(от латинск. "супинаре" - отбрасывать, опрокидывать)
1
Не изобретешь, так думаю, ничего, пока что-то или кто-нибудь не растревожит душу. Заодно и тронет сердце так, после чего (и без чего не сможешь) с увлечени-ем весь отдаешься работе, пока ее не завершишь. Вроде бы очередной работе. Но вдруг осознаешь, что она интереснейшее всего на свете (не имеет значения -- если когда-то потом оценишь ее по-другому) и наиважнейшее не только для тебя. Ее результаты -- нужнейшее для всех, кто живет и будет жить на планете Земля.
Не решаюсь назвать место и время, ни первопричину моего увлечения пробле-мой обработки почвы вручную. Не из подсознания ли оно? Не от пра- пра- пра-предков ли досталось в наследство?
Конечно же сама эта проблема возникла за десять тысяч лет до моего рождения. Когда человек настолько переродился в человека, что стал признавать землю-почву своей благодарной матерью-кормилицей.
Граф генерал Игнатьев, чтобы не умереть с голоду, выращивал грибы-шампиньоны и продавал их на рынках Париже. При этом со всей искренностью их сиятельство признавался, что давая жизнь помидорам ли моркови, огурцам, вместе с ароматом роз и гвоздик он вдыхал радость жить и трудиться на земле. И та настолько благодарна, что за его труд и всякое к ней внимание платила ему де-сятерицей.
Не меньше графа-генерала уважал труд в полях, садах и огородах знаменитый писатель Владимир Солоухин. С не меньшей искренностью, чем их сиятельство граф, он признался, во всеуслышанье заявив: "Ненавижу копать землю!"
Оно и в самом деле. Так называемое "перемещение грунта вручную" (а это и пе-рекапывание, и рыхление клумб ли грядок лопатой) - далеко не самое приятное на даче, на приусадебном участке, "во саду ли в огороде". От этакого "перемеще-ния" и до крови мозоли на руках, и в самое неподходящее время прострелы ради-кулита поперек спины, и через каждую четверть часа очередное переутомление сверх всякой меры.
И в то же время - "факты налицо".
Давным-давно прошла вторая мировая война. Отпала необходимость в Англии, у лондонцев тех же для себя "где ни попадя" выращивать морковь, лук и ещё что-нибудь.
Нет, не из-за этого многие продолжают выезжать на "уик-енд" из городов. Да-леко не из единственного столичного многомиллионного Лондона.
Стало привычным у многих британцев, хранят ли традицией их отцов и дедов: на два дня и две-три ночи "выезжают на природу" - пообщаться с каким-нибудь ее разнообразием. Надышаться полной грудью не только "ароматом роз и гвоз-дик".
С учетом традиций военного времени, из уважения к памяти тех, кто жил в те суровые годы, иные ли соображения вдохновляют правительство страны и город-ские власти. Не мешают они желающим хозяйничать на лоскутках земли. Где не-редко и всего-то места -- на клумбу, грядку и сколько-нибудь чтобы палатку по-ставить. Иное ли что - где бы можно укрыться от ветра и дождя, от надоедливых ли иной раз солнечных лучей.
Не плохая привычка или традиция.
То перекапывать и рыхлить землю, то выращивать заодно с тюльпанами не де-фицитные укроп, салат, морковь. С двойной то бишь (для здоровья и чрева сво-его) пользой.
С одной стороны - безукоризненно экологически и биологические чистые ово-щи на столе. С другой - положительное влияние (для кого-то оно и терапия) на психику и нервы. Когда и всего-то: видишь как знакомое по-незнакмому красиво растет, развивается, зреет.
Не от размахиваний гантелями, не от скрипучих эспадеров напряжение в муску-лах рук и ног. Иное оно: богаче, благороднее, чем от "накаченных" в спортивных залах и на спортплощадках - где уйма снарядов, сверкающих никелем и цифер-блатами тренажеров и новейших приспособлений для жаждущих "обливаясь сто-десятым потом нагонять мускулы на теле".
Иное дело, когда в своем родном "во саду ли в огороде" часок-другой в охотку поработаешь лопатой ли садовыми вилами. После чего и вправе гордиться - сде-лал нужное дело, полезное нередко и не только для "себя любимого".
Как после этого не быть дважды "радостью высвечен"?!
Сразу перехожу от воображаемого, основанного на неоднократно услышанном в тематических радиопередачах, к живой реальности. Что своими глазами видел - на что минутки две ли три смотрел непрерывно, увлеченно и даже сколько-то с неуместной улыбкой.
Что-то в те минутки и после них в душевных глубинах и закоулках запуталось-сплелось. Получился клубочек такой, что ни концов его нитей найти не могу да и не появляется желание-намерение это хитросплетение распутывать.
Вроде бы самым осторожным было прикосновение чего-то к чему-то во мне. Допускаю - что и слегка царапнуло сердце: почему и не проходит, не забывается. И если волнует, беспокоит - то и другое всегда и кстати, и радует.
В каком году это было - трудно вспомнить. Но при этом не забывались многие подробности. Такие, что имели отношение к моему изобретению и много, каза-лось бы, ненужного, но память и такое зачем-то бережно-бережно хранит.
И всего-то: случилась очередная остановка нашего торопливого поезда. Были - обычная весна и конец апреля (в самые ли первые дни размашисто веселого мая). В не по весеннему жаркий - хорошо помню - было-случилось в приветливый полдень.
Электричка из Таганрога на Ростов шла строго по расписанию. Ни на минуту не опаздывала где ее ждали пассажиры и ни на сколько сверх положенного нигде не стояла. Почему на каждой остановке с дружеской ненавязчивостью и торопился проникать через окна в вагон воздух со своим неполным пока что букетом запа-хов Таганрогского залива, (привет ли то был пассажирам от всего Азовского мо-ря).
Ненавязчивый, ненапористый сквознячок на очередной стоянке успел притро-нутся к моим рукам и лицу.Нашел-таки мое место в вагоне в противоположной стороне от просторов залива. С того места мои глаза и успели как раз удивитель-ное увидеть на обычной, казалось бы, небольшой лужайке, что была вблизи от железной дороги. Недалеко от нашего вагона и почти напротив моего окна.
На полянке уверенно стояло прочное серое строение с пронизывавшим его про-водами.
Их оказалось столько, что без труда можно было догадаться, что это одна из под-станций местной электросети. Добросовестный молчаливый распределитель эле-кроэнергии.
Строгое строение добросовестно заботливо ухожено. Чистенькие на всю высоту стены и возле них нигде никакого мусора - сплошной зеленый ковер из травуш-ки-муравушки. Такой - будто изумрудный ковер только что вручную мыли.
С солнечной стороны от строения на травушке разостлано светложелтое оде-яльце под малышом. Он то сидит и что-то вертит в рученках, то пытается ползать.
До чего же все неожиданно красиво, что нельзя было не думать о невероятном. Солнечного цвета коврик вдруг да оторвется от земли и начнет летать над зали-вом, над вагонами электрички и потом высоко-высоко поднимется в безоблачное небо.
Но Мама у малыша - мальчик он или девочка издали и по одежонке не разли-чишь - такая, что ему ни в коем случае от нее улетать не надо. Недалеко от ма-лыша она с ручным орудием в руках - с лопатой. Изо всех сил старается накопать земли столько, чтобы хватило на клубу или на небольшую грядку под что-то.
Отвоевывает она и, похоже, не первый день у травушки-муравушки нужное жизненного пространства для роз, анютиных глазок. Или у нее здесь морковь, по-мидоры летом вырастут. Ничто этому не помешает: вокруг подстанции в полтора метра высотой ограждение из стальных вертикальных стержней.
Что молоденькая Мама делает вполне подходит, чтобы называть войной. Мест-ного значения, локальной войной, по крайней мере.
Среднего роста она и едва ли не единственное пока что взрослое -- у нее не первый месяц свой собственный малыш. В своей взрослости она пытается убе-дить и лопату: что ли не видишь, мол, не подросток я и даже не девушка-первогодок?
Это -- чтобы, как при взрослых, лопата бы с ней трудилось на равных. Ценило бы ее самоотверженное старание, ее атаку за атакой на целик сто лет не паханой, не копаной земли. Почему и давным-давно захваченной травушкой-муравушкй и как бы навсегда присвоеной.
Общее в ее атаках было: самоотверженное усердие, упорство и при них - наив-ность, непонимание сути дела. Почему при неодинаковых ее попытках атаковать землю-грунт- почву результаты одни и те же. Один за другим -- неутешитель-ные.
Она изо всех сил надавливала на подпятник штыковой лопаты. Но - всякое по-видавшее лезвие лопаты лишь еле-еле входило в землю.
Совсем на немного лучше получалось, когда горе-землекоп, обеими руками вце-пившись в черенок, вбивала острие лопаты в ту же неподатливую землю. Вбивала -- в опасной близи от пальцев своих ног.
В очередной раз, устроивши одну ног на подпятнике, другую она приподнимала над землей. Расчет - "работали" все чтобы килограммы ее веса (коих у нее было что-нибудь около пятидесяти).
Наиболее эффективной была атака, когда обеими ногами становилась на под-пятники и успевала сделать перед грудью рывки за рукоятку вперед-назад и вправо-влево. Только после такого наконец и начинал сдвигатья от целика сре-занный пласт.
Накоротке передохнув, полуприсев и нагнувшись, горе-землекоп этот хилень-кий пласт наконец-то приподняла и с радостью опрокинула вперед.
Мама она - это несомненно - и, как Мама, неопытная. Совсем юная. И земле-коп она пока что аховый - ни руки, ни ноги не умеют нужного сделать. Вряд ли знала она - много позже конечно и о таком подумал - как и чему ручки-ножки учить у доверчивого малыша.
"Так что, милая Мама-хозяюшка!" - помочь-то ей не мог ни замечаниями, ни советом каким-то. Мы настолько незнакомы, что из вагона электрички не с руки было бы кричать-советовать. Оставалось только пожалеть ее да посочувствовать. - "При мне ты срезала-таки и следующий пласт грунта и готовишься решить его дальнейшую судьбу - куда бы отбросить и опрокинуть? И это - когда в тебе в очередной раз о себе напоминает нарастающая боль во всех твоих суставах и сус-тавчиках не только рук-ног!.."
Давненько нет у меня подобного. Но помню, хорошо помню как оно меня пы-тало и казнило. Когда план-задание и всего-то было у меня: сто "копов" садовыми вилами до обеда и столько же во вторую половину дня.
Когда считал победой, хорошо -- лопатой если до очередного "перекура" отбро-шу-опрокину пятьдесят пластов. И отлично - если сходу у меня получалось аж семьдесят пять опрокидов.
Правда рекорды эти получались на рыхлой, много раз копаной земле. На сле-жавшейся и, не дай Бог, на целине - срезал пласты всего-то в три или два санти-метра толщиной. Как есть -- и я "Ненавидел копать землю!"
У тебя, наша юная Мамочка, хорошо, если между "перекурами" так и получает-ся двенадцать-пятнадацать "копов". А у меня - ты ни в жизнь не поверишь (и не подозревая, что этот мой рекорд из-за тебя и во многом ради тебя) - теперь с ка-кого-то времени тысяча сто сорок семь "копов" стало нормой! Причем нормой-заданием не на весь рабочий день, а всего лишь на каждый один заход - между "перекурами"!
(Извините - на сколько-то, забегаю вперед. Нарушаю хронологическую после-довательность в описании событий.)
Нет, не считаю - шепотом ли про себя мои "копы" (их прибавляя один к друго-му): сто раз сбивался бы со счета и все кончалось бы наверно головной болью. Все проще простого: каждый "коп" сопровождаю словом из строки хорошо мне знакомого (в чем-то и любимого) стихотворения.
Таких стихотворений-"считалочек" выбрал себе шесть и всех слов они содержат - как нетрудно догадаться - тысячу сто с "хвостиком". Все слова со мной расста-ются при сопровождении моего баритона (на тенор сбиваться не позволяю).
Похвастаюсь и таким. Срифмовал я четыре строчки и в их числе "Землю надо
копать умеючи..." и, мол, обязательно при этом "Песни во всю напеваючи!"
Гениальный изобретатель Леонардо проявил себя и как гениальный художник. Если я увлекся изобретательством, почему бы и мне кое-кого из знакомых не ошарашить кое-как срифмованными двумя-тремя предложениями? Если в них каждое слово -- "от души"?
"Другое дело, Мамочка-цветовод или огородник-любитель", -- не уверен, что мой про себя монолог (на много позже, а не в тот же день - не на пути вдо Рос-това и по прибытии в конечный пункт той памятной поездки) был с таким слова-ми: "Если бы ты весом своим "пушинки" не вонзала бы лопату в землю вдавли-ванием, а ударами не рук, а ударом ноги сверху вниз по подпятнику вбивала бы лезвие лопаты куда поглубже...
Вычитал у кого-то случайно, что удар в десять раз, как минимум, эффективнее просто вдавливания во что-либо. А когда оно твердое -- тем более.
Удары и взял на вооружение, когда ставил рекорды за пятьдесят и семьдесят пять "копов". Удары-притопывания приходилось вначале делать угадывая по верхней кромке лопаты каблуком и только каблуком.
Неудобства при этом и вдоховляли пристраивать жесткую защиту для всей по-дошвы ботинка. Защиту из каких попало пластин и лучше получалось, когда они стальные.
Достаточно солидным был у меня опыт, когда готов был юной землекопу при-вести и наглядный пример.
Если бы она возьми да изо всех своих силенок надави молотком на гвоздь - гля-дишь, мол, и воткнула бы его в мягкую сосновую древесину на полсантиметра. Но тем же молотком по головке гвоздя ударь и - одним ударом вобьешь гвоздь на какую надо глубину.
То же самое, мол, и с лопатой. Только вместо молотка у тебя ступня левой ноги (мне так, например, удобнее - привык).
Все это было в теоретической части моих изобретательских дерзаний. Охотно бы ей рассказал все-все: и теорию и практику моих исканий - где предостаточно было проб и ошибок, внезапных озарений и подсказок интуитивного характера.
Рассказывал бы не только потому, что полезно и надо бы ей знать. Но от вне-запного прорывова какого сорта болтливости: неутоленного желания рассказы-вать интересное для меня именно ей, а не кому-то. Из-за уверенности что она , как никто, всё-всё это мое поймет.
Ни с того, ни с сего она вдруг не явилась ли всегда желанным подобием одной из мифических греческих богинь? Той, что в далекой древности вдохновляла не-угомонных изобретателей на дерзкие подвиги?
2
Был у меня в тот год в моем полном распоряжении сад-огород в четверть гекта-ра. Примыкал он к реке Кальмиус - в Донбассе это все равно что Волга для Рос-сии. Правда, с какого-то времени река стала не судоходной, а вода в ней такой, что всякая живность старается держаться подальше даже и от ее крутых берегов. Даже комары-кровопийцы и их личинки эвакуировались от реки в неведомые края.
Словом, было у меня достаточно места где мог проводить всякого рода экспери-менты и проверки образцов новых моих или в очередной раз измененных, усо-вершенствованных самоделок. Естественно, что здесь же и наслаивалось в моем сознании много интересных "явлений объективной действительности".
При этом и таких, о которых от нечего делать вспоминал, как о несбыточных, а значит и ненужных. Нет, ни разу прежде в их число не попадали равные тому, что вдохновило на очередной изобретательский поиск с такой настойчивость, как Мама с ее малышкой. И все, что из-за них наблюдал из вагона электрички на бе-регу Азовского моря. (Таганрогского залива, могу уточнить. Название же полу-станка - хоть убей - не помню.)
Почти всегда и почти об одном и том же вспоминал, как правило, когда был в глубине моего сада-огорода. Когда копаю ли перекапываю грядку, рыхлю почву под громадиной орехом, под яблонями, в междурядьи ли кустов барбариса, ряби-ны-черноплодки, смородины, под малиной ли -- беспощадно колючей.
"Вот бы твоей милой Мамочке", - напрямую обращаюсь к малышу (уверен, что он подрос и ("по моему хотению") оказался всепонимающим мальчиком. - "Та-кой же податливый грунт, как у меня в саду-огороде, -- сто раз перекопанный, взрыхленный!
И ей, как у меня, садовые бы вилы - а не лопату. Это же на сколько бы ей было бы легче! Впрочем..."
Вспомнил зримо: на ногах у его Мамы легкие босоножки и конечно с тоненькой подошвой. В таких только попробуй сделать притоп по подпятнику лопаты. Он будет первым у нее и последним.
Когда-то я сделал с досады подряд с полдюжины таких притопов. Обут был в солдатские ботинки с непробиваемыми и несгибаемыми подошвами. Ходил потом с прихрамываниями неделю и зарекся "ни в жизнь такой глупости не делать".
Но оказывается иная глупость - она же и своеобразное худо. Из того худо, что и оказалась не без добра. Оно-то посоветовало мне подыскать стальную полоску и приладить, какую нашел, под подошву солдатского ботинка.
Самоделка эта у меня была в виде дырчатой плотформочки и с лихвой прикры-вала всю подошву и полностью каблук. Защита ботинку надежнейшая -только что не броневая.
Успел дырчатое приспособление опробовать за сколько-то веселых и радостных дней перед незабываемой, памятной поездкой в Ростов-на-Дону. После успешных испытания возможно с хвастливым-то привкусом и обратил бы внимания на юную Маму (на ее упорство, лопату, на травушку-муравушку с одеяльцем и на малыша).
Вдруг случилось хорошего столько и разного из-за какой-то стальной пластин-ки и всего-то?!. В тот майский полдень в очередной раз выдумщик-изобрететель, можно сказать, авансом был горд. Потому он и в прямом смысле слова из вагона смотрел сверху вниз на все, что оказалось в окружении неумелой прелестной Ма-мы.
Смотрел-то оказывается не только с глубоким понимание и сердечным сочувст-вием. Но и с клятвой себе: все отложить на потом, а в первую очередь ей помочь.
И прежде всего: избавиться от всего, что она делает неумело, неправильно. Все-го-то, мол: если бы она распоряжалась лопатой, своими руками и энергией ног по-другому - во сто крат лучше бы у нее много получалось.
Гордость творца оказывается и в тот день в пределах нормы. Не позволяла за-бывать, что мое окно из вагона электрички почти вровень с фундаментом проч-ного железобетонного распределителя электроэнергии. Что на сколько-то снизу вверх он смотрит на Маму с лопатой и на малыша на солнечно желтом одеяльце.
После поездки в Ростов сразу у меня с нарастанием темпов и вдохновений по-шло "усовершенствование любимых дум".
Сначала вплотную занялся подподошвенной платформой с ее крепежными ско-бами. После этого внимание на другое - более серьезное и интересное. Придумы-вал и пробовал в работе разные варианты штевней - ограничиваясь вначале бесе-дами с ее (как бы со сказочной стремительность подросшим) все понимающим малышом.
Когда беседуют двое мужчин и нет поблизости никакой женщины - разговор и короче и более по существу. Пользы от их такой беседы -- естественно больше.
Но как-то само собой обнаружилось, что и Мама малыша способна понимать главное. Самое существенное в моих делах. Многое -- даже и лучше понимала, чем ее умница сын.
Почему так часто именно с ней случались откровеннейшие наши мои производ-ствено-деловые совещания.
Нет, не сердечные признания или тому подобная чепуховина. Если и хвастался -- то когда и в самом деле был в чем-то успех налицо. Когда надо было посмеяться над самим собой - со мной вместе смеялась и она. А ее с женской искренностью взгляд более, чем другое что, всегда был самой дорогой наградой мне "за подвиг благородный".
Стоп! Не чрезмерной ли длинны мои лирические отступления?
3
Загадки-головоломки следовали одна за другой. Не давали скучать-бездельничать ни голове, ни рукам - пока придуманное не стало действительно отбрасывателем-опрокидывателем пластов земли.
Причем все равно каких пласов-глыб: в полтора пуда весом или в полтора фунта.
Сначала - если в хронологической последовательности - возникли недоразуме-ния из-за дырчатой стальной полоски. Она оказалась - ничего более подходящего в моем скудном хозяйстве не нашел - на пять-шесть сантиметров длиннее подош-вы ботинка. Укоротить ее было нечем. Ножовку по металлу взял на пару дней сосед и вторая неделя, как она где-то у него. В тот день - оказалось-то как раз на мое счастье! - его на даче и не было.
В день первых испытаний защитного устройства для ботинка - за его каблуком была плоская шпора. Мешала мне ходить по саду-огороду. Но можно было бы на это махнуть рукой - остальное-то у платформочки работала "что надо". В полси-лы притоп и - лопата по подпятники вбита в слежавшийся твердый целик.
После полудня пошел с дырчатой полоской навестить Егорыча. Для этого нужно было всего-то перемахнуть через железную дорогу и пройти еще метров полтора-ста.
Если не та юная цветовод-любитель что где-то на берегу Таганрогского залива - безымянная и почти целиком вертуальная - Леонид Егорыч скорее всего до конца его жизни оставался для меня самым все понимающим. Чему содействовало во многом то, что мы до пенсии побывали шахтерами.
Не имело значения то, что он работал на двадцать девятой шахте электрослеса-рем, а я на двенадцатой - проходчиком. Для нас глубочайшего содержания были слова из шахтерской песни "Что ты знаешь о небе, Если в шахте ты не был?"
Не дачником он жил за пределами поселка, а как бы на хуторе. Земли у него гектара два, корова, пчелы, в гараже видавший виды "Москвич". И электросварка, большой верстак в окружении полок с самым нужным и с таким, что "на всякий случай" у ненго хранилось.
В пять минут мы бы укоротили дырчатую полоску и просверлили дополнитель-но где надо пару отверстий для проволочной шнуровки. Но Егорыч укатил на "Москвиче" к брату и вернется, мол, поздно вечером.
Второй раз мне за один день мне таки повезло. (И второй раз - как оказалось - невезение было кстати.)
Давно для меня стало ясно и понятно казалось бы самое простое, очевидное. То, чему придумал название "коп" -- никак не единое что-то, - выполняемое од-ним махом. В "копе" сначала только сам для себя и все более четко выделял три фрагмента.
Перво-наперво (оно после того, как лезвие лопаты поставил в "стартовое" поло-жение - наметили толщину пласта) - когда, надавливая ногой на подпятник и помогая руками, внедряю лопату в грунт. Срезаю от целика пласт.
Второе: строю рычажную систему - черенок лопаты рычаг, а ладонь одной ру-ки для этого рычага шарнирная опора; после чего сразу же и преодолеваю наи-труднейшее -- рву сцепления срезанного пласта с целиком. Руки в предельном на-пряжении: затрачиваю это едва ли не семьдесят-восемьдесят процентов энергии из общих затрат на весь "коп".
Третий фрагмент - завершающий. Приходится каждый раз еще и еще сколько-то добавить к наклону моему вперед и полуприседанию. Нагрузки теперь не толь-ко на руки-ноги, но и на мускулатуру спины. Без этого, увы, не приподнимешь ни на сколько срезанный грунт и --даже если его и не приподнимая - не сдвинешь никуда, не опрокинешь пласт вперед или впрво-влево.
Случалось мне работать, когда целик непаханый и сто лет никто его не рыхлил. Срезал от него по вертикали тонкий пласт и после этого надежно крепкую верх-нюю кромку среза (а не кисть руки!) приспосабливал и использовал как шарнир-ную опору для черенка лопаты.
Почему бы в роли верхней кромки твердого целика не использовать переднюю кромку подподошвенной платформы?
Попробовал.
Сходу оно было. Почему и вышло не совсем то, что надо. Но вижу - вполне мо-жет получиться и что надо. Если на сколько-то платформу выдвину вперед: не на-валивался чтобы черенок лопаты на носок ботинка и не пытался бы сплющивать под ним пальцы моей ступни.
Сразу и приступил к эксперименту -- себе в утешение (почти сразу, как только что ни с чем вернулся от Егорыча). Прикрутил проволокой дырчатую пластину к ботинку по-новому. Так, что её передняя кромка стала больше, чем на два санти-метра выступать от носка ботинка.
Соответственно короче стала шпора из-под каблука, Что я сразу оценил: мень-ше, мол, будет шпора путаться под ногами. Именно это в спешке посчитал в моем эксперименте едва ли не самым главным.
Но вот и раз, и два, и три-четыре раза передняя стальная кромка платформы пре-отлично проявляет себя в роли шарнирной опоры!.. Мало того, что произошла и переоценка ценностей.
Едва сдержал себя. Невтерпеж было: хотелось крикнуть "Эврика!" в тот "не-удачливый" день. А через пару дней - возникло еще большее невтерпеж. Случи-лось это после того, и когда свою догадку проверил при обкапывании кустов бар-бариса.
Оказалось что ни на сколько укорачивать дырчатую пластину-платформу ни в коем случае не надо. Сместить лишь ее так, чтобы сзади никакой шпоры из-под каблука не высовывалось. А то, что впереди носка ботинка теперь жесткая сталь-ная площадочка - никакая не беда.
Кусты барбариса густые и царапучие. В них не просто пробраться черенку лопа-та с пятерней одной руки. Все-таки пробирался - пока не понял: в колючих спле-тениях кустов оказывается второй руке (той что страдала от колючек) по сути не-чего делать. Она держится за черенок не по необходимости, а как бы за компанию - по привычке рук по-возможности держаться вместе.
Шарнирная опора (передняя кромка подподошвенншой пластины) лежит на по-верхности почвы - ниже некуда. Отчего и соотношение плеч по их длине во вре-менной рычажной системе такое, что отрывать от целика срезанный пласт и его отбрасывать-опрокидывать не плохо получается - если и одной рукой.
Другая рука (у меня - левая), чтобы не бездельничала, само собой придумалось и ей дело. С отмашкой через в сторону и назад она помогает удерживать равнове-сие в моменты, когда невольно стоишь на одной ноге.
Больше месяца пребывал в эйфории. Один за другим устанавливал новые рекор-ды: "на одном дыхании" без перерыва делал сотню копов, полтораста, двести!
В тот эйфорийный месяц поздравил себя с очередным микрооткрытием. По сути оно само по себе открылось: мне досталось только удивляться: почему это, мол, не задыхаюсь так быстро, как было всегда и ни малейших признаков одышки не чувствую во время работы.
Прежде было: руками держусь за черенок лопаты - грудная клетка сдавлена справа и слева; приходилось то и дело с наклоном вперед еще и приседать или полуприседать - уменьшенный до половины объем легких сокращаю едва ли до четверти. Ни о каком полноценном дыхании при этом говорить не приходилось.
А когда появилась возможность играючи копать землю "одной правой" (да и она, смотрю, загружена едва ли ни на четверть своих возможностей) - вот уж дей-ствительно дышишь и чувствуешь что дышишь! Левая рука знай делает свое де-ло: во всю ширь и глубину разворачивает грудь - чтобы каждый вдох был полно-ценным.
Но седьмое чувство или что-то ему подобное мне подсказывало: остаются пока что неизвестные мне -- скрытые резервы в "штуковине" моей. Из-за которой столько радости в моем сердце и нарастающий ералаш в голове.
Предостаточно того и другого было в канун и во время моей поездки в Ростов-на-Дону с трех- ли двухминувтной встречей на "Безымянном полустанке" с Ней и её малышом. Врозь о них никогда не думаю и не пытаюсь придумывать им имен - достаточно того, что они есть такие, как есть на свете. К тому же, сами того не зная, не подозревая - сделали для меня много из самого необходимоге.(Без чего несчастное человечество кое-как жило-прозябало бы еще век или больше -- без отбрасывателя-опрокидывателя грунта, не тратя зря сил и энергии. Без крайне не-обходимого и "гениально просто устройства - супинара).
4
Общеизвестно, что собака все понимает -- всего лишь не умеет говорить. Металл - в моем представлении,-- сталь, в частности, тоже многое знает и понимает, но...
Впрочем: нужную информацию от металла не получаем ли мы -- только не оформленную в колебания воздуха определенной частоты - в слова? Ни инфор-мацию, изображенную зримой (нарисованной, написанной и т. п.)?
Утвердительный ответ на оба вопроса - поведение дырчатой пластины. Той, что накрепко прикручивал к подошве ботинка. По крайней мере, та ее часть, что высовывалась вперед.
Сама по себе она все заметнее стала отгибаться вниз. Все настойчивее напоми-ная мне, что грунт под пластиной не из тех, что мной не обрабатывался давным-давно лопатой ли садовыми вилами - недостаточно слежавшийся.
Первое, что пришло ему в голову, - изобретатель тотчас же и осуществил.
"Это же из-за того, что низ черенка лопаты с такой силищей давит на пластину вот она и отгибается вниз!" - любой здравомыслящий себе мог бы сказать именно это. -"Шарнирная опора под черенком на поверхности почвы. Верхнее плечо во временной рычажной системе раз в пять длиннее нижней. Почему и оторвать что-бы пласт от целика - и четвертинки силы, в сравнении с прежним, теперь не надо. А тому, на что опирается черенок лопаты - соответственно вчетверо больше дос-тается."
Готов был сразу и вариант как помочь дырчатой подподошвенной пластине снова стать прямой. Сколько-то раз, мол, давону лопатой как следует на горб пластины -- всех и делов-то!
Пришлось конечно же ботинок то и дело ставить на пятку. Со второго или третьего вытанцонвываания ступней этаким фертом из меня тогда и вырвалось внезапное "Эврика!"
При моем рывке черенка лопаты "на себя" (чувствительнее чтоб досталось под-подошвенной платформе) - произошло неожидаемое. Зацепленный на лопату грунт сорвался и, скользнув по лезвию лопаты, отлетел вперед.
- Юная ты Мамочка вместе с малышом твоим! - беззвучно кричу (с уверенно-стью что где-то на берегу Азовского моря они меня услышали и оглянулись). - Полюбуйтесь на еще одно чудо из чудес! Не только срезаю какой мне надо пласт от целика -- почти без усилий! Смотрите: ботинок вместе с его подподошвенной ставлю на пятку и - срезанное от целика охотно и как бы само выпрыгивает вверх!
Не до того было. Почему и не заметил какими лицами были у моих все пони-мающих слушателей в самом начале. Но конечно же Мама не могла не улыбаться - меня поздравляя. Ища при этом и сочувствия у меня. Ступни, мол, моих ног, уважаемый изобретатель, и без того устали - как же их заставлять еще покруче ставить на пятку?
Она права. Смотрю на ее оголенные ступни (в жизни вовек не видел таких кра-сивых!)
После очередных мучений с до тупости бестолковой лопатой, Мама, поди, при-села на желтое одеяльце поближе к малышу и играет его ручонками. Легкие свои босоножки (цвета не запомнил - было не до этого) сбросила и во всю длину куда попало вытянула ноги...
С одной стороны эффект - налицо у меня еще одно облегчающее "перемещать грунт вручную". О чем с радостью и гордостью поведал Егорычу при первой же встрече. Он сразу меня и поздравил.
Ни полслова ему не сказал о том, что более сердечным поздравлением было мне вчера. От той, что уставшая и разутая сидела (для нее самой и для малыша было бы лучше - если бы она опрокинулась навзничь) на желтом одеяльце.
Не только с Егорычем. Но если даже и нечаянно упомянуть в разговоре с Богом о тех, кто на берегу Азовского моря , то?.. Никакого никогда (не просто мое мне-ние - убеждение) у меня разговора ни с кем не получится. Это была бы та болт-ливость, что хуже предательства.
Не Потому ли предупреждение в Нагорной проповеди Христа: "Молитву твори в уединении!" При общении (молитвах) с Богом ( то же и с таким божеством, как Она) - никакой показухи не должно быть. Оставайся в уединении даже и от са-мых верных друзей!
Но почему было бы непростительным разрешить явиться всего лишь в моем сознании даже и самому коротенькому подобию возможности что-нибудь кому-то сказать о любом из моих "заочных" общении с Ней. О том, например, как Ею безоговорочно была принята на вооружение подподошвенная платформа. Как Она потом успела наловчиться, притопывая по подпятнику лопаты - вгонять лез-вие лопаты в землю.
Спешил-спешил с ней первой поделиться моими успехами. Сначала -- когда у ме-ня "работала" дырчатая длинная подподошвенная пластина. Сразу тогда и при-знался Ей о нмерении пластину укоротить: не высовывалась она чтобы и не ме-шала (самые первые впечатления были) чтобы и сколько-то не было пластины впереди носка ботинка (обязательно, мол, будет мешать нам ходить) - что вскоре оказалось никчемным, ошибкой.
Она заказала кому-то (сплошь выдумка - фантазировал и желаемое мне явля-лось правдоподобнее действительности) и ей сделали стальную подподошвенную защиту коротенькой. Работающая передняя кромка имитировала как бы только что образовавшуюся - после среза пласта от жесткого целика - шарнирную опору для черенка лопаты.
А это гарантия, что ей тоже не надо тратить семьдесят-восемьдесят процентов сил и энергии рук на самое тяжелое при "перемещении грунта". Срезанное же от целика худо-бедно обеими руками (вместо этого тогда еще не успел ничего при-думать) поднимай, мол, хотя бы и до поверхности почвы.
И вдруг - надо же! Придумалось такое, что срезанный грунт почти сам соскаль-зывать будет и отлетать, как теннисный мячик от ракетки.
5
Месяцем позже по рекомендации Егорыча ко мне пришли двое дачников. Из тех, что постоянно выискивают самое новое и наиполезнейшее для свих дачных участков.
К этому времени с помощью Егорыча мной был сделан судьбоносный шаг от первой "Эврики!" в направлении к очередной творческой находке. А до этого бы-ло заочная (вертуальная ли) встреча с Нимфой и ее малышом на берегу Таганрог-ского залива.
Тогда мне удалось ее убедить, что пдподошвенная платформочка окажет ей по-мощь не только при вбивании лезвия лопаты в грунт.
- У меня не получится, - не очень уверенно противилась она. - Ступню вверх на столько высоко мне трудно приподнимать!
Проверить чтобы свои предположения, заодно чтобы их и оценить, уговорил Нимфу сесть поудобнее. Для демонстрации довольно было бы и одной ноги. Но она стала подгибать обе ступни к своему изумительно стройному что выше их. (Чему и не положено быть не изумительно стройным.) Примерно то же только и мог бы мой язык сказать и в отношении каждой ступни.
Так ведь надо же: очарован был и пальцами ее ног. И в частности (почему-то не стыдно было дуралею!) любоваться даже и нокотками на них. Вертуальные -- и все-таки: до того каждый из них на месте и какой надо, чего бы не сумела сделать бы ни одна из всех педекюрш на свете.
И до чего же благодарен им всем за то, что их руки ничего не испортили. Не притронулись нигде к ее нокоткам и не измазали их каким-нибудь лаком. Даже - и бесцветным.
Сквозь мои восторги от неземной красоты услышал таки ее заботливый мате-ринский голос:
- Покормимся только -- потом сразу и посмотрим: может вдруг да получится у меня отгибать пятку на сколько надо?
Это было последним, что досталось мне услышать от нее (во всяком случае - мне запомнилось) в ту нашу встречу (от начала и до конца конечно же мной при-думанной - не по заказу моего вполне дисциплинированного ума, а сердцем - не-послушным, как должно быть и у всех мужиков).
Не дождался посмотреть чтобы как прогнется у нее ступня, как она ее поставит на пятку и начнет надавливать черенком лопаты на переднюю кромку защитной плотформочки. Перед этим пришлось бы мне смотреть и как Нимфа -умело, нет ли -- кормит малыша грудью. Ума и стыда хватило - не допустили они меня до такого подсматривания.
"Стоп!" -- сколько-то дней и вечеров приказывал себе. - "Есть и божество и вдохновение - тебе этого мало?"
Кстати и дел нахлынуло столько, что успевай только поворачиваться. И, преж-де всего, -- шевелить мозгами.
6
Те два дачника, что пришли от Егорыча, в моем присутствии устроили подобие консилиума. Невольно мне пришлось участвовать в нем, не прерывая перекапы-вания кругов под вишнями. Слушал их внимательно: они хвалили мной приду-манное и их слова сразу подкреплялись действиями -- делом.
Один уговаривал меня снять ботинок с платформой - размер, мол, обуви как раз одинаковый у нас. Так "раззудилось плечо" - ему захотелось попробовать так ли и у него-то получится, как одно за другим получалось у меня.
Другой нашел в сумке моточек мягкой проволоки. Пальцами выровнял ее. По-сле чего -- измерил длину и ширину всей платформы. Маленьким перегибчиками, "колышками" на проволочке обозначил даже и расстояние между отверстиями для крепежных скоб.
К тому времени успело созреть в моем сознании немаловажное. Шпора сзади каблука - ни кому и действительно мешает. Если платформа выступает вперед от носка на пять-шесть сантиметров, - от этого другого не жди, а только полезное.
Показал дачникам то, как "лишнее" впереди ботинка, если его - а значит и лопа-ту сосрезанным пластом -- повыше приподнять над поверхностью почвы -- пласт легко соскользывает с лопаты куда надо. Подальше вперед отлетит ли с опроки-дыванием брошу его вправо-влево.
- Штевень что надо! - один из дачников-новаторов придумал название той части платформы, что была у меня перед носком ботинка. До пенсии он моряк -- почему и охотно разбрасывался флотской терминологией.
У корабля в носовой части находится форштевень. Для солдатского ботинка много чести, если полным словом называть пустяковину, что высовывается из-под подошвы на какие-то сантиметры вперед. Но если называть в полслова - "штевень", то будет, мол, в самый раз.
Так вторая важнейшая часть моего изобретения обрела не только законное пра-во на существование. С того дня присвоено было официальное им - штевень.
"Единица - ноль!" - утверждал поэт, имея в виду одного человека. В чем-то он может быть и прав. Факт налицо: ведь наиполезнейшей вторую - нечаянно рож-денную! - часть мной придуманной штуковины признали с признали и назвали сразу еще и двое дачников.
Дано к тому же и вполне достойное название придуманному - "штевень".
7
Может что-то со мной когда-то случилось где-то (может вниз головой падал со второго этажа и т. п.) Или от рождения такая "жилка" досталась: выдумывать и придумывать интересные "штуковины". Случается, что и полезные не мне одно-му.
Что было в детстве - отметаю. На то оно и детство: мастерить кораблики, плохо летающие самолеты, строить неприступные крепости из снега или замки из песка.
Серьезное, так считаю, получилось у меня во время войны. Причем - крайне не-обходимое для меня, по крайней мере.
В школе младших авиационных специалистов был я круглый пятерочник. Из-за чего, так думаю, потом и направили меня в разведывательный авиаполк на штат-ную должность воздушного стрелка-радиста. В полку девятнадцати-двадцатилетние пилоты и штурмана сплошь ночники - летали ночью не хуже чем днем. Подстать им подбирали и стрелков-радистов.
К тому же и возраст у меня был вполне подходящий. Шестнадцатилетний доб-роволец Красной Армии (командиру нашей боевой машины было полных девят-надцать лет).
В разведку чаще всего мы уходили так, чтобы над объектом быть в густые су-мерки или за сколько-нибудь до рассвета. Истребители нас никогда не прикрыва-ли - из соображений не демаскировали чтобы наши секретные вылеты. Зато бое-комплекты к пулеметам у меня и штурмана были двойные - по две тысячи патро-нов с бронебойными, трассирющими и пристрелочнозажигательными пулями.
Огрызаться-отстреиваться мы умели и патронов хватало. Почему и прошел вой-ну с единственным по недоразумению пребыванием в госпитале. Был, правда, черный день у экипажа и самолета нашего с боровым номером восемнадцать (что значит: ведомый в третьем звене первой эскадрильи).
На исходе был третий час полета. Разведали визуально оба "объекта" и что нам было приказано взяли на позитивную фотопленку в кадры девятнадцать на девят-надцать сантиметров. На ту пленку в касете фотоаппарата, что в моей кабине, снималось лучше - при вспышках солнечной яркости от стокилограммовых фото-бомб. Но снято мной лишь то, что было по вертикали под самолетом.
У штурмана фотоаппарат переносной - для перспективного фотографирования под любым углом-ракурсом. Качество снимков похуже моих, но их на много больше - для дешифровщиков из разведуправления в них тоже всегда много не-обходимой ценной информации.
Оставалось и всего-то, что попало нам в сети - наш улов - доставить поскорее тем, кому без нами разведанного никак не обойтись. Всего-то было надо -- благо-получно возвратиться на свой аэродром.
Благодушия вроде бы никакого не было, ни снижения бдительности. И тем не менее...
Истребитель-гаденыш подкрался к нам снизу под ракурсом в две четверти или и того меньше и -- атаковал. Дал одну длинную или пару коротких очередей из пулеметов.
Пройди какая-то из его пулеметных трасс на полметра выше и -- "Мир вашему дому!.." А так: все живы-здоровы. Но восемнадцатая наша оказалась хромонож-кой - без необходимой привычной опоры с правой стороны.
Командир прислал мне по пневмопочте донесение о скоротечном неудачном для нас воздушном бое. Я донесение зашифровал и передал на землю. Почти сразу был и запрос: не повреждены ли кассеты фотоаппаратов и дотянет ли восемнадца-тая домой. Готовы ли -в крайнем случае - приземлиться на промежуточном аэро-дроме - что ближайший от нашего места нахождения.
Прилетели домой. Через мой радиопередатчик напрямую микрофонный разго-вор нашего командира лейтенанта с майором, командиром полка. Сразу приказ: идти нам в зону "Б" и, бросив там самолет, выпрыгивать с парашютами.
Приказы не обсуждают - их только выполняют. Но командир полка сделал ис-ключение из общих правил. Вместе с нашим командиром экипажа стал "обсуж-дать" свой приказ: предложение нашего лейтенанта - попытаться-таки посадить самолет-калеку, без опоры с правой стороны.
Бензину оставалось только на перелет в зону "Б". Но его хватило и на две "кор-бочки" над посадочной полосой. Первая была как бы пристрелочная - командир полка следил что и как намерен сделать наш лейтенант при невероятно трудной аварийной посадке. И на посадку дал "добро".
На последней прямой при второй "коробочке" всего-то мелькнуло перед глаза-ми, но почему-то надолго запомнилось второстепенное или даже десятистепенное по важности. Вблизи от посадочной полосы в нетерпеливом ожидании замерла белая "скорая помощь" с большими красными крестами. Полковой врач Федор Федорович прибыл нас подбирать полуживых или собирать что от нас останется.
Восемнадцатая села: сначала с небольшим, а потом и с крутым креном на левое крыло, очертив сложную кривую. Но таки ничуть не ударилась консолью крыла. Подобное наверно получается у бабочки: когда она вынуждена садиться, опроки-дываясь направо - когда ее левое крыло не способно опереться на воздух ли на лепесток цветка.
Может такая вот обстановка и поспособствовала тому, что особое фантазироа-ние прорезалось во мне? А потом стало основой моих увлечений на всю жизнь.
У всего летного состава были тогда внушительных размеров защитные очки, скрепленные с шлемом. Стекла очков слегка выгнутые наружу и вообще во всем были что надо.
Обнаружилось у меня, что под правый глаз через очки поддувает. А сидеть за пулеметом, высунувшись из турели, -- необходимо часами.
Всех и делов-то, мол, на пять минут. Сделаю прогиб чуть покруче и - к правому виску очки будут поплотнее прилегать.
С утепленной подкладкой была оправа очков из податливого металла -- охотно прогибалась и выгибалась. Но вставленное в оправу стекло оказалось капризным и хрупким - как ему и положено быть, если оно стеклянное. При самом осторож-ном, казалось бы, обращение с ним - вдруг растрескалось и высыпалось мне в ла-донь кусочками.
Собрать кусочки - пожалуйста. И что потом? Склеивать их нечем да и не скле-ишь!
Вспомнил: в комплекте к очкам нам выдавали затемненные стекла и где-то они у меня должны быть. Для чего они предназначались -- можно было только догады-ваться.
Наверно кто-то предполагал, что именно в таких очках мы будем летать в очень уж солнечную погоду. Cчитал наверно кто-нибудь, что полет в боевых условиях равноценен прогулкам по курортному пляжу.
Но могло быть и другое. Истребители предпочитают атаковать со стороны солн-ца - затемненные очки для нас были бы самое кстати.
Но мне не досталось ни разу увидеть у кого-то из летчиков очки с дымчатыми стеклами. Летишь - во все глаза смотришь. Опасаешься: из-за прозрачных очков - на сколько-то сужается угол зрения -- не прозевать бы такое, что во время не увидеть, считай -- твоя смерть и гибель экипажа.
А с солнышком всегда можно общий язык найти. Не обязательно подолгу в упор на него смотреть - когда надо,почаще только поглядывай в солнечную сторону.
При этом едва ли не решающим было то, что в основном разведчикам приходи-лось летать, когда на небе звезды и не всегда за одно с нами луна "как бледное пятно".
Полутьма, если даже и темнота -- как раз и оказались решающими в пользу мое-го никакого не изобретения. Даже и не рационализаторского предложения.
Вставил дымчато коричневое стекло. Сначала утешением было то, что под пра-вый глаз не поддувает. Потом утешился даже тем, что при построении для по-следнего предполетного инструктажа никто не заметил, что очки у меня не как у всех. А было еще на так темно, чтобы такое отклонение от обычного кому-то из моих начальников не заметитьть.
Взлетели. Как положено: пока мы вблизи аэродрома, по переговорной таблице установил надежную радиосвязь с землей.
Переключил радиопередатчик на режим глухого молчания до поры до времени. Заметив мимоходом одобрительно сверкнувшую надпись на никелированной таб-личке - на то она и прикреплена к передатчику - "Внимание! Противник подслу-шивает!".
После всего этого устный доклад по СПУ (самолетному переговорному устрой-ству) командиру экипажа "Связь - есть!" и -- тороплюсь в кольцо турели к пуле-мету. До нежеланных встреч - до "непосредственного соприкосновения с против-ником" далеко.
Но противник-то всегда коварный - чаще всего появляется, когда его не ждешь. И лучше не придумаешь - если при встрече с ним у тебя под рукой пулемет и в него заправлена лента с первой тысячью патронов.