Город Парса, чье имя означает "удел", был первым, основанным Фаридуном после победы над Ажи-Дахаку. Именно здесь, на вершине горы Фароманд, окруженной двойным кольцом ее белоглавых сестер и пустыни, он впервые зажег священный огонь и венчался на царство. Потом он основал и другие города, где и стал жить, проводя каждое время года в одной из четырех столиц в разных концах Эранвежа. Но в Парсу, где горел священный Огонь, зажженный им во имя духов победы Варахрана и царственной славы Фарра, Фаридун приезжал на каждое первое весеннее новолуние, когда у Ариев празднуется начало нового года. Поэтому этот Огонь Парсы получил имя "Царя царей" или Адур-Фарнбаг.
Наследники Фаридуна сохранили эту традицию и бывали в Парсе только для празднования нового года, восхождения на престол и свадеб. Все остальное время здесь жили только мобеды, служители Неименуемого Владыки Премудрости. Каждый месяц двадцать четыре мужчины из семейств мобедов от пятнадцати до семидесяти пяти лет со всех земель Эранвежа отправлялись сюда нести установленное служение Адур-Фарнбагу. Арии из прочих сословий могли попасть в Парсу только тогда, когда в ней находился Государь.
Этот порядок нарушился лишь однажды, когда внезапно умер правнук Фаридуна Навзар, а перед смертью открыл, что к его смертному ложу сошел Срош и возвестил, что царский удел Эранвежа отныне должен перейти к иной ветви дома Ираджа, потомок которой скрывается на западной окраине царства. Зутахмасп, его сын и единственный наследник, отрекся от венца и объявил, что отправляется в поход на поиски этого царевича.
Но сделать этого Зутахмасп не успел, потому что Фрасияв начал войну. царь туров, захватил его и главу сословия мобедов Спитаму и казнил в Парсе, куда вошел благодаря измене одного из мобедских семейств, у самого подножья Адур-Фарнбага, погасив его пламя их кровью. Десять долгих лет он управлял Эранвежем, и последние шесть из них небо не проронило ни капли дождя. Сыну Спитамы Хардару и его братьям удалось, однако, бежать в Забул, и все эти десять лет Запустения он и Заль, тогда еще совсем молодой, искали истинного наследника арийского царства, и, наконец, нашли его в бедной деревушке у подножия полуразрушенной башни на границе между Эранвежем и Хрумом, царством потомков Сальма. Хардар знал приметы этого наследника, указанные Срошем Зутахмаспу, знал и то, что юношу зовут Кават. Кават был первым, кто принял титул Кай, т. е. "Волхв", когда после изгнания Фрасиява он вновь восстановил и освятил Парсу, а священников-предателей казнил, смыв их кровью туранское колдовство. С тех пор этот день прибавился к череде празднеств Парсы, а титул Кай с тех пор Царь царей передавал тому из своих сыновей, кого избирал своим преемником.
Хосров и его спутники еще затемно вышли к Кольцу Хварезма, как называлась горная гряда вокруг Парсы. Тусклая белизна только-только начала просачиваться из под недосягаемой высоты небесного свода, но и этого света хватило, чтобы звезды побледнели. В ущелье, открывавшем единственную дорогу в Парсу, появились белые тени с луками в руках.
- Познать связь между Быком и Пастырем, между Конем и Всадником, между Огнем и Глядящим в Огонь.
- Есть в Парсе пища Чистому Огню, есть и пища Чистому Желанию. Чье слово подтверждает чистоту желания путника?
- Слово Владыки Ариев.
Хосров спешился и пошел к горам. Одна из белых фигур сделала три шага навстречу ему. Это был Патирасп, старший сын нынешнего Первосвященника Хардарсна: стражу Кольца Хварезма несли сыновья священников до посвящения в жреческий сан. Он вынул из ножен короткий меч и приставив его к горлу царевича, левою рукой снял с Хосрова гривну и браслеты, в то время как остальные стражники все также держали луки нацеленными на Бессмертных. Потом поднял меч и сказал:
- Слово Владыки Ариев верно! Пусть Желающий войдет в Парсу.
К нему подошли три лучника, каждому из которых он вручил по одному из царских украшений. Затем, взяв Хосрова за руку, Патирасп повел его в ущелье. Четвертый стражник повел Тиргуша. Бессмертные спешились также и, держа коней в поводу, последовали за ними.
Между тем ранний солнечный свет уже коснулся горных вершин, окрасив их в нежно-алый цвет. Тьма сползала все ниже по склонам, и из нее медленно проступали фигуры людей и животных, высеченные на этих склонах. Длиннобородые цари в высоких венцах на тронах, верхом, поражающие львов, вепрей и грифонов, принимающие большие широкие венки со свисающими лентами от других фигур, мужской и женской, головы которых окружали расходящиеся каменные лучи. На северо-западе, поодаль от всех остальных над Кольцом возвышалась двойная вершина горы Аснаванд. На ее северном склоне, обращенном внутрь Кольца, царь в зубчатом венце был изображен попирающим шею поверженного врага, а перед ним, склонив головы, связанные одною веревкой стояли еще восемь, и всю сцену венчал большой диск с распростертыми орлиными крыльями, из которого восставала мужская фигура в таком же венце с поднятым указательным пальцем. Значение всех этих рельефов Хосрову отчасти раскрыл Заль в Забуле, отчасти - Видарз в дороге. Каждый Царь царей, справляя торжество в Парсе, высекал в память этого наскальное изображение. Перевитый лентами венец символизировал Фарр - наивысший дар, какой Премудрость, правящая обоими мiрами, может только даровать Своим избранникам, лучистые фигуры - Михра и Ардвисур, покровительницу очищающей воды; единоборство царя со львом, вепрем или грифоном, обозначало Новруз, начало нового года, выходящего из тьмы неизвестности. Рельеф, на котором царь торжествовал над девятью врагами, изображал самого Джамшида, осененного крылами Премудрости и благословляемого Ее Властелином. На вершине каждой горы возвышался круглый конус со срезанною вершиной, на который возлагали тела умерших царей.
Ущельная дорога вела между двумя рядами кипарисов прямо к подножию Фароманда, самой высокой горы внутри Кольца. Хоршид вышел из за горизонта, небо, впитав последние остатки сумрака из белесого сделалось светло-голубым. Очертания и краски храмов на вершине главной горы Парсы открылись путникам во всей своей чистоте и силе.
Храмов было три. Первый, самый большой и высокий, служил пристанищем Адур-Фарнбагу. Два других укрывали его детей Адур-Варахрана и Адур-Шахи, Царский Огонь, вверенные Варахрану, духу Победы, и Ардвисур. Иных строений в Парсе не было. Мобеды, несшие здесь служение, жили в комнатах слева и справа от центрального зала под открытым небом, посредине которого на колонне с четырьмя львиными лапами горел ночью и днем, не затухая ни на мгновение, трепетный вечный Адур-Фарнбаг. К западу от него стояли царские троны, напротив, с восточной стороны - престол Мобедан-Мобеда, Главы священнических родов. С этой стороны во время священных церемоний стояли избранные представители двух других арийских сословий: воинов и крестьян. За царскими тронами висела пурпурная завеса, скрывавшая помещения, доступ в которые разрешался только Мобедан-Мобеду и царской семье: царские покои, жилище Первосвященника и в самой глубине, еще одну комнату, запретную под страхом смерти даже для Царицы цариц. Всем остальным, кому дозволялся доступ в Парсу, жилища отводились в храме Варахрана, а их женам, включая Царицу и жену Первосвященника, который в отличие от остальных мобедов, не покидал пределов Кольца, - в храме Ардвисур.
Стражи подвели путников к воротам с изображением череды воинов в белых и пурпурных рубахах по щиколотку поверх золоченой брони, и шапках, похожих на короны. Рядом с изображениями стояли два точно таких же стражника в белом. Один из них повторил те же вопросы Хосрову, что и Патирасп у входа в Кольцо, и на сей раз те же ответы дал Патирасп. Затем он отворил ворота, в которые вошли только Хосров, Патирасп и Видарз.
Далее начиналась лестница в несколько пролетов, вырубленная в скале и ведшая прямо к храму. По обеим сторонам ее шли рельефные изображения представителей арийских народов: пастухов, земледельцев, купцов, воинов, знати, несущих дары к престолу Адур-Фарнбага и Царя царей. Каждый из изображенных был одет как того требовал обычай его народа.
Пройдя лестницу, Хосров оказался у точно таких же ворот, что и внизу. За ними широкие колонны с капителями в виде соединенных спинами львов, коней и быков, поддерживали треугольный фронтон с крылатым кругом и благословляющей фигурой в короне. Здесь его встретил Мобедан-Мобед Хардарсн, высокий, широкоплечий, немного сутулый, в белом просторном плаще с пурпурною каймой, высокой белой тиаре и с серебряною гривной на шее. Возраст его определить было очень сложно по одним только чертам: удлиненное лицо с высоким лбом, чистым от морщин, прямым длинным носом, твердыми скулами, золотистыми волосами и чуть рыжеватою бородой с редкими серебристыми нитями; и только синие глаза говорили о множестве прожитых лет и еще больше - о том, что было увидено и познано им в эти годы. Он снова задал Хосрову те же вопросы, и услышав те же ответы от Патираспа и приняв от него знаки Владыки Ариев, взял царевича за руку и провел в ападану - тронный зал Адур-Фарнбага.
Ападана была огромной и устрашающе пустой. На квадратной платформе с семью ступенями с каждой стороны золотое пламя в чаше, во всем подобной Чаше Джамшида, казалось неподвижным, неодолимою властью приковывая к себе взгляд. И только где то далеко за ним, на высоком троне, видна была человеческая фигура в высоком венце, напоминавшей четырехъярусную башню из камней фиолетового, синего, зеленого и алого цвета, в пурпурной мантии, низко спадавшей на белую рубаху, и пурпурных сапогах. Над его головой простирало ветви золотое дерево, а с обеих сторон от трона стояли, ощерив пасти, крылатые львы, тоже из чистого золота. Слева от дерева был еще один трон, пустой, меньшей высоты, окруженный серебряными барсами. На самой высокой ветви висел Дарафш-и-Кавиани, кожаный передник, расшитый самоцветами. Во времена Ажи-Дахаку, у Фароманда жил кузнец Кавэ, тайно воспитавший Фаридуна как родного сына: когда же Фаридун поднял Ариев против Змея, он поднял передник Кавэ как знамя, а после победы украсил его драгоценными камнями. С тех пор каждый Царь царей, восходя на престо, украшал также украшал Дарафш богатыми дарами.
Хардарсн поклонился огню и прошептал несколько слов, не восходя на платформу. Огонь на мгновение замер, затем пламя вытянулось, устремившись вверх, словно копье, которое тут же превратилось в пышный цветок, словно повинуясь протянутой руке Первосвященника. Человек на троне сидел неподвижно, пока Хосров и Хардарсн не подошли к нему по гладким малахитовым плитам ападаны.
Тогда Кай-Кавус поднялся, а многоярусная корона повисла в воздухе, словно плод золотого дерева, к которому она была прикреплена жемчужною нитью. Он был страшно худ, точно жердь, и к тому же его лицо, изможденное морщинами, казалось вырезанным из старого, потемневшего дерева. Однако, несмотря на это сходство его черт с чертами Хосрова бросалось в глаза: те же четко прочерченные брови, тот же длинный нос с легкой горбинкой и тонкими ноздрями, такие же скулы, тот же овал лица. Только глаза разнились: у старика они были блеклые и усталые, у юноши - ясные и полные огня. Кай-Кавус положил руки на плечи внука, и они долго молча глядели друг другу в глаза. Наконец, старый царь коснулся лба Хосрова ветвями священного растения барсман, протянутого ему Хардарсном, и так же молча сделал знак идти за ним.
Втроем они прошли по коридору за пурпурным ковром, расшитым золотыми нитями, к Запретному Покою, вход в который, также занавешенный, но уже темно-изумрудным шелком, охраняли два мобеда с копьями, мечами и луками. Они стояли не шевелясь, даже, казалось, не дыша, когда Хардарсн поднял завесу и прошел за нее вместе с Кай-Кавусом и Хосровом.
Здесь коричневый полумрак поглотил их, и только из небольшого полукруглого окна в противоположной входу стене, обращенной на север, струился золотой луч на небольшой столик с четырьмя металлическими чашами. В одной из этих чаш лежали цветы жасмина, ириса и розы, в другой - круглый хлеб, в третьей белело молоко, в последней же густо поблескивала какая то темная жидкость. Первосвященник обернулся к Хосрову:
- Долог был твой путь сюда, царевич, однако пути Премудрости - не человеческие пути. Поскольку Она привела тебя сюда, руки твои да будут и впредь вечно в ее руках. Прими же знак этих уз.
С этими словами он надел на запястья Хосрова браслеты, отмеченные Владыкой Ариев.
- Теперь услышь об ином долге, что возложит на тебя Властелин Премудрости. Тебе надлежит превыше любого сокровища и собственной жизни оберегать державу Ариев, ее святыни и тайны от врагов зримых и незримых, в мiре помыслов и мiре воплощенном, - эти последние слова Хардарсн выговорил как то особенно протяжно, - блюсти чистоту сердец, омываемых чистою арийскою кровью, сквозь любую тьму, что встанет на твоем пути! Готов ли ты поклясться в этом?
- Я клянусь.
- Тогда прими и этот знак ярма Премудрости, - и Мобедан-Мобед надел ему на шею золотую гривну, - и оставь одежды безродного путника.
Хосров расстегнул плащ, снял рубаху, развязал пояс штанов. Движения его были столь легки, точны и свободны, что ему самому казалось, будто их совершает, кто то другой. Хардарсн меж тем достал из его дорожной сумы Чашу и, громко, ритмично читая молитву на каком то непонятном языке, слова которого, однако, были схожи с привычными Хосрову, влил в нее золотисто-коричневой жидкости и протянул царевичу:
- Испей священной Хаомы, Государь.
Царевич принял Чашу, которая показалась вдруг невероятно тяжелой. У него даже голова закружилась, когда губы коснулись края. На вкус Хаома оказалась, напротив, легкою, холодною и сладкою. Но когда, сделав последний глоток, он отдал Чашу Хардарсну, он ощутил, как в груди заиграло пламя, поглощая все его существо. В эту минуту он понял, что прежний Хосров умер, сгорел от малой искры огня, растворенного в жидком золоте Хаомы.
- Збайам твам Артахша?ра, - называю тебя Арташхир, "Праведная власть", тайным именем, которое, по обычаю всех Государей Эранвежа, ты не скажешь никому, кроме твоего наследника в этом самом месте, в час, когда ты передашь ему престол.
- Я знаю тайное имя моего отца, Эрсак, "Арий-Олень".
- Прими же ныне царское судрэ, облачение Безупречного
Кай-Кавус подал ему длинную белую рубаху, точно такую же, в какую был одет сам - с девятью швами, сшитыми золотыми нитями. Когда Хосров облачился в нее, Хардарсн семикратно обвязал его золотым поясом с толстыми кистями. Старый царь взял молодого за руку и вывел обратно в ападану Адур-Варахрана.
Хосров увидел, что она уже полна народа, но у тронов и на платформе священного огня не было никого, кроме мобедов, застывших, словно изваяния. Один из них, стоявший у меньшего трона, держал в руках поднос с чем то, покрытым пурпурным шелковым платом. Радостное ликование приветствовало появление Государей. Хардарсн подвел Кай-Кавуса и Хосрова к тронам и усадил их и снял плат. Под ним оказались высокая шапка из пурпурной парчи и золотой венец с высокими зубцами, вырезанными уступами. От переднего зубца поднимался стержень, державший восьмиконечную звезду на полумесяце, от которого расходились, загибаясь вверх, два серебряных широких крыла. Первосвященник вернул чашу Хосрову.
- Свободные Арии! - громко воскликнул он, и казалось, весь огромный зал сотрясся от звуков его голоса, - Радуйтесь! Радуйтесь, ибо ныне Эранвеж обрел наследника престола Царя царей, чье имя Кай-Хосров и Чашу Джамшида!
Волна радостного изумления пронеслась по залу, захватив каждого, кто пришел сюда. И только мобеды по-прежнему оставались неподвижны, точно каменные, но в их глазах играли искры той же неукротимой радости. Хардарсн надел на Хосрова пурпурную шапку, а Кай-Кавус - венец, и новый всплеск приветственных восклицаний пробежал по ападане. Хосров выждал, когда он уляжется, и подняв перед собою Чашу, сказал громко и отчетливо:
- Благодарю вас, свободные Арии! Сегодня я поклялся хранить вам верность и блюсти ваши святыни, ибо ваша честь - это моя честь! Но еще раньше я поклялся воздать Турану за оскорбление, что он нанес Ариям, вероломно казнив моего отца.
И вновь гул всеобщего воодушевления поднялся к ясному полуденному небу. Новый Кай взошел на платформу, неся Чашу, которую Хардарсн наполнил Хаомой, разбавленной молоком. Вместе с ним на платформу взошел Кай-Кавус с поданным ему Мобедан-Мобедом железным блюдом с цветами. Цветы он один за другим бросал в пламя, и вслед каждому цветку Хосров отливал несколько капель из Чаши. Когда же оба сосуда опустели, юный Государь вновь обратился к народу:
- Есть однако среди наших пахлаванов тот, без кого этого сделать невозможно, но кому Адур воспретил быть здесь. Я говорю о Гаршаспе. Посему да сгинет это имя! Нет более Гаршаспа, - путь приведут сюда из пустыни, что за пределами Кольца Парсы Ростахма. Ибо таково будет его имя до времени, определенного Адуром!
Глава 2. Динъ
В эту ночь Хосров проснулся от ощущения легкого прикосновения, словно чьи то губы нежно обожгли ему лоб. Сон тотчас же пропал, точно растворившись в ярком лунном свете, заливавшем покои.
Царевич увидел перед собою девушку, черты лица которой показались ему знакомы. В одну секунду он вспомнил: это она унеслась от него на луче рассвета восемь лет назад. Одета она была точно также, как и тогда, в золотое платье и на голове ее был тот же самый венец с жемчужными нитями. Бок о бок с ней стояли два светловолосых юноши в белых рубахах по щиколотку, подпоясанных пурпурным шнуром и крылатых серебряных венцах. Один из них, тот, что был справа от девушки, держал в руках лютню. Он чуть тронул струны, и девушка запела. Она пела на том самом языке, на котором Хардарсн возносил молитвы перед Адуром, казалось, что слова этого языка рождаются тут же из созвучий лютни. Хосров однако понимал каждое слово, и с первых строк его охватил страх, какого он никогда не испытывал раньше. Он вновь ощутил себя все тем же мальчишкой на краю обрыва, только не море простиралось перед ним, а холодная, черная и безразличная ко всему пустота. Ему вдруг отчего то захотелось прыгнуть в эту пустоту, скрыться в ней навсегда, но каждая его кость словно расплавилась, а лунный свет и поющий голос, глубокий, переливчатый, легко переходящий от низких тонов к самым высоким, властно отводили его от края пропасти.
Познавшему имя свое я пою,
Ради блаженства и славы
Подобного Перворожденным
Причастника Чаши за трапезой
В Доме с сотней столпов,
Где место его от века готово.
Ради блаженства и славы
Тех, кто ждет искони за трапезой
И Того, Кто трапезу создал!
Мы приходим к Его столу
С дарами в руках, ради крепости тела,
Ради верности в мысли, слове и деле,.
Каждый из нас, насладившись трапезой
Его имен мощнотелых
Кто бы он ни был, Арий,
Фраваши, предваряющий Ария в помыслах,
Язат, кого призывают Арии
С молочною Хаомой
И барсмана ветвями в руках, все мы
Связаны поясом кусти навек на Арийском Просторе!
Она умолкла, юноша отнял пальцы от струн, и в наступившей тишине царевич понял, что пришло время задать вопрос.
- Кэ юшмакэм? Ка?а нама тава? - первые слова, произнесенные им на этом языке, прозвучали словно продолжение смолкнувшей песни. "Кто вы? Как твое имя?"
Девушка улыбнулась:
- Фрахштйа нама Даэна ахми, Артахша?ро. У меня много имен, Артахшир. Первое из них - Дин, "Закон Веры". Я послана, чтобы готовить тебя к приходу в Дом Песнопений. Я всегда с тобою рядом с того дня, когда ты впервые увидел меня. Но видеть меня ты можешь лишь тогда, когда я сама этого пожелаю. Со мною ныне два вестника Властелина Премудрости - Нарьосанг, - игравший на лютне молча поклонился, - и Срош, - второй юноша также наклонил голову, - они оба будут приходить к тебе с посланиями. Спрашивай еще, если хочешь.
- Мой отец, он ныне в Доме Песнопений?
- Да. Ты увидишь его, когда сам придешь туда. Но не раньше, чем победишь Туран. Поэтому твоя задача сейчас - править Ариями, для того ты и наделен Фарром. Но тебе еще многое предстоит узнать. Есть ли что еще, о чем ты хотел бы спросить?
Хосров ясно вспомнил подземелья Сиявахшгорда.
- Скажи мне: гора, что изображена в Варне Джамшида, это Альбурз? Ведь это ты была белою выдрой?
- Да, Артахшир, ты верно угадал и то и другое. Изначально люди жили на ее склонах, откуда они могли видеть стены Дома Песнопений. Но некоторые из них отвратились от этих стен и спустились в низину. Здесь они сочли себя свободными от всякого закона, но на самом деле превратились в ничтожных рабов дивов. Власть же этих нечистых духов все возрастала от этого, и наконец, в царствование Джамшида мiр охватила жестокая зима, какой еще никогда не было дотоле. Все, кто еще оставался верен мне, укрылись в Варне, созданной Джамшидом; прочие же погибли от мороза, вызванном ими же. В память о жизни на склонах Альбурза Джамшид и велел написать те картины на стенах Варны. Историю его самого ты уже знаешь. Когда же Фаридун разделил мiр между сыновьями, див Араск нашел вход в сердце старшего, Тура, и побудил его к убийству. За это дивы дали Туру и его потомкам колдовскую власть, которая возрастала в каждом поколении. Самым могущественным чародеем был Фрасияв.
Дин снова замолчала.
- Вплоть до того дня, когда тебе, царь, впервые явилась Госпожа, - продолжил за нее Срош, - Поэтому и он не вторгался больше в Эранвеж, ведь все его прежние победы были делом чар, которые с того мига он забыл навсегда. Но власть его все еще весьма велика, и уничтожить ее может только потомок Фаридуна из ветви Ираджа. Ибо Фрасияв думал, что если Сиявахш станет жертвою дивам, повторив судьбу своего родоначальника, это уничтожит память крови Ариев и сделает Эранвеж беззащитным. Но царь туров не смог даже узнать тайное имя твоего отца, и поэтому еще не знает о том, что ты жив и что у тебя есть Чаша. Но твои слова о неоплаченном долге ему уже передали, и, хотя он все еще не догадался о том, кто их сказал, тебе следует не медлить, а нанести удар первым как можно скорее.
Хосров молчал.
- Ты молод и ко многому еще не готов, - вновь заговорила Дин, - но у тебя будут помощники и наставники у алтарей, в суде и на поле брани. Но помни: главная твоя задача - быть настоящим вождем Ариев. А для того, чтобы ты знал, куда вести, помни также всегда, что мы, в Доме Песнопений, неотрывно смотрим на тебя.
Последние ее слова прозвучали так, словно бы это зазвенели лучи луны, делаясь нестерпимо яркими, так что Дин и ее спутники показались тенями и вскоре исчезли, растворились в них.
Наутро, перед рассветным богослужением, в храме Адур-Варахрана, где оно должно было состояться, взглянув в лицо Кай-Хосрова, Кай-Кавус и Хардарсн изумились.
- Что это? Откуда эта складка над бровями. Она словно горит белым светом, так что на тебя даже трудно смотреть.
Когда Хосров рассказал им о ночном визите, Первосвященник поклонился огню, а потом сказал:
- Ты должен поведать об этом Совету, Государь.
Совет был назначен сразу после богослужения, и к его началу все высшие чины державы явились в Аташ-Кадэ.
Кроме уже знакомого Хосрову по его путешествию Видарза, здесь присутствовал и старший сын Питиахша, Гив, Хазарпат Бессмертных, похожий на отца как две капли воды, только еще не полностью седой, Нарсес, Дапир-мехист, т. е., Глава Писцов, Эранспахпат Тус, Фрибурз, Вахман и Лохрасп, сын сестры Туса, - все Марзпаны Эранвежа, - кроме Заля, которого представлял Ростахм, и Мехрдат, глава херпатов, младшей ветви потомков Спитамы, обязанностью которых было хранить священные предания Ариев. Перед каждым стоял небольшой столик с фруктами, хлебом и молоком для утоления голода.
Когда молитвы были прочитаны, все пришедшие на совет заняли свои кресла в ападане Адур-Варахрана. Хардарсн, сидевший слева от Кай-Хосрова, тихо назвал ему имя каждого. Потом он поднялся:
- Благородные Арии! Вчера у врат Парсы появился человек, назвавшийся сыном Кай-Сиявахша. Мы подвергли его испытанию, и увидели, что это правда. Государь Кавус признал внука и возвел его на трон рядом с собою, к радости народа Ариев. Однако еще остается неизвестным, как он пришел сюда и откуда. Ростахм, ты не расскажешь нам?
Сын Заля склонил голову в ответ. Новое имя не только не смущало его, но словно даже омолодило на добрую дюжину лет. Дождавшись, когда Хардарсн сядет, он начал:
- Примерно месяц после Новруза ночью в ворота Забула постучался человек. Он назвал три имени: свое, Виспан-Фрии и тайное имя Кай-Сиявахша Его звали Джошт, он был оруженосцем погибшего Государя. Успев сказать, что Государыня Виспан-Фрия скончалась, что их сын живет в семье Пирвараза, фатея-пастуха у моря Садвес, и передать мне Владыку Ариев, Джошт умер, когда вынули туранскую стрелу, вонзившуюся ему в спину при переправе через Вехруд. Так как он был фатей, мы удостоили его погребения по обычаю его народа на Городище Каменных Склепов Забула. Как вам известно, часть этого племени, бывшие подданные Кай-Сиявахша, живет теперь в Сеистане. Старейшины фатеев и рассказали мне, как добраться до становища Пирвараза. Тамошние земли входят в наместничество Аспурга, и это объясняет, почему Фрасияв так и не узнал о том, что у него есть внук.
- Ты уверен, вазург, что он не узнал об этом? - спросил Тус, сидевший слева от Кай-Кавуса. Эранспахпат был высок, вровень с Царем царей и выше своего второго соседа, Нарсеса, в золотистой парчовой рубахе с широкою черною каймой, в высокой, закругленной сверху шапке с наушниками, обшитой жемчугом и вышитым пурпурными и серебряными нитями знаком рода - тремя линиями, по спирали выходящими из одной точки. Такой же знак повторялся на концах его гривны под темно-каштановой, с густой проседью, бородой. Его голос, сильный и твердый гармонировал с серым металлическим оттенком выпуклых ярко-синих глаз на поразительно белом лице с тонкими чертами.
- Да, великий васпухр. Во многом благодаря этому я сумел пройти успешно. Но, думаю, сам Государь расскажет о том лучше.
Хосров рассказал Совету о своем детстве в пастушеской хижине, о путешествии в Эранвеж, о Варне, о Дин. Ее первое появление он описал кратко, стараясь передать только неповторимую и покоряющую силу красоты и изящества небесной гостьи. Поведал он и о Чаше.
- Так вот почему Фрасияв побеждал нас так жестоко в прошлом и вот почему не донимал нас все эти пятнадцать лет! - воскликнул Лохрасп, марзпан Армана, западной части Эранвежа, самый юный в Совете, и его глаза, точно такие же, как у дяди пылали, - Теперь, Государь, нам лишь стоит протянуть руку к победе!
- Я бы тоже хотел быть в этом уверенным, сестрин сын, - с легкою усмешкой неспешно проговорил Тус, - Но война есть война, и кроме колдовских чар у царя Турана есть еще немалая армия. За ним - Великая степь, пределов которой не знают и сами туры.
- Да, и к тому же степь воюет с Эранвежем не только стрелами, копьями и мечами на поле брани, но с нашими крестьянами - страхом, - прибавил Нарсес, невозмутимый строгий старик с немного усталыми глазами, -- который может обернуться бешенством, если царь туров почувствует себя загнанным в угол.
- Ты тоже торопишься, Нарсес, - сказал Кай-Кавус, - мы еще не то чтобы не загнали Фрасиява в угол, мы еще войны не начинали. Теперь, когда Совету известна вся история моего внука, мы должны решить, когда начать эту войну и как: какие силы и как скоро марзпаны смогут собрать в Спахан, а также - идти ли на Туран с нескольких сторон или двинуть всю армию сразу. Однако скоро время молитвы Духам Полдня и Окончания Дня, и поэтому продолжим завтра.
Дневное богослужение, как и вчера, происходило в храме Адур-Фарнбага и длилось дольше утреннего. Теперь, когда война была решена, люди молились строже и в то же время их души, словно следуя всем движениям священного пламени, колыхались от горделивой радости в предвкушении победных торжеств к неизбежному опасению пред грозною черною неизвестностью. Впрочем, пока эта неизвестность лишь слегка, словно бы издали, касалась их и всего на краткий миг заслоняла им зрение, и тотчас же исчезала, отгоняемая горячими словами молитв.
После богослужения был пир под открытым небом. На траве вокруг Фароманда разложили ковры, накрытые снедью, а для Государей поставили два невысоких пиршественных трона под кипарисами у подножия лестницы к Адур-Фарнбагу.
От полуденного до первого вечернего богослужения были поданы только овощи, белое мясо и легкие вина. Блюда разносили мобеды. Ростахм повторил свой рассказ о том, как он обнаружил Хосрова и о том, как они пришли в Эранвеж. Когда он закончил, молодой Царь царей поднялся со своего трона.
- Свободные Арии! Чтобы не сказал кто, будто я ради слепого и незрелого возбуждения юности гоню вас на войну, слушайте меня! Вот Чаша Джамшида, что я обрел милостью светлой Дин! Хотите ли вы увидеть исход этой войны?
Громкое и радостно-изумленное "Да" было ему ответом. Кай-Хосров дал знак Хардарсну, Ростахму и Тусу подойти ближе, и затем провел рукой над Чашей. Легкое золотистое свечение поднялось над ее краями, и в нем вожди Ариев увидели сначала густые клубы черного дыма на фоне темнеющего неба. Сквозь дым проступали языки пламени, стиравшие очертания огромного дворца, жадно поглощая куски треугольной крыши с загнутыми краями, темно красных колонн и стен, ковры на стенах, кресла и ложа, обитые шелком, и - чуть поодаль, - Дарафш-и-Кавиани... Дым окутал все, а когда рассеялся, они увидели невысокую пещеру. В ней спиною к стоящим стоял сутулый длинноволосый человек в сером бесформенном балахоне. У ног его на голом каменистом полу растекалась лужа крови, а в ней лежал обезглавленный труп, одетый в поношенный халат. В правой руке сутулый незнакомец держал окровавленный меч, в левой - отрубленную голову. Широкоскулое лицо с жидкою бородкой и обвислыми усиками и после смерти оставалось сведенным мукою крайнего изнеможения и страха. Бесцветные губы были ощерены, открывая мелкие острые зубы, а раскосые глаза словно остекленели от этой муки, выдавливавшей их из орбит.
- Фрасияв! - удивленно произнес Ростахм.
Глава 3. Первыяторжества
После вечернего богослужения были поданы супы, мясо, кебаб из оленины, перепелки, лебеди в белоснежном опереньи, зайцы, медвежьи и турьи окорока, вина, красное и белое, самые необычные диковины, рожденные морскою бездной - от маленьких мидий в раскрытых черных раковинах до лоснящихся жиром маринованных тунцов. Сладостям не было числа и меры. Огромного осетра длинною семь локтей внесли и положили перед царями, а за осетром следом - большие серебряные чаши с блестящей черною икрой. Мобеды расчехлили лютни, и вольным полноводным потоком Кольцо Хварезма затопили песни о временах Джамшида, о первых днях Парсы, об огнедышащей скорби неба и нестерпимых муках жажды, терзавших землю во дни туранского нашествия, о битвах Фаридуна с Ажи-Дахаку, Кей-Кавата с Фрасиявом, когда весь мiр трепетал, стеная, от ударов богатырских рук. Слушая эти песни, Хосров спросил у Хардарсна:
- Скажи, отче, трудно ли научиться играть на лютне?
- Трудно, если не умеешь слышать созвучия во всем, что тебя окружает: в плеске воды, шепоте травы, трепете тетивы, звоне оружия. Истинно благородному невозможно не владеть этим искусством.
- Обещай мне, что ты научишь меня.
- Конечно, Государь.
Пир продлился до восхода на темном небе духа полуночи Ушахина, когда мобеды призвали народ воздать ему хвалу.
А на следующее утро, после службы духу рассвета Узерину, у Адур-Варахрана возобновился Совет.
Первым говорил Кай-Кавус, повторив то, чем накануне закончил:
- Итак, вазурги, перед вами выбор: когда и как начать войну. Должны ли мы разделить войско на части, направив его сразу по нескольким направлениям под началом разных полководцев, или же доверить его одному вождю и войди в Туран в одном месте. Начнем, по обычаю, с самого молодого. Говори, Лохрасп.
- Я, Государь, уверен: мы можем покончить с Тураном одним ударом по Канге.
- Благодарю тебя. Фрибурз, твое мнение?
- Я согласен с Лохраспом.
- Благодарствую. Вахман?
- Я согласен с тем, чтобы идти на Кангу, но, по-моему, это лучше делать с двух сторон. Больший отряд пусть идет прямо из Спахана, а еще один, состоящий во многом из фатеев, - на развалины Сиявахшгорда. Я думаю, все фатеи с охотою перейдут под власть Эранвежа.
- Благодарю тебя, васпухр. Ростахм? Уже по глазам вижу, что ты согласен с Вахманом.
- Да, Государь. Весь народ фатеев с радостью воссоединится под властью дома Сиявахша. И подумай, Варна Джамшида будет вновь принадлежать Ариям!
- И тебя благодарю. Нарсес?
- Я нимало не сомневаюсь в победе, однако, позволю себе заметить: мы ведь совершенно ничего не знаем о том, когда и какою ценой она нам достанется. Пренебрегать этим мне кажется неразумным. Точно также, как и устремлять все наши силы в Туран, оставляя наши границы неприкрытыми. Поэтому часть войска я предлагаю оставить в наших крепостях.
- Что ж, и это достойный совет. Благодарю тебя. Твое мнение, Гив?
- Я вместе с братом и Ростахмом. Идти в Туран двумя отрядами.
- Я понял тебя. Что скажешь ты, Тус?
- Я полностью за мнение Дапир-мехиста. Основную часть войска я предлагаю вести кратчайшим путем из Спахана на Кангу, а второй отряд постоянно держать в Забуле в виду противника, поскольку туры будут скорее всего ожидать удара именно оттуда. Я согласен и с тем, что Сиявахшгорд и Варна - достойные цели похода, но путь к ним вижу только через Кангу.
- Благодарю, сын Зутахмаспа. Теперь слово за домом Спитамы. Мехрдат, как мыслишь ты?
- Я - за совет Нарсеса. Если победа, по слову небесных вестников, в конце будет за нами, то и осторожность нам все же не повредит.
- Спасибо. Каким будет суждение Хардарсна?
- Таким же, Государь, что и Ростахма и сыновей Видарза. Чем быстрее мы застигнем и одолеем Фрасиява в его землях, тем вернее мы воспрепятствуем ему вторгнуться в наши.
- Благодарю. Осталось слово за тобою, Видарз.
- Мнение моих сыновей мне понятно. Но я склонен согласиться с мнениями Туса и Михрдата. Пятнадцать лет мы не воевали и немного отвыкли от войны. Юный пыл и несомненная уверенность в своих силах - не одно и тоже. Кочевники могут легко уходить от преследования, оставляя нам свои крепости и обрушивая живую силу нам в тыл, на наши земли, и тогда вера наших бойцов может поколебаться. А ведь мы начинаем священную войну!
- И тебя благодарю я, Видарз. Дорогой внук, ты слышал все мнения, что скажешь?
Все это время Хосров пристально рассматривал лица тех, кому его дед задавал вопрос, стараясь предугадать, каким будет ответ. Обращение к нему самому, однако, не застало юного царя врасплох.
- Я полностью доверяю твоему решению, Государь.
Кай-Кавус оглядел каждого из членов Совета долгим пристальным взглядом и сказал, постукивая пальцами по подлокотникам трона:
- Что ж, еще раз, благодарю вас, вожди Ариев. Мне бы больше всего хотелось верить с марзпанами Запада и Юга в то, что достаточно одного удара, чтобы уничтожить Фрасиява. Увы, этим путем я уже ходил, чему многие из вас здесь свидетели. Идти в Туран двумя отрядами с разных сторон заманчиво, и не будь степи, я бы не колеблясь, избрал бы этот путь. Но в степи у врага всегда есть возможность оторваться и ударить нам в спину. Поэтому мнения Нарсеса, Туса, Мехрдата и Видарза мне представляются наиболее верными, и я выбираю этот путь. Однако я не отвергаю мысли о присоединении к Эранвежу земель древней Варны и воссоединении всего народа фатеев под нашей властью, буде они пожелают того. Это будет нашей второй главной целью, вслед за победой над Фрасиявом. Осталось лишь назначить предводителей отрядов и время сбора войска. Армию вторжения я доверяю Тусу, а оборону наших рубежей - Ростахму. Вы согласны?
Против этих имен никто не сказал ни слова, и Царь продолжил:
- Торжества продлятся еще неделю. Сбор войска в Спахане назначаю ровно через месяц после их окончания, в день Шахревар месяца Шахревар. До этого дня мы, по желанию Кай-Хосрова, останемся в Парсе, а наместничество над Эранвежем передаем Питиахшу Видарзу.
Это решение было возвещено народу на полуденном богослужении. И тотчас же после обеда гонцы, посланные марзпанами, помчались во все края Эранвежа оповещать о нем тех азатов, кто не прибыл в Парсу и поднимать ополчение.
Обед был таким же простым и непритязательным, что и вчера. А вечером вновь был пир, на который Хардарсн пришел с юною красавицей, за плечами которой висела лютня.
- Вот, Государь Кай-Хосров, моя дочь Симтан. Сегодня вечером она будет играть для тебя, а с завтрашнего дня, если ты захочешь, она будет учить тебя между полуденною и вечернею службами в моих покоях.
- Тебе несказанно повезло, внук мой, - с тонкою улыбкой сказал Кай-Кавус, - многие из лучших сыновей Ариев дорого бы отдали за то, чтобы получить такую учительницу.
- Государь, благодарю тебя за эти слова. Посмотрим, согласится ли с тобою Кай-Хосров, - весело отвечала девушка.
- Кажется, я уже видел и слышал тебя вчера, - сказал Хосров, немного смущаясь, но не сводя восхищенных глаз с ее лица.
Девушка была высокою и стройною, высокогрудою, длинноногою и очень похожею на отца. Только волосы ее, охваченные широкою серебристою лентой, были темнее, оттенка червонного золота, почти каштановые у самых корней. Этот цвет очень нежно сочетался с алым огнем маленьких губ и тихим - румянца на щеках. И васильковые глаза, оттененные длинными черными ресницами, точно такой же формы, как и Хардарсна, горели открытым и искренним любопытством. Тот же огонь, чувствовалось, управлял всем ее телом, облаченным в белую рубаху свободного покроя с золотистой каймой вместо ворота и по подолу, и черные атласные шаровары, сверкая в бриллиантовых каплях ее серег и золотом монисте на ее груди.
-. Да, я играла вместе с дочерями мобедов. Это честь для музыканта, Государь, - ответила Симтан с улыбкой, также прямо глядя ему в глаза, - Поверь мне, с этого вечера я щедро воздам за нее.
И она не обманула.
- Какую песню ты хочешь услышать прежде, Государь, - спросила она, когда ее отец прочитал вадж, молитву, предваряющую застолье, и все отдали первую дань яствам, таким же богатым, что и накануне, - новую или что нибудь из уже слышанных?
- На твой выбор.
- Хорошо.
Она начала с песни, которую Хосров слышал вчера, - о родословии Джамшида. Вторую он также уже знал, - о Великой Зиме и Варне. Ее голос был низким и глубоким, и не мог, подобно голосу Дин, подниматься до почти беззвучных высот. Но он легко и точно следовал всем переливам мелодии лютневых струн, становясь то мягким как бархат, то нисходя в почти пугающие глубины. Она пела на все том же священном языке, который Хосров, к собственному удивлению, уже понимал без особых затруднений. Третья песня была ему совсем незнакома. В ней пелось о любви Джамшида и его названной сестры Джамак. Джамак была дочерью Тахмураспа, дяди Джамшида, старейшины Ариев и наместника области, соседствовавшей с густым лесом в котором жило племя людей-обезьян. Эти существа были огромного роста и обладали огромною силою и страшною свирепостью, и из-за их беспрестанных нападений на склоны Альбурза Тахмурасп редко бывал у царя. Поэтому Джамак выросла, ни разу не видев Джамшида. Но однажды к царю примчался гонец со злою вестью: Тахмурасп в походе на людей-обезьян попал в устроенную ими засаду и погиб, в то время как другой отряд этих чудовищ захватил его семью. Как палящий ураган обрушился на них Джамшид, и даже лес не мог укрыть их от царской мести. Все племя уродов было истреблено, но вызволить удалось только Джамак.
Несказанно красивой была их любовь, верная, как подножие Альбурза, и чистая, словно снега на его вершине. Много песен сложил Джамшид в честь Джамак, и они были любимы Ариями, ибо у каждого, кто слышал эти песни, захватывало дух от восхищения. И великое благоденствие сошло на земли Эранвежа во дни этой любви, но, увы, оно оказалось безмерно кратким, и даже детей не было у царственной четы. Ибо вскоре настали черные дни Ажи-Дахаку, и чтобы не попасть к нему в лапы, Джамак бросилась в пропасть с самого высокого утеса Альбурза, на который смогла подняться.
Когда же Симтан умолкла и отняла пальцы от струн лютни, только листва кипарисов отвечала ей протяжным шелестом в незаметно наступивших сумерках. Наконец Кай-Хосров, преодолев волнение, спросил:
- Скажи, Симтан, а песни самого Джамшида сохранились?
- Да, Государь. Правда, не все, только три, а говорят, что им не было числа.
- Ты научишь меня им? Мне очень понравилось твое мастерство.
- Еще раз я благодарна тебе, Кай-Хосров, - и за слова твои и за то, как ты меня слушал. Я обязательно научу тебя этим песням, если только увижу, что ты поладишь с лютней.
Так проходили дни коронационных празднеств. После рассветных богослужений цари принимали народ, сидя на тронах в ападане Адур-Фарнбага. Каждый день приходило много людей из разных сословий. Кто то с судебною тяжбой, кто то - с даром, кто то - за положенной ему наградой Награды вручал чаще всего Хосров; на суде он большей частью слушал, задавая вопросы, решения же высказывал редко, ограничиваясь согласием с приговорами деда. После полудня Хосров приходил в покои Хардарсна учиться музыке. Он оказался хорошим учеником с тонким слухом и хорошим низким голосом; Симтан же была весьма требовательною учительницей. Даже величие царского сана, казалось, в ее глазах в эти часы не достигало высоты самых простых созвучий, словно ее слух был тогда непрерывно устремлен к самому началу вечности, беспрерывно рождавшей эти созвучия. Но вместе с тем она была такою же внимательною и чуткою ко всем успехам своего ученика. Ее прекрасное лицо озарялось чистым огнем, танцевавшем в ее душе священный экстатический танец, и частицы этого огня передавались в пальцы юного царя, когда ее руки ставили их правильно на струнах. И это же пламя делало ее целомудренно безразличной, как и подобает дочери первосвященника, ко всему, кроме музыки. Нельзя было, однако, сказать, что она была совсем равнодушна к Хосрову. Напротив, еще не на одного мужчину она не смотрела такими яркими глазами. И в его душе искры этих глаз, интонации ее голоса странно и томительно сплетались, постоянно оживляя в его памяти то впечатление, что приносили видения Дин, с каждым новым разом расцвечивая их все горячее и многоцветнее.
А вечером вновь были пиры. На них Симтан пела рядом с Кай-Хосровом, отдаваясь пению и музыке лютни со всей самозабвенностью, на какую только способно было ее девичье существо, и искусство ее было подобно прекраснейшей птице Симург, живущей на отрогах Альбурза, чьи перья днем и ночью пылают, точно чистое, беспримесное золото и которой нет дела до страданий и мук тех, кто слышит ее далеко внизу и пытается добраться к ней по еле различимым тропам, ибо вся она полна одним лишь стремлением достичь Дома Песнопений на самой необозримой вершине.
Но вот неделя подошла к концу. Накануне назначенного дня в ападану Адур-Фарнбага явились вожди просить у царей позволения покинуть Парсу. Перед священным Огнем и представителями всех арийских сословий Государи торжественно вложили опеку Эранвежа в руки Питиахша.
На следующее утро троны были поставлены в распахнутых нижних воротах храма Царя царей. Государи воссели на них в одинаковых белоснежных длинных рубахах и пурпурных мантиях, расшитых серебряными и золотыми Симургами. На головах их сверкали венцы, у каждого свой, у Хосрова - тот, которым он венчался на царство, у Кавуса - уменьшенное точное подобие той короны, что обычно подвешивали над его троном, ибо она весила тяжелее человеческого веса. Справа от юного царя стоял Хардарсн с сыном, дочерьми и избранными мобедами в полном вооружении, а слева от его деда - Видарз, Тус, Нарсес, Мехрдат в дорожных плащах, и Гив в парадных доспехах, во главе Безсмертных, также сверкавших начищенною сталью под бледно-пурпурными плащами. Им надлежало отправиться в Спахан только вместе с Государями. Над тронами, весь в переливчатых огнях ярких лучей Хоршида, возвышался Дарафш-и-Кавиани.
Перед ними твердым уверенным шагом проходил ряды Ариев, собранные по родам, селениям и наместничествам. во главе каждого большого отряда ехал верхом марзпан, окруженный малою дружиной своих азатов. В стороне от пеших колонн на мулах и ослах двигались женщины и дети. Первым под черным стягом с белым барсом, изготовившимся к прыжку, вел мекранцев в черных плащах Вахман. Мекран простирался вдоль Вехруда к востоку от Сеистана, горы здесь плавно спускались к туранской степи, и черный цвет знамени и плащей, суровые, неулыбчивые лица и пристальные зоркие глаза мекранцев говорили о постоянной необходимости быть в готовности к нападениям из за реки.
Следом за мекранцами шел отряд Кирмана, южной части Эранвежа, под шафрановым с алою ладьей знаменем Фрибурза. Кирман лежал у бескрайнего светлого моря, именуемого Фрахвкард, и потому все кирманцы были прирожденными моряками. Ширококостные, с обветренными дерзкими лицами, они и в строю шагали вразвалку, с круглыми бело-красными щитами из ивовых прутьев.
Далее следовали армане Лохраспа под бирюзовым знаменем с изображением слона, высокие, в белых рубахах под блестящими кольчугами и в зубчатых войлочных тиарах на золотистых, отливавших медью волосах, а за ними - Ростахм со своими сеистанцами. Когда последний воин в темно-зеленом плаще прошел мимо трона, приветствуя Государей, Тус, достав из ножен меч, положил его на колени Кай-Кавуса. Тот взял меч в руки и вернул его обратно, в то время как Кай-Хосров передал Дарафш Хардарсну, а тот - Видарзу. После этого каждый вазург поцеловал плечо и руку царям, и последовал за колонной, медленно исчезавшей за кипарисами.
Глава 4. Посл'днiе дни мира.
Следующие дни месяца текли похожие друг на друга. Каждое утро после богослужения Хосров шел заниматься воинскими упражнениями под началом Патираспа. Эти утренние занятия были обязательны для всех мобедов, а когда в Парсе находился Государь, к мобедам присоединялись и Бессмертные. Начинали всегда с разминочных упражнений, затем отрабатывали приемы единоборства голыми руками, и наконец, брались за оружие. Хосров, как уже было сказано, хорошо владел легким охотничьим оружием - луком, ножом, арканом, и даже тяжелою рогатиной, но меч, булаву, и щит держал в руках впервые, и печи его дотоле еще не знали тяжести доспехов. Мечи, которые выдавали ученикам, были в полтора раза длинней и тяжелее привычного ножа, прямые, с двусторонним тупым клинком и простою рукоятью с углублениями для пальцев и прямым перекрестьем. Булава же представляла собою подобие бычьей головы с закругленными кверху рогами. Сперва Хосров вместе с другими новичками колол и рубил вращающиеся соломенные чучела с подвешенным на перекладине медным шаром. Патирасп и прочие наставники были зорки и неукоснительно строги, замечая каждое неверное движение, каждый бесполезный и даже опасный в настоящем бою удар, и заставляли, объясняя и показывая, повторять до тех пор, пока память о том, как надо двигаться, не впечатывалась в плоть. Рука Хосрова незаметно для него самого перестала чуждаться тяжести меча, и через пятнадцать дней после начала занятий его уже поставили в пару к Урвидаспу, младшему брату Патираспа, который был самым искусным в единоборствах среди мобедов. Новые движения легко давались юному царю, его тело жадно схватывало новые знания и, радуясь усталости, охватывавшей его к концу занятий, с лихвою платило за нее на следующий день.
После полуденного богослужения Хосров отправлялся в покои Хардарсна продолжать занятия музыкой. Теперь ему надлежало изучать не только созвучия лютни, но и слова древних сказаний о начале дней, о прошлом Ариев, которые эти созвучия сопровождали, в том числе и во время богослужений. Поэтому Симтан несколько раз заменял ее отец, чтобы научить молодого царя тем песнопениям, которые знал только он. Эти песни были тайными, их надлежало ведать только Мобедан-Мобеду и Царю царей.
Сердце Хосрова горело вблизи Адур-Фарнбага. Новое знание увлекало его все сильнее с каждым днем, и не только то, что открывало давнее прошлое своего рода, или познание мощи, которую металл, пройдя через кузнечный горн, может пробуждать в его мышцах, но и то, что словно ненасытный песок пустыни - воду, вбирает в себя силы мужчины, ибо вечно остается для него дверью в Иное: женская любовь. Живое число, управляющее музыкальными созвучиями, стало для него ключом к тайнам, приоткрывшимся в Парсе. Ибо сердце Симтан еще не ведало другой власти, нежели музыка, и никакая другая сила не смогла бы увлечь ее, кроме сердца, открытого этим гармониям. Нежны и бесстрашны были их взгляды, слова и прикосновения, и в то же время словно опалены иным, более тонким и высшим страхом от света серебристой искры над его бровями.
Каждый десятый день под началом Патираспа устраивалась охота в дубовых рощах на горах вокруг Парсы. Выходили еще затемно с луками, били птицу, лис, зайцев, белок, куниц. Ни разу в такие дни не выпадал дождь, не хмурилось небо. Золотые лучи Хоршида, пролетая между резными листьями, пробуждали землю от ночного сна под зеленою травой, и так сладко было ступать по ней как можно бесшумнее, словно играя в одну из древнейших игр на свете.
Редко когда стрела, выпущенная из лука Хосрова, пролетала мимо цели. Но когда опьянение охотничьего азарта, возбужденное от пролитой крови, охватывало душу юного царя и молодых мобедов, трезвый взгляд и голос Патираспа спокойно и властно удерживал их.
Когда подходил полдень, они шли к Тайному Святилищу, что находилось в самой глубине леса, в рукотворной пещере, но никто, даже Мобедан-Мобед, не знал, кто и когда основал его. Именно здесь совершались богослужения и во дни Ажи-Дахаку и во дни Фрасиява, ибо огонь выходил из трещины в земле внутри пещеры и не прекращался ни днем, ни ночью. Святилище располагалось так, что, не зная дороги, найти его было невозможно даже в двух шагах; но Патирасп мог отыскать, казалось, и с закрытыми глазами, из любого места в лесу.
В окрестностях Святилища дубовый лес сменялся мелколиственным, затянутым к тому же колючею лианой, так что идти можно было только по руслу ручья. Берега его круто поднимались с юга на север, обнажая серые ребра скалы под корнями деревьев. За одним из таких выступающих камней и находился вход в Святилище. Стоило только нажать на его основание, и камень уходил в сторону, открывая узкий проход, в глубине которого горело золотисто-алое пламя.
Оно пылало в самом центре пещеры, на небольшом постаменте, сложенном из камней, давным-давно почерневших и потрескавшихся. Входная плита закрывалась неплотно, оставляя щели, и поэтому горение не прекращалось ни днем, ни ночью. Рядом с постаментом лежала охапка хвороста - класть в Огонь сырое дерево, дающее дым, означало оскорбить Адура.
Пещера была довольно большою и легко вмещала в себя всю охотничью ватагу - десять-двенадцать человек. После молитвы Духу Полдня, взяв горящих углей от святого пламени, они жарили добытую дичь и, насытившись, возвращались в Парсу. Остаток дня Хосров проводил с дедом в разговорах об отце, а после полуночного богослужения шел к Симтан.
Старому царю отрадно было видеть во внуке повторение своего сына, горькую участь которого он все эти годы ощущал как свою собственную вину, и искупление ее теперь считал единственною целью оставшихся ему лет жизни. Он не скрывал от юноши ничего, подмечая, насколько свободно тот, выросший в лесной глуши, вдали от хитросплетений отношений вокруг трона, усваивал их тонкости, какие простые и точные задавал при этом вопросы и сколь многое понимал без слов.
Между тем объявленный срок начала войны приближался все быстрее, словно, пробуждаясь из небытия, ее раскаленное дыхание сжигало час за часом. И вот за день до отбытия в Спахан была устроена еще одна охота. На сей раз загонщики выследили в горах к востоку от Парсы матерого медведя. Брать его ушли все, в городе оставались только Симтан с сестрами и те из мобедов, кто был назначен в тот день нести стражу.
Вышли, как обычно, когда золотое сияние Хоршида еще не расплавило серые пелены часа между ночью и днем. Мобеды-загонщики вывели своры больших серых псов с белою грудью и черными ушами. Эти собаки очень напомнили Хосрову Фахтэгуна, только они были выше и более поджарые. Псы рвались с поводка, но при этом не лаяли, и только оборачиваясь, взглядами звали людей в лес. Волнение собак передавалось лошадям и мулам. Хосров погладил верного Тиргуша, чтобы успокоить его и в то же время напомнить ему о готовности в любую минуту пуститься с места.
Наконец, Кай-Кавус махнул рукой, Урвидасп протрубил в серебряный рог, и охота началась. Загонщики спустили собак, и те по-прежнему молча устремились в лес. За ними помчались и всадники. Деревья словно сами расступались пред ними, отводя ветви и осеняя их густою утреннею тенью. Трава и стук сердца почти заглушали быстрый стук копыт.
Хосров первым разглядел среди листвы большое светло-бурое пятно и соскочил наземь. Достав из за спины тяжелый лук, он медленно натянул тетиву, выцеливая загривок зверя, так, чтобы не попасть в собак, наскакивавших на медведя со всех сторон не лая, только порыкивая. Упруго прогудела тетива, стрела со звонким свистом вонзилась точно в намеченное место, и тотчас же вслед за ней полетела и воткнулась рядом другая. Зверь заревел, и обнаружив Хосрова, в мгновение разметал собак и гигантскими прыжками помчался на него. Царь, однако, успел схватить рогатину. Медведь, увидев это, резко остановился, поднялся во весь рост и махнул лапой, пытаясь отбить железко. Так животное очень походило на человека, но именно это и помогло Хосрову, напомнив чучело на учениях и, воспользовавшись тем, что медведь, замахнувшись, открыл грудь, юноша резко вонзил в нее рогатину. Зверь взревел, задрав оскаленную пасть вверх, и его страшные когти прошли перед самым лицом царя. Хосров пригнулся и всем телом навалился на ясеневое древко. Подбежали собаки и яростно впились в бедра медведя. Толстые струи крови текли по его шкуре, и теперь он, раздираемый болью, шедшей со всех сторон, напоминал юному царю уже не человека, но прикованного Ажи-Дахаку. Агония зверя, казалось, передавалась через орудие смерти Хосрову странным сильным возбуждением, отдававшимся дрожью в руках и легким головокружением. Медведь повернул голову к нему, и царь увидел, как застывают в дикой ярости, стекленея, его маленькие карие глаза. В эту минуту крепкая рука легла на плечо Кай-Хосрова, и голос Патираспа произнес совсем рядом:
- Теперь вынимай рогатину, Государь. Он сейчас упадет.
Резким движением царь выдернул перо рогатины из раны и едва успел отскочить, как огромная туша рухнула у его ног. Тотчасже рядом оказались загонщики и отогнали собак.
Только сейчас Хосров ощутил, насколько он охвачен возбуждением. Ноги вдруг сделались словно ватные, руки дрожали. Чтобы справиться с этим, он сорвал пучок травы и стал стирать кровь с пера рогатины. На самом острие рука дрогнула, и железо впилось в ладонь.
Было еще далеко до полудня, и охотники решили возвратиться с добычей в Парсу. Медведь оказался таким большим и тяжелым, что нести его пришлось сразу десятерым.
Веселой вереницей, громко выдувая на трубах радостные песни, возвращались они в Парсу. И таким же радостным серебряным голосом, к которому присоединился почти невесомый шепот лютни, им отвечали от ворот города. Симтан встретила охотников на вершине лестницы Адур-Фарнбага. Подойдя к отцу, она поклонилась Государям, приложив указательный палец ко лбу. Глаза ее сияли. А услышав о подвиге Кай-Хосрова, девушка буквально вцепилась в него, умоляя рассказать каждую подробность. Почти все время после богослужения до вечернего пира они провели вместе и расстались только перед службою окончания дня.
Зато пир Симтан открыла новою песней об этом подвиге, и все, бывшие рядом с Кай-Хосровом в лесу, словно увидели все опять: и игру солнечных лучей на изумрудной листве, и огромного зверя, огрызающегося на кусающих его псов, и летящие след в след стрелы, и юного Государя с рогатиной, вонзенною в грудь разъяренного медведя. Когда же песня смолкла, Хосров поднялся со своего места.
- Государь Кавус и ты, досточтимый Хардарсн, пред вами ныне я прошу светлую Симтан стать моей женой и быть ходатаями моей просьбы.
Симтан зарделась, на минуту опустив глаза, но тотчас же подняла их, когда старый царь сказал:
- Благословенна будь Премудрость, давшая мне такое утешение в конце пути моей жизни! Ибо в краткое время я обрел вновь сына и наследника, а ныне обретаю дочь, и да не посрамится Эранвеж в будущей царственной чете!
Хардарсн отвечал:
- Благодарю вас, Государи мои. Тебя, Кай-Кавус, за доброе слово, и тебя, Кай-Хосров, за выбор супруги. Впервые наши два рода соединятся, - голос Мобедан-Мобеда вздрогнул, - и да будут милостивы к этому союзу все Святые Силы! Дочь моя, да будет лоно твое столь же плодородно, как и твоя лютня.
И с этими словами он соединил их руки.
На мгновение перед глазами Хосрова откуда то из черной пустоты вновь взметнулась мрачно-рыжая тень, и словно свинцовая палица взлетел над ним полный ненависти крик трех ощеренных пастей: "Никогда!"
Глава 5. Спаханъ
Утро следующего дня было занято приготовлением к отъезду. После полуденного богослужения и обеда мобеды отвели Хосрова и Симтан в купальни: его - к храму Варахрана, ее - к храму Ардвисур. Затем, когда золотая колесница Хоршида уже направилась к земле, окутанная светло-лиловыми сумерками, они, одетые в белые свободные рубахи до пят, с непокрытыми головами, встретились у порога Адур-Фарнбага, а мобеды и Бессмертные с обеих сторон, распевая брачные песни на священном языке под мотив лютней, осыпали их по пути рисом, дабы плодородие его снизошло на новую семью,. В правой руке Хосров держал большой золотисто-оранжевый платок, на плечах нес гирлянду из багровых роз.
Гирлянды роз и жасмина украшали и вход в храм. Внутри Адур-Фарнбага друг против друга были поставлены два трона из слоновой кости, а рядом с ними - серебряные подносы, полные риса. У более высокого трона стоял Кай-Кавус, а около левого - Урвидасп, а рядом с каждым из них, с другой стороны от трона мобед со свечою в руке, На пороге Хосров и Симтан осыпали друг друга рисом из протянутой Хардарсном глиняной чаши. Затем Мобедан-Мобед трижды обвел вокруг головы юного царя сначала яйцом, которое тут же разбил, потом кокосовым орехом, тоже трижды и тоже разбил орех о землю, и, наконец, подносом с водой, после чего выплеснул воду под ноги жениху и невесте, знаменуя троекратное очищение души будущего супруга. Хосров первым перешагнул через порог, не наступая на него, Симтан последовала за ним. Он сел на высокий трон, стоявший справа, она - на более низкий левый, и между ними опустили белый шелковый плат, скрывший их лица друг от друга. Хардарсн с золотою кадильницей в руках, обошел чету новобрачных, обдавая благоуханным сизовато-белым дымом, а затем, отдав кадило старшему сыну, обратился к Хосрову с вопросом, желает ли он взять в жены Симтан. Когда тот ответил "да", Мобедан-Мобед задал этот же вопрос дочери. Она сказала "да", и Хардарсн соединил их правые руки, прочитав то же благословение, что вчера на пиру и вновь осыпал их рисом. Вслед за тем Патирасп и Урвидасп окружили троны большим куском белого шелка, завязав его верхние углы, и золотисто-алые отблески священного Огня заплясали на ткани. Хардарсн связал соединенные правые руки возлюбленных грубою веревкой, призывая на них имя Премудрости. Обернув веревку семикратно вокруг рук, он семь раз обернул ее вокруг пары и затем - семикратно вокруг узла, которым связали углы шелкового полотна. После этого он вновь взял кадильницу, мобеды, державшие плат между женихом и невестой, подняли его, и левою рукой молодожены осыпали друг друга рисом. Хардарсн повторил молитву Властелину Премудрости. Когда отзвучали ее последние слова, мобеды подняли шелковое полотно вокруг Хосрова и Симтан. Царь и его невеста встали, и мобеды переставили троны бок о бок. Далее Хардарсн обратился к свидетелям, согласны ли они от лица родов жениха и невесты признать этот брак законным, и старый царь и юный мобед отвечали "да".И, наконец, после трижды заданного вопроса новобрачным о том, готовы ли они жить в совместном согласии добрых помыслов, слов и дел и трижды повторенного "да", Мобедан-Мобед завершил свадебный обряд призыванием на новую семью всех Светлых Сил, коими было создано и сохраняется все, имена которых известны Ариям.
Эту церемонию, по обычаю, повторили в полночь, перед тем, как молодые отправились на брачное ложе. Здесь, усталые, но счастливые после обряда, обретая друг друга заново, они словно окунулись в горячие воды мощного источника, которые унесли их тела в тот исконный миг, в который рождается огонь. В этих волнах растворился страх от памяти проклятия Ажи-Дахаку, о котором Хосров еще никому не говорил и который тусклою тенью весь день прятался за его спиной. Во многом именно из за него, споря с ним, царь и захотел, чтобы обряд совершили до того, как начнется война.
Наутро, когда юные царь и царица проснулись, их уже ждали бронзовые позолоченные колесницы, запряженные белыми конями, чтобы отправляться в Спахан. Утреннее холодное омовение спешно прогнало сладкий сон первой брачной ночи, напомнив о близости военной грозы и царском долге. Колесниц было три, в каждую поднялись по три человека. В первой рядом с Кай-Кавусом и возницей стоял Питиахш, держа в руке Дарафш. Вторая предназначалась для молодой царской четы. На третью взошли Хардарсн и Патирасп. Справа за первою колесницей на рыжем коне сидел Гив. Серебряные трубы пропели, когда Хосров и Симтан поднялись на колесницу, и окруженная двойными рядами Бессмертных в багряных плащах на таких же золотистых конях вереница сквозь утренний сумрак двинулась тою же дорогой, которою юный царевич месяц назад вошел сюда. Смутно видные каменные лики его предков спокойно и уверенно глядели на него, провожая на войну. Замыкал процессию отряд мобедов на белых скакунах, коим всегда надлежало покидать Парсу последними.
Миновав Бессонную Стражу Кольца Хварезма, возницы повернули на северо-восток. Отсюда до Спахана было не больше половины дневного перехода пешего войска. Дорога, вымощенная ровными каменными плитами и окаймленная двумя рядами кипарисов, все дальше уходила вправо от сонных розовых утесов, с заоблачных высот обрывавшихся в непроглядные бездны. Через несколько часов пути, когда Хоршид уже сиял во всю силу, они увидели впереди скалу, замыкающую дорогу и опоясанную от подножия до вершины несколькими цветными поясами. Спахан был основан - о чем говорит и его имя - Кай-Каватом как военный лагерь на ближних подступах к священной столице со стороны Степи на высокой одинокой горе над могучей и бурной рекой Фраат, что стекала со скалистых массивов Армана на Западе, разделяя Эранвеж и Туран и далее, уже по равнине неспешно уходила к озеру Чичаст.. Со временем этот лагерь стал новою столицей Эранвежа, ибо цари посещали его сразу после коронации, чтобы явиться войску и осмотреть оружие Ариев, прежде чем возвратиться в старинную резиденцию Царя царей, Рей.
Вся земля Хварезм, в которой находились все главные города Эранвежа, составляла дастакерт, т.е. наследственное владение царской семьи. Однако, когда дом Каев сменил на троне Пишдадидов, Первозданных, род Манушчихра и Навзара, Спахан сделался постоянным местом пребывания их потомков, как бессменных наместников Хварезма, в пользу которых Цари царей отказались также от десятой доли всех прибылей с дастакерта.
Там, где Кай-Кават поставил некогда свой шатер, ныне возвышалась крепость, окруженная семью кольцами стен, каждое из которых было особого цвета. Самая нижняя, коричневая стена имела ворота, обращенные на четыре стороны света: Врата Огня на юго-западе, в сторону Парсы, Врата Воды или Ардвисур, на севере, Внутренние Врата, на юго-востоке, через которые шла дорога на Рей, и, наконец, на восток над Фраатом, в Степь, смотрели грозные, обитые белою бронзой Врата Варахрана. Между Вратами Огня и Вратами Варахрана широким клином на крутом берегу вытягивалось Поле Михра, где проходили смотры Арийского войска перед войной, а также по случаю коронаций и Великого Предновогоднего Пятидневия.
Второе кольцо стен было окрашено в темно-синий цвет. Здесь располагался квартал оружейников, а также рынок, в том числе и Конский, к которому примыкали Конюшни Хварезма, где жил и несравненный табун Туса. Следующие четыре кольца принадлежали воинам четырех кустаков Эранвежа, - Армана, Сеистана, Кирмана и Мекрана, и имели соответственно цвета их знамен: изумрудно-зеленый, бирюзовый, шафрановый и черный. В обычное время большая часть домов в этих четырех ярусах пустовала, здесь квартировали только охранные отряды из каждого кустака, сменявшиеся ежемесячно. Последнее кольцо, окружавшее дворец наместника и площадь Адур-Варахрана перед ним, было золотым, по цвету родового знамени Пишдадидов. На бастионах нижней стены несли службу воины Хварезма, одевавшиеся в коричневые плащи, в честь кожаного Дарафша; стену же вокруг дворца оберегали те из Ариев, кто принял покровительство дома Туса.
Над могучими квадратными башнями Врат Огня развевались сейчас стяги всех марзпанов: Лохраспа и Заля над левою, Фрибурза и Вахмана - над правою. Между ними и выше них - золотое знамя Хварезма с черным орлом Михра, распростершим крылья между двумя Владыками Ариев. Осененные ими, дружины встречали своих Царей. Поле Михра сияло разноцветием плащей, знамен, конских мастей и воинских украшений, сверкало начищенными до зеркального блеска бронзою, железом и сталью доспехов и оружия. По обеим сторонам дороги высились точно живые холмы -- слоны из Хинда, самой отдаленной области Мекрана, под золотисто-коричневыми попонами, и с черно-белыми башенками на спинах с окованными железом бивнями. В каждой башне сидели четверо воинов и погонщик в тигровых шкурах, полосатые морды с ощеренными клыками заменяли им шлемы, а передние лапы хищников спускались на грудь. Далее, ближе к воротам, стояли ряды всадников и пехотинцев вокруг колесниц марзпанов, в том самом порядке, в каком висели знамена: сначала воинства Армана, затем Сеистана, потом Мекрана и Кирмана. Внутри воинства каждого кустака порядок построения был такой: у колесницы марзпана выстраивались воины из его столицы и столичной округи, а дальше, вглубь Поля Михра, строились жители окрестных областей под началом своих вазургов. Хосров различил среди сеистанцев багрово-алое с белым кругом полной луны и черною каймою знамя Картана, князя гелонов, над рядами всадников в черных кожаных доспехах и войлочных клобуках. Между черных плащей мекранцев выделялись белоснежные бурнусы поверх кольчуг и такие же белые тюрбаны мадианских конников на сухих поджарых скакунах, а поодаль располагалась верблюжья конница мадиан. Знамя мадианского царя Адурпата было небесно-голубым с золотым львом, пронзенным алою стрелой. И много еще иных союзных войск насчитывалось здесь: будины в полотняных рубахах, простеганных изнутри металлическими пластинами, саспиры в кольчугах из крупных плоских колец, с двулезвийными секирами у пояса, керкеты с тонкими и острыми пиками, не признававшие щитов, непревзойденные лучники маспии... А вдали, едва видные за этим бесконечным людским морем, поднимались бело-алые полосатые паруса кирманских кораблей. У самых ворот, лицом навстречу царскому поезду, в окружении закованных в ослепительно блестящую сталь хварезмийских всадников на конях, также укрытых латными попонами, стояла еще одна колесница, запряженная четверкою соловых лошадей. Прежде чем Хосров подъехал на расстояние, с которого он мог бы различить лица стоявших на колесницах, гулко запели серебряные трубы, загудели, затрепетали барабаны, туго обтянутые кожей и бронзовые литавры. Это была древняя мелодия, называвшаяся "Возвращение Государя", сложенная еще во дни восстания Кавы и Фаридуна, полная уверенного ожидания и радостной надежды, пришедших на смену жестоким невзгодам и тягостным испытаниям. Затем ее сменила свадебная музыка: гонец с вестью о женитьбе юного царя прибыл из Парсы рано утром того же дня. Словно омытые ее радостным дождем, царские колесницы и Бессмертные проехали мимо слонов, склонявших перед ними огромные головы с поднятыми хоботами, мимо воинов, приветствовавших их громкими криками и ударами копий по щитам, мимо колесниц марзпанов, обильно посыпавших новобрачных рисом. Когда они были уже у самых ворот, Тус, в высокой остроконечной шапке, обтянутой золотою парчой и обшитой жемчугом, и в золотистом плаще, радостно улыбаясь, сошел им навстречу. Музыка тотчасже смолкла.
- Ми?ра джанат ахмакам! - сказал он, ударяя себя в грудь и вскидывая руку раскрытою ладонью вверх.
- Ми?ра ахмакам айаптем фрабарат! - отвечали оба царя. Это было древнее приветствие: "Михр грядет к нам!", обращаемое к царю, вступающему в Спахан после венчания. "Михр да принесет нам помощь!" надлежало ему отвечать.
- Приветствую и тебя, Владычица! Впервые Государь Ариев вступит в Спахан с супругой. Примите же от меня этот дар.
Он подал знак воинам, и двое из первого ряда поднесли большую золотую корзину, в которой копошились два желто-белых пятнистых пушистых комка - детеныши леопарда. Один из них, ощерив маленькую пасть протянул лапку к Симтан.
- Это самец, - сказал Тус, - а она его сестрица. Мы нашли их недавно рядом с мертвою матерью.
- Благодарю тебя, Великий Вазург, - отвечал Хосров, принимая корзину, - Ты уже дал им имена?
- Нет, Государь.
- Тогда это сделаешь ты, царица.
- Какие они чудные! Я назову его Шапуром, а ее - Шахдохт, "сын и дочь царя".
Тус поднялся на свою колесницу и прокричал, обращаясь к войску:
- Ми?ра джанат ахмакам!
Войско ответило ему громкими ритмичными ударами копий о щиты, и колесницы тронулись с места. Первым ехал Тус, указывая дорогу, за ним - царский поезд. Следом покатились колесницы марзпанов, после верхом двинулись остальные вазурги - чины двора, цари и князья, чьи земли входили в состав кустаков, приносившие присягу Царям царей, и, наконец, воины замыкали шествие в порядке, обратном тому, в котором они стояли на Поле.
Из-под Врат Варахрана, вырубленных в основании скалы, дорога неспешно потянулась вверх, опоясывая всю гору, так как в каждом поясе стен ворота были поставлены на четверть окружности вправо по отношению к предыдущим. В каждых воротах и на стенах воины разных кустаков приветствовали Государей громкими ударами копий о щиты. В это время колесница Хоршида тоже медленно стала спускаться по небесному своду навстречу царскому поезду. А вдоль дороги, по всей ее длине в двух нижних ярусах царей ожидали густые толпы людей, удерживаемые броненосными конниками в золотисто-коричневых плащах, и бросали в Кай-Хосрова и Симтан полные пригоршни риса и гирлянды разноцветных роз и лилий. Из за них дома и сады города можно было видеть только сверху, уже поднявшись над тем или иным кварталом, над плоскими крышами домов, где чаще всего имелись лежанки и сидения. В тех ярусах, что составляли собственно военный лагерь, главным зданием был дом марзпана. Каждый такой дом отличался чем то от других, но в общих чертах все они напоминали большие каменные шатры, вокруг которых стройными рядами стояли жилища воинов, еще более похожие друг на друга. Ближе ко дворцам марзпанов располагались дома высших командиров и правителей провинций, входивших в тот или иной кустак, за ними, сообразно рангу, - жилища младших начальников, сначала конницы, потом пехоты, и, наконец, рядовых воинов. Все они, независимо от величины своей, были красивы красотою, не допускавшей ничего излишнего, кроме лепнины в виде оружия и голов хищных зверей. Дома обычных горожан, - купцов, ремесленников, - выглядевшие скромнее, по сравнению с ними, казались сверху рассеянными вкраплениями между их рядами, а кое где даже образовывали особые кварталы внутри них.
Наконец царский поезд достиг ворот крепости на самой вершине горы. Они были закрыты, но Кай-Хосров взмахнул Дарафшем, и воины, стоявшие перед ними, скрестив копья, тотчасже развели тяжелые створы, также как и Врата Огня внизу, обитые светлою бронзой.
Здесь на огромной площади, вымощенной базальтовыми плитами, замыкая ее и обнимая просторными крыльями, высился гранитный дворец, - Дом Михра. Широкий прямоугольный фронтон над четырьмя ступенями поддерживали семь колон из розового мрамора с капителями в виде бараньих голов. Перед дворцом стоял Михрдат. Царская семья и марзпаны сошли с колесниц, вазурги - с коней, а Бессмертные быстрым, привычным маневром выстроились по его фасаду. Хосров, затаив дыхание, поднялся по ступеням: с самого детства до недавних пор он считал Михра всесильным властелином вселенной, и пройдя между колоннами, остановился в изумлении. Перед ним открылся необыкновенный сад из высоких стройных деревьев с пурпурно-алою листвой. Прямая дорожка между ними вела под могучую арку, за которой простирался большой округлый зал с высоким сводом. В центре его на небольшой изящной колонне из черного мрамора алел цветок Адура. На восточной стене на золотом мозаичном фоне в колеснице, запряженной четырьмя белыми крылатыми конями, стоял Михр, представленный высоким молодым царем в золотистом плаще, в короне, окруженной длинными остроконечными лучами. На стене напротив Михр в такой же короне был изображен верхом на рыжем скакуне, поражающим копьем черного вепря с разъяренною пастью. Здесь он носил алый, развевающийся по ветру плащ, сафрановую рубаху и такие же штаны, и белые красноухие собаки окружали охотника и вепря. Под картинами вдоль стен шли мраморные лавки, а в глубине зала стоял бронзовый трон без спинки. За ним открывалась большая ниша. В ней не было ничего, кроме вырезанного в задней стене и устланного пурпурною шерстью сидения, к которому восходили ступени, да тот же черный орел, державный символ Михра, простирал над ним крыла между знаков Владыки Ариев, точно так же, как и на знамени Хварезма. Две золотые светильни в виде лежащих овнов на цепях спускались с полукруглого свода ниши.
Перед Адуром Михрдат подал Хардарсну круглую золотистую лепешку и серебряный нож на серебряном блюде. Мобедан-Мобед разделил ее на семь частей, одну из которых возложил на Огонь, а две подал Хосрову и Симтан. Еще две части он дал Кай-Кавусу и Тусу, последние же оставил себе и Михрдату. Затем Хосров вручил Дарафш Хардарсну, а тот передал его Патираспу, Кай-Кавус взял внука под правую руку, Тус - Симтан под левую и так возвели их к сидению в нише. Здесь Кавус усадил Хосрова посредине, сам занял место справа, а слева Тус посадил Симтан и сам сел на трон. Михрдат вновь подал Хардарсну блюдо, на котором на сей раз лежали три короны: одна в виде трехъярусной башни с зубцами по верхнему краю, вторая - та самая пурпурная шапка с серебряными крыльями, что Хосров надел в Парсе, и, наконец третий обруч был совсем узким, украшенным серебряными ирисами с сапфировыми вставками. Первый венец Мобедан-Мобед возложил на старого Царя, второй - на Кай-Хосрова, а третий на Царицу. С другой стороны Питиахш положил на колени царей длинный меч, и один за одним к ним стали подходить вазурги: сначала сам Видарз, за ним его сын, Нарсес, марзпаны и васпухры. Каждый из них поднимался по ступеням к царям, опускался перед ними на колени и, положив левую руку на обнаженный меч, а правой прикасаясь к Дарафшу, произносил слова присяги Эранвежу и его Государям.
После присяги начался пир, и не было в Спахане человека, который бы ни участвовал в нем. Вазурги пировали в Доме Михра, и Кай-Хосров впервые пел в собрании мужей, и царица Симтан пела тоже. А внизу под ними ликовал и веселился целый город, весь в волнах огней, словно неведомым волшебством захлестнувших гору от подножия до вершины.
Глава 6. Походъ на Кангъ начатъ
В то время, когда Хосров готовился к отъезду в Спахан, в Туране также шли приготовления к войне. Сразу же после Совета, постановившего начать войну, к Вратам Медного Замка в Канге примчался гонец-Арий с посланием к Фрасияву. Оно гласило:
"Мы, Кай-Кавус и Кай-Хосров, Цари царей Эранвежа, отец и сын убитого тобою, Фрасияв, царь Туров, по коварному наущению хакана Гарсиваза, арийского царевича Сиявахша, несмотря на то, что он доверился твоему гостеприимству; ныне объявляем тебе войну и не положим оружия, доколе не воздадим вам обоим по вашей вине, в чем свидетелями нам головы Демура и Гуруя, бывших непосредственными орудиями этого злодеяния."
Прочитав это послание, Фрасияв пришел в ярость. Первою его мыслью было тотчасже отдать приказ о смертной казни Аспурга как изменника, и будь рядом Гарсиваз, он бы так и поступил. Но хакан все еще находился в Дар-и-Деште, и ядовитое масло на горячие угли царского гнева подливать оказалось некому. Поэтому первое побуждение его скоро задавил страх. Если уж Аспург и якшается с Кай-Кавусом, подумалось ему, то он скорее всего может в ответ на царский приказ о его казни восстать и ударить в спину, в то время как Арии нападут спереди. Эта нависшая угроза войны над границей Турана лишала Фрасиява времени добраться до неверного марзпана и расправиться с ним. К тому же царь туров понимал, исходя из опыта прошлых войн с Эранвежем, что на поле брани ему совершенно некого противопоставить вождям Ариев, кроме Аспурга. Поэтому, по размышлении, он повелел созвать Золотой Совет Турана, присутствовать на котором вменялось в неукоснительную обязанность для всех вазургов Царства Степи. Поскольку это звание носил и Фриян, то, если он приедет, значит, измена еще не так глубоко пустила корни, и у Фрасиява еще есть возможность предупредить ее самые неприятные последствия.
Фриян приехал вместе с отцом. В назначенный день они вошли в Зал Золотого Совета и заняли свои обычные места слева от Нефритового трона царя туров.
Огромный квадратный зал с плоским потолком был весь обвешан и устлан коврами. Утренний свет входил в залу сквозь узкие окна под самым потолком, с трудом пробиваясь сквозь густые клубы приторно-сладкого дыма, который исходил из пастей медных черепах, висевших в углах. Каждый ковер на стене изображал один из четырех кустаков Турана, в соответствии с той стороной света, на которую выходила эта стена. Восток, владение Гарсиваза, был изображен в виде смуглого воина в черном кожаном доспехе, со множеством голубых шрамов на суровом широкоскулом лице, верхом на огромной иссиня-черной крылатой змеи с раскрытою огнедышащею пастью. Север, родовое наместничество Аспурга, представляла черная пантера. На западной стене висел ковер с несколькими белоглавыми горными пиками; и наконец, на южной была высокая многоярусная пирамида у берега моря. В центре зала на шестиступенчатом возвышении стоял Нефритовый Трон, на котором неподвижно, точно статуя, и с застывшим, как у статуи лицом, возседал Фрасияв в желтом парчовом халате, расшитом золотыми извивающимися драконами, в желтой круглой шапочке с тремя драконами один над другим; у него ног слева и справа вздымали хвосты с острыми жалами золотые скорпионы с львиными гривами и узкоглазыми человеческими лицами, изображавшие духов-хранителей рода Тура. Тут же, на небольшом хрустальном столике рядом с престолом, лежала круглая яшмовая печать, - символ верховной власти в Туране. Ступени трона и пол перед ним покрывал желтый ковер с вытканным причудливыми знаками старинного письма словом "мiр". Трон окружали копьеносцы в позолоченных чешуйчатых доспехах и остроконечных рогатых шлемах с султанами из хвостов яка. Слева от царя на ковре стоял Дапир-мехист Турана, евнух Тургадак, в голубом халате с вышитым белым журавлем на груди и спине, подпоясанном широким поясом с четырьмя кусочками агата с рубиновыми вставками в черной квадратной шапке, украшенной рубиновым шариком,. Жирное бабье лицо Тургадака, обрюзглое, белесое, представляло собою резкий контраст рядом с иссохшим лицом царя, казавшимся черепом, обтянутым пожелтевшею от древности кожей, в глазницах которого под редкими бровями тусклым желтым огнем горели раскосые глаза; и в то же время было очень схоже с внешностью Гарсиваза, сидевшего первым от трона под ковром со всадником на змее, в красном халате, с вышитым белым единорогом, и в черной квадратной шапке с рубином. Напротив хакана, на лавке под ковром с пантерой, сидел Аспург в синем халате, тоже с единорогом и рубином на такой же шапке, ибо эти знаки обозначали наивысший чин при дворе Фрасиява. В Туране не было единого начальника над войском, и наместники каждого кустака имели чины спахпата, причем спахпаты Востока и Запада считались в наивысшем чине, наравне с Дапир-мехистом. Все иные туранские вазурги состояли в более низких чинах, знаки которых украшали их халаты, шапки и пряжки поясов.
Фрасияв поднял палец, стражники ударили копьями о щиты, а когда медный гул поглотила душная тишина Зала Золотого совета, Тургадак, развернув свиток, прочел тонким дребезжащим голосом:
"Мы, Бессмертный Владыка Нефритового Трона Поднебесной, получили наглое послание от царя Эранвежа, коим он самонадеянно объявляет нам войну, дерзая обвинить нас в несправедливости казни, коей мы подвергли его сына, царевича Сиявахша. Этот вызов он бросает нам от своего имени и от имени так называемого своего внука, Хосрова, якобы счастливо спасшегося из Турана Конечно эти слова лживы во всем, ибо мы казнили Сиявахша сообразно мере его преступлений и нашей справедливости. И точно также, как нет оснований сомневаться в этом, нет причин и верить второй лжи царя Ариев: о якобы обретенном его внуке. Это лишь самозванец, послуживший Кавусу предлогом развязать против нас вероломную войну после пятнадцати лет мира и спокойствия, которые даровала ему наша благость. Ныне все еще раз убедились, насколько лжив и коварен этот правитель, измышляющий против нашего миролюбия столь смехотворные предлоги, и посему подлежит наказанию смерти за свое коварство и оскорбление нашего правосудного милосердия, точно так же, как и тот самозванец, посмевший назваться сыном Сиявахша, а их войско - полному и безжалостному истреблению. С тем и вручаем наше непобедимое войско слугам нашим Гарсивазу и Аспургу, повелевая им привести врага, дерзнувшего вторгнуться в наши пределы в ничтожество, из которого он вышел и в котором ему надлежит пребывать вовеки".
Услышав свои имена, оба марзпана поднялись и низко поклонились трону. Когда Тургадак умолк, Фрасияв поднял руку, призывая их приблизиться: