Мне было 4 года, когда началась война. От этих военных лет у меня осталось несколько ярких воспоминаний. Мой отец был лучшим работником фабрики, кроме того, на правой руке у него было шесть пальцев, поэтому он не попал на фронт, его спасло непонятное мне, волшебное слово - бронь. Помню большую чёрную тарелку на стене, которая красивым и торжественным голосом что-то говорила, и тогда все бросали свои дела и внимательно слушали. Было постоянное ощущение голода. Мама шила какие-то вещи, вязала шапочки, кофточки и ездила, как многие, по дальним деревням, выменивая свои изделия на продукты. Поезда были переполнены, и обратно приходилось порой возвращаться на крыше вагона.
Однажды в начале зимы она возвращалась из такой поездки. В мешке она везла немного картошки, муки и пшена. На крыше было холодно, ветрено, и все сидели, тесно прижавшись друг к другу. От усталости мама задремала на миг, а когда очнулась, мешка в руках не оказалось. Сколько было слёз, когда она вернулась домой! Отец с трудом утешил её тем, что принёс небольшой мешочек с какой-то крупой. Днём он работал на фабрике, а ночью подрабатывал сантехником в детских садах, за что ему платили небольшим количеством муки или крупы. Но такое случалось не часто, поэтому питались в основном драниками из картофельных очисток или "болтушкой", приготовленной из воды и размоченного в ней чёрного хлеба, куда ещё добавлялось немного лука и несколько капель растительного масла.
И вот самое мрачное воспоминание моего военного детства. Отцу сразу в двух детских садах заплатили мукой, и мама решила устроить пир - испечь оладьев из муки. Наша комната находилась в самом начале длинного коридора, который вёл в кухню. Мама принесла ароматные, вызывающие обильную слюну , оладьи и поставила их на стол, а сама пошла в кухню навести порядок после своей стряпни. Вдруг в комнату без стука вошла женщина и сказала: " Беги скорее в кухню, тебя мама зовёт, я посторожу тут". Я запыхавшись прибежала к маме и спросила: " Ты меня звала?" Мама схватилась за голову, так как сразу всё поняла - цыганка! От слёз я заболела и долго потом боялась оставаться дома одна. Но война кончилась однажды ночью, когда я проснулась от громких радостных криков в коридоре и счастливых слёз. Все обнимались и целовали друг друга, играла музыка, начались танцы - конец голоду и несчастьям.
А вот и самое светлое воспоминание детства - Пасха. Были весёлые, торжественные праздники, сказочный Новый год, но Пасха пробуждала в наших детских душах чистое и непонятно-волнующее для нас, неверующих, чувство. Неверующие были все вокруг, кроме весьма древних старушек. Мои родители тоже не верили в Бога, но мама порой неумело крестилась на пустой угол, видимо, представляя себе там икону, и тихонько бормотала: "Господи, прости и помилуй!".
Мы жили в крупном подмосковном городе в так называемой казарме из красного кирпича, построенной ещё Саввой Морозовым. Помню длинный-длинный коридор с бесконечной вереницей комнат справа и слева, необъятных размеров кухню с русской печкой и кубом, причудливым сооружением, где в любое время дня и ночи можно было заварить чай "крутым" кипятком.
Комнаты были огромные, с высокими потолками и полатями. Полати - это нечто вроде антресолей, приделанных к потолку, начиная с середины комнаты. Туда надо было взбираться по узкой лестнице через небольшое отверстие. Взрослые могли там стоять лишь согнувшись. Это был отдельный, таинственный мир для нас, детишек. На наших полатях стояла кровать и огромный сундук, где мама хранила какие-то ткани, пуховое одеяло, постельное бельё, а осенью душистые антоновские яблоки занимали полсундука. Мы жили впятером в этой комнате - папа, мама с её сестрой Марией, моя старшая сестра и я.
Вот с этих полатей для нас начиналось это чудо - Пасха! Нас укладывали спать пораньше, чтобы не путались под ногами, и две белокурые головки с высоты наблюдали любопытными глазёнками за происходящим внизу действом. А там!...Что-то вешали, месили тесто, двигались, священнодействуя. Все ароматы перебивал запах ванили. Через некоторое время мама поднималась к нам по лестнице, протягивая тарелку душистых, горячих, крошечных пирожков с грибами, вязигой, яблоками, и строго говорила: "Покушайте и сразу спать".
Утром мы спускались вниз, как с небес, - два ангелочка с белокурыми локонами в длинных белых ночных рубашках, с розовыми заспанными рожицами и попадали в сказку, - снежной белизны занавески на окнах, белые вышитые чехлы на диване, всё сверкало чистотой в лучах уже не зимнего солнца. А на столе!... Груды румяных пирожков, разных размеров куличи, облитые "гоголем - моголем", разноцветные яйца, а в середине стола - белая пирамида из творога, ванили, изюма и цукатов - Пасха. На душе так светло и радостно! За окном кружатся лёгкие крупные снежинки. Хочется закружиться вместе с ними и обнять весь мир.
Папа ставит на стол графинчики с разными наливками и настойками. Из погреба он приносит грибы - маслята, подосиновики, белые, подберёзовики. Рядом с грибами на тарелках пупырчатые огурцы, красные солёные помидоры, душистая языковая колбаса и другие яства. Вся семья садится за стол - разговеться. Потом мы с сестрой выходим в общий коридор, где в одном конце уже играет аккордеон, и танцуют пары среднего возраста, а в другом конце - играют пластинки с песнями Изабеллы Юрьевой, Муслима Магомаева и других популярных в то время певцов. Здесь танцует молодёжь. Разгорячённые вином люди смеются, радуются, общаются, - всем хорошо. Переполненная счастьем и любовью к людям, я выбегаю на улицу, ловлю ладошками снежинки, пытаясь лизнуть их языком, но они мгновенно тают на горячих ладонях.
Я жила в идеальной семье. Мама и папа обожали друг друга. Папа не пил , не курил, не ругался нецензурно. Про него говорили: "Святой человек". Я помню, как горько плакала, когда мама однажды рассказала мне о папином детстве.
Когда Ванечке было 5 лет, у него умерла мама, и отец через пару месяцев привёл в дом мачеху с двумя детьми. Она сама и её дети были на вид неказистые, с толстыми, вечно мокрыми губами, широкими носами и маленькими поросячьими глазками. А Ванечка был очень хорош собой со своими синими глазами и вьющимися белыми, как лён, волосами. Мачеха люто возненавидела его и, когда все садились за стол, Ваня стоял в сторонке и ждал. Если что-то оставалось, ему давали поесть, но иногда он так и оставался голодным. Его частенько поколачивали. Отец всё видел, но не реагировал, так как сам побаивался своей новой жены. Через полгода Ванечку отдали в детский дом. Он стал сиротой, о нём все забыли. В 12 лет он перенёс тяжёлый менингит, который дал осложнение на глаза. С тех пор он часто-часто моргал глазами, когда нервничал. Но, даже когда он обижался на маму, то никогда не повышал голоса, а просто замолкал на какое-то время.
Мама была его прямой противоположностью - полненькая, весёлая, добродушная. Если отец замыкался в себе от обиды, то мама наоборот, покричав не зло, быстро всё забывала и, сама же просила прощения. Я росла интравертом, у меня был свой богатый внутренний мир, поэтому я никогда не интересовалась маминым детством, её родителями (бабушка и дедушка умерли до моего рождения). И только, когда я сама была уже взрослой, я услышала от мамы довольно интересную историю.
Мой дед был то ли сыном богатого купца, то ли дворянина. Он был дружен с Саввой Морозовым, владельцем всей ткацкой промышленности нашего города. Как-то они вместе приехали для очередной ревизии фабрик, и в одном из цехов у станка дед увидел удивительной красоты ткачиху, страстно в неё влюбился и через два месяца сделал ей предложение. Его мать грозила ему проклятием, но ничто уже не могло его остановить. Он ушёл из дома и стал управляющим одной из фабрик Саввы Морозова.
Прошло несколько лет, когда однажды дед повёз дочку в Москву. Дорогой он сказал ей о том, что бабушка умирает , и перед смертью хотела бы проститься с сыном. Шёл мелкий колючий снег. Они подъехали к жёлтому дому с белыми колоннами. Богатство и великолепие того, что мама увидела внутри дома, поразили её - ковры, зеркала, картины и скульптуры, - всё было, как в сказке. Пройдя через анфиладу комнат, они увидели в одной из них большую кровать, в которой лежала старуха с жёлтым лицом и строгими глазами. Дед встал перед ней на колени и поцеловал её тонкую сухую руку. Он подвёл к ней её внучку, и из глаз старой женщины потекли слёзы. Она подняла руку и перекрестила внучку, потом сына. Через два дня она умерла. А дальше была революция, и жёлтый дом с колоннами превратился в одно из многих государственных учреждений.
Глядя на меня, худенькую, бледную, с глазами, устремлёнными внутрь себя, мама говорила, поглаживая мои длинные тонкие пальцы: "Может быть в твоих жилах течёт голубая кровь". Уж не знаю, какая там кровь текла в моих жилах, но ребята из нашего дома не пускали меня в свой круг, как какое-то инородное тело. Поэтому я росла одинокой, застенчивой до безобразия, вечно уносясь мыслями в свой иллюзорный мир фантазий.
Раннее детство я провела под нашим большим круглым столом, за которым обычно собиралась вся семья, обсуждая за едой наболевшие проблемы. Секретов не было, все доверяли друг другу и помогали, чем могли. Атмосфера в семье была тёплой, очень благоприятной. Не помню ни ссор, ни криков. Вернёмся к столу. Он был накрыт большой скатертью, концы которой спускались почти до пола, образуя тёмный уютный мирок, где я росла, живя своей жизнью, отличной от других. Я слушала по радио оперы Чайковского, Мусоргского, Бородина, Россини, Гуно и многих других. Знала наизусть арии из опер. В свои 7-8 лет я мгновенно узнавала вторую или третью симфонию Рахманинова исполняют, любила Моцарта, Бетховена, Шопена. Слушала спектакли, научно- познавательные передачи, в общем, занималась самообразованием. Это не мешало мне играть в куклы, вырезать красивые фигуры девушек и юношей из картона, "шить" им платья, придумывая разные фасоны.
А потом я пошла в школу, была отличницей, примерной ученицей вплоть до девятого класса, когда в мою тихую, уютную жизнь не ворвался ураган в лице весёлой озорной девчонки из очень богатой семьи, которая выбрала меня в свои подруги, и мой мир полностью изменился. Но это уже другая история. Знаю только, что моё детство, моя семья, любовь, которую я в изобилии получила в детстве, остались со мной на всю жизнь.