Аннотация:
Точность перевода
Ветер метался по комнате, грозя погасить свечи. Он опрокинул фигурку первопроходца, вслед ему шелестели бумаги и раздувались тяжёлые тёмно-фиолетовые шторы на окнах. Его неистовство всё возрастало, и быть бы полному разгрому, когда бы не вмешался Бубен.
- Борис, что ты, право, так разволновался? Это же только предположение. Балакский язык, знаешь, с подвохами... Вот, - он потряс над головою увесистой папкой, - сто двадцать восемь вариантов... И я до сих пор не знаю, какой из них верен.
- Я-то спокоен, Вадим, только... Вот ты, однако, математик - проверить, посчитать вероятности... - Ветер ещё раз метнулся через кабинет, с размаху уселся в кресло, сцепил пальцы на коленях. - А я нюхом чую - они там! Книги! На Лодаффе! Не отчёты какие-нибудь торговые, - книги! Да что ты стоишь столбом, неужели тебе не интересно? По-моему, мы просто обязаны оторвать седалища от сидений и поехать. Проверить на месте!
Бубен, Вадим Анатольич, сухопарый, с усами а-ля Сальвадор Дали, неожиданно медлительный при иберийской наружности, отвечал:
- По-твоему, это будет логично - чтобы я, в соответствии с фамилией, бил в балакский бубен... а ты, стало быть, будешь дуть в дуду?
- Да никаких "бить", "дуть"... Я наизусть помню: "входа открытие -чреводвижение, ветер и бубен, потом поглощение".
- Вариант сто пятый, как же. А есть ещё...
- Ваденька, это же Лодафф! Тут контекст важен, имена...
- Я не умею чреводвигать, Борис. И поглощаться мне как-то не хочется. Я учёный, а не какой-нибудь Индиана Джонс.
- "Антоньо, да это ты ли?!" Бубен!
- Ты меня не заговаривай, Ветер. Диссертация диссертацией, а жизнь дороже.
- Послушай, Бубен! Ты хочешь быть первым, кто запустит глаз в балакский эпос? Ну? Ты же меня знаешь, у меня чутьё, а у тебя Лодафф! Вдвоём - прорвёмся!
Ну, допустим, прорывались не вдвоём - учёный совет навязал ещё аспирантов, братьев Секешфехервар, известных всему учебному отделу лоботрясов. Жертвы родительского патриотизма, близнецы Атилла и Гунилла по очереди тащили на себе Бориса - буйный Ветер изображал знатного купца. Бубену, обряженному торговым помощником, носильщика не полагалось. Он шёл через болота пешком, злился и на каждом переходе поучал братьев: с местными жителями не заговаривать, глаза пучить, ни в коем случае не смеяться... "И никаких глаголов, ясно?" - взрыкивал Бубен. - "Не привыкли они!"
План был чудовищно простой - высадиться в Нам-Бате, через Далянг добраться до туннеля и попытаться действовать по Лодаффу. Авось откроется... Но в Далянге предстояло есть тигриный язык с колдуном, и это ещё нужно было пережить и выжить... Ветер, знаток ксеноэтнографии, рассказывал об этом обычае страшные истории. Бубен только морщился, а близнецы закатывали глаза и молили Бога о скорой смерти. Ужасно экзальтированные были ребята, Бубену не раз хотелось утопить их в болоте, да потом всяких справок пришлось бы собрать немеряно, да внеочередные инструктажи по ТБ... Нет уж, пускай их... сами как-нибудь сгинут.
Далянг был так себе - деревенька посреди тухлых болот. Местные жители промышляли добычей руд, для чего разводили железобактерий - официально, а подпольно - синегнойную палочку, ботулинуса и холерного вибриона. Могучим шаданским организмам токсины сообщали лишь приятное возбуждение. Зато обычный кубик рафинада мог убить десятерых взрослых шаданцев, а уж про молодняк и говорить нечего. Вот уж точно - каждому своё... Потому в походе обходились без чаю, а весь абрикосовый компот оставили в Нам-Батской таможне на спецхранении. Ели в пути прессованную пищу, хотя болота кишели рыбой и прочей съедобной живностью, но у шаданцев живая пища - табу, можно только жрецам. А на жреца никто из команды не согласился - ну его, хлопотное это дело, косить под здешних служителей культа, тем более нежным гуманитариям. Здесь священнослужители, как известно, не кадилами машут, а кувалдами, и не фимиамами своим железным богам угождают, а фумигациями. Так что оставалось только терпеть неудобства - всё ради цели великой, ради познания!
В Далянге поклонялись Богам-Ветрякам, но колдун оказался женщиной. В добрых два метра ростом, с четырьмя грудями, раскрашенными цветной глиной, эта Баба-Яга сидела у себя в хижине и поджидала, пока глупые Иванушки - путешественники сами забредут на огонёк. От скуки она перебирала фарфоровые изоляторы в своих ожерельях и, не сходя с места, ловила длинным языком вездесущих жаб.
- А-а, гости! - закричала яга. - Подобру ли, поздорову?
Ветер, сильный в теории, покосился на товарища. Бубен выкатил глаза, как полагалось, и заорал в ответ, что они мирные путники и с ними жажда познанья.
- Две? - переспросила ведьма, облизываясь.
- Чего две?
- Две жажды-то?
- Нет, это слуги.
- На продажу?
Бубен отрицательно выставил палец.
- На обмен?
Бубен выставил два пальца.
- Для себя, - сказал он важно. Хоть и надоели ему братья-кочевники, а всё-таки, не отдавать же их этой дамочке. Хорошо, если только скальпы снимет...
- Молодые, - колдунья завистливо покачала проволочным париком. - Мне в самый раз. Одного, а?
- Потом троих, - важно пропыхтел Ветер, других слов пока не вспомнил. - Эти самим нужны.
- Только чтоб без обмана.
- Именем своим! - в один голос гаркнули филологи.
- Тогда корень! - и жрица затопала, вызывая воинов снаружи.
Те вмиг притащили корень. Он был ещё живой, извивался и норовил пустить побеги прямо в пол. Колдунья ловко навалилась на "тигриный язык", придушила могучими грудями, разломила о колено.
- Воины - вон! А вам - три раза?!
Никому и одного не хотелось. Но все запустили зубы в корень, жуя и глотая вместе с песком и мелкими косточками, ритуально огрызаясь и бешено вращая глазами. Близнецы настолько увлеклись, что Атилла чуть было не отъел Гунилле ухо. Жрица это заметила и одобрительно приложила Атиллу пяткой между лопаток. Юный языковед поперхнулся, едва не откусил свой собственный язык и потихоньку отполз подальше.
- Ой, такого мне, - простонала ведьма. - Такого - или жизнь не мила!
- Да именем же своим! - отозвался Ветер, вытирая рот.
- Ах, именем!, - спохватилась яга. - Я-то Крэ, - сказала она, показывая в оскале три ряда зубов. - А вы?
- Ветер и Бубен, - честно отвечал Борис. После корня ему всё было нипочём, даже язык без глаголов. Естественно, что оба имени он перевёл на балакский. Ведьма Крэ, услыхав такое, отложила остаток корня и упёрла руки в колени.
- Ветер? Бубен?
- Документы вот!
- Не надо, - отозвалась жрица. - Ой, Ветряки, вэй, пророчество!
Она скривилась, затрясла грудями и вообще, кажется, собиралась подняться с насиженного места. Оба - и Ветер, и Бубен, - чувствовали себя после "тигриного языка" надутыми воздушными шариками. Земля - то есть, болотная грязь, уходила из-под ног, мир казался разрисованным в мелкий ситчик. Теперь главным было вытерпеть, покуда жрицу после корня не свалит вещий сон на полчаса, потом с ней можно делать что угодно, в том числе и просить толкований. А до тех пор нужно в четыре глаза и уха следить, чтобы всё пучком, и - упаси боже засмеяться! Молодые бы не подвели, ведь им ещё корня есть не приходилось...
Баба Крэ в самом деле подымалась с места. Из-под её резиновой юбки порскнули мыши, вылетел двуглавый филин и выползла кабельная кобра без двух верхних клемм.
- Пророчество, - Крэ закатила глаза так, что показались склеротические белки, и завыла с выражением. И Ветер, и Бубен замерли, услыхав знакомые слова:
- С ровного места - чреводвижение, Ветер и бубен, землёй поглощение!
- Да, да! - не утерпел Ветер. - Входа открытие! Потом - поглощение.
Крэ взглянула на него одним глазом, опустила в орбиту второй и уточнила:
- С ровного места! Землёй!
- Точность перевода! - шепнул Бубен, наклоняясь к ретивому другу. Ветер кивнул, облизывая губы. Между тем Крэ знаком велела им выйти из избы. Сама она, согнувшись в три погибели, выбралась следом и развернулась во всей красе. От её вопля содрогнулись лопасти Богов-Ветряков, и толпы рабов посыпались сверху, как ржавчина.
Ветер милостиво взирал на суету, раскачиваясь взад-вперёд. При всём легкомыслии владел он собой превосходно - на его жирном лице была навечно запечатлена трагическая гримаса, и Бубен был уверен, что Борис не засмеётся, даже если его пытать. А ведь от корня всё внутри, словно намыленное, так и скользило, и тихие хихоньки предательски прыскали в ушах.
Рабы уже лезли снова на верхотуру, - быстрые! - выходило, что для столь именитых гостей готовится если не богослужение, то, как минимум, торжество. Сама Крэ принялась развязывать шнурки и отдирать юбку, которую, видать, не снимала уже давно. Нехорошие предчувствия одолели Бубена. Он снова наклонился к Ветру и прошептал:
- Ну? Чутьё у него... И что теперь? Что, это чреводвижение - случаем не того? Не с нею? Если что - так я не в счёт...
- И это речь эксперта! - почти не шевеля скорбно сложенными губами, отозвался Ветер. Яду в голосе достало бы на ещё один тигриный язык. - Спокойствие, друг мой. Возможно, это всего лишь пляски.
- Ужас. Саломея... Ну и зрелище. Никаких же сил...
- Терпенье, Ваденька... Главное - чтобы без смеха...
- Ни слова, Борька, это хуже белой обезьяны... Тихо!
Колдунья уже совсем разоблачилась: тощая, как троллейбусная штанга, морщинистая в самых неожиданных местах, она и впрямь принялась плясать, подражая взмахами рук и грудей вращению ветряка. Ржавые боги милостиво взирали на действо. Однако филологи были не столь стойки. Первым не вытерпел муки Атилла - испустил слабый стон и повалился в грязь без сознания. Ветер поспешно растопырил полы купеческой одежды, чтобы прикрыть бедного юношу от глаз шаданцев. Гунилла продержался немногим дольше - только до того момента, когда Крэ принялась вертеть задом, призывая силы заземления. Когда Ветер в тревоге взглянул на него, младший Секешфехервар был смертельно бледен, на стиснутых в сверхчеловеческом усилии губах проступала синева. Плясунья, между тем, вошла в должный экстаз - восклицая: "Фаза-ноль, Фаза-ноль!", приготовилась к символическому приёму нагрузки. Когда она, растопырив руки и ноги, повисла пауком между опорами Богов-Ветряков и рабы с верхних площадок принялись прицельно лить ей в горло освящённый агар и кидать рыб прямо в оскаленную пасть - пришёл конец бедному Гунилле. Малый рухнул лицом прямо в болото, и подняться уже не смог. Ветер взглядом показал на него Бубену, однако тот тоже был бледен, что-то шептал, сохраняя видимость благочестивого спокойствия. Молится, что ли - Борис напряг слух, но уж лучше бы он этого не делал!
Бубен избрал путь отвлечения. Он нёс всякую чепуху, сам, очевидно, не вслушиваясь, но то, что уловил краем уха Ветер, оказалось роковым. "Али Гуссейн, человек-бассейн", - бубнил Вадим, - "выпьет жидкости ушат... и проглотит лягушат...".
Ветер, которому крепиться давно уже было невмоготу, понял, что погибает. Смех сразил его мгновенно, как разряд электричества. Последнее, что он видел, была раздувшаяся от приношений жрица - рыбы просвечивали в её брюхе, как те самые лягушата... Потом то ли сам он заскользил вниз, то ли болото ухнуло вверх, во тьму шаданскую.
Во тьме пахло агаром и рыбой, и раздавались какие-то мерные звуки. Ветер понял, что жив, и осторожно приоткрыл веки. Он лежал навзничь на куче чего-то мягкого, вокруг было темно и сыро. В небе же была дыра, и оттуда всеми четырьмя грудями свешивалась довольная, ухмыляющаяся жрица Крэ.
- Эй! - крикнула она. - Вы там как?
- Нормально, - прохрипел Ветер. - А что?
- Счётчик на сто, - отвечала жрица ритуальным благопожеланием и икнула так, что сверху посыпался песок. - Слава Ветрякам, пророчество-то правда. Ну, вы тут к радости себе, а я домой... ик!
- Нет! - крикнул Ветер, подымаясь. Краем глаза он заметил, что вокруг громоздятся какие-то причудливые кусты, как в оранжерее, только увешанные плодами очень уж твёрдыми и странно знакомой формы. - Нет ещё! Как это - мы здесь, а ты там?
- Чреводвижение, - отвечала жрица. - Никому не можно на шаданских равнинах. Только ветер и бубен. Ну, ясно теперь?
- Это смех, Борька. Ты понял, дурень? - подал голос Бубен, дотоле невидимый за кучей стеблей, помятых в падении. Теперь он, кряхтя, выбрался к дыре. Жрица была высоко, и он не стеснялся в выражениях. - Смех - чреводвижение, так? Мы смеялись, и вот в прямом смысле слова провалились под землю... Вот тебе и точность перевода. Ай! Ветер, смотри, куда ты ножищи ставишь - это же книги! Библиотека! Мы в библиотеке!
- Вижу, не ори, они тут повсюду растут... ЭйЈ Крэ, счастливо оставаться!
Жрица утвердительно икнула. Ветер и Бубен исполнили пророчество, больше не придётся плясать этот не очень-то приличный в её годы танец. Ах, славные гости! Такие могут даже употреблять неприличные слова - им можно всё.
Им открываются равнины.
|