28. "ВСАДНИКИ АПОКАЛИПСИСА"

  

   Она стояла с мокрыми волосами, держа в руках медицинскую косынку. Гимнастерка с мокрыми пятнами расстегнута.

   - А-а, Фрося, - сказал я. - Вы купались?

   - Да, и знаете, вода просто чудо какая теплая!.

   - Присаживайтесь, - я похлопал по пустому месту на лавочке.

   - Спасибо. Да, надо отдохнуть. Замоталась я совсем. А тут еще жара...

   - Я бы тоже искупался, грудь под бинтами зудит.

   - Вам пока нельзя. Но хотите, я вас оботру спиртом и заодно перебинтую, все равно надо..

   - Посидим еще, - сказал я, глядя на чистый девичий профиль. - Знаете, мою первую учительницу, с первого по четвертый классы, тоже звали Фрося. Для нас - Ефросинья Никаноровна. Строгая была. Всё задачками нас мучила...

  

   Тут я заметил, что Фрося сильно покраснела, ее пальцы сжали косынку, которую она так и не надела.

   Я, наверное, слишком пристально на нее посмотрел и в моем взгляде был вопрос.

   - Вы простите меня, Николай Андреевич, но мне надо идти, работы много...

   - Нет, постойте, - я схватил девушку за руку и удержал её. - Я вас чем-то смутил?

   - Видите ли, - сказала она, глядя себе под ноги, при этом длинные ее ресницы дрожали. - Когда я принимала вас как раненого, и чтобы записать вас в журнал, я видела ваши документы...

   - И что? - сказал и вдруг почувствовал холод в груди.

   - У вас образование всего 2 класса. Так записано в вашей книжке красноармейца...

   - И что? - тупо повторил я, лихорадочно соображая, как загладить свою идиотскую промашку. Болтун чертов...

   - Видите ли... я верю, что про свою учительницу вы рассказали вполне искренно. Но машинально, забыв, что у вас написано в книжке.

   - Ну... договаривайте... - Я напрягся.

   - Либо в документах ошибка, либо вы не тот, за кого себя выдаете.

  

   Ну и ну! Подумал я. Фрося - деревенский детектив. Вывела меня на чистую воду как мелкого жулика. Впрочем, в эти годы их с детства приучали к пролетарской бдительности. А уж теперь, когда война... везде шпионы и диверсанты, говорили им инструктора.

   Я натужно рассмеялся: - Ну конечно ошибся писарь. Там толкучка такая стояла, он меня что-то спросил, я не понял, но сказал "да". А он, наверное, спрашивал, сколько классов я окончил. Я сказал "да", а он услышал "два", ну и вот. Я уж потом схватился, но было поздно, нас отправили... а самому исправлять документ - преступление. На самом деле я окончил 8 классов. Вот так вот, - выдохнул я. соврал знатно. Поверит ли?

  

   - Фрося поверила. Или сделала вид, что поверила.

   - И вы с восьмилеткой пошли в шофера? И звание у вас низкое - ефрейтор.

   - Я знал одного товарища, он военный метеоролог, окончил в Ташкенте физмат Средне-азиатского университета. А звание у него - старшина.

   - Ладно, пойдемте, я вас перебинтую.

   И мы пошли в палатку. Я подумал, если она меня сдаст СМЕРШу, меня расстреляют? Ведь опытный следователь раскрутит меня как дважды два. А уж если я расскажу, что жил в 21 веке, засадят в психушку. Ну, что ж, всё лучше, чем расстрел.

  

   Не дойдя до палатки, мы остановились, прислушались. Издалека, все громче слышался мелодичный звон со стороны села за рекой. И увидели мы идущее стадо коров. И колокольчики у них на шеях наполнили воздух медным звоном.

   А стадо все шло и не кончалось, и уже появились погонщики с кнутами. Мычащее, жующее жвачку коровы приблизились к воде, и пастухи погнали их вброд через реку и на дорогу, ведущую на восток.

   - Господи, что это? - воскликнула медсестра.

   - Эвакуация поголовья, как принято говорить, рогатого скота, - сказал я..

   А следом попер табун лошадей. Это было грандиозное зрелище! Ржание, фырканье, топот тысяч копыт. Коричневый поток: гривы, головы, лоснящиеся бока, крупы, хвосты... Всадники сопровождали табун.

   - Всадники Апокалипсиса, - сказал я.

   - Как это страшно, - произнесла Фрося и сжала мою руку.

  

   Следом за животными шли люди. Они несли свои пожитки, кто-то вез скарб на тележке, шли подводы, запряженные лошадьми, ехали автомобили - легковые "эмки" и грузовики-полуторки с фанерными кабинами. Машины гудели, бибикали, требуя чтобы их пропустили, но народ не реагировал. Никто никому ничего уступать не хотел.

   Вся эта масса эвакуированных поднимала пыль, которая уже затмила солнце, уходящее на запад. Ибо уже был вечер.

  

   - Машины, - сказала Фрося. - Надо хоть одну остановить, вывести раненых.

   - Фрося, где моя форма?

   Медсестра быстро сбегала в палатку и вернулась, неся вещи. Я скинул халат прямо на траву, натянул хэбэшные брюки-галифе. В верхней части они были мешковатыми. После операции я похудел, пришлось ремешок затянуть потуже.

   - А где гимнастерка?

   - Её разрезали, когда вас положили на операционный стол. Вот, возьмите вашу фуражку и сапоги. Портянки выстираны.

  

   Сапоги были яловые, в хорошем состоянии, лучше, чем ботинки, которые могут промокнуть. Справный мужик был этот Мельников. С портянками пришлось повозиться, пока не вспомнил подзабытый армейский навык: "Помним запах духовитый, нам казармою привитый".

   Я оглядел себя: грудь в бинтах, голова не в кустах, пока на месте, надел фуражку с красной звездочкой. - Но как же я без гимнастёрки? - огорчился я.

   - А так даже лучше, - сказала Фрося. - Вид у вас боевой. Будете просить машину, у кого-нибудь сердце дрогнет, не откажет...

  

   Я и медсестра вышли к дороге. Мимо нас шли измученные люди - молодые и стары, женщины и дети. Долго ждать не пришлось. На горку въехала полуторка, в кузове сидели несколько солдат. Я решил, что они могут пойти пешком, но сначала они должны помочь погрузить наших раненых.

   Я стал перед машиной и она остановилась. Запрыгиваю на подножку, заглядываю в кабину.

   - Куда?! Назад! - кричит явно не рядовой. Офицер или как они сейчас называются?

   Я спрыгнул с подножки, дверца открылась, на землю сошел военный. На рукаве гимнастёрки нашита большая красная звезда, с желтой шелковой окантовкой. На воротничке в черной окантовке малиновые петлицы с одним латунным квадратиком, или "кубарём". Вроде, такие носили политруки. Старший или младший? Этот, скорее, младший, раз один "кубарь".

  

   - Это что за представление? - начальственным тоном сказал военный. Кто ты такой? Доложи по форме... и где твоя форма, воин?

   Я приложил руку к козырьку и выпалил: - Ефрейтор Мельников, 69 отдельный зенитно-артиллерийский дивизион, парковый взвод. Водитель. Был на передовой, ране в грудь прохожу лечение. Форму порезали во время операции. Товарищ политрук, разрешите обратиться с просьбой?

   - Младший политрук... всё еще не выучили знаки различия? Обращайтесь.

   - У нас тут медсанбат, хорошо бы раненых отправить в тыл. Есть тяжело раненые. Всего 8 человек, я девятый. Еще медсестра... Десять мест найдется?

   - Ничем не могу помочь, ефрейтор. У самого полный кузов раненых.

   - Ну, что же делать? Ведь немцы их расстреляют. - Я с тоской посмотрел на колонну.

  

   И тут я увидел полуторку с каким-то странным грузом. Какие-то рамы, обтянутые холстами. Там еще сидели гражданские люди. Я обратил внимание мл. политрука на эту машину. На что он ответил: - Это местный театр эвакуируется. Везут театральные декорации и сотрудников театра, артисты...

   - Разрешите мне раскулачить этот транспорт?

   Младший политрук, видимо, не любил театр, потому что ухмыльнулся и сказал: - Валяй... Только без фанатизма.

   - Слушаюсь! - козырнул я и побежал к театральной машине.

  

   Тут уж я действовал вполне раскованно. - разрешение от начальства получено.

   Я запрыгнул на подножку машины. В кабине сидела женщина и шофер в гражданской одежде - потертая кожанка. Тоном, не терпящим возражений, я сообщил водителю:

   - Приказом политрука ваша машина реквизируется для нужд Красной Армии. Выгружайте свое барахло, машина примет раненых.

   - Да мне-то все равно, - ответил шофер. - У директора спрашивай.

   - А где он?

   - Там, сзади, в "эмке" едет.

   Позади грузовика, действительно остановилась четырехдверная черная "эмка ГАЗ 21". Дверца распахнулась, из салоны вышел человек солидной комплекции в темно-синем костюме-тройка. В шляпе. Очевидно, это и был директор театра.

   - В чем дело, товарищ боец? - сказал он вроде бы грозно, но каким-то высоким тоном, почти женским.

  

   Я объяснил ситуацию, на что директор ответил: - У меня бронь и вообще, вы знаете, на чьё имя вы замахиваетесь? Это декорации театра имени товарища Сталина.

   Он подумал, что я скисну, но я не скис, возразил, что товарищ Сталин хотя и очень любил театр, но согласился бы, что люди важнее декораций. Декорации можно снова нарисовать, а раненых необходимо спасти.

   - Товарищ военный, иногда декорации важнее людей, - заявил директор с высокомерием.

   Его лоснящаяся морда, причем, аккуратно побритая, мне не нравилась.

   - "Контрреволюционные вещи говорите", товарищ директор, - сказал я, используя известную фразу доктора Борменталя.

  

   Директор сильно покраснел, особенно уши - так и запылали. Этот тертый калач прикинул в уме, стоит ли со мной связываться, и отступил.

   Из салона высунулась дама, по виду "из высшего общества" - в шляпке с вуалеткой.

   - В чем дело, Викентий Леонтьевич? - спросила она капризным голосом мужчину и уточнила для меня: - Викентий Леонтьевич - мой муж. Объясните, молодой человек, почему нас задержали? Вы из НКВД? У моего мужа бронь.

   - Из КВН, - ответил я

  

  

   --------------------

   ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

   --------------------