Аннотация: На севере Зима - нечто большее чем время года. Она захватывает города, посылая метели, забирает себе людей, превращая их в снежных Ангелов. Она определённо живая. Но - совсем не обязательно злая. Временами прислушаться к зову Зимы это единственный выход.
Я могу рассказать вам, как стать драконом. Это просто, но сработает только когда на улице 0® и ниже. Метод такой: наберите полные лёгкие холодного воздуха. Потерпите, может быть больно. Подержите воздух в себе, дайте ему согреться, и только потом выпускайте через губы, сложенные трубочкой.
Ещё я рассказала бы вам, как стать снежным Ангелом, но не могу. Не сейчас.
Сейчас я стою на остановке, глядя в белую дымку впереди. Серые рельсы уходят вдаль, дома и небо тоже серые. Серый и белый - основные цвета нашего города зимой. Можно бы было умереть от тоски за долгие шесть месяцев, если бы не пуховики.
Пуховики разбавляют палитру. У меня, например, фиолетовый, как слива или анютины глазки. У парня, стоящего рядом, зелёный с синим, у женщины около него красный до пят. Голубой, оранжевый, в полоску, с узором, розовый - клоунски-яркие пятна.
Этой разноцветной толпой мы собрались у рельсов не просто так. Трамвая нет уже полчаса. Быть может, он сломался от холода, или машинист отморозил себе пальцы, или ещё что-то. Людей, которые хотят попасть в спальный район, много, на узкой платформе мы толкаемся, напираем друг на друга. Пар вырывается из ртов - все мы драконы, взгляды устремлены на рельсы, вдаль, ждут...
Телефон вибрирует в кармане. Спасибо тому, кто придумал перчатки, на которые реагируют сенсорные экраны - без них мне пришлось бы набирать сообщение голыми пальцами. В -5® это ещё терпимо, в -10® неприятно, в -20® - больно. В -30® и ниже пальцы перестают слушаться.
Пишет Тим, мой парень. Он уже давно дома, в тепле, ему не нужно толкаться с кем-то локтями или тереть ребром ладони замерзающий красный нос.
"Ты где?" - пишет он.
"Трамвай долго не идёт", - отвечаю я.
"Я не такая. Я жду трамвая", - приходит мне. И смеющийся смайлик. Отправляю ещё два таких же назад, проверяю время и убираю телефон. Ещё только шестой час, а солнце клонится к закату и зажигаются фонари. Не то чтобы я не привыкла. За семнадцать лет жизни в Сибири привыкаешь и не к такому, но мне не нравится. Не люблю, когда темно.
Я люблю белый. Люблю снег и небо, затянутое облаками. Люблю свет сугробов и блеск снежинок, когда снег только выпал, а ты идёшь куда-то утром, и скрип под ногами, и всё сияет. Невероятно люблю огни трамвая, появившегося на горизонте.
Внутри немногим теплее, чем снаружи. Все места заняты, пальцы даже в перчатках дрожат, но ничего, надышим. И я скоро буду дома.
Тепло обнимает меня, стоит зайти в подъезд. Пока поднимаюсь на второй этаж, снимаю перчатки и шапку, расстёгиваю пуховик. Окна на лестнице запотели, внутри стоит сильный запах сигарет.
Мама уже дома - сгорбилась за компьютером на кухне. Мы живём вдвоём, отец, когда мне было восемь, сбежал куда-то, где теплее. Пока я наливаю себе тарелку супа и грею о неё пальцы, смотрю, как мама быстро заполняет какие-то таблицы. На окнах корка льда. Батареи горячие, но я всё равно хожу по дому в толстых шерстяных носках. Аглая забирается на колени, когда я сажусь есть - тёплый, мурлычащий комок меха. Сейчас всё хорошо, но завтра утром снова придётся выйти в холод.
Стандартный костюм сибирячки, которая не хочет себе ничего отморозить: бельё; тёплые колготки, натянутые до талии; брюки или джинсы с начёсом; пуловер; шарф; пуховик; тёплые ботинки или сапоги; шапка; перчатки. Когда на улице ниже -40®, к этому добавляется футболка и тёплые носки, а шарфом заматывается лицо. Я похожа на капустку или на неповоротливого пингвина, но мне не холодно. Правда, и не тепло, с ноября по март на улице не может быть тепло, но всё же не холодно. Красота приносится в жертву зиме почти на полгода. Даже не помню, когда я в последний раз надевала юбку.
Сегодня мне везёт - всего -23® и нет ветра. Знаете, без ветра зима даже приятна, но временами налетает он, кидает в глаза снег, отмораживает нос и скулы, и хочется забиться в какое-нибудь тёплое место и не вылезать до апреля. Нет, до мая. Но сегодня ветра нет, фонари освещают дорогу, они сейчас единственные яркие пятна на бело-сером зимнем фоне. Засунув руки в перчатках в карманы - для дополнительного обогрева пальцев - я иду в школу.
Холод отступает стоит только зайти в здание. Весь первый этаж в лужицах полурастаявшего снега. Очередь в раздевалке, избавиться от тяжёлого пуховика и шарфа с шапкой, взбежать по лестнице. Мне легко и тепло.
Тим заходит в класс за пару минут до звонка. Он копается в рюкзаке, опустив голову, но я всё равно пытаюсь поймать его взгляд. У Тима безумно красивые глаза. Даже не просто красивые - один зелёный, второй синий. Это называется полная гетерохромия.
Я ни капли не совру, если скажу, что влюбилась в него с первого взгляда.
Тим наконец находит сборник тестов ЕГЭ. У меня есть такой же. И не только у меня - яркие жёлто-голубые книжки лежат на всех партах. Экзамены через полгода, о чём нам напоминают почти каждый день. Сначала экзамены, потом поступление, и каждый раз нужно что-то делать, о чём-то беспокоиться.
От этого ужасно устаёшь, на самом деле.
Тим рассказывает мне что-то, кажется, о вчерашнем вечере, а я смотрю на него, почти не слушая. Звонок не мешает ему, только заставляет перейти на шёпот, толкая меня коленкой под столом. Через несколько слоёв толстой ткани я почти ничего не чувствую. Как если бы, приходит в голову, я отморозила себе ноги.
После школы - курсы. То есть снова трамвай, ну или сорок минут пешком до центра города. В -20® это опасно, в -40® будет самоубийством. Готовясь к выходу, я заматываю шарф, Тим цепляется за концы, изображая удушение. Подыгрывая, падаю ему на руки. Он пахнет сигаретами, и пальцы у него красные, костяшки потрескались.
- Тебе нужно постоянно носить перчатки, - говорю я, сжимая его тёплую руку.
- И так ношу.
- Тогда не кури. Хотя бы не на улице.
- Родня не оценит, если я буду курить дома, - он наклоняется, и я закрываю глаза, чтобы почувствовать поцелуй в переносицу. - Зануда маленькая.
Я смеюсь и поправляю шарф.
- Ты опять до четырёх?
- Ну да, - пытаюсь в который раз. - Хочешь со мной? Позанимаемся пару часов, и...
Сегодня он даже не даёт мне договорить.
- Не хочу. Мне и так учёбы хватает. Тебя проводить?
Мне ничего не остаётся кроме как кивнуть и, застегнув пуховик, натянув шапку и перчатки, нырнуть за Тимом в холод.
Первый Ангел появляется ночью. Это логично, ночью температура может упасть до -45®. Каждую зиму на улицах находят трупы, но те чаще всего замёрзшие бомжи, алкоголики или всё вместе. А это - Ангел.
Она застыла на месте, как ледяная статуя, устремлённая вперёд. Одна рука вытянута, пальцы будто пытаются схватить что-то. Она без перчаток, хотя ей уже неважно. Её лицо... Её белое лицо с приоткрытыми губами удивительно спокойно. Она смотрит вперёд, тянет куда-то руку, кожа блестит от налетевшего снега, переливается в тусклом свете зимнего солнца.
Я могу описать так точно, потому что сама видела. Нас отпустили пораньше с уроков, я решила раньше приехать в библиотеку, где проводили курсы, увидела яркую толпу на углу улицы и не смогла сдержать любопытства. Тогда, в тот первый раз кто-то и придумал название. Воскликнул: "Она как Ангел!" как раз тогда, как я протолкалась к ней. У неё нет крыльев, но Ангельское умиротворение - на её лице. А вокруг уже начали спорить о её происхождении.
- Пьяная отморозилась, - говорит кто-то.
- В такой позе?! - сразу возражают ему. - Ты что, больной? Так не бывает!
- Что-то не то, - шепчут за моей спиной, и рука в чёрной перчатке тянется к плечу, припорошенному снегом.
- Не трогай! - неуверенный вскрик. Рука опускается.
- Звоните что ли в скорую...
- Смысл? Нужно сразу в полицию.
Мелькают телефоны, а я не могу оторвать взгляда от ледяного Ангела. Не понимаю, куда она смотрит. Впереди только улица - покрытый ледяной корочкой тротуар и фонари. Куда она шла? Где её перчатки? У неё ледяные глаза и неестественно бледная кожа. Это напоминает о том, что моё лицо вполне живое и мёрзнет.
Пробиться через толпу назад легче. Я подхожу к библиотеке, но сбавляю шаг перед мраморной лестницей. На ней слишком легко упасть, и я медленно, раскинув руки, как акробат, ставлю ногу на первую ступеньку. Смотрю вниз, поэтому и замечаю их.
Они лежат около бордюра, припорошенные снегом, но всё ещё яркие, синие - в цвет пуховика. Красивые вязаные варежки.
Я замираю около лестницы, оглядываясь. Ангела ещё окружает толпа, они спорят, что с ней произошло, как она оказалась здесь. Наверное, шла по улице ночью, по проспекту, от библиотеки к мосту. У лестницы сбросила варежки, вытянула вперёд руки и через десяток шагов замёрзла насмерть.
Последнее слово отзывается неприятным холодом. Зачем я об этом думаю? Не моя забота. Это могут быть и не её варежки, а я не хочу ни во что вмешиваться.
О ней рассказывают вечером в новостях. Мама просит сделать звук потише - она говорит по телефону, не отрываясь от ноутбука. Я сажусь на ковёр у телевизора, глажу Аглаю. Диктор говорит, что девушка определённо была под чем-то, не может нормальный человек просто взять и остановиться посреди улицы, чтобы замёрзнуть. Мама пьёт чай, глядя в экран, но, кажется, не видит ничего. И не слышит тоже. Ей завтра снова рано на работу, поэтому я не хочу её трогать. Поговорить у нас времени не нашлось. Снова.
Тим как-то сказал, что у нас дома должен быть постоянный трёп - три женщины в одной квартире. Неправда. Мама часто на сменах или занята даже дома, а Аглая только мурлычет. Если мы и разговариваем все вместе, то тихо, даже телевизор бормочет громче. Мелькают последние кадры сюжета, Ангела грузят в грузовик. Диктор говорит, что не стоит беспокоиться, это единичный случай.
Это не единичный случай.
Это только начало. Находят ещё двоих, следующим утром. Женщина и молодой парень. Она стоит на перекрёстке у светофора, будто ждёт зелёного цвета, он сидит на ограде в парке. У них белые лица, мёртвые глаза, и на руках нет перчаток. Всё это мне рассказывают в школе, там же я слышу множество теорий.
- Похоже на маньяка! - выкрикивает кто-то.
- Ты идиот? - отвечают ему. - Они просто в хлам все были.
- И замёрзли стоя?!
- Да они самоубийцы, вот точно вам говорю.
Тим щурит зелёный глаз. Мы, как всегда, сидим за одной партой, наши руки лежит так близко, что его мизинец касается моего.
- Я видела её, - признаюсь я. Даже маме не рассказала, не хотела пугать. - Видела труп.
Тепло руки Тима на моей ладони. Нам мешают стулья, мешают люди вокруг - я бы хотела обняться, хотела погрузиться в его тепло, посмотреть в его разные глаза.
- И как? - спрашивает он. - Испугалась?
Пожимаю плечами.
- Не знаю. Может, немного.
- Она же мёртвая.
- Но она... - я вспоминаю клишированную, но точную фразу "бояться нужно живых". И она не выглядела опасной. Наоборот, такой спокойной.
Тим сжимает мою ладонь.
- У тебя пальцы холодные.
- А ты не носишь перчатки, - отвечаю, поглаживая его рассохшиеся костяшки. Я даже вижу капли крови, выступившие в трещинах на коже.
Звенит звонок. Тяну ладонь к себе, но Тим всё ещё держит меня.
- Сегодня -30®. Ты точно поедешь в центр? - спрашивая, он смотрит мне в глаза.
Это нечестно. Так я точно не могу отказать.
- Нет, - кончиками пальцев по сухой коже. - Не поеду.
Он всё равно не надевает перчатку на одну руку. Ту, в которой сжимает сигарету. Второй он держит меня - прикосновение ткани к ткани. Все эти слои одежды делают нас невосприимчивыми, нечувствительными. Огонёк сигареты дрожит, ветер пытается погасить его, мокрый снег пытается погасить его, но он всё равно горит.
Зима не любит огонь.
Не знаю, почему это пришло мне в голову. Холодный ветер в лицо мешает думать. Я хочу только скорее добраться до подъезда, поэтому ускоряю шаг. Тим бросает окурок в сугроб, тот гаснет моментально.
Подъезд встречает нас тёплом и запотевшими окнами. Тим стягивает вторую перчатку и обнимает меня. Романтичнее некуда, но лучше уж целоваться в подъезде, пока едет лифт, чем примёрзнуть друг к другу на улице.
Поднявшись в квартиру, я могу стянуть Зимнюю броню. Ботинки, шапка, пуховик, шарф, свитер и тёплые носки тоже. Тим поступает так же. Наконец-то открывается кожа, и когда он снова обнимает меня, я ощущаю его тепло намного лучше.
Я бы могла переждать Зиму вот так, только с ним.
Я бы хотела этого.
Мы сидим на кровати Тима и смотрим "Унесённых призраками". Его пальцы отогреваются быстрее. Я чувствую их тепло на своей коже, тогда как кончики моих всё ещё холодные. Иногда я отрываюсь от экрана, чтобы посмотреть в окно на метель. Слишком холодный год, Зима сильнее, злее чем обычно.
Тим прикасается губами к моей щеке.
- Ты вообще здесь? - сжимает запястье.
- Ага.
- Ты слишком много думаешь.
Не могу с этим поспорить.
Я вспоминаю об этих словах уже у себя дома. Аглая спит на моей кровати, на столе ждёт стопка книжек с таблицами и сборников тестов. Ничего не могу сделать - перестать думать невозможно, как и перестать беспокоиться. Я сижу, сгорбившись перед монитором, совсем как мама сидит на кухне. Но у неё работа, а мне нужно хотя бы сдать экзамены.
Перед тем как лечь спать я выглядываю в окно. Фонарь, стоящий на противоположной стороне улицы, больше не горит. Лампочка перегорела или сломалось что-то, не моё дело. От белого снега на улице не бывает темно.
Я засыпаю, когда начинается метель.
За ночь появляются ещё четверо, замершие на улицах, холодные и мёртвые. Они в утренних новостях, о них разговаривают, они пугают. Кто-то уже кричит о надвигающемся конце света, кто-то о вирусах и экспериментальном оружии. Cтоя в очереди в женский туалет, я ловлю слухи.
- Это Зима их забирает, - раздаётся шёпот. И тут же в ответ:
- Ты ненормальная? Зима тебе что, живая?
Точно ненормально, она не живая, она не может быть живой. Это просто снег и холод, ничего больше. Это просто время, промёрзшие насквозь полгода.
И даже если она забирает людей, то почему? Зачем это ей?
Тим провожает меня до остановки трамвая. Он всё равно не надевает перчатки, и пахнет сигаретами, обнимая меня.
- Позвонишь вечером?
- Обязательно.
И я звоню ему, три раза, с интервалом в полчаса или чуть больше. Первые два идут только гудки. Я терпеливо жду, поглаживая Аглаю, но он всё не берёт трубку. Выжидаю, прорешивая ещё несколько тестов, и продолжаю звонить. И снова. Надеюсь, я не надоем ему, но мне хочется хотя бы услышать голос. Конечно, лучше бы было его увидеть, обняться, у меня бы сразу поднялось настроение, и стало бы так тепло...
- Привет, - я пропустила момент соединения. Ручка выпадает из пальцев, и приходится искать её на полу, прижимая трубку плечом.
- Привет. Ты как?
- Ничего. А ты не замёрзла там? Не стала одной из этих, ледяных?
Это не смешно. Не смешно, но я всё равно смеюсь.
- Ты бы всё равно меня отогрел.
- Да ладно?
- Да. Ты бы смог.
Мы разговариваем ещё, я прижимаю трубку к уху, откидываюсь на спинку стула, задеваю локтём стопку тестов. Яркие книжки разлетаются по полу, но я не тороплюсь их собирать. Тим рассказывает что-то, смеётся, и я больше не хочу думать о экзаменах, или будущем. Мне тепло, даже жарко в толстых носках и с Аглаей, свернувшейся на коленях.
Ночью мне снится метель. И на следующую ночь, и на следующую. Я просыпаюсь, когда снег засыпает меня по горло, иду на кухню, выпить водички, и слышу, как мама говорит по телефону:
- Снова не успели доделать отчёт. Завтра останусь допоздна, и послезавтра тоже. Хоть бы зарплату за это всё подняли, а не наоборот, а то опять задержат, и...
Я бесшумно возвращаюсь к себе.
Утром Тим держит меня за руку всю математику.
Днём я издалека вижу, как увозят ещё одного Ангела. Куда увозят? Может, в больницу, хотя есть ли в этом смысл? Их нельзя отогреть. Их не оживишь, из их сердец не вытащишь осколки льда. Нас задерживают на курсах, и когда я иду домой, уже совсем стемнело. Фонари у дороги горят тускло, почти незаметно. Так же они горели и в центре, некоторые вообще погасли. Я быстро забегаю в тепло подъезда, но шум метели слышно даже через захлопнутую дверь.
Дни смазываются, становятся неотличимыми друг от друга. Школа, курсы, трамвай, вечер дома. Учёба на выходных. Редкие встречи с Тимом, когда я отогреваюсь и забываю о Зиме хоть ненадолго. А она всё тянется и тянется. Её уже назвали самой холодной и снежной, метели не только снятся мне, они нападают на город постоянно, на градуснике уже с неделю не меньше -35®.
Одним вечером я снова долго жду трамвай. Переминаюсь с ноги на ногу, смотрю на небо рельсы и снег, на всё серое, белое и холодное, на Зиму. Она притягивает не только меня, люди вокруг тоже смотрят. Холод пробирается под перчатки и шапки, с воздухом проникает в лёгкие. Кто-то шмыгает носом, сжимает кулаки в карманах и смотрит. Тело онемело, чувства притупились от мороза.
Мужчина в защитно-зелёной куртке отделяется от толпы. Он идёт вперёд, вдоль рельсов, проходит мимо наконец-то подъехавшего трамвая. Уходит в серую дымку и темнеющее небо, и никто не пытается его остановить.
Утром его находят замёрзшим. Ангелом.
Вечером Аглая сидит у окна и смотрит на закат. На улице -38®, и я не пошла на курсы. Надо бы позаниматься, но я останавливаюсь и смотрю с ней.
Под моими пальцами плавится лёд на стекле. Корка толстая, капли медленно стекают на подоконник. Но знаете, холод успокаивает. Аглая трётся головой о мою руку, усы щекочут запястье. Не хочу уходить от окна. Не хочу ничего сдавать, не хочу поступать, не могу больше. Зачем мне вообще это всё? Я так устала...
Пальцы немеют от прикосновения льда. За стеклом всё белое, фонари не горят уже пару дней. Я всматриваюсь в метель, и мозг начинает отключаться. Как легко и приятно ни о чём не думать. Не беспокоиться об учёбе, зарплате, о чём угодно. Можно смотреть на снег, и ничего не чувствовать, как мои пальцы. Мои холодные пальцы.
А если бы сейчас здесь был Тим, он бы согрел их.
Аглая мягко мурлычет, и я глажу её тёплой рукой. Да, можно сначала позвонить Тиму или написать, а только потом сесть за тесты. Услышать его голос, сказать, сколько он для меня значит, как я люблю его.
Я забираю кошку с подоконника и ухожу, оставляя немного растопленного льда и шумящую метель.
Ночью она мне снится снова. Утром на термометре -41®. Мы не учимся с -45®, так что я иду в школу. На улицах снова находят Ангелов, от Тима пахнет табаком, и он говорит, что сегодня не может проводить меня до дома, но обещает написать или позвонить вечером. Я иду одна, замотавшись шарфом до глаз, и слушаю шум метели. Говорят, в ней можно услышать чьи-то голоса. Услышать, как Зима поёт.
Это бред. В подъезде, около работающей батареи, я это понимаю.
Вечером я сама звоню Тиму. Мамы нет дома, она сказала, что снова задержится допоздна, пока они не сдадут что-то. Все что-то сдают, и мне это кошмарно надоело. Аглая спит на диване, в квартире темно и тихо, только окна светятся белым. Тим не берёт трубку, и после третьего звонка я перестаю пытаться. Поговорим утром.
Но утром он не появляется в школе, мне приходится сидеть одной. Пальцы мёрзнут, без разговоров шёпотом очень скучно. Может, он проспал, заболел или решил, что слишком холодно? Мысли цепляются за слово "холодно", и я представляю себе Тима-Ангела - замёрзшего, с омертвевшими разноцветными глазами.
Нет. Нет, он просто проспал, или ему стало лень идти в школу, сейчас он ответит на моё сообщение, и всё будет хорошо. Я обновляю и обновляю страницу, но - нет ответа. Пишу снова, пытаюсь позвонить, не слышу ничего, кроме гудков. Мне страшно быть навязчивой, но ещё страшнее, не знать, где он.
Занятия заканчиваются, а я всё ещё ничего не знаю. Застегнув пуховик, закрыв лицо шарфом, выхожу на улицу и в который раз пытаюсь дозвониться ему. Никакого ответа, снова. Что мне делать? Наплевать на метель и сходить к нему домой? А если я встречу его по пути, холодного? Мы не в сказке, я не смогу оживить его поцелуем, как бы сильно не хотела.
Я вижу Тима за воротами школы, без перчаток, с сигаретой в руках.
У него телефон звонит, а он делает вид, что не слышит. Не слышит мой же звонок. Я хочу подбежать к нему через метель, прямо по свежему снегу, но замедляю шаг.
Назовите это женской интуицией, назовите предчувствием, чем угодно, но я понимаю. Мне даже не надо вслушиваться в то, что он говорит, я уже догадываюсь.
- ...ничего не получится, - оправдывается он. - Я хотел тебе раньше сказать, но это вообще-то сложно.
Его синий глаз такой холодный.
- Мы слишком разные. Я не могу встречаться с девушкой, которая постоянно бросает меня ради курсов или ещё чего-то. А в последнее время мы только в школе и видимся. Такое чувство, что тебе это вообще не надо, - я уже не слушаю. Пепел падает с сигареты, шумит метель, я молчу.
Я бы могла задать ему много вопросов.
Нашёл ли он себе ещё кого-то?
Любил ли он меня вообще?
Кто теперь будет греть мои пальцы? Да просто в целом - почему? Что пошло не так?! Но в этом так мало смысла.
Так ничего не сказав, я разворачиваюсь и ухожу прочь. Сама не замечаю, как оказываюсь у трамвайной остановки. Пути - две металлические ленты - уходят вперёд. Я иду вдоль них, не обращая внимания на холод, и постепенно перестаю ощущать его.
Холод проник так глубоко, что стал частью меня. Он заморозил моё сердце - я ничего не чувствую. Мне больше не больно. Может, чуть-чуть, но чем дальше я ухожу, чем ближе к серому небу, тем меньше боли.
Метель становится сильнее, и всё, что я слышу, это шум ветра. Я ещё вижу рельсы и столбы погасших фонарей. Я ещё могу повернуть назад и найти дорогу домой, в тепло. Но тогда мне придётся оттаять, и оно вернётся. Боль, одиночество, напряжение, стресс, мама, Тим...
Зима показывает мне путь. Метель закрывает рельсы, я вижу только белый свет вокруг.
Я не могу рассказать вам, как быть драконом. Во мне не осталось ни капли тепла.
Но я могу научить вас, как стать Ангелом. Крыльев не будет, мы обойдёмся без них.
Я иду вперёд, навстречу Зиме. Она зовёт меня, она ждёт, протягивая белую ладонь. Я снимаю перчатки, бросаю на землю - больше они мне не понадобятся - и вытягиваю руку.