Она шла к вратам, не глядя по сторонам. Она увидела издалека эти ворота и Павла, одиноко сидящего возле них. Солнца не было, но было всё белым-бело, светло и нестерпимо ярко. Она шла, как по большой лампе дневного света, не отбрасывая тени, её босые ноги по щиколотку утопали, как будто бы в белом пухе или как в толстом белом ковре. Она не могла понять, что вокруг неё - белизна слепила глаза и не позволяла смотреть по сторонам, да к тому же она несла в руках деревянный ковш, доверху наполненный студёной водой. Она сразу узнала этот ковш - это тот самый ковш, который сделал её отец из берёзового капа. Когда она была маленькой, он уже был, этот ковш, потемневший от времени, всегда на месте, желанный и удобный. Она совсем забыла про него и вот сейчас шла, держа его в руках, осторожно ступая, стараясь не потерять ни капли драгоценной влаги. Он появился у неё в руках, как только она подумала, глядя на неподвижную фигуру. Сколько же веков бедный Павел, находясь здесь, не выпил даже капли воды? И она несла этот ковш, радуясь, что поможет ему утолить жажду.
Подойдя, она протянула ему ковш, и он с видимым удовольствием выпил добрую половину и предложил ей. Она отпила несколько глотков, чтобы не обижать его отказом, и он поставил ковш рядом на длинную, широкую скамью, на которой сидел. Указал ей место подле себя, и она покорно села.
- Почему никого нет? - спросила она.
- А кто должен быть? - спросил он. Голос его был мягкий и сильный, тоже оттуда, из детства. Она давно не слышала таких спокойных и простых интонаций и сразу покорилась им без остатка.
- Ну, много же людей... - ей не хотелось говорить слово "умирают" и она нелепо добавила, - должны быть здесь.
- Нет. Каждый... умирает в одиночку и у каждого свои врата.
- А вы? - она смутилась, потому что не знала, как нужно обращаться к нему, на "ты" или на "вы". К Богу-то все обращаются на "ты", а к Павлу как? - Извините, я не знаю, как к вам обращаться. Меня никто не научил.
- Обращайся так, как тебе удобно. Я - твой индивидуальный, то есть личный апостол Павел.
- Личный. Разве так бывает?
- Я тоже этого понять не могу. Но я у каждого - свой.
"Хороший человек", - подумала женщина. В другой ситуации она обязательно разговорилась бы с ним. Но сейчас... не хотелось. Она посмотрела на ворота, которые были какие-то несолидные, старые и деревянные, как в деревенских усадьбах. "Соседке долг не отдала, и сестре...".
- Тебя беспокоят неоконченные, земные дела? Забудь, - сказал Павел, - уже прошло очень много лет. Все, кого ты знала, давно умерли.
- Как? Я же только что...
- Поверь мне. Здесь время течёт по-другому. Всё уже позади. Тебе о другом нужно думать.
- Всё уже позади...- повторила она тихо, как эхо.
Ей не было страшно, её не пугала её участь, она доверилась Павлу и поняла, что всё уже позади и спросила без страха, как будто это не самое главное и её не касается:
- Вы меня не пустите туда? Я недостойна...- она кивнула на ворота.
- А я не сортирую людей на грешников и праведных. И не держу никого. Иди, если хочешь. Только нужно взять с собой всё, что считаешь нужным, светлое, а всё лишнее, всё, что гнетёт тебя, тёмное, нужно оставить по эту сторону.
- И я могу прямо сейчас войти туда?
- Да, можешь. Тебе будет хорошо... там.
- А зачем же вы здесь?
- Чтобы объяснить тебе всё и ободрить.
- А что происходит с оставленным тут?
- Оставленное тут, как останки бывших кораблей на берегу. Погибают.
- Люди возвращаются к ним?
- Почти всегда. У этих ворот вообще происходят странные вещи. Часто человек оставляет то, чем дорожил при жизни, а берёт с собой всякую ерунду. Конструктор стрелкового оружия бросил всё, чем жил, не успев завести семью и детей, чем гордился, на чём получил славу и авторитет.
- А что взял?
- Свои юношеские стихи, которые никогда, никому не показывал.
- Хорошие?
- Нет.
- Вы помните, хоть что-нибудь?
Сохрани во мне любовь к тебе,
Сбереги в ней чистоту и свет.
Стань путеводителем в судьбе,
А не сможешь, ты скажи мне: "Нет".
- По-моему, это хорошие стихи, - сказала она.
- Нет, это плохие стихи. Оружие у него получалось гораздо лучше. Я имею в виду, определённый, функциональный смысл. А что ты возьмёшь?
- Память о детях. Они маленькие хорошие были. Ручками тоненькими шею обнимали. Это уже потом, когда выросли стали... Но и потом, они тоже были хорошими, просто никто не знает. Они и прощение могли попросить и стыдно им было... Всё равно, они хорошие. Это всё водка...
- А муж?
- Я не помню... Когда-то, конечно... а потом водка... Я не помню...
- А у себя? У себя что возьмёшь?
- А что можно?
- Это самое главное - у себя.
- Я вышивала хорошо. Меня все хвалили. Давно ...
- Была ли ты счастлива?
- Счастлива? Да была. Мы как-то с мужем на рыбалку пошли. Он рыбачил, а я на берегу сидела. Тихо было. Так тихо, что аж звон стоял. Я тогда уже тяжелая была. А он мне и говорит: "Родишь мне сына, я буду с ним на рыбалку ходить". А я тогда точно знала, что сына ему рожу. Я такая счастливая была...
- Это хорошо, что ты это помнишь. Ведь из таких мгновений счастья и соткан рай.
- Но, недолго прожил мой маленький...
- Я знаю...
- Все думали, что я виновата. А я не виновата. Хотя, что сейчас... У него температура была. Что я могла? Я только гладила его и мужа ждала. А он ротик открыл и дышал часто-часто. А мужа всё не было и не было. Зима. Куда я побегу? Так мальчик мой с открытым ротиком и замер... А если человек маленький, что ему взять туда? - она кивнула в сторону ворот, - у него же ничего нет.
- Ты не поверишь, но у маленьких светлого больше, чем у больших.
- А боль? Ему ведь так больно было, что он и плакать не мог. Я же ведь чувствовала.
- Он боль не запомнил. Так устроено, что он не запомнил боль.
- Хорошо. Пусть это останется во мне.
- Ты это оставь здесь. Ты это туда не бери.
- Как? Разве без этого можно мне... жить?
- Оно у тебя всё равно не останется, оно просыплется на землю, на живущих людей. И причинит им горе, как когда-то причинило тебе.
- Но я не могу без этого.
- А ты не спеши. Здесь некуда спешить. Ты всё-всё перебери по ниточке. Возьми, что можно, а что нельзя - оставь.
"А что перебирать-то? Дом выстуженный был. Протопить бы, да вместо дров муж водку принёс. Сами-то водкой согрелись, а дом выстудили. Если бы не водка, а дрова. Дрова нужны были, а не водка. А утром мой маль-чик дышал часто-часто открытым ротиком, а я только гладила его тельце. А самой мне нестерпимо хотелось пить. Воздух обжигал сухое горло, и каждая клетка организма алкала воды. Но я боялась отойти от своего мальчика...".
Так начался её вечный ад - долгая, бесконечно долгая дорога в рай.