Аннотация: Рассказ писался вместо контрольной по истории. Под её видом и был сдан преподавателю и даже получил зачёт.
Колизей
Посвящается моему вдохновителю--
Группе "Ария".
Спасибо за вашу музыку!
Арена... Желтый круг с алыми пятнами крови... Впрочем, залитый кровью песок рабы быстро заменяют на чистый... Рабы... Он теперь тоже раб. По крайней мере, так думают они, наслаждающиеся зрелищем чужой смерти. Смерти страшной, не принятой в бою за свой Род и не пришедшей как упокой после долгой и трудной жизни, а нанесшей удар на потеху обезумевшей толпе.
Далеко не все здесь рабы. Вон тот здоровяк--ретиарий, что теснит сейчас своего противника, мурмиллона--свободный. Он получает удовольствие от своей "работы", ну а вознаграждения, выигрыши, милости, коими осыпают чемпионов богатые горожане (и горожанки)--просто приятное дополнение. Человек, наблюдавший за боем из под трибуны мрачно усмехнулся: вот кого приятно будет прикончить, благо сам-то он самнит, стало быть, милостивые Боги рано или поздно сведут их в поединке.
Правду сказать, ему вовсе не хотелось драться, и делал он это только потому, что не видел смысла в смерти на арене. Вот если бы удалось вырваться на трибуны и, нет, не убить, об этом не стоило даже мечтать, а хотя бы припугнуть цезаря!!! И умереть с честью, унеся с собой, по меньшей мере дюжину ненавистных римлян!
--Ты--следующий!--рявкнул ему в ухо ланиста--Приготовься!...
В этот день он убил восемнадцать человек, в том числе и ретиария, бой которого наблюдал утром. Толпа бесновалась, превознося его на разные лады, не зная, что, представься хоть шанс, и он будет стремиться к их уничтожению, разрушению самого Рима, до последнего удара своего сердца. Этих людей не интересовало, о чем он думает, что чувствует, им хотелось видеть, как он убивает.
Гладиаторы проводили ночь по-разному. Свободные расходились по своим богатым домам, гостиницам, покоям городских искательниц приключений, рабы, смирившиеся со своей участью, возвращались в отведенные для них спальни, непримиримые--в тюремные камеры. Его же, как опасного, заковали и бросили в яму здесь же, под трибунами. Спать он не мог: как ни ляжешь, ошейник и наручи впиваются в тело и гонят сон. Он сидел, прислонившись спиной к ледяной, в склизкой испарине, каменной кладке, изредка скатываясь в липкое полузабытье, в котором приходили к нему призраки. То есть, это он знал, что они--призраки, им же самим было все равно.
Сначала, прямо из стены напротив, на заплесневелый пол шагнула жена. Она подошла и с нежной улыбкой взъерошила его волосы, как делала при жизни...
--Отец, ты не забыл, что мне нужно ожерелье?--выглянула из за спины матери дочь--Меня об эту осень сватать придут, а я без ожерелья!
--Я помню... Помню...--шептал он запекшимися губами.
--Тятя! Глянь-ко, какой лук я смастерил!--восторженно вопил коренастый чернявый мальчонка, восьми зим от роду.
--Тише!--жена ласково положила руку сыну на плечо--Ты видишь, отец далеко, он не с нами.
--Я... Я скоро!..--заметался он--Скоро...Ждите!!!
И, не выдержав чрезмерного напряжения, провалился в угольную тьму.
Наутро, так же, как накануне, как уже многие годы, ланисты построили бойцов в колонну, провели вкруг арены и остановили напротив цезаря. Сотни рук взметнулись в приветственном жесте, сотни глоток выкрикнули:
--Ave Caesar, mortitur, te salutant!
После чего колонна промаршировала обратно под трибуны.
Сегодня его, в угоду зрителям, выпустили в первое сражение. Трибуны взорвались восторженными воплями, на арену полетели цветы и монеты. Зло растоптав несколько роз, только за то, что они были брошены руками римлянок, он вышел в центр. Чувствовал он себя неважно: бессонная ночь, проведенная в сыром каменном мешке словно вколотила холод в его кости, все нутро мелко, противно дрожало, кожа, напротив, пылала жаром, так что можно блины было печь. Перед глазами плыли разноцветные пятна, и он не сразу заметил своего противника--небольшого, верткого димахера.
Димахер оказался опытным бойцом, почти таким же, как и он сам. Опытным--потому, что не хотел нападать первым, дабы не дать преимущества противнику. Почти--потому, что все же напал. Напал, так как понял: иначе этот варвар так и будет стоять столбом, пока цезарь не прикажет казнить их обоих. Напал, и тут же был отброшен назад ударом меча, который ему хватило ума принять на скрещенные рукояти своих двух клинков. Он попробовал еще раз, с тем же результатом. И еще. И еще. Он уже совсем было отчаялся, на трибунах послышался смех, когда неприступный варвар вдруг пошатнулся и вынужден был неловко взмахнуть руками для обретения равновесия. Это движение заняло ничтожное мгновенье, но димахер успел посунуться вперед. Из длинного пореза на боку варвара хлынула кровь, он упал на колено, хватаясь за щит, в бесплодной попытке подняться. Уже предвкушая чистую победу, димахер взметнул один из своих мечей над головой противника и замер, грязно ругнувшись сквозь зубы: над трибунами словно разгулялась метель, зрители желали спасти своего любимца.
Варвара оттащили под трибуны, снова заковали и спихнули в ту же яму, где он провел ночь.
Утро третьего, заключительного, дня гладиаторских боев ознаменовалось выступлением трех бестиариев и гибелью одного льва, пятерых волков и одного венатора. Жираф, затоптавший последнего, как и положено победителю, получил свободу, что очень позабавило публику. Это веселье вызвало воспоминания о другом смешном поединке и зрители, сначала разрозненно, а потом дружнее и дружнее принялись выкрикивать:
--Варвара! Приведите варвара!
Наконец, распорядитель внял обращенным к нему мольбам. Двое рабов под руки вывели воина на арену, но едва они отошли назад, он, сотрясаемый жестоким приступом лихорадки, рухнул на колени. Толпа возроптала, поняв, что красивого поединка не получится, потом послышался довольный вой, видимо, на арене появился его противник. Он подумал, что нужно хотя бы взглянуть на него, но голова, ставшая вдруг такой тяжелой, отказывалась подниматься, и он смирился. Покорно, стоя на коленях, зарывшись конвульсивно сжатыми кулаками в теплый песок, он ожидал последнего удара. Удара, который освободит его и воссоединит с теми, кого он любил и не смог уберечь.
Однако, не хладная сталь, но теплая, жесткая ладошка коснулась его плеча. Собрав остатки сил, он рывком поднял голову и словно споткнулся о добрый взгляд медово-карих глаз... дочери!
Нет, разумеется, это была не она, родные глаза смотрели на него с другого лица, более взрослого, загорелого, с длинным шрамом на щеке, придающим ему жесткое, даже несколько жестокое, сильно противоречащее взгляду, выражение. Но и эти черты казались ему знакомыми. Единственно, усилием воли, сумел извлечь он нужные воспоминания.
Он ехал с охоты не пустой: к седлу была приторочена сума, полная битой дичи. И так же, как сума дичью, душа его полна была радостью, которую он испытывал, всякий раз, возвращаясь домой.
Да и, сказать по чести, было ему отчего радоваться. Жена, любящая и горячо любимая, через полторы дюжины лет, как и в день свадьбы, красавица дочь, едва успевшая заневестится, сын, живой, шкодливый мальчонка, обещавший в будущем вырасти великим вождем, достойной сменой постаревшему отцу. Это ли не отрада для мужчины?
Так стоит ли винить его, ослепленного своим безмерным счастьем, что поздно, только выезжая на дорогу, ведущую к родной деревне, заметил он неладное? Птицы, которым должно было бы заливаться весенней песней, напряженно молчали, трава по обочинам, примятая конскими копытами, печально полегла, и уже успела подсохнуть, и, самое ужасное, явственно тянуло дымом. Не благословенным дымком очага, у которого родные ждут усталого путника, а тем едким смрадом горелой плоти, который, о времена!, всем тогда был хорошо знаком.
Позабыв себя, он ринул коня вскачь через колючий кустарник и, спустя бесконечно долгие мгновения, вырвался на поляну...
От таких родных, памятных сердцу домов и подворий осталось лишь пепелище, кое где еще дымящееся сырыми, мутными клубами.
Жену он увидел сразу. Она лежала в трех шагах от того места, где раньше находился порог их дома, пронзенная полудюжиной дальнобойных стрел. Еще через некоторое время заметил в бурьяне за огородом голову сына. Тела, не смотря на все старания, сыскать не удалось. На дочь наткнулся случайно, собирая хворост для погребального костра тех сродственников, тела которых случилось найти. Ее тело, оскверненное, изуродованное качалось в петле чуть не на вершине старой березы.
И здесь, у погребального костра всей своей прошлой жизни, не сдерживая первых за многие лета слез, он поклялся отомстить.
Полную седмицу он преследовал отряд нелюдей и, лишь удостоверившись, что нагонит их на следующем переходе позволил себе несколько часов сна.
Проснулся он словно от толчка. Маленький, с ладошку, костерок, разведенный им перед сном и просто обязанный теперь затухнуть, пылал яркой звездочкой в серых вечерних сумерках. Возле него на корточках сидел человек, укутанный в плащ.
Он потянулся за мечом, рукав едва слышно зашелестел по жесткой траве. Он замер. Фигура у костра не шевелилась. Тогда он, осмелев, продвинулся еще на пядь. Пальцы его коснулись обтянутой кожей рукояти, еще чуть и...
--Не советую!--звонкий девичий голос показался нестерпимо громким в прозрачной тишине. Гость, или вернее, как теперь стало ясно, гостья, поднялась и медленно, держа руки навиду, подошла к нему.
--Ты очень неспокойно спал.
--Да? И что?
Она покачала головой и повторила:
--Ты. Очень. Неспокойно. Спал.
У нее были свои счеты римлянам, о которых, впрочем, она не особо распространялась. Он чувствовал себя в невыгодном положении, так как понятия не имел, что конкретно бормотал во сне, но был уверен, что им лучше действовать сообща.
На том и порешили.
Следующей ночью они бесшумно подобрались к лагерю, сняли часовых и проникли внутрь.
Нет нужды в подробностях описывать эту ночь, да и не всякий человек, воспитанный в современных условиях выдержит подобное повествование. Достаточно будет отметить, что к утру отряд римлян был уничтожен, колесницы и походные шатры их пылали, а мстители, окровавленные и шатающиеся от усталости, скрылись в горах.
Теплые медовые глаза выжидательно заглядывали в холодные, и цветом и выражением напоминающие прихваченную утренником незасеянную пашню. Наконец, в застывшей глубине промелькнула некая тень эмоции, веки медленно опустились и снова поднялись. "Я узнал тебя. Я тебе верю. Веди!"
Она протянула ему правую руку без оружия, ладонью вверх. Он накрыл ее маленькую ладошку своей, напоминающей медвежью лапу и неожиданно легко поднялся. На еще одно долгое мгновение их взгляды встретились. "Уйти отсюда может только один. Одному лишь суждено пройти через Арку Жизни. Одному!"
Она медленно стащила шлем и, обнажив шею, опустилась перед ним на колено. В такой позе воины ее племени присягали вождю. Он этого не знал. Меч в руке его дрогнул (как показалось наблюдателям, затаившим дыхание на трибунах, алчно) и медленно двинулся к незащищенной полоске кожи меж гривной и волосами.
Клинок лишь немного задел плечо, да и то плашмя. Так вождь в его племени принимал клятву верности воина. Этого не знала она и подняла на него удивленный взгляд. Он отсалютовал ей мечом и протянул руку.
Еще один, последний, обмен бесконечно краткими взглядами, и двое обреченных одним движением, словно отражения друг друга в покойной озерной глади, встали к спине спиной и приготовились встретить свою участь.
А на арену уже бежали центурионы цезаря.
2007
Ретиарий--наиболее способный боец, вооруженный сетью, трезубцем и кинжалом. Сражались обнаженными, или в легкой тунике, с минимальной защитой с мурмиллонами, самнитами, или гопломахами.
Мурмиллон--или галл. Вооружение--короткий меч. Защита--прямоугольный щит, шлем с забралом и высоким гребнем, напоминающим рыбий спинной плавник, как у галлов, откуда и пошло название, металлическое запястье на правой руке, металлические наколенник и поножа на левой ноге.
Самнит--гладиатор, никогда не сражавшийся с гопломахами и мурмиллонами. От последних отличался только формой гребня на шлеме.
Ланиста--человек, скупающий крепких рабов и обучающий их приемам гладиаторского боя. Во время сражений помогал распорядителю.
Ave Caesar, mortitur, te salutant!--лат. Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!--ритуальное приветствие гладиаторов перед началом нового дня сражений.
Димахер--гладиатор, снаряжение которого напоминало снаряжение самнита, но вместо щита он был вооружен вторым коротким мечом.
Над трибунами словно разгулялась метель--желая спасти раненого гладиатора, зрители махали белыми платками. Чем больше платков взвивалось в воздух, тем больше у несчастного было шансов выжить.
Бестиарий--гладиатор, занимавшийся дрессировкой диких зверей. Сам не сражался.
Венатор--воин, добивавший зверей после выступления бестиария.
Утренники--первые осенние заморозки, лучше всего заметные утром, откуда и получили свое название.
Арка Жизни--врата, ведущие с арены, через которые уходили победители. Побежденных, чаще всего мертвых, изредка, умирающих цепляли специальными крюками и люди в черных балахонах волокли их через Арку Смерти в споларий, покой, где добивали выживших после этой процедуры.
Гривна--металлическое проволочное или пластинчатое кольцо, носимое славянскими и некоторыми другими племенами на шее в качестве обозначения определенного положения в обществе и в целях самозащиты, скорее энергетической, чем физической, так как изготовлялось чаще из мягкого металла, не способного держать удар.