Аннотация: История, как всем известно, не имеет сослагательного наклонения... А может, всё-таки имеет?
Сломанный ключ
Ночь за окном. Глухая, беспросветная осенняя ночь. Будто чернила. В большом городе никогда не бывает таких ночей. Город борется с темнотой миллионами своих огней, и выходит ничья - ни день, ни ночь. Здесь мрак господствовал абсолютно, и жалкий фонарь дежурного освещения, качающийся на крюке, лишь подчёркивал его - казалось, что за границей жёлтого освещённого круга мир кончается, и начинается первозданный хаос.
Хорошо думать в такую ночь. Мысли бредут вяло, неспешно, как лошадь с уснувшим в телеге пьяным возчиком. Днём мы заняты делами, днём мы уверенной рукой направляем лошадь нашего ума туда, куда нам надо, и всё галопом, галопом. Да по сути, днём нам и некогда думать, мы всё время решаем бесконечный не то кроссворд, не то шахматную партию нашей жизни... это в лучшем случае. А то и вовсе, как в том японском мордобитии, коему обучал нас господин Такэда, именуемом странным словом "каратэ": удар - блок - уход - опять удар - а, зараза, таки нарвался!
Для свободных мыслей есть ночь.
Я поправил сползшую доху - здесь, за Уралом, ночной морозец уже вполне набрал силу, и в нетопленом, очевидно, с начала пролетарской революции помещении забытой Богом и даже дьяволом станции великой Транссибирской магистрали без соответствующей амуниции запросто можно околеть в первую же ночь. Отдать Богу душу, изящно выражаясь... ну или опять же дьяволу, это уж кому как повезёт... Вот интересно, как это красные товарищи выдерживают? Ну хорошо, Мыкола, как и положено мелкобуржуазно-крестьянскому элементу и к тому же неунывающему хохлу задачу зимней формы решил при помощи стёганой ватной безрукавки, приобретённой неведомым путём где-то под Уфой, вкупе с шинелью вполне сгодится, а вот товарищ Ургант в свитере и кожанке - бррр...
В тёмном зале, хранившем стойкие запахи нестиранных портянок, мочи и махорки сопели, похрапывали, тихонько стонали и бормотали во сне коллеги по экспедиции... или товарищи по несчастью? Я потянулся к кружке, стоявшей на краю стола, нашарил ручку жестяного чайника, судя по весу, почти полного, однако вода из носика выливаться не пожелала - успела уже примёрзнуть, зараза... Ну и пёс с ней, не хватает ещё подхватить ангину или того хуже, воспаление лёгких. Здесь, на краю Сибири, да в такое время... пожалуй, товарищ Ургант пристрелит из маузера, сообразно пролетарским понятиям о милосердии и революционной целесообразности, и все прочие члены этой безумной экспедиции с ним согласятся - конечно, жаль их благородия, да ведь всё одно не жилец господин поручик... Потерплю до утра, утром заварим чаю...
Где-то извне обитаемого пространства зародился слабый металлический звук - цанг... цанг... Я выглянул в окно - к фонарю на столбе прибавился ещё один источник света. Жёлтая искорка перемещалась, покачиваясь, то и дело замирая, и спустя секунду после остановки раздавался металлический удар - цанг! Обходчик. Надо же, живой обходчик, я и не думал, что таковые сохранились в этой глуши. Вот интересно, что заставляет русских людей работать практически даром, или, как говорит товарищ Ургант, "за идею"?
К чувству жажды между тем прибавилось нудное и тягучее желание покурить. Я усмехнулся. Если весь этот краковяк, по выражению нашего уважаемого господина профессора, закончится благополучно, и мы все не поляжем где-нибудь в дикой тайге, можно будет сказать революции спасибо за избавление от сей вредной привычки. Поскольку последние приличные папиросы остались где-то значительно западнее Волги, курить же самокрутки с местной махоркой... нет, право, уж лучше иприт.
Третье желание не замедлило явиться вслед за двумя предыдущими, и было настолько невинным и в то же время обязательным, что перебороло нежелание вставать и выбираться из берлоги.
Вздохнув, я ещё плотнее запахнул доху, встал и двинулся к выходу, вытянув вперёд руки. Если для единственного дежурного фонаря на станции ещё находился керосин - или что они там в него заливают - то все прочие помещения, очевидно, могли рассчитывать лишь на естественное освещение. По крайней мере, до окончания революции.
Станция Бугач, на которой мы застряли, находилась уже под самым Красноярском. Где, собственно, и надлежало выгрузиться нашей сумасшедшей команде, исходя из первоначального плана. Однако революция внесла свои коррективы. Паровоз, тащивший состав от самого Ачинска, едва дотянул до этого полустанка, и после четырёх часов ожидания господам, а также гражданам и товарищам пассажирам было объявлено - локомотив имеет неисправность, какую-то там течь в котле, что ли, и потому следует спокойно, без истерик ожидать, когда прибудет подменный паровоз из Красноярска. Тщедушный маневровый паровичок с явной натугой оттащил злополучный состав на запасной путь и уполз, волоча на буксире отказавший локомотив. Больше мы его покуда не видели. Умудрённые последними российскими событиями граждане-господа-товарищи, имевшие целью достичь Красноярска, покинули эшелон и благополучно рассосались, кто как мог решив транспортную проблему - в основном на телегах, конечно, хотя наиболее отчаянные двинулись в путь прямо по шпалам. В конце концов, каких-то тридцать вёрст для сибирского мужичка - тьфу и растереть... м-да. Жаль, что мы не сибирские мужички, право. И сидеть сутки, если не больше, в нетопленом вагоне, при свечном огарке - то ещё удовольствие. Впрочем, в местном вокзале чем лучше?
Воздух снаружи был кристально свеж, мороз пощипывал нос. Градусов двадцать, должно быть, по Цельсию, как любит добавлять наш профессор. С гаком, пожалуй, как выражается красный боец Мыкола. И это восемнадцатого ноября. Сколько же будет к тому времени, когда наша сумасшедшая команда доберётся до той Тунгуски? Впрочем, это уже сугубо академические тонкости. Поскольку ртуть в термометре в тех местах надёжно замерзает до весны.
Дощатая будочка станционного сортира была аккуратно побелена и не менее аккуратно заколочена крест-накрест свежими, хорошо оструганными досками. Вздохнув, я огляделся и осторожно двинулся в обход, на ходу расстёгивая доху и нащупывая в кармане мятую газету.. Возможно, местное станционное начальство и право - сортир в этой дикой местности столь же неуместен, как тунгусский чум на Сенатской площади. Вот поставили, дабы ублажить вышестоящее руководство, а ныне какое руководство? Ну и прикрыли заведение, как не пользующееся спросом...
Вернувшись на перрон, я повернулся, ещё раз озирая окрестности. Снег, кое-где белевший мутными пятнами, был не в силах укрыть землю сплошным одеялом и обозначить линию горизонта, и где-то там, вдали, небо, похоже, всё-таки смыкалось с землёй. В немощном свете станционного фонаря холодно отблескивали сталью рельсы. Тёмные туши вагонов отчего-то казались китами, вытащенными на берег для разделки. Нервы это всё, нервы, господин поручик Драгомирецкий... Чёрт, или всё-таки попробовать этой жуткой махорки?
- Не спится, господин хороший?
Фигура, возвышавшаяся на краю перрона, вполне могла сойти за вставшего на дыбы медведя, однако валенки и зажатый в передней лапе молоток, а в другой керосиновый фонарь "летучая мышь" выдавали в ней хомо сапиенса.
- Да вот... не спится, - согласился я, плотнее запахивая доху и усаживаясь на скамейку, сиротливо жавшуюся к стене вокзала. Помедлив, обходчик уселся рядом - не совсем рядом, впрочем, вежливо обозначив дистанцию.
- Оно и верно, ныне времена такие, не шибко-то и уснёшь... - пошарив в недрах своего медвежьего одеяния, он извлёк на свет туго набитый шёлковый кисет, развязав, принялся сооружать самокрутку. Запалив её от светильника, приподнял стекло и дунул, хозяйственно погасив фонарь. Всё правильно, керосин нынче нужно экономить...
- Да просто выспался на месяц вперёд, пока ехали, - чуть улыбнулся я.
- Тоже верно, - согласно мотнул ушами необъятного мехового треуха обходчик. - В поезде чего, никаких делов нету, лежи да лежи... Издалека едете?
- Из Петербурга.
- Кхе... - закашлялся мужик, окутавшись облаком едкого дыма. - Далеконько... Ну и как там?
- Хреново, - помедлив, откровенно признался я. Правду, как известно, говорить легко и приятно.
- Дааа... - обходчик вновь окутался облаком едкого дыма. - Угощайся, вашбродие, табачок ядрён, тунгуса свалит, - он радушно протянул мне кисет.
- Да нет, спасибо, - вновь улыбнулся я. - Стоило бросать папиросы, чтобы махру смолить... К тому же, думаю, в тайге и махоркой не особо разживёшься...
- Дак вы никак в тайгу собрались? - изумился собеседник, едва не выронив изо рта самокрутку.
- Нет, из самого Питера на сортир ваш заколоченный приехали посмотреть.
- Да уж... - обходчик помотал головой. - В экое-то время, едрён корень... И барышня нерусская с вами?
Я помолчал. В самую точку попал мужик. Ну хорошо, положим, так уж легла карта, и собралась команда, довольно точно описанная господином Чеховым в "Палате номер шесть". Но синьорина Джильола в составе этой безумной экспедиции - такого не мог придумать даже и Чехов... Полный едрён корень.
- А ты чего ж ночами не спишь, - я счёл целесообразным переменить тему, - или дня мало?
- Дак это... грахвик такой, - обходчик вновь затянулся. - Иона Давыдыч, начальник наш, значится, верно рассуждает: революция там или чего, а порядок рушить не след. Покуда порядок, всё работает, как не стало - слезай, приехали... Что мы и видим в Расее.
Я чуть кивнул. Возразить было нечего. Поскольку в Расее мы в данный момент видим именно это.
- Порядок, а сортир досками забит.
- Дык это... а куда деваться? - абориген гулко кашлянул. - Жалованье последний раз ишшо летом видели, да и какое это жалованье, смех один - керенки... Не знаю, как там, в Расее, а тута у нас народ самостоятельный, даром пахать не станет. Дворник был - ушёл, истопник, буфетчик, все поуходили... Последним часом, считай, полиция - как услыхал господин урядник, что с полицией нова власть творит, так попрощался с нами и айда... А коли дворника и прочих нету, кто убираться станет? Вот поначалу тёплый нужник на замок, а как солдатики проезжие повалили с фронта, дак и энтот, который летний... Они, вишь, здорово гадят, солдатики-то, когда много их...
- И не топлено в станции.
- Дак и не топлено, вестимо. Раньше уголь был, или хоть дрова подвозили, а ныне что? Даром мужики дрова не повезут, а угля и вовсе - даже на паровозы нету...
- А ты чего не ушёл?
Обходчик помолчал.
- Вот ежели не будет жалованья до Рождества, твоя правда, подамся и я отсель... Иона Давыдыч, конечно, начальник уважительный, однако уваженьем сыт не будешь. И потом, я так мыслю, кака бы власть ни стояла, неужто железные дороги не нужны ей? Ежели железка встанет, так и конец всей державе...
И снова я промолчал. Так оно - встанут дороги, и конец всей державе.
- Однако, далеко ль в тайгу забраться решили? - не дождавшись ответа, продолжил мой собеседник.
Я помедлил с ответом. А, собственно, какая разница? Подумаешь, государственная тайна... Так или иначе, а товарищ Ургант, пытающийся в данный момент решить транспортную проблему, вынужден будет обозначить хотя бы район экспедиции. Далее заработает сарафанный телеграф и...
- На Подкаменную Тунгуску нам надо, - я улыбнулся по возможности шире.
- Ох, едрён корень... - абориген вновь замотал своим лохматым треухом. - Каких только чудес не быват в Расее-матушке...
Мне оставалось лишь повторно улыбнуться. Всё верно. Опять в самую точку попал мужик...
- Снега нынче нет, - вновь не дождавшись ответа, сменил тему мой собеседник. - Плохо, хлеба помёрзнут все напрочь... Где это видано, чтоб в наших краях да в эту-то пору и снег не лежал? Совсем всё перемешалось...
Я тяжело вздохнул. Похоже, беседа понемногу приобретала характер монолога. Ну в самом деле, что тут можно возразить? В Сибири зимой не хватает снега, это даже не анекдот...
- Скажи лучше, любезный, ходят отсюда обозы на Тунгуску? - больше для того, чтобы не молчать как сыч спросил я.
- Дак это... ходили ранее, как не ходить, - мой ночной компаньон отшвырнул окурок самокрутки. - Санные, то есть... Купчины соберутся гамузом и айда тунгусишек охмурять... Пойдут ли ныне, другой вопрос. Сам видишь, вашбродь, какие нынче сани...
- Ну зима-то длинная, навалит ещё снега, - возразил я.
- Дак навалит, конечно, когда-нить, - мотнул своей ушанкой обходчик.- Только уйти в тайгу, это ж ещё не всё, а и хорошо бы назад вернуться. Это пока морозец так себе, баловство, а на Рождество да на Крещение в тех местах, бают, водка и та замерзает. Лошадёнки падут, и всё, каюк.
Я поёжился. И в который раз мужик зрит в самый что ни на есть едрён корень. Перспектива замёрзнуть в дебрях вкупе с водкой и ртутью в градусниках господина профессора, прямо скажем, не вдохновляла.
- А если на телегах, к примеру? Болота все промёрзли уже, земля как камень... Пока морозы не окрепли...
- На телегах? - в голосе аборигена явственно протаяла ирония. - На Тунгуску? Угу...
Мужик с кряхтением встал, подхватил свой молоток, коим выстукивал вагонные оси.
- Ладно, пойду... Доброй ночи, вашбродь.
- И тебе спокойной ночи.
Медвежья фигура выдвинулась из жёлтого светового круга и будто исчезла, бесследно растворившись в ночи. Вздохнув, я поднял глаза к небесам - небо было ясное, однако свет фонаря забивал слабый блеск звёзд. Господи, помилуй рабов твоих грешных и главою скорбных, и в числе их поручика Драгомирецкого Александра Владимировича... последнего в особенности... Однако, пора спать...
Дверь, ведущая в "пассажирский зал", как высокопарно окрестил его начальник станции, с лёгким скрипом отворилась, и на пороге возникла лёгкая фигурка, кутающаяся в изящную шубку.
- О... Ви тоже не спите, господин поручьик? - синьорина Джильола Босха говорила по-русски бегло и почти всегда правильно, хотя и с сильным акцентом.
- Так точно, синьорина.
Девушка огляделась, силясь рассмотреть во тьме станционные строения.
- Э... я сильно прошу прощения, но где здесь... м... дамский туалет? Ужасная темнота, я чуть не натыкать стены носом...
- Видите вон то строение?
- Э... такое белое-белое, да?
- Так точно. Вот это и есть он. В том числе и дамский.
- Грациа, господин поручьик! - синьорина бодро застучала каблучками в указанном направлении. Проводив её взглядом, я тяжело вздохнул. О чём, ну о чём они думают? Ну хорошо, господин профессор плоть от плоти академической науки, однако товарищ комиссар производит впечатление человека весьма практического. Это для Петербурга или Москвы сапожки на меху могут считаться зимней обувью, здесь же Сибирь!
Мимо вокзала наконец-то с тяжким чуханьем прополз паровоз, явно примеряясь к голове товарного состава. Про господ-граждан и прочее пассажиров, томящихся на запасном пути, очевидно, уже слегка подзабыли... Интересно, какой такой груз везут с востока в Россию, что можно ради него пренебречь курьерским составом? Пушнина? Красная икра? А может, патроны из Японии для дышащего на ладан фронта?
Я криво усмехнулся. Да, что-то негусто нынче идёт движение по Великой Транссибирской магистрали. А что будет через год... Что ждёт тебя, Россия-матушка, в грядущем 1918-м?
Вспомнилось, как не так давно - в сентябре, вроде? - студент Костя Окороков, квартирующий у тётушки, за чаем излагал собственного покроя теорию, согласно которой человечество больно некой формой буйного помешательства, и время от времени происходят приступы. В качестве примера он приводил нынешние события - скажите, разве с лета 1914-го вся Европа не буйствует, пуская носом пену? И как апофеоз - грядущая всеобщая революция... Я грустно улыбнулся. Как хотите, а мне симпатичен этот студент, в отличие от его товарищей, не впавший в телячий восторг от либертэ-эгалитэ-фратернитэ, наваливающихся на Россию со страшной силой, как медведь-шатун на несчастного лесоруба... И вне всякого сомнения, доля истины в его теории присутствует. Вот, к примеру, наша экспедиция, как частный случай. Запланирована была на лето ещё в прошлом, не столь безумном году, Его Императорского Величества Академией наук. Финансирование, в связи с февральскими событиями, сильно задержалось, когда же деньги и прочее наконец нашлись и господин профессор Милорадов со товарищи был готов отправиться в путь, был уже конец октября, и в Зимнем уже топали грязными сапогами революционные товарищи матросы и солдаты... По уму, конечно же, следовало отложить экспедицию, однако наш уважаемый профессор полагал - и тут он прав, разумеется - что это было бы равнозначно её отмене. Совершенно неожиданно новоиспечённая Советская власть живо заинтересовалась отправкой экспедиции, вследствие чего отряд полоумных пополнили товарищи Мыкола Щирый и Лев Ургант... мда...
Стук каблучков приближался и креп. Синьорина Джильола на сей раз выпускала клубы пара и пыхтела ничуть не хуже паровоза.
- Ужасно, это ужасно! Там вот такие деревянные...э... доски! И вот такие гвоздьи! Скажите, господин поручьик, ви знали, что туалет не действует, э?
- То есть как не действует? - вежливо удивился я. - Великолепно действует. Лично проверял.
- То есть?
- Позвольте пояснить, синьорина. В отличие от центральной части России принцип действия местных сортиров зачастую несколько иной. В данном случае строение обозначает границу того туалета... вы видели пограничный знак? Вот так примерно. Миновав эту будку, вы выбираете понравившееся место и все дела.
- Какое значит "понравившееся место?"
- Уточняю - вплоть до Красноярска.
- Ви издеваетесь над девушкой, господин поручьик!
- Ни в коем случае, синьорина. Прошу вас, перестаньте сердиться понапрасну и уясните наконец - это Сибирь. На Тунгуске нам вряд ли встретятся даже заколоченные сортиры.
Постояв пару секунд, девушка развернулась и двинулась к смутно белеющему вдали строению повторно, вне сомнения, намереваясь на сей раз добиться успеха благодаря полученным инструкциям. Вновь проводив взглядом изящную фигурку в шубке, я вздохнул уже совершенно безнадёжно. Боже мой, боже мой... о чём, ну о чём они думают?! Ведь пропадёт, погибнет ребёнок!
Новые шаги - упругие, мягкие. Нет, это уже не ребёнок. Так обычно ходят достаточно крупные хищники из рода кошачьих.
- Мы полагали, что вы вернётесь не раньше завтрашнего утра, товарищ комиссар...
-...И втайне надеялись, что не вернётесь вовсе, - логически закончил фразу большевик, присаживаясь на скамью в точности там, где только что сидел обходчик. - Зря, господин поручик, право. О деле надо думать прежде всего.
- Но всё-таки, любопытно, что вас сподвигло бродить в столь поздний час? Неужто не нашли ночлега?
Свет фонаря падал сбоку, отчего лицо товарища Урганта казалось странно раздвоенным - один глаз в тени, в другом горел жёлтый огонёк. Право, что-то сатанинское... Улыбка, впрочем, была вполне дружелюбной.
- Так ведь жидов нигде не жалуют. Мыкола вот остался, поскольку православный... и дел нет к тому же.
Он пошевелил пальцами, и только тут я обратил внимание на новенькие лайковые перчатки. Любопытно... здесь, в Сибири, на глухом полустанке - где раздобыл?
- Пустяки, - он перехватил мой взгляд, - это всего лишь охапка керенок... изрядная, конечно, но... Как и рукавицы, валенки и прочее для нашей синьорины, впрочем. Однако вышли мы здесь вполне удачно, следует признать. Вот с транспортом пришлось повозиться. Чалдоны, бумажных денег им даром не нать, давай золото али патроны... Сорок семь червонцев, чтоб мы все так жили, и упёрлись...
- У нас патронов два ящика.
Ургант улыбнулся ещё шире.
- Похоже, вы таки решили поучить меня коммерции, господин Драгомирецкий. Хорошо, поясняю. Там, в тайге, золото будет стоить примерно столько же, как здесь керенки. Спирт, чай и патроны в тех краях самая надёжная валюта.
Он выдохнул облачко пара.
- Чёрт, как быстро крепнет мороз... Короче, я договорился. Завтра утром уходит обоз на Тунгуску.
- На телегах? - осторожно удивился я.
- Ну не на автомобилях же!
- Пап, посмотри. Похоже?
На электронном мольберте застыли волны, там и сям испещрённые искрами солнечных бликов. Закатное солнце, очевидно, било в спину художнику, и небо на покинутом светилом востоке было пустым, без единого облачка, отчего море казалось холодно-чужим, а розоватые барашки пены - окрашенными кровью...
- Ну ты прямо Айвазовский у меня...
- Скажешь тоже, - Маринка порозовела от удовольствия. - Я же только учусь!
- Вот только свет ложится не так как-то... Обычно все художники изображают солнце, восходящее над морем. Ну или заходящее, но обязательно в кадре чтобы...
- Вооот! Вот именно! Все поголовно! Как ни картина, так солнце над морем. Прямо не художники, а строй солдат, шагающий в ногу!
- Ну, положим, ради художественной выразительности...
- Папуля, ну не разочаровывай ты меня! Художественной выразительности следует добиваться иными методами, не прибегая к дешёвым лубочным приёмам!
Я поднял руки, сдаваясь.
- Ладно, ладно! Куда уж мне спорить с профессионалом! Картина, как я понимаю, закончена?
- Ну... завтра ещё глянуть свежим глазом... Но в целом да.
- В таком случае, сударыня, прошу оказать мне честь отужинать! - я щёлкнул несуществующими шпорами, отвешивая гусарский поклон.
- С удовольствием! - засмеялась дочура, делая ответный книксен. - Я так лопать хочу, слушай... Пап, а давай поедем в тот китайский ресторанчик?
- "Розовый дракон"?
- Ага...
- Ну что ж, окончание столь гениальной картины нужно отметить.
- Тогда я переоденусь, - Маринка оттянула воротник поношенного зелёного свитера, демонстрируя непригодность наряда для посещения ресторанов.
- Давай, только быстренько. А то лапша остынет, придётся новую кипятком заваривать.
- Уау! Мне наконец-то дадут куксы!
Мы разом рассмеялись. Китайская лапша, которую здесь, в Дальнем, все именовали не иначе как "кукса", вообще-то считалась пищей совсем уже "ходей", то есть профессиональных китайцев-нищих, однако туристы и прочие путники тоже не пренебрегали ею. А чего? Залил кипятком из чайника и хлебай. Вполне съедобно и к тому же фантастически дёшево.
В ожидании дочери я вышел на веранду. Сад уже засыпал, готовясь к долгой и нудной зиме - то дождь, то снег, то сырой ветер с моря, то морозец из Сибири... Впрочем, во Владивостоке зима ещё хуже, конечно. Ново-Архангельск, Александровск-на-Аляске, Петропавловск-Камчатский, Владивосток да Дальний с Порт-Артуром - окраина великой России, самый её периметр...
Ветер дул с моря порывами, раскачивая ветви деревьев с последними трепещущими листьями, и мутные валы накатывались на берег, силясь дотянуться до ажурной садовой ограды. На горизонте справа громоздились небоскрёбы Дальнего, словно друза гигантских кристаллов. Слева россыпь строений была много пониже, приземистей - всё-таки Порт-Артур до сих пор больше военная база, нежели город. Дачный посёлок, приютившийся между мегаполисом и городом-спутником, выглядел почти безлюдным. Оно и понятно, ноябрь не июль...
Сзади бодро процокали каблучки.
- Ну, я готова.
- А повернись-ка, доню, я подывлюся, яка ты гарна стала!
Дочура охотно крутанулась на шпильках, демонстрируя вишнёвое бархатное платье с сильно открытым верхом. Низ, впрочем, тоже не отличался излишним пуританством. Я вздохнул. Похоже, времена, когда показавшая башмачок девушка считалась обесчещенной, прошли безвозвратно. В наши дни даже батюшки в церкви смиренно просят молодых прихожанок, чтобы подол достигал хотя бы середины бедра...
- Ну как, смотрюсь?
- Вау!
- То-то!
- Мантильку надень, не май месяц. Опять кашлять будешь и сопли пускать.
- Я-то надену, - Маринка уже накидывала на плечи меховую пелеринку. - Однако моему папочке должно стать неудобно. Старая машина, ладно, но когда единственная любимая дочь ходит в старье...
- Что обычно бывает написано на окошечке кассы?
- "Денег нет и не будет"
- Ну вот, всё же понимаешь. Ты вообще умница у меня! - я щедро чмокнул дочь в щёчку. - Вот станешь знаменитой-великой, пойдут твои картины по тысяче империалов каждая...
- По тысяче, всего-то?
- Ну хорошо, хорошо. По пять тысяч! И сразу купишь себе кучу мантилий, собольих шуб и прочего.
- Ладно-ладно, папочка, издевайся. Я умолкаю, как и положено воспитанно-скромному ребёнку, и пусть дальше тебя мучает совесть!
- Ой! - я согнулся, демонстративно схватившись за печень. - Кажется, это она...
Мы рассмеялись.
- А ты чего, так пойдёшь? Где фрак, галстук-бабочка и прочее? - доча оттянула полу моего видавшего виды вельветового пиджака. - И пистолет ещё тут, с ума сойти!
- Дурная привычка, - повинился я. - Документы, приборы связи и оружие по карманам рассовывать. Целее будут. Ну пойдём уже, пока в "Розовом драконе" не съели всю лапшу!
Проходя под перголой, густо увитой виноградной лозой, я протянул руку и сорвал багровый листок.
- Ноябрь уж наступил... уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей...
- Да вроде как октябрь в оригинале? - вновь засмеялась Маринка.
- Ну это там, в коренной России октябрь, а у нас тут ноябрь будет правильней. Поправочка на географию!
Наша старенькая "Кама", стоявшая у самых ворот, мелодичным сигналом поприветствовала хозяина, гостеприимно поднимая двери.
- Не знаю, как тебе, а мне наша "камка" всегда в этот момент всегда напоминает наседку, зовущую цыплят под крылышки, - дочура усаживалась на переднее сиденье. - И вообще я хочу к бабушке. На Новый год и Рождество, вот.
- Ваши желания совпадают, кстати, - я ткнул кнопку на панели, и двери мягко опустились. Тут же заработал кондиционер, навевая в салон блаженное тепло. Повинуясь сигналу брелка, ворота распахнулись, и машина мягко тронулась с места, будто заскользила над землёй.
- О! Бабуля звонила?
- Разумеется. Это любимая внучка не слишком-то часто вспоминает свою бабушку.
- Чего рассказала?
- В Вологде уже снег лежит. Так что, говорит, если сподобится внученька на Рождество, то на лыжах накатается вволюшку.
- Ха! Решено. Да, папуля?
- Легко. Поездом, в третьем классе...
- Сдурел, да? Родную дочь! В третьем классе! Через всю Сибирь! И каникулы не резиновые. Только самолётом, папочка. "Миг-Кондор", это по-настоящему круто!
- Даже так? Скромные девушки обходятся нормальным "Енисеем"
- Нуу... "Енисей", это уже вовсе не так круто. И вообще, давно мечтала прокатиться до первопрестольной на сверхзвуке.
- И улетит твоя новая мантилька.
- Да пёс с ней, в этой похожу. Бабуля важнее.
- Быть по сему! - я придавил педаль газа, обходя длинную грузовую фуру. Машина пошла на обгон неохотно, вяло. Блин горелый, опять не съездил в сервис... давным-давно надо перебрать топливные элементы...
- Чего ещё говорила?
- Алёна из Ревеля проездом была, гостила два дня. Да, на праздники Лёня со всем семейством к ней обещал нагрянуть, если получится, так что скучно тебе не будет.
- Он же в Гамбурге сейчас?
- Ну в принципе да.
Уточнять детали я не стал. Маринка у меня умница, сама поймёт. Поскольку в Гамбурге сейчас находилась лишь Лёнина супруга с чадами. Сам же отец семейства, он же мой шурин пребывал в Пенемюнде, на базе императорского стратегического подводного флота.
- Положим, не так это и ужасно. Он же не в рот куски плутония суёт. Там техника безопасности нешуточная.
- Да при чём тут плутоний? Он же как спец-реакторщик на лодке будет, когда испытания ходовые пойдут.
- Так оно.
- Ну вот... Занырнут на дно, где-нибудь возле северного полюса... крак! Там знаешь какая глубина? Четыре версты!
- А, чёрт... - я затормозил, пристраиваясь в хвост сплошной массы авто, запрудившей улицу. Среди моря солидных и не очень российских машин кое-где виднелись японские "фуфлайки", приобретаемые порой гражданами по причине бросовой цены. - Чего-то в такое время и пробки... Богато жить стали, не по средствам. На каждого младенца по машине.
- И только твоя любимая и единственная дочура до сих пор не имеет собственного авто, - тяжко вздохнула Маринка, пряча под густыми ресницами озорной блеск глаз. - И ходит в рванине. Соболя времён Ивана Грозного...
Мы вновь разом рассмеялись.
Во внутреннем кармане требовательно завибрировал телефон. Я вздрогнул - в отличие от нормального, гражданского, покоившегося в кармане нагрудном, его коллега из внутреннего никогда не подавал голоса, предпочитая вибровызов. И ждать от тех вибровызовов можно было лишь всяческих пакостей.
- Да, Пал Палыч, - мельком глянув на экранчик, где высветился абонент, произнёс я.
- Ты один? - голос в трубке был озабочен донельзя.
- С дочкой.
- Где сейчас?
- В Дальнем, в пробке стою.
- В пробке, это плохо... В общем так. Дуй сейчас в аэропорт, подойдёшь к терминалу шесть. Документы при себе?
- Как водится.
- Уже не так плохо. Лёва тебя встретит, билеты и вводная у него, подробности письмом.
- Можно хотя бы узнать, на сколько и куда?
- Можно. В Красноярск. На сколько, от вас зависит.
- Но примерно хотя бы.
- Я же сказал, не знаю! Ориентируйся на месяц, чтобы не огорчаться в случае чего. И давай уже дуй скоренько, "Стриж" вас ждать не станет!
Я поперхнулся. Щедро, слов нет. "Стриж", сверхзвуковой самолёт купеческого класса, или, как говорят англосаксы, бизнес-класса. Для миллионеров, можно сказать.
- Хорошо, еду. Что-нибудь ещё?
- Пока всё.
Экран погас, и телефон враз стал похож на чёрную эбонитовую пластинку. Вздохнув, я сунул прибор в карман.
- Прости, Маришка. Обманул я тебя с лапшой, - я чуть улыбнулся. - Зато с мантилькой, полагаю, наоборот, всё вскоре наладится.
В её глазищах плавает тревога и грусть.
- Знаешь, пап... Я всё понимаю. Но в такие минуты думаю - жаль, что у вас с Катериной не срослось.
Зубья пилорамы вгрызались в дерево жадно, точно зэк в краюшку хлеба. В большую, пахучую, восхитительную краюху...
Я сглотнул слюну, отгоняя видение. Ладно... Краюха будет только завтра утром, а сверхурочная работа - вот она, прямо сейчас.
- Давай! - кивнул я напарнику.
Мыкола, кряхтя, завёл конец бревна в приёмник пилорамы - зубья валков зацепили и потянули лесину к жадно снующим вверх-вниз пилам. Мыкола, как и я, арбайтен-мобилизант, хохол откуда-то с Украины. Вот Клим местный, арбайтен-карту отрабатывает...
Я криво усмехнулся. Арбайтен-карта, конечно, лучше, чем мобилизация в трудармию - всё-таки живёшь дома, в семье... Однако хуже всех жидку, что да то да. В трудармии отпахал пять лет и свободен, а у ихнего брата шнелль-арбайтен пожизненно. И кормёжка для славян не так уж чтобы совсем скверная. Господа дойчи нация высокоцивилизованная, аккуратная, у них всё рассчитано. Какая польза от работника, еле таскающего ноги? И труп, как любит говорить наш хозяин, герр Кляйнмихель, вещь совершенно бесполезная. Это поначалу они унтерменшей зазря изводили, в горячке войны. Теперь не то, теперь рабсила нужна повсюду. Вот, пожалуйста, даже жидов недобитых и тех к работе приставляют. Хотя сколько их осталось-то, жидов? Меньше чем бывших коммуняк, пожалуй...
- Давай!
Следующее бревно уползает в пилораму, чтобы рассыпаться на выходе кучей досок. Там мелькает полосатая роба жидка... как его... впрочем, неважно. Жид и жид. Их и хозяева-то знают только по номерам, наверное.
Вообще-то родился я в городе Адольфсбурге, который тогда назывался иначе. Кажется, Ленинград. Или Петербург, что вернее. Мама, пока была жива, любила рассказывать мне про то, какой это большой и красивый город. Правда, я его совсем не помню. Смутно помню только двор-колодец, белого котёнка на ступеньках и красного леденцового петушка на палочке. Ещё помню вокзал, кишащий народом, люди орут, лезут в битком набитый поезд... душный вагон, и мы с мамой на самой верхней полке, мама судорожно прижимает меня к себе, вслушиваясь в тяжкое уханье, перебивающее монотонный стук колёс... Говорят, все унтерменши, кто не успел тогда сбежать из Адольфсбурга, перемерли в ту же зиму. Герр Кляйнмихель, будучи в подпитии, частенько вспоминает те события - в ту пору он был совсем ещё безусым юнцом, и воевал как раз в тех местах, заряжающим при орудии... Похохатывая, он рассказал, как жидо-коммунисты, в тупом фанатизме не желая признавать величие и мощь непобедимого Рейха, пытались доставлять провизию в окружённый город на грузовиках по льду озера - глупость, конечно... Это, естественно, не помогло, и когда части непобедимого вермахта взяли городок-пристань Ладогу, откуда большевики и возили провиант, всем унтерменшам в осаждённом городе пришёл капут. А на следующий год железные когорты Рейха вместе с турками вышибли жидо-коммунистов с Кавказа, и когда все танки, грузовики и самолёты - а у жидо-коммуняк были и самолёты, предоставленные им жидо-масонами из Америки - встали из-за отсутствия бензина, на третий год части непобедимого вермахта очистили от коммунистов Поволжье и бомбами добили последних фанатиков, зубами вцепившихся в Урал. Грустно, но мой отец, обманутый жидо-коммуняками, погиб где-то под Уфой.
Вот приход непобедимого вермахта в Челябинск, где мама к тому времени осела, я запомнил. Трескучую пальбу и грохот взрывов, и танк, проехавший по нашему огороду, чудом не зацепив убогую хатку... Да, под Челябинском ещё воевали довольно сильно. Вот в Новосибирске, куда из Харькова эвакуировалась тётя Вера, уже почти не стреляли - нечем было уже стрелять коммунякам. А к здешним местам, к Красноярску, дойчи уже подкатывали походными колоннами, торопясь успеть занять город прежде японцев...
- Давай!
Ещё одно бревно. Сколько их там осталось? Чёрт, опять засветло не успеем... Герр Кляйнмихель до работы жаден, то и дело наваливает сверхурочные... Вообще-то не дело после ужина заставлять работать, и так двенадцать часов рабочий день... но попробуй-ка возразить. Трезвый он ещё ничего, ну заедет в ухо за дерзость и все дела, а когда пьяный, пристрелить может запросто. Ему башку ещё на Волге коммуняки повредили, с тех пор так и не отошло, ему по делу-то пить вообще нельзя...
- Ну чё, быдло, уработались?
Я с острой ненавистью глянул на вошедшего. Ринат по кличке Собака - подлейшее существо. Вообще-то он родом из крымских татар, по его же словам, однако я сильно подозреваю, что кто-то из его родителей был натуральной собакой. Герр Кляйнмихель и держит его за собаку, с той только разницей, что собака в будке, а этот на вышке... И обращается как с собакой, кстати. Когда герр пьян и ему скучно, он частенько призывает Рината ради забавы. Забавы у герра порой презабавные, ничего не скажешь. То велит татарину обмотать голову грязными подштанниками на манер чалмы, раскрыть Коран, порезать на нём ломтиками копчёное свиное сало, поставить стакан со шнапсом и громко читать книгу вслух, между делом выпивая и закусывая. А то ещё велит Ринатке снять штаны и молиться по-ихнему, уткнувшись носом в землю, да ещё время от времени чтобы взбрыкивал и блеял по-козлиному... Собака безотказно выполняет. И всю накопленную злобу старается выместить на работягах. Впрочем, не слишком успешно - герр Кляйнмихель заплатил за рабсилу рейхскомиссариату некоторую сумму и не намерен терпеть убытки. Больше всех достаётся жидку, само собой, мимо не пройдёт татарва, чтобы без зуботычины.
Надзиратель неторопливо присел на табурет, привалился к стене. Поправил на поясе брезентовую кобуру, из которой торчала рукоять старинного нагана.
- Эй, орлы обоссанные! С вами говорят! А ну-ка, жид, топай сюда. Давай-давай, пока я сам не подошёл!
Жид, помедлив, скинул рукавицы и подошёл, неуклюже загребая ногами.
- Отставить! Что за походка? Назад. Ещё раз, и чтобы бодро мне, весело! Шаг чеканить!
- Слышь, Ринат, нам работать надо, - подал голос Клим.
- А ты молчи знай, руссиш швайне. Ещё раз вякнешь, я и тобой займусь. Жид, шагом марш! Ножку, ножку тянуть!
Всё дальнейшее произошло очень быстро. Жид, шлёпая драными калошами, набитыми для тепла ветошью подошёл к надзирателю вплотную - как было велено, чеканя шаг - и Собака, неуклюже взмахнув руками, повалился с табурета. Несколько раз дрыгнул ногами и вытянулся, между ног быстро натекала тёмная лужа. Из горла татарина торчал напильник-заточка.
Мы все стояли неподвижно и молча, таращась на сценку, только пилорама неутомимо сновала вхолостую, выплюнув очередную порцию досок и не дождавшись свежего бревна.
В этот момент дверь-калитка в сарай широко распахнулась, и в помещение ввалился герр Кляйнмихель, собственной персоной. Пьяный, конечно же - в последнее время вечерами хозяин редко бывал трезв.
Пару секунд дойч разглядывал картину оловянным взором, пока до него наконец-то дошёл смысл происходящего.
- Аааа! Ферфлюхт...
Он уже почти вытащил из кармана свой верный "вальтер", и тут жид сделал следующий решительный шаг. Выдернув наган из кобуры убитого, он развернулся и вытянул руку в сторону хозяина. Хлопнул выстрел, герр Кляйнмихель дёрнулся и грузно, точно мешок с опилками осел возле двери.
- Ты... ты... - Мыкола делал неопределённые жесты рукавицей. Я, помедлив, ткнул в кнопку "стоп", и пилорама, взвизгнув тормозом, остановилась.
- Всё... - хрипло произнёс Клим. - Вот теперь всё, мужики...
Лишних вопросов никто не задавал. Убийство татарина одно дело, а истинного арийца - совсем другое. Гестапо пустит в расход всех, без разбора.
Жид стоял в углу, оскалясь, и держал перед собой револьвер, словно приготовился обороняться ото всего белого света.
- Ну убейте... убейте!
- Да толку-то теперь... - Клим сплюнул. - Теперь мы все на одной цепи... смертники.
Мы молча переглянулись.
- Значит, так, - Клим вытянул из кармана убитого герра пистолет, осмотрел. Пошарив ещё, достал запасную обойму. - За Енисеем японские земли. Одно нам теперь спасение, пробираться на Тунгуску куда-нито. Дойчам туда ходу нет, а японы ради убитого дойча экспедицию в тайгу снаряжать не станут. Вообще пальцем не шевельнут, ежели сами на них не наскочим... Ну, я пошёл. Ты пилу запусти, шум нам сейчас нужен.
Я нажал кнопку "пуск", пилы немедленно пришли в движение. Не сговариваясь, мы кинулись к щелястой стене сарая.
Сквозь щели было хорошо видно, как на сбитой из трёх длинных сосен вышке мается на морозном ветру часовой, калмык Сопатка. Арбайт-рейхскомиссариат, ведавший распределением рабсилы из унтерменшей, к каждой укомплектованной бригаде работяг прилагал и такую вот эрзац-охрану, набранную из неславянских народов помельче. Случись побег или ещё там что, с эрзац-охраны первый спрос - к стенке. Вообще-то поначалу в качестве охранников пытались использовать горцев-кавказцев, однако, по словам герра Кляйнмихеля, они так и не уяснили, что отныне единственный смысл их жизни - беспрекословное послушание хозяевам. Много мнили о себе... Так что выяснять где какие малые народы там обитают не стали, и всех горных кавказцев по приказу Фюрера потравили парализующими газами, а на немногих уцелевших охотились с собаками и с геликоптеров - я ещё подростком был, помню, даже продавали такие охотничьи лицензии истинным арийцам, желающим особо острых ощущений...
Клим подошёл к вышке почти вплотную, когда калмык всполошился. Сделав резкий жест: "стоять!", скинул с плеча винтовку, положил на неошкуренную жердину, играющую роль ограждения. Сибиряк взмахнул левой рукой в сторону сарая, явно чего-то объясняя, и когда страж перевёл взгляд на лесопилку, вскинул правую руку, где в рукаве прятался хозяйский "вальтер".
Хлопнул выстрел. Сопатка сделал нелепое движение руками, ноги его подкосились, и он повалился на настил. Винтовка же ухнула вниз, на кучу опилок, припорошённых снегом.
Я почувствовал, как внутри закипает отчаянная, весёлая злость. Протянув руку, выдернул у жида наган, перехватил за рукоять. Хорошо, что я почти безродный. Мама умерла, отца убили, братьев и сестёр нету. Тётя Вера старенькая уже, дети её затерялись где-то... Так что гестапо не за что зацепиться.
- Пошли, ребята.
Когда мы подошли к вышке, винтовка всё ещё валялась на куче опилок. Зато возле дома, где проживало семейство Кляйнмихелей, злобным лаем заходилась цепная собака, здоровенная немецкая овчарка. На крыльцо выглянула фрау Марта, явно намереваясь выяснить, отчего это рабочий-унтерменш бродит возле дома. Пистолет щёлкнул дважды, и лай оборвался, сменившись хрипящим замирающим визгом, фрау же свалилась, точно тряпичная кукла, заклинив собою распахнутую дверь. Клим стремительно ринулся в дом, через секунду оттуда донеслись ещё выстрелы.
Когда мы подошли к зданию, Клим уже выходил на крыльцо, буквально увешанный оружием. В левой руке - немецкий охотничий штуцер-двустволка, в правой - русская самозарядка, явно оставшаяся с той войны. На плече же висел самый настоящий пулемёт. Старинный, с массивной трубой ствола и здоровенной коробкой магазина-барабана.
- Всех убил, - хрипло произнёс сибиряк, - и гроссмутерь, и расплод ихний... Считай, авансом за моих домашних.
Он оглядел наш разрозненный отряд.
- Время маленько есть, место тут глухое. Грузовик кто водит?
- Я умею, - кивнул я.
- Уже легче, однако. Значит, так - собираем жратву и тёплые вещи, лесовоз выводим и в путь.
- Ночь вот-вот...
- А что делать?
Телега бодро грохотала по промёрзшей до гранитной твёрдости земле, подпрыгивая на ухабах так, будто норовила кого-то лягнуть. Слой соломы, щедро натрушенной на дно экипажа, несколько смягчал адскую тряску, однако делал и без того не слишком устойчивое положение пассажиров донельзя скользким, так что поневоле приходилось держаться за край рыдвана обеими руками. Говорить без крайней нужды также не тянуло, как бы язык ненароком не откусить на очередной колдобине... Оставалось только радоваться, что телега сильно отягощена поклажей - вне сомнения, пустой экипаж на таких ухабах уже давно перевернулся бы и прихлопнул седоков на манер мухобойки.
Невеликий обоз шёл плотно нагруженным, и поскольку вносить коррективы в свои коммерческие планы ради нескольких полудурков, коим приспичило зимой попасть в таёжные дебри чалдоны не собирались, экспедиционное имущество пришлось кое-как пристраивать по бокам основного груза. Что касается членов экспедиции, то им пришлось довольствоваться жалкими остатками свободного пространства.
Я вновь исподлобья оглядел вереницу пароконных подвод. На передней, управляемой могучим бородачом, тряслись ассистент профессора, приват-доцент Рудольф Роршах и студент-второкурсник Валя Курочкин, отчего-то высокопарно именуемый "коллектором". На юном нежно-румяном лице Вали, не успевшем ещё задубеть от ветров и морозов, явно проступало страдание от дикой тряски, впрочем, пока вполне искупавшееся новизной впечатлений, судя по выражению детски-любопытных голубых глаз. Лицо господина доцента, напротив, никаких эмоций не выражало. И взгляд серо-стальных тевтонских глаз был спокоен, пристален и цепок. Именно такой взгляд был у того немецкого офицера под Лодзью - спокойная холодая сосредоточенность и никаких колебаний. Сомнения во взгляде протаяли чуть позже, когда его "парабеллум" подавился перекошенной лентой, и дуло моего "кольта" смотрело прямо в тевтонский лоб...