Тут тебе и неоглядные дали, и суровые будни, и мудрые пастухи, и наивные пастушки, и курящиеся вершины, и зияющие пропасти, и страшные лавины, и несгибаемые цветочки, и очень, очень много целебного горного воздуха. И совершенно не важно, что одна сторона королевства упирается в вертикальную каменную стену, зато какой прекрасный вид открывается с другой его стороны.
Правда, с наивными пастушками дело в королевстве обстояло не очень. Не то, чтобы они были слишком, или там, наоборот, недостаточно наивны. Просто их совсем не было. Вместо пастушек имелся один мудрый пастух, а при нем - целое стадо мериносов, таких пышных, кудрявых и нежных, словно облака, которых здесь тоже водилось в изобилии, и через которые мериносы привычно проходили, время от времени исчезая в облачных хлопьях. Шерсть у мериносов была длинная, когда они шли по дороге, в пыли за ними оставался бесконечный, волнистый след, похожий на след волн на берегу моря. Вот потому-то пастуха частенько посылали вместе с мериносами обойти королевство по кругу - обозначить пограничную полосу.
Ну, да, в этом королевстве были пограничные войска. А почему нет? Оно конечно, может и было бы лучше, если вместо пограничных войск в королевстве завелась хоть пара наивных пастушек, но так уж исторически сложилось, что первые в королевстве были всегда, вторых не наблюдалось отродясь, а у короля руки не доходили что либо исправить в сложившейся ситуации. И потом, когда это наличие пограничных войск не согревало фактом своего существования хоть одно монаршее сердце?
Итак, чуть левее дворца, как раз там, где дворцовая площадь плавно перетекала в дорогу над пропастью, находился небольшой домик. Единственное окно домика было обращено ко дворцу, правая глухая стена нависала над пропастью и всегда выглядела немного испуганной, на левой глухой стене висела доска, а на доске портреты мудрого пастуха и всех мериносов в фас и профиль, дверь домика выходила к самой границе. У двери располагался полосатый шлагбаум, а у шлагбаума всегда стоял солдат.
Дважды в день - утром, когда облачное стадо мериносов торжественно плыло пастись на заграничных лугах, и вечером, когда те же мериносы, отяжелевшие от травы и приросшей за день шерсти брели обратно - солдат поднимал и опускал шлагбаум. Весь остальной день он стоял на своем посту по стойке полувольно (берет на глаза, ружье под мышкой) и смотрел вдаль, туда, куда уходила дорога от дворца, куда, все более походя на облака, уплывали белые мериносы, и черной птицей меж ними скользил мудрый пастух, туда, где ближние горы были еще темно-зелеными, и опытный взгляд различал на них отдельные деревья, но следующая цепь гор уже казалась синей, следующая - еще более синей, а там дальше - серой, голубой, и очертания гор все более смывались, растворялись в воздухе, пока совсем не сливались с небом, одетым у горизонта в легкое серое марево, туда, откуда, наверное, могли прийти враги, если только им придет в голову закупиться альпинистским снаряжением и кислородными масками, и туда, еще дальше, так далеко, что и само понятие далеко теряло смысл, таяло и исчезало, как исчезали и мысль о врагах, и мысль о мериносах, о дворце, о пастушках, вообще о чем угодно и обо всем.
Над дверью домика, хотя вернее было бы называть его караулкой, висела вторая доска. На ней в меру корявыми и в меру затертыми буквами было начертано - "честь и доблесть". Зачем? А кто его знает. Видно давно уже в слове "честь" неизвестный остряк попытался заменить букву "ч" на "ш" и вписать "р" между "е" и "с".
Стоял ли солдат на своем посту ночью, оставалось тайной за семью печатями. Поскольку ночью в королевстве было так темно, что никто, даже мудрый пастух, отличавшийся остротой зрения, не смог бы разглядеть ни шлагбаум, ни солдата возле него. Однако каждую ночь, когда король перед сном выходил на балкон, он видел, что в окне караулки горит свет. Свет в окне - штука и сама по себе притягательная. А уж свет в окне одинокого домика, где-то у самой границы...
Словом, однажды утром король собственноножно пришел на пограничный пост.
При появлении короля солдат плавно перетек из стойки полувольно в стойку смирно, и в глазах его туманное отсутствие мысли немедленно сменилось полным и абсолютным. Король в свою очередь, глянув на солдата, едва не стал в царственную позу, но вовремя спохватился. Он вообще питал слабость к демократии, и собирался прийти сюда, что называется "сан фасон" - запросто. Поэтому король заложил руки за спину и сказал:
- Ну, как бы сказать, хороший вид отсюда, да?
Солдат молчал. Он, конечно, не ответил - "так точно", но ведь и "никак нет" он тоже не сказал. Это ободряло, и король продолжил.
- Вот я и думаю, прекрасные такие дали. Особенно, если смотреть с балкона. Навевает всякое. Словом, вечерком, когда сменишься с поста, приходи ко мне во дворец. Попьем чаю, побеседуем.
Солдат продолжал молчать, и король ощутил некоторую неловкость из-за того, что отвлекает занятого человека от государственной службы.
- Ну, пойду бумаги разбирать. Так вечером жду.
С этими словами король удалился, невольно придавая своей походке плавность и достоинство, чтобы солдат вдруг не заподозрил, что всех бумаг у короля только две: договор о поставке шерсти мериносов в соседние королевства, и в клеточку - с какими-то важными цифрами, знать смысл которых не полагалось из-за их повышенной секретности.
Придя к себе и немного помедитировав в кабинете, король решительно составил третью бумагу - "Распорядок дня", где напротив цифр 20.00 вписал - "чай с приглашенными подданными (солдатом с пограничной заставы)".
Весь остальной день короля был посвящен приятным хлопотам. Сначала он сбегал в библиотеку и немного освежил в голове устав караульной службы. Солдату, как предполагал король, будет легче для завязки поговорить на хорошо знакомые темы. Потом король посетил кухню, проверить, есть ли еще булочки с маком и обсыпные рогалики с корицей. И, наконец, он надолго застыл у буфета, выбирая чашки и блюдечки. Король, кстати, очень неплохо рисовал. В свое время он сам нарисовал все портреты мериносов и их пастуха, которые висели на стене караулки, увенчанные коротенькой резолюцией "пропускать ежедневно". И сервизы король тоже расписывал. Но приготовить для первого чаепития чашки со своими рисунками все же постеснялся. Король решил, что это будет излишне интимным что ли, вот когда-нибудь потом, когда они с солдатом узнают друг друга лучше...
В 20.00 солдат не пришел.
Не пришел он и позже, когда король устал ждать и кисло томился над простывшим чаем, кроша рогалик по скатерти. Не зашел, когда король в гневе метался по чайному залу, бормоча под нос: "я им король или кто". Не объявился, когда обиженный монарх мерз на темном ночном балконе, спрятав руки в рукава и раздраженно созерцая единственный островок света в ночи - окно пограничной караулки. Потом утомленный король надоел себе самому и, буркнув: "больно надо", - удалился спать, рассчитывая, что здоровый сон избавит его от королевского недовольства верноподданными.
Но не тут-то было.
Утром король проснулся еще более раздраженным, чем лег спать накануне. Угрюмо повалявшись в кровати, он раздобыл гербовую бумагу и отослал солдату официальное приглашение на вечерний чай. С точным указанием времени, чтобы потом не слушать никаких отговорок. Каково же было его изумление, когда спустя час он получил не менее официальный ответ. Тоже на гербовой бумаге, с печатями, лентами и прочими необходимыми украшениями. В ответе от лица всех пограничных войск королю выражалась огромная благодарность за заботу о солдате, торжественно принималось королевское приглашение, и сообщалось, что "вопрос о возможности временного освобождения солдата от его обязанностей и командировании его ко двору уже включен в планы на обсуждение первоочередных задач пограничных войск, а о сроках этого обсуждения Вашему Величеству будет незамедлительно сообщено дополнительно, как только они определятся".
Прочитав письмо, король остолбенел. Потом отмер и прочитал еще раз. Потом король воскликнул: "Ах, вот значит как!" И в ярости помчался готовить сладкую месть.
Месть эта была воистину сладкой. Ближе к вечеру, когда солнечный жар и прохладный ветерок с гор соткали в воздухе то приятное равновесие, в котором так и хотелось нежиться всю оставшуюся жизнь, король с объемистой корзинкой для пикников в руках соизволил прошествовать к пограничной караулке. Беседовать с солдатом на этот раз он не стал, но расположился так, чтобы от шлагбаума его было хорошо видно. Установил складной походный трон-табурет, постелил салфетку и... открыл корзину... Ах, какие там были булочки-розаны, марципаны-фрукты, пирожки с миндальной обсыпкой, тортиньи со сливками, конфекты и ландринки... А четыре сорта чая в четырех термосах... А тонюсенькие печеньки из топленого молока в сахарной крошке... А орехи в карамели... А пахлава и штрудель, прозрачный от тягучего яблочного сока...
У солдата вытянулось лицо, а перья на плюмаже начали мелко и обиженно подрагивать, выдавая мучительное желание их хозяина повернуть голову в сторону корзинки. Король удовлетворенно улыбнулся и налил себе чаю. Чаевничал он почти до темноты, с равным наслаждением откусывая от штруделя и прислушиваясь, как солдат на своем посту тихонько сглатывает слюну.
О, это был прекрасный вечер. Король насытился и грелся на вечернем солнце до самого возвращения мериносов из-за границы. Над дворцовой площадью плыли запахи корицы, ванили, жасмина и бергамота. Последнюю венскую булочку король скормил ягненку с такими мягкими-мягкими губами и нарвал целый букет несгибаемых цветочков. А ночью ему снились чудесные сны, в которых все танцевали, были счастливы, и сам он бродил по зеленым лугам, рассказывая всем замечательные истории, от которых у слушателей наворачивались слезы на глаза.
Следующим вечером король опять пришел к караулке с корзиной в руках. Тут к чести короля надо сказать - тираном он не был никогда, и на этот раз захватил собой еще один складной табурет, надеясь, что у ж сегодня-то упрямый солдат присоединится к чаепитию. Но табурет не понадобился. Потому что все пространство вокруг караулки было уставлено табличками с надписью "К сведению населения, пикники и прочие увеселительные мероприятия в пограничной зоне строжайше запрещены!" И таблички эти выглядели такими старыми, возможно, они давным-давно хранились где-то в недрах караулки...
Солдат, конечно, стоял на своем посту.
Может, королю и показалось, но грудь он сегодня выпячивал особенно округло, и глаза таращил столь бессмысленно, что король в сердцах бросил корзинку в пропасть. Не удовлетворившись, король распинал часть табличек и даже стукнул по шлагбауму, от чего тот осел и малость перекосился. Вид покалеченного шлагбаума заставил короля опомниться.
- Что это, солдат, - сердито сказал король, подходя к солдату, - У вас непорядок на посту. Извольте все починить! Чтобы к утру все было как новенькое.
Спустя час король привычно сидел на балконе и пытался созерцать неоглядные дали, но вместо далей видел перед собой только маленькую пограничную караулку и полосатый шлагбаум. Может статься, в этот момент в голове короля и промелькнула мысль о достоинствах наивных пастушек пред пограничными войсками. Возможно даже, что король придал этой мысли некоторое значение. Но он, все-таки, был королем, и не мог вот так сразу жертвовать традициями в угоду своим слабостям. Да и не все средства еще были испытаны. Король пошарил рукой вокруг в поисках листа гербовой бумаги, и начал составлять приказ о большом параде пограничных войск.
Надо ли говорить, что в этом параде принял участие только один человек - сам король? А рядом с повешенным на стене караулки гербовым листом, предписывающим всем солдатам явиться на парад, появился второй гербовый лист, в котором сообщалось, что солдаты, находящиеся в карауле, освобождаются от участия в параде "в связи со служебной необходимостью".
Следующим гербовым листом на стене караулки стал приказ об объявлении в королевстве военного положения. Впрочем, он очень быстро сменился листом об отмене такового. Буквально сразу, как только король утомился слушать сетования мудрого пастуха и блеяние толпившихся на дворцовой площади голодных мериносов, которых, в связи с военным положением, естественно, не выпускали на заграничные выпасы.
Но едва военное положение было отменено, и солдат бодро укатил в караулку средних размеров пушку, доска на стене караулки украсилась очередной гербовой бумагой. По ее содержанию было видно, что король и вправду разозлился, а, кроме того, поисчерпал свою фантазию. Ибо в ней солдату сообщалось, что он арестован, и должен явиться во дворец для дальнейшего пребывания под стражей.
Солдат во дворец не явился.
Король не особо-то его и ждал, но все же, некоторое время спустя, прогулялся к караулке. Так, из любопытства. Интересно было, что на этот раз преподнесут своему королю "пограничные войска". Пограничные войска стояли в карауле. На доске висел новый гербовый лист, в котором приказом по армии арестованным солдатам предписывалось нести караульную службу наравне с остальными "в связи с малочисленностью воинского состава". На голове пограничных войск вместо обычного берета с перьями красовалась полосатая арестантская шапочка.
Король нервно хихикнул, подошел к доске, откуда на него воззрились все фасы и профили многочисленных мериносов с мудрым пастухом совокупно. Судя по выражению лиц на портретах, никогда до сих пор им не приходилось видеть столь оживленной переписки на гербовой бумаге. Король подошел, одним махом начертал поверх своего гербового листа - "амнистирован", пришлепнул печать, и, что-то напевая, побрел во дворец.
Первый раз за все это время солдат с тревогой посмотрел ему в спину. И в глазах его не было и тени прежнего туманного течения мыслей.
На следующий день, когда стадо мериносов по обыкновению столпилось у шлагбаума, мудрому пастуху пришлось во второй раз за столь короткое время пережить ужас за мир, который уже почти канул в хаос. Вместо того чтобы пропустить его и мериносов к родным зеленым лугам, солдат вяло ткнул в пастуха ружьем и сказал:
- Пропуск.
- Какой пропуск? - растерялся пастух. - Вон мой портрет висит у тебя на стене. Посмотри, это я. Вот так и вот так.
С этими словами пастух продемонстрировал солдату свое лицо - спереди и боком.
- Теперь еще и пропуск, - равнодушно сказал солдат.
- Да где же я его возьму? - жалобно возопил пастух.
- Получить у короля, - все так же скучно сказал солдат и зевнул в синее небо.
Пастух сокрушенно взмахнул руками и поспешил во дворец.
Спустя всего-то пару часов глазам солдата предстало тихое и отрадное зрелище. Неторопливые мериносы снова брели к пограничной заставе, разливаясь вокруг, как разливается облако, переваливая через горный хребет. В середине стада, рядышком, шагали король и мудрый пастух и о чем-то весьма, весьма оживленно беседовали. Солдат прислушался.
- Да, - говорил королю мудрый пастух, - уверяю тебя, сначала будет понедельник, за ним настанет вторник, а там непременно придет среда.
- Подумать только, - вдохновенно ворковал король, - вот так и движутся времена, неторопливо, как и мы с тобой, или эти прекрасные овцы.
Достигнув шлагбаума, король, не глядя, сунул солдату два пропуска, на одном из которых был изображен пастух, а на втором само монаршее величество, и прошествовал дальше, ни на минуту не прерывая беседы. На сгибе локтя у короля висела абсолютно новенькая корзинка для пикников.
Солдат вздохнул с облегчением, опустил шлагбаум и привычно оперся на ружье.
Кто может сказать наверняка, так ли много чести в том, чтобы никогда не покидать свой пост, и так ли много доблести в том, что противостоять своему королю?
Зачем? А кто его знает. Но слова "честь и доблесть" были написаны над дверями пограничной караулки, возле которой всегда стоял солдат. Стоял и смотрел вдаль, туда, куда уходила дорога от дворца, куда, все более походя на облака, уплывали белые мериносы, и черными птицами меж ними скользили мудрый пастух и король, туда, где ближние горы были еще темно-зелеными, и опытный взгляд различал на них отдельные деревья, но следующая цепь гор уже казалась синей, следующая - еще более синей, а там дальше - серой, голубой, и очертания гор все более смывались, растворялись в воздухе, пока совсем не сливались с небом, одетым у горизонта в легкое серое марево, туда, откуда, наверное, могли прийти враги, если только им придет в голову закупиться альпинистским снаряжением и кислородными масками, и туда, еще дальше, так далеко, что и само понятие далеко теряло смысл, таяло и исчезало, как исчезали и мысль о врагах, и мысль о мериносах, о дворце, о пастушках, вообще о чем угодно и обо всем.
Вот только штруделя с яблоками иногда хотелось очень сильно. Но что такое штрудель рядом с честью и доблестью?