- Ле-е-н! Иди кофе пить!- голос Владимира Алексеевича звал на ежеутренний дачный ритуал.
Самого соседа за деревьями видно не было, а отвечать - не услышит, глуховат стал к старости. Елена взяла свою чашку и отправилась на соседний участок.
Кофе пили на веранде. Компанию обычно разделяла соседская кошка Алиса, которую дед почему-то называл в отличие от остальных членов семьи Нюсей. Впрочем, кошке было все равно, она отзывалась на оба имени.
- Садись, вот сыр бери, кашу с молоком будешь? Не будешь? Все на робику свою ходишь, не ешь ничего, совсем себя замучила, кому надо...
- Спасибо, Владимир Алексеевич, действительно с утра что-то не хочется.
Сквозь покрасневшие листья плюща пробивалось осеннее солнце, на столе дымилась чашка с горячим чаем, на табуретке дремала кошка, и такое блаженство было разлито в воздухе, что двигаться не хотелось, а только ощущать, впитывать в себя радость этого утра.
-Лен, стопочку пропустишь?
-Владимир Алексеевич, вы знаете, кто пьет по утрам?
-Знаю, я.
-Вам что, деньги дали? - денег деду не оставляли, только продукты, именно для того, чтобы не пропускал стопочек.
Дед резко переходит на вы, - а вам какое дело?
Я умолкаю, действительно, какое?
-Дочке расскажу,- пытаюсь скорее по инерции спасти ситуацию.
-А я с тобой водиться не буду.
Водиться мне хочется, я перестаю приставать к деду.
-Ну, твое здоровье. Маленький стаканчик, который по неизвестной причине называется стопкой, опрокидывается, раздается шумный выдох.
-Ох, хороша... Захолодало что-то, Лен. Скоро, наверное, заберут меня с дачи.
-Когда, Владимир Алексеевич?
-Да, вот надоест им ездить, вот и заберут. Ну, осень все-тки постояла, тепло долго. Помню, только в сорок четвертом так же тепло было.
Начинается самая интересная часть утреннего чаепития, интересная для меня и радостная для Владимира Алексеевича.
- А вы где тогда были?
-Где, в Москве, работал уже.
-А в сорок первом?
-Да тоже работал, мальчишкой, двенадцать лет было, в колхозе, скотину пас. Жили мы тогда на Мосфильмовской, колхоз был, и я там пастухом.
-На Мосфильмовской колхо-оз?- не могу скрыть удивления.
-Да. Кругом поля и сады были. Весной, бывало, посмотришь сверху, с Воробьевых гор, а внизу все белое, сады цветут, от самой Мосфильмовской и до гор до этих, - лицо деда вроде даже молодеет на глазах.
-Мы на территорию румынского посольства ходили траву косить для скотины.
-Посольства? И пускали?
-А что ж не пускать-то, пускали. Весело было, скотину отгонишь - и купаться.
- А где купались?
- В Раменке,- дед вроде даже удивляется, что я не знаю, - иногда не Сетунь ходили. Бывало, домой прибежишь, голодный, ободранный, да по дороге еще подерешься, а мать еще наподдаст, чтобы не дрался и не шлялся неизвестно где. Детей-то много было, за всеми не усмотришь.
-Много - это сколько?
-Пятеро у нас, у Рыбченковых, да сестренка одна умерла, когда два года было. Похоронили на кладбище около церкви на Мосфильмовской. Внука как-то просил отвезти меня на родину, посмотреть, не отказал. Да сейчас там нет ничего, церковь стоит, а кладбище сравняли, асфальт один. А где наш дом был теперь посольство какое-то, не узнать ничего. Чаю-то налей еще, - деду не хочется завершать разговор.
-А в сорок третьем пошел работать на завод Хруничева, инструмент точил. Я и сейчас смог бы, я думаю, только не так быстро. Руки-то все помнят.
Разговор замолк. Дед был не со мной сейчас, а там, в сороковых.
-А весело было, Лен. Бабы, бывало, с поля идут, песни, поют...
Я удивляюсь про себя. Как-то это не вяжется с моими представлениями о войне. Или в юности запоминаются больше песни и радость, это потом уже синяки и шишки. Жизненный акцент другой.
-Ну, ладно, пора за работу, распилить надо, вчера яблоню старую свалили. Ты обедать-то приходи, я суп сварил. Может, и рюмочку тогда пропустишь, в обед-то можно?
Я встаю, я тоже сейчас не в этом осеннем утре, а где - то там, скашиваю траву и работаю на заводе Хруничева. Осколки жизни...