Сильвия, Королева Лесов, собрала двор в своем лесном дворце, насмехаясь над своими поклонниками. Она говорила им, что она готова петь для них, устраивать для них пиры, разсказывать им сказания о легендарных днях, ея жонглеры будут устраивать свои представления перед ними, ея армии будут отдавать им честь, ея шуты будут откалывать им свои шутки и отпускать причудливыя остроты, она не сможет лишь любить их.
Не так, - отвечали они, - надлежит обращаться с принцами в их блеске и таинственными трубадурами, скрывающими царственныя имена; это несогласно с баснословием; миθ не знает тому прецедента. Ей надлежало бы, сказали они, швырнуть перчатку в какое либо львиное логовище, ей надлежало бы потребовать пару дюжин ядовитых голов змей из Ликантары или смерти какого нибудь выдающегося дракона, или отправить их всех в какой нибудь смертельный поиск, но чтоб она не могла любить их! - это было неслыханно - и не имело параллелей в анналах романов.
И тогда сказала она, что ежели им надобен поиск, она готова отдать свою руку тому, кто первым подвигнет ее к слезам; и этот поиск да будет назван, для справки в истории и песнях, Поиском Слез Королевы, и за того, кто исполнит его, она выйдет замуж, будь он только мелким герцогом на землях, неизвестных в романах.
И многие подвиглись гневом, ибо они чаяли некоего кровопролитного поиска, но старые лорды-камергеры промолвили, когда те роптали меж собою в дальнем мрачном конце палаты, что сей поиск тяжек и мудр, зане ежели она сможет заплакать, она сможет и полюбить. Они знали ее все ея детские годы; ни разу она не вздохнула. Многих мужчин видела она, поклонников и придворных, и никогда ея голова не кружилась по ком либо проходившим рядом. Ея красота была подобна тихим закатом печальных вечеров, когда весь мiр во власти мороза, - чудо холода. Она была словно освещенная солнцем гора, что возвышается в уединении, в совершенстве красоты подо льдом, как обреченное и одинокое сияние под вечер, высоко над благоустроенным мiром, что не ищет дружбы у звезд, точно удел горца.
"Если она сможет заплакать", - сказали они, - "она сможет полюбить", - сказали они.
И она приятно улыбнулась этим пламенным принцам и трубадурам, скрывающим царственныя имена.
И тогда они поведали, один за другим, каждый из поклонников-принцев, историю своей любви, простирая руки и преклонив колено; и разсказы были весьма печальны и жалостливы, настолько, что нередко наверху, на галереях, плакала какая нибудь из фрейлин дворца. И весьма изящно кивала им головою королева, точно безразличная магнолия, что в бездне ночи разсеяно подставляет всякому движению воздуха свою победоносную красу.
И когда принцы поведали о своей безнадежной любви и отошли, не взяв иной добычи, кроме собственных слез, именно тогда явились неизвестные трубадуры и разсказали свои повести в песнях, тая свои благородныя имена.
И был там один, кого звали Акронион, в лохмотьях, на которых лежала дорожная пыль, и которыя скрывали доспех в воинских шрамах и вмятинах от ударов; и когда он коснулся струн своей арфы и запел свою песнь, наверху, на галереях, заплакали фрейлины, и даже старые лорды-камергеры хныкали между собою и затем смеялись сквозь слезы и говорили: "Нетрудно заставить плакать стариков и вызвать праздныя слезы у юных лентяек; но ему не добиться того, чтобы расплакалась Королева Лесов".
А она кивнула изящно, и он был последним. И неутешны ушли все те герцоги и принцы и переодетые трубадуры. И все же Акронион, уходя, раздумывал о чем то.
Он был королем Афармаха, Лула и Хафа, верховным правителем Зеруры и холмистого Чанга, герцогом в герцогствах Молонг и Млаш, и ни одна из этих земелоь не была чужда романам или же неизвестным или обойденным вниманием среди слагателей миθов. Он размышлял, уходя в чужом наряде.
Тем же, кто не помнит своего детства, потому что занят другими делами, должно уразуметь, что под волшебной страною, лежащей, как всем известно, на краю света, живет Потешный Зверь, Иное имя - радость.
Известно, как жаворонка в зените, детей, играющих на улице, добрых ведьм и старых милых родичей сравнивают - и сколь уместно! - с этим самым Потешным Зверем. Только одно в нем "не в кайф" (если мне позволено использовать сленг, чтобы выразиться совершенно ясно), только один у него недостаток: это то, что в радости своего сердца он портит капусту Человека, Который Ищет Волшебную Страну, - и, натурально, он ест людей.
Засим следует уразуметь, что всякий, кто сможет добыть слезы Потешного Зверя в чашу и опьянеть от них, сможет заставить всех и каждого проливать слезы радости столь долго, насколько в нем достанет вдохновения от этого напитка петь и играть.
Акронион размышлял этак мудро: что если ему удастся вызвать слезы у Потешного Зверя своим искусством, удерживая его от буйства волшебною силой музыки, и если некий друг убьет Потешного Зверя прежде чем тот перестанет плакать - ибо концу надлежит быть даже и при человеческом плаче - тогда он сможет спокойно унести слезы и выпить их пред Королевой Лесов и подвигнуть ее к слезам радости. Ради этого он стал искать мужа смиренного и достаточно рыцарственного, которого бы не увлекла краса Сильвии, Королевы Лесов, но нашла лесную деву, что была когда то давно летом его. И имя мужа было Араθ, подданный Акрониона, стражник из числа копьеносной стражи4 и вместе они пошли по баснословным полям пока не достигли , самых пределов Волшебной Страны, королевства, которое (как всем известно) греется на солнышке на протяжении лиг на краю света. И странною древнею тропой они пришли в страну, которую искали, встречь ветру, дувшему на эту тропу из космоса, с неким металлическим привкусом от блуждающих звезд. И так они пришли к старому, продуваемому ветром дому с соломенною крышей, где живет Человек, Который Ищет Волшебную Страну, сидя в гостиной у окна, что обращено прочь от мiра. Он радушно принял их в своей опекаемой звездами гостиной, поведав им сказания о Космосе, и когда они объявили ему цель их опасного поиска, он сказал, что убить Потешного Зверя было бы делом милосердия; ибо он явно был одним из тех, кому не нравилось, как тот бывал счастлив. И потом он провел их через заднюю дверь, ибо у его главного входа не имелось ни одной ступеньки, - старик обычно вывивал оттуда помои прямо на Южный Крест, - и так они пришли в сад, где росла капуста и те цветы, что цветут только в Волшебной Стране, обращая свои головы всегда к комете, и он указал им дорогу к месту, которое он назвал Исподом, где находилось логово Потешного Зверя. Тут они начали свой маневр. Акронион должен был идти по ступеням дороги с арфой и агатовой чашей, в то время как Араθ двинулся вкруг утеса с другой стороны. Затем Старик, Который Ищет Волшебную Страну, возвратился в свой дом, продуваемый ветром, бормоча сердито проходя капустныя грядки, ибо не по душе ему был образ жизни Потешного Зверя; а два друга пошли каждый своей дорогой.
Они ничем не обнаружили себя, лишь зловещий ворон уже задолго пресытился человеческою плотью.
Ветер безрадостно дул со звезд.
Сначала было опасное восхождение, но затем Акронион вышел к гладким широким ступеням, которыя вели от края к логову, и тут на вершине услышал, как безпрерывно усмехается Потешный Зверь.
Он испугался, что его веселье не одолеть, не опечалить и самой скорбной песне; но однако он не повернул назад, спустился по ступеням и, поставив агатовую чашу на ступеньку, начал песнь, именуемую Страдальческой. В ней пелось об отчаянных, жалостных событиях, что пали на города, наслаждавшиеся блаженством, на заре мiра. В ней пелось о том, как боги, звери и люди давным-давно возлюбили прекрасных спутниц и давным-давно тщетно. В ней пелось о золотом воинстве счастливых надежд, но не о их исполнении. В ней пелось о том, как Любовь презрела Смерть, но пелось и о смехе Смерти. Довольное хихиканье Потешного Зверя вдруг смолкло в его логове. Он поднялся и отряхнулся. Он был все еще несчастлив. Акронион по-прежнему пел песнь, именуемую Страдальческой. Потешный Зверь угрюмо подошел к нему. Панический страх не заставил Акрониона замолчать, он продолжал петь. Он пел о лукавстве времени. Две крупныя слезы брызнули из глаз Потешного Зверя. Акронион ногой подвинул агатовую чашу в соответствующую точку. Он пел об осени и уходе. Зверь плакал, как плачут замерзшие холмы в оттепель, и его крупныя слез падали в агатовую чашу. Акронион отчаянно продолжал петь: он пел о незаметных радостях, которыя люди видят и опять теряют из виду, о солнечном свете, незаметно озаряющем зачахшия лица. Чаша наполнилась. Акронион был в отчаянии: Зверь подошел так близко. Акрониону на минуту показалось, что его пасть увлажнилась! - но это были лишь слезы, бежавшия по губам Зверя. Акронион ощутил себя словно бы съедобным куском! Зверь больше не плакал! Акронион запел о мiрах, разочаровавших богов. И вдруг хрясь! И крепкое копье Араθа вонзилось ниже плеча, и слезы и радости Потешного Зверя окончились раз и навсегда.
И тщательно они понесли агатовую чашу, оставив тело Потешного Зверя в перемену рациона для зловещего ворона; и, пройдя через продуваемый ветром домик, крытый соломой, они попрощались со Стариком, Который Ищет Волшебную Страну, и тот, услышав о содеянном, потирал руки и все бормотал: "А ведь доброе дельце, да. Моя капуста! Моя капуста!"
И вскоре после этого Акронион вновь пел в лесном дворце Королевы Сильвии, выпив прежде все слезы из агатовой чаши. И было это на гала-представлении, в присутствии всего двора и послов из страны легендарных и миθических, и даже от Terra Cognita.
И Акронион пел как никогда дотоле и уже не споет более. О, одна лишь скорбь, скорбь на всех путях человека, кратки и жестоки дни его, и конец - смута, и суетны, суетны его старания: а женщина - кто поведает о ней? ея удел начертан воедино с мужским безразличными, безпечными богами, чьи лики обращены к иным сферам.
Он начал примерно в этом роде, и затем вдохновение овладело им, и не по силам мне передать всю волнующую красоту его песни: много радостного было в ней, сплошь переплетенного с печалью: она была подобна пути человека: она была подобна нашей судьбе.
Всхлипывания пробуждались от его пения, вздохи разносились эхом: сенешали, солдаты издавали рыдания, и ячными слезами плакали фрейлины; слезы падали дождем с галереи на галерею.