Бабушка Прохоровна стояла на трамвайной остановке и размышляла, куда бы ей поехать сегодня. Молоко она купила еще вчера, и хватит его теперь дня на три; у врача была намедни, и теперь нужно ждать до пятницы; чубастый беленький Шарик уже погулял и даже успел съесть утреннюю кашу; а бабушке Прохоровне, выходит, идти-то было и некуда...
Потоптавшись еще немного на остановке, поглядев на снующих туда-сюда пассажиров, бабушка Прохоровна пошла домой.
Дома встретил, толкаясь в ноги мокрым носом, Шарик, которого она отогнала, снимая, покряхтывая, валенки. Шарик отошел, свернулся на своей тряпочке пушистым бубликом, чихнул и затих, следя черными горошинами глаз за бабушкой Прохоровной.
- Эх, да... Мяска бы тебе, - запричитала бабушка, проходя в комнату. - Да какое теперь мяско... Подожди маленько: вот будет пенсия - куплю нам с тобой рыбки-кильки. А может, и косточка где попадется, наварю тогда щей. - Бабушка Прохоровна сглотнула набежавшую слюну и замолчала.
Вспомнилась война, молодость, как ели во всю душу жареные на вонючем постном масле перемятые и чуть засыпанные крахмалом картофельные очистки. И ведь как вкусно было! "Тогда все было вкусно...".
Еще горше голодали после войны... А потом уж жизнь наладилась, пошла дорогой ровною: и зарабатывала, и на мяско хватало, и даже на пару ситчиковых платьев - пофорсить. Завод сначала комнату, а потом и квартиру отдельную дал. Правда, это уже ближе к пенсии. Не хотела Прохоровна от соседей на старости лет уезжать, но не отказываться же было.
- Ой, - спохватилась бабушка, - лекарство-то! - И кинулась опять обувать валенки.
Была Прохоровна вчера в аптеке-то. Да лекарство там только импортное - дорогое значит - было. Зато сказала миленькая такая барышня, что в другой есть такое же, только наше, а потому в три раза дешевле. Вчера бабушка в другую аптеку не поехала - четыре остановки на трамвае, а тут еще в ногу вступило, да ветер холодный, да и вечерело уже.
А сегодня решила Прохоровна до той, дальней аптеки доехать. Не обманула барышня, все так и оказалось: и лекарство в три раза дешевле, и аптека та самая. Только продавщица попалась злющая, как соседский волкодав: ажник зашлась вся, когда спросила бабушка, а правда ли не хуже это лекарство импортного? Нет, не обиделась бабушка Прохоровна - вона, погляди, сколько к продавщице этой народу ходит! И ведь каждому расскажи-покажи... Нет, не обиделась. Только кончиком платочка глаз отерла.
В переполненном трамвае, еле держась за скользкий поручень, думала бабушка Прохоровна опять о своей молодости. О том, что никогда прежде не было, чтоб молодые сидели, а старики - вот как Прохоровна - тряслись на своих больных ногах стоя. "Эх, не та молодежь пошла, - подумала бабушка, - совсем они на нас не похожи, как марсиане какие...".
Дома опять тыкался в валенки Шарик. "Сейчас, погоди, сейчас дам я тебе каши".
Каша у бабушки Прохоровны одна на двоих: наварит бадью и едят всю неделю. Ежели когда пенсия, бабушка себе чуток маслица добавляла, а через пару недель ели уже одинаково.
Иногда попадались в магазине кости - голые мослы с тщательно обрезанным мясом. Тогда Бабушка Прохоровна покупала самую мосластую и варила в той же бадье жидкие щи. Кость доставалась потом Шарику, и не было в тот момент на свете счастливей собаки.
Бросив в Шарикову миску две ложки каши, бабушка Прохоровна надела старенькие очки и принялась изучать купленное лекарство: развернула и поднесла к самому носу приложенную к пузырьку бумажку. Читала по буковкам, напрягала глаза, но так ничего толком не вычитав, задремала.
Проснулась Прохоровна от Шарикова поскуливания - звал он бабушку на улицу. По большой нужде звал, иначе и не пискнул бы. Вздохнула Прохоровна, сунула ноги в валенки, запахнула старенькое пальтишко и пошла на улицу.
Шарик много не бегал - понимал, что тяжко бабушке его у подъезда на больных ногах ждать.
- Вот и ладно. Набегался? Теперь спать пойдем. - Бабушка Прохоровна тяжело, с одышкой поднималась по ступенькам. - Теперь и спать. Хватит уже, нагулялись.
Спала бабушка нехорошо: чутко, в полубреду как-то. А уж когда соседи праздник какой затевали, или молодежь в подъезде куражилась, могла и вовсе глаз не сомкнуть.
Вот и сегодня девчачий звонкий смех да мальчишьи голоса до полночи спать не давали. Затихло все лишь когда часы трижды пробили час. "Эх, озорники", - подумала бабушка Прохоровна и наконец заснула.