Эдуард Викторович Швец ненавидел советскую власть. Ненавидел люто. Ещё больше он ненавидел Ельцина, за то, что тот пришёл к власти так поздно. Ему бы хотелось, что бы Ельцин свалил не Горбачёва, а Брежнева, а ещё лучше - Хрущёва. Ненавидел Швец и себя за то, что родился так рано, не застал лучшие годы демократии в свои молодые годы. В его молодые годы рос и креп застой. Швец был всегда чем-то недоволен. А недоволен он был потому, что незадалась его личная жизнь.
Швец потянулся в постели после крепкого двенадцатичасового сна и сразу же заскулил на жизнь. Самому себе, других жильцов его квартира не знала. Ныл долго и протяжно. В частности, ему не понравилось, что вчера в восемь вчера, когда он сладко устраивался почивать, соседи безжалостно жарили Киркорова и Верку Сердючку, отмечая юбилей соседа сверху.
-Боже, какие у нас стены, какая проводимость звука, ведь, это же находка для агентов Запада. И никаких жучков не надо, всё и так слышно, как на ладони! - ворчал он себе под нос, - а люди, люди-то, ну, прямо звери, настоящие фашисты!!
Эдуард Викторович решил попытаться как-то унять разнузданных соседушек. Для начала позвонил самому соседу и попробовал вбить ему сведения об элементарных правилах поведения, на что получил вежливый ответ.
-Алло, - забубнил разгорячённый соседской дерзостью Швец, пытаясь сдержать себя в гневе, он только мысленно повторял про себя: "Только бы не уронить себя в глазах этого быдла и охлоса", - это квартира Шапиро? Можно Алексея Геннадьевича?
-Да, Гена у телефона, - послышалось пьяное с того конца связи, - ну, чего молчишь? - Швец не решался начать.
-Господин Шапиро, - начал Швец тоном комсомольского лектора, не терпящем пререканий, - вас беспокоят соседи, не могли бы вы быть любезным и сделать музыку в своей квартире потише.
-Пошёл на хуй, блядина, - трубку резко бросили. Швец был ошарашен. Какое-то время он даже не мог прийти в себя. Но пришёл, сукин сын, и начал названивать участковому.
-Милиция слушает, - дежурная фраза оказала успокоительное и одновременно возбуждающее действие на Эдуарда Викторовича.
-Милиция, - заверещал он своим неповторимым голосом в трубку, чем вызвал мгновенное замешательство, его птичий клёкот был хорошо знаком служителям правопорядка, - я спать хочу, а сосед по дому, гражданин Шапиро жарит беспощадно музыку, спать мешает, уснуть совершенно не могу!
В отделении, в дежурной части, находилось три человека:
-Вот, чёрт, опять этот буйнопомешанный, навязался педрило! - с искренним отвращением процитировал звонок один из сотрудников.
-Отшей его! - посоветовал другой.
-Легко сказать, - задумался первый.
А из трубки тем временем продолжало нестись:
-...И жарят, и жарят! Совести нет! Откуда ей взяться?! Быдло сплошное! Уснуть не могу, сна совсем нет! Ночь на дворе, а они жарят, как на дискотеке! Примите, наконец, меры!
Наконец, дежурный пришёл в себя, - хорошо, хорошо, Эдуард Викторович, сейчас позвоню вашему соседу, спите спокойно. Спокойной ночи! - и он положил трубку, не выслушав ответа.
-Какой тут сон в пизду! - выматерился Швец, бросая трубку.
-Вот шизик! - сплюнул в пепельницу дежурный.
-Толя, ты его по имени-отчеству знаешь? Всех чокнутых района, да? - рассмеялись коллеги.
-Не знаю как всех, но это особый. Да, коллеги!
Однако соседям звонить никто не собирался, тем более что в восемь часов вечера, это было абсурдно. А посему Верка Сердючка продолжала петь во славу Украины, немало раздражая Швеца. Просьбы не подействовали, жаловаться было больше некуда, и Швец стал засыпать. Через двадцать минут по квартире разнёсся тяжёлый, куриный храп.
Только в десять часов следующего дня Швец проснулся. Походил по комнате, он не делал гимнастики, но считал своим долгом размять затекшие косточки. Включил телевизор просмотреть утренние новости на НТВ и дать им свои премудрые комментарии.
Первым делом шла реклама: на голубом экране, обнажённые до пояса, при чём с низу, стояли мужчина, явно бизнесмен из поколения новых русских, и какая-то, вульгарного вида, мадам. Мадам отчаянно приставала к мужчине, требуя отнюдь не платонической любви.
-Видишь, как он повис дорогая, - говорил понуро мужчина, - это явный признак того, что я не хочу тебя.
-А может с ним поиграть? - не унималась женщина.
-Не стоит, только хуже будет.
Тут же экран заволакивала тёмная пелена, и голос за кадром вещал:
-Простатит, им страдает три четверти населения мира.
Голос уныло продолжал:
-Как может мужчина, страдающий таким недугом (хотя из самой рекламы о трёх четвертях населения мира вытекало, что этим самым простатитом страдают и женщины, что было уже вовсе непонятно в силу анатомического строения) посмотреть в глаза любимой жене, любовнице, дочери...? - и тут было совсем угасший голос, набирал максимальную громкость, так что приходилось хватать пульт и делать тише, - но теперь эта проблема решена! Спермагедон-простат-форте! Препарат, изобретённый израильскими сексологами - Авигдором Пенисом и Эммануилом Вагинауэром, навсегда заставит забыть вас о своём страшном недуге.
Следом шёл другой, не менее интересный рекламный ролик. На экране появился всенароднолюбимый артист, из старого поколения:
-Раньше, когда я не знал этого чудесного препарата, - он указал на небольшой пузырёк, стоящий рядом, - меня беспокоило здоровье, знаете ли, и давление было, и температура, и стул. В общем, старость - не в радость, как говорят в народе. Но по совету одного своего покойного друга я начал принимать это замечательное средство. Называется оно несмертин. И знаете, теперь у меня нет: ни давления, ни температуры, ни стула, хоть в космонавты запускай!
Женский голос за кадром продолжал:
-Несмертин - старикам и пожилым. Спрашивайте в аптеках вашего города. Отпускается без рецепта врача.
Наконец, начался собственно блок новостей: огромные, как шкафы с антресолями и безмозглые, как африканские баобабы, омоновцы дубинками разгоняли щупленьких, но довольно озлобленных "подклубной" жизнью, геев. В этом нелёгком деле им, как всегда нашлись помощники - какие-то хоругвеносцы, члены полузабытого движения "Память", скандальозные матушки и бабушки в платках и батюшки в крестах в полкило весом чистого злата, приехавшие поголовно в шестисотых мерсах, но чтобы не дискредитировать великое начинание, вылезшие из них за углом. Геев били: кулаками, ногами, дубинками, золотыми крестами, кого-то душили неизвестно откуда взявшейся посадской шалью. Одному несчастному (человек и так болен СПИДом, гепатитом С и сифилисом) пареньку пребольно двинули иконой с ликом Христа Спасителя в глаз, отчего он раздулся до неприличных размеров. Подоплёка состояла в том, что геи столицы в очередной раз планировали провести немногочисленный гей-парад. И как всегда администрация Юрия Михайловича непозволила им этого сделать. Довольно в грубой форме.
-Сволочи! - возмущался Эдуард Викторович, - твари! Свиньи! Разве ж это демократия?!
Обычно Швец смотрел новости от корки до корки, что называется, но в этот раз, разгорячившись не на шутку, отключил телевизор. Ничего, вечером посмотрит. Швец пошёл на кухню, чтобы сготовить себе чего-нибудь, дабы утолить лёгкий утренний аппетит. Вот уже на протяжении двадцатипяти лет каждое утро в независимости от того, где он, с кем, когда - Эдуард Викторович ел исключительно жаренную яичницу-глазунью. А вот мясное составляющее было различным: и сосиски, и колбаса, и курица, в общем, что было, то и было. В это октябрьское утро была уже не первой, скорее всего второй или третьей, свежести колбаса. Швец понюхал её как заправская ищейка и нашёл, что она ещё вполне съедобна, если зажарить с чесноком и помидорами. Он изъял из холодильника последнюю помидору, последнюю головку чеснока и два последних яйца. В масленице оставалось масло, что бы поджарить что-либо один раз. На стойке для посуды оставалась последняя чистая сковорода. Эдуард Викторович бережно нагрел сковородку, порезал в неё помидорку, чесночок, колбаску, разбил одно яичко, второе... На кухне омерзительно запахло сероводородом. Неизвестно, какой свежести было яичко, просто оно было тухлое. Тухлое яйцо растеклось по всей сковородке, заражая остальную пригодную пищу своими продуктами разложения.
-Тьфу ты, бляди, - наконец, дошло до Швеца, что непреложный ход событий нарушен, - придётся идти на рынок. Швец стал собираться.
Квартира Швеца была обставлена с истинным безвкусием. Меблировка была немногочисленной и ужасно контрастировала по отношению друг к другу. Среди всего прочего, в большом серванте стояла огромная коллекция безделушек. Здесь были и фарфоровые камасутровые свинки и сказочные гномики, страдающие приапизмом, нарезные индийские слоники. Бюсты правителей Советского Союза и РФ были особенно многочисленны. Один такой гипсовый бюстик Никиты Сергеевича, спешно собираясь, Швец расколол вдребезги.
-Тьфу ты, пропасть, сегодня не мой день. Может вовсе не ходить на улицу? Но как же яичница, ведь я ем её уже двадцать пять лет. Этот порядок нарушать нельзя. Никогда, - размышляя вслух, Швец подмёл гипсовые остатки волюнтариста веником в совок и выбросил в мусорное ведро. Дальнейший сбор был не таким разрушительным, Эдуард вышел на лестничную площадку, где соседка Анна Ивановна мыла кое-как полы.
-Доброе утро, Эдуард Викторович, опять, небось, плохо спали? - спросила она, не отрываясь от половой тряпки.
-И не говорите, Анна Ивановна, Шапиро, подлец, опять всю ночь жарил Киркорова и эту, как её чёрт... Сердючку!
-Отвратительный тип, как только этих, ну, которые с бабами не спят, в телевизор пускают, - поддержала возмущение Швеца соседка, - раньше хоть колхозниц и доярок показывали, а теперь этих педиков крупным планом!
При словах "педики" и "те, которые с бабами не спят" Эдуард Викторович поморщился. Но Анна Ивановна этого не заметила. Она была увлечена мойкой.
-А я вот, тридцать пять лет на заводе отышачила, от утряни до чёрной ночи и хоть бы кто меня показал! - продолжала она, - чем я хуже них?!
"Ещё тебя, старой кобылы, на телевидении не хватало. Господи, надеюсь, что я не доживу до реставрации этого проклятого коммунизма!"
-Или вот вчера, какие-то молодухи сиськами-письками вертели, ну, прямо, с тверской панели и на экран! Куда катимся?
"Лучше их смотреть", - подумал Швец и быстренько впрыгнул в пришедший лифт. Он не любил соседку, да и соседей вообще. Иначе, как охлосом он их не называл.
Любил же Эдуард Викторович мальчиков. Просто обожал их. Первый раз любовь пришла к, тогда ещё подростку Эдику, в восьмом классе. Предметом обожания стал сосед по парте - золотоволосый голубоглазый Антоша. В его голубой бездне глаз утонул наш герой. Эдик и Тон не были друзьями не разлей вода, но тесно общались: Эдик хорошо шпарил в математике и других точных науках, а Антон... просто нравился Эдичке. Он любил приглашать приятеля домой "порешать" задачки, "подтянуть" друга по физике или химии. Правда, скорее он хотел бы "натянуть" друга, но на безрыбье, как говорится и рак - рыба. Они сидели рядом, Эдик, как бы случайно касался ногой ноги Антона. Может, мой искушённый читатель подумает, что это достаточно серьёзный жест, чтобы заподозрить неладное, но пусть он вспомнит, в какое время отбывал молодость Швец. В то голубенькое время о таких вещах мало кто, чего знал.
Однажды, не выдержав, Эдя стал склонять Тоху к половой близости. Когда они проходили второй закон Ома, он нежно обнял друга за шею и поцеловал в угол рта.
-Ты чего, Эдик? - опешил Антон и отпрянул, как от чумного. Но Эдя потянулся вслед.
-Не бойся, просто я тебя люблю, - дерзко и нагло пояснил Эдуард и попытался повторно заключить друга в объятия. Резкий удар в пах образумил несчастного Ромео. Он скорчился от боли на полу.
-Я же люблю тебя, - проскулил он, понимая, что ему уже никогда не добиться взаимности - не столько его глушила боль, сколько ужас перед будущим: ему вмиг представилось, как он будет опозорен в школе...
-Пошёл ты, козёл! - Тон не стал больше бить приятеля, он только с невообразимым презрением посмотрел на валяющегося на полу, всего в слезах, "наставника" и ушёл прочь. Навсегда из жизни друга.
Антон не стал выдавать Эдуарда в школе, но и какие-либо отношения с ним прекратил. А вскоре произошло то, что навсегда озлобило Швеца на весь мир. Дело проистекало в раздевалке после очередного мучительного урока физической культуры. Потные, дурно пахнущие, но довольные ребята переодевались. На Эдике были яркие красные плавки, купленные прошлым летом в Крыму в Ялте.
-Ба, ребята, гляньте, какие у него трусняки, - указал на Эдю Димон, первый заводила в классе, - да он педик! Пидор гнойный! Бейте его! - таким голосом, наверное, кричали черносотенцы, призывая побить жидов в Кишинёве или Одессе.
Бить Эдика не стали, только пару раз ударили в живот, да голым выкинули из раздевалки в спортзал на потеху девчонкам. Вслед взметнулись, как яркое полотнище кумача над ставкой Кошевого, и упали на середину зала трусняки - признак голубой принадлежности Эди. Девчонки расхохотались над поверженным, несчастным юношей. Ни одна не решилась проявить гражданское мужество и смолчать. Когда все ушли, Эдик вернулся в раздевалку. Учителя физры нигде не было: или он отсутствовал по делам, или, что вернее, просто предпочёл остаться в стороне в таком деликатном деле. На полу валялся в разобранном виде рюкзачок. Тетради, книжки, ручки, линейка - всё было испоганено... С этого времени жизнь для Эдуарда стала в тягость. В школе над ним постоянно издевались и игнорировали. То положат на стул кнопку, то клеем намажут. То в портфель кислого молока нальют, больше всех доводил Эдика Димон - Дмитрий Красунов, будущий лидер Гей движения в Российской Федерации, а пока он просто издевался над Швецом, стремился быть, как все.
Прошли школьные годы чудесные, отгремел последний звонок. Швец получил высшее образование историка, предмета, который он никогда не любил, закончил курсы марксизма-ленинизма и стал преподавать научный коммунизм студентам. Да, такой поворот судьбы стал возможен только после школьных трагических событий.
Шли годы, застой сменился перестройкой. Швец тайком посматривал на красивых студентов, любовался ими, не позволяя себе ничего лишнего. В отношениях с ними он был, тем не менее, предвзят - студентам-красавцам мог простить и не поставить пару, не завалить на экзаменах, спасти положение, студентам поплоше - был более придирчив, студенток - валил за милую душу! Таким был этот Швец.
Лифт, застревающий обыкновенно, проходя третий и второй этажи, на этот раз застрял между четвёртым и третьим, что было, собственно без разницы.
-Эй, кто есть? - завопил Эдуард Викторович, - люди! Помогите!
-Ну, чего орёшь, - услышал он голос приходящего дворника, - чего разорался, ЧП в городе произошло, в рот Чубайса! Так его!
-Вытащите меня отсюда! - продолжал щебетать Швец.
-Вот люди, - оскорбился дворник, - говорят тебе авария в городе. Света нет, чтоб Чубайсу..., - молчание, - сейчас эмчоес придёт, вытащит тебя долбоёба на свет Божий, - заключил служитель метлы и совка.
-Как вы смеете оскорблять меня? Человек в лифте застрял, человек, может быть, есть хочет, а его оскорбляют, - начал разогреваться Эдик.
-А срать человек не хочет? - поинтересовался бесцеремонно дворник, - только насерь мне, паршивец, я тебя метлой потом накормлю, говно ты собачье!
Неизвестно, сколько бы длилась перепалка двух интеллигентов, один из которых был заперт в узком пространстве, но тут подошли сотрудники МЧС.
-Тоже человек застрял? - спросил дворника подошедший сотрудник с бульдожьим выражением лица.
-В том то и дело, что ни человек! - замахал руками раскипячённый жрец культа метлы, - паразиты у нас в доме одни живут, серуны... вашу ма...
-Выпустите меня скорее отсюда, - завопил Швец, как раненная птица из курятника.
-Вот, и тут какой-то хер застрял, придётся изымать, - огорчился один сотрудник, второй огорчился тоже.
Через два с половиной часа Швец, покрытый потом и пропитавшийся духом мочи, какая обычно в избытке присутствует в подобных местах по причине недержания у некоторых индивидуумов, вернулся домой. Аппетит уже давал о себе знать, да и вовсе подходило время обеда, но идти в магазин дурно пахнущим и таким потным Эдуард Викторович не решался. Он был аккуратным человеком, к тому же жутким чистюлей. Но сразу собраться не получилось: пришлось погладить чистую, но мятую рубашку, оранжевый галстух с надписью "Незалежна фабрична Украина" на обороте. Галстух он при этом прижег, рубашку, впрочем, тоже. Торопился, собака. Наконец, озлобленный и голодный, в плохо проглаженной рубашке и прижженным галстуком на видном месте, Эдик вышел в магазин повторно, а в зеркало посмотреться забыл. Не то, чтобы он не верил в народные приметы, просто забыл. Просто. Швец сел в лифт, который уже заработал и поехал. Минул четвёртый этаж, третий, второй. "Пронесло", - подумал Швец. Лифт остановился, но двери открываться и не подумали.
-Помогите, - проговорил Швец заговорческим голоском, ещё не осознавая, что он стал жертвой второй раз за день, потом начал базлать на весь подъезд.
Через час, а, может, больше вернулись спецы МЧС и разомкнули дверь, наполовину.
-Э, да это наш старый знакомец, слышь браток, ты чего, специально шалишь? - спецы весело рассмеялись, - ну, давай, вылезай, едрён корень, тут работы ещё на две смены. Швец стал потихоньку выползать из пасти технического монстра, как вдруг двери начали смыкаться и лифт медленно, но верно полез вверх. Швец при этом оказался зажат - в то время как ноги и таз остались внутри, голова и руки уже находились снаружи. Эдуард Викторович, бедняжка, ух и настрадался же он!
-Ё-моё, - восхищённо воскликнул один эмчоэсовец, - как в фильме "Вспомнить всё", только там руки оторвало одному негодяю!
-Или тут недавно смотрел "Пункт назначения 2", только там голову оторвало, вполне приличной женщине, - заметил второй.
-Ай-я-яй! Вытащите меня отсюда! - заорал голосом Вини Пуха Швец.
МЧС потянуло зачем-то пострадавшего за руки. Естественно, ни остановить лифт, ни вытащить его жертву из пасти это не помогло. Когда угроза быть разрезанным надвое стала очевидной, Создатель сжалился над Швецом и выпустил несчастного на волю. Тот рухнул к ногам сотрудников.
-Эт, тебе лучше сегодня на лифте не ездить, - потрогал пальчиком за плечо Эдуарда Викторовича, проверяя на наличие жизни, спец.
-Это лишнее, - прокомментировал второй.
-Хамы! - крикнул на них спасённый и отправился вон из подъезда.
В этот день больше ничего интересного не произошло, если не считать, что Эдуард Викторович опрокинул на себя содержимое раскалённой сковороды и уронил утюг на ногу, в аккурат на большой больной палец.
Вечером Швец достал книгу Зигмунда Фрейда - "Три очерка по теории сексуальности" и активно приналёг на чтение. Он читал эту книгу, как и большинство книг великого австрийского психоаналитика уже не в первый раз и даже не во второй. Всякий раз, прочитывая какой-нибудь очень понравившийся ему отрывок, Швец первым делом поднимал палец к вверху, произнося многозначительно одно и тоже слово, шёпотом, с задрогом - "УЧИТЕЛЬ", "УЧИТЕЛЬ", несколько раз, затем ставил очередную пометку в порядком поистрёпанную за долгие часы эксплуатации книгу. Иногда, впрочем, он вскакивал, как завороженный. В смятении ходил по квартире, мотал головой, лепетал что-то неразъяснимое, затем подходил к зеркалу, вкладывал одну руку в другую и бешено трясся. При этом лицо его искривлялось, как будто всё тело пронизывали кишечные спазмы. Когда он в одних рваных трусах, видавших виды, в жёлтый нелепый цветочек трясся по нескольку минут стоя у зеркала - это было потрясающее зрелище.
Часов в одиннадцать Эдик решился устроить себе ланч. Вообще-то он знал, что есть на ночь не стоит, но он был в отпуске и мог позволить себе маленькую слабость. Последние два года он работал в Центре психоанализа масс. Официально центр занимался тестированием людей на предмет выявления негативных проявлений в жизни страны. Неофициально - то же самое, с той только разницей, что сотрудники центра искали способы, как преодолеть, нет, не эти негативные проявления, а, проще говоря, гнев народный. При Ельцине центр работал на США, при Путине - на Кремль. Путин занимал особое место в жизни одинокого маньяка. Он не просто уважал и любил президента, он молился на него, как на Господа Бога.
Эдуард Викторович прошёл на кухню, изъял из холодильника большой, невероятно жирный кусок копченой баранины. Далее был приготовлен салат из помидоров и огурчиков с майонезом. И толстый ломоть белого, как тапочки покойника, воздушного, как йогурт "Даниссимо" хлеба - вот и всё, что требовалось человеку для завершения его, полного тревожных и трагических моментов, дня. Но для полного счастья Швец извлёк из морозильника два с половиной литра пива. Я не стану указывать марки нарочно, что бы, во-первых: меня не заподозрили в реализации рекламы того или иного сорта пенистого напитка, а во-вторых: не обвинили в пропаганде пива вообще! В общем Викторович принял всё пиво сразу, не оставляя себе ничего на утренний опохмел, закусывая бараньей ногой. Во время пития, которое Швец ценил больше всего в процессе принятия алкоголя и его последствий, пиво немного расплескалось по столу. Этого Эдуард Викторович не мог допустить никак, ведь, он был чрезвычайно бережливым человеком по жизни. Эдик сложил свои толстые губы в трубочку и начал засасывать питательную жидкость со стола, как пылесос. Громко рыгнув, он пошёл укладываться на покой. И вскоре уснул, как младенец.
Однако приключения продолжались. Часа в три ночи Эдичку пробрало на блевонтис. "Эрга-а-а, - слышалось из туалета, - эрга-а-а". После в туалете образовался смрад. Там всё провонялось и всюду была блевотина, среди которой валялись непереваренные куски баранины. Потом ещё безумный человеконенавистник посикал культурно в зале в деревянный горшок с разросшимся фикусом и плюнул на портрет горячо любимого академика Сахарова.
Проснулся Эдуард Викторович с жуткой головной болью. Как это описывается обычно, кузнечные меха гудят, борцы сумо прыгают в своей высшей весовой категории, тяжёлые колокола звонят, молнии блещут, всё это у Швеца было выражено однозначно и совершенно понятно, как выражаются наши либеральные политики. Эдя расщепил слипшиеся от гноя веки и обозрел комнату. Почему-то дурно пахло. Точнее, в комнате царила такая неописуемая вонь, что даже одинокий кактус, стоявший на подоконнике, казалось, пытается заткнуть себе нос. Хотелось освежиться, но освежиться было нечем. Швец прошлёпал на кухню, на столе и в раковине стоял целый сервиз из кухонной посуды с намертво присохшимися остатками вчерашних завтраков, обедов и ужинов. Хозяин жадно припал пухлыми губами к крану с холодной водой и выпил, по меньшей мере, литр. Есть не хотелось уж точно. Весь день Швец провёл в похмелье: пил водичку из-под крана, горячий чаёк с сахарком и вишнёвым вареньицем. И только на следующий день он встал более-менее человеком.
Была пятница, двадцать седьмое октября, 2006 год. Был солнечный день. Прекрасный день. Швец встал с ранья, быстро на скорую руку позавтракал, но без аппетита. Основательно прибрался в квартире: протёр пыль, пропылесосил ковры, помыл полы. Побрился, принял душ, побрил волосики на лобке и под мышкой, надушился, как школьник перед первым свиданием с подружкой и вышел... на охоту.
Любовь к мальчикам Эдуард Викторович впервые почувствовал, когда устроился по совместительству работать фотографом. Время в начале девяностых было вообще лихое, а для препода научного коммунизма и говорить нечего. Швец перебивался чтением лекций по экономике, но хватался за любое предложение поработать и в другой сфере. Так один бывший студент устроил его снимать для школ. Швец пошёл в эту отрасль по нужде, но с течением времени он ощутил иной смысл своей новой работы. Он не просто работал, он получал удовольствие, ни с чем не сравнимое от общения с подростками. Каждый раз, когда надо было снимать, он делал это особенно долго и въедливо. Заставлял каждого пацана причёсываться, заправляться, долго приноравливался при съёмке, иногда просто отказывал в фото, если подросток был с грязной головой или в неопрятной одежде. Если мальчик был особенно красив, то Швец просто пылинки сдувал. Каждое такое прикосновение взмывало душу Швеца ввысь. К небесам. Он таял. Приходя, домой, долго и с усердием занимался онанизмом, вспоминая своих клиентов. А наивные учителя недоуменно восхищались, мол, дескать, как человек любит своё дело. Им даже в голову не приходил вопрос, почему фотограф-трудоголик, как курица носится исключительно вокруг молодых людей, но не девочек.
Фотографировать, тем не менее, приходилось не часто: для выпускных в основном. Эдя тосковал. С некоторых пор он стал приходить к школе, и пасти ребят, наблюдать за выходящими мальчиками. Эдуард Викторович любовался ими, вожделел их. Желал их! Никто из преподавателей не замечал озорного огонька в глазах бывшего институтского педагога. Никто из родителей не замечал этого, принимая Швеца за молодившегося дедушку, пришедшего за хулиганом-внучком из первого или третьего класса. Никто. Или почти никто? - Вот уже вторую неделю за Швецом из кустарника наблюдали зоркие глаза одного бати. Бывший десантник, бывший офицер Советской Армии, отличник боевой и политической подготовки, уже не молодой отец третьего сына, вычислил грязного педофила. И наблюдал. Он понимал, что пока Швец не примет никаких действий со своей стороны, действия его самого будут восприняты неадекватно. Он, сразу заподозрив неладное, пробил Эдю по линии УФСБ по знакомству. Выяснил, что дядя-фотограф на хорошем счету у школы. И не только той, в которой учится его сын. В таких условиях надо было только ждать, а ждать он умел. Родина научила его этому.
Эдуард прогуливался вдоль школы, высматривая мальчика посимпатичней. Один тринадцатилетний парнишка с голубыми глазами и редкой белой челкой, с веснушками завладел сердцем одинокого, хищного старика. Старик пошёл за мальчиком. А за стариком пошёл охотник на более крупную дичь. Так, цепочкой они прошли пол километра. Швец решился. Решился первый раз в жизни. Пан или пропал - решил он. Ещё ему вспомнились, ни к селу, ни к городу, слова Ленина: "Лучше умереть стоя, чем всю жизнь ползать на коленях!" К чему непонятно. Смысл, конечно, был, жиденький, убогий, мол, лучше трахнуть молоденького парнишку и откинуться в камере с Гаврилой на шее, чем всю жизнь дрочить на свои собственные больные фантазии. Эдичка догнал мальчика.
-Привет, парень, - заулыбался он, задавая бессмысленные вопросы, для отвода глаз, - как дела? Как учёба?
-Отвали, козёл! - бросил парень, не замедляя, хода.
-Однако, ты грубиян, знаешь, кто я? - Швец старался быть непринуждённым.
-Да, знаю, ты тот хер, что фотографируешь нас, - парень был ни при чём.
-Да, я тот хе... Кхе, слушай, дружочек, а ты знаешь, что такое любовь? - слово "любовь" Эдик произнёс басом.
-Знаю, - ответил мальчишка.
-А знаешь, что я тебя тоже люблю? - загаворчески зашептал Швец, ежесекундно оглядываясь по сторонам и сотрясаясь от собственной наглости и страха.
-Это твои проблемы, козёл, гомик престарелый, - пацан даже не изменился в лице и продолжал идти по намеченному курсу.
-А хочешь, я дам тебе за любовь что-нибудь? - голосом, примерно тем, что озвучивают мистера Бина, изрёк Швец.
-А что у тебя есть, старый пердун, кроме твоих вонючих, потных яиц и неподмытой жопы? - парень не сбавлял хода.
-Ну, и молодёжь пошла! - воскликнул в сердцах Эдуард Викторович, - ладно, у меня есть два отличных блока жевательной резинки.
-Проснись, дедуля, на дворе не девяностые! - с умным видом произнёс пацанёнок и покрутил указательным пальцем у виска.
-Заметь, эти оба блока мне подарил Сильвестр Сталлоне, когда я был в конце девяностых на Каннском кинофестивале, - Швец был поражён собственной наглой выдумке, - я тогда работал там фотографом от журнала "Огонёк". И оба они с его автографами. Может ты не поклонник Сталлоне, но эти блоки чего-нибудь стоят. Подумай, как зауважают тебя в классе девчонки, как парни завидовать будут. А? - подло улыбнулся Швец.
-А вдруг это лаже? - нисколько не удивился ученик.
-Знаешь, когда кто-нибудь другой принесёт в школу мои блоки, ты будешь только завидовать, что упустил такой шанс! - Швец начинал злиться.
-Хорошо, я проверю сам, - сделал вывод глупый мальчишка, - идём, дедуля.
Швецу только этого и надо было. Он хищно схватил парня за плечо и повёл в своё волчье логово старческих услады и утех. За ними на безопасном расстоянии двигался десантник. За пазухой он потной рукой еле сдерживал от гнева монтировку и часто менял руки, от чего те пахли металлом. Близился недалёкий бой. Эдуард Викторович весело болтал о своих мифических похождениях в разных странах Европы, и даже Америки на всевозможных кинофестивалях и кинофорумах. Он так увлёкся, что присочинил рассказ, как однажды спас Шварценеггера от назойливых, как африканские мухи цеце (в Африке, оказалось, он тоже успел побывать на сафари), папарацци, на присуждении премии "Оскар", после чего "Терминатор" лично пригласил погостить у себя на шикарной вилле и поплавать в своём огромном бассейне. "Любовники" подошли к подъезду педофила.
Швец судорожно огляделся по сторонам, он понимал, что осознанно идёт на тягчайшее преступление. Какой-то момент в глубине души боролась смесь совести со страхом с перевесом второго, но жуткое желание похоти, копившееся в течение многих десятилетий, взяло вверх. Швец переступил. Переступил порог собственной двери и порог самой человеческой сущности. Он превратился в зверя, похотливого престарелого гада, с единственной целью утолить своё ноющее, жгучее до боли желание.
Когда, вошли в квартиру, Эдуард Викторович сразу принёс две упаковки жевательной резинки средней дешовости с заранее проставленными каракулями под автограф голливудской знаменитости, которые он срисовал из старого журнала, привезённого ещё одним бывшим студентом из Соединённых Штатов. Это было сделано для того, чтобы упрочить веру ребёнка в честность сделки. Паренёк встал посередине комнаты и начал раздеваться. Швец встал на колени пред ним и руками обнял за ноги с лёгким молодым пушком. Волна нежности нахлынула на пожилого мужчину. Он вспомнил детство, отрочество, первую и последнюю же, но неудачную любовь.
-Какой ты красивый! - восхищённо заговорил Швец, - какой ты гладкий, прямо атласный. Снимай-ка трусики, радость моя, пора порадовать дядю за все годы страданий...
Вдруг, как бухенвальдский набат, раздался громовой звонок и понёсся по всей квартире сиреной опасности. В туже минуту дверь со вздохом живого существа отлетела и ударилась о противоположную стену, расколов на тысячу мелких кусочков настенное зеркало. В логово зверя, как смерч западных штатов Америки, внёсся десантник. Ещё шаг и рука со всего размаху ударила Эдуарда Викторовича чем-то, нестерпимо больно. Он закружился в вихре белых полотен, искры блеснули, образовав шаровые молнии, и наступила тьма. Швец потерял сознание.
Очнулся наш герой, или скорее антигерой, в камере-одиночке. По понятным соображениям держать его в камере с уголовниками было нельзя. До суда Эдуарда Викторовича держали здесь. Не смотря на жестокую травму и тяжелейшее сотрясение головного мозга, граничившее с контузией, врача ни разу не вызвали. Специально. Надежды не оправдались. Уже через полторы недели заключённый пошёл на поправку. Швецу попался неплохой адвокат, он сумел убедить судью в психической неполноценности обвиняемого и добился принудительного лечения для подзащитного в психиатрической лечебнице. Почему-то общего режима. Так что под новый год, вместо нар и баланды, Швец получил драный матрац и варёную рыбу с манной бабкой стабильно на завтрак.