Аннотация: Эротический триллер. Ненормативная лексика отсутствует. Но несовершеннолетним читать все-таки не рекомендуется.
Свисток
(концерт для инцеста с оркестром)
"И увидел Бог, что это хорошо" Ветхий Завет, Первая книга Моисеева, гл. 1.
Начать придется с переезда. Хотя бы потому, что Семья наша никогда никуда не переезжала, но рискну все же предположить, что с удовольствием переехала бы в Ленинград, и с еще большим удовольствием - в Питер. И даже в Париж наверняка бы переехала, но утверждать с уверенностью не берусь, потому что утверждать хоть что-то относительно нашей Семьи, да еще и с уверенностью, не взялся бы, думаю, даже Нострадамус.
Итак - Семья наша никогда не переезжала в Ленинград. Что, впрочем, не помешало ей быть настоящей Семьей со всеми полагающимися атрибутами, родственниками и скелетами не только в шкафу с дамским именем Хельга, но и в прикроватной тумбочке, и в холодильнике, и на многочисленных книжный полках, и без того содержащих, несмотря на общую увлеченность Семьи литературой, разнообразный досужий хлам. Один скелет коротал время между унитазом и сливным бачком: втиснутый в неудобную щель, изломанный самым фантастическим образом, он натужно скрипел зубами и вздрагивал заброшенными на плавную округлость унитаза костяными фалангами кисти, когда члены Семьи дергали рычажок спуска. С гостями ничего подобного никогда не случалось - то ли скелет в пору полной человечности был хорошо воспитан, то ли гости: они вообще никогда не замечали заполонивших дом скелетов. Ну, или делали вид, что не замечали - к нам приходили исключительно вежливые и воспитанные гости. Ну, или делающие вид, что вежливые и воспитанные, и это, надо заметить, очень хорошо у них получалось. Во всяком случае, никто никогда не кричал от ужаса и не падал в обморок. Правда, некоторые гости ограничивались одним-единственным визитом, но на то, согласитесь, может быть очень много причин, и вовсе не обязательно, что главной были наши скелеты.
Главным поставщиком скелетов в семье был Старший брат. Вообще, в Семье было два брата - Старший и Младший, и одна Сестра, и каждый по мере сил и возможностей обеспечивал семью скелетами, но больше всех приносил Старший брат - потому что он был самым собранным, серьезным и умным в Семье. Старший брат очень любил детей: он строил их в пионерские отряды, повязывал им красные галстуки и возил на экскурсии на Дачу где выращивал столовую свеклу (не путать с сахарной - сахарную свеклу Старший брат не выращивал, потому что предпочитал сахарный тростник, если вдруг в Магазин не завозили рафинада). Дача росла в глухом Лесу, и дорогу к ней знал только Старший брат - он очень трепетно относился к Даче, и не пускал туда даже членов Семьи. Возможно, была еще какая-то причина, по которой Старший брат не пускал на Дачу членов нашей Семьи, но этого никто, кроме Старшего брата, не знал и не спрашивал - каждый по своей причине.
Приведенные на Дачу посредством турпоходов дети располагались на ночевку - все в разных комнатах, и всегда хватало комнат, вне зависимости от количества приведенных детей. Первую ночь дети мирно спали, посапывая на свежем лесном воздухе, а Старший брат курил на крыльце, с умилением рассматривая грядки со столовой свеклой. Утром он планомерно уничтожал проспавшихся малолеток: часть скармливал живущему в кустах супержабу с огромными зубами и тощим голосом, часть - бешеным ежикам, очень симпатичным с первого взгляда, да и со второго - тоже, кого-то непременно отдавал рыжим муравьям - толстым и вонючим, которых сам терпеть не мог, но вынужден был с ними сотрудничать, потому что рыжие муравьи очень чисто обрабатывали скелеты. Случайно оставшихся в живых - проспавших или просто лентяев, не захотевших выходить в Лес, Старший брат топил прямо в Даче, предварительно наглухо задраив окна и двери. К концу уик-энда он, бросив последний влюбленный взгляд на грядки со столовой свеклой, возвращался домой, прихватив связку свежих детских скелетов.
Старший брат был очень собранным и везде носил с собой Ежедневник до 2050 года включительно, где на осень 2025 года значилась Нобелевская премия с уточнением в скобках - (биохимия?). Именно с вопросительным знаком, потому что единственное, с чем к тому времени не определился Старший брат в жизни, была наука, в области которой он собрался получать нобелевку - все остальное он для себя уже решил и расписал до 2050 года включительно. Биохимия прельщала его чрезвычайно, но было одно большое НО, которое сбивало целеустремленного Старшего брата с панталыку: в Семье он числился Гениальным Писателем, и лавры Бунина и Пастернака не давали ему снять знак вопроса с вожделенной биохимии.
В минуты мизантропии, кои случались со Старшим братом примерно через день, он хватал стоящую обыкновенно лицом к стене страшно дорогую гитару, остервенело рвал на ней струны и требовал подать Пианино на котором не то, что не умел играть - не знал даже, с какой стороны к этому инструменту подходят. Соответственно, на другой день Старший брат шел в Магазин за новыми струнами - непременно дорогими, и случалось даже, что, рыдая, отдавал за них последние центы.
Вообще, наша Семья была очень музыкальна. Гитара Старшего брата - лишь небольшая часть большого оркестра, нервирующего соседей и услаждающего дружественных слушателей. Сестра, например, играла на Арфе.
Сестра была младшей в Семье, и по законам жанра надо бы писать о ней в последнюю очередь, однако яркий блеск ее личности делает соблюдение жанра в этой части невозможным, да и надо ли - мы ж тут не курсовик по лит-ре пишем. Итак, Сестра - создание в высшей степени таинственное и загадочное. Причем, таинственность и загадочность ее проявлялись буквально во всем - начиная с того, что ее никто никогда не видел. Но в природе Сестра совершенно точно существовала, что подтверждалось совместным со Старшим братом сочинительством народных песен и сказаний, и ее долгими ночными беседами с братом Младшим, ибо не мог же вполне вменяемый, а по уверению Старшего - самый вменяемый в Семье, Младший брат ночи напролет беседовать сам с собой. Еще больше таинственность и загадочность Сестры проявлялась в ее внешности: обладательница высокой складной фигуры, она всегда ходила с обнаженной спиной, демонстрируя великолепные золотые крылья - предмет зависти подруг и недругов. Крылья росли прямо из-под красиво очерченных лопаток, являя еще одну изящную линию в общей стройности ее фигуры. Гордые плечи цвета слоновой кости нежно улыбались рассыпанным по шелковой их гладкости щедрым волнам каштановых волос, еще более волнительных оттого, что головы у Сестры не было - она, видимо, сочла, что сей предмет ей без надобности. За что и прозывалась в кулуарах то ли Самофракийской, то ли Самофрейдистской, то ли Самофизалисной - уже и не помню толком.
Арфа любила Сестру - под ее пальцами рождались таинственные и загадочные звуки, несмотря даже на то, что играла Сестра, расправив золотые крылья и бормоча что-то из Сафо. Последний аккорд знаменовался обычно широким взмахом крыльев, таинственным и загадочным вздохом и жалобным стоном струн - Сестра стремительно падала в небо.
Младший брат всем музыкальным инструментам предпочитал Варган. Сидя на шкафу с женским именем Хельга, он издавал с помощью Варгана странные звуки, привлекавшие полчища серых крыс и недоуменные взгляды прохожих. Младший хватал крыс за брюхо и аккуратно выковыривал их черные блестящие глазки, не слушая (или не слыша) истошного визга и не обращая внимания на льющуюся по рукам кровь. Он вставлял в опустевшие глазницы большие красные бусины и отпускал крыс на волю - он считал, что красные глаза с точки зрения эстетики больше подходят серым крысам, чем черные. Он был очень большой эстет - наш Младший брат. Когда приходили гости, и Младший находил, что их внешность не соответствует его эстетическому идеалу - нос, например, велик, или уши слишком оттопырены, он немедленно бросался исправлять досадные недостатки, обгрызая носы и откусывая уши. Возможно, еще и поэтому многие гости посещали наш Дом лишь раз.
В Семье ходила красивая легенда, что в счастливую пору пубертатности наш Младший, доведенный до отчаяния половой неизвестностью женского тела, соблазнил соседскую дочку Машу - роскошную синеглазую блондинку с рубенсовскими формами и придурошной матерью. Он заманил Машу странными и непонятными звуками Варгана, показал ей коллекцию крыс - из тех, что почему-то отказались смотреть на мир эстетически правильными красными глазами и сдохли (он хранил коллекцию в прикроватной тумбочке, рядом со скелетом пионера-героя, который сбежал от супержаба, не проглоченный, но потерявший ногу, и долго скитался по Лесу в поисках выхода из Дачи, но Старший мобилизовал бешеных ежиков, и на третий день с пионером было кончено; его скелет был гордостью Старшего брата). В обмен на звуки и крыс Младший потребовал у Маши ее тела - большого и обнаженного, с полным набором грудей под № 4, с заплывшей беленьким жирком талией, с роскошной попой 120 см в обхвате, с полными крепкими ногами и самым загадочным местом внизу живота - под манящей меховой нашлепкой. Грудь Младшему не понравилась: он нашел в ней некое подобие коровьего вымени с невыгодно торчащим маленьким соском - за такой и дернуть-то было неудобно. К тому же, крупный рогатый скот вызывал у него негативные ассоциации - в носу немедленно появлялся теплый запах навоза, и все чудилась обернутая длинной - до плеча - резиновой перчаткой рука техника-осеменителя, вдохновенно изучающая корову изнутри - ректально. Впрочем, ассоциации у младшего были те еще, и если подробно останавливаться на каждой в поисках первопричин и выводов, то можно так увлечься, что нобелевку получит не Старший - по биохимии, а мы - в области психофизоилогии, и не в 2025 году, а немедленно - так что уж не будем, тем более что разговор у нас, вообще-то, о музыке.
Вернемся к соседской дочке Маше. Талия с ногами не произвели на Младшего никакого впечатления - у него тоже были ноги, и здесь ничего нового он для себя не нашел. И талию Младший уже видел - у Сестры - причем, без жира, приятную и волнующую его живот таинственными и загадочными линиями. А вот то, что скрывалось в отчего-то манящем треугольнике левая нога/живот/правая нога, настолько заинтересовало Младшего, что он отложил свой Варган и решил провести детальное исследование. Для чистоты эксперимента Маше было предложено снять с треугольника глупую нашлепку, состоящую, как оказалось, из тонких смятых постоянным присутствием трусиков в горошек, волос. Маша резко воспротивилась, но потом все же согласилась - на кое-что в обмен, и попросила бритву. Пока она, высунув от усердия язык, с помощью тупой безопасной бритвы "Нева" снимала нашлепку, Младший, не отводя глаз, смотрел на ее руки и на мелькающее меж пухлых пальцев неизведанное. Наконец, Маша отложила бритву, и неизведанное оказалось всего лишь скромной кожаной складочкой - простой и нелепой на такой большом теле. Обескураженный самым, казалось, сильным разочарованием в жизни, Младший где-то даже с гордостью, приосанясь и исполнившись чувства собственной значимости, снял штаны и показал ей обещанное кое-что - эффектно интересное на фоне жалких Машиных складочек. Маша уважительно сглотнула, опасливо тронула пальчиком левое яичко и зарделась. "Вот то-то!" - сказал снисходительно Младший, упиваясь явным своим превосходством. Маша подтянула к лицу колени и, уткнувшись в них, заплакала.
А вечером к нам прибежала придурошная Машина мать - она сильно кричала, путаясь в словах и срываясь на фальцет, что Младший брат соблазнил ее дебелую дочку, и что он теперь обязан на ней жениться. Младший, испугавшись, видимо, страшного слова "жениться" - жесткого, холодного и колючего - убежал на четвереньках под диван и тихо поскуливал там от ужаса. Хорошо, что дома случилась наша Мама - по счастливому совпадению разумная и рассудительная. На самом деле, такое с Мамой бывало довольно редко - обычно она находилась в совершенно растрепанных чувствах, при Мигрени и абсолютно нелепых выводах о жизни. Но, об этом - ниже, а в тот вечер у нашей Мамы случился приступ разумности и рассудительности, и она немедленно устроила Младшему прямо под диваном допрос с пристрастием, после чего строго и компетентно заявила Машиной придурошной матери, что жениться наш Младший вовсе не обязан, а волосы на Машином животе еще два раза отрастут. Почему два, никто так и не понял; правда, никто и не задумывался - Семья радостно переживала счастливое избавление Младшего брата от женитьбы.
Вот, кстати, тогда-то наша Мама и выбросила свой музыкальный Треугольник, на котором прежде так любила играть, пребывая в растрепанных чувствах. Она вынуждена была сделать это - Младший при виде блестящего инструмента впадал в буйство и рвал зубами на Маме юбку - юбки тоже пришлось выбросить, и теперь наша Мама вынуждена носить штаны. Странно, что она не обижалась на Младшего брата - ведь наша Мама была такая обидчивая, просто страшно обидчивая, причем порой она и сама не знала, на что, собственно, обиделась, но это не мешало ей обижаться всерьез и надолго.
Однажды, например, в комнату к Старшему брату залетела муха, и Старший, как воспитанный человек - а он был очень воспитанный человек - поздоровался с вновь прибывшей. А Мама так обиделась на это, что не пошла даже встречать Старшего в аэропорт, и потому он был вынужден прилететь на самолете на вокзал, но она и там не встретила его. Старший от досады - некоторые утверждают, что просто потому что ростом высок, но мы-то знаем, что от досады на Мамину обиду - ударился лбом о дверной проем самолета, в результате чего оступился на трапе и упал, откатившись к левому шасси. Так бы и замерз - дело было глубокой зимой - у толстого самолетного колеса, зажимая немытым пальцем ссадину на лбу, чтоб не саднила, и расстраиваясь дальше, если бы не добрая Девушка, которая просто подошла и сказала: "Я вижу, тебя не встретила Мама. Давай, я тебя встречу", - и приклеила на его лоб пластырь. Старший, конечно, не раздумывая, согласился - потому что лежать у шасси было холодно, и еще потому что Девушка показалась ему очень милой - и немедленно предложил Девушке руку и сердце: после пластыря он, как порядочный человек, был просто обязан сделать это, а он был очень порядочный человек. Правда, пластырь при ближайшем рассмотрении оказался весьма далек от ссадины - совсем даже на другой стороне лба, но слово - не воробей: обещал - женись. Кстати, на это Мама совсем не обиделась и даже обещала сшить невесте венчальную фату из старой тюлевой занавески, которую только надо было найти в кладовой, откипятить до белоснежности и залатать в местах пребывания моли.
Как видите, Мама была очень добрая женщина - бывало даже, что она совсем не обижалась - ни на кого - и очень любила музыку. Треугольник, выброшенный ею в результате невинной шалости Младшего брата, она вспоминала часто и подолгу, и у нее даже делалась Мигрень; правда, что это - Мигрень - никто в Семье не знал, но на всякий случай Маму в День Мигрени не беспокоили.
А случаи в Семье бывали разные. Когда, например, Старший взялся обучать Младшего компьютерной грамотности на старом бабушкином Ундервуде, Мама отчего-то совершенно неприлично взбеленилась и принялась кидаться в братьев стульями и табуретками, коих в Доме было прежде несметное количество. Может быть, ее расстроил Ундервуд, числившийся семейной реликвией - на нем Тетя Старшего брата, невзирая на снег и дождь за окном, настучала страшное количество рукописей, которые потом сложила в чемоданы и исчезла вместе с ними в неизвестном направлении, лишь изредка набегами навещая Старшего и уверяя его, что все вокруг - полное дерьмо, и только он (Старший) и она (Тетя) гении и Настоящие Писатели. Семья между тем сильно подозревала Тетю в матримониальных намерениях относительно самого собранного своего члена, но тут вовремя появлялась добрая Девушка, которой старший уже обещал жениться, и Семья успокаивалась: раз обещал - непременно женится, и именно на Девушке, хотя бы потому, что исключительно порядочный человек, и значит, относительно Тети можно не беспокоиться. А может быть, нашу Маму возмутил внешний вид братьев - они были абсолютно голые и очень возбужденные, но ведь лето и жарко, и обучение на Ундервуде так возбуждает. В общем, совершенно непонятно почему так рассердилась Мама, и что такого она увидела, хотя вовсе ее реакция была неудивительна - Мама порой видела то, чего не видели другие, а бывало - даже и то, чего не видел никто, как ни старался - ни в телескоп, ни в микроскоп - такая уж у нас была странная Мама. Чемоданная Тетя Старшего брата вообще намекала как-то, что наша Мама вовсе нам и не мама, но ей никто не поверил, а Старший, как самый воспитанный и находчивый в Семье, виртуозно сменил тему разговора, поинтересовавшись у Тети содержимым тридцать третьего чемодана. Однако, в случае с Ундервудом Мама как-то особенно сильно возмущалась и тыкала пальцем в братские животы, отчего Старший непроизвольно дергался, а Младший хихикал - он боялся щекотки. Когда все табуретки были разбиты, а премилые юношеские животики оказались сплошь утыканы, как лишаем, красными следами Маминых пальцев, Мама успокоилась и ушла курить в кухню. Кажется, именно тогда она первый раз упомянула будущую любовь всей своей жизни: "Будет вам и белка, будет и Свисток", - сказала наша Мама, бросив последний перед кухней взгляд на отразившую солнечный луч заманчивую округлость чьей-то из братьев попы. Которая из поп стала свидетелем Маминой откровенности, история умалчивает - братья в тот момент стояли спинами к дверям в глубоком поклоне: они как раз собирались надевать трусы, и маминых глаз не видели; и обе попы отражали лившийся из окна солнечный свет, и были примерно одинаково округлы и заманчивы.
Но отнюдь не всегда Мама так остро и нелогично воспринимала поведение братьев. Когда, например, в гости к Старшему пришел его друг Паша из самой Америки, Мама наоборот - несказанно обрадовалась и побежала ставить чайник, и ставила его часа два: на стол, на холодильник, на стиральную машину, на пианино, на подоконник, на кресло в прихожей, - и всякий раз стояла над чайником минут по десять, умильно улыбаясь в предвкушении чаепития. Когда, наконец, дошла очередь до плиты, Мама страшно обрадовалась - она вспомнила, что именно здесь чайник, бывает, кипит. Еще минут десять Мама вспоминала, что для этого нужно - чтобы чайник закипел, и, когда, наконец, додумалась зажечь спичку, пришла в полный восторг и побежала сообщить о своей потрясающей проницательности Старшему и Паше, но дальше двери в комнату побежать не получилось - дверь была заперта. Мама постояла немного у запертой двери, соображая, стоит ли в данном случае обижаться, и если стоит, то на всю жизнь или только на сегодня, но так ни до чего и не додумалась, потому что чайник все-таки закипел и залил, злобно шипя, кипятком синий газовый огонь. Наша Мама была очень ответственной мамой, и потому немедленно кинулась к плите - выключать газ. По дороге она успела подумать, что явно неспроста мальчики заперлись в Комнате, и что отношения у них очень близкие - даже пишут одной рукой, что и как бы эти близкие отношения не стали близкими до неприличия. В этом самом месте наша Мама развернулась на 180 градусов и рванулась обратно - к двери в Комнату Старшего. Да еще совершенно некстати вспомнила она историю с мухой, и свою колючую обиду, и решила, что все-таки необходимо обидеться и не как-нибудь, а на всю жизнь. Вот такая обиженная и целеустремленная Мама рывком распахнула, набрав побольше воздуха в легкие, закрытую на два оборота ключа дверь и... И тихонько-тихонько прикрыла ее, отступив обратно - оценив по-матерински заботливо открывшуюся ее всегда готовым к Мигрени глазам картину: мальчики мирно спали на старом Диване Старшего, и его художественная рука совсем по-братски обнимала аккуратную Пашину талию, а большая ступня нежно переплеталась с сухой Пашиной лодыжкой. Наша Мама опять умильно улыбнулась и на цыпочках поцокала на кухню - пить, наконец уже, чай. Как видите, она совершенно адекватно и логично восприняла увиденное - решила не мешать, и даже побоялась разбудить, и совершенно не придала значения действительной мелочи - мальчики спали нагишом.
Вот здесь, наверное, самое время внести некоторые уточнения - дело в том, что Комната Старшего оказывала на входящих в нее довольно странное действие, причем на всех разное - от обморока до умопомешательства, и лишь Младший оставался в ней самим собой. Переночевав здесь однажды - когда Старшего не было дома, а в гости пришел некий сомнительный знакомец - переночевав здесь с неким сомнительным знакомцем, он проснулся в луже крови и с ушами знакомца в зубах - видимо, показались эстетически неправильными, знакомец же оказался безнадежно мертв и неузнаваемо изъеден, а из неряшливо распоротого его живота торчала оскаленная кошачья морда, тоже мертвая, с блестящими красными бусинами вместо глаз. Младший немедленно впал в коматозное состояние, и пребывал в оном примерно месяц - Старший успел хорошенько очистить и высушить скелет знакомца, и даже запихнуть его в Хельгу - но в следующий понедельник после Пасхи Младший внезапно вскочил, вытолкал брата из его Комнаты, заперся и не выходил трое суток. На четвертые сутки он вышел - голодный и заспанный - швырнул на стол набранную на Ундервуде рукопись с загадочной надписью "Купание Красного Коня", вытащил из холодильника пятилитровую кастрюлю надысьных щей и сожрал все, глядя в одну точку над окном и поминутно приговаривая: "Посмотрим, чьи кишки говеннее. Посмотрим!" Закончив со щами, метнул пустую кастрюлю в окно и ушел спать, и спал двое суток, причем, когда проснулся, решительно не помнил ни странного знакомца, ни загадочного текста, ни щей - последнее очень обидело нашу Маму, и она за каких-то пару часов повышвыривала из окна всю кухонную утварь.
Однако мы отвлеклись от Комнаты Старшего, и совершенно напрасно, потому что это была на самом деле замечательная Комната, и происходящее в ней всегда было интересно и непредсказуемо - здесь даже время позволяло себе такие выкрутасы, что волосы становились дыбом, а мозги плавились и вытекали через ноздри - у кого, конечно, были мозги. Особенное влияние на присутствующих оказывал старый обшарпанный письменный Стол, из письменных ящиков которого временами раздавались странные стоны высоколитературного содержания и неопознанной художественной формы. Не поддавался Комнате только Младший: то ли мозгов не было - что сомнительно, иначе что ж он жарил по вторникам на стыренной у Машиной придурошной матери чугунной сковороде? - то ли в процессе ночевки с сомнительным знакомцем выработался комнатный иммунитет, никто так и не понял, да и, честно говоря, не особенно и пытался. Не очень-то реагировал на Комнату и Старший, но все же реагировал и порой очень странным образом. Когда, например, его друг Паша из самой Америки привел в гости Свою Сестру с Виолончелью, Старший так возбудился, что, напялив судорожно клетчатую байковую рубашку и длинные болотные сапоги, выбежал на улицу и, отловив всех соседских кошек и одного приблудного кота, приволок их в Комнату и долго с жаром объяснял Пашиной Сестре с Виолончелью, что кормить представленную ее глазам скотину нужно непременно тефтелями, сэкономленными на университетском обеде. Кошки жалобно мяукали, искренне не понимая, зачем их притащили в эту мерзкую Комнату, Пашина Сестра с Виолончелью искренне недоумевала, почему Старший бегает по улицам без трусов, Паша, тупо уставившись на гениталии Старшего, искренне истекал совсем уже расплавленными мозгами, а Старший искренне думал, что это у Паши такие обильные сопли и щедро поливал Пашин нос дустом, перепутав баллончик с медицинскими каплями "ДляНос".
Тут весьма кстати в Комнату впорхнула Сестра - увидев Пашину Сестру с Виолончелью, она пришла в неописуемый восторг от одного только вида такой культурной барышни и, обняв ее золотыми крыльями, увлекла в Спальню. Пашина Сестра с Виолончелью отчаянно отбивалась и громко кричала от ужаса - она никогда доселе не видела Девушек Без Головы, да еще и с крыльями, тем более - сразу после соседских кошек с тефтелями и гениталий Старшего, и еще ей было страшно оставлять в обществе полуодетого Старшего Виолончель (кто знает, что может придти в голову такому импульсивному человеку?) - потому что Виолончель Сестра не стала обнимать золотыми крыльями и вообще не обратила на нее никакого внимания, но отбиться от Сестры, особенно если та задалась Целью, было практически невозможно. Старший грустно посмотрел им вслед и почему-то совершенно неинтеллигентно ляпнул: "Пропала девка". Которую из двоих он имел ввиду, осталось загадкой - след остался только один, потому что Пашина Сестра без Виолончели не шла ногами, а летела в золотых крыльях Сестры.
Вечером того же дня, когда Семья с гостем Пашей собралась в Гостиной на чаепитие - впрочем, Паша не собрался: он стоял в Кухне, засунув голову в морозилку, и ждал, когда его мозги приобретут обратно правильную форму - когда Мама, Старший и Младший уже собирались отхлебнуть по первому глотку, из Спальни вывалилась совершенно голая, неприлично растрепанная Пашина Сестра без Виолончели. Глаза ее, казалось, еще немного и вылезут из орбит, а окровавленный, искривленный судорогой рот выплевывал прерывисто, но ритмично: "Оргазм! Оргазм!". Мама приподняла левую бровь и, смерив Пашину Сестру без Виолончели в высшей степени спокойным и рассудительным взглядом, констатировала: "Орган - тоже интересный инструмент", - наша Мама не только видела то, чего не существует в природе, но и слышала исключительно так, как ей хочется. Младший подозрительно прыснул, а Старший опять сильно возбудился и побежал ловить кошек. С совершенно блаженным на отсутствующей голове лицом из Спальни вышла Сестра: "Кайф!" - сказала она и томно повела отсутствующими глазами. Мама предложила вежливо: "Чаю?", Младший добавил ласково: "Стрихнину ей - полведра", - и немедленно уставился на свой живот, странным образом реагирующий на гибкую талию Сестры, а Паша, отколов от морозилки покрытую фреоновым инеем голову, бросился к Своей Сестре и, рывком раздвинув ее усталые ноги, принялся внимательно разглядывать содержимое. "Складочка! - продемонстрировал обширные познания в области женской физиологии Младший, - Там только глупая никчемная складочка!" - и, потеряв всякий интерес к происходящему, принялся тщательно облизывать тонкие Мамины пальцы - пальцы были вымазаны абрикосовым джемом - наша Мама очень любила рисовать абрикосовым джемом и взбитыми сливками. Но взбитые сливки всегда были в аккуратном баллончике, и Мамины пальцы оставались чистыми, когда она рисовала большую белую бабочку-Махаон на попе Младшего. А абрикосовый джем приходилось брать прямо из банки - пальцами - и это было крайне неудобно, потому что пальцы пачкались, и вообще рисовать абрикосовым джемом было крайне неудобно, но зато на животе Младшего получался очень красивый рыжий таракан с длинными уверенными усами. Сестра, все также томно поводя глубокими прекрасными глазами, и разбросав по всей Гостиной золотые крылья, пила зеленый чай с шоколадкой фабрики "Золотая Марка".
За этими невинными занятиями и застала Семью с гостями Пашей и Пашиной Сестрой без Виолончели Поклонница Милого дружка Младшего брата. Милый дружок Младшего брата был личностью в высшей степени тонкой и творческой: его визиты приводили Младшего в полнейший экстаз и дикое возбуждение, и в предвкушении этих визитов он подолгу мылся в Ванной, обливался ароматическими маслами и бегал в Парикмахерскую за углом бриться и причесываться - обыкновенно до таких мелочей Младший брат не опускался. Он всегда лично открывал Милому дружку дверь и провожал его в Гостиную, игриво хихикая и норовя погладить в самых разных местах: в Прихожей, в Кухне, в Гостиной, в Комнате Старшего брата, в Спальне и даже в Ванной. Милый дружок галантно целовал нашей Маме ручку, кивал Старшему, если тот вдруг оказывался дома, и беспрестанно шептал что-то жаркое на левое ушко Младшему, отчего тот привлекательно краснел, жеманно поводил плечиком и еще больше возбуждался. Что уж меж ними происходило в Гостиной, никому не ведомо, да и без надобности было, потому что и в самом крайнем случае все совершенно точно знали: Младший - не девушка, прежде срока не забеременеет.
Так вот у Милого этого дружка было страшное количество поклонниц, и очень часто - в день примерно раза по три - какая-нибудь из них забегала в гости, как бы на чай, но на самом деле - проверить, не здесь ли услада ее сердца. Вот и в тот раз очередная поклонница Милого дружка Младшего брата завернула в наш Дом в поисках ненаглядного, но ненаглядного не нашла, а вместо него обнаружила разглядывающего между ног Свою Сестру без Виолончели Пашу, облизывающего Мамины пальчики Младшего брата и томно пьющую чай безголовую Сестру. Пока Поклонница Милого дружка Младшего брата соображала, как ей реагировать на увиденное, Сестра допила чай, подошла к ней и честно поинтересовалась, кокетливо откинув с плеча каштановую прядь: "Хочешь?" - "Хочу", - ответила Поклонница Милого дружка, имея ввиду, конечно же, чай. "Пошли", - томно поведя красивыми глазами, предложила Сестра и уже, было, расправила золотые крылья, чтобы обнять Поклонницу и увлечь ее в Спальню, как в Дом ворвался Старший с дохлой кошкой в руках - живые предусмотрительно от него разбежались, а что им оставалось делать? тефтелей все равно никто не дал бы, а стресс от метаний Старшего с последующим несварением желудка был в условиях его мощного темперамента обеспечен. "Дурак! - завопил Старший, мгновенно правильно оценив происходящее - ведь Старший был очень умным и рассудительным, - Главное - внутри!", - и, схватив в охапку - а руки у него были длинные - и Сестру, и растерянную Поклонницу Милого дружка Младшего брата, уволок обоих в Спальню, откуда скоро понеслись, раздирая жаркой звериной страстью мерную тишину Дома, громкие сладострастные женские стоны и торжествующие низких тонов вопли Старшего.
Младший оторвался от абрикосовых пальчиков нашей Мамы и переспросил доверчиво, с робкой надеждой: "Это правда?" - "Правда, сынок, - честно ответила наша мудрая Мама. - Главное - всегда внутри", - и Младший брат, движимый неудержимым любопытством инстинкта, метнулся к все еще лежащей с широко расставленными ногами на полу Пашиной Сестре без Виолончели, нетерпеливо оттолкнул Пашу и заглянул внутрь. Увиденное потрясло Младшего брата самым натуральным образом: по его гибкому грациозному телу пробежала странная сладкая дрожь, и он вдруг понял, что познание того-что-внутри и есть та Великая Сермяжная Правда, о которой плакал когда-то в забытой Богом и советской властью Вороньей Слободке тонкий философ-эстет Васисуалий Лоханкин, и в его замутненной рыжими тараканами и белой бабочкой голове совершенно ни к чему промелькнули воспоминания о папе. Младший с энтузиазмом и максимальным вниманием принялся изучать нечаянно вожделенное неизведанное: сначала осторожно, пристально рассматривая и опасливо чуть касаясь длинными нервными пальцами, потом смелее - перебирая тихонько нежные складочки и бережно отводя мягкую мочалку светлых волос, потом еще смелее - проникая уже внутрь, уверенно лавируя по впадинкам и ложбинкам, и опять проникая - все глубже и активнее. Занятие это так увлекло Младшего, что он и не заметил, что Пашина Сестра без Виолончели уже не просто лежала, а лежала, приподняв голову и внимательно глядя на нашего Младшего брата, и глаза ее наполнялись той же томной мутью, что несуществующие глаза Сестры, и скоро она уже тихо постанывала и пыталась дотянуться до его эффектно затертых Levi"sов.
Наша Мама с Пашей наблюдали картину познания, стоя в дверном проеме Гостиной, с некоторым интересом и здоровой долей сарказма: "Это теперь модно - здоровая доля сарказма", - отметила Мама, закуривая французский "Gitanes". Наша Мама беспрерывно курила французский "Gitanes" - не столько потому, что так уж любила курить, сколько для того, чтобы скрыть от нежных детских психик очень огорчительный, но тем не менее факт: у Мамы тоже не было головы, и отсутствие головы у Сестры объяснялось именно этим генным безобразием. Дети, как она и хотела, не замечали столь существенного недостатка нашей Мамы - может быть потому, что она была очень маленькая и хрупкая, и в общей этой мелкоте отсутствие головы как-то терялось, может быть, потому что не замечали за плотным облаком Gitanового дыма, а может, просто потому что не хотели замечать.
"Штаны сними!" - не выдержав, подсказал Младшему Паша. "Зачем?" - искренне удивился Младший. "Ща покажу!" - Паша, срывая на ходу безупречно отглаженные элегантные брюки, подбежал к Своей Сестре без Виолончели и грубо оттолкнул Младшего в сторону.
"Зачем?" - Младший поднял на Маму искренне недоумевающие раскосые глаза. "Пойдем, - ответила наша Мама, протянув ему красивую руку. - Пойдем, я покажу тебе все. А потом мы сыграем на Флейте. Знаешь, твоя Сестра разлюбила Арфу и предпочла ей Флейту. Правда, Флейта у нее без дырочек, но это сущие пустяки - мы просверлим новые. А если не получится просверлить новые, будем просто дуть, как в Свисток, и к нам придет Милиционер, потому что Милиционер знает, что Свисток - это любовь всей моей жизни, и он отнимет мой Свисток, потому что он не хочет, чтобы в моей жизни была любовь. А ты - хочешь?" - с этими словами наша Мама открыла дверь в Спальню, где вовсю резвились Старший, Сестра и Поклонница Милого дружка Младшего брата, и тонкая Мамина рука скользнула между плоским животом Младшего и его же затертыми Levi"s. "Хочу!" - ответил Младший, с ужасом и восторгом ощущая нежные Мамины пальчики там, где так томно тревожила его гибкая талия сестры. "Вот и славно, - наша Мама ничтоже сумняшеся вышвырнула из спальни Поклонницу: "Ступайте, милая, чужим здесь не место", - включила огромный софит и направила его на зеркальный потолок Спальни. - Смотри - там ты увидишь ВСЕ".
"Нет! - совершенной дурниной заорал Старший, - Моя!", - и, перехватив уверенной рукой тонкую талию нашей Мамы, легко поднял ее и перенес на бескрайнюю семейную Постель, где быстро избавил ее хрупкое тело от одежд, состоящих всего-то из таких же Levi"s и несерьезной вздорного красного цвета маечки, и ее рука уже бежала по его фактурной спине, а дальше Младший брат не видел - к нему подошла, сияя золотыми крыльями, Сестра и, облизав припухшие развратные губы на отсутствующей голове, произнесла лукавым шепотом: "Вверх. Смотри вверх". Младший поднял глаза и увидел свое отражение, которое обвивала золотыми крыльями Сестра, и понял, наконец, чего так хотел его живот при взгляде на ее гибкую талию: он рванулся с диким криком: "Нет!" - к бескрайней семейной Постели, к мелькающей призывно гладкой попе брата и кокетливо выглядывающей из-за его спины Маминой коленке. "Глупый!" - расхохоталась Сестра, она поймала Младшего золотым крылом, унесла на низкий диван с деревянными спинками и прошептала на ушко, щекоча языком розовую мочку: "Не все сразу, глупый!".
А наша Мама, чутко выгибая в тон музыки сильных рук Старшего брата изящную спину и оторвавшись на миг от развратного рта Сестры, чьи золотые крылья тянулись уже к Старшему, а привлекательную талию все еще нежно обнимал Младший, не забывший при этом и о гладкой попе брата, произнесла вдруг загадочно: "Инцест погубит эту Семью...", - и швырнула в софит длинной деревянной Флейтой без дырочек.