Конов Никита Кириллович. C'рая Книга изъ Баты, ч.1

Llyfr brith o Batha

С'рая Книга изъ Ба?ы

O world, thou wast the forest to this hart;
And this, indeed, O world, the heart of thee.

W. Shakespeare, Julius CФsar , Act III, Scene I.

Часть 1. Насл'дникъ

Глава 1. Неожиданности

На высоком крутом берегу серого моря стоял семилетний мальчик. Небо было почти таким же бесцветно-серым и пронзительно-холодным, как море. Небольшие прозрачные волны сонно облизывали гальку, словно те далекие времена, о которых они никому не хотели рассказывать, не ушли в прошлое, а все еще длились без конца и начала. И только эта маленькая человеческая фигурка была откровенным вызовом этой притворной неизменности. Гнилой и лукавый юго-западный ветер Вайу налетел на нее, и обвившись змеею, сдавил мальчика в своих кольцах, бил склизким хвостом, дыша ему в лицо, тормоша темно-русые волосы промозглым дыханьем, пытаясь утянуть его вниз, в бездну моря. Так продолжалось долго, очень долго, но босые ступни словно вросли в прибрежную землю, и наконец Вайу сдался.
- Ну что ж, Олененок, - прошипел он, - видно и впрямь ты узнаешь свое имя. Однако посмотрим, кто тебе его скажет.
И с тем удалился. В наступившей тишине было слышно лишь, как от прикосновения длинных тонких пальцев месяца Маха, зашедшего на западе, успокаивались взбудораженные, но так и не проснувшиеся волны. Мальчик стоял, по-прежнему не двигаясь, пока безрадостно-серая завеса над морем не сгорела в лучах восходящего Хоршида. И когда из за горизонта отчетливо показались крылья его золотого венца, мальчик спустился вниз по хорошо знакомой тропе.
Здесь он вдруг застыл, пораженный неожиданным зрелищем. У самой воды стояла высокая стройная девушка. Она была обнаженной и прекрасной, словно статуя, высеченная из какого то живого бело-розового камня. Густые пепельные пряди, прямые и мягкие, стекали по плечам и спине ниже пояса к безукоризненно-округлым бедрам, а спереди - к небольшим остреньким грудям с темно-вишневыми кружками сосков. Бирюзовые глаза неотрывно следили за восхождением Хоршида, а на маленьких припухлых губах играла улыбка Шея ее была длинной и гибкой, плечи покатыми, а кисти рук и запястья - узкими Линии, обрисовывавшие плоский живот, совсем хрупкую талию и длинные стройные ноги, были нежны и безупречны, и сладкая тяжесть сжала мальчику горло и впервые в жизни ему захотелось плакать.
Она сошла к воде, и тут мальчик увидел, что она уже не обнажена, но от шеи почти до самых пят ее тело скрывает золотое платье, сияющее, словно огонь свечи, что на голове - венец, похожий на цветок лилии, от которого спускаются на грудь частые жемчужные нити, а маленькие ножки обуты в золотые башмачки и стоят на волнах, словно на твердой земле. Глаза ее смотрели прямо на него приветливо и в то же время пристально...

В этот самый час в Опочивальне Дракона Медного Замка Канга в тяжком смятении проснулся царь турьев Фрасияв, точно некто незримый резко и сильно встряхнул его за плечи. И долго лежал он на Нефритовом Ложе, пытаясь вызвать в памяти ужаснувшее его видение, но та же сила, что сдавила его тело на ложе как сапог - сухой и мертвый древесный лист, скрыла его сон за свинцовою дверью, и страх, поднимаясь из самых потаенных пещер его души, пожирал его колдовскую силу. В памяти его оставался лишь пульсирующий ужас сна, но еще страшнее была та черная, бездонная пропасть, в которой он исчез, и не было на свете заклятия, способного вызвать его оттуда. И бессильно чувствуя, как его оплетают склизкие сети страха, Фрасияв закричал. Дикий пронзительный крик ударился о стены опочивальни, обтянутые желто-алым шелком, о завесу, закрывавшую ложе и вздернул на ноги стражников, несших бессонный караул у ложа. Никогда еще они не слышали таких отвратительных, душераздирающих криков в этих стенах.
...В тот день в Канге по приказу царя были казнены все посвященные в искусство предсказаний, не сумевшие рассказать ему его сон.

Прошло еще восемь лет. Мальчик часто возвращался на это место, когда выпадал свободный час или когда пригонял отцовское стало спастись в ближних ложбинах между невысоких приморских предгорий пешком или на низкорослой лошадке белой масти по имени Спета. Но после того, как чудесная незнакомка вознеслась на солнечном луче и исчезла, он не видел ее больше ни разу.
Мальчик жил вдвоем с отцом в одиноком горном становище среди мелколиственных лесов. Мать его умерла года через два после видения, а новую жену отец брать не захотел. На лошадке мальчик ездил с десяти лет, отгоняя овец на дальние пастбища. Она и остроухий пес по имени Фахтэгун, т. е. "Серый", неотрывно как тень следовавший за ним повсюду с того возраста, как сам твердо стал на свои четыре лапы, были его единственными друзьями. Другими детьми семья не обзавелась, а чужих он видел редко. Среди фатеев - так себя называл здешний народ, - все были пастухами и жили по таким же уединенным становищам. Зимы здесь стояли мягкие, снег выпадал редко и лежал недолго тонким слоем. Однако каждый год около перелома зимы перевалы навещал с северо-востока ветер-богатырь Вату. Мало что могло противостоять дыханию его холодного гнева, разве что корни в земле, да и то не всегда. Это время, пока его борода висела над горами, все пастухи пережидали в крепости, которую назвали его именем - Бата. Остальное время года здесь жили старейшины племени, и здесь же племя вело меновой торг с соседями.
Фатеи не признавали над собой ничьей власти, кроме старейшин, однако раз в год выплачивали некое подобие дани - сто овечьих курдюков - родичу Фрасиява Аспургу. Аспург был марзпаном - наместником туранских земель у моря Садвес и начальником над приморскими крепостями, со всех сторон окружавшими становища фатеев. Тем не менее он, как и его предки, передавшие ему это наместничество по наследству, вполне удовлетворялся этой малой данью и за то превосходно знал обо всем, что происходит в здешних горах, - разумеется, ровно настолько, насколько этого хотели сами старейшины.
...В тот день, возвращаясь от моря, мальчик увидел у хижины незнакомые следы. Большие и в то же время легкие и аккуратные, они ясно сказали ему, что идут издалека. Однако Фахтэгун лежал спокойно, как обычно наблюдая за овцами, пасшимися вокруг, и завидев мальчика, как ни в чем не бывало, подбежал к нему. Осторожно мальчик подошел к двери и услышал спокойный разговор двух мужских голосов. Один из них был знакомым и принадлежал отцу. Второй голос, более низкий, говорил твердо и как то по особому протягивая некоторые звуки. Отец больше спрашивал, а незнакомец отвечал, и говорил про странные в этих местах вещи: звон мечей, свист стрел, треск копий, стоны и крики мужчин. Никогда мальчик не видел ничего подобного и не слышал ни от отца, ни от кого либо из редко бывавших у них соседей или в Бате. Нет, фатеям мужества было не занимать, и мало кто из них сробел бы, встретив в лесу волка, кабана или медведя, но против человека оружие обращать им приходилось крайне редко. Чужаков отпугивали воины марзпана, а во внутренних спорах все решало непререкаемое слово старейшин, и див ярости Эшм давным-давно словно забыл об их землях, и война жила только в старых песнях о предках-героях.
Дверь хижины вдруг открылась, и отец с порога позвал его. Войдя, мальчик увидел у очага человека в старом и пыльном дорожном плаще, такого высокого и широкого в плечах, что старое жилище показалось ему совсем крохотным. Незнакомец откинул капюшон, и в вечернем весеннем полумраке, освещенном бледно-алым пламенем, черты его лица рисовались словно вырубленные в скале, а карие глаза не так резко контрастировали со светло-русыми волосами, заплетенными в толстую косу. Увидев мальчика, он встал и, приложив указательный палец правой руки ко лбу, поклонился перед ним. Затем отвязал от пояса небольшую фляжку и, поклонившись так же держа палец у лба, вылил из нее несколько капель в огонь. Пламя вспыхнуло, взметнулось вверх, и воздух в хижине наполнился чистым и сладким ароматом.
- Кто ты? - спросил юноша, глядя прямо в глаза незнакомца.
- Гаршасп, сын Заля, сына Сама, Государь. Искони наш род владел Забулом в державе Ариев под рукою твоих предков из рода великого Фаридуна и Ираджа. Но в наши дни вновь случилось злодеяние подобное тому древнему, когда Ирадж был убит братьями. Твой дед, владыка Эранвежа, Кай-Кавус поверил клевете, очернившей его единственного сына Сиявахша, и тот был вынужден искать убежища в Туране. Но и здесь клевета достигла его. Царь турьев, отдавший ему в жены свою дочь Виспан-Фрию и сделавший его шахрдаром, поддался наветам своего брата Гарсиваза, и тот приказал своим приспешникам убить Сиявахша. Сиявахш был твоим настоящим отцом, а Виспан-Фрия - твоей матерью, Государь. Ты родился через несколько месяцев после гибели твоего отца. Твое рождение удалось скрыть от Фрасиява, и марзпан Аспург отвез тебя сюда, к достойным Пирваразу и Сакак, которые воспитали тебя как своего сына. Твоя мать Виспан-Фрия умерла через год. Перед смертью она отослала в Забул вот это.
И Гаршасп достал из складок плаща золотую шейную гривну с оскаленными львиными мордами на концах, глядевшими друг на друга. Рядом с каждой мордой стоял знак в виде двух перекрещивающихся прямых, каждая из которых дважды ломалась под прямым углом.
- Видишь этот знак? Он называется "Владыка Ариев". Я сам сделал эту гривну для Сиявахша, когда он в детстве жил у нас в Забуле. И еще - два браслета с таким же знаком. Сиявахш, предчувствуя свою смерть, просил передать ее и браслеты тебе, и сказать, чтобы ты отправлялся в Эранвеж. Ныне тебя просит об этом и сам Кай-Кавус.
Гаршасп посмотрел на Пирвараза, а тот уже держал в руках пару узких браслетов. Оба браслета были гладкими, и единственным орнаментом на них были точно такие же кресты.
- Да, - сказал Пирвараз, - значит, пришло время. Тебе пора уходить. Я всегда знал, что так и будет. Ты был нам как сын, но не царской крови ходить за овцами всю жизнь.
Не говоря ни слова, юноша вышел из хижины. Верный Фахтэгун побежал было за ним, но увидев, на какую тропу тот свернул, остановился и, прижав уши, вопросительно взглянул на него.
- Извини, - ответил ему юноша, - мне надо побыть одному.
Тропа, по которой он углубился в лес, вела между невысоких дубов к Домам Детей Дивов. Дома эти, похожие на ящики с крышкой, были сложены из огромных каменных плит с одним единственным круглым входом, в который мог протиснуться только ребенок. Их здесь было много, больше двух дюжин, и никто не видел, кто, когда и как построил их здесь, в глухом лесу. Старейшины говорили, что когда предки фатеев пришли в эти места, эти Дома уже были пустые и заброшенные. Но от соседних племен дошли разговоры о том, что некогда, в те времена, когда кровавым туманом над мiром постиралась власть драконоподобного изверга Ажи-Дахаку здесь жили великаны, обладавшие колдовскою силой и умевшие изменять свой рост и делаться меньше младенца, а то и вовсе невидимыми. Ажи-Дахаку сумел их покорить, потому что сам был колдуном, не знавшим себе равных в изобретении всяческого зла. Но после того, как Фаридун низверг его и приковал к горе Демавенд, Дети Дивов сгинули в один миг, и с тех пор их никто и никогда не видел. Однако сама пустота, окружавшая эти серые громады, была по прежнему наполнена холодной и цепенящей угрозой, и мало кто отваживался заходить сюда, будь то человек, зверь или птица.
Юноша, тихо ступая по траве, подошел к самому большому дому, стоявшему чуть поодаль от остальных. Он уже бывал здесь несколько раз, и сейчас ему вдруг подумалось, что если он сумеет залезть внутрь, его одиночество никто не потревожит, даже случайный бродяга. Входное отверстие над самой травой оказалось как раз ему впору. Внутри было темно. Он лег на холодный каменный пол и свернулся клубком, поджав колени к животу. Крадучись в темноте подступили к нему дивы тления Аствихад и Насуш, и тихо, почти беззвучно урча, положили свои липкие мохнатые лапы ему на веки. Мальчик заснул тревожным сном, и сколько длился этот сон, он не знал.
Его разбудил громкий и настойчивый орлиный клекот где то совсем рядом. Дрема исчезла, как будто ее и не было. Высунув голову из лаза, он увидел на соседнем дубе необычную птицу. Она была похожей на орла, но только огромной и белоснежно-белой. Когда юноша выполз наружу, она взлетела, и тень ее распростертых крыльев закрыла его от блеска золотой колесницы Хоршида, медленно приближавшейся к горизонту.

Глава 2. Начало дороги

Возвратился он совсем затемно. К его изумлению Фахтэгун не подбежал к нему, как обычно, а встретил настороженным, почти злобным рычанием. Юноша позвал, но пес продолжал рычать, оскалив зубы, а потом громко, предупреждающе залаял. На лай из хижины выбежал Пирвараз с горящим факелом в руке. Разглядев приемного сына, он отозвал собаку и сказал ей молчать, но юношу в дом не пустил. Выставив факел перед собой, он спросил, пристально всматриваясь ему в лицо:
- Где ты был?
- Там, где жили Дети Дивов, - отвечал юноша, стараясь подавить нежданную обиду от того, как его встретил лучший друг.
- И ... ты входил в их дома?
Юноша кивнул.
- Не входи сюда. Иначе дивы войдут вслед за тобой. Ступай сейчас к очистительным камням и будь там всю ночь. Утром мы придем за тобой.
Очистительные камни, как и предписывал обычай фатеев, располагались на север от дома и представляли собой девять ям, обложенных плоскими камнями и расположенных треугольниками друг в друге в окружении невысокой каменной ограды. Три первые были заполнены песком, три вторые - залиты водой. И песок и вода обновлялись каждую неделю. Ямы внутреннего треугольника в отличие от первых, вырытых по грудь среднему мужчине, были неглубоки, почти вровень с почвой. Заполнялись же они только перед началом обряда очищения. Если кто нибудь из фатеев умирал, в них клали сухие кизиловые и можжевеловые ветви и зажигали, облив их священным составом из молока и горного меда. Для этого из Баты приглашали двоих старейшин, а всем, кто жил в доме, надлежало провести ночь этом круге у внешнего треугольника. Для того, чтобы очиститься от тлена, наведенного незримым присутствием Насуша, каждый из членов семьи должен был пройти по ходу солнца через все ямы с песком и водой и обойти три костра. Первую пару проводили старейшины, а затем каждая пара вела следующую. Но главным свершителем церемонии была собака. Без нее проводить очищение было нельзя, и если ее не было в доме, - что случалось очень редко, - то животное просили у соседей.
Юноша пошел к камням. К его изумлению ноги вдруг сделались словно соломенные, а все тело наполнилось железной тяжестью. Каждый шаг давался ему с огромным трудом, тяжело было даже пошевелить рукой. Пирвараз вернулся в хижину, а Фахтэгун пошел вслед за юношей. Услышав его дыхание у себя за спиной, тот почувствовал, как тяжесть ушла, словно кто то державший его спрыгнул с плеч, и идти стало так легко, что он сам не заметил, как оказался внутри каменной ограды.
Небольшая площадка очистилища находилась на скалистом холме над хижиной, и подняться к ней можно было только по узким каменным ступеням. Восточный край, к которому каждый треугольник обращал вершину, резко обрывался, с западной стороны склон весь зарос дикою ежевикой, а на северной изгибала свои ветви старая айва. К ней то и подошел Фахтэгун и сел, не сводя глаз с юноши. Тот опустился на колени и долго стоял, опустив голову.

Синяя теплая темнота замерла в безмолвии, легкая и прозрачная, несмотря на то, что в небе не было ни Маха, ни звезд. Сухая земля медленно отдавала принятое днем тепло. Пахло спелой ежевикой и айвой. Юноша не ел почти весь день, но только сейчас он отчетливо почувствовал это. Вместе с ощущением голода к нему пришло столь же отчетливое и острое чувство страха от того, что он услышал и увидел сегодня. О царях он прежде почти ничего не слышал, как и вообще о том, что происходит за пределами земель фатеев и знал лишь, что царь - это верховный начальник над крепостями, окружавшими эти земли и воинами из этих крепостей, которых он иногда видел в Бате, - в тяжелой чешуйчатой броне, на конях в попонах из металлических полосок, под пестрыми знаменами с длинными лентами. Но теперь царская власть представилась ему огромным горящим костром, со всех сторон окруженным непроглядно-черною бездной. Золотисто-алые языки его пламени двигались плавно и размеренно, словно танцуя какой то загадочный танец, страшный своей безукоризненной чистотой и гармоничностью. Он и влек к себе и в то же время приковывал на месте, словно чей то строгий и мудрый взгляд, пронзающий душу насквозь. Гораздо неприятнее и хуже был другой страх, исходивший откуда то из за мрака, окружавшего этот огонь. Этот второй страх был липким и противным настолько, что казалось, будто тот, кто пытался внушить его, сам чего то смертельно боялся. Юноша ощутил справа и слева от себя незримое присутствие множества людей, и обе стороны стояли друг против друга, не сводя с него взора и чего то ожидая от него. Костер продолжал свой танец, взмывая ввысь и расходясь во все стороны, и сквозь золотистую пелену юноша разглядел горы, покрытые снегом.
А затем все вдруг исчезло, и он вновь ощутил себя совсем одиноким и маленьким в сгустившейся тьме, превратившейся из темно-синей в тускло-черную. Оттуда на неслышных крыльях летучих мышей принесся опять липкий страх, задевая его по глазам. Он все таки встал и посмотрел на Фахтэгуна. Пес лежал, положив голову на вытянутые лапы и не отрываясь смотрел туда, где юноша только что видел пылающий огонь, как если бы еще видел то, что скрылось от человека и спокойно наслаждался этим зрелищем. Почуяв на себе взгляд юного хозяина, он поднял голову, взглянул в ответ и тотчас же встав, подошел к нему и уткнулся носом в его руку. Юноша положил ее на голову собаке, и ощущение одиночества, овладевшее им, перестало быть угрожающим.
Темнота тоже успокаивалась, из черной вновь делаясь синей, и сквозь нее начали проступать очертания морского берега справа, и странно близок стал плеск волн. Слева же - словно вход в некую пещеру вырисовывались очертания леса, за которыми незримо напоминали о себе Дома Детей Дивов. И с каждым вздохом моря время делало все яснее приближение рассвета. Бледность, захватывающая небо, наполняла тело юноши жарким и трепетным бессилием. Когда от деревьев по земле протянулись смутные тени, из хижины вышли Гаршасп и Пирвараз, чтобы провести очищение. Бледными были языки пламени и ароматными от брошенного в них зелья Гаршаспа, и глядя в них, юноша чувствовал свое тело совсем невесомым все время ритуала, но когда обряд закончился, его бил озноб с головы до ног. Мужчины подняли его как перышко, отнесли в хижину на лежанку у очага и накрыли овчинным одеялом.
Проснулся он только к вечеру. От утреннего озноба в нем не осталось и тени, но все тело переполняла небывалая сладкая истома. В хижине было уже почти темно, тихо потрескивая, горел очаг. Пирвараза не было, рядом с лежанкой сидел Гаршасп. Юноша отбросил одеяло, сел одни рывком и, положив ему руку на плечо, спросил:
- Когда отправляемся?
- Когда ты будешь в силах. Идти нам придется пешком, а путь далекий. Пирвараз уже начал готовить нам кое что.
- Тогда завтра утром.
Гаршасп пристально посмотрел ему в лицо, и в его темных глазах вспыхнули радостные искры.
- Да, Государь. Твой дед ждет тебя на троне Эранвежа. Но нам надо дойти всего лишь до Забула, столицы моего царства, а оттуда мы пошлем вестника, и Кай-Кавус отправит навстречу нам своих пахлаванов из числа васпухров, царских сыновей. Но сначала нам надо пройти ваши горы, потом степь, что лежит за ними, потом снова горы. И по пути мы должны как можно меньше привлекать к себе внимание, - как я это сделал по пути сюда, пока твой другой дед, Фрасияв, не знает о твоем существовании.
Дверь открылась, и вошел Пирвараз.
- Что, договорились уже о том, когда в путь?
- А как же ты, отец? - спросил юноша.
- До зимы протяну здесь, а потом переберусь в Бату. А скотину поручу Шухвару, - он же мне и сосед и племянник. Я с самого начала знал, что так будет. Ждал этого. Ты был нам как сын, но и сыновья уходят из дома. Только Спету, лошадь твою, мне оставьте.
Юноша закусил губу.
- И вот еще что. То имя, которым мы звали тебя здесь, Куруш, тебе лучше оставить здесь. Мне на память. Куруш был пастушонком, да и Дивы его знают. У тебя есть другое имя, то, которое тебе дали при рождении.
- Какое?
- Хосров, - отвечал Гаршасп, - Сиявахш велел назвать тебя так, провидев твое рождение. До этой минуты это имя было известно еще только Аспургу, так что бояться нечего. Меня же называй в пути Тахамтан.

Утро прощания было залито щедрым золотом Хоршида. За ночь были собраны дорожные сумы. Идти решили через лес кратчайшим путем в горы. Этот путь отсюда вел мимо Баты по берегу моря, и за полторы недели они могли дойти до реки Вехруд, разделявшей Туран и Эранвеж. Так они избегали ненужных вопросов, но зато рассчитывать на какое либо пропитание, после того, как закончатся взятые из дома припасы, им оставалось только на лес, море и степь. Впрочем, и в Бате не было ни постоялых дворов, ни лавок.
Когда все трое вышли из хижины, Фахтэгун уже стоял на тропе, показывая готовность тронуться в путь.
- Ты это куда? - удивился Хосров.
- С вами, - ответил Пирвараз, - Пускай. Но только недалеко.
Они обнялись на прощанье.
- Что ж, - сказал Пирвараз, - худо ли, хорошо ли, мы свое сделали. Ты, Государь, жив, чист телом, и в сердце твоем не угнездились еще дивы. Теперь очередь за тобою, Гаршасп. И да сохранят вас обоих язаты на пути вашем! - и он поднял к лицу скрещенные руки ладонями наружу, благословляя уходящих.
И словно прозрачная, но непреодолимая стена встала между ним и Хосровом. Юноша тихо проговорил "Благодарю", и отвернувшись, пошел впереди Гаршаспа. У его правой руки мягко затрусил Фахтэгун. Обернувшись у ворот он увидел, что Пирвараз все еще стоит на пороге старой турлучной хижины, глядя куда то вдаль, не вслед им, но перед ними, где начинался густой тонкоствольный лес.
Пес был уже там. Помахивая хвостом, он трусил по тропе, время от времени опуская голову и принюхиваясь к сухой каменистой земле. Тропа извивалась в ложбинах частых оврагов по склонам гор мимо Домов Детей Дивов. Вскоре их уже можно было различить за резными переплетеньями листьев. Фахтэгун насторожился, вздыбив загривок и слегка оскалив пасть при виде этих черно-серых великанов. Они стояли, словно младенцы, которых какая то неведомая сила вдруг увеличила до невероятных размеров, но не дала мужественной зрелости, а сразу - преждевременную старость. Самый большой из них, тот, где задремал Хосров за день до того, был словно старый царь-колдун, знающий страшные тайны, сокрытые от всех прочих и гордый этим знанием, замкнувшийся на своем холме, закоченевший в этой гордыне и в презрении ко всему остальному мiру. Угрюмо он поджидал ушедшую от него добычу, но рядом с юношей теперь был верный пес, и холодная злоба, исходившая от мертвых камней, рикошетом возвращалась к ним и висла на них как клочья незримого лишайника. Но какие то частицы ее все же проникали в сердце Хосрова и кололи его изнутри, точно крошечные острые песчинки. И от их уколов тяжелее становилось идти, и глаза юноши сами собой то и дело обращались к этой неподвижной каменной громаде. Фахтэгун щерился все сильнее и тихо рычал. Гаршасп заметил, что юношу вновь начинает трясти озноб, и он обхватил его рукой за плечи.
- Вперед, Государь. Мы здесь. Дивы - они как звери: кто их не боится, тот умеет им приказывать.
Хосров поднял глаза и посмотрел ему в лицо, тоже словно высеченное из камня, но живое, и отчетливо увидел серебряные пряди в его бороде. И тут, откуда то из черной бездны в самой глубине его сердца, о которой он и не знал до этой минуты, кто то властно вложил ему в уста слова:
- Правда - высшее благо. Блажен тот, чье высшее благо - правда.
Трижды он произнес эти слова, и почувствовал невыразимое облегчение в наступившей вдруг тишине. Солнечные лучи вновь наполняли воздух, деревья и землю неизбывно юною жизненной силой, и оттенками зеленого и цвета она играла в листве на коричневых ветвях и в густой траве. Идти стало легко, словно царский дворец Кай-Кавуса ждал их уже по ту сторону леса.
Когда Дома Дивов скрылись из вида, тропа раздвоилась по широкой ложбине, оставшейся от пересохшего потока. Налево она поднималась вверх между черными ольхами, направо круто спускалась вниз.
И тут пес, не отходивший от Хосрова ни на шаг, уткнулся в ноги и долго стоял, не сходя с места. Рука юноши утонула в его шерсти, как это было несчетное количество раз прежде, но вдруг Фахтэгун взглянул ему в глаза, качнул головой, взмахнул хвостом и, отпрянув в сторону, пошел назад.
- Нам направо, - сказал Гаршасп, - а ему домой, нести прежнюю службу.

Глава 3. Аспургъ

И они, откинув капюшоны, не спеша зашагали по коричнево-серой тропе, пробивавшейся сквозь лес, изрезанный оврагами с прелой листвой. На ней редко виднелись человеческие следы, больше овечьи, впрочем, и те не очень то часто. Из за Домов Детей Дивов пастухи не любили водить стада в эту сторону. Хосров, однако, знал всю округу на два дня пути во все стороны. Некоторое время он молча шел впереди, стараясь не оглядываться назад.
- Тахамтан, - наконец сказал он, - про Тура и Фрасиява я слышал: старейшины в Бате рассказывали, а я любопытный. Но вот про Эранвеж у нас ничего не известно. Ну, разве что твое имя, да и то... Расскажи мне про моего отца Сиявахша. Все, что знаешь. Ты ведь говорил, что знаешь о нем больше всех.
- Если это и не так, то мало найдется на свете людей, кто бы знал его так же хорошо, как я. Что ж, времени у нас достаточно, так что слушай.
В начале и доброго и дурного в этой истории, как и водится в делах мужей, была женщина. Не знаю, испытал ли ты уже ту силу, что дана их красоте, но если и нет, тебе уже недолго ждать. Много лет назад, в такой же летний день как сегодня, Кай-Кавус устроил большую охоту. Затравили красавца-оленя. Впереди всех охотников вырвались Тус, первый из васпухров как ближайший родич Государя и эранспахпат, т. е. начальник над всеми воинствами Эранвежа, и Гив, сын славного Видарза. И вдруг из леса им навстречу вышла девушка, прекраснее которой трудно было себе представить даже мне, старику. Я тогда немного отстал от Туса и Гива и настиг их, когда они спорили, кому она достанется. Девушка назвалась Ровшанак. Она была единственною дочерью Сакторы, последнего в самой младшей ветви твоего дома. Поэтому, когда Тус и Гив обратились ко мне с просьбой рассудить их спор, я решил отдать Ровшанак Царю царей Эранвежа. Как щедро вознаградил нас Кай-Кавус! Тус получил несчетный табун чистокровных коней, и один взгляд на любого из этих коней мог свести с ума от зависти! Гив был сделан хазарпатом, т. е. начальником над избранною тысячью воинов, окружающих самого Государя, прозванных бессмертными. А мне Кай-Кавус велел быть посаженным отцом Ровшанак на его свадьбе с нею.
Никого ни до нее, ни после так не любил Кай-Кавус, и она ответила ему столь же сильной любовью. Но только недолгим было их счастье. Твой отец, явившись на свет, отнял всю жизненную силу Ровшанак, и она успела только увидеть его и тут же умерла. Страшно скорбел над ее телом Кай-Кавус, а потом скорбь его обратилась в гнев на новорожденного сына.
- И тогда он отослал его в Туран?
- Нет. Я добился у Государя позволения воспитать царевича в Забуле. Я растил его как собственного сына. Когда ему было три года, я впервые посадил его на коня, и конем этим был мой Рахш! - Гаршасп говорил негромко, но голос его задрожал, - Кровь сказалась в нем во всем, и с каждым годом все ярче и сильнее сияла во всем, что он делал. Эранвеж в ту пору пребывал в покое и во мне срочной нужды Кай-Кавус не испытывал. Кроме одного раза. На нашу беду он влюбился в Судабак, дочь царя Хамаверана, будь проклято ее имя во веки веков! Ее отец хитростью захватил в плен Кай-Кавуса, Туса, Видарза и Гива, и пользуясь этим, Фрасияв в который раз напал на Эранвеж.
Когда Сиявахш узнал, что его отец в плену, не было на свете силы, способной удержать его и не помчаться вместе со мною выручать Государя. О как же он был прекрасен в ратном деле, в своем посеребренном доспехе и пурпурном плаще! Ни стрела, ни меч, ни копье не брали его, а его рука также легко разбивала вражеские ряды, как вещее слово в устах посвященного открывает все врата, какие бы замки на них не висели и какие бы заклятия на них не были наложены. Моя душа, видя это, слагала торжественные песнопения, точно то был сам светлый Михр
- А разве Михр воин? - спросил Хосров. - Он ведь и есть Всемогущий?
- Нет. Имя Всемогущего знает только Он Сам. Арии обычно называют Его Премудрым Владыкой. Мы поклоняемся Его порождениям и даем им те имена, которые кажутся нам наиболее подходящими. Михр - это любовь, дружба, доверие, хранитель Его слова и яростный мститель тем, кто слову неверен. Но об этом тебе еще поведают многое в Эранвеже, а сейчас, прости, мы отвлеклись.
- Да.
- Когда Кай-Кавус увидел своего сына рядом со мной, он весьма обрадовался и раскаявшись, целовал его и обнимал. По возвращении в стольный город Парсу, разбив Фрасиява, Государь объявил Сиявахша своим наследником и соправителем. Царевичу тогда было столько же, сколько и тебе сейчас.
Но его краса и доблесть пробудили страсть в сердце Судабак. Ей не удалось соблазнить царевича, и тогда она оклеветала его, будто бы он сам покушался заставить ее нарушить верность Кай-Кавусу. Сиявахш проскакал на коне между горами хвороста, на который были возложены частицы священного Огня - Адур-Вахрама, и остался невредим. Кара падала на голову Судабак, но царевич простил ее и умолил царя дать ей прощение. Она даже осталась женой Кай-Кавуса, только утратила титул царицы. Униженная, она возненавидела Сиявахша столь же сильно, сколь любила прежде, но до времени весьма искусно скрывала эту ненависть. Между тем Фрасияв начал новую войну с Ариями. Государь призвал меня и Туса и сказал:
- Я решил вверить войска Эранвежа моему сыну. И прошу тебя, Гаршасп, будь рядом с ним.
Тус охотно одобрил это решение. Я же был в великой радости, не догадываясь, что для моего воспитанника настал черный час. Ибо Судабак не преминула воспользоваться нашим отсутствием при Государе. Как пиявка это лукавое отродье присосалось к нему, прежде чем он успел оглянуться. А мы меж тем отразили вражеский набег и стояли на берегу Вехруда, готовясь вторгнуться в Туран. Кай-Кавус получил об этом известие и был в великой радости. Напротив, Фрасиява оно повергло в ужас, и он послал новым начальником войска Аспурга, хоть и не доверял ему.
- Почему?
- Аспург никогда не питал вражды к Ариям. И никогда не боялся говорить об этом, глядя прямо в глаза Фрасияву. Кроме того, он только наполовину тур. По матери его род восходит к Сальму, первому сыну Фаридуна и моему предку. Аспург скоро договорился с Государем Сиявахшем об условиях мира между Эранвежем и Тураном и дал заложников, в том числе и своего единственного сына Фриана. Мы отослали эти условия в наши столицы. Я сам отвез их Царю царей. И тут Судабак впрыснула свой яд в жилы Кай-Кавуса. Она стала нашептывать ему, что царевич хочет отнять у него плоды победы и славу победителя и даже, может быть, готовит измену, хочет завладеть троном Эранвежа и для того и оставляет себе туранцев. В гневе Государь обвинил меня в потакании ребячествам царевича и повелел возвращаться в Забул. Сиявахшу же он написал отослать заложников в Парсу, а войско передать Тусу, которому он также приказал собирать дополнительные силы для вторжения в Туран.
- И что сделал мой отец?
- Передал войско, но не Тусу, а Варахрану, сыну Видарза. Его брата Зенгака он отправил вместе с Аспургом в Туран просить убежища у Фрасиява, потому что не мог нарушить данное слово.

Тропа между тем свернула из леса на склон, густо поросший шиповником и терном. Отсюда уже ясно открывалось море в нескольких сотнях шагов внизу. Спускаясь между кустами, Хосров и Гаршасп с изумлением увидели у самого берега высокий золотой шатер. Рядом с ним под легким ветром трепетало золотое знамя с черным фениксом в алых языках пламени, а чуть поодаль были привязаны две лошади, гнедая и рыжая, превосходной породы, и два гнедых мула. Возле коней стоял высокий широкоплечий мужчина лет тридцати пяти, в темно-коричневой кожаной куртке и таких же штанах. Голову его покрывал остроконечный войлочный колпак, на ногах были мягкие сапоги до колен. Ярко-синие глаза на худом горбоносом лице, повернутом в ту сторону, откуда шли Хосров и Гаршасп, пристально высматривали кого то.
- Это Фриян, сын Аспурга, - сказал Гаршасп.
Фриян уже заметил их и шел навстречу.
- Привет тебе, Государь, - сказал он, поклонившись, держа палец у лба, - и тебе, вазург Гаршасп, шлет мой отец, марзпан Аспург, сын Висака, и просит посетить его. И я также прошу вас об этом.
Фриян указал на шатер, который распахнулся и из него вышел высокий старик, в золотистом плаще с коричневым подбоем. Седые волосы обхватывала широкая повязка из белого шелка, обшитая несколькими рядами жемчужин. Лицом он очень походил на Фрияна, только более сух, серебристо- серая борода была похожа на волчью шерсть, и такие же синие глаза смотрели строже и проницательнее. Он поклонился Хосрову с тем же жестом указательного пальца.
- Привет тебе, Государь, и тебе, Гаршасп. Простите, что смутил вас, объявившись неожиданно. Хотя тебя, васпухр, трудно застать врасплох.
- Да, марзпан, - ответил за Гаршаспа Хосров, - мы ждали худшего.
- Прости, Государь, худшее еще успеет. Ныне время уже за полдень, так что не угодно ли вам отдохнуть?
- Благодарю тебя, - сказал Хосров, и первым вошел в шатер, за ним - Гаршасп, Аспург, и наконец, последним, Фриян.
Прямо за порогом шатра на высокой треноге горел золотой огонь. Дальше, в самом центре, тоже на возвышении, пестрый ковер покрывал что то. Все поклонились ему. Фриян снял ковер, и под ним открылся богато накрытый стол. С разрешения Хосрова Аспург обратился к огню с просьбою охранить их трапезу своею сенью от глаза дивов, затем просил гостей разделить предложенное угощение.
- Как ты узнал о нас о том, что мы пройдем здесь? - спросил юноша.
- Государь, это было несложно, после того, как мне сообщили, что из степи к нам пришел странник, по всем статьям похожий на Гаршаспа. Да и кто кроме него мог еще решиться пройти через степь. В Бате он не появился, значит, и обратный путь ему лежал только здесь.
- Стычки у бродов Вехруда - дело обычное, и нетрудно таким образом отвлечь внимание от того, где ты решил перейти реку. А дальше - степь большая, мало ли в ней бродяг, чтобы о каждом докладывать марзпану, и уж тем более царю, - с усмешкой ответил Гаршасп.
- Это смотря какой бродяга, и какой марзпан. У нас тут не степь, спрятаться гораздо легче, поэтому приходится следить за каждой веткой, если она вздрогнет. А что до того, что именно стоит знать царю, так это опять же, смотря какому. Твое появление здесь, сын Заля, равносильно войне, но не ты в том виноват. Фрасияв сам посеял ее семена шестнадцать лет назад.
- Расскажи мне об отце, Аспург, - попросил Хосров, принимая из рук марзпана хлеб, жареную форель и вино на блюде.
Тот помедлил с ответом, собираясь с мыслями, отхлебнул из своего кубка.
- О многих пахлаванах Ариев, погибших в этой вековой распре, я сожалел, но никого не оплакивал так, как твоего отца, Государь. Когда я впервые увидел его, будучи послан царем вести с ним переговоры о мире, у меня появилась надежда, что этой вражде может быть положен конец, когда пустой гнев Кай-Кавуса сменится со временем ясным прозрением. Поэтому и дал Сиявахшу такой совет, и защищал его перед Фрасиявом. Когда же царевич и царевна Виспан-Фрия полюбили друг друга, я увидел в том благоволение Судьбы к моим надеждам. И чем дальше, тем сильнее я укреплялся в них. В приданное царь дал Сиявахшу во владение область рядом с моей, - за теми горами, которые вам надлежит пройти вскоре, - и Сиявахш возвел там дивный город. За короткий срок асы, народ той области, полюбили его, также как я. Истинным он был Вождем, - высоким, светлоликим, благородным во всем, в помысле, слове и деле. Казалось, сам Фаридун или даже сам Джамшид вернулся на землю, возродившись в нем! Но, оказалось, что я в восхищении упустил из виду дива зависти Араска, а он тем временем жадными клыками глодал душу царского брата Гарсиваза. Это его, мнившего себя великим полководцем, наголову разбил в первом же сражении царственный юноша, который, к тому же с каждым днем возрастал в глазах царя! Потом, когда стены Сиявахшгорда были достроены и царевич устроил по этому случаю всенародное празднество, Фрасияв послал к нему своего брата. Вздумав потягаться с Сиявахшем силами в борьбе и в човгане, - эта любимая забава пахлаванов, игра в мяч верхом, - он оба раза проиграл. И тогда Араск уже не оставлял его ни на миг, доколе он не измыслил, как погубить царевича и не добился своего.
- И как же? - негромко, но отчетливо спросил Хосров.
- Он просто сказал Фрасияву, что Сиявахш построил такой большой город, потому что замыслил изменить и отложиться обратно под власть Кай-Кавуса. А язык у него в таких случаях подвешен очень хорошо, да и слух Фрасиява, надо признаться, всегда открыт к подобным речам.
- Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что он ни дня не доверял царевичу целиком, - прибавил Гаршасп.
- Твоя правда, а я слишком поздно убедился в этом. Царь приказал брату избавить его от арийского царевича, а у Гарсиваза были два любимца, мастера подобных дел, Гуруй и Демур. Каждый из них имел также банду приспешников. Они ворвались в Сиявахшгорд и зарезали царевича на главной башне его дворца, а тело сбросили вниз. После этого они схватили государыню Виспан-Фрию и отвезли к отцу, а город предали огню. Царь повелел высечь дочь перед дворцом и бросить в подземную темницу. Мне удалось только убедить Фрасиява вернуть ей свободу и отправить в мой замок. Там ты и родился и там она умерла от тоски по мужу и по тебе, потому что едва она едва успела увидеть тебя и тотчас же должна была расстаться с тобою и отдать в семью Пирвараза и Сакак.
Твой отец предвидел свою смерть и твое рождение. Это он дал тебе имя "Хосров".
Наступившее молчание длилось долго, - казалось, оно воцарилось здесь навеки, и человеческое слово изнемогло в схватке с болью. Только слышно было, как потрескивает огонь и за стенами шатра равномерно плещут волны, ударяясь о берег и друг о друга, да переступают с ноги на ногу лошади, встряхивая гривами. Люди в шатре точно превратились в каменные изваяния, и лишь золотое пламя продолжало свой непостижимый торжественный танец. Но наконец Хосров встал и, протянув ладони над огнем, произнес твердо и бесстрастно:
- О святой Адур, именем Твоего Отца я клянусь тебе, что отомщу за смерть отца и матери их убийцам, чего бы мне это не стоило. В свидетели моей клятвы и помощники беру также Михра, и все силы видимые и невидимые, а также тебя, Гаршасп и твой род, и вас, Аспург и Фриян! И да помогут мне все роды, селения и страны Ариев! Правда - высшее благо! Блажен тот, для кого правда - высшее благо!
Пламя застыло на миг, а потом наклонилось к царевичу и гордым рывком взметнулось вверх.

Глава 4. Руины Сиявахшгорда.

Эту ночь путники провели в шатре Аспурга. Пока не стемнело, они продолжили печальный пир, васпухры обменивались воспоминаниями, отвечали на вопросы Хосрова о войнах, в которых они бились друг с другом. Когда же ночь за дверным пологом сделалась иссиня-черной, они легли спать.

Рано утром Аспург вышел их проводить.

- Отсюда вам идти вот этой дорогой. В свое время Сиявахш обустроил ее, и много народу ходило здесь. Но потом все опустело. До границы моих земель вон у того перевала вам ничего не угрожает. А дальше да хранят вас Адур-Вахрам, дух твоего отца, Государь, и сила и ум Гаршаспа! И еще, - он помедлил, - раз уж я не без вины в том, что случилось и еще случится, примите от меня это немногое.

Он дал знак Фрияну, и тот подвел мулов.

- Эти животные, я думаю, не будут вам лишними в пути. Ради твоего отца, прости меня.

И он низко поклонился, приложив палец ко лбу.

- И ты прими мою благодарность, Аспург. Я обещаю, что никогда не забуду тебя, - ответил Хосров и обнял его за плечи.

Затем он обнялся с Фрияном, а Аспург - с Гаршаспом. Путники оседлали мулов, и животные беспрекословно повиновались своим новым седокам.

Два дня дорога шла берегом моря. Справа о крупную серую гальку плескались прозрачные тихие волны, слева нависали горы. Чем дальше позади оставалась Бата, овеваемая холодным дыханием Вату, тем круче они вздымались, и тем зеленее становились. Шиповник сменился можжевельником, осины - раскидистыми пушистыми соснами с причудливо изогнутыми стволами и ветвями. Золотая корона Хоршида неизменно сияла в ясном летнем небе.

За это время путники израсходовали почти весь хлеб, но почти не коснулись копченого мяса. Вечером, устроив ночлег повыше от дороги в лесу, они ловили в море больших жирных рыб в крупной, как на доспехе, чешуе, и с головами, сплюснутыми наподобие лезвия боевого топора и жарили их на костре.

Но вот горная гряда вплотную подступила к морю, и дорога свернула вверх и медленно поползла по крутому зеленому склону. Здесь следов человека и домашних животных попадалось еще меньше, чем в лесу за Домами Детей Дивов. Несколько раз Гаршасп разглядел на дороге отпечатки волчьих лап. Однако лес вокруг хранил нерушимое спокойствие, и мулы трусили вперед без опаски и устали. Им уже дали имена. Хосров назвал своего Тиргушем, т. е. "Стрелоухом", а Гаршасп - Падростом, "Верной ногой".

Говорили мало, в основном на привалах. Гаршасп пристально следил за дорогой и за окружающей растительностью. Но когда вечером первого дня в горах они привязали мулов к высокой сосне и развели костер, Хосров спросил:

- Отчего так пусто вокруг? У нас тоже было пусто, но по другому. Здесь словно и человека никогда не было.

- А между тем не прошло и четверти века, как жители этих мест ушли отсюда. Это бывшие земли асов.

- Кто такие эти асы?

- Бывшие подданные твоего отца. Вернее, он царствовал над ними также, как Аспург царствует над фатеями. И так же, как фатеи асы были пастухами, и остаются ими и по сей день.

- И где они сейчас?

- После гибели твоего отца они ушли ко мне в Сеистан. Асы, фатеи и мой народ, саки, ведут род от Арташира, младшего сына Сальма. Арташир и три его сына встали на сторону Манучихра, но потом, много поколений спустя потомство двух из них, Ручаспа и Ахвара, было покорено Фрасиявом. От Ручаспа произошли фатеи, от Ахвара - асы. А мы, саки, дети Наримана, всегда жили и воевали под знаменем Царя царей Эранвежа. Со временем образ жизни наших народов стал сильно разниться. Асы долгое время были пастухами, как и фатеи, но сейчас их старейшины, как и наша знать, живут в своих замках, они вошли в списки вазургов в Забуле и при Кай-Кавусе, мы берем в жены их дочерей, а они наших. Мой брат Завара женат на асинке.

- А ты?

- Я тоже был женат на асинке. Ее звали Тахминак. Но это было давно, еще до рождения твоего отца.

Гаршасп умолк, словно нечто тяжелое из неизбывного прошлого тяжелою тенью встало вновь перед ним. Но не успел Хосров задать вопрос, как он продолжил:

- Прости, Государь. Я расскажу тебе все, если тебе это будет интересно, но, прошу, не сейчас. Судя по всем приметам, уже завтра мы должны увидеть Сиявахшгорд.

На следующее утро, еще до восхода солнца, дорога действительно привела их на уступ, с которого перед ними на горизонте открылись очертания стен. На фоне бледного неба они вырисовывались черною пустотою с неровными зазубренными краями.

Хоршид уже облачился в золотую мантию, когда царевич и пахлаван въехали на широкое плато, на котором стоял разоренный город в серо-зеленом бурьяне, достигавшем мулам до колен. Оранжевая паутина повилики оплетала огромные, черные на века камни немых стен. Дорога, превратившаяся в узенькую, едва заметную тропу, подходила к двум двойным круглым башням высотою в два с половиной человеческого роста, между которыми зиял проем, также заросший сорною травою. Трава скрадывала стук копыт, и оттого тишина вокруг казалась еще более странною, обманчиво-равнодушною, словно ожидавшей чего то или кого то, притворившись мертвою.

- Осторожно, Государь, - сказал Гаршасп, - придерживая мула царевича за узду, - ты, знаешь, в таких местах любят водиться змеи и прочие вредоносные твари.

От главных ворот они долго ехали по широкой улице, мощенной крупными гладкими плитами, теперь местами вздыбленными или расколотыми, между большими квадратными домами с плоскими крышами. Вернее, крыш то и не было: вместо них торчали обугленные балки, и черные здания с выбитыми окнами походили на обгорелые скальпированные черепа. Между ними в кустах того же бурьяна стояли кривые стволы без листьев, бывшие раньше фруктовыми деревьями. Хосров молчал, Гаршасп тоже. Наконец, они выехали на большую круглую площадь. Здесь среди бурьяна, пробившегося между плитами, кое где поднимались косматые стебли камыша и острые и гибкие, точно лезвия, листья осоки, поднимавшиеся у ступеней большого кубического здания с колоннами по фасаду. Эти колонны, прямоугольные, с капителями в виде передней части бычьих тел, поддерживали прямоугольный фасад, на котором еще виднелись следы барельефа: две мужские фигуры, одна из которых что то протягивала другой. Через весь фасад словно проходили трещины, похожие на рваные раны, крыши не было, а вместо левой стены лежали обожженные камни в нагромождении крошева. Справа от этого дома на особом возвышении, к которому с каждой стороны вели сужающиеся ступени, стоял полуразрушенный сводчатый каменный шатер, усеянный каменными обломками.

- Это дворец твоего отца, - нарушил молчание Гаршасп, - Асы особенно полюбили Сиявахша за то, что он построил свой город на том самом месте, где по их сказаниям, под землей Джамшид создал Варну. По их словам, он сделал это, узнав о том от их старейшин.

- Кто такой Джамшид?

- Это был великий царь, Джамшид, сын Вивахванта, величайший из всех правителей, что были когда то, и вряд ли когда нибудь явится подобный ему. Он умел повелевать дивами, и добрые духи охотно исполняли его просьбы. Во время его царствование мiр постигло страшное бедствие: жестокая зима, сковавшая землю льдом на три локтя вглубь. И тогда Джамшид построил под землей в горах огромный город, в который за ним пошли со своими те, кто поверил своему царю. Там же укрылись и благороднейшие из диких животных.

- Это было до Фаридуна?

- Задолго до него. Фаридун был последним из рода Джамшида, уцелевшим после правления Ажи-Дахаку. А тот уничтожал всех, кто принадлежал к этому роду, начиная с самого Джамшида.

- Как это?

- После того, как окончилась зима, и люди покинули Варну, Джамшид возгордился и возомнил себя единственным спасителем и правителем обоих мiров, зримого и незримого. И вот однажды на рассвете люди увидели, как с крыши царского дома взлетел огромный белый орел и исчез высоко в небе. В тот же день и появился Ажи-Дахаку, окруженный воинством Детей Дивов, и ничто и никто не в силах был им противостоять. Они схватили Джамшида и живым распилили его надвое деревянною пилой. И всех родичей Джамшида они разыскивали по всему свету и казнили, жестоко пытая... А рядом с дворцом - Аташ-Кадэ, Дом Святого Огня.

В эту минуту откуда то из за Аташ-Кадэ на ступени дворца выскользнула белоснежная выдра. Некоторое она стояла там, без всякой опаски глядя прямо на Хосрова. Потом отвернулась и побежала во дворец. Гаршасп не успел сказать и слова, как царевич был уже на земле и бросился за зверем.

Тот словно ждал этого. Бежал неспешно, иногда даже останавливался, оборачивался и спокойно глядел прямо в глаза царевичу. Потом снова бежал по проходам под высокими арками, целыми и рухнувшими, через огромные залы, засыпанные каменною крошкой, на стенах которых еще виднелись рельефные фигуры людей и животных, через небольшие покои с сожженною утварью. Но как бы неспешно ни трусила белая выдра, и как бы быстро ни бежал за нею Хосров, она непременно оставалась на несколько шагов впереди.

Так они пересекли весь дворец, и вдруг выдра, еще раз обернувшись на Хосрова, юркнула в какой узенький проход между стенами. Когда он проник в эту щель, он чуть было кубарем не сорвался вниз. Под его ногами оказались ступени, уводившие в какую то обширную пещеру с высокими сводами, освещенную мягким золотистым светом. Стены ее были гладкими, точно обработанными человеческими руками, а в дальнем конце рисовались очертания арки. Выдра пропала, словно испарилась, хотя пещера была совершенно пустой. Хосров спустился по длинной лестнице, обошел вокруг стен. Пол под его ногами был ровным и укатанным, как будто мощеным. Пройдя под аркой, он оказался в большом коридоре, открывавшемся во множество таких же высоких залов. Некоторые из них были громадными и походили на стойла для несчетного множества скота, другие выглядели как жилые покои, откуда люди ушли совсем недавно, забрав все имущество, третьи, по величине средние между теми и другими, напоминали места собраний. Стены украшали мозаичные картины с различными сюжетами. Чаще всего повторялся одинокий остров с высоким раскидистым деревом, на вершине которого расправлял крылья белый орел с золотым клювом, и серебристо-серый замок на зеленой горе, окруженный рядами прекрасных молодых мужчин и женщин, светлоглазых, золотоволосых, в простых длинных одеждах до пят, и прекрасный сад за оградою замка. И везде сиял все тот же ровный бледно-золотой свет, источник которого Хосров никак не мог определить, ибо ни ламп, ни очагов он не видел, куда бы он не заходил. Завороженный, он переходил из зала в зал и даже забыл про белую выдру, за которой он пришел сюда.

Наконец он оказался в совершенно особом круглом помещении с нишей в стене. Справа и слева от ниши стояли каменные кресла, а внутри ее, на ступенчатом возвышении - квадратная колонна, с рельефом из переплетенных ветвей с круглыми плодами и виноградных лоз. Еще семь кресел, мало чем уступавших мастерством работы тем двум, располагались вдоль стен, на колонне стояла золотая чаша. При виде ее у Хосрова перехватило дыхание, ибо ничего прекраснее он еще не видел. При первом взгляде на эту чашу он понял, что может смотреть на нее всю жизнь, не отрывая глаз, и что отныне она будет величайшим сокровищем в его жизни. Неведомый мастер, создавший ее простые и чистые формы, сумел воплотить в них самою душу благородного царя металлов, изливавшуюся в том свете, что наполнял все подземелье.

Царевич шагнул к ней, но тут откуда то выползла большая черная змея. С шипением она поднялась на хвост и начала раздувать капюшон, заслонив ему чашу. Ее раскрытая пасть была уже у лица Хосрова, как вдруг вновь появилась белая выдра. Одним точным прыжком она бросилась на кобру и вцепилась ей в шею. Змея рухнула на пол, бешено извиваясь и пытаясь оплести зверька кольцами и дотянуться до него зубами. Но выдра не уступала врагу в гибкости, все движения ее белоснежного тела были безукоризненно точны в этом смертоносном танце, глаза не упускали ни одного поползновения головы противника, а маленькие челюсти ни на секунду не ослабляли хватки. Скоро броски кобры стали ослабевать, превращаясь в судорожные конвульсии и наконец она затихла. Выдра, однако, не разжимала зубы и после этого, и, желая окончательно убедиться в том, что змея мертва, несколько раз встряхнула ее как старую тряпку. Затем отскочила и подбежала к Хосрову, закружилась вокруг него, ласкаясь о его ноги, вставая на задние лапы и заглядывая ему в глаза, тычась усатою мордочкой ему в руки, потом отбегала, перепрыгивая через мертвую кобру, к колонне, на которой стояла чаша, и вновь возвращалась, возобновляя призывное кружение вокруг ног царевича. А когда он взял чашу в руки, ее радости, казалось, не было предела! Вихрем она облетела вдоль стен зала и выскочила из него. Хосров последовал за ней, и вскоре она привела его к той самой лестнице, по которой он спустился сюда из дворца. Они вместе поднялись по ней, и через несколько шагов Хосров лицом к лицу столкнулся в коридоре с Гаршаспом.

Вопрос застыл на устах Гаршаспа, когда он увидел чашу в руках царевича.

- Как ты нашел меня, Гаршасп? - спросил Хосров.

- Ты сам нашел меня, Государь. Я ждал тебя снаружи, стреножил мулов. А когда начало темнеть, все таки не выдержал и пошел искать тебя. И вот что значила эта белая выдра! Чаша Джамшида! Воистину ты - его достойный наследник, Кай-Хосров!

- Чаша Джамшида?

- Та, что ты держишь в руке. По древним преданиям она может утолять любой голод, любую жажду, а кроме того, стоит налить в нее простой воды и пожелать увидеть что либо, она тотчас же покажет тебе это.

Хосров внимательно рассмотрел чашу, задыхаясь все тем же чистым восторгом, похожим на тот, что всегда охватывал его в первый снег, и увидел на чаше точно такие же кресты, как и на его браслетах и шейной гривне.

- Да ты, я вижу, едва стоишь на ногах!

- Нет, я не чувствую ни усталости ни голода. А ты? Если хочешь, возьми Чашу.

- Нет, Государь, я не дерзну прикасаться к ней. Она твоя и только твоя. Я перекусил немного, пока тебя ждал. Я знал, что с тобою ничего дурного не случится: белая выдра приносит удачу тем, к кому приходит.

- Как хочешь. А где она сейчас, интересно?

Царевич оглянулся по сторонам, подняв чашу над головою, чтобы ее свечение рассеивало наползающий сумрак. Зверек опять исчез.

- Ушла туда, откуда приходила, исполнив свою задачу. А нам надо возвращаться к нашей.

- Да, пойдем.

Еще до того, как последний отблеск мантии Хоршида растаял в теплой ночной синеве, они покинули развалины Сиявахшгорда через западные ворота и въехали в лес, вплотную поступавший к опаленным стенам. Здесь на ближайшей поляне и они устроились на ночлег. Хосров рассказал Гаршаспу обо всем, что с ним случилось во дворце, но едва он выговорил последнее слово о победе выдры над змеей, как мягкая и все же неодолимая тяжесть сна упала ему на веки.

Проснулся он также внезапно от сильной жажды. Небо над горизонтом уже побелело. Совсем рядом справа журчала вода. Он взял из-под головы мешок, в котором хранил браслеты с гривной и в который спрятал Чашу и пошел на звук к ручью. Зачерпнув воды Чашей, он сделал из нее один глоток. Жажда унялась, и мысли его обернулись к истории Джамшида и Ажи-Дахаку.

Вода в Чаше вдруг слегка забурлила, и Хосров ясно и четко увидел в ней высокое бледное небо и белые пики гор, парившие где то над далекой землей. К одной из скал на уступе была прикована странная обнаженная фигура. Тело ее принадлежало человеку, высокому, стройному и сильному, но было сплошь покрыто густою рыжею шерстью, и из могучих плеч росли три чешуйчатых драконьих головы с высокими алыми гребнями и пальцы распростертых рук и ног оканчивались блестящими острыми когтями. Каждый мускул под шерстью был напряжен, и три отверстые пасти с огромными кривыми клыками обращались вверх, к скрытой большим облаком вершине ближайшей горы. Но вот одна голова чудовища, словно почувствовав что то, обернулась и посмотрела прямо в глаза царевичу. Вслед за нею тотчас же повернулись две другие, и дикая ненависть вспыхнула в их глазах, мускулы напряглись еще сильнее, чудовище рванулось, но стальные цепи не подались, и на ощеренных клыках выступила пена бессильной ярости.

- Столько лет! - простонало оно утробно, - столько лет я искал эту Чашу! А нашел ее человек, сын человека! Низкорожденный, с горячей кровью! И эта кровь..., да я чувствую кровь моих врагов, Джамшида и Фаридуна! И за сотни мириад лет в этом холоде я бы не разучился распознавать ее. Что ж, наслаждайся, Арий, своей находкой, играйся ей и будь проклят! Да, я, Ажи-Дахаку проклинаю тебя! Никогда наследник от семени твоего не придет вслед за тобою!

И такая ненависть наполняла эти слова своею бешеною силой, что Хосров невольно вытянул руку над Чашей, заслоняясь от нее. Тотчас же все виденное исчезло, словно растворилось в прозрачной воде.

Глава 5. Надвратная твердыня Эранвежа

Хосров долго сидел один у ручья, глядясь в его быструю воду. Наконец, когда предрассветная белизна поднялась от земли в небесную высь, звонкое течение смыло и унесло с собой тревогу. Он встал и вернулся к стоянке. Тиргуш, завидев его радостно заржал и разбудил Гаршаспа. После небольшого завтрака, к которому царевич не прикоснулся, они тронулись в путь.
Плато закончилось, и лес, все чаще выстраивавшийся вокруг заброшенной дороги, как будто желал растоптать ее в крошево и примерялся к этому делу, осторожно разминая свои силы.
- Ты говорил мне, Гаршасп, - спросил Хосров, нарушив утреннюю тишину, что Фаридун победил Ажи-Дахаку?
- Да, это так.
- Тогда почему Чаша показала его мне сегодня ночью?
- Государь, я не сказал тебе, что Фаридун его убил. В тот самый миг, когда Фаридун занес меч, чтобы нанести последний удар, между ними встал посланец Властелина Премудрости Срош и удержал поднятую руку. Срош сказал, что грехи Ажи-Дахаку еще не исполнили меру своего искупления, и срок воздаяния еще не настал. Он связал поверженное чудовище цепями и приковал его к скале у подножия Дома Песнопений Властелина Премудрости. Наш путь как раз лежит через те горы. Отсюда еще два или три дня пути. За этим лесом уже начинается степь, и сегодня к вечеру мы должны уже ее увидеть. С мулами быстрее, но и засечь нас теперь будет проще. Однако, сколько я ни бывал в этих горах, я никогда не видел там Змея.
- А Гору, на которой находится Дом Песнопений, ты видел?
- Видел. Но только самые первые ее отроги. Они выше всех гор, какие я только знаю. А над ними - непроницаемое белое море облаков. Если и дальше все пойдет так же, как было, без задержек, ты и сам все скоро увидишь. А могу теперь я спросить, Государь, что еще ты видел в Чаше?
Хосров рассказал все, что увидел и услышал, кроме последних слов Змея. Их ему почему то не захотелось произносить вслух. Взамен этого он поспешил перейти к другой мысли:
- Скажи мне еще вот что. Сиявахшгорд - город большой, с высокими и мощными стенами. Почему же он так легко был взят?
- Гуруй и Демур прибыли к главным воротам как царские вестники, с грамотой Фрасиява. Кроме этого, с ними были не воины, а айары, одетые как воины.
- Кто такие айары?
- Это большие мастера входить в дом, когда там нет хозяина, хотя бы и у дверей стояли надежные слуги. Они обычно живут и промышляют большими шайками в больших городах.
- И в Забуле они есть?
- Нет, еще мой дед Сам принял наиболее достойных из них в свою стражу, а всем прочим велел убираться из Сеистана. Те, кто принял это повеление за шутку, верно, будут вечно оплакивать свое заблуждение в когтях дивов Ахримана. С тех пор стражники в Забуле владеют всеми навыками айаров.
К вечеру лес и в самом деле сделался реже. Но вдруг, когда Гаршасп опять, как у ворот Сиявахшгорда, взял Тиргуша за повод и в ответ на удивленный взгляд Хосрова кивнул головой влево. Там между деревьями резко метнулась чья то тень, а через секунду быстрая дробь копыт разнеслась по лесу.
- Ну вот, - сказал Гаршасп, когда дробь смолкла вдали, - не только Аспург следит за дрожащими ветками. Гарсиваз, оказывается, тоже.
- Гарсиваз?
- Да. За этим лесом начинается его наместничество. Степь. Но нас тут явно не ждали. Мы просто помешали чужому любопытству. Но зато теперь уже нам надо ждать гостей. Хотя нет, как раз этого делать и не следует: нашими арканами и ножами в лесу не размашешься. Мы можем или пойти им навстречу и попытаться пробиться, или съехать с дороги и поискать другого выхода из леса. Хотя я не знаю, есть ли из него выходы, которые еще не разнюхали ищейки Гарсиваза.
- Постой, - произнес царевич почти радостно, - "Поискать"!
Он сдернул с плеч сумку и достал Чашу.
- У тебя ведь осталась еще вода во фляге?
В мгновение ока Чаша была наполнена, и, наклонившись над нею, они увидели в воде, осветившейся золотистым свечением, самих себя. Они словно вознеслись на невообразимую высоту, с которой их взоры могли охватить не только весь лес, но и степь, и огромные горы вдали на западе, и серебристо-голубую ленту реки у их подножья. При этом однако все было видно отчетливо, до последней мелочи, до каждой иголки на лапах сосен и елей, до каждой прожилки на каждом листе и на каждом стебле травы.
С востока к лесу по степи мчался отряд в пятьдесят всадников. Низкорослые, приземистые, в черных кожаных куртках и штанах, в хвостатых шапках из лисьего меха, они неслись с неукротимою скоростью, прижавшись к холкам коротконогих и мохнатых коней. Их широкие лица землистого цвета, изрезанные бледно-голубыми шрамами, казались окоченевшими от нерассуждающей лукавой ярости, сверкавшей в узких прорезях глаз. У каждого у седла висели колчан и налучье. На шапке первого из них были турьи рога, и не один лисий хвост, а два; колчан и налучье покрывали серебристые узоры. С каждою секундой они надвигались все ближе и ближе к лесу, словно бы движениями их коней управляла не узда в сильных руках, а могучий ураган.
С другой стороны, на северо-восток от рощи голубых елей, которую они проехали примерно четверть часа назад Хосров и Гаршасп увидели ясную нить тропы сквозь весь лес к самой реке. Там, тоже стояли всадники, не более десятка человек, и лица их были обращены на другой берег.
- Так-так, - сказал Гаршасп, - Судя по всему, по этой тропе нам еще день до Вехруда. И надеюсь, дозор за это время там не сменят.
- А что?
- Вглядись получше в лицо его командира. Это Гуруй.
Хосров наклонился над чашей, и глаза его, сделавшись холодными и суровыми, впились в черты лица командира. Но уже через минуту он взмахнул рукой над Чашей, выплеснул воду под ближайшее дерево и коротко бросил:
- Туда!

Путь по тропе между елей оказался спокойным и нетрудным. Седые статные красавицы словно сами расступались перед ними. Никаких звуков погони позади они не слышали. Однако не сбавляли хода, и остановились на привал, только когда уже совсем стемнело. Голода ни один из них не чувствовал и, стреножив мулов и замотав им рты на всякий случай, они залезли под ветви самой большой ели у тропы и тотчас же заснули.

Наутро все вокруг было по прежнему спокойно. Бледный туман окутывал деревья холодною невесомою кисеей, но тропа все также хорошо просматривалась. С той стороны, куда она уходила, уже доносился слабый плеск медленно бегущей воды.
Позавтракав остатками провизии, путники решили дальше идти пешком, а копыта мулов обвязали, разорвав на части суму Гаршаспа. К тому же землю обильно усыпали еловые иголки, которые почти полностью скрадывали шум шагов. Тропа понемногу, но вполне ощутимо забирала вверх, так что реки, к которой она вела, не было видно вовсе. С каждым шагом путники двигались все медленнее и все осторожнее. Наконец они услышали звуки разговора. Хосров и Гаршасп на миг замерли на месте, прислушиваясь. Здесь, на краю леса, деревья росли так же густо. Сдерживая дыхание и даже биение сердца, они оказались вплотную за спиной туранцев. За лесом с севера на юг вдоль крутого берега шла дорога, от которой там, где стояли дозорные шатры, вниз к реке спускалась тропинка.
Все произошло в какое то мгновение между тем, как царевич и пахлаван, обмениваясь больше жестами, чем словами, составили план действий и Гаршасп снял с пояса аркан, и тем, как они уже были на середине брода, а Гуруй, связанный по рукам и ногам тем же арканом, конец которого затыкал ему рот, лежал поперек седла Гаршаспа. Стражники вскоре опомнились, и бросились в погоню, пуская им вслед стрелы. Вехруд, мощный, полноводный, поднимался до коленей мулов. Гаршасп, ехавший вторым, остановил Падроста и обернувшись к преследователям, прокричал:
- Слушайте, это говорю я, Гаршасп, сын Заля! Если кто ищет встречи со мной, подходите, я жду. Я обещаю пощадить того из вас, кто захочет уйти живым, и даже дам ему унести с собой трупы остальных, если этого раньше не сделает Вехруд, и в первую очередь эту падаль!!
И он поднял за шиворот перед собою Гуруя. Туранцы попятились назад. Гаршасп одним взмахом закинул связанное тело за плечи и пришпорил Падроста. Хосров уже ждал его на другом берегу.
Сразу у реки здесь поднимались горы, - огромные серо-зеленые тела с белоснежными головами.
- Ну, вот мы и в Эранвеже, Государь! Вот эта дорога как раз ведет в Забул, только мы вышли на нее не там, где я рассчитывал, а севернее. Но здесь поблизости наша застава, и там меня уже должны были услышать.
И в самом деле, они вскоре услышали стук конских копыт. Из за ближайшей горы справа к ним выехали три всадника на высоких гнедых конях, в темно-зеленых, почти черных плащах и остроконечных шапках, точно таких же, какую носил Фриян. Двое из них были весьма молоды, но румяные щеки уже покрывала золотистая мягкая борода, и по сходству черт и озорному блеску голубых глаз невозможно было не увидеть в них братьев. На их шапках слева стоял один и тот же знак, вышитый серебряною нитью: два кольца друг под другом и стрела о двух остриях между ними. Третий выглядел немного постарше, но ни ростом, ни шириною плеч не превосходил их. Глаза его, тоже голубые, смотрели строже и внимательнее, борода отливала медью с вкраплением тонких серебряных прожилок. Его шапку украшал знак в виде креста, соединявшего двойные завитки. У каждого у седла висели колчан, налучье и аркан, а за спиною - пика. Подъехав ближе, они поклонились в седлах Гаршаспу, держа указательный палец у лба, но вазург поднял руку, которой не держал пленника и пресек слово, готовое сорваться с уст старшего:
- Растгар, Ширасп и Паланг, вот ваш Государь, - Хосров, сын Сиявахша. Я исполнил цель своего похода. Приветствуйте его теперь!
Воины молча исполнили его приказ.
- А теперь, Паланг, скачи быстрее в Забул и сообщи об этом моему отцу. Пусть он ожидает нас. Ширасп, возвращайся на заставу и передай эту весть на все остальные! Ты же, Растгар, поезжай вместе с нами. Они могут исполнять, Государь?
- Да, - спокойно и просто отвечал Хосров.
- Тогда позволь еще слово. Ширасп, видишь вот этот тюк? Вглядись получше, узнаешь Гуруя? - с этими словами он вынул кляп изо рта пленника. Тот, помятый, мокрый и жалкий, не произнес ни звука.
- Скажи также на заставе, что сюда скоро пожалуют гости с той стороны Вехруда. Пусть в спешном порядке высылают наряды к бродам.
Братья поклонились и, одним и тем же легким движением пустив своих коней в галоп, в мгновение ока скрылись за поворотом, откуда появились. Растгар по жесту Гаршаспа заехал слева от царевича и они не торопясь последовали за Шираспом и Палангом. Дальше дорога раздвоилась: левая, более узкая полоса уходила, змеясь, между отрогами, точно вырубленными каким то гигантским резцом, и на ней над свежими следами еще не улеглась пыль. Такие же следы они видели прямо перед собою на более широкой и более прямой полосе, и все дальше уходили перед ними очертания всадника в темно-зеленом плаще на гнедом скакуне. Этот путь забирал все больше вправо, где холмы отступали, а потом справа открылись высокий склон и широкая голубая лента Вехруда, на поверхности которой играли яркие искры и белые завитки пены. Легкое дыхание этого звучного потока, от века стоявшего на страже у Врат Эранвежа, наполняло воздух и, смешиваясь с животворною силой лучей Хоршида, проникало в сердце царевича вечно юною радостью дней, памятных только им, этим первозданным стихиям.
Внезапно Хосров остановил Тиргуша, пораженный открывшимся зрелищем.
- Смотри, Гаршасп, это то, что я видел в Чаше!
Далеко на севере над пропастью невероятной глубины возвышалась, словно парила, заслоняя собою небо, огромная скалистая гряда. Линии ее притягивали взгляд своей безупречною равномерностью и изяществом спокойной, уверенной в себе силы. Снизу она тонула в зелени всех оттенков, а вершина непорочно-белой шапки, с чистотою которой не могла соперничать и шерсть новорожденного ягненка, утопала в неподвижных облаках в зените. И только с усилием приглядевшись, можно было различить на ней маленькую рыжую точку.
- Да, это она и есть, первозданная гора Альбурз, - сказал Гаршасп, - С того самого раза, как я впервые увидел ее, мне захотелось подняться на ее вершину. Но когда я сказал об этом отцу, он ответил, что это невозможно для смертных. И впрямь, сколько бы я ни пытался, я не мог даже подойти к подножью Альбурза. Однако это не убило желание в моем сердце.

Они еще стояли и смотрели на гору, когда на дороге с той стороны, куда они направлялись, показался отряд конников в зеленых плащах, с круглыми щитами с разнообразными изображениями. Всадники ехали строем по трое, разные возрастом, но все высокие, статные, с ярко-синими глазами на открытых лицах, верхом на красивых конях. Под плащами звенели блестящие кольчуги, каждый всадник сжимал в руке копье с флажком, на котором было то же изображение, что и на его щите, и такой же рисунок был вышит на остроконечной шапке. Впереди отряда на прекрасном соловом коне ехал высокий широкоплечий, седой как древнее серебро старик, очень похожий на Гаршаспа. Он был в таком же плаще, но не в кольчуге, а зеленой с золотым отливом шелковой рубахе, подпоясанной серебряным поясом. Длинные белые волосы, ниспадавшие на плечи, охватывала точно такая жемчужная повязка, какую носил Аспург, только с большим изумрудом спереди; на шее лежала серебряная гривна. Рядом с ним на светло-гнедой лошади ехал молодой ясноглазый воин, похожий на Заля и Гаршаспа, с ярко-синим знаменем, на котором простирала крылья странная алая птица с головой собаки и козлиными рогами.
Взгляд старика из под прямых седых бровей был словно привязан к лицу Хосрова. Царевич вспомнил, что точно так же, с изумлением узнавания на него смотрел Гаршасп в хижине Пирвараза.
- Это твой отец? - спросил он негромко.
- Да, Государь, - отвечал тот.

Глава 6. Государь Царевич

Процессия подошла уже совсем близко, и радость, переполнявшая сердце Хосрова, мощно вырвавшись наружу, вскинула его правую руку в незнакомом ему самому жесте: ладонь сжалась в кулак и, ударившись о левую сторону груди, распрямилась навстречу сеистанцам.

- Приветствую тебя, Заль, сын Сама, царь Забула, и вас, доблестные пахлаваны!

Глаза Заля вспыхнули.

- Правда - высшее благо! Воистину ты - тот, кого мы ждем!

- Благо тому, чье высшее благо - правда! - отвечал Хосров, - Привет тебе, Заль, сын Сама, царь Забула! Привет и вам, доблестные пахлаваны Сеистана!

Дальше они ехали уже рядом: Заль, Хосров и Гаршасп. Знаменосец, - его звали Завара, и он был младшим братом Гаршаспа, - скакал впереди них, все остальные витязи - сзади.

Горы расступались перед ними все шире, и наконец им открылась широкая ложбина между двумя отрогами, к самому высокому из которых примкнул город, окруженный изломанным кольцом стен и увенчанный белым равносторонним замком.

На другом берегу Вехруда стражники, отступив, тотчас же отправили гонца в Дар-и-Дешт, "Врата Пустыни", столицу наместничества Гарсиваза.

Трудно было представить себе место менее подходящее для такого города. Окруженный со всех сторон голою степью, он больше всего походил на военный лагерь за стенами из необожженного кирпича. Деревянные дома в нем имелись лишь в предместьях купцов, которые останавливались здесь зимою, когда замирало движение караванных путей. Кроме них в Дар-и-Деште жили только воины с семьями. Их домами были юрты из верблюжьих шкур, вытянувшиеся в прямые ряды вокруг дворца марзпана. Сам дворец представлял собою кирпичную крепость, вход на территорию которой без дозволения наместника воспрещался под страхом мгновенной смерти всем, кроме Летучих Змеев, избранной тысячи воинов, состоявшей под его личным началом. Похищенный Гуруй также принадлежал к ней, поэтому гонец был пропущен незамедлительно к Гарсивазу.

Тронный зал был огромным, но с низкою крышей и узкими окнами, похожими на прорези бойниц, на стенах висели разноцветные войлочные ковры и оттого здесь всегда царили сумрак и затхлость. Входящим разрешалось сделать не более трех шагов от дверей по направлению к трону в самой глубине зала, на котором едва виделась маленькая фигурка в красном халате, отороченном рыжим мехом. Справа и слева от трона неподвижно стояли два копьеносца в черной коже и с круглыми медными зерцалами на груди .

Марзпан Гарсиваз был мал ростом, едва три с половиной локтя, но при этом толст. Отвратительные белые пятна покрывали его обрюзглое безбородое лицо с заросшими бледно-голубыми шрамами и маленькие руки с короткими узловатыми пальцами.

Не впервые он сегодня слышал о проникновении Гаршаспа в Туран от последнего гонца. Пятидесятник, не найдя Гаршаспа там, где его увидел лазутчик, приказал обыскать весь лес и нашел следы двух мулов на тропе, выходившей как раз в тыл дозору на Вехруде, которым командовал похищенный Гуруй. Поэтому марзпан, отпустив гонца, велел тотчас же вызвать к себе начальника Летучих Змеев Демура, но уже не в тронный зал, а в личные покои.

Демур на первый взгляд казался ничем не примечательным, низкорослым и щуплым человеком неопределенного возраста. Узкие глаза смотрели как то отсутствующе и даже подслеповато. Даже шрамы на его щеках, которые чистокровные туры наносят своим юношам, чтобы у них не росла борода, при посвящении в совершеннолетие, утратили синий цвет и выглядели не более чем еле видными порезами. Но именно благодаря этому он мог незаметно смешаться с любою толпой, чтобы срезать кошелек, вонзить нож в спину или просто услышать нужные ему вести, а затем также бесшумно и бесследно исчезнуть. Это искусство айара Демур не утратил и сделавшись командиром личной стражи Гарсиваза, но напротив, обучил ему доверенных стражников.

Гарсиваз некоторое время смотрел на него молча, потом спросил:

- Ты уже знаешь сегодняшние новости? Про то, что Гуруй захвачен Гаршаспом и увезен в Забул? Хотел бы я знать, зачем. По словам гонца, Гаршасп это сделал якобы для того, чтобы прикрывшись его телом, перейти через брод. Но Гаршаспа прикрывает Сенмурв, потому он и назван Меднотелым, это известно всем по обеим сторонам Вехруда. Значит, за этим и приходил? Пробрался до самого Леса Запустения и оттуда с тыла напал на дозор Гуруя? И вот еще что: с ним был какой то юнец. Само по себе пустяк, но гонец говорил, что тот ему кого то сильно напомнил. Кто бы это мог быть? Еще одно отродье дома Наримана?

Демур молчал, и глаза его оставались все такими же пустыми и сонными.

- То, что нас ждет война, догадаться несложно. Да и то сказать, давно пора: пятнадцать лет подряд - только мелкие стычки там и сям по берегам Вехруда. Хотя, впрочем, еще неизвестно, может и сейчас этим все дело ограничится. Короче говоря, Демур, мне надо знать, чего ждать и что сообщить брату. Когда ты сможешь?

- Сегодня же ночью, васпухр.

- Превосходно. Будет еще лучше, если к сведениям ты привезешь мне Гуруя.

Ни Гарсиваз, ни Демур не могли знать, что за ними наблюдают и слышат каждое их слово.

После торжественной и радостной встречи у главных городских ворот Хосров был проведен в баню, чтобы смыть дорожную пыль и усталость, а потом - в приготовленные для него покои Забульского замка перед пиром. Заль и Гаршасп ушли отдать последние распоряжения, а царевичу вдруг захотелось увидеть второго убийцу своего отца. Дорожная сума, в которой лежала Чаша, висела у изголовья ложа.

Услышав о готовящейся вылазке, Хосров сказал воину, стоявшему у двери, позвать Гаршаспа и Заля. Втроем они видели, как Демур созывает своих айаров, слышали, где и когда он назначает вылазку и где - отвлекающее нападение.

Пир пришлось отложить. Этой ночью на правом берегу Вехруда приготовились встречать иных гостей. И они пожаловали, когда в речных водах отразилась новая луна, незваные и не догадывающиеся, что их ждут. Эта луна немного раздражала Демура, но марзпан хотел вестей как можно скорее и Гуруя вновь у себя на службе. А чем дальше, тем меньше было вероятности застать беднягу живым. Задача осложнялась еще и тем, что Демур никогда не был в замке. Поэтому достичь своей цели он решил, захватив кого нибудь из знатных саков, чтобы обменять его на Гуруя.

В замке ярко горели огни, звучали лютни и зурны, - видимо, праздновали удачное возвращение Гаршаспа из одиночного набега. Но вскоре до Демура донеслись и иные звуки. Поскольку облака в небе не скрывали блеска нового серпа Маха, предводитель Летучих Змеев наметил отвлекающую вылазку в том месте, которое мог видеть там, куда шел сам, - в низине по течению. Его же собственный отряд из десяти человек должен был выйти на холм, первый отрог скалы, на которой стоял Забул. Здесь река ближе всего подходила к городу, всего на какую нибудь треть фарсанга. Холм сам по себе был небольшою природною крепостью и к тому же крепко охранялся, но Демур твердо верил в то, что в ночном бою айар всегда одолеет. Привычным ухом он вслушивался с туранского берега в музыку мгновенно-легких стрел и тяжелых копий, мечей, скрещиваемых друг с другом и ударяющихся о щиты, криков и стонов, и уловив в ней нужную ноту, приказал начинать переправу. На пузырях из овечьих шкур они бесшумно переплыли черный Вехруд и без труда поднялись на холм. Но как только последний из отряда вступил на вершину, Демур успел лишь расслышать тихий и быстрый шелест, и почти невесомый нож вонзился ему в грудь. Удар был нанесен верно, и второго не понадобилось. Тьма вдруг ненадолго ожила, засвистела стрелами, зазвенела металлом.

В ту ночь никто не вернулся в Дар-и-Дешт. А на следующий день после полудня к главному броду с туранского берега подъехал отряд из пятнадцати всадников. Во главе его ехал крепкий и статный воин в кольчуге из крупных колец, в круглом шлеме, увенчанном вараньей головой, со щитом, обтянутом кожей варана. В правой руке он держал копье с тремя хвостами яка и позолоченным железком. Подъехав к самой воде напротив сеистанского дозора, он трижды ударил древком копья о щит, и трубач за его спиною трижды выдул громкий и надменный сигнал. В ответ на то отворились ворота сторожевого укрепления, и навстречу турам выступил равный по численности конный отряд. Первым на гнедом муле неспешно ехал юноша, выше среднего роста, худощавый, но широкоплечий, одетый в обычный сакский костюм. Саки въехали в реку и остановились на середине брода. Туры поспешили им навстречу.

- Я - Тулун, сын Джабгуя, конюшенный хакана Гарсиваза, марзпана Степи! - прокричал туранский предводитель, потрясая копьем, - Послан сюда с устным посланием хакана.

- Я - Куруш, сын Эрсака. Что ищет Гарсиваз в земле Ариев? - спросил юноша, и голос его звучал уверенно и спокойно, а серо-голубые глаза на белом лице, чуть затронутом русым пушком, глядели прямо в узкие глаза Тулуна.

- Хакану стало известно, что вы похитили и удерживаете у себя сотника его личной стражи Гуруя. Хакан требует вернуть его и извиниться.

Юноша поднял руку, и из ворот укрепления выехала телега, полная мертвых тел.

- Эранвеж возвращает Гарсивазу тех, кого он послал до тебя, Тулун, сын Джабгуя. Что же касается Гуруя и Демура, то их головы будут вскорости посланы Царю царей Эранвежа в возмещение за убийство его сына, Кай-Сиявахша. Засим прощай. Или нет, вернее - до встречи, Тулун. Думаю, нам еще придется встретиться. Ведь долг Турана за эту смерть еще не оплачен: головы главных виновников этого злодеяния еще держатся на их плечах!

Через несколько дней в Забуле заметили иных гостей, на сей раз с запада, со стороны Хварезма, столичной области Эранвежа, под ярко-голубым стягом с золотым львом, вставшим на задние лапы. Предводительствовал ею сам Видарз, питиахш, т.е. Хранитель Царства, высокий седой старик с молодым лицом, со свитою из ста Бессмертных под началом его сына Гива. И снова была торжественная встреча у ворот Забула, с гулкими приветствиями карнаев и людских голосов, и Хвар бросал яркие искры на золоченые панцири гостей, обливал ярким светом их пурпурно-алые плащи и темно-изумрудные плащи саков. Хосров встречал посланцев Кай-Кавуса вместе с Гаршаспом и Залем, верхом на Тиргуше, все в том же дорожном костюме и сакском плаще. Только на шее его блистала гривна, а на запястьях - браслеты, привезенные Гаршаспом. И снова был пир, и длился он неделю, и пелись песни о далеком прошлом и недавнем, о том, что многие из пировавших творили своими руками и о том, чего не видел никто из ныне живущих.

А когда эта неделя пролетела, словно один вечер, вновь дом Наримана, старейшины саков и асов и народ Забула вышел проводить царевича в Парсу, столицу Эранвежа. С ним ехал и Гаршасп, поскольку все знали, что скоро начнется война. Под ним радостно и нетерпеливо встряхивал гривой темно-гнедой красавец Рахш, соскучившийся по своему хозяину. Хосров же не пожелал разлучаться с Тиргушем, хотя в Забуле он часами не выходил из конюшен Заля. Больше всего гордился Заль своими тысячными табунами, знал в них каждого жеребца, каждую кобылицу, словно садовник, долгими десятилетиями вырастивший сад роз, ни одна из которых не походила на другую.

Путь занял три недели. Они проезжали через богатые города, могучие замки азатов - благородных воинов Царя царей, по дубовым, сосновым, еловым, ольховым лесам. Повсюду далеко впереди них на радужных крыльях летела слава о возвращении сына Сиявахша, омывая лица людей незримым дождем радости. Однажды на закате мощеная большими каменными плитами дорога почти потерялась в заброшенных полях, приведя их на берег большого озера с необычайно прозрачною водой. Издали они могли разглядеть на дальнем берегу черное здание, казавшееся нелепым, громоздким и страшным на фоне золотисто-пурпурного неба.

- Это озеро, - объяснил Видарз, - называется Чейчаст, люди давным-давно не живут на его берегах, с тех пор как царь Туров Фрасияв, захватив Эранвеж, возвел вот тот храм семи главным Дивам. Отсюда начинается последний этап нашего путешествия. За этой пустыней лежит Хварезм, Земля Солнца, сердце Эранвежа.

- Да, - подхватил Гаршасп, - я думаю, самое время сделать привал. Время к ночи и к застольным беседам о нашей молодости. Именно в конце той войны началось царствование твоего дома, когда Видарз нашел твоего деда Кей-Кавата.

Хосров согласился. Они разбили лагерь вокруг высокого песчаного холма близ леска, из которого только что вышли. На вершине поставили шатер для вождей. Гаршасп развел костер у входа. Когда огонь разгорелся, и оставалось только произнести обычное благословение, холм вдруг пришел в движение. Песок под ногами у Хосрова пополз, посыпался, и из-под него показалась морщинистая драконья голова с кожистыми усами и алым гребнем. Длинная пасть с кроваво-красными деснами, багровым плоским языком и огромными белыми зубами открылась в диком оглушительном реве, а сплошь черные яблоки глаз горели ненавистью и нестерпимою болью. Шатер и костер полетели вниз, и из под осыпающегося песка появился огромный четырехлапый змей, прятавшийся под ним. Гаршасп и Видарз уже были на земле, на содрогающейся спине дракона остался только Хосров. Он стоял твердо, не шатаясь, и всем, кто был вокруг, вдруг показалось, что его лицо озарено каким то необычайным белым светом, и в этом свете его черты уже не похожи на юношеские, но принадлежат зрелому мужу, умудренному долгими годами исканий и молитв. Хосров протянул руку, сжатую в кулак с отставленным указательным пальцем между глаз чудовища, глядевших прямо на него, и зверь замер, точно окаменев. Одним прыжком Гаршасп оказался рядом, меч белою искрой сверкнул в его руке, и голова змея покатилась по песку. Зловонная тускло-зеленая кровь мощною струей хлынула из разрубленной шеи прямо на еще горящие угли костра, шипя и превращаясь в густой тяжелый пар. Обезглавленное тело пришло в движение, забилось, распластываясь в яростных конвульсиях. Хосров, однако, успел спрыгнуть туда, где стоял Видарз, в тот самый момент, когда Гаршасп только занес меч, и с какой то странною отрешенностью глядел на оскверненные драконьей кровью угли. И его взгляд и молчание казались его спутникам страшнее того, убитого змея.

- Гаршасп, - наконец произнес он тихо каким то чужим, не своим голосом, словно в наступившей темноте кто то ударял в деревянный брус, - за то, что ты сделал, ты не сможешь войти в священный город Ариев. Здесь в пустыне тебе надлежит ждать решения. Ибо такова воля Адура.

Мiръ л'cомъ былъ для этого оленя,

А тотъ олень - душею мiра былъ.

У. Шекспиръ, Юлiй Цезарь, актъ III, сц. 1

Фарсанг - расстояние, которое лошадь проходит за один час.

Оставить комментарий © Copyright Конов Никита Кириллович (syy1whsh@yandex.ru) Размещен: 09/03/2010, изменен: 09/03/2010. 85k. Статистика. Повесть: Фэнтези		Ваша оценка:

Конов Никита Кириллович : другие произведения.

C'рая Книга изъ Баты, ч.1