасение. Подбирала доспехи, отбирая у носившихся взад-вперед сорванцов павшие регалии, тамбурины и грозное оружие, боевые барабаны. Стража прихорашивалась, осматривалась, строилась в почетную роту самых достойных для встреч и расставаний. Мудрые ветераны, успокаивая друг друга, пространно рассуждали о духовности. О важности духовных проектов и об их спасительной силе. Молодежь беспечно радовалась жизни, играя в чехарду и прыгая друг через друга. Ночные сторожа сосредоточенно по камертону настраивали в унисон свои ночные колотушки, чтобы ночью серенадами и мелодичным стуком отпраздновать победу . Увидев далеко с высоты зарево города, старик, дурачась, превратился в старый парусный корабль летящий по морю. В мгновенье ока с карманов выскочили и заполнили собою палубу толпа веселящихся, весьма странных созданий. Яйцо на длинных аистячих ножках постоянно срывалось в пляс, приплясывая коленками, по-дурацки, наружу. За ним постоянно крутилось киношное экранное полотно все исписанное сиреневой помадой с призывами идти на баррикады и признанием в чувствах таинственных Г.М и Мубил. Корова на одной ноге. Множество весьма странных созданий нездорового, бледно-синего цвета. Кто-то светился гнилушкой, кто-то переливался павлином, светясь и меняясь в размере. Обнимались, пели, пили тут же ругались, дрались. В одних можно было узнать знакомые лица, другие были просто невнятными набросками. Танцевали политики, отдельно стояли монархи и короли, больно колотясь своими скипетрами, глубоко спрятав уши в короны. Личные шуты кривлялись, задирали общество, заманивая под королевские колотушки. Ветер крепчал. Качало. Вцепившись в штурвал зубами, держал курс уже знакомый паук. Глаза были подбиты, но вид был бодрый и даже очень мужественный. Напротив на бочонке сидел плюшевый мишка- он играл на бубне. Одна лапка была пришита корабельным плотником, ножка дымилась пороховой гарью. Ритмично стуча в бубен, медвежонок улыбался разорванной от уха до уха мордочкой. Стеклянная пуговица - глаз болталась на нитке. Из шеи, за головой, торчал бронзовый кинжал, чуть ниже вонзилась алюминиевая вилка. Дымящаяся ножка отбивала такт. Паук сквозь зубы кричал: -Жарь! - и еще, как заклинание, -А ну, дыхни-ка, старина! Вокруг мишки сидели кролико-зайцы. Они медитировали, закрыв глаза и ритмично жуя морковку. Широко раскинув лапки со свисающими с зубов морковками, кролико-зайцы были похожи на племя индейцев. Индейцев, курящих сигары оранжевого цвета с зелеными пучками огоньков у вечернего костра. Энергия, возмущенная мантрами, собиралась светлой пеленой вокруг больших красивых ушей туземцев. Уши наливались силой, клонились к низу. Энергия мира собиралась в пучки и белыми ртутными шариками просачивалась сквозь палубу вниз. -Восьмые сутки проклятая треплет, - хрипло прокаркал сиплый голос,- Я ее в Ханое подцепил. -А в сырой земле полежать не пробовал? - невозмутимо посоветовал вопросом обладатель фальцета . В начале и конце фразы он свистнул в дырки ноздрей тяжелым ароматным дымом турецкого
очень крепкого табака. Получилось: " Фью-ить, а в сырой земле полежать не пробовал ? Фь-итть. Помогает!" Сидящие за столом дружно засмеялись, клубы дыма рассеялись. Тусклая корабельная лампа с трудом освещала качающееся чрево трюма. За столом, покрытой засаленной домашней скатертью, играли в кости. Валялись кучки дублонов, талеров, реалов, песо, камни тускло сверкали в полумраке, было несколько золотых зубов. Медные кружки с крышками вперемешку стояли с пузатыми бутылками. Небрежно рассыпаны пачки дорогого табака, ломти жареного на шпагах свежего мяса, ананасы, другие заморские яства. Боевые тесаки, глубоко вонзившись в столешню, дрожали от нетерпения, желая действий. В стороне сидел художник и за треногой на холсте писал голландский натюрморт. Все сидевшие в живописных небрежных позах были скелетами. Первый голос принадлежал высокому, постоянно кутающемуся в леопардовую доху, костяку. Его желтый череп был нездорового болезненного оттенка. Костяшки пальцев в лихорадке выстукивали по столу траурный марш. Звали его Апрон. Он был главный. Ему нездоровилось. Малярия. Второй голос достался невысокому однорукому остряку, его звали Барон. Напротив сидел скелет по - прозвищу Шкет. Он мучился и завидовал обладателю леопардовой дохи. Доха досталась Апрону от одного туземного короля - людоеда, как подарок за вкусный дружеский пир, поэтому доха никогда не ставилась на кон и была его личным счастливым амулетом. Шум. Гам. Барон рассказывал историю о своей встрече с Буонопартом. Император пожаловал к нам на диспозицию перед сражением специально взглянуть на меня. К тому времени я был уже очень известен- накануне имперский военный суд приговорил меня, во славу империи, - "Viva la imperia!" загремело в трюме, стукнулись кружки. Мгновенье спустя Барон продолжал, - Приговорили меня повесить, так как список моих деяний не тянул на простой расстрел олухом капралом и взводом мобилизованных инвалидов. -Ты прав. Хуже нет мученья,- согласно кивнул сидевший рядом с Бароном вальяжный скелет, одетый в гнилой рваный военный мундир со следами эполет, -Они вечно портачат, жалеют тебя, закрывают глаза, мажут, целятся в руки, ноги, трясутся - просто замучают. Скелет, гремевший костями в стакане, не прекращая трясти резонно заметил: - Охота кому грехи за других брать! - метнув кости, объявил,- Половина. Ставки полные, сбрасывайте господа на банк. -А я не согласен, господа! - вспыхнул пустой глазницей скелет, вторая глазница была прикрыта кожаной повязкой,- Они же солдаты! А присяга?! Это позор! Великие люди проигрывают великие битвы вот из-за таких солдат. Скелет возмущенно поднялся из-за стола. Щелкнул шпорами. - За императора!- подняв в руке кружку предложил одобрительно встреченный тост. Отхлебнув, продолжил, - Мои солдаты другие были, я сам следил, отцом родимым был. А когда я лично пристрелил солдата отказавшегося рубить пленных крестьян, подозреваемых в помощи врагу, дисциплина поднялась, окреп боевой дух и как бы на душе не было плохо ,но я всегда выполнял присягу и был милосердным. Сам проверял работу , не гнушался добить врага. Мои пистолеты редко отдыхали. Начальство меня любили.( Да, он так и сказал - любили.) Голос одноглазого задрожал, - И если бы не предательство подлой черни... Компании надоело хныканье бестолкового служаки, да и подлая чернь, изловив жестокого изверга - солдафона справедливо поступила, нашпиговав свинцом. После повесили на опушке парка вниз головой, чем очень расстроили любившего его начальство. Отвернувшись от душегуба, Барон присвистнул, сделав ставку . - Да хороший палач,- продолжил, - Простой хороший парень, закрывший лицо красной маской, во сто раз лучше всех этих мясников,- Барон презрительно покосился на одноглазого, -У него и выпивка всегда найдется и затяжка, а если скользко всегда протянет руку помощи, поможет взойти, поправит галстук, что бы удобней было.Придержит ноги, когда ты пляшешь в воздухе, чтобы не ушибся. Звон кружек: - За палача! -Когда утром читали приговор, клянусь, у императора сверкнула слеза . Я был так тронут, это был лучший день в моей жизни, великий человек снизошел до меня. На втором часу чтения император оборвал коллектора, взмахнув рукой, сказал : "gj ahfywepcrb fgtliy arty dvi." Подбежав к эшафоту, император покачал головой, импульсивно сказав : -Такая кровь ! Такой род! Бедный papa ,tlysq , бедный mama. Когда палач спросил последнюю просьбу, в ответ я сказал: - Слово . Шум за столом стих , компания увлеклась рассказом. - Согласно старинному своду законов, которому неукоснительно повиновались во время баталий все просвещенные народы, повешенный имел право на последнюю просьбу. Так, по- мелочи. Стаканчик пропустить, затянуться пару раз, речь сказать. Таков обычай. - Верно,- одобрительно кивнул черепом скелет в плаще и при шпаге, - Таков обычай. Получив поддержку в лице своего товарища, подождав, Барон, слегка поклонившись скелету сказавшему реплику, продолжил повествование: - Я начал словами великого слепого: О гневе, воспетого богиней, Ахиллеса Пелидова сына."Грозный, который тысячи бед сотворил на головы своих врагов..." И так далее. После поэтического вступления цитатой из Гомера, я перешел к изложению тезисов своего выступления. Потом перешел по пунктам к основному изложению. Я говорил, обращаясь к императору. Я сказал много хороших и теплых слов. Я говорил о великой реке, о солнце, что встанет над ней. Великие люди, ведущие великие народы к победе, достойны славы и памяти потомков. Говорил о славной истории! О вечном стремлении народа быть предназначенным деяниям великих вождей. Титаны, замыкающие круг истории, избавлены от необходимости отчитываться у истории. Мой рассказ не оставил без внимания и ничтожность персон подобных моей. И что негоже даже отвлекаться такому мужу на подобные пустяки. Петля - достойная награда подобным негодяям. А также достойный ответ культурного правителя, рыдающим от зависти, варварам. Величайшая милость самого солнца. Да, да! Я не преувеличивал в своих сравнениях светила и стоящего великого человека. Я подверг критике учения Галилея, Джордано Бруно, а особенно восьмую главу творений монаха бенедиктинца Антинелли, где они в ничтожном самомнении рассуждали о Светиле, как лишь об источнике света. Смешно сказать, как о масляной лампадке. Глупцы, они все перепутали. Свет идей освещает дорогу идущим! Заверил, что никогда не забуду этого события, потомкам завещал память отцов. В историческом разрезе я провел параллель с пуническими войнами славной античности. Герои Эллады незримо прошли и стали в шеренги солдат почетного каре, окружавшего эшафот. - Все время, что я держал речь, Император, а был в то время, к слову сказать, страшный русский мороз, заметно волновался. Стучал сапогами, тер нос, тер уши. Треуголка, лосины и сюртук дрожали в ритме моих слов, когда я замолкал, дрожь прекращалась. Но вновь начиналась, когда я говорил. Сам я, к слову, был одет в прекрасные собольи меха. Предусмотрительно одолжил у императорского интендантского обоза, - туманно пояснил рассказчик, - Меха тайно передали русские купцы -ренегаты за право торговли астраханской солью под Парижем, в расчете на норвежскую селедку. - Ах, селедка! Селедка, картошка, водка -как многое можно продать. Конфискация обоза была в той недочитанной проскрипции Имперского суда в ряду прочего, как дезертирство, измена, грабеж государственных институтов, пиратство- я всего и не запомнил. При этих словах одноглазый возмущенно заскрипел. Но увлеченная компания зашикала на него и одноглазый обиженно смолк, яростно дымя трубкой. Барон беспечно свистнул в ответ своей трубкой. Вся компания затянулась. Барон продолжил свой рассказ. -По дороге на эшафот, я, через палача, у знакомого еврея - маркитанта приобрел три кварты великолепного коньяка, окорок и недурственный персидский табак редкого сорта фирмы "Кир и сыновья". Все было контрабандой и отличного качества. Я всегда строго следил за качеством. Хочешь торговать - заплати и торгуй, но честно. Заодно, как человек чести, оплатил услуги палача. Он, бестия, хотел 400 франков, но с радостью согласился ровно за половину суммы. Тем более я пообещал, что если он отвезет одну важную часть моего тела одной знатной даме, то получит от нее, я заранее оставил ей контрабандную валюту, заморские таллеры. Или ,как модно стало говорить, долляры. Так вот, за двадцать американских долляров он получит на черном рынке еще двести франков. Малый был просто счастлив. Инфляция в Франции была огромной, чиновникам постоянно задерживали жалованье, а попробуй укради, уж он знает, как с ними поступают в революционной тюрьме. Народ нищал, отдаваясь великим победам. А впереди была кошмарно- огромная контрибуция вошедшим в Париж прусакам, победителями промаршировавшими через триумфальную арку. Залог будущих побед Германии. Гогенцоллерн и Бисмарк на деньги за контрибуцию построили железные дороги, сломив сопротивление консерваторов, ввели новацию. Они обеспечили на десятилетия преимущество Германии в переброске войск для решения стратегических военных задач. Забота о народе. Не украли, не пропили, на девок не потратили, другим не дали и благодарные потомки их помнят. Цветы носят к памятникам. Да, пришлось французам научиться затягивать пояса. Компания снова окуталась дымом. В отместку народ ходил на казни аристократов и оппозиционеров, как на народные гуляния, с песней и пляской...... С постоянно продолжающимся процессом воспроизводства народом, естественной по причине войн убыли....... Ночи в Империи были полны невнятных звуков, слов, шороха. Шепота продажной любви. Хотя, по законам военного времени девушки чрезвычайно благосклонно относятся к военным, понимая, что в ближайшее время все особи мужского пола могут сгинуть в очередной сече, а то что останется, будет в большом дефиците, а по большей части и вовсе не годным. Хуже нет, чем когда у твоего кавалера на ночь отстегивается нога, рука, а утром, валяясь на полу у кровати, до смерти пугает горничных, принесших кофе и круасаны в постель. С последующим заиканием и почти сто процентным выкидышем. Абортарий ходячий, а не кавалер. По всей Франции копошилась разновозрастная сопливая и радостная детвора. Плоды Великой революции, мясо будущих сражений. Количество врагов революции увеличивалось, уже летели головы самих вождей. Гильотина людей завораживала. Безупречная машинка казни с гарантийным сроком, при правильной эксплуатации, сто лет. Точи ножи только. А в случае поломки примчатся на карете молодые ребята в модных революционных сан - кюлотках и мгновенно починят орудие революционного возмездия. Но не было такого и сидели ребята по модным кафешкам, позднее превращенных бородатыми людьми - казаками в банальные бистро. Или стояли в оцеплении во время свершения актов народной справедливости. Мечтая и себе когда-нибудь подняться по ступеням эшафота на вершину славы. И к ним приведут ими лично разоблаченных врагов и свершится возмездие. И народ заворожено ахнет, когда голова отделится и в небо взлетит, окрашивая низколетящие осенние облака в красный цвет, артериальная горячая струя из еще шевелящегося тела. Ликуя, вскинется в едином порыве стадион, а на вершине славы- ты. Ты- тот, который привел возмездие в исполнение, нажав рычаг. Молодость так тщеславна. - А Буонопарт? - Буонопарт?.. -переспросил ласково задумчивый Барон, озирая прожитые эпохи, свистнул трубкой, вспыхнул огнем, ища оборванную нить воспоминаний. -Все время, что я говорил, Поль, так звали палача, подносил стаканчик за стаканчиком, резал и сервировал окорок, забивал трубку. Ему помогала немолодая монашка, исполнявшая обет милосердия. Поль добросовестно и мило старался. Веревку намылил так, что скользя, узел сам затягивался. Веревка была отменного качества: не колола шею, не раздражала, раза три он поправлял мне петлю, чтобы не мешала говорить. - На сорок седьмой минуте упали в обморок семьдесят две прекрасных, добрых дамы, приглашенных на казнь. Двадцать четыре молодые, прекрасные девы захотели тут же родить ребенка на выбор, на любой стадии беременности, дабы по древним законам изложенным в старинных книгах спасти меня от веревки и связать наши судьбы священными узами Гименея, исполнив новые революционные обряды. Но права бастардов, как моих детей, меня не устраивали и я, в изысканной форме любезно поблагодарив, отказал прекрасным девам. - В эти секунды, как я позже узнал, я был на волосок от гибели. До сих пор, как вспомню, так и вспотею,- голос Барона напряженно зазвенел... Все затихли, боясь шевельнуться. Лишь одноглазый демонстративно сопел трубкой, выпуская клубы густого дыма, да Шкет, косясь на доху, думал, как бы затеять ссору. Старость он не боялся, никого не праздновал, верил в свои молодые кости, рассчитывая на реакцию и добрый пистоль. -Император был тронут . Я видел, как сотрясались струны его души, отвечая мелкой дрожью на мои слова. Свита - блестящие офицеры, генералы, красивые адъютанты и их внебрачные дети , пристроенные к штабу - с чувством аплодировали, также дрожа душой. Растроганный Поль давно снял свою неудобную маску палача. По его честному и доброму лицу, замерзая на кончике носа сосулькой, катилась скупая мужская слеза. Координация движения стала нарушаться, так как он не пропускал ни одного стаканчика коньяка. На пятнадцатом с ним произошла нехорошая вещь: люди вокруг его смешили, они шатались, раскачивались, падали, шатался горизонт. Поль сидя тыкал пальцем в ладонь и смеялся. Шеренги каре сплотились морозом. Тускло сверкала бронза доспехов и копья героев Эллады, но ни один из солдат не мог шевельнуться вмороженный в общее братство. Две тысячи моих товарищей стояли сомкнув ряды плечом к плечу, закрыв меня от свирепого ветра. Их белые лица напоминали гипсовые копии прекрасных греческих скульптур. -Начинался буран- ужасное природное явление частое в тех краях. К сожалению, надо было покидать столь славное общество. Пожилая монашка сбросила свое одеяние. И не пожилая, и не монашка, а моя славная подружка. Мгновение и веревка перерезана. И хотя кандалы на руках и ногах остались, я был хорошо вооружен- в зубах толедский клинок, в руках два пистолета. Свита заволновалась, бравые офицеры, адъютанты бросились закрывать императора. Возникла даже маленькая потасовка за право лежать у ног. Тем временем верная Иннес подогнала двух лошадок. Я запрыгнул на свою кобылку спиной к движению, головой к хвосту, так как мне мешали кандалы на ногах. И в то же время неприлично поворачиваться спиной к высочайшей особе. И я готов отдать голову на отсечение, этот великий человек, встретившись со мной взглядом, улыбнулся. Он был рад! Его рука коснулась треуголки. Не имея головного убора, я трижды поклонился, низко склоняясь к основанию хвоста кобылы. Моя верная Иннес мне сказала, что когда юные девы, желая спасти меня, предлагали в обмен на жизнь себя, она дрогнула. Она готова была аккуратно перерезать от уха до уха мое горло. А Иннес это умела, сам видел. Тем чудесней было мое спасение. Женщины опасней острого клинка, летящей пули, ну а Буонопарта я встретил еще раз... В эту минуту череп, лежавший на почетном месте в начале стола, ожил и заговорил, перебивая Барона. Все относились к нему с уважением и даже побаивались за его непонятное никому предназначение и таинственную миссию. Лежа на бархатной подушке, череп важно молчал. Где было остальное туловище, никто не знал- голова была очень древней и лежала очень давно. Корабельный плотник периодически чистил и подклеивал старую башку. Челюсти со скрипом произнесли: -Gjdnjhz ahnetong,- помолчали, повторили но уже с чувством, -Gjdnjhz ahnetong ! Маленький скелет подскочил к голове и склонившись внимательно записывал в блокнот текст. Наклонясь к столу, внимательно и тихо переспрашивал, правя записи. Получилось: "Fites druнеotjk freyn sagjhu fsusyt !! Kni hoi xjgyw,;ona ydiag hjdyhty ber dar, czewthcag! Tilda milda oprotywello--werrk jperfakt relopus? Jja ia tyjhogcje yuenteg. anhrjtol. -Qoraqilla west draiu boloret fugqil astoriantrecephion zodiak. Vgjrfxbdfzcm yf djkyf." Голова замолчала. Скелетик собрал записи, вложил в маленький бронзовый сосуд. Залил горлышко сургучом. Подойдя к висевшей клетке, открыл дверцу. Почтовый тренированный голубь ловко спрыгнул на палубу. Не обращая на присутствующих внимания, сосредоточенно стал готовиться к выполнению миссии. Отстегнул крылья, повесил их в клетку, оправил перья. Внимательно прикрепил послание к лапке, осмотрелся. Надел ласты. В руки взял маску и трубку для подводного плаванья. Порывисто обнялся с маленьким помогавшим ему скелетиком, поднялся на борт и бросился в пучину. Пучина была ему по щиколотку. Осмотревшись и выбрав направление, погрузился на перископную глубину. Ритмично дыша, голубь направился к берегу, неспешно, но уверенно обгоняя корабль. Подполье боролось. Пока голубь сражался за прекрасное завтра, в трюме вспыхнула брань. Начала и причины никто не успел заметить. Сверкнули клинки, прогремели выстрелы, пороховой дым сладкой горечью заслезил глаза. На другом конце стола вскочил дремавший скелет. На его голове болтался шлемофон, на ребрах бряцали прикрученные корабельным плотником железные кресты. -Нихт зибен аус фоййя!- спросонья закричал пилот и вскинул пистолет-пулемет. Очередь пропорола борта, но, по- счастью, ни в кого не попала, лишь слегка проломив череп без туловища. Отчего череп подскочил удивленно. Бац! Хряпнулся об пол - на макушке новая дырка. Когда развеялся дым и компашка прокашлялась, все увидели стоящего Апрона. В левой руке дымился большой пистолет. Пуля Шкета, пролетев сквозь грудную клетку, не причинила вреда, лишь пробила в дохе отверстие. Доха жалобно и тихо мяукала. Кость правой руки Апрона была повреждена, в зубах зажат тесак. Череп Шкета удивленно скалился, наблюдая за своим разбросанным по полу телом. Пуля со страшной силой попала в основание груди и рассыпала костяк на маленькие кусочки. Прибывший корабельный плотник почтительно чинил важную голову. Голова вдруг произнесла, удивив всех, следующие слова: --Жизнь! Жизнь такова, господа. Приобретя новое отверстие, я смог заглянуть! И я понял! Могу с уверенностью сказать, счастье- это не синяя птица, - голова задумалась и заснула. Корабельный плотник аккуратно положил голову на почетное место, поправил подушку. Потом, недовольно ворча, собирал и латал кости Шкета. Успокоившийся пилот играл на губной гармошке, вспоминая родную Баварию. Скелет в шлемофоне был ассом. Множество победных боев провел в воздухе Густав. Равных ему не было. Война потеряла интерес, стала скучной. Густав вырос в средней немецкой семье, мать учительница музыки в школе, отец - почтовый чиновник. Небольшой домик, красивый палисадник. Музыка все детство сопровождала его. Толстые, важные книжки в отцовском кабинете красивыми иллюстрациями манили в прекрасную неизвестность. Юношей Густав полюбил охоту. Все свободное время проводил он в окрестностях родного провинциального городка: неутомимо бродил по лесам, поднимался в горы, спускался в долины... Искал свою птицу счастья. Но взрослый мир стучался к нему дробью барабанов, огнем факелов, шеренгами и грохотом сапог. Резкими колючими фразами швырялся рупор, девушки плакали от счастья и желанья. Немцы радовались и обнимались. Бацилла Великой революции не погибла с вождями. Заразив народ во время празднований по поводу своей смерти, вожди успели сделать черное дело. Эпоха Наполеона эстафетой передала болезнь немцам. Эпидемия накрыла Европу, перевалила через уральские горы, классовой борьбой прошлась по миру. Наступила новая эра. Эра борьбы за счастье людей. Свобода, равенство и братство. За эти слова можно и умереть. А можно и убивать. Неожиданно для всех Густав стал летчиком. Прекрасный мир открылся перед ним. Война - сплошная романтика с высоты парящих железных птиц. И он никогда не стрелял по белым флагам капитуляции. Сам вид падения горящего самолета и беспомощной фигурки под парашютом радовал душу и наполнял ее поэзией. Неукоснительно соблюдал кодекс чести рыцаря, насколько правильно ему вложили его в голову вместе с песней о Сверхчеловеке, под бой барабанов. Нация наливалась силой, вложенною в сталь мышц. Сила стучалась в двери. Мир растерялся, причитая беспомощными нотами Лиги наций, пытался запереть двери. Погубила Густава давняя, юношеская страсть к охоте. Сладкая, как губы молодых крестьянок, собирающих ягоды в манящей ауканьем дубраве. Пресытившись воздушными дуэлями, затосковал о прекрасной незнакомке, спящей в заколдованном замке за густыми лесами на вершине горы. Когда дама, а когда и дева, он сам не мог определиться, спала в окружении семи верных слуг. Он видел ее в своих снах. Сны пугали постоянством виденья. Спящая красавица протягивала руки и голосом фельдфебеля Миллера звала Густава по имени. Густав перестал спать по ночам - звезды будили и куда-то звали. Он был так сентиментален. Доктора от авиации посоветовали пешие прогулки, микстуры и собирание марок. Но Густав выбрал другое лекарство. Развлекаясь от преследовавшей его тоски, Густав раз в неделю летал в предгорья Карпат, где на лесной прогалинке стояло село. Леса, горы, речки - все вместе взятое неуловимо напоминало милые сердцу места, где прошло его детство. Мир, где храбрые рыцари сражаются со злыми чародеями, огнедышащими драконами. Судьба, изменив направление, вела его назад к детству, по кругу. Здесь он устраивал охоту. Появляясь со стороны солнца или прячась в тучках, Густав делал два круга над селом. Под рев кружащего самолета жители села, похватав детей и поддерживая пожилых, быстро бежали в естественное укрытие, пещеру под скалой. Густав гонялся за козами, коровами, другой живностью. Отрабатывал стрельбу по горным мишеням, шлифуя свое мастерство. Мельница, среди скал на воде в ущелье, потребовала от него показать все мастерство управления самолетом. Получив прямое попадание, мельница вспыхнула, поклонилась и рассыпалась. Самолет, став на крыло, с ювелирной точностью уклонился в резком повороте от дружеских объятий скалы. Пустые гильзы шлейфом сыпались за самолетом. По - снайперски точно поражал долбленые колоды пчелиных ульев пасеки. Лежавших на земле, не трогал. На пятый прилет с гор спустился старый дед гуцул за солью. Он уже добрый десяток лет находился в глубокой оппозиции ко всем властям, так часто менявшимися в тех краях. Уйдя в горы, он увел с собой однорогую корову, взял нехитрый скарб и образок родительский. И было ему под девяносто, когда он вступил во владение своими угодьями. Горы, леса, луга, опушки принадлежали ему. И небо над ними тоже было его. И он творил здесь свой добрый суд, помогая бескорыстно всем. Умел лечить, знал костправство. Собирал грибы, травы, ягоды, горный мед, ловил рыбу. Лес, люди, звери любили его. Одетый в чистые полотняные, расшитые бисером, белые одежды и плетеную обувь, с котомкой трав и грибов он улыбался в большую седую бороду, щурился добрым глазом и за двадцать метров кланялся встреченным прохожим. За поясом топорик, на плече лесная птичка. При очередной смене власти, на него в обязательном порядке устраивалась облава. Сначала, как развлечение, потом с азартом, затем с озлоблением .Каждый раз становясь технически все изощренней: начинали пеша, потом с собаками да верхом, а недавно на верхушку горы за ним приехала железная свинья. Громыхая и завывая мотором в синей удушливой копоти, грозно ворочая рылом пулемета, по скалам царапался бронетранспортер. Не разминувшись на узкой, скользкой тропинке с вышедшим старым витязем, он проиграл. Довольно улыбнулся командир экипажа, через прицел увидев цель. Легкая задача, приятная прогулка. Пулемет разбудил дремавшее эхо, стволом нащупывая возникшую в неясном тумане фигуру. Дед появился на крутом повороте под скалой, там, где отвесный обрыв кончался бурным потоком. В руке два топорика на длинных резных рукоятках, то ли для нападения, то ли для защиты. Очередь прошла высоко над головой - в горах тяжело прицеливаться, да и корпус машины изрядно колотило на камнях. Горы защищали деда. Но главное, очень смешно смотрелся дед, вышедший с топориками против стального противника. Не обращая внимания на свист пуль, дед взмахом топорика перерубил не очень толстый, туго натянутый канат. Горы затрещали, загремели. Эхо, суматошно заметавшись, подхватило, коверкая и искажая боевой клич деда. Многократно повторяясь, оно затрясло землю. Дубовые огромные стволы, потеряв опору, полетели вниз, цепляя камни и валуны. Колоды были заготовлены к сплаву послушными селянами для очередной подати. Приземляясь, от души дубасили броню корпуса, разбивая казенное имущество. Аккуратно подкопанный спереди обломок скалы, тонн пять весом, игриво подпрыгнул и приземлился на длинный нос машины. Зад машины неприлично подпрыгнул, показав закопченное, в подтеках масла, исподнее. Обломок скалы сплющил передок машины, искорежив его. Под корень вмял железо в землю, прищемив тупорылое жало. Следующая оплеуха, полученная от другого увесистого валуна, сорвала башню с поворотного круга и запустила сковородой в обрыв. Отшелестела осыпь мелких камней. Горный ручей полоскал башню, пулемет возмущенно цедил пузыри кривым стволом. Ошеломленный экипаж сидел среди обломков и продолжал улыбаться кривыми улыбками. Запела птица. Дед не спеша повернулся и вошел в гору. За что его ловили власти? А то не знаете. Уличенный во всяческих темных делах, дед оказался тот еще фрукт. Пропажа кассира треста для постройки узкоколейной ветки была однозначно делом рук зловещего жителя гор. У треста было длинное неудобопроизносимое название: "Общество спасения горных
богатств и развития местного туризма в рамках программы помощи аборигенам от диаспоры". Одновременно с кассиром пропали и деньги треста. В то же время в городке Пронце, километров сто от села, старый гуцул провернул ограбление местного отделения коммерческого банка "Казначейство на доверии". Избил при этом рукояткой револьвера, подвернувшегося под руки полицейского , спокойно идущего к себе домой со службы. Полицейского при форме! И на тебе в пятак! - Да еще обидно обозвал толстой сарделькой с усами. - плакался на груди у начальства обиженный полицейский, - Я же по дорожной службе. За что? Слезинка дрожала страданием в уголке глаза. Вообще драчлив был старик- забияка. Тяжелая рука деда была ночным кошмаром властей. Больно лупил государственных людей. Перелетал черным вороном по густым, непроходимым лесам, зеленой большой лягушкой прыгал через горы, ужом скользким вползал в озера и реки. Занимался разбоем, угоном скота, останавливал поезда, шулерничал в карты. Именно его на суде обвинил, проигравший в карты казенные деньги, секретарь местной управы. Приговором он остался очень недоволен. Дед купил суд. - С куриными потрохами купил вас стариган! Э-эх!- горестно кричал людям секретарь, когда его вели в машину. Даже таинственная беременность дочери губернатора приписывалась вездесущему деду. Отчего губернатор был в ярости: - Убью мерзавца! Повешу! И рвал, задыхаясь, воротник. Об этом во всю шептались обыватели. В округе и соседних местностях развесили бумаги с описанием деда и наградой за помощь в его поимке живого или мертвого. В разных местах это была разная сумма, написано было тоже на разных языках, и описание деда было разным, и возраст менялся. Не менялось только осознание властью виновности деда. А может, свобода жизни деда не нравилась властям. Власть ведь капризна. Постоянно требует жертв, любви. А какие жертвы, какая любовь, если все в горы уйдут?! Попрыгай по камням за налогами! Спустившись с горы и увидев бесчинства Густава, дед остолбенел... На следующий день вернулся. Подошел к посеченным пулями стенам своего дома. Еще родительский, очень старый, но не забытый, он стоял на берегу небольшой горной речушки, вросший по окошки в землю. Молодежь в нем проводила вечерницы. Избу убирали, стелили на пол пахучее сено, белили стены, украшали цветами окна. Целовались до утра, танцевали. Дед постоял, посмотрел на стены. Вошел в дом, повесил на стену образок, перекрестился. Постоял, словно что-то вспоминая. Пройдя в дальний от дверей угол, отодвинул длинную лавочку, сгреб сено, топориком разрыл землю и достал длинный замотанный в шкуры и кожи предмет. Размотал промасленные тряпки. На лавочку перед дедом легло огромное древнее ружье. Внимательно осмотрел оружие. Ружьем его можно было назвать с большой натяжкой. - Бомбарда.., корронада.., да нет, фузея.., большой мушкетон.., пищаль... В этом месте компания в трюме всегда начинала спорить, перечисляя названия похожего оружия. Все были знатоками. -Такое оружие, но измененное: короче ствол, другая ложа, было в войсках Петра. Сам видел. - утверждал скелет в мундире с эполетами. Правильнее его можно было назвать большим самопалом. Оружие было очень старинным. Ствол, скрученный из полосок железа, кончался коническим расширением. Метра два длиной, от приклада до раструба. Раструб как на духовом музыкальном инструменте. Для выстрела поджигался гнет- длинный свернутый шнурком, тлеющий фитиль. Нажатием на курок тлеющий фитиль прижимался к полке с затравкой из пороха. Порох на полке воспламенялся и огонь через крохотное отверстие пробирался к основному заряду. Гремел выстрел. Если под рукой не было пули нужного калибра- два дюйма в диаметре литого свинца- забивали в ствол, чем не попадя: камнями, обломками ядер, гвоздями, звеньями цепей, горстями пуль другого калибра. Стреляли, опирая орудие на воткнутую в землю рогатку, стараясь найти опору для приклада. Отдача была как у небольшой пушки. Скелет в плаще и при шпаге рассказал, как на испанских галеонах времен Марии Аррагонской стрелки с ручными фузеями всегда сражались в бою вдвоем. - Для защиты оружия от дождя носили шляпы с большими полями. На тулье шляпы стрелки наматывали по десять метров фитиля. И фитиль тлел часами, в ожидании боя, разматываясь по мере сгорания. Один нес фузею, другой порох, пули, пыжи, шомпола, рогатку. Еще каждый имел тесак и пару пистолетов, шпагу. А врываясь на борт при абордаже, - скелет в плаще резким движением наполовину вынул из ножен клинок. Маленький скелетик от неожиданности поперхнулся содержимым кружки. Смотря в холодную сталь, как в книжку, внимательно наблюдая переливающиеся сюжеты, скелет продолжил, чеканя слова, - Они шли в первой шеренге, как Аяксы. Взобравшись, быстро устанавливали рогатку, упирали приклад фузеи в борт и кричали перед выстрелом "За Испанию!" - Скелет, лязгнув железом, задвинул шпагу в ножны. Маленький скелетик испуганно отсел подальше. Владелец плаща довольно ухмыльнулся. - Фузеи, если стреляли, проваливали в обороне целые бреши. Если стреляли. Колесцовое оружие от хорошего часовщика надежнее, - заключил авторитетно рассказчик. Большинство в компании поддержало его и никто не стал оспаривать очевидное. Когда Густав в очередной раз явился на охоту, его ждал сюрприз. Это был противник. Да еще какой! Очень колоритый Дух гор явился на бой и бросил вызов. Огромный белый старик с топориком в руке и огромным ружьем. Приклад упер в стену родного дома, ложе положил на крепкую колоду. Ствол закрепил двумя вбитыми в колоду железными клиньями. Получился лафет с ограниченным сектором прицела. Вызов разогнал скуку и сулил невиданные впечатления. Густав пришпорил коня, отпустил поводья, мессершмитт сделал горку и помчался на врага. Выхватив меч, Густав во весь голос запел песнь о Нибелунгах. Бросился, ликуя, за прекрасную спящую деву, на бой с волшебной силой варваров. Густав начитался романтики. Дед нахмурил брови, перекрестился и нажал курок, наведя раструб ружья на небо перед быстро приближающимся самолетом. Гром, вспышка, дым. Ствол ружья разорвало красивым черным цветком. Вылетевшие с большой скоростью куски чугуна, бывшие раньше ступкой взятой из давно закрытого фельдшерского приема, впились осами в самолет. Прогрызли обшивку обтекателя двигателя, искусали до крика пропеллер. Лопнули трубочки, раскололся блок двигателя. Масло под давлением выплеснулось на стекло кабины. Мотор завизжал и получил инсульт. Одна оса пробила сердце, но Густав не умер. Он нажал на гашетки, проложив две очереди - справа и слева от деда. Потянул на себя ручку, пытаясь избежать встречи с горой, проскочил над крышей дома. В перевороте заложил крутой вираж, пытаясь сбить выскочившее пламя. Укушенное сердце гремело маршами, грохотом сапог, звуками боя. Открылось зрение. В поле, он видел сквозь гору, ползли, плюясь огнем, серо - зеленые коробки. Бежали, падая, люди, горели дома. Вспыхивали огоньки взрывов. Густав нащупал ручку сброса фонаря кабины. Надо было выбираться. Два танка в поле загорелись, потянулся густой черный дым . На крыле самолета сидел, понурив голову, цыган в красной рубашке и черной жилетке, в руке маленький кнутик. Густав вспомнил цыгана. Его расстреляли в начале войны вместе с другими пойманными цыганами на берегу Балтийского моря. Он был молодым, тихим и смотрел в землю, не поднимая головы. Казалось, его ничего не интересовало. Рядом стоял его отец. Когда пули попали в грудь, он, запрокинув голову, посмотрел в небо. Вскинул кверху руки. Замер. В руке детский кнутик, сделанный в подарок племяннику. Сказав "Мама! ", упал последним. Аккуратно крестом на тело отца. Густав выиграл бутылку шампанского - он ставил на последнего и выиграл... Ветер на скорости трепал волосы цыгана, рвал одежду. Пассажир повернул голову, посмотрел карими глазами и протянул бутылку с шампанским пилоту. Мир погас... Через семь часов приехала бортовая машина. В кузове сидели пять человек в зеленой форме. Двое в кабине. Они долго цокали языками, качали головой, рассматривая ружье. С детской радостью прыгали и бегали вокруг дымящихся останков самолета, связанного парашютными стропами плененного летчика. Фотографировали. Фотографировались сами на фоне самолета, с оглушенным и оглохшим от выстрела дедом с ружьем, пойманным ассом. Асс ударился головой об дерево, на лице заклинило улыбку младенца. Люди в форме пили из фляжек с громкими здравицами и троекратным ура. Потом собрали всех жителей села и прочли на непонятном языке политбеседу, объяснили состояние дел на фронте. Затем стихи, песня про землянку, поздравление товарища Сталина с новым годом, запоздавшее на полгода. Сидевшие в первых рядах, многочисленные по количеству детей еврейские семьи, спасавшиеся от смерти в горах, мешали докладчикам. Серьезные, влажные, черные глаза детей так внимательно слушали выступающих, что те постоянно запинались. Скомкав окончание митинга по случаю победы над немецким ассом, быстро пробормотали новые приказы новой власти. Все больше по законам военного времени и так далее. Так, ничего нового. Военные уехали, прихватив Густава, деда и ружье. Власть ликовала. В одночасье она расправиться сразу с двумя заклятыми врагами. И если с летчика ничего уже не спросишь, без своего самолета он ничто, так - военнопленный. Хотя, с точки зрения пропаганды, он тоже ценный кадр и если надо, то и для обмена подойдет. Но дед! Дед- другое дело. Незаконное хранение оружия, порча имущества принадлежащего государству на правах трофея, то- есть, сгоревший самолет. Или поджог? Парашют исчез. Кто взял? Его разделили еврейские семьи на пеленки, но власть об этом не знала. Общение с врагом. А может самолет прилетал именно к деду? Ну не поделили там чего- то, поссорились. Спросить бы надо, да построже. Еще? Находился на оккупированной территории, был заграницей. Скрывается в горах от законных властей. Виновен значит. Этого с головой хватит любой тройке. А ведь еще участие в национально-буржуазном диверсионном подполье. Все службы с ног сбились, разыскивая таинственного руководителя ультра - правого крыла "Студенты за свободу", подписывающего свои радиопередачи открытым текстом "Бялий мясник", то- есть белый мститель. Вот он сидит тепленький и слегка оглушенный. Машина букашкой ползла по серпантину, переползая завалы, старательно объезжая сгоревшую технику, воронки. В кабинете у открытого окна, уткнувшись лбом в холодное стекло, чтобы остудить горевшую голову, горячо молился майор-службист. - Благодарю тебя, Боже! Спасибо тебе, Боже!- тихй скороговоркой шептал, трясясь и стараясь сдержать дрожь майор. Споткнувшись о рыжий, чуть прищуренный взгляд усатого человека на портрете, задрожал еще больше. Оглянувшись на двери, зашептал: - Спасибо, товарищ Сталин! Спасибо, гениальный генералиссимус! Обнявшись и беседуя с Буонопартом, по комнате прошлась тень Карла Маркса. Посмотрела глазами Сталина. Майор перекрестился. Фигуры медленно качаясь, исчезли. Закрыл глаза, открыл- никого. Перекрестился еще раз. Звезды, кружась, падали на погоны, на груди, застывая званиями, чинами, наградами. Звездный час! Так вот он какой!! С округа приедут по местной дороге в лучшем случае к утру. Право первого допроса за ним. А он добьется показаний, он умеет. Майор глубоко вдыхал воздух, голова кружилась. А это значит, его фамилия будет красоваться на подписях под протоколом допроса. Решительная, правильная, с легким энергичным наклоном подпись. Такую не заметить нельзя! А мощь логики, а владение методом допроса, игра ума, не дающая даже лазейки для спасения. Восхищение, читающих протоколы, бессилие и ужас загнанного врага. И список был уже готов. Осталось лишь дополнить деталями. Организация сопротивления, саботаж, диверсии на железных дорогах, физическая ликвидация актива, подрывная пропаганда. И организатор всего этого у него в руках. "Дорогой ты мой! Любименький ты мой резидент." Ласково шептал майор. Дальше: связь с английской резидентурой, пароли, шифры, явки. Участие в операции Скорцени по освобождению Муссолини. И даже, майор перестал дышать, подготовка в покушении на Самого... Маленький вдох. Майор силой воли посмотрел в счастливое завтра. Во двор, нехорошо завывая, вползала бортовая машина. Завтра наступило. -И так, приступим!- неестественно бодро сказал майор. Приступим. Конвоиры привели задержанного деда. Майору очень хотелось быстрее пройти формальности и перейти к сути, но дух бюрократизма превыше всего.- Ваше имя?- сладко пропел медовым голосом службист. - Имя? - задумчиво переспросил дед, - Не помню, сынок, оглушило меня, имя забыл. Майор удовлетворенно кивнул, словно услышал нужный ответ. Влетевшая в окно пичуга села на плечо деда. - Фамилия?- приложив к уху ладонь, переспросил дед и опять задумался. Майор закрыл окно, поправил светомаскировку- он развлекался. Это была его стихия. - Год рождения? - улыбка майора стала милейшей. Год рождения дед помнил: -То ли шестьдесят первого, или седьмого года, сынок. Майор засопел. Со слов деда ему было или четырнадцать лет, или тридцать семь, или где- то около ста пяти лет. Ловкий ход! Дед пытался юридическими уловками запутать следствие. "Затянуть истину в пучину казуистики." Так выражался образованный службист. Пора показать силу и мощь организации. Два костолома в соседней комнате готовили орудия пыток... Майор, в пылу полемики увлекшись допросом, забыл об окружающем его мире. А зря. В мире начиналась гроза. Немецкий эфир был переполнен потерей лучшего летчика. Готовился удар локального возмездия. Немецкие летчики сосредоточенно целовали домашних на фотографиях, выруливая на взлетную полосу. Бомболюки трещали по швам, переполненные грузом... Майор завершал первую официальную часть допроса. Несмотря на немногословность деда, служака увлеченно дописывал пятый лист. Радостно марая бумагу, он от усердия высунул кончик языка. Напоследок, перед второй полуофициальной частью допроса, майор приготовил ход конем. Очная ставка. С помощью хитрых психологических уловок и ухищрений, пользуясь особой инструкцией по проведению очных ставок, он рассчитывал загнать в угол преступников. Густав тем временем полностью покинул взрослый мир. Войдя в кабинет, он посасывал обожженный палец. Мысленно он очень сосредоточенно решал детскую задачку про козу, капусту и волка. Никак не получалось переправить их на другой берег речки. Не обращая ни на кого внимания, большой мальчик, войдя в комнату, осмотрелся. Увидев небольшое зеркальце с подставкой на столе, с восторгом стал показывать язык. Сел на прикрученный к полу табурет так, чтобы все время заглядывать в него. Оно завораживало. Протянув руку, быстро схватил игрушку. Конвоиры вскинули оружие. Майор, выхватив пистолет, жестом руки остановил подчиненных. Густав с испугу пригнулся, прижав к груди волшебное стекло. Солнечный зайчик, соскочив с зеркала, заметался по комнате, ища выход. В углу окна была нарушена светомаскировка и лучик, пробравшись на волю, бросился прочь от этой страшной комнаты. Вверху за облаками появился еще один персонаж, и тоже майор. Майор Венцель уже давно не летал, чему был очень рад. Его служба состояла в подготовке аэродромов и технического персонала. Но сегодня начальство, обозленное потерей лучшего летчика, мобилизовало всех для нанесения удара отмщения, собрав и приведя в порядок весь металлолом, способный летать и всех, кто мог подняться в воздух. Посадку, в неразберихе при выдаче заданий, обсудить не успели. Армада, загудев натужно моторами, разбегалась. Подпрыгивая дальше обычного, тяжело и с натугой взлетела. Отчаянно труся, майор дольше всех прогревал мотор, тянул время. Взлетел последним и, как старший офицер, замыкал ряды. Еще на аэродроме перед полетом перекусил проводок датчика масляного давления и, плетясь последним, ждал красного спасительного огонька прибора, сигнализирующего о неисправности. Армада таяла в облаках впереди. Внизу просыпалась противовоздушная оборона врага. Каркали, плюясь снарядами пушки, пулеметы шили небо стежками трассирующих пуль. Линия фронта тщательно укутывалась огнями. Со всех сторон слетались, как мухи на пир, юркие истребители противника. Навстречу неслись истребители сопровождения. Первыми вступили в бой словесные ругательства заполнившие радио-эфир. Радиостанции, пунцово покраснев, включили внешние динамики. Молоко скисало еще в вымени коров. Бой в разгаре. Майор Венцель, набрав максимальную высоту, прятался в стороне за облаками. Вдруг, зачихал нездоровьем левый двигатель. О такой удаче майор и не мечтал. Ворвавшись в общий эфирный бой, он сообщил, что подбит и до указанного места - железнодорожной станции- не дотянет. Груз сбросит на неизвестные военные объекты врага, случайно обнаруженные им с высоты бреющего полета. Для убедительности он пару раз выстрелил из пушки. Сообщив, что его атакуют четыре истребителя, майор Венцель отключил рацию, что бы идиоты с наземной службы не мешали своими советами. Проверить заслонку карбюратора, магнето, перейти на ручной бензонасос... И все на скорости четыреста километров в час и на высоте пяти километров! И в кого и в какой очередности стрелять во время боя? Но, прежде чем ложиться на обратный путь, надо было как можно быстрей избавиться от смертоносного груза. Сбросить бомбы. Садиться на дряхлом самолете с барахлящим двигателем, с полными бомболюками было самоубийством. Майор по внутренней связи передал штурману команду сбросить бомбы. Впереди, пробившись сквозь облака, сверкнул отраженный свет. Майор довернул по курсу на этот лучик. Оторвавшись от самолета, бомбы, призывно покачивая из стороны в сторону стальными бедрами, полетели вниз. Стабилизаторы засвистели и, набрав скорость, противно завыли. Счастливый майор- службист сидя за столом размешивал в стакане горячий чай. Пачка исписанной бумаги лежала перед ним на столе. За стенкой звякали инструменты, тихо шептались заплечных дел мастера. Арестованные сидели перед столом на прикрученных к полу табуретках. Густав далеко высовывал язык, рассматривая его в зеркале, дед гладил рукою сидящую в ладони птичку. На майора они не обращали никакого внимания. Бдительные конвоиры застыли в напряжении, сжимая в руках автоматы. Душа майора пела. Далеко но отчетливо громыхал фронт. Где-то высоко гудели самолеты, тявкали зенитки. Две армии, сойдясь в жестоком поединке, беспощадно дубасили друг друга. В печке хрустя дровами, завтракал огонь, дымила трофейная вонючая сигарета, аромат чая щекотал ноздри. Все молчали. Замолчал и фронт. Перестали гудеть самолеты. Наступила тишина. Было слышно, как стучит сердце птички, метрономом отсчитывая секунды... Загудело небо, послышался вой. Бомбы накрыли особую часть, расположившуюся на старой лесопилке. Не стало особой части, не было и лесопилки. Дым, огонь, развалины, рвались боеприпасы, бегали, подняв руки люди. От конторского кирпичного здания, построенного еще барином сто лет назад, осталась только большая печка. Сложенная на совесть предками, печь устояла. Печь спасла майора и деда. Майор продолжал сидеть за столом. Чая не было. В воздухе догорая, носились, кружась, листки протокола. Сидевший напротив дед руками бережно прикрывал птичку. За спиной деда, прикрыв собой людей, застыла покосившаяся печь. Никого больше не было. Густав, насильно вырванный во взрослый мир, опять полетел. В полете со смехом понял, как много надо будет возиться корабельному плотнику с ним. Ну куда, прикажете приделать два лишних пальца и одну ногу?! Майор сидел обгорелый и бледный, у него на правой руке не было двух пальцев. От шока он не чувствовал боли. Слезы катились по грязным от копоти и сажи щекам, промывая белые дорожки. Морщась и качаясь, он смотрел, как течет кровь. За спиной стояло босоногое детство, страдая и плача. Дед подошел к столу, бережно взял раненную руку майора, поднес к губам, словно целуя, ласково зашептал. Майор провалился в пустоту. Босоногое детство подхватило его ласковыми мамиными руками. Она смеялась и гладила по волосам маленького майорчика, целуя ушибленную ручку. Над ними цвела яблоня. Мама была такая красивая. Кровь на ранах остановилась, свернулась, раны затянуло свежей розовой кожицей - боль прошла - Ну, спи, спи, сынок. Ишь ты, умаялся как, - дед бережно укрыл остатком шинели спящего. Майор сладко спал, спокойно и тихо впервые за многие годы. Постоял, посмотрел на службиста, заботливо поправил свесившуюся руку, перекрестил, вздохнул. Подкинул вспорхнувшую птичку, развернулся и пошел. На лугу за руинами лесопилки дрожали и мотали гривами испуганные стреноженные лошади. Утром начальство, прибывшее за победными реляциями, недоуменно рассматривало развалины. Лазили по воронкам, поднимали валявшиеся листки протокола и изумленно читали стихи Омара Хайяма про любовь. Листы с двух сторон были исписаны ровным, энергичным с небольшим красивым наклоном почерком. Сам майор -особист предусмотрительно отбыл в лазарет, где изумленные врачи собрали консилиум, пытаясь правильно поставить диагноз. По виду рана была двухмесячной давности и прекрасно зажила. С одной стороны воевать без пальцев это геройство, но с другой, почему скрывал. Может, членовредительство? Но майор-медик сам вчера за ужином долго жал правую, да-да, именно правую руку майору-службисту ( тот хвалился крепостью рукопожатия ) и не заметил ничего подозрительного. А как писал, стрелял два этих месяца? Может левша? Долго бросали в майора разные предметы, наблюдая, какой рукой майор-службист ловил их, пытаясь разоблачить его. Но майор ни разу не прокололся, хватая сигареты, спички, ложки, правою рукой и даже зубами, но только не левой. Загадка полная. Майора списали на пенсию, дали орден и приказали местным службам установить за отставником бдительное наблюдение. Мол, рано или поздно агентура выйдет на него. Начальство, побушевав, отправилось восвояси. Без расстрельной команды, как без рук. А самим несподручно субординацию нарушать. В армии должен быть порядок и негоже боевым генералам нарушать его. На обратном пути начальство накрыла своя же артиллерия, приняв за вражеский десант. Деда видели в одном цыганском таборе. Цыгане неохотно принимают к себе чужаков, но деду сделали исключение. Старый гуцул женился и завел много детей. Мастерил в подарок всем детям маленькие игрушечные кнутики... Начинался шторм. Трюм качало. Барон заканчивал свой рассказ: -Последний раз я видел Императора вблизи одной переправы. Мы драпали. Возле трех случайно уцелевших избушек я увидел кортеж. Кортеж трогался в путь. Блестящие генералы, офицеры и красивые адъютанты сильно полиняли. Внебрачных детей не было видно. В одном из всадников я узнал Императора. Задумчиво сидя на коне, он меня не узнал, погруженный в свои думы. Сняв треуголку, я поклонился. Кортеж тронулся. Император оглядывался, пытаясь вспомнить меня. Вдруг, мы встретились глазами. И, клянусь своими костями, он вспомнил меня! Улыбнулся и, салютуя, коснулся своей треуголки. Взаимная симпатия больших авантюристов охватила нас. Я застыл в глубоком поклоне. Противные местные мальчишки, устроившись на развалившемся заборе, обидно дразнили уезжающих. Так и осталась в моей памяти эта величественная картина. Скажите мне, где же смысл? - философски подытожил Барон. Так за беседами и милыми для души занятиями уютно тянулось время. Художник обзавелся семьей. Его отпрыски, два мальчика и три девочки, во всю носились по трюму. Взобравшись на старые кости, устраивали бега, заставляя скелетов скакать на перегонки. Скелеты их любили и не обижались. Особенно одноглазый. Усадив к себе на колени самого младшего сопливого мальчонку, с увлечением мастерил кораблики. После, азартно дуя на игрушечные паруса, вместе отправляли их в далекое плаванье по тазику для стирки белья. Супруга художника, маленькая крикливая особа с растрепанными волосами, тоже легко влилась в общие ряды. Вечерами, скандаля со всеми, а особенно с муженьком, добрая маменька своим криком умудрялась довести до точки кипения воду для разнообразных хозяйственных дел. А уличенная в нечестной игре, так быстро показывала кукиши, что перед каждым оторопевшим скелетом был свой лично ему предназначенный кукиш. Ну а речь ее была образцом виртуозного владения словесной бранью, наполненной образными сравнениями и радостными восклицаниями. Корабль мчал. Сюртук, превратившись в рваные паруса, бодро тянул разваливающееся корыто. Переваливаясь с борта на борт, черпая воду бесчисленными пробоинами и до смерти пугая своим видом запоздавших рыбаков и честных контрабандистов. За кораблем тянулся длинный след. Он состоял из обрывков парусов, такелажа, обшивки бортов, частей корпуса, неудачников свалившихся за борт. Вся эта каша неслась вслед за кораблем к берегу неудержимым валом. Отстающие изо всех сил гребли чем придется, пытаясь не отставать от флагмана, и многим это удавалось. Энергия шариками проскальзывала в трюм мимо веселой компании. В углу была не приметная дверца с просьбой на табличке "не членам не входить". Это был секретный центр борющегося восстания. Про него никто не знал. Даже лидеры возглавляющие восстание. Маленькая темная каморка была забита людьми, энергией,радиостанциями, оружием, мешками с деньгами. Все ходили засекреченные, делая вид, что не узнают друг друга. Трещали дружно морзянкой передатчики, принимая и передавая дальше чье-то предательство, настоящий героизм, а также прогноз погоды. Сотня стенографистов, сидя стройными рядами, наигрывали на своих печатных машинках фугу ре минор старины Бетховена, картинно взмахивая руками и в экстазе тряся головами. С улыбкой детской шалости в глубине маршировали представители пятой колонны. Готовились предавать. В городе разворачивались драмы. Гремя, по крышам бегали шпионы, перепрыгивая с помощью лиан, как Тарзаны, с дома на дом. Беспомощно топталась наружная слежка. Свистели в хорошенькие серебряные свисточки особисты. Пожарники, ругаясь, носили лестницы. Агенты, переодетые туристами, держали в руках пеленгаторы, бегали по городу и изображали охоту на лис, тщетно пытаясь обнаружить хорошо законспирировавшегося радиста. Голубь вынырнул у берега. Где-то далеко за пределами жизни кувыркался маленький самолетик. Солнце последними лучами поддерживало его прерывающийся полет. Песня моторов, сорвавшись с крыла, мимо звезд улетала в вечность. Увидев берег, команда очень обрадовалась, попыталась построиться. Трижды что-то проревела нечленораздельно. Абсолютно непонятные, бессмысленные слова. Торжественной встречи не получилось. Уже перед самым берегом корабль попытался выдать салют из пушек правым бортом. От первого же выстрела старое корыто не выдержало и развалилось, одновременно налетев сразу на все камни и скалы в округе, которые внезапно поднялись по всему берегу, пропоров и смяв корпус. Какой-то трус фиолетово- прозрачного состояния в ужасе решил застрелиться, но от страха промазал и попал в крюйт-камеру. Взрыв разорвал и раскидал остатки корабля вместе с верными вассалами. Вверх и в небеса улетали куски верных друзей. Старик упал, едва не дотянув до города. На прощанье он салютнул пустой бутылкой, рухнув лицом в переменчивую границу моря и земли. Разлетевшаяся борода украсила линию прибоя белым узором перемешанных стихов. Широко раскинутые руки охватили берег. Со всех карманов сюртука, с рукавов, с обломков на берег хлынули остатки призрачных корсаров, размахивающих ятаганами, пистолями, абордажными саблями, баграми. На берегу все окаменели. Музыка затихла, завизжали женщины. Стража вновь столкнулась с необходимостью бежать. Она волновалась, помогала друг другу снимать торжественную амуницию. Все разминались, намечали маршрут, приседая, искали упор для низкого старта. Зеваки делали ставки... Толпа, достигнув берега, разбежалась творить безобразия. На ходу восполняли нехватку каких- то частей, так щедро раскиданных во время крушения, выхватывая и швыряя друг другу, куски непонятных по назначению конечностей. С неба на ловко сплетенной паутине планировал лихой паук. В зубах он зажал пуговицу-глаз плюшевого мишки, членистоногие лапки держали штурвал. Сам плюшевый мишка, получив сильное ускорение, направлялся в зенит к апогею своего триумфа. Медвежонок летел, набирая cкорость. От недавнего сидения на бочонке с порохом у него не хватало половины туловища. Опилки фейерверком вываливались с остатков. Стеклянный глаз неистово засветился и стал плавиться. Достигнув назначенной точки, внутри мишкиной головы сработал плюшевый самоликвидатор-детонатор. Вспышка северного сияния подсветила город. В небе расцвела надпись: "Мы здесь! Мы снова с вами! Мы ваши сновиденья и тайные виденья! Встречайте нас! Ха! Ха! Ха!" Улыбка Гуинплена и немножко плюшевого носика, кружась в танце, запорхала к земле. Немного раньше другая пара тоже начала свой неспешный далекий путь вниз. Алюминиевая вилка и бронзовый кинжал, подчиняясь законам тяготения придуманными в толстых книжках какими-то умниками, приятно беседуя о жизни, направились к земле. Странная пара. В жизни обыденной их пути не пересекались бы, но здесь, рядом со звездами, все было возможно. Придерживаясь рекомендаций господина Ньютона, который почтительно предписывал физическим телам подчиняться законам земного притяжения, то есть, два тела с разным весом должны двигаться с одинаковой скоростью к матушке Земле. (Здесь просто ерунда какая-то!) Случай с падением яблока на голову почтенного ученого перевернул весь мир. Мир вынужден был подчиниться непонятному, зачем- то придуманному закону. Закону, сыпавшему на голову то воду, то снег, то град, а то и просто всякий мусор. Люди придумали крыши, дома, зонтики, телеграф, жевательную резинку. Цивилизация получила невиданное направление на благо людям. Появились фосген, зарин, противогазы. Небо украсили горящие цеппелины. Модные танцы охватили планету. Бронзовый кинжал, хорошо был осведомлен о происходящем в мире. Он был ритуальной частью посвящения выпускников тайного заведения. Заведения по обучению сотрудников секретных разных служб. Выпускникам при принятии присяги вручали скверного качества бронзовый стилет, как тайный знак принадлежности к ордену рыцарей плаща и кинжала. Все знали эту тайну и за глаза называли владельцев кинжалов "клиникой" или "клинические." От клинка. По тексту присяги: "... И, беря в руки этот клинок, мы клянемся всегда и везде быть настоящими патриотами." Текст присяги был сложным и изощренным. Иногда с взаимоисключающими выводами: Родину любить, и службу любить, и быть патриотом...Ради службы, во имя любви быть выше всех, потом ниже, и так две страницы. Сами службисты не замечали противоречий - ритм службы не позволял. Им просто было не до того. Первый год выпускники всячески преуспевали по службе. Переодеваясь в нищих, бродяг, пьяниц и прочий сброд, молодежь пряталась по пустырям, маскируясь в мусорниках. Пытаясь раскрыть настоящий гнусный заговор, они сосредоточенно через весь город ползком пробирались на пляж поздним вечером, пугая влюбленные парочки и поздних прохожих. Несмотря на тщательную маскировку и соответствующую подготовку, все их узнавали по сверкающему на боку, тщательно начищенному, кинжалу. Второй год они сидели погруженные в море бумаг, занимаясь аналитической работой, сочиняя прогнозы, доклады, отчеты. На третий год они приходили в себя и, наверстывая упущенное, под видом внедренных агентов активно начинали работать, забросив подальше кинжал. Наркотики, оружие, торговля леденцами. В том числе петушками на палочках. Не было дела, где бы, под прикрытием идеи всеобщего контроля в целях недопущения непорядков, не участвовала в доле служба. Так за разговорами вилка и кинжал путешествовали вдвоем. Между ними вскоре зародилось и окрепло прекрасное чувство. То чувство, о котором слагают стихи, пишут романы, сочиняют песни, да и глупостей творят - не счесть. А казалось бы... Да ладно. Счастливого пути! От души. А город смеялся. Модная мандолина-банджо стала частью ноги большого яйца. Аистячья ножка где-то потерялась, а вместо нее было банджо. Яйцо приплясывало, банджо наигрывало, к своему стыду, что-то крайне разухабистое и неприличное. Стоящее туловище с прилично потрепанной головой шарило в витрине с мороженым, пытаясь из подручных средств соорудить себе глаза. Мороженое таяло и фокус все время сползал, резкость падала. Тело нервничало, брюзжало, потом, разозлившись, быстро нащупало остолбеневшую продавщицу, оторвало ее уши и вставило себе вместо глаз. Довольно замекало и стало, успокоившись, поедать мороженое. Продавщица, очнувшись, схватилась за уши: - Уши, уши! Кто же это так меня? Как же так?! Туловище покосилось, стыдливо заморгав ушами. У стражников произошел фальстарт. Непонятная фигура в изумрудных разводах ради смеха лопнула, надув щеки прежде, чем громко щелкнул бич городского пастуха, используемый во всех подобных мероприятиях. Забег повторять не стали. Лишь старший обозный, ведающий бичом, а также исполняющий на нем свою партию перед бегом, расстроился. Город махнул на все рукой. Старик перевернулся на спину, удовлетворенно улыбнулся, посмотрел на звезды. Рукой успокаивал море, почесывая пенящийся загривок. Шторм стихал, волны успокаивались. Вдали кто-то появился. Старик всмотрелся. По набережной двигался полупрозрачный субъект с ушами вместо глаз, довольно мекая. Остановился, оглянулся. Призрачное тело превратилось в подгулявшего беспечного гуляку. Напротив сияло огнями, манило казино. Зайдя в вестибюль, мужичек осмотрел себя в большом зеркале. Довольно хмыкнул, направился в зал. Охранник, большой детина, одетый в восточную униформу, широко расставил руки, пытаясь остановить посетителя и тот дружелюбно бросился в объятия. Обняв и похлопав растерявшегося охранника по спине, ловко вывернулся и под рукой детины проскользнул мимо. По дороге успел смачно поцеловать, стоящую за охранником, девицу. Она была скромно одета. Скажем так: скромно, но со вкусом. Барышня переливалась ожерельями, браслетами, бусами, стразами, стеклярусом. Просто слегка одетая новогодняя елка. В волосах павлиньи перья. Девица держала дорогой кожи с тиснеными золотыми буквами фолиант. Книга почетных гостей и их посещений. К книге на золотой цепочке была прицеплена не менее золотая ручка и миниатюрная золотая чернильница. Поцеловав ошеломленную девицу, гуляка бесцеремонно толкнул двери в зал. Пустая цепочка болталась на книге. Широко улыбаясь, гость вошел в игорный зал. Зал был полон, гремела музыка. Люди пили, танцевали, играли в рулетку, карты. Гуляка за ухо сгреб мальчишку -негритенка, который таскал по залу выпивку. Мальчонка был одет в восточные шаровары и расшитый узорами халат. На голове большая, налезающая на глаза турецкая феска. Все сильно на вырост. Бросил на поднос купюру, развернул и придал мальчишке правильное направление в сторону буфета, одновременно подтолкнув под локоть седого джентельмена, который любезно держал в руке бокал. В бокале была водка с томатным соком, яичным желтком, перцем и солью. Бокал принадлежал видной даме со сложной прической на голове, бюст которой был похож на произведение талантливого кулинара. Этакие взбитые сливки, пенки и розочки. Вокруг жужжали и кружились местные насекомые- мужской цвет общества. Дама была эксцентричной суфражисткой, неистовым борцом за права прекрасной половины. Однажды она даже добилась исторически важных решений для движения освобождения ущемленных прав этой половины. Из соображений морали, под давлением комитета, который возглавляла дама, муниципалитет нашел средства на покраску статуи фонтана. Безнравственная девушка, плывущая с веслом в компании писающих мальчиков, больно досаждала морали своей наготой. Девушку покрасили в синий цвет от пояса до шеи и в зеленый от пояса до лодыжек. Для красоты провели бело-золотые полосы, изображая бабушкин закрытый купальник. Лицо, руки и ноги- все открытые части- позолотили. Ну, как в Египте! Издали композиция стала напоминать памятник заключенным. Потом, от жары краска полопалась, поднялась коркой, как чешуя. Девушка по пояс стала похожа на крокодила, забравшегося в фонтан. Верхняя часть напоминала условное изображение древней киммерийской богини, отвечавшей за воспитание детей. Девушка плакала в фонтан. Но долой сантименты. Мораль превыше всего. Вернемся в казино. Седой джентельмен польщено держал бокал, дама поправляла прическу, демонстрируя прелестные, оголенные по плечи руки, слегка прикрытые прозрачным шарфом. На заднем плане на сцене девицы из варьете синхронно подымали прелестные обнаженные ноги. Оголенные по... , трудно сказать, по какую часть тела. Со стороны казалось, что у дамы восемь пар прекрасных ног. И, подняв в экстазе руки, она лихо отплясывала канкан. В это время ловкий толчок заставил жидкость в бокале ощутить себя свободной от тесных объятий дурацкого стекла и, с восторгом, взлететь, крича надменным бутылкам шампанского, стоявшим на полках бара: - Смотрите, смотрите! - Ляп! Белая лебедь - прекрасный бюст, мечта и вожделение, облит. По прическе стекает водка с томатным соком, холодными, шкодными ручонками забираясь в запретные места. На лбу кокетливо мерцал яичный желток и тихо сползал на нос, всем своим видом доказывая, что движенье - это жизнь. Тихо булькнув, исчез на зависть всем, утонув в районе обширного декольте. Дама взвизгнула. Ее клич дружно подхватили девицы из варьете, замахали ногами, затрясли плечами. Они ничего не видели, но веселье началось с новой силой. А ведь нарочно толкнул джентельмена тот еще тип! Не всем такое понравится. Тем временем тип, встав на цыпочки и тихо подойдя к карточному столу, свистнул в ухо крупье, отчего тот вздрогнул и птицами уронил колоду карт. Карты вспорхнули. Взволнованно защебетали на птичьем языке и, рассыпавшись по залу, затерялись, в ужасе наблюдя, как дамские шпильки протыкают царственные особы. Крупье смутился, покраснел, прижал руку к сердцу. Встав из- за стола, стал длинно объясняться, извиняться. Запел, тоскуя, сочным, красивым тенором. Тип выдернул стул, просто отобрав у соседа, усатого молодца, который от возмущения стал багровым и покрылся пятнами. Бутылки с шампанским тоже заволновались. Они хорошо знали владельца усов. Это был их кумир, чемпион! Ну, никто не мог осилить столько шипучего напитка и съесть в придачу пол свиньи. Гулена , сидя на стуле, внимательно слушал крупье, который пел про далекие страны, где кто-то ждал его давно. Туманно и запутанно, но, от души. И голос красивый. Дирижируя рукой и аккомпанируя ему стаканом, разошедшийся гуляка стучал донышком в такт по игровому сукну стола. Когда крупье перестал петь, он встал и, под звуки аплодисментов, обнял крупье. Повернувшись, поклонился толпе, сказал "Спасибо!" Толпа закричала "Качать!" и, подхватив гулену, стала подбрасывать его вверх к потолку, мимо все тех же надменных, шипящих бутылок шампанского. Хотя, и не во всех было то самое игристое, волшебное вино. В основном, это был обыкновенный чай. Ну, а в блистательной упаковке самого дорогого французистого вина и вовсе была спрятана изощренная месть официанта-полового по прозвищу Обжора , уличенного и изгнанного за то, что полностью соответствовал своему прозвищу. По цвету моча, пардон, месть, не отличалась от обычной воды, подкрашенной чаем. Но, это шепотом. Тс- с! Несмотря на конфузное содержимое, блистательная иностранка была непререкаемым авторитетом во всем, что касалось этикета, вин, светских обычаев. Пролетая, гулена шепнул пошлую шутку, давая понять, что ему известно тайное содержание. Бутылка презрительно отвернулась к стене. Все время, пока крупье пел и, потом, во время полетов, седой джентельмен, отойдя к стене, прятался за колонну, усердно консолидировался и затевал заговор. Стоящий рядом, усатый молодец внимательно наблюдал за его стаканом, предусмотрительно подливая, жаловался,, что его должность- это крест его. - А как бы хотелось! Но нельзя! Публичность занимаемой должности обязывает... Стоявшие рядом почитатели облитой амазонки, очень внимательно слушали лишь междометиями и возгласами бурно выражая свою поддержку общему делу. Хотя, каждый представлял диву еще больше облитой. И, непременно, он! И, непременно, наедине помогает диве привести свой туалет в порядок. Оппозиция мстила, спрятавшись за колонну. Ей внимали репортеры, светские хроникеры и просто шпионы, густо маравшие свои манжеты, слюнявыми карандашами, канюча " Батюшки - свет, повтори" и "Не спеши, родимый". И вот, оппозиция созрела. Выдвинулось ядро. Усатый, своим брюшком выдающегося деятеля, рассекал толпу, таща за собой седого джентельмена, дозревшего к битве. На лице усатого молодца было написано слово "поединок". Поединок за честь. Слово было очень грозным и написано страшно. Где проходили воины, гремя словами брани, там сразу же наступала страшная тишина, толпа замирала, как- будто играли в старинную детскую игру. Женщины застывали, оглянувшимися столпами Лота. Театрально принимая позы, мужчины расставляли ноги, надували щеки, хмурили брови, щурили глаза и шевелили животами. Казалось, они готовы в любой момент выхватить из кобуры на поясе мгновенную смерть и не дрогнущей рукой послать в , дрожащего от ужаса, полного бессилия, негодяя. В этом проявлялась великая солидарность, большое чувство братства обиженных мужчин. Ведь в зале были все представители этого, не побоюсь сказать, великого сословия. Стояли подкаблучники с лицами полными достоинства и радости тихого страдания. Стояли непонятые и отвергнутые парами взявшись за руки, внимательно общаясь друг с другом. Униженные и оскорбленные. Под стеной табун прекрасных рогов, переплетясь отростками, напоминал сказочный лес. Обладатели украшений стояли плотно, плечами поддерживая ослабших. Для координации движений из плотной массы рогоносцев был избран регент. Обладатель объемного брюшка старательно дирижировал руками. Хор пел. На голове у регента из- под шляпы выглядывали маленькие кокетливые рожки. Регент немножко смущался вычурности, с какой были украшены отростки. Легкомысленный бант розового атласа с золоченной каймой, красовался на позолоченных рожках, по всей длине надпись помадой "Дорогой козлик, мы..."- не дописано. На лбу, у основания рожек, след поцелуя той же помадой. Оправдываясь, козлик говорил: -Я так доверяю Марго. Она - человек широких взглядов. Не все понимают. Но я, как человек свободный, то исповедую взаимное доверие. Наконец, наступил момент сатисфакции. Делегация партии войны прибыла на позиции. -Я попрошу Вас!- сказал, обращаясь к спине гулены, оскорбленным голосом усатый молодец. Лицо было изрядно покрасневшим от выпитого и осознания важности момента, -Я должен вам сделать весьма серьезное замечание, которое, мой дорогой друг,- легкий кивок в сторону джентельмена, - делегировал мне и хотя, публичность моей должности не позволяет мне, но, тем не менее, осознание важности личной причастности к событиям, формирующим сознание общества, вынуждают меня! -Политик, что ли? - с тоской спросили в толпе. Обращаясь к спине, молодец профессионально голосом нагнетал напряжение и всеобщую
тревогу. Умело придал своим словам вид презрения, гнева и легкого сожаления, исходившего из осознания своего превосходства. Все это было мастерски вылито на беспечную спину. Ничего не подозревающий владелец спины, внимательно и шумно следил за шариком, запущенным в карусель рулетки, стучал кулаком по столу, хлопал соседей по плечам, соседок по коленкам и кричал: - Давай! Давай! Фу, ты! Чтоб мне!!! Вскинул кверху руки, подпрыгнул. Приземлившись, почувствовал неладное, оглянулся. Сзади клубилась гроза. Оппозиция вышла на тропу войны. Седой джентельмен оскорблял всем своим видом. Политический деятель, предусмотрительно став чуть сзади и сбоку от джентельмена, был грозным обличителем, фигурой мести. За ними толпилась остальная часть оппозиции, в основном, члены кружка любителей прекрасной дамы. Все пыхтели местью, взявшись за руки. -Пощады не ждать! Приговоренный, радостно рассмеялся: -Конечно! Конечно, я буду сражаться! С Вами! А потом с Вами! И с Вами со всеми, - кровожадно сверкнув глазами, объявил супостат, обводя присутствующих рукой. Ряды оппозиции благоразумно сократились. Место для дуэли выбрали посреди зала. Под вспышками прессы джентельмен стал позировать в стиле старомодного бокса и здесь его соперник был неприятно удивлен : сняв фрак, джентельмен продемонстрировал неплохой металлический костяк-усилитель, надетый поверх чахлых конечностей. Исполненный из нержавейки, он красиво блестел и переливался в свете люстры. Ухоженный, отполированный, хорошо смазанный каркас говорил о хорошем вкусе владельца. Блестели цилиндры поршней, шатуны дрожали напряжением. Злая желтая жидкость пульсировала в бронированных прозрачных шлангах, подгоняемая энергией "зинь". В граненом, из цельного куска рубина, сосуде, закрытом золотой пробкой, бурлил экстракт вытяжки из тибетских камней "атумал", известных под названием "Слеза мудреца". Поединок начался по сигналу вышедшей на середину зала девицы из кордебалета. Она махнула рукой с колокольчиком, мотнула головой с султаном из перьев павлина. Накидка- плащ упала с плеч, музыканты ударили в барабаны. Под накидкой на девушке были маленькие колокольчики- три штуки- и все. Девушка зазвенела. Все зааплодировали. Соперники вели бой вокруг заранее подготовленного места. Это был небольшой сервировочный столик метр на метр. На нем было несколько загадочных предметов, накрытых двумя салфетками. Дуэлянты бросились к столу. Мгновение и салфетки сорваны. Показывая отменную реакцию и хороший вкус, соперники, мгновенно сориентировавшись, переложили слева направо сырный и рыбный нож , вилку для разделки дичи, нож для устриц. Зеркально повторяя движения и парируя выпады, соорудили по - правильному сендвичу. Провели кофейную атаку. Перескочили, решительно не уступая друг другу ни в чем, к бутылочной батарее. Зал изумленно затих, наблюдая битву мастеров. Тем временем дуэлянты продолжали поединок. Силы были равные. Старость не уступала молодости, молодость не могла найти брешь в виртуозной защите старости. Опытная старость атаковала пармезаном, молодость отвечала салатом из маслин. Мастерски побрившись опасными великолепными бритвами фирмы "Сипетт", без малейших порезов, освежились розовой водой. Надели согласно этикета пятую джентельменскую пару белоснежных перчаток. Сорвав обложку с колоды карт, сдали в дурака. Задымили сигарами. Постоянно молниеносно атакуя друг друга маленькими канапе с солеными огурчиками. Ничья! Зал ахнул. На секунду остановившись, глубоко дыша, противники внимательно посмотрели на мальчишку - негритенка с подносом. Подозвали и обменялись оплеухами по ушастой голове в красной турецкой феске, предварительно положа по крупной купюре на поднос. Мальчик обрадовано лег на пол, предварительно поставив поднос на стол, и сказал: - Бейте, дяденьки, не жалко! Здесь удобно и, даже, видно какого цвета у дам... , - здесь он запнулся, как будто увидел что-то, и замолчал. Лицо его стало еще темнее. Смущенно заулыбался. Пока продолжался бой, в вестибюль казино вошел мужчина в дорогом длинном пальто и надвинутой на глаза шляпе. Охранник почтительно и быстро отодвинулся в сторону. Мужчина не пошел в зал, а повернул в бок на лестницу. Охранник зашептал в микрофон в спину подымающегося мужчины. Пройдя по коридору, мужчина вошел без стука в дверь. В комнате, под светом заморочливых дизайнерских светильников, за длинным столом сидел бледный парень. В руках ручка, кончик чуть дрожит, перед ним бумаги. Под стеной застыли два охранника. Подчеркнуто внимательны и доброжелательны. У окна невысокий, хорошо одетый человек в пол- уха слушал, стоявшую перед ним девицу. Девица изнывала от любопытства, но старательно не смотрела в сторону стола. В углу под потолком мигала тусклая точка видеокамеры. Мужчина, войдя в комнату, остановился и посмотрел на юношу. Его ждали. Охранники подтянулись, человек любезно указал на стул, девица проскользнула в дверь, оставив щель. Парень сказал: - Отец. Мужчина молча оборвал его жестом и показал на дверь: - Вон! Охранники вопросительно посмотрели на коротыша. Мужчина, не замечая их, жестом продолжал показывать на дверь, юноша вышел. Девица ойкнула, получив по уху створкой двери. Мужчина сел за стол, напротив уселся управляющий казино. - Послушай, Макс, я понимаю тебя, - помолчал. - Мне трудно. Мы столько лет друг друга знаем. Мне неприятно. Мужчина пошевелился, взял бумаги, стал читать. Управляющий продолжил: - Да, мне неприятно, но это перешло границы. Я лично против тебя, ты же знаешь, ничего не имею. Но, есть еще совет и тут я бессилен. Пододвинул бутылку "Чивас ригал", стакан и сифон с содовой, коробку с сигарами. В глубине глаз мерцал невидимый огонь зловещего торжества. -Такой удар по семье, по делам. А партнеры? Бедная ...,- сочувственно понизив голос, начал было говорить управляющий. Договорить он не успел. У мужчины в кармане зазвонил телефон. Словно не слыша звонка он невозмутимо порвал бумаги. Управляющий улыбнулся, побледнел. Засопели тревожно охранники. Мужчина спокойно жевал бумагу: одной рукой держал стакан, другой наливал виски, третьей держал прижатый к уху мобильник... И пальто наброшено на плечи какое- то мерзкое, все в дырах, воняет костром и рыбой. На груди тельняшка. Ухватившись за стол двумя руками, управляющий пригнулся, и стал еще ниже. Заглянул в круглые бесчувственные фасеточные глаза. - Ой, мама,- пролепетал он одними губами. Глаз было восемь. Управляющий икнул. - А, вот, я выпью сейчас твою мерзкую кровушку, - радостно пообещал, жуя бумагу, громадный паук. В четвертой и пятой руке неожиданно появились автоматические, большие, черные пистолеты. Охранники, столкнувшись в дверях с управляющим, выломали дверное полотно с петель. С грохотом обрушив мимо головы остолбеневшей в полусогнутой позе девицы, покатились кубарем по коридору. Паук открыл окно, взобрался на подоконник. Надув щеки, плюнул паутину, через дорогу в стену противоположного дома. Перебросил через паутину пистолеты и,крепко держась за них, заскользил под наклоном через дорогу. Мчащаяся пожарная машина, обвешанная бесчинствующими элементами с корабля, оборвала паутину. Радостно гогоча и приветственно размахивая посудой, ухватившись, тянули паутину. Членистоногий мужчина летел следом за машиной, подтягиваясь лапками. Машину кренило, бросало на бок, поднимало на два колеса на поворотах. Паук бился об дома, дурачась, стучал в закрытые ставни, зашторенные окна. Одно окно отозвалось перепуганным выстрелом. Тем временем в бой в зале казино вмешалась госпожа Судьба, став на сторону молодости. Молниеносно передернув карты, благодаря затмению, насланному на всех фортуной, молодость атаковала в шестой раз парой шестерок. Джентельмен запыхтел, задвигался механикой. - Позвольте, достопочтенный, - начал скрипеть агрегат, издавая звуки. - А?! Что?! Милейший! Кто я? Мошенник ?! Ах, ты старая перечница! - перешла в контрнаступление бесцеремонная молодость. Схватив джентельмена за безукоризненный белый атласный жилет одной рукой, другой, прищемив, потянула к низу нос. В аккурат в десерт - взбитые сливки со всякими фруктами! Добавил по шее, от чего джентельмен превратился в Санта-Клауса с бородой и усами украшенными клубникой, на ушах сережки синих испанских вишен. Пользуясь всеобщим смятением в стане болельщиков почтенного джентельмена. А за молодость были все, кроме мальчика- негра и крупье. Крупье, понятно, поставил в тотализатор, а, вот, мальчик, непонятно, тоже за деньги, наверное. Так вот, пользуясь неразберихой, царившей в зале и очередным затмением благосклонной фортуны, гуляка быстро открутил пробку рубинового сосуда и всыпал туда смесь гвоздики и мелкотертого имбиря. Никто не заметил. Санта-Клаус, воспряв из десерта, ринулся на противника с явным намерением изничтожить его в клочья. Опасный момент. Кульминация боя! Но, на половине пути смесь нарушила работу машины. Засвистели клапана, загудели поршня. Окутавшись клубами зловонного зеленого дыма, джентельмен замер. Дама сердца вторично упала в обморок. Молодец с усами трусливо испарился. Остальная часть войска хлопотала возле упавшей дамы. Конфликт исчерпался. Тела вынесли уборщики, одетые по-восточному. Проветрили зал. Казино вновь погрузилось в пучину веселья. Крутилась рулетка, тасовались колоды, однорукие бандиты вовсю весело крутили играющих. Худая, бледная девушка, ухватившись двумя руками за микрофон, закрепленный на стойке, пела морозным голосом песню на французском. В дальнем помещении служебного коридора за столом с мерцающим экраном монитора задремала девушка. Она работала ночами в закрытой комнате - вела статистику казино. Спать было нельзя. За этим строго смотрели камеры наблюдения да и менеджер часто наведывался. Даже чересчур. С невнятной улыбкой неопределенного значения, заходил, проверял работу, дыша за спиной, опираясь на стул: - Сиди- сиди, - руками за плечи, прижимал к стулу, пытавшуюся встать девушку,- Работай! И уходил. Неприятно. Но сегодня усталость была безжалостной. Убаюкала. Девушке снился классический сон. Хороший. Парень, из двора напротив ее дома, протягивал букет, улыбался, обнимал за плечи, звал по имени. Он жил напротив и часто менял подружек. Девушка иногда видела, как по утрам очередная подружка, накинув его рубашку, пила кофе на подоконнике. Но паренек ошибался- не они нужны были ему. Девушка проснулась. Менеджер будил за плечо, называя ее имя. Вид у него был очень бледно-серый. В коридоре стучали двери, быстро ходили люди, звучала истерика. Менеджер, не улыбаясь, сказал: - Домой. Сегодня все домой. Такси во дворе, за счет заведения. И побыстрее,- помедлив, -пожалуйста. На подъезде к дому фары такси осветили идущую фигуру. Девушка вышла из машины. К ней приближался парень живущий напротив. Он купался в море после дневного зноя на дальнем, диком пляже. На обратном пути получил в подарок от странного местного китайца, живущего на пляже в бочке, букетик полевых синих цветов. Девушка засмеялась. Запах цветов кружился, танцуя, легким туманом. Парень, вдруг, споткнулся и тоже рассмеялся. Подойдя к девушке, парень протянул цветы. Странно оробевши, заулыбался. Назвал свое имя. Смеясь, молодые люди, пошли по улицам города. Светила луна, подмигивая физиономией Сэма, переглядывались фонари. А в городе продолжались бесчинства. Не выдержав, статуя плывшая в фонтане, открыла гипсовые уста и выругалась. С большим усилием опираясь на весло, статуя сорвала тумбу с места. Тяжело перевалилась через край фонтана. Мальцы выпучили глаза еще больше и, от волнения и испуга, перестали мочиться. Одной ногой девушка опиралась об землю, во вторую ногу вцепилась тумба. С трудом волоча тумбу, фигура добрела до воды. Гневно тряхнула ногой. Тумба, сорвавшись с ноги, кувыркнулась, и, подняв столб брызг, глубоко увязла в песке. Волны баюкали ее. Тумба, поскулив, затихла и заснула. Статуя, крепко ступая, направилась в открытое море, помогая себе веслом. Лицо изваяния улыбалось. Краска осыпалась, обнажая чистый, омытый, белоснежный, с легким кремовым оттенком, алебастр. Статуя запела. В руках, вместо весла, изящно изогнутая морская раковина. Словно дождавшись сигнала, с берега в воду двинулись призрачные, непонятные фигуры. Кого здесь только не было! Много знакомых. Политики, короли, шуты... Яйцо на длинных ногах... Все шли торжественно и мерно вслед за песней, исчезая в воде. Плюхнулась в воду, держась за руки, молодая семья - кинжал и вилка, сменив скучную наземную обывательскую жизнь, на полную приключений подводную одиссею. Навстречу тихо плыла флотилия древних мореплавателей - вьетнамцев. Светились, отражаясь в воде, установленные на носу лодок фонарики. Они возвращались с уловом рыбки "чёнгуси". На берегу проснулся старый пес, вылез из-под пирса. Приснилось, что- то. Собака обнюхала воздух, заскулила прерывисто, срываясь на вой. Море качало мертвой зыбью спущенный на воду рыбацкий баркас. Старый рыбак, мокрый по пояс, сидел, тяжело дыша. Отдыхал. Спускать лодку ему помогал тот самый старик ранее упавший на берегу, опять мгновенно и неуловимо сменяя свой облик. Миг - и, вместо разбитого корабля, разлетевшегося на берегу и потерпевшего крушение, отставной моряк. Он, как и рыбак, был одет в белые чистые полотняные штаны и рубашку. Босые ноги. На груди крестик. Старик копался в старом рассыпающемся лодочном моторе. Привязал к веревке и бросил за борт якорь. Чинил уключины. Подтягивал парус. Готовился к выходу в море. Все проверял. Лодка была старая и протекала. Придерживая на волне стучащие металлические кружки, разливал содержимое фляги. Долго на ветру раскуривали трубки. Старик непрерывно говорил, обращаясь к рыбаку. Рыбак был стар и одинок. Жизнь его тлела догорающим костром. Он это знал. Тоска и радость надежды одновременно собирали его в дорогу. Рыбак улыбался, слушая старика, согласно кивал головой. Выходить в непогоду на старой лодке было самоубийством, но рыбак не думал об этом. Хотя он прожил хорошую жизнь, рыбак не оглядывался на нее. Ждал и слушал. Старик не обратил внимания на застывшего в ожидании рыбака, продолжал рассказывать про службу на флоте Ее Величества. Увлекся старик. Внезапно перестал говорить, присмотрелся к рыбаку. Рукой потрогал шею, взялся за запястье. Встал. Склонив голову, шептал губами. Наклонился. Ладонью закрыл рыбаку глаза, вздохнул, помолчал. Затем спрыгнув в воду, побрел к берегу. Отвязавшаяся от якоря веревка потянулась. Баркас, покачиваясь на волнах, поплыл в открытое море. Течение понесло лодку мимо скорбно машущих мачтами ветреных сестер-яхт. Загудели, качаясь на волнах, большие сухогрузы. Упавший парус накрыл рыбака. Летящий на большой высоте стратегический бомбардировщик, заунывно затянул басом свою песню. Пилоты слушали музыку - в гермошлемах пел Меркури. Шоу должно продолжаться. Зеленые огоньки приборов вселяли надежду, ментолом успокаивая душу. Невидимыми щупальцами радиолокационных установок обыскивал небо враг. Боевой расчет ракетной установки занимал места. Толчок. Упала на волну, незакрытая отставным моряком, канистра. Булькая потек бензин. Волна, еще раз ткнула в борт. Из холодеющей руки рыбака выпала верная трубка. Спрятавшаяся, притаившаяся под пеплом, маленькая искринка выбралась на волю. Далеко в море загорелся баркас. Два ангела улыбаясь, поднимали вверх душу рыбака. Старик, задумавшись, стоял на пирсе и смотрел на огонь...