Комарова Наталья Сергеевна : другие произведения.

Зима 1919-го

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Зима 1919-го
  
  повесть
  
  Февраль. Достать чернил и плакать!
  Писать о феврале навзрыд,
  Пока грохочущая слякоть
  Весною черною горит...
  Борис Пастернак
  
  - Давайте я останусь здесь, я не хочу, я не могу идти наружу, - забитая в углу бомбоубежища, она отказывалась выходить из него. - Пусть там все поуляжется, затихнет...
  Спустя два месяца
  Зима. Конец 1918-го. Середина декабря. Шла гражданская война. Она впервые вышла из дома после того, как война пронеслась в ее городе. Она стояла на крыльце, не зная куда идти. "На реку, значит пойду на реку".
  Она спускалась к реке, завязая в сугробах. На берегу стоял человек, грустно смотря на мутное солнце. Она встала чуть подальше и печально смотрела на муть солнца, грязные облака и фиолетовый ободок у горизонта, небо было туманным, и она знала, почему оно было таким. Человек рядом показался ей знакомым, он неожиданно спросил:
  - Ты тоже его видишь? Черный туман.
  - Я не знала, что кто-то еще может увидеть его.
  - Не впускай его в себя, это зло.
  - Знаю.
  Наступила пауза, недолгая, она ее оборвала:
  - А кто вы?
  - Я?.. Наверное, никто.
  Ей стало грустно от этих слов.
  - Вы воевали?
  - Нет. Я отказывался, начал доказывать, что война - это бессмысленное дело, и за это был назван врагом народа и сослан в Сибирь, откуда после четырех лет сбежал.
  Она три раза ему похлопала.
  - Вы правы. Война не имеет смысла.
  - Путь поэта не есть путь воина.
  -Да и путь истинного человека тоже, - согласилась она.
  - Я не умею убивать, - сказал он, - не могу.
  - Я тоже. Когда в наш город три с половиной месяца назад пришли войска, детей и женщин спрятали в бомбоубежища, а мои отец и дедушки ушли на войну. Я так и не смогла их удержать. Целый месяц пока длился погром в городе, я не выходила из бомбоубежища и не видела света. Я не хотела видеть смерть. Но я до сих пор слышу крики и стоны от войны. Даже, когда все вышли наружу, я осталась там, боясь увидеть последствия погрома. А после не могла видеть свет, и поначалу носила черную повязку на глаза. Когда я была в бомбоубежище, я пыталась выйти наружу, несмотря на страх увидеть чью-то смерть, я хотела вернуть тех, кого люблю в убежище, чтобы с ними ничего не случилось, но моя мама не позволила, удерживая меня последними силами. Сегодня я впервые вышла из дома после этого.
  - Я четыре с лишним года не видел своего дома и своей семьи.
  Я был на каторге в Сибири. И там я был изгоем. Люди-каторжники не принимали меня, ведь я отказался воевать. Я виновен в том, что не убийца. Многие там оказались ни за что, а многие за дело. Я видел, как они живут, я слышал их разговоры, видел их болезни и смерти. И это тоже была война. Но я не мог это видеть, долго готовился и сбежал. Я даже не знаю, где теперь те, кого люблю. Брата, наверное, на Кавказ.
  - А где вы сейчас?
  Не знаю, я только что приехал. Я ведь не отсюда, мой город больше этого, довольно далеко. Я не знаю, где остановлюсь, там меня найдут, здесь наверно нет.
  - Может, в бомбоубежище? - спросила она.
  Он посмотрел на нее, еще не понимая, почему она хочет ему помочь.
  - Там никого нет. И если не повторится то, что было три с половиной месяца назад, то вряд ли кто-то появится. Можешь там остановиться.
  - Спасибо.
  Она отвела его в бомбоубежище, пообещав, что никто не узнает его местонахождения.
  - Я принесу вам что-нибудь, - сказала она. Она обращалась к нему на "вы", потому что ей было девятнадцать, а ему больше тридцати.
  - Не надо. И не обращайся ко мне на "вы". Спасибо тебе.
  - До свиданья.
  Она пошла домой, решив все же принести ему что-нибудь, она заметила, что у него не было ни сумки, ни какого-нибудь свертка. А сейчас зима, война, в бомбоубежище не намного теплее, чем на улице. Дома она нашла плед, худенький матрас, хлеб, соль и молоко. Немного, но в его положении достаточно, и пошла в убежище.
  - Здрасти. Это я... Ты бы развел костер. Ну вот, я забыла спички.
  - Ничего, у меня есть.
  - Я тут принесла тебе, - развернула она тугой сверток, - больше не смогла, прости.
  - Я не просил, но спасибо.
  Они развели огонь, постелили подобие кровати. Он ел, она смотрела на огонь.
  - Огонь не греет, - сказала она, - даже, когда он не горел, мне стало странно тепло, не как в сказке.
  - Сказка!
  - Да. То время, та жизнь, мир. Это мое детство. Оно было необъяснимо замечательным, до неприличия прекрасным. Места, люди, любимые всегда. Тогда все были, а теперь нет. Мы были бедны, но не в этом счастье. Рядом были люди, места, запахи, разные неуловимые вещи, которые люблю. Да, это была сказка. К ней теперь иду.
  - К свету.
  - К свету. Ты знаешь?
  - Жить, чтобы летать.
  - Да, - и по щеке ее потекла слеза, она знала, что это случится, и вот он сидит рядом и ощущает то, что ощущает она. Она быстро стерла слезу грязным рукавом, чтобы он не видел.
  - Сказка, - говорил он, - теперь уж только в памяти. А жаль.
  - Невыносимо жаль, - добавила она.
  Она смотрела на него и ощущала какое-то странное чувство нестерпимой тоски, тяги, и казалось, что она сейчас лопнет изнутри. И в то же время это было ощущение какого-то странного облегчения. В общем, это нельзя объяснить, стоит только ощутить, и сам поймешь. Стоит ли говорить, что он испытывал то же самое.
  На следующий день она опять пошла на реку, он был там.
  - Небо не должно быть фиолетовым, - начала она, - ни пурпурным и ни красным, только голубым, чистым, ясным и насыщенным.
  - А сейчас в нем отражается то, что происходит на земле, - говорил он.
  - Тебе темно? - спросила она и, не дожидаясь ответа, сказала. - Мне тоже.
  - Раньше было так светло, так ослепительно ярко. А сейчас...
  - Я так хочу забыть войну, четыре с лишним года, ужас, смерть, я не могу...
  Они стояли, смотря в небо, переполненные воспоминаниями о войне, потерях, пониманием испорченного кровавого неба и черного тумана, но вряд ли кто мог заметить, что внутри них билась истерика, только они.
  - Все, хватит, - сказала она, - выдохнули... Я... тебе принесла еды.
  - ...Спасибо.
  Они пошли в убежище и там, в темноте при потухшем костре молчали, молчали так, что слышали дыхание друг друга, сердцебиение, слышали хруст снега под чьими-то ногами где-то снаружи, слышали то, как шуршали мыши где-то в углу, и невыносимо громко одиноко капала вода, отрезвляя души, слышали мысли, миллионы мыслей, будто вслух. Тишина. Тишина, наполненная звуками, составляющими ее. Как самая грустная музыка. И времени будто бы нет, остановилось.
  - Но я с тобой, - его слова как крик души прорвали эту пелену звуков и застывшее время. Он просто так сказал от сердца.
  - Но я с тобой... Несправедливо.
  - Мир.
  - Да. А ведь люди изначально были бессмертными, но эти Ева с Адамом предали Бога и обрекли всех нас на смерть. И теперь есть два пути в жизни. Первый - ...
  - После детства, с первыми потерями все меняется, тебя уже
  нет, - продолжал он, - все хотят от тебя того, что ты не можешь сделать, просят жить, быть мужественным, заботиться о своем здоровье и так далее. Ты живешь по инерции, твой мир деформируется, темно, холодно, тебе не дают делать то, что делал, когда был счастлив. Все не так. И первый путь - существовать дальше, с болью, и похоронить тех, кого ты любишь. Второй - ...
  - Умереть. Самоубийство - грех. Это не подходит, продолжала она, - но если ты умрешь как-нибудь по-другому и будешь знать об этом заранее, стоит только представить их лица, тех, кого ты любишь, кто любит тебя, ведь если они уйдут, тебе будет нестерпимо больно, а если уйдешь ты, то им ведь тоже, никому не пожелаешь такого, их слезы не стоят меня, за них больно, горько, но так хочется уйти. И что делать?
  - Или увидеть их смерть или доставить им боль.
  - Несправедливо. Я не умею жить ни без Бога, ни без человека, я не умею жить.
  Они встречались каждый по вечерам то на реке, то в бомбоубежище, то гуляли по самым окраинам города без взглядов других. Говорили о многом, о большом, о чем можно говорить бесконечно, рассказывали друг другу свое детство и даже себя.
  - Ты так трогательно о них говоришь, - говорила ему она, когда он рассказывал о своей семье, друзьях с такой милой улыбкой и словами, - ты ведь ребенок, да?
  - Да, я ребенок, - отвечал он.
  - Я тоже.
  Они то лежали на снегу, то смотрели на ночное небо, с упорством ища там звезды, и не находили, и слезы опять текли по щекам, и внутри было сыро от них.
  - Ну где же звезды? - спрашивала она.
  - Там. За черным туманом и зимой, - говорил он.
  - Я даже не могу увидеть свои звезды.
  - Мы бессильны. Мы не можем разогнать черный туман, он от людей, от миллионов.
  - Можем... Мне кажется... Если объединиться, объединить всех человеков, мы сможем вместе разогнать черный туман.
  - Ну да, но все равно мы бессильны перед смертью, мы в этом мире не сможем вернуть того, кто ушел, ты знаешь это чувство...
  - Да, мы бессильны перед Богом, мой маленький разум не может догнать Его величия, как можно создать весь мир за шесть дней, знать и слышать каждого одновременно.
  - Мы капля, мы крупинка...
  - Ты тогда сказал, что ты наверно никто, не верь себе. Ты - человек, с сердцем, душой и духом, мыслями, любовью и мечтой... Ты - есть и не только для меня.
  - Спасибо.
  - Я честно признаюсь, - говорила она, - что бегу от себя, точнее от теперешней жизни, от глаз людей, тем более любимых, когда я вижу в них боль и просьбу, обращенную ко мне, но не могу пересилить себя и ненавижу себя за то, что могла бы, наверное, хоть что-то изменить в этих глазах, я ненавижу себя, - и слезы потекли по щекам и внутри. Она вспомнила все эти глаза, и ненависть к себе стала больше. Она сразу стала стирать слезы, потому что знала, что значит видеть их, - я наверно очень плохая, я слишком много о себе думаю, я гордая, язвительная, раздражительная, чуть что не так и я вспылю. Есть вещи, недостатки, с которыми я очень быстро и резко справлялась, а с этими никак не могу.
  - Ты сможешь, - сказал он, - тебя уже нет, нет, - неизвестно почему от этих слов ей становилось спокойнее,- нас уже нет.
  - Спасибо.
  А потом был Новый год.
  - Мама, можно с нами встретит Новый год один поэт? - спрашивала она. - Он недавно приехал в наш город, и у него еще мало здесь знакомых.
  - Ну не знаю.
  - Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, ему не с кем справлять Новый год. - А как вы с ним познакомились? - с сомнением спросила мама.
  - На реке. Ну можно, мам?
  - Ну ты знаешь, что сейчас есть нечего?
  - Знаю. Он много не съест.
  - Ну, ладно.
  - Спасибо, спасибо, спасибо.
  "Слава Богу, - подумала она, - что мама не спросила, где он остановился. Я никогда не вру и стараюсь этого не делать, чтобы я тогда ей сказала? Было бы много вопросов, если бы я сказала про бомбоубежище".
  Новый год они справляли вместе: часть ее семьи, она и он. Мама задавала ему какие-то вопросы, он неохотно отвечал, боясь соврать.
  - Мам, не лезь ты к человеку, - говорила она.
  Остальные сидели тихо и ни к кому не лезли.
  Он так грустно, не отрываясь, смотрел на новогоднюю елку. Она видела, что его начинает трясти, хотя он этого не показывал, что ему очень грустно. Он спокойно встал из-за стола, извинился и вышел из дома, она пошла за ним. Вышла на улицу, встала на крыльце, он стоял в метрах пяти от дома, задумчиво, в мутном свете еле видной луны. Она подошла к нему, молча встала рядом. Молчали.
  - Просто, пять лет не видел новогодней елки, - сказал он, - не был в новогодней атмосфере. Этого всего, этих запахов, блеска игрушек, этого не видел столько лет.
  Она стояла, слушая его, понимая, что не должна ничего сейчас говорить. Позади открылась дверь, и мама сказала:
  - Вообще-то сейчас двенадцать будет.
  Они пошли в дом. Наступил 1919 год.
  Однажды, в начале января они гуляли в окрестностях города.
  - Знаешь тут недалеко живет мой друг, пойдем сходим? - спросила она.
  Другом оказалась девушка шестнадцати лет. Она обрадовалась приходу своего друга, быстро оделась и они все вместе пошли гулять. Она познакомила своего друга с ним. Был вечер, они шли по окраинам, закоулкам города, казавшегося опустевшим.
  Друзья шли, вспоминая свое детство, разные смешные, великолепные случаи, приключения, прожитые вместе, как последние, конченые, отчаянные, неисправимые романтики - мечтатели с горящими глазами. Он смотрел на них с улыбкой, вспоминая, как он также ходил со своими друзьями. И видно было, что так говорить и вспоминать можно вечно.
  - Мы как во сне, - говорила она другу, - это и есть, помнишь, как тогда?
  - Помню, - отвечал друг.
  - Я всегда во сне летаю. Сейчас я разбегусь и полечу, определенно полечу, - говорила она. - Это сон? Сон! Я хочу кружиться, прыгать и летать. Я хочу кричать. Я хочу летать.
  - Я хочу прыгнуть в снег с разбега. Я хочу валяться в снегу, - восклицал друг.
  - Ты ведь тоже ощущаешь, что это сон, сказала она ему.
  - Это сон.
  Воздух казался пеленой, обволакивающей все вокруг, и время будто замерло и шло медленно-медленно. Они как будто бы плыли по этому сну, ветер обнимал их и целовал, и им было мало воздуха. Дома вокруг казались сказочными, таинственными, как будто кто-то для них расставил здесь причудливые декорации. В церкви били колокола, и они как завороженные плыли, летели, шли на этот звук. Они кружились, прыгали, валялись в снегу, они могли делать все что захотят, ведь это был их сон. Они пришли к реке, никогда не замерзающей и очень, очень бурной, через нее был хлипкий мост. Она встала на этот мост и подняла руки навстречу ветру, который был удивительной силы, внизу бурлила вода с оглушающей силой и громкостью. Адреналин захватил ее:
  - Я хочу кричать, Кричать.
  - Кричи, кричи! - кричал он ей.
  И она закричала, закричала в полную силу, не боясь, что кто-то услышит, ведь это был их сон.
  - Идите сюда, - позвала она их. - Давайте кричать вместе.
  Они закричали: он и она, а друг - нет.
  - Кричи, кричи же, - кричали они уже вместе ее другу.
  И друг закричал, они закричали вместе, взявшись за руки и подняв их над головой. А потом стали прыгать по мосту, несмотря на то, что он хлипкий.
  Любой прохожий, не похожий на них, подумал бы, что они сумасшедшие. Ну что ж каждый сходит с ума по-своему. Но благодаря этому сну они как будто бы отвлеклись от войны и потерь.
  Надо сказать, что этот день был необычным, особым днем. Было седьмое января - Рождество Христово по православию. На обратном пути они кричали:
  - С Днем Рождения! С Днем Рождения! - смотря наверх, я думаю, вы понимаете, Кому были обращены эти слова.
  И на снегу они крупными буквами написали "С Днем Рождения".
  Этот их сон так трудно описать, это было необычное, странное чувство, ощущение.
  Удивительно было, что когда они проводили друга домой, оказалось, что они гуляли всего полчаса. Это было странно, потому что они думали, что гуляли несколько часов. Это был сон, их волшебный сон.
  Прошел месяц. Продолжались ежедневные встречи, честные разговоры все же не перегибали планку того, о чем не только говорить, но и писать трудно. Тем более им не надо было этого говорить, они и так это ощущали, знали. Они знали, что любят друг друга, знали, когда кому-то из них особенно тоскливо, грустно, что сейчас кто-то из них что хочет. Но помимо разных мелких и больших хотений, было одно самое главное их желание, мечта - они хотели быть с теми, кого они любят, со всеми, кого они любят, хотели вновь обрести детство, сказку, счастье, вновь летать. Они прекрасно понимали, что каждому из них больше всего на свете не хватает тех, кого они потеряли, их глаз, улыбок, слов, смеха, рук, прикосновений, даже чихания и поучений, им необходимо слышать их дыхание, и только убедившись в том, что они живы и в порядке, спокойно, счастливо заснуть, видеть их глаза, быть рядом. Но все же они говорили друг другу много того, чего не сказали бы многим другим. Наверно вы понимаете, что они глубоко несчастны, теперь, когда они не могут видеть тех, кто ушел, кого любят, любили и будут любить, когда их нет рядом, и в сердце пусто, там будто бы поселилась черная дыра, которая забрала все хорошее и оставила лишь плохое. Есть вещи, которые даже рука не повернется написать, потому что начнешь рыдать и не сможешь остановиться, тогда все, что успел написать превратится в большую, бесформенную кляксу. Об этом я писать не могу.
  И вот начало февраля. Они стояли у развилки неподалеку от реки, где встретились.
  - Знаешь, у меня родилась безумная идея, - сказала она задумчиво. - А не пойти бы нам куда-нибудь, идти до посинения, до того пока ноги не сотрутся в прах, быть может, мы что найдем.
  - Пошли.
  - А пошли босиком? В одних портянках.
  - Мы психи.
  - Да... Но сначала я напишу письма родителям и друзьям, я не смогу уйти, оставив их в безвестности.
  Они пошли к ней домой, там никого не было. Сначала она написала записку родителям, где просила не беспокоиться, сказав, что ушла вместе с поэтом и по прибытию в первое же место, где есть почта, пришлет письмо, когда вернется, не знает, об этом напишет потом. Друзьям написала, что ушла вместе с ним, и если они захотят направиться за ними, чтобы они узнали дорогу, она повяжет подкладку от штанов на дерево на развилке у реки, на какой дороге будет стоять это дерево туда и идите прямо. Она взяла только свои собственные сбережения, которых хватило бы только на буханку хлеба, бутылку молока и пуд соли, но она собиралась их тратить на конверты и марки.
  Так, без еды, воды, имея при себе минимум денег, они пришли к развилке. Она повернулась назад, посмотрев на свой дом, стоящий вдали:
  - Вот и все, - слезы нарочно бежали к глазам, но она не давала им выйти наружу, так грустно ей было, больно, она пообещала себе, что не обернется в пути на свой город, свой дом. Ведь будет хуже видеть, как он удаляется и превращается в точку. "Мой дом, - подумала она, - если Он позволит, я вернусь".
  Она решительно повернулась, оторвала подкладку от штанов.
  - Ну, по какой дороге пойдем? Давай в сторону твоего дома.
  - Давай. Так, тогда туда.
  Она привязала подкладку к ветке дерева, стоящего на той же дороге. Они сняли валенки, носки, повесили их на то же дерево, оставшись в портянках. Он посмотрел как-то решительно:
  - Сегодня нас не достать.
  - И не догнать.
  Они пошли по дороге, по снегу с большой скоростью, и ногам было горячо. Обжигал их снег, и странное ощущение какого-то дурацкого "наплевать", томительной легкости. Они шли, толком не зная куда, но, зная - то, чего хотят найти, они не найдут, ведь это земля.
  Шли быстро, внутри их трясло, они редко говорили, чаще молчали или пели песни то вслух, то про себя. Странно было бы их встретить: на ногах лишь портянки, бешеный взгляд, большая скорость и губы поют песни про себя, хотя кажется, что они говорят сами с собой.
  - Сегодня я люблю зиму, - сказала она.
  Это было ощущение, так она терпеть не могла зиму из-за бед, связанных с ней.
  Они дошли до места, где река делала крутой поворот и преградила им дорогу. Но через нее был мост. Она подошла к перилам и как-то странно, хищно на них посмотрела, потом на него.
  - Я понял, - сказал он.
  Они забрались на перила и встали так, что не касались даже кончиками пальцев друг друга, подняв руки. Вы должны понимать, что их положение на мосту было неустойчивым, они стояли на тоненьких перилах, кружил хлопьями снег, летел им на лица и на руки, любой порыв ветра - и они бы разбились о лед.
  Они стояли, наслаждаясь тишиной и снегом, легким ветром, который веял на них прохладой. Они изредка кричали, но все же большее удовольствие им доставляло молчать и быть в этом легком, но очень большом ветре, в этом ощущении.
  Прошло довольно много времени, и они пошли дальше, прыгая, кружась, валяясь на снегу, то плача, то смеясь. Они шли два часа, а за ними по снегу оставались кровавые следы.
  Стемнело. Они увидели, как солнце плавно, лениво перекатывается за горизонт. Какой был красивый закат - хороших багряных, розовых, малиновых цветов. Они легли на снег и любовались им, а потом закрыли глаза.
  - Небо! Звезды! - воскликнул он, открыв глаза, на чистом небе уже исчезли следы заката и появились звезды.
  Она открыла глаза, посмотрела на небо и воскликнула:
  - Звезды? Звезды!
  Они встали и смотрели на небо, то, прыгая от радости, а то кружась:
  - Небо. Я так давно тебя не видела, милое небо.
  Он говорил ей, смотря на небо горящими глазами, о своих звездах, а она показывала ему свои.
  Пролетели часа три их путешествия, было где-то часов семь вечера, хотя какая разница, и они пошли дальше, где вдалеке горели огни. Они шли туда, там, по-видимому, была деревня. Что очень удивительно - это то, что они не чувствовали физической боли, хотя их ноги обмерзли и действительно стерлись, покрылись трещинками, ссадинами, кровоподтеками, да к тому же в ранки забивался снег, но они не обращали на это внимания.
  Пролетели несколько минут, и оказались в деревне. Он сказал:
  - Надо зайти куда-нибудь, воды попросить. Не вижу поблизости колонки. Вроде не поздно еще.
  - Надеюсь, они нас не примут за каких-нибудь бандитов.
  - С большой дороги.
  - Просто темно уже.
  Он постучался в первый же дом на окраине. Через две минуты голос из-за двери спросил:
  - Кто там?
  Она стояла в недоумении, не зная, что ответить.
  - Мы из соседнего города, по пути зашли в вашу деревню, можно ли попросить у вас воды? - сказал он.
  Дверь приоткрылась, и из-за нее на них недоверчиво взглянула бабушка, оглядела их с головы до ног, распахнула дверь настежь и воскликнула:
  - Батюшки! А ноги-то у вас!
  Она буквально запихнула их в дом и усадила на скамью.
  - Что ж вы делаете-то? В зиму-то без валенок! Ноги в крови ж все!
  И тут они почувствовали, как сильно болят их ноги, они не чувствовали отмороженных пальцев, а ступни жгло, кА будто кто-то держал под пятками зажженные спички. Бабушка достала аптечку, спирт, и уже приблизилась к их ногам.
  - Не надо, мы сами.
  - Да мне не трудно.
  - Нет, нет, нет.
  Бабушка отступила, они взяли ватку, смочили ее в йоде, сняли с себя кровавые, порванные портянки и стали промывать и обрабатывать раны, морщась от жжения. Бабушка в это время села на стул и смотрела на них с сожалением:
  - У вас валенки-то отняли? Да?
  - Нет, мы сами сняли, - робко ответила она.
  - Да как же?
  - Ну знаете мы, наверное, не совсем нормальные люди, вот захотелось снять и сняли, - помягче ответила она.
  - И где ж они теперь?
  - Висят на дереве на окраине того города, откуда мы пришли, - сказал он.
  Бабушке осталось только вздохнуть.
  Они обработали раны и отдали аптечку.
  - Спиртом-то, спиртом ноги оботрите, а то они у вас обморожены, можете без ног остаться.
  Они поморщились, но бабушка была очень упорна.
  - Ну вот у меня теперь ноги спиртом воняют, - сказала она ему.
  - Не ты одна такая, - сказал он.
  Бабушка накрыла стол и позвала их.
  - Нет, не надо, нам бы только воды, - говорили они.
  - И слушать ничего не хочу! - услышали в ответ.
  Они сели за стол, и тут отворилась дверь, и вошел дедушка.
  - Здравствуй, родненький! Садись за стол! - сказала ему жена.
  Он посмотрел на гостей, ответ не заставил себя ждать.
  - Они из соседнего города, попросили воды, а я посадила их есть. Ноги у них стерлись, все в крови.
  - А, ну ладно, - сказал дедушка.
  Им было стыдно есть, потому что они понимали, что еды у них немного, в военное время многие голодают.
  - Вы не стесняйтесь, еды у нас достаточно, вы нас не
  объедите, - успокоила их бабушка.
  После ужина они встали из-за стола, но не смогли стоять долго и сели на скамейку.
  - Ноги болят, да? Ходить не можете? - спросил дедушка.
  - Возможно, - ответил он.
  Бабушка их никуда не отпустила и оставила их на ночлег. Ей постелила на софе, ему поставили раскладушку.
  Они пробыли в этом доме два дня. Эти добрые люди дали им ночлег, пищу и воду. Все это время они разговаривали, бабушка и дедушка рассказывали им истории из своей жизни, а они слушали или говорили о своих взглядах, мыслях.
  - А куда вы идете? - спрашивал дедушка.
  - Не знаем, - отвечал он, - просто нам захотелось как-то пойти куда-то. Если найдутся люди, которым не нравится, что происходит в мире, которым хочется, чтобы мир стал лучше, мы позовем их с собой.
  - Мы хотим, чтобы люди поняли, что война бессмысленна, попытаться возродить в них способность к самосовершенствованию, - говорила она.
  - Если каждый из людей станет человеком, станет добрее, духовнее, станет не лишенным сострадания, то тогда не нужны будут тюрьмы, суды, не станет войн, убийств, искоренится жестокость, насилие, не будет ничего плохого, что когда-то делали люди, - продолжал он.
  - Интересно, - задумчиво произнес дедушка.
  - А вы правда считаете, что все станут такими, как вы
  говорите? - спросила бабушка.
  - Нет, все, конечно не станут. Большинство останется в своем закоренелом нехорошем состоянии, - говорил он, - большинство не умеет ни слушать, ни слышать, и даже поступками их не проймешь. А есть такие, которые может не так хороши, а может совершают даже плохие поступки, но смогут услышать, понять, захотят быть лучше и станут лучше.
  За такими разговорами проводили они время в этом доме с этими милыми людьми. Через два дня они точно решили опять отправиться в путь. Ноги еще болели, но ходить все же было можно.
  - Валенки возьмите, - сказала бабушка.
  - Нет, нет, нет, - они понимали, что в столь тяжелое голодное время эта семья сделала им и так много, а валенки - это уж слишком дорогое удовольствие, им было неудобно, а может даже стыдно, но они все равно не жалели того, что пошли куда-то, босиком, внимая ощущению.
  Валенки им все равно вручили, не принимая отказа.
  - Пойдемте с нами, - сказал он.
  - Нет, сынок, - ответил дедушка, - возраст не тот.
  - Возраст не имеет значения, - сказала она.
  - Мы ведь не одни живем, нам сына с войны ждать надо, да и внуки у нас, они сейчас с невесткой у ее родственников гостят, - сказал дедушка.
  - Ну что ж. Спасибо вам огромное, - поблагодарил он. - Валенки мы вам обязательно вернем.
  Они попрощались с этой семьей и вышли на улицу. Но вскоре дверь открылась, и из дома буквально выбежала бабушка со свертком в руках:
  - Детонька, - сказала она ей, - на, возьми, возьмите в дорогу.
  - Да не надо, - сказала она.
  - Но ведь вы хотите изменить мир, - сказала бабушка, - а мертвые уже не смогут его изменить.
  Она всунула сверток с едой в ее руки, попрощалась и пошла в дом, оставив их в раздумье.
  - Спасибо, - после некоторой паузы пробормотала она.
  Они повернулись и пошли через всю деревню к следующей дороге. Почты в этой деревне не было, и она не смогла написать родителям.
  - Какие хорошие люди, удивительно, что мы сразу попали к таким, - сказал он.
  - Да.
  Вышли на дорогу, шли молча, опять навалила тоска. К ней вновь вернулась глупость жизни, вина и ненависть к себе. Она не могла ему сказать, ей хотелось кричать: "Ты знаешь, мы ведь три года с папой не разговариваем из-за какой-то глупой ссоры, он не разговаривает теперь со мной, а знаешь, как это не смешно, как мне не хватает его общения, мы с ним всегда так хорошо говорили, интересно, весело, у нас был какой-то общий язык, мы могли спорить, доказывать что-то друг другу. Я хочу, чтобы все стало как прежде. А ты знаешь, как мне тяжело видеть глаза того человека, который теперь остался один жить в своем доме после той нашей потери, когда он смотрит на меня так, как будто бы просит меня, видит во мне надежду. Как я понимаю, как ему больно видеть пустую постель, где спал тот человек. И как мне сложно остаться там с ним, потому что я боюсь, потому что мне плохо, тяжело видеть ту самую пустую постель. И я себя ненавижу, потому что должна, обязана себя перебороть, потому что этот человек важнее меня. Я ненавижу себя за это. Господи, прости, прости, простите меня все, я не хочу вам ничего плохого, простите. Господи, пожалуйста, когда все это кончится? Забери меня".
  Он ощущал, понимал, что она сейчас внутри готова взорваться, и опять повторил ей те слова, которые ее успокаивали:
  - Тебя уже нет, нет, - и добавил, - нас уже нет.
  - Спасибо.
  - Ты сможешь. И тот человек вернется, я знаю.
  Она посмотрела на него с такой благодарностью. Кто знает будет так или нет, но он в это верил.
  - К тебе вернутся все, все, - сказала она, веря в это.
  Так они дошли до следующей деревни, постучались в первый же дом, открыл парнишка лет семнадцати:
  - Вы ко мне? - спросил парень.
  - Ну, вобщем-то да, наш путь через вашу деревню лежит, - сказал он, - можно зайти погреться просто, мы только посидим и сразу же уйдем.
  Парнишка недоверчиво на них посмотрел:
  - С преступностью дело имели?
  - Мы не преступники, - ответили они, удивившись.
  - Ну, ладно.
  Они зашли, сели на скамью поближе к печке.
  - Воды, хлеба? - спросил парнишка.
  - Нет, у нас есть, - сказал он. - Ничего, если мы здесь поедим?
  - Ешьте.
  Они развернули сверток, стали есть. За окнами стемнело.
  - Можете остаться на ночь, все равно я один... живу, - сказал парнишка.
  Они согласились, их задели его слова, такой молодой, а уже остался один.
  Утро. Парнишка смотрел в окно, им захотелось, чтобы он пошел с ними, осталось только понять за добро он или за зло. Они стали говорить ему о том, о чем говорили той семье в предыдущей деревне. Он слушал их и смотрел как-то устало и как будто бы равнодушно.
  - Пойдем с нами, - сказала она.
  Парнишка все также на них смотрел, потом встал и сказал:
  - Пойдемте, я вас провожу до дороги.
  Они надели фуфайки, валенки и пошли на улицу.
  - Нет, ну разве ты не хочешь, чтобы мир стал лучше? - спросила она.
  - Эта ваша затея стоит очень многих сил, и далеко не каждый дойдет до конца этой борьбы, если у нее вообще есть
  конец, - ответил парнишка.
  - Да, я понимаю, что далеко не всех можно изменить в лучшую сторону, подтолкнуть к этому. Но есть люди, которые изменятся, и какая-то частица мира станет лучше. Разве не стоит ради этого пытаться, бороться, неужели лучше сидеть и жить в этом мире, который почти никому не нравится, но никто не пытается его изменить, - говорила она.
  - Если изменится какая-то частица людей, мира, в ней воцарится понимание, уважение, добро и любовь, - сказал он.
  - Мне все равно, я никогда никого не любил, - сказал парнишка, - и не хочу любить.
  Зря он это сказал, она уже шла впереди них, но, услышав эти слова, повернулась, и тогда началось:
  - А любить-то страшно, да? - сказала она громко. - Я не верю в то, что ты не любишь, просто тебе страшно любить, страшно терять, и ты так говоришь, пытаешься убедить сам себя в том, что ты не любишь, потому что терять невыносимо больно, и я не виню тебя, - так яро доказывала она это парнишке, который смотрел на нее убитыми глазами и слышал ее. А он же в это время стоял, улыбаясь, ему нравилось то, как она эмоционально защищала любовь. - Но неужели ты думаешь, что лучше умереть, никогда не любя, или, старательно пытаясь убедить себя и всех в этом, будучи неживым еще при жизни, чем умереть, пусть даже страдая, но любя?
  Парнишка зарыдал, бросился к ней, уткнулся ей лицом в фуфайку:
  - Я знаю, да люблю я, люблю, но все, все, кого люблю, ушли от меня, ушли, - кричал он.
  Она не могла видеть слез, не знала, как себя вести, когда плачет человек, ей было так жаль его. Она постаралась его обнять, погладив по спине:
  - Тихо, тихо, - говорила она. - Любовь нельзя убить, невозможно, как бы ты ни хотел, она будет преследовать тебя всегда, потому что она вечна, - она держалась, чтобы не заплакать. - Ну вот видишь, ты любишь, я знаю больно тебе, но потерпи немного. Пойдешь с нами?
  - Угу...
  Парнишка успокоился, они пошли к нему домой, взяли еды, воды, закрыли дом и пошли в следующее место. Это был первый, кто пошел с ними, кого удалось пробить.
  - И не думай, что ты один, - сказал он парнишке в дороге, потому что парень чувствовал себя одиноким и часто повторял: "Я один". - Я понимаю, что и тебе и нам тяжело. Но, во-первых, с тобой, как и с нами, всегда Бог, а во-вторых, теперь с тобой мы.
  - Понимаю, но одиночество, он ведь такое странное чувство, - сказал парнишка.
  - Да, можно выйти на людную улицу, быть в толпе людей или быть в большой компании, где каждый с тобой говорит, и чувствовать себя совершенно одиноким, - говорил он, - а можно быть вдвоем с каким-то человеком и молчать или находиться где-нибудь одному и совсем не чувствовать себя одиноким.
  Через полчаса они дошли до городка. Она купила конверт, марки, написала письмо родителям.
  - Давай я опущу письмо в почтовый ящик, я видел один неподалеку, - предложил парнишка.
  - Если хочешь, - сказала она. - Мы будем в том клубе, ты нас найдешь?
  - Да.
  Парнишка ушел с письмом, а они пошли в городской клуб. Вошли в небольшой холл, никого не было, а в углу на небольшом столе лежала записка: "Ушла на обед, буду через пятнадцать минут". Они пошли в глубь клуба, он сказал:
  - Я скоро вернусь, - и, пойдя по коридору, вошел в одну из дверей.
  Она ходила туда-сюда по коридору, потом остановилась, разглядывая свои ногти или трещинки на полу. Впереди появилась компания людей, они смеялись, шутили, но потом начали рассказывать друг другу пошлые анекдоты и истории, вещи, пошлые, грязные, гнусные. Она это услышала, подняла голову, посмотрела на них устало, по щекам ее потекли слезы, она не выносила пошлость, гнусность, грязь, у нее закружилась голова, она даже не знала, что ей делать, так устала от всего этого. Он пришел, посмотрел на нее, услышал, о чем они говорят, все понял и тихо, хотя ему хотелось кричать, сказал им:
  - Если будете продолжать все также, вам придется отсюда уйти.
  - Чего? - спросили эти люди, им надо было обязательно повыпендриваться, показать какие они взрослые, хотя на самом деле они показывали и это и то, какие есть на самом деле.
  - Идите отсюда, - повторил он для особо непонятливых.
  Компания увидела, что он не смеется и не шутит, они еще немного постояли, а потом нехотя ушли. Он подошел к ней, обнял ее и
  сказал:
  - Больше ты никогда не услышишь и не увидишь ничего такого, обещаю.
  - Ненавижу это.
  - Я тоже.
  Они успокоились и пошли на улицу, к клубу подошел парнишка, и они ушли из города.
  К вечеру они пришли в следующую деревню. Как всегда постучались в первую дверь. Открыл человек лет двадцати пяти, длинный, худощавый, в рубашке, клетчатом коричневом жилете и серых брюках, на шее повязан шарф.
  - Вечер добрый? - спросил человек.
  - Не знаю, но я как-то в этом сомневаюсь, - сказал он.
  - Ну что ж, заходите.
  Они вошли.
  - Присаживайтесь. Хотите заночуйте у меня.
  Они были удивлены, этот человек предложил им войти и остаться на ночлег, не зная, кто они такие. Они поужинали и узнали, что человек этот - поэт, он прочитал им некоторые свои стихи, которые были довольно необычными, но определенно шли от сердца, да и речь его была такая же, как и его стихотворения, а они рассказали ему то, что говорили той семье и парнишке.
  На следующее утро, проснувшись, они увидели, что поэта в доме нет. Они умылись и вышли на улицу, поэт сидел на лавочке неподалеку, она подошла и села рядом, он и парнишка встали позади.
  - Хочешь, я расскажу тебе одну короткую, но очень интересную историю? - спросил хозяин дома.
  - Давай, - согласилась она.
  - Был один человек, который любил, и однажды одного из тех, кого он любил, похитили. Он ради хотя бы одной улыбки этого человека мог сделать очень многое, почти все. И ему... те, кто похитили, сказали: "Мы вернем тебе того, кто тебе нужен, если ты перевернешь горы, ну, одну там или несколько". Ну, они, конечно, смеялись над ним, "перевернуть горы".
  - И что? - спросила она.
  - И он их перевернул, - ответил поэт, встал и пошел по снегу.
  Она, недолго мешкая, встала и пошла за ним.
  - А что еще ты мне можешь рассказать?
  - Да много всего, но по сравнению со всем светом это будет... всего лишь крошка.
  - Ну, а что-нибудь, что прямо сейчас просится, чтобы об этом рассказали?
  Поэт нагнулся, взял снег и сказал:
  - Чем пахнет? Ведь не снегом же.
  Они поочередно понюхали снег, который он держал в руке. Он действительно пах не снегом, а чем-то неприятным, липким.
  - Кровью он пахнет, кровью, - сказал поэт.
  Они посмотрели на него, пораженные тем, как он ощущал мир:
  - Пойдем с нами, - сказала она.
  - Пойдем, - согласился поэт.
  Он взял все необходимое, запер дом, и они уже вчетвером вышли на дорогу, которая вела их к следующему месту. Шли долго - с самого утра до самого вечера, уже и луна повисла в беззвездном небе. И стало им грустно, все они скучали по своим семьям, а семья для них была не по определению, это были все, кого они любят. "Мне грустно, я скучаю по ним, я скучаю так, что хочется выть", - думал он и вслух повторил:
  - Мне хочется выть.
  - Мне тоже, - сказала она.
  - Давайте отдохнем, - сказал парнишка, - мы целый день идем, и потом мне тоже хочется выть.
  Они сели прямо на снег и посмотрели на большую луну, висевшую в небе и выглядевшую так, будто перед ней было огромное матовое стекло, она была как большой фонарь, казалось, что можно дернуть за какую-то неведомую, невидимую веревочку, и луна потухнет.
  - Ну, если нам так хочется, отчего бы не повыть? У? - спросил он.
  И они выли, так тоскливо, что, наверное, распугали всех волков и зверей в лесу. Через час они пошли снова, пришли к какой-то деревне и не стали стучаться в дома, слишком поздно, и почти не осталось сил. На окраине стоял заброшенный сарай, там они и остановились.
  Утром проснулись от криков. Они вышли на улицу, увидели бегающих людей, огонь и дым, в деревне что-то сгорело. Они пошли в глубь деревни, люди вокруг бегали и кричали:
  - Подожгли...
  - Обокрали...
  - Убили...
  По всей видимости, ночью совершили разгром те люди, причастные к тем или иным партиям, а на самом деле просто воры и убийцы.
  Среди толпы шла девочка лет четырех в большой растянутой кофте, вся в копоти и слезах, и громко плакала. Она взяла девочку на руки, расстегнула фуфайку и, прижав к себе ребенка и надев на нее свою шапку, укрыла ее, чтобы согреть:
  - Все, все, не плачь.
  - Пойдем спросим у кого-нибудь, где ее родители, - сказал он.
  Они остановили первого прохожего, и на их вопрос он ответил:
  - Нет теперь у ней никого, и дом сгорел.
  - Но, а какие-нибудь родственники, хоть кто-нибудь? - не унималась она.
  Прохожий помотал головой и ушел.
  - Но как же так? - не понимала она.
  Он остановил нескольких людей и спросил:
  - Вы знаете этого ребенка? Каких-нибудь близких друзей ее семьи?
  Те ничего не ответили, лишь невнятно что-то пробормотав.
  Они вернулись в сарай, накормили ребенка, каждый из них снял какую-нибудь вещь, чтобы одеть девочку, она и он кофты, оставшись в рубашках и фуфайках, поэт - шарф и две пары теплых носков, которые взял из дома, парнишка штаны, которые тоже захватил с собой. Все это, конечно, было велико ей, но девочка согрелась в шапке, трех кофтах, двух парах носок и очень длинных, но теплых штанах, и в старых башмачках.
  Они решили уйти оттуда, он взял ребенка на руки, все же укрыв его фуфайкой. Они ушли из деревни, и вышли на следующую дорогу.
  - А где мои мама, папа? - спросила девочка.
  - Они сейчас как бы спят, - ответил он.
  - А скоро они проснутся?
  - Не знаю, - сказал он.
  - А куда вы идете?
  - Мы, девочка, идем прямо, просто прямо, - сказал поэт.
  - А я теперь с вами буду?
  Они не знали, что ей ответить, потому что понимали, что их путь рискован, и если пострадает хоть кто-нибудь, а уж тем более ни к чему непричастный ребенок, то все их идеи и мысли рассеются прахом, рухнут. Они понимали, что необходимо найти людей, а лучше целую семью, надежную, которая приютит ее. И это надо было сделать как можно быстрее, пока девочка не привыкла к ним, и они еще не успели прирасти к ней.
  - Ты поспи пока, - сказал он.
  Вскоре ребенок уснул. Через три часа они пришли в довольно большой поселок, постучались в первую дверь. Открыл мужчина лет тридцати:
  - Здрасти, - недоверчиво произнес человек.
  - Здрасти, извините нас ради Бога, - сказал он шепотом, чтобы не разбудить девочку, - у вас не найдется молока, это для ребенка, у нас кончилось, знаете.
  - А, ну конечно, - сказал открывший дверь, - проходите.
  - Подождите здесь, ладно, - сказал он поэту и парнишке.
  В доме было очень уютно, за столом сидела женщина, они с ней поздоровались, а в люльке лежал их ребенок. Они посмотрели на этих людей и догадались, что это муж с женой, и у них маленький ребенок. Им показалось, что это добрая семья, они принесли молока для девочки, пригласили их на чай, получив, правда, отказ. Не могли же они пить чай, когда поэт с парнишкой стоят на улице.
  - Я вижу у вас хорошая семья, - сказал он, ему действительно так казалось, и он подумал, что эти люди, возможно, примут ребенка в свою семью. - Знаете, у нас тут такое дело. В предыдущей деревне был погром.
  - Да, мы знаем, говорят, там дома некоторые сожгли, - сказала женщина.
  - Мы вообще, как бы вам сказать, вроде странников, мы уже почти неделю, ну, путешествуем что ли, - говорил он, - и вот мы остановились в той деревне, проснулись утром от шума, криков, пошли туда и в толпе увидели девочку, взяли ее с собой и пошли спрашивать, где ее родители, оказалось, - тут он еще понизил голос, и хотя девочка мирно спала, закрыл ей уши, - что все ее родные погибли, и даже каких-то близких друзей ее семьи нет.
  - И понимаете, мы взяли ее с собой, накормили, одели. Но вот в чем загвоздка, наш путь очень рискован, мы даже не знаем, до чего мы дойдем, - сказала она.
  - А! Так это вы те два чудака, которые ходят по деревням, городам и призывают всех стать лучше, - сказала женщина.
  - Ну, призывают это как-то громко сказано, мне больше нравиться слово "просим", - сказала она, - но, в общем, смысл тот же.
  - О вас уже слухи ходят, и поговаривают, что какие-то власти чем-то недовольны, это как-то связано с вами, - сказал мужчина.
  - Ну, и ладно. Нас, кстати, уже не два чудака. Но дело-то вот в чем, мы не можем оставить ребенка с собой, потому что боимся за нее. Если, не дай Бог, с ней что-нибудь случится, мы это себе не простим, - сказал он.
  - Оставьте ее у нас, один ребенок у нас уже есть, но мы сможем потянуть и эту девочку. Конечно, с нами ей будет безопаснее, - сказала женщина.
  У них от души отлегло. "Спасибо", - подумали они. Эти люди поняли сразу, о чем они хотели с ними поговорить.
  - Правда? Но вы точно станете ей семьей, вырастите ее, будете к ней хорошо относиться, не хуже чем к собственному ребенку, и никогда не бросите? - спрашивала она, чтобы убедиться в искренности намерений этой семьи.
  - Да, да, да, - отвечали они.
  - Обещаете? - спросил он.
  - Обещаем. Ну вы оставайтесь на ночь, вы нам такой подарок принесли, - сказал мужчина.
  Она сразу согласилась, чтобы убедиться, что ребенок будет жить действительно в хорошей семье.
  - Правда, нас пять человек, если вместе с девочкой
  считать, - сказал он.
  - Это не страшно, - сказал мужчина.
  Они позвали поэта и парнишку. Они сели за стол ужинать, в доме было немного места, но их это не смущало. Как им странно, но место для ночлега нашлось всем: муж с женой спали в своей обычной кровати, их дитя в люльке, он и она - на печке, а между ними спала девочка, они боялись дышать и лишний раз двинуться, чтобы, не потревожить и не раздавить ребенка, парнишка спал на кушетке, а поэту соорудили ложе из сундуков и досок.
  Он и она полночи не спали, все думая о судьбе ребенка, они к ней привыкли даже за столь короткое время, думая о том, будет ли хорошо девочке с этой семьей, что было главным в этой ситуации.
  Утро. Все встали, умылись, поели и разговаривали. Они смотрели, как женщина играет с девочкой, как говорит с ней, было видно, что и ребенку эта семья нравится. Пришло время уходить, она села на корточки перед девочкой и выдавила из себя:
  - Ты останешься здесь. Тебе ведь нравятся эти люди?
  - Да.
  - Ну вот, они станут тебе семьей и никогда тебя не бросят. А о своих родителях не беспокойся, ты их еще встретишь. Ну что сказать? Пусть больше никогда ничто плохое тебя не коснется... Пока.
  Потом он также сел перед ребенком:
  - Запомни, пожалуйста, то, что я сейчас тебе скажу, сохрани свое сердце и свою душу такими же чистыми, какие они сейчас у тебя есть, и не стремись стать взрослой, поверь, дети лучше взрослых.
  После поэт и парнишка сказали девочке пару слов и "до свидания".
  - Это ведь ваша одежда? - спросил мужчина. - Так забирайте, мы ее оденем сами.
  - Не надо, пусть останется... на память, - сказали они.
  Только они повернулись, чтобы уйти, как девочка подбежала к ним, дернула их за подолы фуфаек:
  - Подождите, тетя, дядя, смотрите, - сказал ребенок и достал из кармана своей широкой кофты какой-то предмет, она, держа его на своей ладони, протянула им, говоря. - На память, на память.
  Они взяли его, это оказалась деревянная фигурка, похожая на маленькое ребристое солнышко, раскрашенное в зеленый, синий, красный, желтый цвета, краска на фигурке немного потрескалась от времени, наверное, девочка нашла ее, или ей кто-то подарил, ведь краски в то время редко встречались.
  - Спасибо, - сказали они. - Мы тебя не забудем, никогда.
  Они ушли.
  - Будем поочередно хранить ее, - сказал он, - можно я первый?
  - Конечно, - ответили они.
  Он сжал фигурку в ладони так, что чуть не потекла кровь. Они шли по поселку и молчали, им было трудно расставаться с ребенком до слез. Она купила конверт, марки, написала письмо родителям. Они опустили его в почтовый ящик и дальше гуляли по поселку.
  - О нет, только не это, - сказал он устало.
  Она повернулась в ту сторону, куда он смотрел, там шла бабушка, плача, и сказала:
  - Нет.
  - Что случилось? - спросил он.
  Бабушка посмотрела на него, всхлипывая:
  - Да, милок, обсчитали меня в магазине, а когда я сказала продавщице, что сдачу она неправильно дала, она на меня накричала, сказав, что я считать не умею, и чтобы я больше там не появлялась.
  - Ну все, - прошептала она.
  - Подождите здесь, - сказал он бабушке и спросил. - Это тот магазин?
  Бабушка кивнула. Они вчетвером направились туда, вошли и, так как за прилавком была одна продавщица, подошли к ней. Та деловито подняла голову и, приподняв бровь, осведомилась:
  - Покупать что будем?
  Сперва они стояли молча, с истеричным видом, хотелось им порвать.
  - Не кради. Вам слова такие не знакомы? - сказала она.
  - Да мало того не кради, на кого ты посмела голос поднять? На пожилого человека, у которого и так в жизни ничего хорошего не осталось, - закричал парнишка.
  - Да как ты можешь делать плохо кому-либо, да тем более беззащитной бабушке? Мое сердце понять не может, как можно быть такой жестокой и бесчувственной? - говорила она громко.
  - Тебя что никак не трогают ее слезы? - спрашивал поэт.
  - А твое мелочное ничто не подумало о том, что эта бабушка завтра может умереть, что ты отняла у нее последний кусок хлеба, который она могла купить на те копейки, что ты у нее отобрала? - сказал он.
  - Ты нас наверняка сейчас не слышишь, а тебе стоило бы подумать над тем, куда ты попадешь в Рай или ад? Насчет первого я сильно сомневаюсь, - сказал поэт.
  - Подумай над тем как спасти свою душу, если таковая у тебя еще есть, - сказала она. Продавщица смотрела на них нагло, они поняли, что ее не пробить. И напоследок она сказала. - И судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими.
  Уходя, им хотелось что-нибудь перевернуть, расколоть, но они не сделали ничего такого, иначе бы они были не лучше таких людей.
  Они вышли на улицу, проводили бабушку до ее дома, убрались там, растопили печку, в благодарность она напоила их чаем. Уходя, они оставили всю еду, что была у них с собой, а также деньги, не принимая бабушкиных отказов. Она отдала деньги, зная, что должны найтись люди, которые дадут ей и конверт и марки, и она сможет отправить еще письма родителям.
  Они ушли из поселка, было еще светло. День был наполнен расстройствами, сначала прощание с девочкой, потом слезы ни в чем неповинного человека, но он был еще не закончен. Прошло немного времени, и они остыли.
  - Что-то мне жарко, - сказала она и стала снимать фуфайку, бросила ее на снег. Он поднял ее и нес в руке. - Фу, действительно жарко, говорила она, идя в рубашке, которую обычно носят летом.
  - Может у тебя жар? - спросил парнишка.
  - Нет, - ответил он за нее, - по крайней мере, не в плане здоровья.
  Как-то само собой, они начали бросаться друг в друга снежками, а, успокоившись, вновь пошли, и вскоре были в маленькой деревне. Проходя по ней, увидели кузнеца, который стоял рядом со своим домом, в руках держа какое-то свое изделие.
  - Здрасти, - подошли они к нему.
  - Здравствуйте, - сказал сорокалетний кузнец. - Тебе не жарко девица? - спросил, ухмыляясь.
  - Жарко, - сказала она, все еще не одев фуфайку. - Будьте добры, так ко мне не обращаться.
  - А как к тебе обращаться? - спросил кузнец.
  - Человек.
  Они сказали кузнецу, что в пути делают.
  - Пойдемте с нами? - спросили они.
  - Ну, нет, не пойду.
  - Ну и ладно, Бог с вами, - сказали они, уходя.
  - Сомневаюсь, что Он со мной, - сказал кузнец, - и вообще Он не внушает мне доверия.
  Они повернулись и переспросили:
  - Что?
  Кузнец лишь провел рукой по своей бороде, давая понять, что они не ослышались.
  - Бог верит в тебя больше, чем ты сам в себя веришь, Он знает о тебе больше, чем ты знаешь о себе, Он слышит каждую твою мысль и помнит каждый твой вздох, - говорила она. - Да ты хоть понимаешь, что говоришь?
  - Да, Бог, так Много, что просто я не могу понять, как вообще можно так о Нем говорить? - говорил он.
  У них даже не хватало слов, а были только чувства, они были возмущены такими словами кузнеца. Но кузнец вдруг сам все понял, что они хотели ему сказать, и как-то странно быстро раскаялся.
  - Простите.
  - Да не у нас, у Него проси прощения, перед Ним ты будешь за все отвечать, - сказали они.
  - Я пойду с вами, - сказал кузнец и, взяв еды и заперев дом, пошел вместе с ними.
  "Господи, прости, - думали они, зная, что у каждого из них были в жизни и грехи и то, за что стоит просить прощения, но они старались не делать ничего плохого. - Прости всех тех, кого мы любим, и тех, кто этого заслуживает. Пожалуйста".
  В это время ее друзья собрались вместе и уже были в той деревне, где жила та семья, которая приютила их, накормила и дала валенки. Им понадобилось время, чтобы собраться вместе, ведь жили они не в одном городе, да и многие из них даже не были знакомы. Но их беспокоило то, что она и он ушли неизвестно куда, и они пошли за ними.
  Тем временем наступил вечер, и пятерка дошла до очередной деревни, увидев заброшенный амбар, они решили, что остановятся в нем на ночь.
  Утро. Она проснулась раньше всех и вышла на улицу, вскоре проснулся и он, подошел к ней, на ходу одевая фуфайку. Из внутреннего кармана выпали фотокарточки его семьи и письма. Она увидела это, и он сказал:
  - Фотокарточки - это то, помимо памяти, конечно, что осталось от сказки. Но я на них практически не смотрю, потому что..., - было трудно ответить и описать это.
  - Я знаю, - сказала она. - Я тоже.
  Они собрали фотокарточки и письма. Проснулись парнишка, поэт и кузнец. И они пошли в деревню.
  Первое, что бросилось в глаза, это была полуразрушенная после бомбежек церковь. Вы, наверное, знаете, что в то время разросся как сорняк атеизм, он имеет место быть и сейчас, и в тех людях, что бомбили церкви, не было ничего святого. Они решили зайти туда.
  - Стоп, - сказала она, остановившись перед церковью. - Дайте мне что-нибудь, чтобы накрыть голову.
  У него не было шапки и ничего такого, поэтому первым поэт дал ей свою кепку, и они вошли в церковь. Бросались в глаза разрушенные иконы, разбитые фрески, и казалось, от стен раздаются стоны. С другой стороны в церковь вошел человек лет шестидесяти, им показалось, что, увидев их, он испугался.
  - Здравствуйте, - сказали они.
  - Здравствуйте, ответил человек.
  Они поговорили с ним и узнали, что он священник, что был здесь, когда бомбили церковь, и спрятал все иконы, которые успел, и теперь он каждый день сюда приходит, молится, пытается привести церковь в Богу угодный вид. Также они узнали, что до нас сюда приходила только одна тетечка, она приходит сюда каждый день. Они в свою очередь рассказали ему, что они делают и для чего.
  - Пойдемте с нами, сказали они.
  - Как же я оставлю эту церковь?
  - Вы всегда сможете вернуться, и, потом, вы будете ходить и проповедовать, рассказывать людям о Боге, - сказал парнишка.
  - И потом мы сможем вернуться и восстановить церковь, - сказал кузнец.
  - Ну что? - спросил поэт.
  - Хорошо, я пойду с вами.
  За их спинами со скрипом открылась тяжелая дверь и вошла та самая тетечка в платке, лет тридцати пяти с виду. Они поговорили, и в этот день обрели еще двоих человек. Священник и тетечка собрались, и они оправились в путь уже всемером.
  В пути они достали священника своими вопросами, ведь многое, очень-очень многое им было непонятно, и они спрашивали о том, что им было непонятно в Библии, да и вообще в жизни, считая, что священник, конечно же, далеко не все, но знает больше их.
  Так они ходили по различным местам, и к ним присоединялись человеки, разных возрастов, полов и многого разного. Их было уже не семеро, а человек тридцать, если не считать тех, кто был с ними заодно, но был еще далеко от них, как, например, ее друзья или человеки, разбросанные по всему миру, не знающие об их существовании, но тоже хотящие, чтобы мир стал лучше.
  И вот однажды, когда большая половина февраля уже прошла, они пришли в большой поселок. Он вдруг сказал:
  - Знаете что? Вы здесь останьтесь на недельку, поселок большой, может здесь есть хорошие люди. Если таковые будут, вы знаете, что им сказать, а мы пока пойдем. Мы дойдем до следующего места, и там побудем немного, вы нас догоните.
  Все согласились, только парнишка не хотел их опускать.
  - Если вам не трудно, проведайте вы с поэтом девочку, а еще занесите валенки той семье, передайте привет и огромное спасибо, - сказала она парнишке, они сняли валенки, носки, опять оставшись в портянках, подробно объяснили, где та семья живет. Увидев беспокоящиеся лица, они сказали:
  - Не беспокойтесь, нам не впервой, мы что-нибудь придумаем.
  Все они условились встретиться через неделю в следующем месте. Он и она ушли из поселка; подождав, когда он скроется из виду, они сняли и портянки и теперь уже полностью босиком безо всяких худых тряпок, от которых никакого толку, шли по снегу.
  Вскоре они оказались в городе, но этого времени хватило, чтобы разодрать ноги в кровь. Они постучались в первую квартиру, там была небольшая компания, увидев их окровавленные ноги и услышав их речь, один из людей извинился и тихо ушел из дома. Вскоре в дверь постучали, вошли какие-то представители власти, а за ними стоял тот, кто недавно отлучился из квартиры.
  - Пройдемте с нами, - сказали вошедшие.
  Оказавшись на улице, он спросил:
  - Мы что преступники?
  - Вас не устраивает нынешний политический режим, значит, вы несете угрозу для общества.
  - Что? Для общества. Такие, как вы, разрушают этот мир, и нас не устраивает не какой-то долбанный политический режим, мы вне политики, мы вне суеты и быта, думайте шире, нас не устраивает этот мир, - говорила она громко.
  - Вы революционеры, переболомутили народ.
  - Какая чушь, - сказал он, - революционеры. Переболомутили народ. С нами пошли человеки, и вы их не сможете сломать, и нас вам тоже не сломать.
  - Вы бунтари, враги народа. Мы вас уже неделю ищем. Завтра вы пойдете на расстрел.
  Всю ночь они спали на нарах в сырой камере, в которой уже сидели пьяницы и воры.
  Наступило утро, их вывели из камеры, они шли по улице, за ними шел конвой. Они знали, что в этом пути они не нашли того самого, того нельзя найти в этом мире, но зато они нашли еще человеков, которые не отступят и будут бороться. И сейчас они молились о том, чтобы их спутники и друзья не пришли в этот город.
  Их привели к кирпичной белой стене, местами потрескавшейся, с осыпавшейся побелкой. Они молились за прощение грехов в первую очередь всем тем, кого любят, всем тем, кто этого достоин, и им, молились о том, чтобы Бог облегчил боль тех, кто их любит, и всех, кто страдает, просили прощения у Бога и своих семей и прощались с ними и друг с другом условно.
  Перед ними в полсотни шагов встали люди с ружьями, которые вдруг крикнули им:
  - Даем вам последний шанс: или вы отказываетесь от своих идей и живете как все, или будете расстреляны.
  - Мы никогда не отречемся и не откажемся от своих мыслей, мы никогда не прогнемся под этот мир, мы не будем под него подстраиваться, и если вас мы не устраиваем, то это ваши проблемы, - кричали они им.
  - Ну что ж вы решили сами.
  И вдруг они засмеялись, засмеялись не то слово, им было так смешно, что они чуть ли не покатывались со смеху.
  - Что вы ржете? - спросили их люди с ружьями.
  - Что им ответить? - не знала она.
  - Не знаю, - смеясь, сказал он. - Почему нам так смешно?
  - Понятия не имею, - смеялась она, - знаешь...
  - Я - это ты, люблю тебя я.
  - Люблю тебя я, я - это ты.
  - Ваши последние слова, - крикнули им те люди.
  А они держались за руки крепко-крепко, и в их сплетенных руках было то резное солнышко, подаренное той девочкой на память.
  - Вы, наверное, сейчас думаете, что вы нас победили, что избавились от врагов народа, от возмутителей мнимого спокойствия, но знайте - вы мелочные ничтожные люди, вы шестерки низких вершин, но ваш пир продлится недолго, вам нас не победить, - говорили они вместе. - Стреляйте...
  
  неконец
  31 января - 22 февраля 2005 года
  Комарова Н.С.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"