Как только может вообразить сознание человеческого ума то, что не постижимо для нас, так и я берусь писать, не понимая всего смысла, но, излагая так, как привиделось это мне тогда, когда сознание человека пребывает в полусладкой дремоте, освобождая нас от мирской повседневной суеты и в то же время имея такую ясность, которой позавидовали бы ведущие провидцы.
Глава первая. Иван Иваныч.
Иван Иваныч очень, очень давно и безуспешно пытался попасть на какой-нибудь музыкальный мюзикл, желательно импортного качества. У них, вроде, посолиднее, что ли, эти мюзиклы самые. Но вот не получалось как-то, то да се, то билетиков не хватало. А, ведь, Иван Иваныч хотел попасть обязательно на какой-нибудь чрезвычайно популярный мюзикл, пользующийся повышенным ажиотажем среди театралов... То дела какие-то семейственные. Правда Иван Иваныч был холост, но за то у него была любимая мамушка, о которой он заботился. Это очень злило Иван Иваныча.
-Как же так,- возмущался он,- я, работяга (Иван Иваныч работал где-то в префектуре Центрального административного округа города-героя Москвы), и не могу попасть в культурный дом, приобщиться к искусству, понимаешь ли!
-Да,- сочувственно отвечали ему коллеги, приятели, близкие, - работает, как каторжный, пашет, словно раб на галерах, а так, что б к искусству приобщиться, все не может. Нехорошо! - восклицали они.
И вот как-то раз, совсем нежданно-негаданно, как снег в июле, достает Иван Иваныч билетики на какой-то там мюзикл, в какой-то там Дом Культуры, на 23 октября. Просто замечательно!
Иван Иваныч был не очень высок, однако и не низок, волосы давно уже покинули его грешную голову, не смотря на все бальзамы и мази, присыпки и шампуни. Нос у него был так себе. В общем, обычный, не хуже других, за то губы тонкие, аристократические, и глаза голубые-голубые. Но ко всем прочим прелестям в свои годы, а Иван Иванычу перевалило за пятьдесят, он имел, довольно внушительных размеров, пивное брюшко, а все остальные части тела, почему-то пропорционально не подходили к брюху, а, равно как и козлиная бородка. Она делала его более похожим на ростовщика-татарина прошедших веков. Одевался Иван Иваныч исключительно классически, ничего те новомодного! Пиджаки в его гардеробе давно догнали по количеству его года, но не по качеству - Иван Иваныч не был сведущ в моде.
Еще за неделю Иван Иваныч начал оповещать своих знакомых, какое счастье, что он, наконец, будет приобщаться к искусству.
В этот год осень была как обычная осень, не лучше не хуже других, ничто не предвещало самого худшего, но тучи над Иван Иванычем начали сгущаться еще с самого утра. Его любимый драповый буклированный пиджак был немного поисгажен его же домработницей. Дурёха решила почистить парадное хозяина и поставила небольшое, но очень заметное пятно. Правда она быстро спохватилась, но было поздно и пришлось Иван Иванычу подготовить превосходный жилет.
В обед Иван Иваныч сел за стол и, евши, громко размышлял о том, как вечером он будет приобщаться к искусству.
-Ты в ихний буфет не ходи, - наставляла матушка, - там бурда одна, один этот жульен чего стоит. Они их, верно, из мертвячины делают, а цена-то, цена-то!
-Погода сегодня прекрасная,- отвечал Иван Иваныч, не очень внимательно слушая советы матери.
-И не выпивай там, - продолжала она, - пиво у них уксусом пахнет, а шампанское перебродило!
Мамаша Иван Иваныча, Зинаида Петровна, в свое время, безусловно, была женщиной не глупой, даже красивой, но годы безжалостно взяли свое. От былого великолепия осталась одна длинная, обвислая в складках лебединая шея, на которой Зинаида Петровна носила добрых полтора килограмма самых разнообразных безвкусных бус. Сгорбленная, вся в ужимках, она походила на загримированного под мартышку американского актера. Что касается ума, то он был прямо пропорционален внешности. Видеть во всем только самое худшее - только этим и можно было похвастаться ей теперь.
В обеденную комнату вошла домработница. Иван Иваныч грозно посмотрел на нее, припомнив утренний инцидент с пиджачком.
-Да бросьте вы, Иван Иваныч, - отвечала весело молодая женщина, - вам в жилете намного лучше будет - все женщины на вас смотреть будут.
-Замолчи, засранка!! - крикнула мамушка, - блудница, у тебя на уме одни кобели, а Иван Иваныч идет приобщаться к искусству. Натворила, пакостница, дел.
-Что я виновата, я не отрицаю, так за то я уж извинилась.
-Не смей оправдываться и пререкаться. Тебя, как гадливого кота, надо в лоток натыкать, что б вещи не портила, зараза!
-Ну, мамуля, ну не суди ее так строго, - Иван Иваныч начал оттаивать, - она же не специально.
-Но деньги за изгаженную вещь из оплаты у нее вычти.
После обеда у Иван Иваныча было прекрасное настроение, он смотрел по телевизору всякое-разное. Дело в том, что, покушав, Иван Иваныч зашел помыть руки в ванную и успел опрокинуть сто пятьдесят-двести грамм, а может и больше, коньячка, мысли в его голове несколько весело кружились. Иван Иваныч, надо сказать честно, очень часто мыл руки, поэтому настроение у него всегда было приподнятое, а тут еще приобщение к искусству.
Иван Иваныч набрал номер своего коллеги по работе - Игоря Петровича Бородавкина. Этот Игорь Петрович, между прочим, был большой бабник и то же приобщался к искусству, но сегодня у него были другие виды на вечер. Он планировал провести время с одной из своих молодых пассий в ресторане. Игорь Петрович был женат, имел трех детей. Все они давно уже выросли и разбежались по свету. Старший женился на еврейке и уехал в Израиль, младший с геологической экспедицией работал где-то на Севере (он был фанат своего дела), а средняя - дочь была журналисткой и поэтому оставалась в отчем доме. Жена Игоря Петровича была некрасива, жирная как квашня, тумбочка на тонких ножках, больная сахарным диабетом и базедовой болезнью. Поэтому не удивительно, что ее муж изменял ей, чуть ли не ежедневно. А ранее, четверть века назад, Ирина Бородавкина была красавицей, из аристократической партийной семьи с пуританскими нравами и ненавистью ко всему заграничному. С тех пор прошли годы. Ирина Сергеевна вызывала только сострадание. Иначе как "миногой" Игорь Петрович ее не называл.
-Здравствуй, Петрович, как твоя селедка? - обычно Иван Иваныч начинал разговор с этого шутливого вопроса.
-С моей все в порядке, к сожалению, а что с твоей домомучительницей?
-Сегодня она мне поднасрала.
-А что такое, Иван?
-Да вот растяпа поставила на мой лучший выходной прикид пятно на самом видном месте. И с химчисткой уже не успеть.
-Гони ты ее к черту, Иван, она тебе весь гардероб засерет.
Между прочим, Игорь Петрович давно положил глаз на привлекательную домработницу, но Иван Иваныч намекнул как-то, что сам имеет на нее виды. С тех пор Иван Иваныч так и не решился сблизиться с прислугой, а Игорь Петрович не решился портить отношения с коллегой. Однако при всяком удобном случае советовал гнать в шею безалаберную девушку.
-Да ладно, она, верно, ещё исправится, - сразу успокаивал Игоря Петровича Иван Иваныч, - а что твоя дочурка замуж-то думает?
-А ты что в, женихи набиваешься?
-Нет, где уж нам - не по годам, не осилим.
Потом Иван Иваныч и Игорь Петрович долго обсуждали дела в префектуре. Обсуждали Вагиняна, префекта округа, что он плут и бюрократ. Потом поговорили о ценах на билеты в московских трамваях, троллейбусах и метрополитене и ещё о чём-то. Затем Иван Иваныч позвонил Микаэлсу, другу-однокашнику. Микаэлс сейчас жил и работал в Израиле и в Россию приезжал исключительно для души. "Разве это Родина?! - говорил он о земле обетованной, - это говно, а не Родина, Родина здесь, в России", - добавлял он, многозначительно подняв к верху палец. Однако почему-то Роман Микаэлс жил большей частью в говне и на Родине бывал несравнимо меньше и реже с каждым годом. Вот и на этот раз он приехал в Россию всего лишь на пару недель. Душевный порыв по родной земле, так сказать.
-Привет сионисту-социалисту, - заговорил Иван Иваныч.
-Ах, Ваня, это ты, сколько лет, сколько зим, в Израиле зим нет, это же говно, а не государство, позвонил, молодец, как у тебя дела? Женился? Или всё бобылём бытуешь? А у меня всё в порядке. Старший, Рувим, женился на местной. Она из Одессы. Погода здесь отличная, хотя там теплее.
-Ха-ха, всё такой же разговорчивый. Вижу дух обетованный тебе на пользу.
-Ай, не говори, говно, а не дух!
Роман Микаэлс родился в Одессе, но с десяти лет жил в Москве, поэтому считал себя коренным москвичом. В восемнадцать лет женился на татарке. До восемьдесят пятого года был весьма лоялен к власти, поэтому ступени карьерной лестницы перепрыгивал через одну, а то и две. Но повеяло переменами, и Роман задумался над еврейским вопросом в стране Советов, задумался преждевременно, а потому полетел со всех постов. Через пару лет его коллега-сотоварищ громил коммунизм. Невдомёк было Роме, что следовало чуть подождать. Восстановиться он не сумел, а потому, как можно скорее, выправив визу, уехал в страну с другим политическим строем. Там родился последний, поздний ребёнок. Роман пустил корни и, благодаря уму, быстро вошёл в силу. С ним Иван Иваныч ещё поболтал пол часика. Время приближалось к ужину.
Ужинал Иван Иваныч по-китайски: рис плюс рыба под майонезом.
-Кушай больше, что б не проголодаться и в буфет ихний поганый не идти, - снова увещевала маман.
-Ничего, ничего, мамуля, проголодаюсь, куплю чего-нибудь, в конце концов, что я не хозяин себе.
-Не серчай крепко так, я ж для твоей пользы.
-Мне бы рюмочку,- начал, было, Иван Иваныч, - так для затравки, всё-таки к искусству приобщаюсь.
-На те, через два дня Роман устраивает прощальный ужин, там и будет тебе рюмочка.
После ужина Иван Иваныч, как за правило, зашёл помыть руки. Вышел, понятное дело, весёлый, не серьёзный. Набравшись храбрости, он вошёл в комнату, где домработница Анюта бережно раскладывала свои дамские принадлежности.
Анюта была чрезвычайно красива и молода, двадцать лет, а выглядела ещё моложе. Вероятно, родись она в эпоху ренессанса и великие гении, умы того времени писали б с неё картины, пели ей дифирамбы, но Аня явно запоздала с рождением. Вот уже два года она работала у Тайницких. С самого первого взгляда Иван Иваныч полюбил её всем сердцем. Но годы, годы терзали его, они ставили стену помощнее той, что разделяла когда-то социалистический Восток и капиталистический Запад. Иван Иваныч, правда, был не беден, но и семья Скворцовых, из которой вышла девушка, то же одни макароны не ели. Оставалось надеяться на счастливый случай.
-Что вам, Иван Иваныч, что сделать?
-Анна, Анюта, Аня, извини, можно так? - Иван Иваныч не умел объясняться в любви, но сегодня, когда он начинал приобщаться к искусству и заранее купил второй билетик, он решился начать ухаживать за прелестной девой.
-Можно, конечно, я удивляюсь, почему до сих пор вы звали меня по имени-отчеству, ведь я вам в дочки гожусь.
Это последнее замечание несколько озаботило Иван Иваныча.
-Видишь ли, Аня, я купил два билета на это представление, не могла бы ты пойти со мной, - заискивающе продолжал Иван Иваныч.
-Отчего ж не пойти, - громко было начала Анна, но Иван Иваныч сконфузился:
-Тише, умоляю, а то мамуля услышит, она со своими пережитками прошлого и всё такое...
-Хорошо, Иван Иваныч, хорошо, мы пойдём на это представление вместе, но предупреждаю, еже ли вы начнёте приставать ко мне, то я вам по харе надаю и что б ни каких нумеров!!!
-Конечно, Аня, всё будет хорошо, у тебя ведь есть выходное платье, время терпит, подготовь его и в восемь, когда мамуля ляжет спать, ты же знаешь, что она рано ложится, жаворонок, мы выйдем, и на счёт этого пиджака, действительно, ведь жилет мне идёт гораздо больше.
Ровно в восемь пара вышла из дома, и служебная машина доставила нерешительного кавалера и его молодую спутницу на улицу Мельникова, 7, в бывший ДК московского шарикоподшипникового завода. Иван Иваныч с умным видом прочитал название мюзикла, который должен был приобщить его с Аней к искусству: "Норд Ост".
-Что-то с едой, видимо, связано, - обратился он к Ане, когда они сдавали польты в гардеробную,- не желаете ли, эээ, желаешь ли что-нибудь в буфете?
-Да ну, Зинаида Петровна говорит, что там одна бурда.
-Ну, тогда прошу в залу.
В зале уже собралось порядочное количество публики. Все они с нетерпением ждали подъёма занавеса. Было 23 октября, среда, 2002 года. Занавес поднимался.
Глава вторая. Захват.
Итак, было 23 октября, среда, 2002 год, вечер начинал отдавать свои права наступающей ночи, которая всё более бессовестно захватывала власть над городом. Рядом с театральным зданием остановилась машина, точнее несколько. Потом уже никто не мог сказать точно, сколько именно было машин. Но дело, конечно, не в этом, а в том, что из этого N-нного количества машин вылезло полсотни до зубов вооружённых боевиков в масках, обвешанных взрывными средствами и ещё Бог весть чем.
О, если бы читатель был искушён в великом многообразии человеческих языков народов Кавказа, то, конечно, он без ошибки смог бы определить в этой ватаге бандюков ту воинственную народность, непокорную, терзаемую генералом Ермоловым, сосланную Самим и даже тогда всё равно не сломленную, гордую, готовую идти до самого конца.
И вот эта ватага направилась внутрь здания. Боевики вошли в залу, и над головами зрителей небезопасно просвистел ураган свинцовых градин.
-Спокойствие, только спокойствие, граждане, - начал с типичным акцентом сына гор один из боевиков, на голову выше остальных,- это не ограбление... Не успел он докончить, как многие с чувством, близким к облегчению, выдохнули спёртый в горле воздух. Они - зрители, да и многие актёры на сцене, ещё чуть-чуть назад играющие непонятное Иван Иванычу представление, воспринимали пока ещё творящееся вокруг, как какой-то нелепый, глупый, безвкусный розыгрыш-фарс. А между тем головорез в маске продолжал, повышая голос, в нём стали то тут, то там появляться угрожающие нотки:
-Это не ограбление, это захват заложников, уважаемых заложников просим оставаться на местах и ни в коем случае не удаляться, в противном случае может произойти непоправимое.
А непоправимое уже произошло, правда, не в самом зрительском зале, а в фойе. Какая-то молодая любопытная особа, весьма приятной наружности, притом ещё и пьяная в доску, решила разведать, что такое происходит в здании. И вот она бесстрашно вошла, сгорая от нетерпения. Эх, бедняжка! Геройство нынче не в моде.
-Стой! - окрикнули её. Потом приказ повторился ещё пару раз, но женщина явно недооценивала происходившее.
-Что, - возмутилась она, - происходит? В самом деле?
-Быстро в зал к остальным!
"Повинуйся", - шептал внутренний голос. Если бы молодая женщина последовала, то... а так она с возмущением продолжала:
-А что вы мне сделаете, если я не пройду в зал к остальным?!
Выстрелы сразу с нескольких сторон были ей ответом. Она повалилась на пол, уже окровавленная, красивая, молодая, девственная...
Высокий, с кулаками, походившими на волейбольные мячи, продолжал увещевать тому, приобщавшихся к искусству, что не стоит, во цвете лет, совершать необдуманные поступки, тем самым, лишая себя благ жизни и самой жизни.
-Вы поймите, сопротивление бесполезно, каждого, кто попытается что-либо сделать, ждёт неминуемая, лютая смерть, загрызу!
А тем временем за кулисами, ещё свободной от терроризма территории, творилось прямо противоположное. Актёры: загримированные и не очень, их дублёры, операторы, осветители, да, Боже мой, даже продюсер на пару с уборщицей мотались от одной гримёрной к другой, от одного помещения к другому. Многие бились в истерике, наиболее продвинутые вязали костюмы, полотенца, занавески, тюли в своеобразные канаты и по ним спускались со второго, третьего этажей вниз, где их уже ожидали сотрудники правоохранительных органов и, конечно, как же без неё, наша свободная, независимая демократическая пресса. Около двухсот человек успело сыграть в судьбу и выиграть же! Однако вскоре это закончилось. Через мгновения всё здание было взято под контроль злоумышленниками.
Иван Иваныч сидел рядом с Аней по правый бок. По левый - находилась какая-то толстая до безобразия женщина. Она ещё до начала спектакля успела надоесть Иван Иванычу, а теперь просто вызывала у него отвращение и он начал подумывать, что не плохо было бы, что бы террористы прикончили эту жирную корову. Она обхватила его плечо своими жирными, как сардельки, пальцами и всё время трясла и шептала:
-Мужчина, что же это делается? Господи всемогущий, помоги!
Иван Иванычу хотелось надерзить в ответ, но он боялся, что это может вызвать неадекватную реакцию со стороны бандитов.
-Успокойтесь, женщина, милиция делает всё возможное.
-Вы в этом уверенны?
-Безусловно.
Это как-то вселило на некоторое время спокойствие в эту громадную тушу, едва помещавшуюся в узеньком кресле. Анна тоже выражала беспокойство, но была гораздо сдержанней. Да и кто сейчас в этом здоровом, на полторы тысячи мест зале, мог быть спокоен? Люди нервничали. Ещё чуть-чуть и могла начаться паника, но толковые действия сторонников террора заставили людей прийти в себя.
-Аня, - шептал Иван Иваныч, - не бойтесь, я с вами, я не дам вас в обиду пусть бы даже меня убили эти подонки и..., - окончить Иван Иваныч не успел. Повинуясь дикому замыслу, бандиты стали расчленять зал по группам. Женщины, мужчины, даже иностранцы должны были содержаться в разных местах, и как раз в тот момент, когда Иван Иваныч шёпотом уверял Аню в своей защите, их безжалостно начали растаскивать. Боевой запал Иван Иваныча кончился тут же. Он ещё какое-то время кружился на небольшом пяточке. Мысли в его голове кружились аналогично, тупо соображая, что зажатое левое плечо, зажатое как в тисках - есть весь дикий ужас и нетерпение толстой женщины. Но в последнее мгновение, перед тем как померк свет в глазах Иван Иваныча, толстую женщину оттащили в противоположную сторону. Иван Иваныч потерял сознание.
Очнулся он через несколько часов; он в числе русских мужчин оставался в зале. В первое мгновение ему показалось, что всё-всё произошедшее ранее чушь и что сейчас начнётся долгожданное приобщение к искусству. Вид грозных людей в масках и с автоматами вернул его в действительность. Иван Иваныч окинул взглядом зал. Была полутьма. Некоторые мужчины сидели прямо на полу, так как часть стульев была перенесена в смежные помещения. Другие сидели в зрительских креслах. Кто курил, кто-то истерически всхлипывал, проклиная тот день, когда он побуждаемый долгом приобщаться к искусству или просто по попустительству второй половины, приобрёл пропуск на этот злосчастный спектакль.
Иван Иванычу было искренне интересно, что произошло за то время пока он пребывал в бессознательном состоянии, а потом он был рад, что рядом нет той ужасной толстой женщины. И что же, нашлись среди обывателей готовые утолить жажду Иван Иваныча. Утолю и я жажду нашего читателя. Что же произошло?
А произошло достаточно. Начать с того, что демпресса обналичила всю имеющуюся у неё информацию по всей России-матушке. Так, что её прежде узнали самые отстающие слои населения, нежели сам президент и Ко, мэрия, ФСБ. И уже когда власти только начали осознавать случившееся, пресса, телевидение пестрела и обсуждала во всю события на Дубровке. Это только потом, скажу, забегая вперёд, власти завели бодягу о том, якобы пресса выполняла роль жупела, отвлекающего на себя внимание бандитов, а сейчас, сейчас это жупело занималось черт знает чем... Выяснилось, что боевиками руководил некто Мосол Сараев, внучатый племянник бригадного генерала сепаратной Ичкерии Барби Сараева. Выяснилось, что боевиков около пятидесяти, что половина из этих правоверных - женщины. Боевики выставили свои первые политические требования: вывод войск из Чечни и полное прекращение, каких бы то ни было военных действий на её территории. Боевики требовали на переговоры наиболее лояльных к ним, как им казалось, деятелей политики, журналистики, искусства - Полиппоплавскую, Говорцова, Неявилского, Херовату, ещё кого-то. Здесь, в самом театре, террористы дали заложникам мобильные телефоны и велели звонить родственникам и близким. Ясно, что это было сделано с одной целью - запугать тех, кто находился за пределами здания и посеять среди них ужас и панику.
Тут надо отметить, что Иван Иваныч посетовал на свою слабую чувствительность. Хорошо бы было позвонить домой, на работу, успокоить мамулю, сообщить начальству, что он, Иван Иваныч, не сможет, очевидно, а это было очевидно, явиться на работу по весьма уважительной причине.
-Вы это, - посоветовал какой-то низкорослый интеллигентный мужчина в очках Иван Иванычу, - попросите их, - здесь он сделал некоторую паузу, - ну, позвонить, если вам очень надо, может, разрешат.
" В самом деле, почему не попробовать? " И робко попросился подойти к одному из дежуривших в этой части здания боевиков.
-Чего тебе?
-Да вот товарищи сказали, что вы звонить домой разрешаете. - Бандит только усмехнулся и отпихнул Иван Иваныча, указывая на место. "Опоздал", - подумал Иван Иваныч, ещё раз посетовав на самого себя. На воле была ночь.
Власти создавали оперативный штаб для ведения переговоров. В Америку, Полиппоплавской был послан сигнал о случившемся и она тут же начала собираться. Время погодя весь мир узнал о чудовищной трагедии в Москве. Правительство Москвы - Мэрия - проявляло недовольство тем, что многие актёры спаслись. Оставшимся же оно рекомендовало, по мобильникам, продолжать показывать спектакль, зрителям - заниматься художественной самодеятельностью.
-Ну, надо же разряжать обстановку, - возмущался мэр Москвы Лесков, - ну пусть там, в конце концов, стихи почитают:
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты,
песни попоют, в игры поиграют. Мы же делаем всё возможное... и невозможное тоже.
Другие значимые деятели московского и общегосударственного правительств также выражали мнение, что всё кончится скоро и очень благополучно. А всё только начиналось.
Иван Иванычу хотелось в туалет "по большому". Но после случившегося отказа ему было и страшно и стыдно попросить. Он снова обратился к интеллигентному очкарику:
-А вот если, допустим, по нужде понадобится, что тогда делать?
-Ах, так вам приспичило, ну попросите, это ведь физиологический акт, они не в праве отказывать человеку в его самых естественных потребностях!
Очкарик был таким законником сейчас, лишь по той причине, что ему самому очень хотелось по той же нужде, но и он также боялся гнева.
Иван Иваныч снова подошёл к боевику.
-Чего тебе опять, дерьмо?
-Да вот в туалетную комнату бы.
-Что, засранец, жопа не держит? Через час пойдёте все! Вон в яму перед сценой!
-А раньше никак нельзя? И... прямо в яму?!
-Ты что? Хочешь, чтоб я тебя прямо сейчас кончил?! - От этих слов у Иван Иваныча затряслись пяточки. Он чуть было не отложил прямо в галифе... но удержался. "Часок я подожду", - подумал он и сел на место, но в яму ему явно не хотелось, и он ещё долго размышлял над тем, что вонять будет очень.
Весь мир содрогался от сочувствия. США и Канада, Мексика и Гондурас, Англия и Франция, Германия и Польша, Израиль и Египет, одним словом Азия и Европа, Африка и Америка - все, все сочувствовали бедной горстке людей, попавших в скобы обстоятельств, зажатых судьбой, но, как сказано в фильме одного замечательного отечественного кинорежиссёра, это было бесплатное сочувствие.
Двадцать третье давно уже уступило ночи 24, но и она уже отдавала бразды правления рассвету. Над Москвой поднималось зарево. В какой-то момент один мужчина попытался уйти, в следующий контакт с террористами его хладное тело было передано властям. Большая часть заложников успокоилась чутким сном. Спал и Иван Иваныч. Ему снилось, что он у себя в кабинете целует Анюту. Спал ещё пока и Город.
Глава третья. День второй, день третий.
Иван Иваныч проснулся от того, видимо, что ему приснился дурной сон. Какой-то толстый мужчина в коричневом пиджаке навалился на Иван Иваныча, положил свою голову ему на грудь и пустил слюни, гад, чавкая отвратительно толстыми, как у негра, губёжками и похрапывая в такт. Иван Иваныч брезгливо отодвинул от себя слюнявую голову, но она предательски вновь и вновь падала, пуская отвратительные слюни, а с лысины сыпалась перхоть. Наконец мужчина проснулся, но вместо извинения поинтересовался сколько времени:
-Какой час, гражданин, не подскажите? - Иван Иваныч глубоко вздохнул:
-Что-то около полудня.
-Говорите точно, мы не в пустыне! - возмутился толстун.
-Двенадцать десять, - выручил кто-то сзади Иван Иваныча.
Он снова окинул взглядом помещение большого зала. Дневной свет теперь порядочно заполнял его. Возле одной из дверей собралась небольшая горстка заложников-мужчин - эти собирались идти облегчаться в театральную яму. Иван Иванычу и самому захотелось облегчиться. Поэтому он подошёл к концу очереди и встал.
-Извините, вы последний?
-Сейчас все пойдём.
Толстун тоже было, захотел подойти, но один из боевиков оттолкнул его:
-Ты в следующую партию.
После был завтрак. Бандиты раздавали себе шоколадные плитки. Иван Иванычу было всё равно - он не любил шоколад, по непонятной причине, ещё с детства. И он брезгливо наблюдал, как его уписывал по-молодецки ужасно бородатый, но довольно молодой ваххабит. А вот минеральную газировочку, которую бандиты радушно предложили всем остальным - по пол пластмассового стаканчика на человека, Иван Иваныч выпил с большим наслаждением, но через десяток минут горько пожалел - ему захотелось по большой нужде. И нужно было вновь занимать очередь. Какой-то парнишка лет восемнадцати, сразу видно терзаемый диареей, умолял боевика:
-Умоляю, разрешите мне в яме насовсем остаться.
В ответ он получал только грозные смешки.
-Вот тебе и приобщился к искусству, - ляпнул Иван Иваныч.
-Что? Вы что-то спросили, - Иван Иваныч обернулся, сзади стоял тот самый интеллигентный мужчина в очках.
Боевики не охотно, но активно вели переговоры с властями, требуя то одно, то другое. Иван Иваныч и интеллигент проболтали, очевидно, около двух часов.
С этого времени события начали развиваться резче. В здание была допущена пара врачей-иорданцев, которые должны были оказывать помощь заложникам, особенно беременным женщинам, детям, старикам. Боевики вызвали эстрадного, всенародно любимого артиста и политика - Иосифа Натансона. Иосиф побывал пару раз в здании ДК. Договорившись, вывел пару человек. Зато потом весь день говорил и имел вид такой значимости, как будто, по меньшей мере, предотвратил Карибский кризис. Были ещё какие-то политики, журналисты, артисты: известные и не очень, и все, все выходили с такими сияюще-угнетенными лицами, что можно было подумать всё что угодно, но только не то, что было у них на уме. И выступали, и выступали, и выступали: с гневом, недоразумением, тревогой: мэр Москвы Юрий Лесков, его заместитель - Манцев, директор ФСБ Петрушка, министр МВД Гризли, его заместитель Васильков и даже сам президент Кукин. Вся Государственная Дума, весь Совет Федерации бурлили, как ниагарский водопад, обрушиваясь с гневом на безжалостных террористов. Да! Это были виноваты только они. Целая вооруженная ватага в центре Москвы взяла в заложники около тысячи человек!
То ли в солидарность, то ли из-за собственного страха певцы - Лигачева и Кирогоров прекратили в этот день свой собственный мюзикл. Люди пришли сдавать билеты, которые, ясное дело, принимались неохотно. И ещё повторяли эти певцы: "Какие бессовестные люди в наше время - у людей несчастье, а они со своими мелочными, низменными, меркантильными интересами".
А что же новости? Этот двигатель, этот perpetum mobil демократии? По всем каналам новости шли так часто, что по количеству им давно уже стала уступать даже реклама. Пресса распространяла всю информацию на весь Белый Свет. И уже не важно было: была ли та информация свободной, секретной или совершенно секретной.
Иван Иваныч и очкарик сидели молча уже с пол часа. Дело в том, что до мужчин дошло страшное известие: в другом помещении здания, где содержались женщины, была убита беременная. Она, бедняжка, не могла уже терпеть того смрада из запаха пота и фекалий и истерично билась, пока одна из женщин-камикадзе не прекратила её страдания прикладом калашникова.
-Да это просто звери, - тихо обратился, нарушив молчание, интеллигентный мужчина к Иван Иванычу, - а что же власти? Они думают нас освобождать или нет? Эти последние слова услышал, расположившийся рядом, боевик.
-Чхать власти на вас не хотели! Они на вас хуй положили!
-Неправда, они освободят нас, а вы предстанете перед судом!
-Ха-ха! Я пришёл сюда не на твой поганый суд и даже не за твоей поганой жизнью. Япришёл сюда за правдой. А судить меня будет только Аллах!
-Какую правду вы имеете в виду? - очкарь втягивался в этот какой-то бессмысленный непонятный спор, - это убийство беззащитной беременной женщины что ли?
-А вы убивали таких же беззащитных женщин, беременных, только наших, за то лишь, что мы хотим законной свободы.
-Я никого не убивал!
-Твоя власть, твой Бог убивал, значит.
Неизвестно чем бы закончилась эта перепалка, но на боевика прикрикнул другой, видимо, старший по должности.
-Не спорь с этим дерьмом - всё равно оно скоро сдохнет! Иди лучше выпей за моё здоровье.
Боевик поднялся и вышел куда-то. Пройдя ряд коридоров, он очутился в небольшой комнате. Возле стен стояли стулья, а на них сидели в развалку старшие террористы. Здесь же находился сам Мосол Сараев.
-Что, Абу, - обратился он к вновь пришедшему по-чеченски, - в твоём секторе всё спокойно?
-Слава Аллаху!
-Садись выпей тогда. Молодой боевик залпом осушил буфетный бокал театрального коньяку.
-А чем закусываете, шоколадом?
-Шампанским, - рыгнул главарь, улыбнулся, оскалив гнилые жёлтые клыки, затем хищно откупорил новую, не початую бутылку армянского, присосался как клещ, и большими, жадными глотками опустошил её на половину.
-Мосол, Аллах не велел пьянствовать, но разве за исключением некоторых случаев..., - заметила главарю тут же находившаяся женщина-шахидка.
-Сейчас такой исключительный случай, - Мосол схватил её за грудь и стал жадно мять.
-Эй, Абу, жри быстрей и на место - сейчас Москва добро давать будет.
Все переговоры с предложением доставить в ДК продовольствие кончались решительным отказом со стороны боевиков. Власти по-прежнему продолжали клеймить чеченских террористов, всякий раз подчёркивая, что у терроризма нет национальности. В оперштаб поступало огромное количество обращений с предложением занять место заложников, в том числе из Чечни. В какой-то момент мэр Москвы Ю. Лесков предложил себя в качестве заложника и сам тут же испугался, а вдруг предложение понравится сепаратистам?
Люди, большей частью молодёжь, приходили к театральному зданию: сюда были стянуты войска, танки, группа Альфа, а в пятидесяти метрах находился оперштаб. Они целовались, обнимались, позировали и фотографировались на фоне зловещего театра московского шарикоподшипникового завода, в общем, чувствовали себя нормально, чего не сказать о тех, кто находился в самом здании.
Чеченская диаспора в Москве также намекала, что у международного терроризма нет национальности и предлагала помощь. Чеченцы обосрались, чувствуя возможную угрозу со стороны озлобленных сограждан, и побежали упрашивать власти, чтоб те стабилизировали ситуацию, подавили античеченские настроения.
И вся стосорокамиллионная страна на одну шестую часть суши занималась исключительно одной проблемой, в то время, когда рушились шахты, хороня горняков, бастовали сотни тысяч учителей и голодали сотни тысяч врачей, требуя хлеба, заражалась СПИДом и наркоманией золотая молодёжь России XXI века.
А на пятикомнатной квартире Иван Иваныча в это время проходило экстренное совещание. На нём присутствовали: мамуля Иван Иваныча, его близкий друг и соратник Игорь Петрович с женой Ириной Сергеевной, Роман Микаэлс со своей татаркой, завербованной иудаизмом, Антон Арнольдович Пакишон. Об этом человеке можно было сказать, что это не он и не она, а оно, а точнее тётя и дядя в одном флаконе. Когда-то на заре капитализма, на заходе Перестройки, бедный, гнетущийся своим мужским достоинством Антон, так любовно разглаживающий и примеряющий женские платья, женатый и имеющий троих детей, инженер высшего разряда, решился поменять пол, освободиться от пут мужеских обязательств. Его начали усердно кормить гормонами. Грудь у Антона Арнольдовича начала расти. Понятное дело, что две пары замечательных грудей не могло ужиться под одной крышей: Антонина Павловна Пакишон не была лесбиянкой, забрав детей, она ушла к матери, оставив всю косметику мужу. Подходило время решительной операции, но грянул путч и в страну хлынул поток капитализму. С Антона Арнольдовича потребовали деньги. А деньги сгорели. Антон Арнольдович жаловался, требовал, но всё тщетно, так и остался с грудями...
-Это безобразие, куда смотрит Лесков, куда смотрит Кукин, - начал как всегда Игорь Петрович, - только подумать: в центре Москвы группа в пятьдесят человек, вооруженные, проникли незаметно и захватили целую тыщу заложников, курам на смех!
-Да, - поддержала Ирина Сергеевна, - при Иосифе Виссарионовиче о таком и подумать нельзя было. Ну, раз не понимает народ, значит с ним нужно принимать какие-то меры. Вот, говорят, депортация, депортация, ссылка народов, а что сейчас лучше?
-В Израиле с ними бы не церемонились. Живо к праотцам отправили, - вмешался Микаэлс.
-Я так понимаю это война, - заговорил Антон Арнольдович, - а раз война, то должно быть все как на войне: по закону военного времени, а то они церемонятся, церемонятся с этими гавнюками. Вот, к примеру, отец рассказывал, что есть мирное население. Если ты, к примеру, полицай, ну там мясо, яйца, молоко немцам даёшь, то тебя наши, партизаны вешают, а если наших снабжаешь, а немцы узнают, то каюк тебе. Это по закону военного времени и не важно - воюешь ты или сидишь себе в избе с бабой, - тут Антон Арнольдович поморщился. - А у нас как? Бьют федералы этих сепаратистов, а мирное население не тронь! Спустился ихний боевик с гор, обрюхатил бабу, - тут Антон Арнольдович снова поморщился, - пожрал и снова в горы. С ними так сто лет воевать можно, а можно и больше. Вот, к примеру, как генерал Ермолов делал: есть в ауле боевики, так всё мужское население выше оси арбы - вырезать и делов-то. И то десять лет воевал, а тут не тронь! Или Иосиф, действительно...
-Да, да, Иосиф, - перебила нетерпеливая Ирина Сергеевна - то в ней взыграла партийная кровь.
-...в двадцать четыре часа попихать в телячьи вагоны и "гуд бай май лав" в солнечный Казахстан!
-Да были времена, - подытожил Игорь Петрович.
-И ведь сволочи: выступают, сочувствуют, - вмешалась, наконец, Наина Микаэлс, - мэры, пэры, херы, а ведь виноватого не найдёшь. Ведь кто-то отвечает за безопасность в Москве. Ведь это же не просто так: взял оружие и бери заложников. Явот когда работала учительницей, то за каждого ребёнка головой отвечала. Он хоть мизинец занози, а ты беги, докладывай, расписку, объяснительную пиши, как это ты, дескать, допустила, да ещё родителям в жопу дыши, да кабы не суд, а здесь... и всё случайно и не кто ни виноват, шайтан их побери!
-Эти черножопые совсем обнаглели, - начал ее муж, - а Леску хер по деревни. Пора с этим кончать, всех их собрать в 24 часа, действительно, и в их независимую Ичкерию! Проволокой три раза обмотать вокруг и пущай живут!
А Антон Арнольдович добавил:
-А русских вывезти и из этой Чечни ебучей ядерный полигон сделать!
Далее беседа высокоинтеллектуальных особ, не гнушающихся народными словечками, перешла в другое русло. Помянули ещё не раз Сталина, затем Хрущёва, Брежнева, Ильича, вспомнили ни к селу, ни к городу аграрную реформу Столыпина, еврейские погромы в Кишиневе, да, Боже мой, ах! Всё это время мамуля Иван Иваныча безучастно рыдала в соседней комнате.
Ничего этого Иван Иваныч не знал. Он молча сидел в стороне на полу и сосредоточенно думал. Боевики занялись наглядно-агитационной пропагандой: развесили вдоль стен портреты своих вождей и лозунги на арабском, хотя было непонятно для кого конкретно эти лозунги: для них самих или же всё ж для заложников. На ужин заложникам, как собственно и на прочие приёмы пищи - было пусто. Из важных внутренних событий можно было отметить только то, что слюнявый толстун скончался от сердечного приступа, да молодой парень с поносом умер от побоев. В соседних векторах выпустили часть женщин и иностранцев - немногочисленный успех переговоров. Заснул Иван Иваныч, рассуждая о несправедливости, почему же из их сектора пока ещё никто не вышел живым. Конечно, в случае если боевики решаться кого-нибудь выпустить, то непременно на обсуждение будет поставлена его кандидатура. А что: он хорошо себя вёл всё это время, не хамил, не грубил: кто знает. Другиеждали ночного освобождения, но освобождения не последовало.
Утром всё было по-прежнему. Власти продолжали вести переговоры. Перед штабом на третий день была поставлена Лесковым следующая задача - освобождение детей и поставка продовольствия. Было даже предложено поставлять питание на вертолёте. В этот день боевиков и заложников посетило большое количество людей. Здесь были и Полиппоплавская, и доктор Прощаль, и Е. Тумаков, и сам мэр Лесков и другие деятели, преимущественно правого уклона. А Прощаль и Полиппоплавская встали на посылки. Они стали носить в здание ДК питьевую воду и туалетную бумагу. Прощаль при этом кряхтел, заявляя, что он не для того кончал и защищал институты и диссертации, чтобы теперь быть грузчиком, а Полиппоплавская, в трудное время видавшая и испытавшая в Чечне нечто подобное, только тихо постанывала.
Террористы велели звонить родственникам и требовать, чтобы те митинговали и ратовали за прекращение боевых действий в Чечне. Затем заложники сели писать под диктовку пьяного Сараева коллективное письмо правительству.
А где-то в Тверской области в неком N-ном посёлке, где чеченцы составляли добрую четверть, поселяне организовали "народное сопротивление" и устроили погром. В общем, по стране нарастал титр античеченских и в целом антикавказских настроений. До крови во многих местах не доходило, только благодаря строгой бдительности правоохранительных органов.
Журналисты, ища сенсаций, рыскали тут и там, побывав и вне и внутри здания с удерживаемыми заложниками. Журналистов принимали хорошо: поили, кормили. Они брали так же интервью у простых граждан, а те требовали расправы и ничего кроме неё, памятуя деяние великого вождя народов.
Часть детей удалось уговорить выпустить. Двое из них поступили только в качестве трупов (один скончался от пневмонии, другой - от перитонита).
В самой Чечне проходили митинги, демонстрации, требующие полной и безоговорочной капитуляций террористов.
Иван Иваныч на этот раз перед употреблением минеральной воды выпустил из неё газ. Боевики вели себя отвратительно: пьянствовали, опустошая театральный буфет, кололись, курили, нюхали. В воздухе устойчиво стоял алкагольно-табачный перегар. В зале довлела атмосфера обречённости. Иван Иванычу ни с кем не хотелось говорить. Да и с ним никто не хотел говорить тоже. Пришло время обеда.
-Что опять только газировка? - с ужасом переглянулся какой-то низкорослый мужчина.
-Бутерброды с икрой ваши бляди сожрали, - резко ответил боевик-баландёр и заглотил, как удав, сочный бутерброд с сёмгой.
Время шло, вечером у Иван Иваныча стало плохо с сердцем, он уже думал, что это конец, да может быть и к лучшему, но жажда жизни овладела им с новой силой и он пережил этот приступ, в отличие от своего нового приятеля -- интеллигентного мужчины в очках.
Наступила ночь. Все, обречённые, угнетённые, но всё равно готовые жить, ждали чего-то. Чего-то, что освободит их, даст им вторую жизнь.
Итак, 25 октября плавно перешло в 26. Оперштаб продолжал вести переговоры. Иван Иваныч задремал. В полудрёме застыла вся столица, всястрана. Все чего-то ждали.
Глава четвёртая. Освобождение.
А на воле продолжалась истерия. В половину первого ночи террористы изнасиловали и убили двух молоденьких девушек, а ведущие российские политологи, элита, так сказать, требовали от правительства идти на все уступки боевикам и призывали тысячи граждан выйти на улицы и потребовать того же; во втором часу ночи был убит десятилетний мальчик, лишь за то, что попросился в туалет в неурочное для боевиков время, а правозащитники Мойшалёв и Свинодворская угрожали, что готовы заслонить спинами боевиков от "Альфы" в случае штурма. Обстановочка накалялась.
В Москве нашли, как две капли воды похожее, здание и спецслужбы отрабатывали в нём возможные варианты освобождения.
Боевики продолжали пьянствовать, обкуренные они ходили между рядами заложников и успокаивали, по-своему, что всё это скоро кончиться. Не трудно было догадаться как.
После трёх нервы у части заложников не выдержали и они, презирая всякую осторожность, бросились к выходу. В ответ боевики, дежурившие в большом зале, дали косую очередь, затем ещё и ещё. Десятки тел повалились бездыханными на пол. Террористы окрикнули зал, веля всем оставаться на местах. Но люди уже не в силах были подчиниться, тогда бандиты применили гранаты, и только тогда, густо усеяв преддверие выхода трупами, удалось навести порядок. Это был сигнал, сигнал властям, что медлить нельзя, что промедление смерти подобно, сотням оставшихся в живых ни в чём не повинных людей. И решение было принято.
В пять тридцать по московскому времени началась операция по освобождению удерживаемых террористами заложников. В зал из вентиляционных шахт повалил сизый газ, он заполнял лёгкие и отключал сознание. Отключал у сотен замученных, отключал у дежуривших боевиков, отключал у сидевших среди людей женщин-камикадз. Но часть боевиков, засевшая культурно в театральном баре, была недосягаема для усыпительного действия эфира. Те же из бандитов в самом зале, кто оказался посильнее, повыносливее, открыли огонь по местам предполагаемого вторжения бойцов-освободителей, но и они вскоре остались в отключке. В коридорах и смежных помещениях началась откровенная резня. Тысячи пуль, ежеминутно рассекая воздух, летели во все стороны, поражая и ваших и наших. Падали боевики, падали бойцы Альфы. Но вот спецотряд проник внутрь главного зала и начал отстреливать ещё не пришедших в себя от двойного действия алкоголя и эфира. Стрельба велась густо и потому ли, а может, потому что и среди боевиков нашлись те, кто успел придти в себя и начать ответную стрельбу, пули настигали десятки заложников, уже разгубастившихся на скорое освобождение. Частично шахиды заставляли заложников меняться одеждой с собой и выбегали из здания, а тех отстреливали - не до разбирательств было время! Все женщины-камикадзе, к счастью, так и не успели очнуться. Сотрудники спецназа поступали новыми партиями в ДК и тут, уже на улице, с неведомых точек, по ним был открыт огонь, находившимися вне здания соучастниками - то была прекрасная работа спецслужб по выявлению пособников. Сбежавшие в гражданском боевики, спасаясь, отправлялись к московским пособникам и просто знакомым из чеченской диаспоры, громогласно заявлявшим о преступном акте и требующим соответствующее наказание за него. И те и другие, не смотря на все увещевания заместителя министра МВД Василькова об ответственности, оказывали им всевозможную помощь. Возле ДК дежурили медработники "скорой", сапёрно-инженерные войска, служители церкви, просто близкие и, наконец, журналисты. Двум первым категориям работы было по горло. Последняя же занималась чёрт знает чем. Журнашлюшки и до операции подробно освещали происходящее вокруг, предупреждая террористов о возможной опасности и тем самым неоднократно откладывая так необходимый штурм здания. Теперь они, вольно или невольно, проявляли себя с лучших сторон. Какая-то бессовестная журналистка с НТВ или ТВС, один чёрт, подбежала к еле передвигающемуся заложнику, поддерживаемому бойцами и зверски начала треста его за грудки:
-Ну что там происходило? Рассказывайте, рассказывайте!!!
Не выдержав, один из бойцов толканул её в сторону: и сколько потом шума было!
В тот самый момент, когда пошёл сизый газ, Иван Иваныч был в полудрёме, но почему-то именно сейчас проснулся. Правда, не на долго. Через секунды он потерял сознание, как и другие. Спросонок он слышал взрывы и выстрелы, еле чувствовал, когда его подхватили на руки и куда-то тащили, тащили... Окончательно проснулся Иван Иваныч уже на больничной койке в НИИ СМП имени Склифосовского. Он огляделся: белая палата, белые занавески на окнах, белый потолок, белый пол, даже смерть сюда являлась, наверное, вся в белом. Рядом, в двух шагах, была койка, на которой лежал какой-то изжелта-белый щетинистый мужчина и постанывал во сне. Дверь открылась и вошла прелестная дева.
-Аня, Анюта, - шептал Иван Иваныч.
-Чего тебе, старый пердун, надо?
Иван Иваныч очнулся. Он всё ещё лежал на больничной койке, но вместо приветливого лица, знакомого ему любимого человека, над ним склонилась уборщица.
-Ай, сестру, что ль позвать. Они щас чай пьют. Вот попьют и подойдут, а потом ты здесь не один - потерпишь, - лаконично закончила она.
"Опять потерпеть..." Иван Иваныч успокоился и повернулся на левый бок: какая-то приятная слабость понесла его, закружила, закружила во мгле... и Иван Иваныча вырвало.
-Вот те, блядь, - заволновалась уборщица, только что прибравшая палату, - что, паскуда, блюёшь?! Щас как заставлю блювотину жрать, мразь ты этакая!
Но Иван Иваныч её не слушал - он кружился где-то в вышине. Витаминизированная глюкоза, циркулирующая в капельнице, с каждой секундой заполняла его. А тем временем Зинаида Петровна, Игорь Петрович и его супруга Ирина Сергеевна вместе с Антоном Арнольдовичем выискивали бедного Иван Иваныча в трупных списках и всякий раз с облегчением вздрагивали, когда не находили его. Потом они начали метаться по больницам. Но списков, точных списков ещё не было, и другие сотни точно таких же родственников, близких, друзей и просто знакомых метались по всей Москве.
Днём в центр имени Склифосовского пожаловал сам президент Кукин. Он долго ходил по палатам, как заправский врач, расспрашивал о здоровье, о настроении. В нескольких палатах его просто послали на хуй, а в одной, женского поста, мать, потерявшая ребёнка, смачно сплюнула в рожу всенародноизбранного, за что уже после реабилитации получила срок.
Спецоперация в Москве продолжалась, было взято свыше сорока пособников, в том числе в ряде тех, кто ещё недавно громко требовал расправы над террористами. Среди пособников поймали мусора, который снабжал шахидов, за соответствующее вознаграждение, ценной информацией.
Ничего этого Иван Иваныч не знал, он продолжал спать. Состояние его не внушало опасений, поэтому уже на следующий день - 27 октября, в воскресенье, он был выписан, и выкинут на улицу.
Да! Статистика была ужасна: боевиками было захвачено более девятисот человек, более половины было убито либо самими террористами, либо с запалом выполняемой работы бойцами спецслужб. Ещёдобрая треть скончалась от действия эфира и неграмотного действия врачей в больницах. Умирали также от нехватки лекарств, в частности антидотов, да ещё не известно каких - то была важная государственная тайна, уже известная в неприятельском стане.
Кукин выступал с обращением, он призывал людей быть выдержанными, стойкими, просил прощения, как блудливая собака, выжравшая не убранную со стола колбасу. "Россия не поставлена на колени!!"
А возле голубых экранов плакали и верещали навзрыд над телами "неправедно, подло, преступно" убитых боевиков - Херовата, Свинодворская и даже сам Мойшалёв.
В течение ещё нескольких дней Иван Иваныч чувствовал себя не очень хорошо. Ещё его беспокоило, куда же запропастилась Аня. Он звонил ей домой, но всё тщетно.
Вечером он читал газету "Московский комсомолец": на обороте мелко были напечатаны фамилии погибших людей. Иван Иваныч стал бегло просматривать их и... о ужас... Аня... Анна Скворцова значилась в этих ужасных списках. Что же это такое? Как? Почему? Зачем? Он ничего не дал этой девчонке, и он её убил. Он не успел ей объясниться, а чтобы это изменило? Иван Иваныча кольнуло в сердце. Он сложил газету и отложил её в сторону. Его кольнуло ещё раз. Он закрыл глаза и положил руки на колени. Сопротивляться было уже не зачем. Сглотнул подошедший к горлу ком и забылся... навсегда!
О, люди, люди, зачем, для чего? Может это банально, может я повторяюсь: вы убиваете, друг друга, вы строите, друг другу козни, портите жизнь... Зачем, когда этот несовершенный мир и так никогда и ни кем, ни на мгновение не станет лучше даже на йоту.
Пролог.
Когда меня спросил мой приятель, первый услышавший рассказ:
-Я не знаю, интересно ли твоё сочинение с литературной точки зрения, но в плане точных фактов оно далеко от истины и крайне неполиткорректно.
И я ответил:
-Я не старался изобразить хронологическую последовательность реально произошедшего события, и даже не хотел побольнее уколоть действующую власть, это и так уже многие сделали с гораздо большим мастерством, нежели я. Конечно, многое здесь выглядит абсурдно и даже неправдоподобно, если применять его к конкретной ситуации, вот только если, если бы это не была наша многострадальная, повседневная жизнь, я же лишь хочу донести до читателя ряд мнений по вопросу, и не конкретно этому, а может быть по всей нашей ничтожной жизни.