Аннотация: "Если в первом акте на стене висит ружье, то в последнем оно обязательно выстрелит". А.П. Чехов
Моему деду и Антон Палычу посвящается
На стене висело ружье. И не просто ружье - двустволка-вертикалочка "Purdey", глубоко буржуазная, светская, сияющая благородным ложем из отборного ореха и тонкой гравировкой "оригинального "600-го" рисунка". Про рисунок Митя выучил специально, когда получил ружье в подарок от деда, и вставлял этот шестисотый едва не во все подряд разговоры. Митя вообще очень любил цифры и громкие порядковые номера - даже джинсы у него были только 501-е. А потом дед умер, и оказалось, что в его завещании ни Митя, ни его мать никак не упомянуты. Флер принадлежности большой семье рассеялся, они опять стали бедными родственниками, и только это дорогое ружье на выцветшей стене их тесной хрущебы напоминало, что когда-то было по-другому. Митя на ружье обиделся, даже убрал, было, его за шкаф, но гвоздь, пусто торчащий из обоев, наводил еще большее уныние, и красотка-вертикалочка вернулась на место.
Дед появился в их жизни внезапно и неожиданно, когда Мите было шестнадцать. Митя тогда заскочил домой из-под шумного летнего ливня и обнаружил в кухне незнакомого мужчину, который при ближайшем рассмотрении оказался очень немолод. Странное дело - иссиня-черные волосы и светлый костюм никак не контрастировали со строгими складками морщин и повидавшими многое глазами. "Это твой дед, Митя", - сказала мать, не отводя лица от окна, плотно завешенного дождем. "Здрасте", - сказал Митя и замолчал, не находя подходящих моменту слов. Мужчина встал, шагнул ему навстречу и оказался очень высоким - едва не на голову выше Мити. "Ну здравствуй... внук", - густым баритоном произнес гость и крепко прижал его к себе. Митя тогда еще подумал, что такой красивый костюм сейчас намокнет и возможно даже испачкается, потому что на бульваре его, Митю, и без того мокрого до нитки, окатил грязью из-под колес какой-то козел на красном "ауди", и Мите стало жаль этого костюма, и он хотел даже отстраниться, но дед не позволил.
Когда дед ушел, Митя, ошарашенный появлением в доме мужчины, да еще и родственника, бросился к матери и, захлебываясь душившим его адреналином, устроил ей допрос. Мать отвечала односложно, равнодушно, отводя, впрочем, глаза на мокрый пейзаж за окном. Да, это твой дед. Я не знаю, как он нас нашел. Нет, я не видела твоего отца семнадцать лет и видеть не хочу. Нет, ничего не изменится.
Но для Мити уже изменилось - все. В его жизнь уверенно вошел высокий мужчина в светлом костюме, и Митя как-то сразу понял, что по-прежнему уже ничего не будет. Почему-то именно светлый костюм, промокший там, где дед прижимался к Мите, застрял в его памяти особенной занозой - ничего не было в ней светлее этих нелепых мокрых пятен. Потом уже Митя вспоминал невиданные до того запонки в манжетах белоснежной рубашки, монгольский разрез глаз, иссиня-черные волосы с хищным пробором. ("Да красится он - рано поседел, вот и красится всю жизнь", - оборвала восторги мать).
Недели через две дед встретил Митю после школы.
- Поедешь со мной, - коротко бросил он и кивнул на большую черную машину, припаркованную у ограды. - Садись.
- А как же?.. - растерялся Митя.
- Мать я предупредил, - оборвал дед.
Дед вел машину уверенно и спокойно - и она, большая и мощная, послушно следовала каждому его движению. Митя подумал тогда, что возможное и частое "не справился с управлением" - это не про деда, что дед справится с чем угодно. И еще подумал (в первый раз), что не существует, наверное, в природе машины или человека, которые не подчинились бы деду по первому его требованию.
В дороге дед расспрашивал Митю об учебе, о школе, о планах на взрослую жизнь. Митя смущался, отвечал односложно - больше потому, что в присутствии деда необъяснимым образом робел и отчаянно боялся ляпнуть какую-нибудь досадную глупость. Хотя бояться было решительно нечего - учился Митя неплохо, школа ему нравилась, а взрослая жизнь казалась слишком далекой, чтобы думать о ней всерьез. С последним дед не согласился: "Пора думать. Ты через год школу заканчиваешь - а дальше? А дальше без образования ты никто. Ты должен срочно определиться с институтом". Митя после этих слов скис и для конспирации отвернулся к окну: "Я подумаю". Хотя, думать ему было бесполезно - институт в Митины планы не вписывался по самой банальной из причин: хорошее образование без хороших денег получается редко, и это точно не Митин случай. Но сказать об этом деду было стыдно.
К несказанной Митиной радости продолжения разговора не последовало: они приехали.
Дом стоял на берегу небольшого озерца - с широкой веранды к нему сбегала легкая деревянная лестница, переходящая в невысокие мостки. Дом показался Мите огромным и неприветливым, и Митя смущенно топтался у машины, пока дед не подтолкнул его легонько в спину: "Иди-иди, не стесняйся. Здесь все свои".
Своих оказалось немного. "Иван", - протянул руку загорелый блондин лет сорока с жесткими глазами. "Катя", - сделала кукольный книксен растрепанная девица лет двадцати. "Митя", - отвечал им Митя, не сходя с места и не зная, что делать дальше.
"Катерина, - дед достал из портмоне блеснувшую золотом карточку и протянул девице. - Езжайте в город и приведите юношу в порядок. К вечеру он должен выглядеть прилично". Катя скривилась: "Ну дед!". "Катерина! - чуть повысил голос дед и сразу вернулся в прежнюю тональность: - Все, езжайте. Дома быть не позже шести", - и вышел из комнаты. Катя вздохнула, смерила Митю оценивающим взглядом, посмотрела на часы. "Ладно, я сейчас. Посиди пять минут", - кивнула она на диван и тоже вышла.
Митя присел на краешек упругой подушки и замер. Внезапно ему остро захотелось оказаться дома, в привычной хрущебе с выцветшими обоями и старенькой мебелью - эта комната размером с три их квартиры и высоченным потолком, подавляла его, и Митя с трудом сдерживал порыв сбежать, не прощаясь.
Вернулся дед. "Ты здесь еще? А где Катерина?". "Сказала подождать пять минут". "Катерина!", - крикнул дед куда-то вверх. "Сейчас-сейчас, уже иду", - откликнулась девушка, и через секунду она уже спускалась по узкой лестнице, идущей вдоль противоположной стены. "Дед, ну ты что, не понимаешь? Мне же и себя надо было в порядок привести - не поеду же я такой растрепой. Ключи вот взять...", - Катя раскрыла ладонь и показала ключи от машины. "Не понимаю, - отрезал дед. - Нечего дома ходить растрепой, тогда и собираться по полчаса не придется". "Да я пять минут всего, дед!..", - возмутилась девушка. "Все, езжайте, - дед взял ее за руку и отвел к выходу. - К шести чтоб были здесь".
Несмотря на явное недовольство Кати, поездка удалась. Сначала, конечно, новоявленная родственница шипела и рычала, и всячески, кроме как прямо, давала понять Мите, что не рада она внезапному заданию деда, но потом поутихла и даже вошла во вкус.
К половине шестого заново постриженный, причесанный и полностью переодетый Митя был доставлен в дом. "Принимай работу, дед!", - выпорхнув из машины, пригласила Катя вышедшего навстречу деда. "А он красавчик, правда? - она взяла Митю за плечи и заставила повернуться спиной, боком, другим боком. - Ты доволен, дед?". "Вполне, - дед подошел ближе и еще раз придирчиво осмотрел Митин костюм. - Да, хорошо. Идите в дом, все уже собрались". "Пошли, - Катя взяла его за руку и потащила за собой. - Ты иди на веранду, мы летом там собираемся, - сказала она на лестнице, - а я зайду к себе переодеться. Хорошо?". "Хорошо, - ответил Митя. - А где веранда?". "Вон стеклянные двери, видишь? Это веранда".
Катя шмыгнула куда-то вбок и исчезла, а Митя сделал еще несколько шагов и остановился. Двери веранды были раскрыты, оттуда неслись оживленные и, самое главное, совершенно незнакомые голоса. Ему стало вдруг страшно. Кто это "мы"? Те самые "свои", о которых говорил дед? Но кто они - эти "свои"? Для него, Мити, своими здесь были пока только дед да немного Катя, но дед остался внизу, а Катя ушла переодеваться. И Мите опять мучительно захотелось домой.
"Ну, что стоишь? Пошли". Митя даже не заметил за своими страхами, как к нему подошел дед. "Катерина где?". "Переодевается". "Ладно, она дорогу знает. Пошли". Дед приобнял Митю за плечи и повел к распахнутым стеклянным дверям.
Сколько ни силился потом Митя, подробностей того вечера он так и не вспомнил. Обрывками крутились в голове лица и разговоры, он немедленно запутался во всех этих дядях, тетях, их женах, мужьях, в двоюродных и троюродных братьях и сестрах, и только пронзительно орущий младенец запомнился Мите вместе с невозможными словами: "А это - твой племянник, Митя. Понимаешь? Ты - его двоюродный дядя". И еще запомнился огромный, уставленный невообразимыми блюдами стол - такого стола Митя больше никогда в жизни не видел.
Поздно вечером ошалевшего Митю отвез домой загорелый блондин Иван - как оказалось, его родной дядя, брат отца. В дороге он много говорил о спорте, пенял Мите на неразвитую мускулатуру и обещал взяться за него всерьез. Но Митя почти не слушал, он осознал вдруг, что за огромным столом не было только одного человека, который был ему действительно интересен - его отца. "Иван, скажите, - решился Митя прервать неожиданно обретенного дядю, - а мой отец, он... где?". "В Женеве, - ответил тот, - работает в посольстве, - и усмехнулся, - налаживает культурный обмен". "В Женеве...", - повторил зачем-то Митя. Подумав, хотел, было, спросить еще что-то, но машина как раз подкатила к его подъезду. "До свидания", - сказал Митя, захлопывая дверь. "Счастливо! отозвался Иван. - О спорте подумай. Обязательно подумай!".
Мать сидела на кухне и, подперев кулачком щеку, листала газету. "Мама, там такой дом...", - начал, было, Митя. "Иди спать, поздно уже", - оборвала мать. Она свернула газету, сложила очки и ушла в комнату. Спал Митя в ту ночь, как убитый.
С тех пор за Митей регулярно приезжали то дед, то дядя Иван, то вечно спешащая кузина Катерина, а то и вовсе кто-нибудь смутно с того вечера знакомый. Приезжали и привозили его в дом. Со временем Митя познакомился с многочисленной родней довольно близко, перестал путать их имена и почувствовал себя полноправным членом этой большой семьи. Границы его мира раздвинулись не только на километры, отделяющие их с матерью хрущебу от дома - гораздо шире. Многочисленная родня увлекалась путешествиями, после каждого из которых обязательно устраивалась вечеринка с демонстрацией обильных фото- и видеосъемок. Митя с радостью и жадным интересом рассматривал все эти свидетельства другой - красивой и разнообразной - жизни, которую он пока может только наблюдать с приставного кресла, но когда-нибудь обязательно станет ее участником.
Катерина взяла шефство над Митиным гардеробом, следила за его стрижкой, и скоро Митю стало не узнать - на Митю даже стали заглядываться девочки. Это она, Катя, заразила его интересом к цифрам и отдельным порядковым номерам. "А на тебе должен хорошо сидеть пятьсот первый ливайс", - произнесла она однажды загадочную фразу, разглядывая стоящего на мостках с удочкой Митю. "Пятьсот первый - что?" - переспросил он. "Ну ты темнота", - удивилась Катерина, и в тот же день у Мити появились первые, как выразилась кузина, настоящие джинсы. Потом их было много - потом уже сам Митя покупал себе только Levi's 501. Уже не из любви к номерам - по привычке.
Через год Митя под нажимом деда поступил в университет. Со студенческим билетом Митя получил от деда кредитку и твердое обещание, что счет будет пополняться два раза в год - ровно на учебу. "Рано тебе еще лишние деньги иметь", - объяснил свое решение дед. Но Мите и не нужны были "лишние деньги" - он был захвачен учебой, новой жизнью и радужными перспективами впереди. Он был членом большой и, как казалось, дружной семьи, получал очень хорошее образование, и будущее поэтому рисовалось Мите исключительно светлым.
На совершеннолетие дед подарил Мите ружье. "Это "Purdey", - сказал дед. - Солидная фирма, качественная вещь. Бой - изумительный! Осенью возьму тебя на охоту, убедишься сам". Но осенью как-то не сложилось, и охота была отложена до весны, а весной дед что-то приболел, и тоже было не до охоты, а следующей осенью у Мити была практика... Так Митя и не выстрелил ни разу из собственного ружья.
А еще через год дед умер и, как оказалось, не упомянул ни Митю, ни его мать в завещании. Многочисленные родственники растворились сразу после похорон, за Митей больше никто не приезжал, и даже Катерина была постоянно занята чем-то невозможно важным, а скоро и вовсе перестала отвечать на его звонки. Счет никто не пополнял, Митю отчислили из университета. Он выбросил кредитку и ушел в армию. "Ничего, мам, - обнимал он на прощание плачущую мать, - я вернусь, и все будет по-другому, вот увидишь".
Митя вернулся заметно возмужавшим и испугал поначалу мать незнакомым колючим взглядом. Но скоро оттаял, разулыбался и целовал ее в макушку, как ребенка. "Все теперь у нас будет хорошо, мам, - говорил Митя. - Восстановлюсь в универе, на вечернем, пойду работать, и заживем!.. Ты же одна у меня, я для тебя горы сверну, мам". Мать счастливо улыбалась и обнимала широкие Митины плечи. И казалось, комната наполняется новым теплым светом, и уже ничего не будет по-старому.