Компайле Ян : другие произведения.

Средняя Эдда

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:




***

Один из шедших-недошедших,
неприглашённых-непришедших,
неприбраных-непогребённых,
полустарик-полуребёнок
на полупадающем взлёте
в полулетящем самолёте
во времени, зеркальном счастью,
но оцарапанном в той части,
означенной на карте страсти
стучащейся во все дома,
где никогда не отворяют,
самозабвенно повторяет,
свою гордыню усмиряя:
возможно, я схожу с ума.



ПЕСЕНКА I

Мы искатели золота. Золото - наш рулевой,
наш суровый апостол, идущий по водам из крови.
Тот, кем звёздные тушки подвешены вниз головой,
осудил нас в Писаньи и кары для нас наготовил.

Мы искатели золота, а не каких-то там грёз
о кисельных брегах, где струятся молочные реки.
Ибо, помнится, молвил в своё воскресенье Христос...
Но от нас эту истину скрыли коварные греки.

Мы искатели золота. Мы господа своих снов.
Среди прочих святых и апостолов и остолопов
нам видения шлёт бесконечное то полотно,
за страданьем которого мужа ждала Пенелопа.

Мы искатели золота. Мы колдуны и волхвы.
Одиноких людей и ход мыслей всегда одинаков:
распознать своё счастье среди изумрудной травы
чистоты менделеевской, вплоть до десятого знака.

Как нектар и амброзия у допотопных богов,
как амрита и сома в безжалостных сказках индусских -
заколдовано, спрятано так глубоко-глубоко
от Уральской гряды до течения Нижней Тунгуски.

Мы его заклинаем. И вот из бездонных глубин
поднимается то, что в стараниях нами воспето...
Мы искатели золота. Золоту мы не враги.
Мы его провожатые в области Старого Света.



"КУРСК" (тоже песенка)

После долгого шторма над морем - хрустальное небо.
И кружат корабли, словно чайки над стайкой малька.
Но пожива ушла. Покрошите им с палубы хлеба
на причаленный к кранцам и ржавый, как мир, батискаф.

А над илистым дном серебрятся холодные рыбы,
отвлекая от чувства такой неизбежной беды.
И, завидя спасателей, медленно прячутся в глыбы,
шевеля плавниками и путая в камнях следы.

И опять тишина. Без надежды, что кто-то задышит,
заругается в рифму с обманчивым словом "звезда".
И акустику кажется будто он явственно слышит
как молчит экипаж, и как бродит по лодке вода.

Ах, подводная лодка, ты, словно голодная глотка,
пожираешь надежды заждавшихся на берегу.
У Пандоры в заначке остались лишь слёзы да водка.
За таким винегретом встречаются в этом кругу.

Ты, вдова, не рыдай. Что бы ни было - хуже не будет.
Путь по водам верней, потому что он Богом храним,
что прошёл босиком. Но и он предостаточно труден.
Под водой же - вдвойне, и рассчитывать не на что им.

Ах, холодное море, быть может, ты вымоешь горе,
и, быть может, оно растворит свою влагу в твоей.
Все несчастья, все беды вернутся обратно к Пандоре.
И поднимутся флаги ушедших на дно кораблей.



ПОЕЗД (еще песенка)

Этот поезд едет на хер.
Едет в нём собака Джек.
В нём безумный парикмахер
материт какой-то "жэк".
В нём на полке-раскладушеке
две спокойные карги
подрались из-за подушки
словно давние враги.

Твой вагон, легко качаясь,
наполняется людьми.
И, уже совсем отчаясь,
ты бормочешь: чёрт возьми,
пусть его захватит хунта
и загрузит анашой -
лишь бы он скорей до пункта
назначения дошёл.

На него не стоит тратить
ни взрывчатку, ни патрон -
он дерущихся собратьев
довезёт до похорон.
Даже если приключится
изменение в пути -
если поезд просочится
по запасному пути.

Даже если им помогут
сумасшедшие врачи,
все равно его дорога -
путь сомнамбулы в ночи.
Мимо тачек, мимо денег,
мимо будок где поссать -
только Ерофеев Веня
мог такое описать.

Все надеются на чудо
чем помедленней попасть
в бесконечный пункт, откуда
уготовано пропасть.
Ты глядишь на эту битву,
занавеску теребя,
и нехитрую молитву
тихо шепчешь про себя:

Ты, который нас покинул,
Ты, ходивший по воде -
Боже, Боже, дай мне сгинуть
раньше близких мне людей.
Боже, Боже, дай мне силы
первым влезть за парапет,
где голодные могилы
ожидают свой обед.



ПЕСЕНКА II

Уставясь взглядом
в чужой портрет на стене,
я улыбаюсь,
и проступают черты,
которых, знаю,
на нём доподлинно нет.
И тем вернее,
что это ты.

Тебя я вспомнил,
в него вглядевшись чуть-чуть.
Пью сибаритски
на углях сделанный чай.
Что было - omne
прошло, и всё же хочу
продолжить риской
полёт луча.

Песчаный пляжик.
На нём следы твоих ног.
Ступней, обутых
лишь в воздух, и океан
гоняет чайку,
как мастерица - челнок.
И полотном
лежит туман.

Лучи-убийцы
не пропускает озон.
Мы возгоримся
лишь захотим.
Большие птицы,
устремясь в горизонт,
несут на крыльях
слепой инстинкт.

Мы пропадаем
из снов и песен своих.
Но мы свободны
вернуться в месяц и год,
когда следами
от счастья пьяных двоих
заполнен остров
на жизнь вперёд.

Обломки судна
уносил океан,
довольно смутно
предполагая, куда.
Стихии трудно
играться в самообман.
Везде и всюду -
соль и вода.

Вот так же ветер
унёс из песни слова.
И повод к ссоре
унёс из сердца тепло.
Как наши связи -
трещат в камине дрова.
Гореть им долго
судьбе назло.

И я украдкой
ищу ту весточку из
давно прошедших
плюсквамперфектных времён,
когда законом
считался милой каприз -
не важно, сколько
у ней имён.

Так, постепенно
хладея день ото дня,
мои подруги
седеют где-то вдали.
Они ни разу
не предавали меня.
Кам мост Дворцовый
нас развели.

В густом тумане
из благородных обид,
с грошом в кармане
под знаком полной луны,
гремя цепями
об обстоятельств гранит,
мы растворились.
Остались сны.

Корабль находит
жемчужным бортом на риф
чтоб расколоться
по обе стороны сна.
Не успеваешь
запомнить несколько рифм,
как, захлебнувшись,
дойдёшь до дна.



ПЕСЕНКА III

Звезда моя, ты горше, чем полынь.
Но наши реки слишком многоводны.
Но наши расстояния малы,
и мы бежать друг друга несвободны.

Что я в своём затерянном раю,
что ты в своих отверстых настежь хлябях -
мы лишь тогда послушали змею,
когда на древе не осталось яблок.

Звезда моя, ты горше, чем полынь,
и небо для тебя теперь закрыто.
И всадники нахальны и смелы,
и в горизонт впиваются копыта.

Истоптанный железной саранчой,
мой рай лишился облика и слова.
А мы всё ищем встречи со змеёй,
чтобы она нас обманула снова.



ПЕСЕНКА О НОВОМ РУССКОМ

Новый русский открыл глаза
в старой стране,
посмотрел, как бежит слеза
по простыне.
Новый русский взял телефон,
номер набрал
и услышал о том, что он
денег не крал.

Новый русский вышел во двор,
кликнул народ:
первым делом утешил вдов,
обнял сирот,
инвалидам выдал протез,
храбрым - медаль,
у шахтёров справился, как
варится сталь.

Новый русский пошёл пешком
через весь центр.
Он прошёл по нему с мешком,
роздал презент.
Он ввалился в свой кабинет
только в обед
и забылся под аромат
двух сигарет.

Ему снился огромный дом,
вид на залив.
Он дремал за столом
под сенью олив.
То ли солнце выткало сон
в яркой листве,
но приснилось ему, что он
дремлет в Москве.

Ему снился огромный дом,
вид на Гудзон.
Он сидел за большим столом,
слушал музон.
Подошёл на цыпочках сон,
скрипнула дверь...
И приснилось ему, что он
снова в Москве.

Новый русский открыл глаза -
что-то не то -
как сжигает слюну слеза
чуствуя ртом.
Все кошмары вновь собрались
в его дому
и кричали, что всё вокруг
снится ему...



НОВЫЙ ПАНТЕОН

Бог Интернета неприлично жалок.
В косматой гриве - матрицы да числа.
В своей дурацкой путаной сети
сидит себе, как тот паук из сказки.
А паутину гложет злобный вирус.
И плачет Бог. И вот ему на помощь
спешит суровый, в общем, программист
в больших очках и с маленькой мошонкой
(быть может, оттого он и суровый,
что беспрестанно мучается этим),
хватает вирус крепкими щипцами
(часть паутины виснет, как сопля
под носом престарелого словака),
и радостно визжащий демиург -
привязанный за задницу владыка
бессчётного количества доменов -
возобновляет прежнюю охоту
на мириады электронных мух.

Не то былые боги - исполины.
Им - изловить действительную жертву,
втащить её на жертвенник высокий,
развесть костёр, и сжечь, и надышаться
до одури, и после - забалдеть.
Однако, боги были наркоманы.
Когда какая ересь заведётся -
такая абстиненция вверху,
что мало не потоп, и срочный ангел
летит к поставщикам: узнать, в чём дело,
угрозами, посулами, враньём
добиться пролонгации контракта,
а если что - контракт переписать
по новым ценам, срокам, реквизитам.

Однако, боги были наркоманы
и вымерли от передозировки -
век наркомана короток весьма.
Владыка электронного дерьма,
Бог Интернета - явный долгожитель.
Навалом жрачки, подданных - не счесть,
с врагами тоже есть кому бороться.
Единственная слабость - Сатана,
былых богов печальное наследство,
который в Интернет пока не влез,
но постоянно подсылает Вирус,
который по природе атеист,
и, не вдаваясь в тонкости политик,
вовсю скубёт святое существо.

Меняется вселенная. Итак:
Бог осторожно правит новым миром,
у Сатаны прибавилось забот.
У программистов - бедствие в штанах.
И кое-кто из них, совсем отчаясь,
уходит в виртуальный монастырь.



СУБЛИМАЦИЯ

Я не пишу стихов - от них тошнит.
Лишь иногда, в рассудочные ночи
я взвешиваю, как бы между прочим:
пройти по жизни, яйцами звеня,
или стихов доверчивое племя
завлечь на свет миражного огня...
И обмануть себя. А значит - время.

Они всего лишь судороги слов.
Но спазм всегда предполагает мышцы.
Так кто главней - рыбак или улов?
Кому судьба предстать перед Всевышним?

И то, и это - стороны холста.
А если так, то право или лево -
без разницы, поскольку жизнь - проста,
из всех щелей зияет красота,
душа - чиста, и девственная плева
всего лишь символ белого листа.



***

Послушай, красота, ты правишь миром,
а Сатана - тобою управляет
и не подозревает о твоем
обставленном втихую назначеньи.
И только Бог, который в небесах -
воистину, воистину блаженный! -
который далеко, единый знает.
И тихо так хихикает с небес.



***

Дорогая тварь. Я описываю, что мне снится.
И бардак гармоничен, когда синица,
задыхаясь в ладонях, ещё жива.
Человек, презирающий собственные права,
представляет собой специфическую мембрану
между вечно пьющим и вечно пьяным.
И это - один из твоих обманов.

Дорогая тварь. Мои вены ведут себя скверно.
Я уже говорил, что в груди открылась таверна.
Завсегдатаев - тьма. Даже я не знаю примерно
сколько их. Наверное, легион.
И у каждого: или язык раздвоен,
или голос тянет, вот-вот завоет,
или хвост запрятан под бахромою.
Только я во всех них влюблен.



***

Не будет тебе ни дороги, ни крова,
ни женщины верной, ни друга до гроба.
Не будет тебе ни успехов, ни бед -
и все же покоя не будет тебе.

Захочешь смеяться - за дерзость осудят,
захочешь уйти - и ухода не будет.
Но будет пустыня и будет желанье
оставить свой след на песках мирозданья.



***

На деревянном ложе. По пути
в искусство превращения в искусство
без имени. А, значит, без почти
означенного именем паскудства,
которое успел перевести
на уровень бумаги. В безымянном
служил полку солдатом оловянным,
и вот теперь на ложе деревянном
приветствуешь улыбкой неизменной
искусство, приходящее на смену
бесславному служению. И стынет
улыбка, как озябшая богиня.



***

Производя одно из забытых действий,
делая каплю дождя желанной в любом семействе
на летнем столе посреди винограда...
Короче, плюя в вожака из стада,
ещё короче, просто плюя -
я думаю, улыбчивая моя,
что в пору таянья идя по льду,
Тристан пытает свою Изольду
непреднамеренно. Так он скроен
из лоскутков миражей и войн.
И так же, уходя в распахнутые ресницы,
утопают в капле - дождя? - действия, маски, лица.



***

Когда мойщики окон глядятся наружу -
они видят не небо, а мух на стекле.
Когда воин всердцах поднимает оружье -
он стреляет в последнюю тварь на земле.
Когда пуля летит и впивается в тело -
она ищет простора и воздуха вне.
Когда муха сидит на стекле очумело -
она видит лишь мойщика в грязном окне.



***

Я снова Гамлет. Я теперь игрок.
Мне нужно расквитаться с дураками.
Я идеально выучил урок.
Но что мне делать с грязными руками
за праздничным столом среди гостей,
когда они велят: священнодействуй! -
а мне не обнажить моих горстей?
И я - подумать! - западаю в тень,
что между тронным залом и лакейской.



***

Неровный гул невоскрешённых душ.
Не вызванных, а, значит, неподсудных.
Их берегут, как новую посуду
в сервантах памяти. Их времена придут.

Они чисты, нетронуты пока.
Как грош луны. Как пятаки плафонов.
Покуда их сиянье не затронут:
внизу - мошка, чуть выше - облака.



СТАНСЫ К ЭКЛЕКТИКЕ

Пересвет, поимав Челубея,
удалился в свой тихий шатёр.
А Кибальчич, от зла багровея,
Кибальчиша ведёт на костёр.

Генуэзцы, объевшие скифов,
кавалькадой ушли в монастырь.
И на месте чарующих мифов
расцвели атеизм и псалтирь.

Сколько знаков, теперь непонятных,
испещряет гробницы земли?
Астрономы, о солнечных пятнах
позабыв, в гастрономы пошли.

Собирают акцизные марки
нумизматы, лелея счета.
Уезжают в Израиль товарки,
на себе не имея креста.

Украинская песня несётся
над простором Голанских высот.
На лугу палестинец пасётся,
поедая пырей и осот.

Пидорасы живут в Амстердаме
и при помощи тонких рейтуз
соблазняют своими задами
молодой европейский союз.



***

Милая барышня, Ваши ужимки -
как пауки на засиженном снимке:
столь запоздалы и тщетны они,
что в каталоге напрасных явлений
вызовут если не всплеск умилений,
то восклицанья: ты только взгляни!



***

Снится: гадалка в цветастом платке
линию жизни ведёт по руке:
О, как длинна она и глубока!..
Жаль, что отрублена эта рука.


***

Курсы английского.
Ночь без пяти.
Улицы низкие.
Мне не пройти.

Падают ребусы.
Над головой
носят троллейбусы
крест мировой.

Шаркая лопастью,
вертится крест.
В ладушки хлопают
люди с небес.



СССР

Мама ушла за продуктами.
Мумия репродуктора,
память свою копая,
мечет слова из камня.



***

Оторви, ототри тень листа от лица своего.
Чешуёй звездопада усеяна сеть сентября.
Только листья свисают, как чёрные нетопыри.
Как застывшая рябь, где мелькает луны поплавок.

Опусти свои руки. Они для меня тяжелы.
Они ищут смешения крови. Оно не к добру.
Мы по свету проходим, как по следу горящей юлы,
что, сбегая на запад, сжигает восток поутру.

Отряхни эту землю со своих позлащённых ступней.
Она трижды сгорала, восставала и вновь на краю.
Отступись от неё. Воздух полон дрожащих огней.
И горящие птицы уже улетают на юг.



***

Ты недостаточно моя
чтоб называть тебя. Не скрою:
когда бы, с кем бы ни был я -
на расставание с тобою
не поднимается рука,
скрывая в рубище прорехи.
Дорога морем нелегка.
Так это представляли греки.

Засесть за пряжей, как в кустах,
и ждать. Не случая - так рока.
Жена послушная. Перстам -
соединять кудель упрёка
неловким узликом тоски,
не допуская до обрыва.
И в паутине женихи
гудят натужно и хвастливо.

Одна за саваном ждала
корабль, разбившийся о рифы.
Другая сына родила
на корм эриниям и мифам.
И вышло: всё, что ты имел,
осталось там, где, бедный странник,
твой дом тобою овдовел.
И пепел, как триас и мел,
занёс следы твоих избранниц.



***

В отечестве с пророками проблемы.
Их нет. А вызывать из-за границы
накладно. Получается, что лучше
взять бомжа, нарядить его в хламиду
красивую и, выпустив на площадь,
вещать через него народу байки
о том, что есть в отечестве пророки.
И, каждой байке хлопая в ладоши,
народ, глядишь, становится спокойней,
и все проблемы разом исчезают.
И заграница едет к нам учиться
решать свои с пророками проблемы.

Так миром правит коллективный опыт.



***

Летом - не душным, ватным -
летом воздушным, бабьим.
Летом, одетым в платье
из паутины бальной.
В первых сентябрьских числах
с веяньем диких стай
гуси меняют чин свой
и не блюдут устав.

В первых сентябрьских числах,
в первых дымах осенних
с криком протяжным, чистым
много их белых, серых
носится над лугами
в поймах туманных рек
тонущими кругами
в перистом серебре.

Так им легко летится,
так их полёт обманчив,
что не узнать в тех птицах
бывших гусей домашних.

Летом - не душным, ватным -
летом хрустальным, терпким
листьев восковый ладан
тает в дымах костёрных,
в хоре лягушек пьяном
строгость всё реже, реже,
и полногрудость яблонь
глаз непривычно режет,
и у гусей уставших
слышен надрыв фальцета,
словно у дебютантов
перед концом концерта.



ИГРА

Грязный конь переулка, стуча за забором,
напрягал варикозные вены ручьёв.
И гривастый кустарник вбирал его норов,
и себе самому он казался конём.

От забора шёл запах опревших в истоме,
но ещё не сгоревших в грядущих кострах
и опаловых листьев опавших. А в доме
накрывали на стол. Начиналась игра.

Карты веером смежив, метали по крупной.
Зуд копыт подбирался к изножью стола.
И сидевшие яростно вскинули крупы,
лишь грызущий мундштук закусил удила.

От усов банкомёта, чудесных и рыжих,
никотиновый запах струился в окно
и шутя уходил переулком. Неслышным
тихим шагом горбуньи, волоча помело.

И в оконном проёме забились в падучей,
от забора до запаха выстроив ряд:
темнота, облепиховый веник... и случай,
за который их всех, оправдав, обвинят.



ПУТЕШЕСТВИЕ

- Мужайтесь: здесь, сегодня и сейчас.
Ты чувствуешь, как этими устами
выходит время, острыми перстами
царапая гортань, происходя
из альвеол, заканчиваясь в кашле.
Ты ёжишься, как если б от дождя,
идущего числом позавчерашним,
и виновато смотришь на врача.

Чем занимался в бочке Диоген?
Наверное, спортивным альтруизмом.
Два санитара вкатывают клизму.
Один из них - как Эдвард у Марло -
скребёт в паху и лыбится паскудно.
За окнами ещё не рассвело.
Из-под кровати выплывает судно:
Таити ждёт, проказливый Гоген!

Тень задницы ложится на мурло
того из санитаров, что крупнее.
Ты тщетно выворачиваешь шею -
за окнами ещё не рассвело -
разглядывая, как проходит вор
по занавеске тенью боязливой.
У клизмы влажно щёлкает затвор.
Бог, воплощённый в золотой раствор,
судьба Данаи, бессловесность Ио...

- Имеете желанья? - Дайте гвоздь:
в приёмной что-то много барабанов.
- Гвоздей не держим. Вы - заморский гость
Садко. Вот Ваше судно. Тараканов
был князем, а женой была княжна...
За окнами ещё не рассветает.
Душа предвосхищением полна:
снег выпадет, когда асфальт растает.

На белом пароходе в ночь страстей
отчаливает пассажир печальный:
пытать судьбу и бурю вызывать.
От действующих лиц, как от гостей -
одно расстройство. Это огорчает,
нервирует и пачкает кровать.



В ГОСТЯХ У ФРЕЙДА

Когда идёт в тиши ночной
красавец, тощий и смурной,
глядит на женщин и мычит,
а в чешуе, как жар, торчит...
Когда во лбу звезда горит,
когда строку диктует чувство
и, не спросясь, заговорит
презренным языком искусства,
и станет тошно на душе
от дорогих тебе клише -
вообрази себя скотом
с раздутым сеном животом,
куда крестьянин, торжествуя,
наносит рану ножевую.
Представь струю светлей лазури.
Струя журчит. Приходит буря
и топит, топит парус белый
со всей его болезнью модной
в пучине моря поседелой
под Мефистофеля присмотром.

Вообрази себя в ночи:
в руке - стакан, в руках - гитара,
в объятьях - баба, в голове -
благие мысли о Москве
до сотворения пожара,
о павших под Бородино
(которым, впрочем, всё равно).

Вот пред тобою мир в пыли.
Вот твой предшественник - в щели.
Вот ты на острове Елены...
И - море? - бьётся об колено.



***

Америка. Гомер, жующий spearmint.
Каких ещё примет рассыпать по пейзажу,
где вознеслись, шахной превыше пирамид,
мадонны в неглиже, и фавны в бельэтаже
им салютуют тем, чем Шива знаменит.

Такого-то числа, в благословенный день -
для девок на углах и девочек на пляжах -
три Парки смастерят нехитрую кудель:
кто будет тот старик, что завернёт в бордель,
с тобой заговорит, закурит и возляжет?



СКАЗКА

Послушай эту сказку об Элладе.
Один скопец сидит в своей палате,
другой - глупец - за мыслями о злате
скрывает неспособность ни к чему.
И, пестуя молву о Герострате,
они скорбят о вышедшей утрате,
завидуя тому, который платит
по всем счетам. И сердцу и уму.

Как тайну тайн, отбросив сантименты,
с душою в пятках и в душе тревогой
всяк говорит герою своему:
- Ты знаешь, в эти самые моменты
я, может, даже ненавижу Бога.
Хотя тем самым принимаю Бога.
Пусть Он простит мне ненависть к Нему.

Равно любивший маленький негодник
и Купера и Пушкина, сегодня
запутывается в своих угодьях
и пишет это слово: почему
за чапаралем прячется охотник,
за "Сказкой о попе" - Балда-работник?

Из шифоньера вылезает плотник
и всех кладёт в заплечную суму.



***

Глазные яблоки катятся в пустые карманы.
Дыры - всего лишь повод обнаружить отсутствие материала.
Пусть они послужат уроком. Достаточным и гуманным.
А мы? Мы падаем с крыши в подставленное одеяло.

Ошибка твоего появленья - редукция в способе. Холъст.
Кому, наблюдая, захочется повторить - повторится
посылка американскому другу, отправленная через внутреннюю границу.
Буксует, пройдя три метра, и вовсе теряет скорость.

За сим, оставляя кляузу на усмотрение средневековья,
и так же, как поступивший, мастеря бегонию в лацкан,
отправляются в поддельное плаванье утопленными в комфорте
или растворяются в крематории
над конфорками
в токах ладана.



МЫ

Плывёт в тоске необъяснимой...
И. Бродский

Человек, который пишет -
не похож на нас, простых:
он метафору колышет
в колыбели запятых.
Вместо чтоб водить ребёнка
на бесплатное кино -
обучает брать щебёнку
и кидаться нам в окно.
И поэтому мы знаем
как с такими поступать:
мы на них собакой лаем
(чтобы корм не покупать),
мы на них публичной травли
поднимаем жуткий вой...
Но плывёт, плывёт кораблик
над полуночной Москвой -
ничего не можем сделать,
мы устали, как скоты:
парус жёлтый, парус белый -
слишком много красоты.
Мы её, конечно, можем
извазюкать и порвать -
но тогда мы станем тоже
слишком много понимать
и заплачем, словно дети,
над погубленной мечтой.
И опишут нас в газете,
что ругались с красотой.

Ты плыви, плыви, кораблик -
мы тебе не навредим -
мимо строек, мимо фабрик...
Мы на суше победим!



АМОРАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

Дорогой ямба и хорея
два умозрительных еврея,
под ручку взявшись, мирно шли
и разговор о том вели,
что, дескать, в некотором роде
евреи водятся в природе
для наслаждения очес.
При этом молвивший - исчез.

Мораль? У басни нет морали:
её наборщики украли.



***

Но где моя действительность? Она
запамятована. Весьма успешно
лучину треплет отворот окна.
Любое продолжение - кромешно,
и звукопостроение, конечно,
оформится уже в период сна.
В той фазе, когда чешется промежность.

У быстрого нет силы описать.
У медленного - времени исправить.
А в окна летаргическая память
заглядывает, как в свою тетрадь,
и норовит автографов наставить,
кукушкой склёвывая цифры на часах.

Но если всех непрошеных отправить,
то кто тебе поищет в волосах,
когда тебя отыщет адресант,
и старость вспыхнет точкой в телеграмме?



SAPIENTI SAT

Вещи просятся в саквояж.
Поезд отчаливает в семь тридцать
вечера. Ты всё равно не дашь
перед отъездом. Нет смысла бриться,
бегать в аптеку, искать цветы.
Дашь всё равно не ты.

Так начинается долгий сон
в летнюю ночь на чужой кушетке.
Ночь невыстиранных кальсон.
Зоопарк. И в соседней клетке -
схватка бабочки со змеёй.
Над или под... Всё равно бессмертье
предполагает развод с семьёй
в той области, где письмена в конверте
выдерживаются, как дорогой коньяк.
Бабочка и змея.

Абрис оставленных берегов
на расстоянии прояснится.
Так начинается заграница.
Сбросив прощальные маски, лица
станут средой, чехардой, арго,
изредка - четвергом.



ДЕВОЧКА НА ФОНЕ ПЕРСИДСКОГО ЗАЛИВА

Тянется нить, а мучительный век короток,
и из слепых, повторяю, перегородок
стелется изгородь для не слепых и зрячих,
а ни селу ни городу говорящих
на непонятно каком ненаправленном просторечьи,
ряженых в несезон в свитерки овечьи.

Бабочка и змея, и Орлеанская Дева -
равно во всех частях обозримой вселенной
сидящие от Отца немного вверх и налево -
пребывают в своей красоте неизменной.

В интеллигибельный рай, в парадиз для инакоимущих,
в матерный зоосад с полудурком на стрёме
запускают желающих, и на кущи
высаживается десант колорадской крови.

Верный гайдук в чалме, смеясь, называет цену,
за какую согласен. Будущая жена
молится, обводя бессмысленным взором стену
где давно обуглились письмена.



СРЕДНЯЯ ЭДДА

Звезда ислама катится на запад.
И. Лизин

Да, это юг. Не что-нибудь - а юг.
Нашествие, несущее каюк
согласно прорицанью некой вёльвы.
Однако, ничего не принесло
туда, где почитают ремесло,
где курят трубки, производят "Volvo"
и не боятся триппера и вьюг.

Когда враги углубятся на север -
захлопни двери. Затопи камин.
И жди вестей со снеговых равнин.
Их вьючные предпочитают клевер.
А вьюжные заснеженные волки
готовы грызть раскормленные холки
и ждут в лесу, рыгая горячо.
И что им Сурт с заржавленным мечом.



КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ

Ворон реет на крыле.
Труп лежит в сырой земле.

А недавно был весёлым,
говорил, что всё - фигня.
Но тому четыре дня
как отпели всем костёлом.

А недавно был весёлым,
на дуде играл по сёлам.
А теперь его дуда
ждёт господнего суда.

И теперь он просто труп.
И не нежен, и не груб,
не порочен, не морален,
даже не материален:
клок земли, дубовый крест...

Никому он стал не нужен.
Съест червяк его на ужин.
Был Иван с покойным дружен -
а теперь он пряник ест.

Труп лежит в земле сырой.
Ты глаза свои закрой.
Ты сними свои очки.
Ты расслабь свои зрачки.
Ты представь, что он - в раю.
Баю, баюшки, баю.



МУЗЫКА

Сие есть музыка. А в музыке есть дом.
А в доме есть рояль. И музыка играет.
Ах, если бы хозяин подо льдом
не околел, то вышел из сарая
и, руки вытерев о ватник дорогой,
прошёл сквозь сени, выпил кружку кваса
и тешил душу музыкой другой -
как тешат плоть крестьянские колбасы.

Но заперт он. Не скоро ледоход.
И бедный дом от музыки дуреет.
Дрожит под креслом сумасшедший кот,
а в нём вдова зачем-то ноги бреет.

Трещит зола в затухшем очаге,
и клавиши в рассохшемся рояле...
И лезвия, что по лицу гуляли,
елозят по намыленной ноге.

Сие есть музыка. А в музыке есть ритм.
Но это ритм не клавишных, а скрипки:
в нём шаловливый скрип веселых бритв
и торжество блуждающей улыбки.

Сие есть музыка. На музыку грешить
бессмысленно. Она того не стоит.
Что до вещей, касавшихся души -
их будущее нас не беспокоит.
Что до вдовы - то в чём её вина?
Источник скорби иссякает быстро.
Неважно, кем натянута струна -
она рабыня своего регистра.



SIVE GALLUS ET MULIER

Дорогая тётя Анжелика!
Твоя грудь размером невелика,
но у неё есть некоторое свойство
причинять мне всё же беспокойство.

Так давай забудем все обиды
и достанем органы либиды,
и начнём тереть их друг о друга
и стонать, как за окошком вьюга.

Если ж мой каприз тебе не в радость,
то скажу тебе такую гадость:
счастья нет, о чем талдычил Пушкин.
Далее на ум приходит Плюшкин.

И ещё, послушай на прощанье:
если я, сдержавший обещанье,
к обещаньям возвращаюсь снова -
моего не переступишь слова.

Вот и думай, как спастись от бяки
узнаванья, где зимуют раки.
Я там был - и ничего не помню
кроме слов, что после triste est omne.



ВЕК СЕРЕБРА

А поедем-ка, всем назло,
с настроением соберясь,
в это выдуманное село.
Чтоб веков не прервалась связь.

Ты увидишь, как тут и там
из-за статуй и колоннад
нас выглядывает Мандельштам.
Ведь никто не пришёл назад.

Как пугливы его слова,
словно сойки на соснах сна.
Как бела его голова.
Как походка его грустна.

Как Щелкунчик придя на зов,
как он жалко себя бранит,
обнесённый в кругу отцов.
И кузнечик его хранит.

И его ли на то вина!
Уезжая, взгляни в окно:
никого, кто испил до дна.
Только пьяных полным-полно.



***

Мигает, слипается глаз быстрины
в осоке. Сквозь сон медноватый
валун зеленеет. И травы черны,
как след окровавленной ваты.

Истошная цапля, зарывшись в камыш,
колышется в тон тростникам.
И страшная мысль, как миражная мышь,
шуршит в грозовых облаках.

И повод находится. И невпопад
со смехом наскальных извилин
сплетает узор грозовой шелкопряд
и что-либо сделать - бессилен.

И только камыш, опадая, ревёт,
и вербы согнулись в истоме...
Но снова и снова Всевышний вернёт
на место резвящихся в Доме.



МАГДАЛЕНА

О проститучьей душе. О её кораблях безнадёжных.
О её неимущих матросах, несущих на палубы слизь,
Мария, которая здесь - маркитантка за нашим обозом,
покуда святой не пришед, расскажи, что ты знаешь о них.

О карстовых гротах в дыму. О султанчиках илистой грязи.
О связи моллюсков морей с червями порочной земли.
Мария, твоих дочерей одна из, в которой прекрасен...
Мария, ещё расскажи,- заплаканный грешник молил.



***

Покоритель сердец проснулся под утро одет.
У него было всё, чего только нет:
голубые трусы со скважиной для ключа
и даже трубка вызова на ночь врача.

Покоритель сердец ступил на дощатый пол.
А потом взял шприц и сделал себе укол.
И, вкушая кайф, он выпрыгнул из окна.
Покоритель сердец, зачем ты покинул нас?



ПОКЛОН УИТМЕНУ

...я продукт копошенья, жженья, ползанья и гниенья,
возжеланья зла ближним, притяженья луны,
7 000-летнего бродяжничества, инцестов, отрыжек,
любованья на море в сумерках на закате,
променада на танке улицей городской,
30 000 000 изнасилований и сопутствующих убийств.
Чтобы я имел возможность дышать, крысоподобный комок
пару миллионов лет прятался от динозавров,
и последний из троглодитов совокуплялся с первой из непонятно кого,
превозмогая отвращение, старость и моральные принципы.
Большой взрыв произошёл, чтобы появился я!

И вдаль уходящий трамвай перечеркнул все их усилия.


 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"