Аннотация: В отпуск молодого офицера отправили как всегда зимой, но в горах куда он поехал на турбазу пришлось не отдыхать, а бороться за выживание
Зимний отпуск
Телефон, как всегда, зазвонил неожиданно и протяжно. Представившись, я услышал голос командира. Он попросил меня срочно зайти. За всю свою продолжительную службу, а я уже был майором, старшим офицером, знал, что неожиданный вызов к командиру ничего хорошего не сулит. Тем более это было странно, так как я вчера долго докладывал ему состояние дел на порученном участке, и вроде все болезненные вопросы мы детально обговорили. А я вообще считал, что у меня пока порядок, да и в ближайшие дни нечего срочного не будет. Я стал лихорадочно вспоминать, что было вчера, может, я что-то упустил. Положив в папку справочный материал, последние документы с пометкой "срочно" или к такому-то сроку доложить, отправился к командиру.
Дверь его кабинета находилась практически рядом, я постучал, приоткрыл дверь, попросил разрешения войти и зашел. В кабинете у командира никого не было, значит, вопрос будет идти только обо мне и моих делах, подумал я. Он попросил жестом меня сесть, продолжая с кем-то говорить по телефону. Анатолий Александрович - так звали моего командира - был хорошим начальником. Он никогда не использовал командирский голос, всегда вдумчиво выслушивал подчиненных, не боялся нисколько высокого начальства и был всеми уважаем. В нем была какая-то врожденная интеллигентность, которая позволяла офицерам вести себя с ним во время докладов на равных. И это, несмотря на его преклонный возраст, высокое воинское звание и большое количество отличительных знаков на кителе, свидетельствующих о наградах за долгий период воинской службы.
Анатолий Александрович, закончив разговор, внимательно посмотрел на меня, как бы продолжая сам с собой начатый разговор. Потом неожиданно спросил, как у меня дома, все ли живы-здоровы, нет ли каких-то проблем. Получив на все положительный ответ, он продолжил обсуждать вчерашний мой доклад. Сам, кратко обобщив состояние дел, подвел к выводу, что все у меня идет по плану и неожиданного или срочного не предвидится. Я только временами отвечал "так точно", кивал или говорил "есть" и почти ничего не дополнял, так как командир знал состояние дел детально. Потом он помолчал немного, посмотрел на меня как-то тепло, по-отечески и сказал, видно, сам переживая, что пришла разнарядка Генштаба об упорядочении планирования отпусков офицерского состава и в связи с этим один офицер нашего отдела должен уйти срочно в отпуск. Он принял решение отправить в отпуск меня.
А на дворе, как говорится, конец января, зима в разгаре. Потом командир добавил, что, может быть, недели через две отзовет меня из отпуска и даст мне догулять его, когда будет потеплее. Возражать было бесполезно, я только уточнил, что должен уйти в отпуск с понедельника, а сегодня был четверг, так что времени на оформление всяких отпускных бумаг в обрез. Только у себя в кабинете я сказал несколько слов по этому поводу, нет смысла их приводить - это было не высокое художественное слово. Затем позвонил жене, обрадовал ее и спросил, есть ли у нее какие-либо мысли на этот счет. Но в ответ услышал - решай сам.
Да, если б это был не январь, а хотя бы апрель, можно было бы поковыряться в гараже или с машиной, с ней, старой пятеркой, всегда есть дела. А тут даже жену не порадуешь желанием сделать что-то в доме, обои пора бы переклеить, да покрасить в ванне потолок, но не зимой же это делать, когда все дома. Так незаметно время подошло к обеду, и я отправился в столовую. Там всегда вкусно и недорого кормили, а я еще любил там брать кекс к чаю, местного изготовления, вкуснее его не едал нигде.
За мной в очередь подошел Толя, или подполковник Миронов, очень живой, общительный и всегда улыбчивый человек. Как всегда, мы тепло поздоровались, и я тут же пожаловался на свою беду. Весть про отпуска уже разнеслась, и в очереди ее живо обсуждали. Все понимали, что это очередная компания, которая через месяц-полтора забудется, но некоторым сильно не повезет. Толя на все смотрел с оптимизмом и сказал, что сам через месяц уходит в отпуск и делает так уже много лет подряд. Ему разрешают его разбивать, и для коллектива так хорошо, всегда можно прикрыться, что один офицер ушел в отпуск зимой, и ему неплохо, ведь он большой любитель горнолыжного отдыха и не променяет лыжи зимой ни на что.
Неожиданно он предложил: "Хочешь, я поговорю в управлении туризма и попрошу путевку для тебя?" С его обаянием, я понимал, что у него везде много друзей, а достать путевку в горы, почти бесплатную, да чтоб можно было уехать через 3-4 дня, возможным было только для Толи. Я, конечно, согласился, так как ничего не терял. После обеда позвонил еще раз жене и предложил поехать со мной, если будут путевки, но получил ответ, который заранее знал, что ее из школы не отпустят посреди четверти и что она будет рада, если я сам уеду и не буду надоедать всем своим мрачным настроением и всеобщим ничегонеделанием.
Не успел я положить трубку телефона, как позвонил Толя и сказал, что о путевке он договорился и во вторник меня ждут горы. Остальные дни пролетели в предотпускной суете. Надо было оформить отпускной, проездные документы, купить билет на самолет, передать служебные дела, сдать секретную литературу и прочее.
В общем, в понедельник с утра я был в аэропорту Внуково, через два часа уже в Сочи, спустя час-два трясся на турбазовском автобусе, который, не торопясь, ехал по серпантину горных дорог и к ужину довез меня до места. Разместился в нормальном номере на двоих, я все-таки был старший офицер, а это уже привилегия, поужинал достаточно плотно и рано лег спать. Утром нас, приехавших вчера, собрали в тренерской, объявили, что это теперь наша группа, рассказали о порядках, правилах и обо всем, что положено в таких случаях.
Народу в группе было человек двадцать-двадцать пять, около пятнадцати мужчин, а остальные женщины. Потом я узнал, что женщины были в основном не жены офицеров, а любители покататься на горных лыжах, но как они попадают на военную турбазу, куда путевку и военные могут достать только по блату, для меня было загадкой.
Основной сюрприз для группы заключался в том, что мы сразу должны были отправиться в поход на три дня, повыше в горы на приют, а потом уж все остальные дни будем кататься на лыжах. Это делалось для того, чтобы увеличить число туристов, отдыхающих на базе. Пока мы в походе, на наших местах живут другие, потом приходим мы, а новенькие отдыхающие, вместо очереди на подъемник, идут в поход, таким образом, число реализуемых путевок существенно возрастает. Несмотря на пессимизм основной массы туристов, это был закон, и чтобы поменьше омрачать наш отдых, проводник, он же и наш тренер, предложил уйти в поход сегодня, не теряя для катанья один день.
А для этого надо было выбрать из туристов старшего и завхоза. Делали это просто, кто старший по званию, тот и старший группы, а в завхозы выбрали женщину. Она будет отвечать за продукты в походе, их распределять для готовки и выдавать на каждый день. Потом мы долго получали рюкзаки, тушенку, сгущенку, разные крупы, сахар, хлеб и кучу еще всяких продуктов для нас на эти три дня похода. Затем мы собрали деньги, и несколько ребят сбегали в местный магазин и купили там спиртное.
Проводник был из местных, хотя его звали простым русским именем Коля. Он тем временем договорился с машиной, которая нас подвезет как можно ближе к приюту, что нам давало возможность пообедать на базе и таким образом не готовить обед в горах. После обеда мы, наверное, час тряслись в кузове ГАЗ-66, который всеми своими колесами с трудом пробивал дорогу в снегу, по каким-то только водителю известным приметам и тропочкам. Вскоре машина остановилась, и водитель сказал, что приедет за нами в это же время и место ровно через три дня. Пожелав нам хорошей погоды, он медленно поехал обратно.
Проводник Коля, взвалив на себя самый большой рюкзак, попросил идти всем, не растягиваясь, старший группы идет последним, дорога займет часа 2-3, в зависимости от того, как будем передвигаться. Тропинки никакой не было, и Коля ее пробивал своими большими горными ботинками. Дорога все время вела вверх, и группа постепенно растянулась метров на двести. Изредка Коля делал привалы, чтоб подождать отстающих, и после 5 минут передышки снова вел нас вперед.
Когда сил уже не осталось, мы, наконец, вышли на ровное место и поняли, что дошли до приюта. Приют из себя представлял небольшую поляну с редкими деревьями вокруг, два барака с двух-ярусными нарами, на которых лежали матрацы, подушки и одеяла, а белье мы принесли с собой под отчет, как и продукты, и посередине оборудованное место для костра. Чуть вдалеке был небольшой дом - место обитания проводника и еще рядом что-то похожее на собачью конуру, как оказалось, местный родник.
Мы сразу разбились на бригады по очередности готовки еды и пошли устраивать себе спальное место. Вначале предполагалось, что мужчины будут спать в одном бараке, а женщины в другом, но две семейные пары наотрез отказались от такого предложения, а после и другие женщины сказали, что боятся здесь ночевать без мужчин. Тут же обрушился шквал всяких шуток по этому поводу, и мы все разместились вперемешку. Это добавило всем веселья, и вот уже весь народ дружно пошел помогать первой смене готовить торжественный ужин.
Все начинали знакомиться друг с другом, заиграл магнитофон, появились открытые бутылки, и праздник в честь открытия лыжного сезона, как мы его назвали, начался. Несмотря на снег и небольшой морозец дружно сидели у огромного костра, пели песни, ели горячие макароны с тушенкой, пили кто водку, кто вино и даже умудрялись в телогрейках, которые мы получили на складе базы, танцевать. Спать не хотелось, было очень спокойно на душе, над нами было безоблачное небо, на котором видно столько звезд, сколько, наверное, можно видеть только высоко в горах.
Так весело и незаметно пролетели эти три дня. Как правило, мы каждый день делали вылазки, как их называл проводник Коля, радиальные маршруты, на какую-нибудь более высокую скалу, с которой открывался всегда чудесный вид на окружающий горный пейзаж. Там мы фотографировались, играли в снежки, а самые смелые даже пытались загорать, так как солнце ослепительно светило, и можно сказать, даже жарило. На третий день лица у всех были красные, и женщины уже мазали себя кремами от загара. Этот последний день не предвещал ничего плохого, мы приводили лагерь в порядок, в бараках выметали мусор, мыли грязную посуду, собирали свои рюкзаки, изрядно облегченные съеденной едой и отсутствием бутылок с алкоголем.
Лишь затянутое небо и небольшой снег удручал нас немного, но больше всех это беспокоило проводника, и он нас постоянно торопил. В какой-то миг все изменилось, сразу потемнело, и пошел снег крупными хлопьями, появился ветер, который все усиливался. Всем пришлось бросить работу и забраться в бараки. Прошло полчаса, а снег все шел и шел, и нашу поляну было уже не узнать, сразу терялись ориентиры, и трудно было сказать, в какой стороне что находится.
Пришел Коля и попросил всех собраться в одном из бараков. Многим женщинам даже перебраться в соседний барак оказалось делом не простым, снега намело по колено, и он постоянно продолжал идти, да еще и ветер становился все сильнее. Когда мы все были в сборе, Коля провел перекличку и объявил, что по рации пришло штормовое предупреждение и нам нельзя покидать лагерь, а лучше всего и барак. Сам он, пока еще есть шанс, спустится вниз за спасателями. Попросил всех не волноваться, никуда не выходить, сохранять спокойствие и после этих слов ушел. В окно было видно, как его следы сразу заметает снег.
Наверное, с полчаса все молчали, потом вдруг, как прорвало, все начали говорить, перебивая друг друга и никого не слушая. Проклинали погоду, сетовали на то, что надо было вчера уйти, досталось и проводнику за то, что бросил нас, может, можно было бы успеть всем спуститься. В общем, анархия начинала давить на нервы. Так незаметно пролетело несколько часов, из барака в дверь выйти было уже невозможно, столько намело снега. Постепенно стало появляться желание поесть, значит, все немного успокоились. Наш старший был в какой-то прострации и от дальнейшего руководства отказался. Молодые ребята бравадно через маленькое боковое окошко выбрались наружу и из соседнего барака принесли все оставшееся съестное, но это были крохи. Засохшие три батона и два черных хлеба, немного сухарей, банок пять рыбных консервов, сливочного масла приличный кусок, на полкило или больше даже, лука репчатого штук двадцать, две банки тушенки, чая россыпью и сахара килограмма полтора.
О том, чтобы что-то приготовить не было и речи, и мы поровну разделили этот сухой паек. На кусок хлеба мазали масло, сверху клали либо рыбу из банки, либо тушенку, а луковица была в придачу. Один брал в руки этот бутерброд, а другой, отвернувшись от всех, не глядя, называл по списку, кому его передать.
Утолив голод, все немного успокоились и начали думать, что делать? В бараке становилось все холоднее, на улице продолжал идти снег, и что делать в этом хаосе, никто не знал. В бараке была небольшая печурка, но дрова, которые лежали здесь, мы пустили на растопку в первый наш день. Некоторые пытались жечь бумагу, пакеты, мусор, но кроме дыма, другого эффекта не было. Постепенно вновь наступало всеобщее уныние, и даже говорить никому не хотелось.
В этот томительный момент встал паренек, хотя мы знали, что он капитан, но он всегда тихо сидел в стороне, когда нужно, что-то делал, в общем, был самым незаметным среди нас, и сказал, что просит нескольких мужчин пойти с ним за дровами, а для этого надо сделать лаз в крыше. Кроме двух топоров и лопаты, у нас ничего другого не было. Он сам быстро и ловко с верхнего уровня нар сделал в крыше небольшой лаз и первым выбрался наружу. Все в бараке некоторое время даже не шевелились, но потом чувство стыда взяло верх, и то один, то другой мужик, потом уже и я выбрались наружу.
Нашего парня не было видно, и только по следам на снегу мы поняли, в каком направлении он ушел, и все отправились туда же. У края нашей поляны, чуть внизу, он рубил старые сучья и складывал их рядом. Теперь мы уже дружной командой стали делать то же самое, кто рубил, кто ломал, кто относил сучья в барак. Спустя час работы парень сказал, хватит, и все безоговорочно пошли обратно. Он в барак забрался последним, прикрыл лаз и пошел к печке. Там народ уже пытался разжечь огонь, но что-то он не разгорался. Тогда наш парень, теперь его называли Антон, опять же ловко сложил из других сучьев шалаш, и спустя минуту в печурке весело играл огонек. Он быстро разгорелся, и вскоре стало ощущаться тепло. Женщины сели поближе к огню, натянув на себя одеяла.
Антон тем временем, поковырявшись с рацией, оставленной проводником, сказал, что у нее кончилось питание и она не работает, так что нам помощи сегодня, видно, не дождаться и надо приготовиться к тому, чтобы провести ночь здесь и не замерзнуть, а для этого надо еще раз сходить за дровами. В бараке было уже тепло, можно сказать, уютно, и выходить наружу никому, конечно, не хотелось. Мы молчали. Антон встал и, ни слова не говоря, взяв топор, снова через лаз выбрался наружу и сразу пропал в пелене снега. Я вновь почувствовал себя неудобно. Вроде я был не трус, мне так казалось, но выходить опять на этот ветер страшно не хотелось, и где-то внутри была надежда, что сейчас пойдут другие ребята, а не те, кто уже ходил в прошлый раз.
Пауза становилась нетерпимой, видя, что новых помощников для Антона не будет, стали подниматься те, кто ходил в первый раз, и то нас уже было не восемь человек, а только шесть, причем встали самые старшие. Где-то в углу я услышал голос молодого парня, который говорил, что нам, мол, и этого хватит и нечего ходить туда. А еще один фрукт, по-другому не хочется его называть, забрался под одеяло к женщине у огня, спрятался так, что вроде его и не было видно. Несколько ребят молча лежали на нарах, навалив на себя с головой и матрацы и одеяла. Но бог им всем судья.
Я себя все время ловил на мысли, что мне неудобно не перед всем коллективом и даже не перед нашими женщинами, а почему-то перед этим худеньким пареньком по имени Антон, а по нутру стоящим мужиком - и сразу позавидовал его жене, настоящей или будущей, ей с ним будет всегда надежно. Вторая вылазка, оказалось, посложнее, снега прибавилось, можно сказать, по пояс, да и ветер снегом залеплял глаза, было неудобно смотреть, а тем более рубить сучья. В этот раз мы работали не меньше, а даже, наверное, больше, во всяком случае, мне так казалось. Я весь промок, хотя в работе холода не ощущал, но был рад, когда Антон сказал - хватит.
В барак возвращались, как в родной дом. У печурки суетился народ, ребята ломали принесенные нами сучья и аккуратно складывали их у печки. На улице совсем стемнело, но глаза привыкли к темноте, и света огня вполне хватало. Антон предложил разбиться мужчинам по сменам и поддерживать огонь, но при этом очень экономить дрова. Он как-то твердо сказал, что будут дежурить те, кто не ходил на рубку сучьев. Так будет справедливо. Возражений, к моей радости, не было.
Я понемногу обсох у печки и, забравшись под одеяло, пытался согреться и уснуть. Последнее, что помню перед тем как забылся, а не уснул, так это мое невысказанное огромное спасибо подполковнику Миронову, или Толе, за его заботу и эту злосчастную путевку. Проснулся я, наверное, от чувства голода, в бараке было тихо и тепло. Кое-кто уже не спал и, сидя у огня, о чем-то вел беседу. У печурки дров практически не осталось. Антон был уже на ногах и возился со своим рюкзаком, перекладывая вещи. Полежав еще несколько минут, я поднялся, первым поздоровался с Антоном, потом с остальными у огня.
Примерно через полчаса Антон вновь попросил нас сходить за дровами, к другим он даже не обращался, но теперь нас пошло только пять, отметил я про себя. На улице снег прекратился, да и ветра не было, правда, небо было сплошь затянуто тучами, и ни одного лучика солнца не было видно. Тем не менее, работалось легко, и мы быстро выполнили известную лишь Антону норму.
Когда мы вернулись в барак, почти все встали и собрались поближе к огню. Как-то неожиданно у печки вырос Антон с рюкзаком в руках. Он сказал, что сейчас отправится на базу, дорогу он запомнил и обязательно приведет помощь. Нам всем идти бессмысленно, лучше с женщинами побыть на известном месте и проводнику и на базе. Он не спрашивал нашего совета или разрешения, он просто поставил всех перед фактом.
С его уходом народ немного приуныл, Антон был для многих последней соломинкой, а теперь наша уверенность в спасении была поставлена под сомнение. Время тянулось очень медленно, даже есть почему-то не хотелось. Разговоры в бараке прекратились, и, видно, каждый думал о чем-то о своем. Понемногу вечерело, дров становилось все меньше, но пойти за новой порцией никто не решался. Многие сидели у окон барака и всматривались в сторону, откуда могла прийти помощь, так хотели ее поскорее увидеть. Скоро стемнело совсем, и надежда, что помощь придет, угасала с последними порциями дров, которые мы подбрасывали в печку. Все понимали, что ночь пережить будет непросто, дрова закончились, и барак вскоре начнет остывать. Тут кое-кто даже всплакнул, но сил ругаться ни у кого не было. Ночью почти никто не спал, и к утру действительно стало холодно.
Единственное наше достижение, так это то, что многие сели по двое и, накрывшись уже двумя одеялами, пытались не замерзнуть. Про то, чтобы пойти за дровами, и речи быть не могло, все только ждали. К обеду появились те, кто начал подкашливать. Женщины ругали нас, мужчин, за беспомощность. Тогда у кого-то возникла идея жечь наши нары, и она так всем понравилась, что сразу изменила обстановку в бараке. Наломав немного досок, мы вновь оказались с огнем и теплом. Но и когда стало потеплее, вновь пришла апатия, так как день неумолимо завершался, а помощи все не было и не было.
Сидели мы практически без еды, но есть не хотелось, зато теперь постоянно стоял на огне чайник, и можно было всегда попить чайку и даже с сахаром. Про себя я подумал, что так постепенно мы и освоимся в этих трудных условиях, человек ведь ко всему привыкает. Стали оживляться разговоры, в основном говорили о доме, кто кого ждет, и что они сюда больше ни ногой. Появилась какая-то злость на всех, что нас до сих пор не могут спасти, хотя бы пришли уверенные в себе люди и принесли нам еды. Часто вспоминали и Антона, где он, дошел ли до базы. Мы почему-то очень надеялись на него.
Наступила темнота, и с ней опять пришло унынье. Хоть это была вторая ночь без сна, но никто не спал, да и не собирался, кажется. Все вновь молчали и ждали, очень ждали. Вдруг кто-то вскрикнул, послышался скрип, будто крыша ломалась под тяжестью наваленного на нее снега. Только этого не хватало, подумал я с какой-то обреченностью. Скрип повторился, усилился, и в этот момент задвигалась доска у лаза, и мы сначала увидели звезды, а потом услышали голос. Да-да! Это был голос Антона. Он весело прокричал сверху, что, как и обещал, привел нам помощь.
Что тут началось, женщины пустились в рев, да и многие мужики не стыдились своих слез. Вскоре откопали нам дверь, и мы все дружно выбрались наружу. Нашего Антона качали на руках и крепко жали руки спасателям. Женщины их обнимали и целовали. Потом по тропе, проложенной спасателями, спустились немного вниз, где нас ждали их вездеходы, спустя еще часа полтора мы были на базе.
Нас там встречали, как героев. Несмотря на то, что была ночь, нам приготовили горячий ужин, даже с первым блюдом, торт, какие-то пирожки и шоколадные конфеты. Начальник турбазы принес извинения за случившееся, поздравил нас с возвращением и разрешил нам кататься каждый день до закрытия подъемников. Он него мы узнали и про нашего проводника. Он так до базы и не дошел, в пути подвернул ногу и вынужден был сам спасаться в ближайшем ауле без связи с внешним миром. Лишь час назад местный охотник принес от него записку. Так что, если б не наш Антон, не известно, как все могло закончиться.
В оставшиеся дни катанье на лыжах было действительно прекрасным, наша группа уходила с базы первой, а возвращалась последней. Мы постоянно вспоминали о произошедшем, теперь ведь все были герои и каждый для себя, наверное, считал, что сделал что-то значимое, а те, кто просидел и нечего не делал, хвастался больше всех. Антон на базе стал вроде и меньше ростом и опять был все время в стороне, хотя все его уважительно называли Антон-спаситель.
Закончился срок путевки, и вот я уже дома. Командир, как и обещал, вызвал меня сразу на службу, так что перевести дух дома времени и не было. И потекли напряженные будни, работы прибавилось, мы готовились к испытаниям нового ракетного комплекса. С тех пор я никого из нашей группы не встречал, но жалею только о том, что не взял адрес Антона. Отпуск быстро забылся, но где-то в глубине души часто возникал вопрос, а почему я не смог повести себя так, как Антон, и смогу ли когда-то быть таким же, но, чтобы на него ответить, надо было снова оказаться в критической ситуации.