Старый заброшенный театр. Сцена, издающая скрип при малейшем движении. Еле уловимый запах нафталина. Занавес, проеденный молью. Одинокая Луна за грязным стеклом. Частички пыли, кружащиеся в воздухе и мерцающие в темноте тихо-тихо, чтобы кого-нибудь ненароком не разбудить.
Я ставлю магнитофон на стол и аккуратно разворачиваю сверток с кассетой. Она настолько стара и заезжена до дыр, что, кажется, вот-вот рассыплется на мелкие кусочки - только сделай неверное движение рукой. Наконец, опускаю ее в кассетник и нажимаю кнопку "Play".
Невидимые пальцы ложатся на клавиши и несколько секунд ощущают их поверхность. Сквозь паутину тишины начинают пробиваться первые, еле уловимые аккорды мелодии. Я выхожу на середину сцены и задумчиво обвожу зал взглядом. А потом начинаю танцевать.
Даже не знаю, сколько лет я не вспоминала этот танец. Дата давно стерлась из памяти - я сама стерла ее тем солнечным утром. Просто эти восемь цифр слишком сильно жгли сердце и не давали жить. Я хотела стереть и запись с этой кассеты, - предпринимала столько попыток - но не смогла. Захотела оставить хоть какое-то воспоминание о нем.
В старой тумбочке, доставшейся когда-то от бабушки, до сих пор пылятся газеты пятигодичной давности. Старые, со слегка пожелтевшей бумагой, пропитанные насквозь духами и солью, они единственные свидетели моей слабости, которую я сумела превратить в силу. Каждый год я, словно завороженная, перечитываю их заново, от корки до корки, и начинаю вспоминать...
В памяти кружится множество осколков... Балетный зал. Лучи солнца из огромных окон на противоположной стене. Зеркала. Звонкий смех девушек. Паркетный пол. Пуанты, аккуратно расставленные около станка. Пианино в углу... Тогда я только окончила последний курс балетной школы и занялась своей сольной карьерой. Молодая, наивная, с вечно растрепанными волосами, небрежно заплетенными в косу, с воздушным шарфом из шифона, почти прозрачная девица с озорными капельками шоколада, разбросанными по лицу солнцем. И он: белокурый, талантливый, все время сидящий за клавишами и украдкой поглядывающий на мои "па". А я все кружусь в известном только мне танце, увлеченная музыкой, которая рождается тут же, едва он касается клавиш. А он все улыбается и глядит на меня как-то особенно, легонько морщит лоб и думает о чем-то своем, таинственном и неземном.
И так каждый день: музыка, танцы, его улыбки и мои "па". Я могла без устали, по несколько часов, импровизировать, сочинять какие-то номера, которые забывались уже следующим утром, смотреть на бегающие по клавишам пальцы и слушать его пианино. Мы встречались в балетном зале даже в выходные, работали полдня, а потом расходились. И то было настолько естественно, что ни у кого не возникало недоумения или ненужных вопросов. За два года все настолько привыкли к нашей странной дружбе, что просто перестали обращать на нее внимание.
В тот день я проснулась раньше обычного - словно почувствовала беду. И сразу же направилась в класс - покидала вещи в сумку и выбежала на улицу. Так быстро я не шла никогда в жизни: сотни, тысячи лиц мелькали перед глазами, светофоры едва успевали переключаться на зеленый свет, а машины ехали ужасно медленно. Дальше я не помню ничего... где-то в глубине души остались лишь отрывки воспоминаний: цокот каблучков, последние аккорды, крики людей, визг машин...
Я опоздала лишь на несколько мгновений, но и их хватило с лихвой. В зале уже не было никого: только распахнутое окно да ветер, листающий ноты на пианино. Потом начались расследование и допросы, допросы, допросы... Они шли один за другим: одинаковые, натянуто деловые, бессмысленные. По несколько раз на неделе меня вызывали в участок и все время задавали одни и те же вопросы. И все время я отвечала на них одними и те ми же словами: серыми и бессмысленными. Они вглядывались в мое беспристрастное лицо и отпускали. За какой-то месяц это дело успели закрыть - было доказано, что он совершил самоубийство. Все закончилось: для меня - навсегда, для него - навечно. Следователю я не сказал только про одно: кассету, которая в тот день осталась лежать на пианино. Перед своей смертью он записал эту мелодию на магнитофон и сохранил ее для меня. Я ничего не успела даже понять - просто сунула ее в карман и унесла домой.
С тех пор во мне что-то умерло - я перестала танцевать так, как раньше. Я пыталась найти, ухватиться за ниточку, связывавшую меня когда-то с танцем, но не могла: она все время растворялась в пустоте. И вереницей заскользили изнуряющие репетиции, гастроли, приглашения участвовать в постановках... Газеты одна за другой писали про талантливую балерину, танцующую так, как никто другой, и упорно печатали мою фотографию на первых страницах.
А я мирилась - мирилась и с его смертью, и с этой работой, и со своей судьбой. Я посвятила себя танцу - не своему, чужому - посвятила себя всю, без остатка. Я репетировала каждый день, поражая балетмейстеров и коллег, танцуя любые партии под любую музыку. Я оттачивала свое мастерство с небывалым упорством: огромное количество времени проводила у станка, выделывала нескончаемые "па", до боли в пальцах ходила на пуантах. И как-то незаметно для самой себя достигла совершенства в движениях - словно швейцарские часы. За эти несколько лет я создала из себя идеально работающий механизм, который не знал ни погрешности, ни отдыха. За этим последовали главные роли в ведущих театрах сначала страны, а потом и мира. Я танцевала без устали - словно робот, которому задали определенную программу и нажали на воспроизведение...
Я привыкла к бурным овациям, шикарным букетам цветов и улыбающимся лицам зрителей. К громкой музыке, стоящей в моих ушах лишь какофонией звуков, к ослепительным костюмам и свету многочисленных прожекторов. К перелетам из одной страны в другую, к безупречным сценам и своей славе. К тому, что раз за разом надеваю на свое лицо приветливую улыбку и без единой ошибки танцую свои партии. К тому, что отключаю свое сердце и словно на автомате отрабатываю программу. К тому, что я уже не могу танцевать так, как это было раньше - еще при его жизни.
Но сегодня я решилась на это - впервые за прошедшие годы. Решилась, не боясь сломаться или расплакаться навзрыд. Сегодня я вновь выйду на сцену сольно - с теми же растрепанными волосами и воздушным шарфом в руках. И пусть даже она расположена в старом театре, который собрались сносить - сейчас это не столь важно. И пусть вместо прожекторов - Луна, вместо улыбающихся зрителей - пустые стулья, а симфонический оркестр заменит кассета с записью. Пусть это будет неким вечером памяти нашим несбывшимся чувствам, которые до сих пор наглухо заперты в моем сердце. Сегодня я осторожно достану их и буду танцевать так, как прежде - для него одного. Аккуратно выделывая любимые "па" и вслушиваясь в потрескивающую мелодию.
Пусть даже это продлиться каких-то десять минут - они все равно превратятся для меня в вечность. Пусть даже я запнусь несколько раз и улыбнусь пустоте - как бы в отместку за свои ошибки.
А на последних аккордах вытру с лица непослушные слезы и, легко поклонившись, грустно улыбнусь. Выключу магнитофон и, одевшись, пойду домой - коротать еще один зимний вечер у камина. И буду думать о нем, коротко кивая прохожим и улыбаясь в ответ.
Пусть даже об этом танце никто, кроме нас, не узнает. В моих ушах все равно будут стоять аплодисменты, переходящие в овации, девичий смех и поздравления коллег. А перед глазами - красивый и большой театр, яркие лампы освещения, огромные букеты из роз и улыбающиеся лица зрителей. Ну, и конечно же, он, виртуозно играющий на пианино...