Соловей задумчиво поднял глаза к небу, и отвёл меч в сторону, позволив тому блеснуть на солнце и поникнуть серой полосой.
- Знаешь, Воробышек, мне подумалось, что поединок похож на маркизонский пляс, - сказал он, щурясь на васильково-синюю даль. - Торжественный и плавный, роскошный. Когда на тебя смотрят все... - тут он взглянул, наконец, на Яромира и быстро поправился: - впрочем, на тебя не смотрят. Итак, Воробышек, шаг вперёд...
Соловей шагнул, высоко вскинув левую, свободную руку.
Он забавлялся. Яромир до боли в зубах хотел раз и навсегда выбить из Соловья эту самодовольную лень, заставить уважать себя. Но нужно было ждать, нападёшь сейчас - и попадёшь в охотничьи силки.
- ...поворот, - сказал Соловей, и крутался на каблуке, сминая траву. Повернулся не до конца, покачнулся: - Порожденье смуты, на плитах Гнезда это было проще!
Ловушка или и впрямь раскрылся? Неважно. Вперёд: два взмаха и выпад! Удача на его стороне! Он ненавидел, когда его называли Воробышком.
Яромир выбросил руку далеко вперёд, движение отточено: толчок ноги, поворот плеча - всё на кончике клинка. Вот так меч пробивал набитый соломой тюфяк, а сейчас пробьёт белую кожу под тонкой рубашкой и кость. "Успею остановиться?"
- Шаг назад, - пропел Соловей, легко развернулся, оказавшись сбоку от Яромира, и тут же Яромир получил пинок под зад, со всего размаха полетел вперёд и растянулся на сырой от росы траве.
Дух вышибло, на глаза навернулись слёзы. Хвала Чете, Соловей увернулся! Проклятье нерождённым, Соловей его ударил! Щёки вспыхнули: Яромир схватил меч, рывком поднялся. В зыби все настваления: он бился яростно, изо всех сих, стараясь вышибить вёрткий меч из рук Соловья. В ушах гудело от звона стали, в глазах один только солнечный блеск, прихотливо перескакивающий с меча на меч. Он уже не чувствовал ладоней, когда его клинок, будто получив собственную волю, крутанулся и вырвался, упал на землю.
- Взмах рукой, - тяжело переводя дыхание, сказал Соловей. - Поклон.
Руки висели плетьми, не поднимаясь, зубы до боли сжаты, свистел вдыхаемый воздух. Яромир искал на раскрасневшемся лице Соловья хоть тень обыкновенной улыбки: но тот смотрел прямо и жёстко, холодно. Тёмные волосы были растрепаны, крылья тонкого носа раздувались вместе с дыханием, на лбу капельками выступил пот. Яромир несмело улыбнулся, опустил взгляд, и тут только Яромир понял, что рубаха на груди брата набухла от крови.
- Я.. я не хотел. Нужно перевязать! - зачастил Яромир, и разом замолчал: меч Соловья упирался ему в грудь.
- За похлёбкой сегодня следишь ты, - сказал Соловей, тем же голосом, каким отдавал приказы отец.
Соловей шагнул вперёд, разворачиваясь, как в маркизонском плясе, после поклона:
- Воробышек! - громко прошептал он в самое ухо, взъерошив ему волосы, и Яромир не сдержал счастливой улыбки.
Рана оказалась пустяковой - длинный и неглубокий порез. Пока Соловей ходил к ручью промывать её, Яромир достал из седельной сумки чистую белую сорочку с кружевами, сел на корточки и разгладил её на коленях. В ней он мечтал предстать при дворе. Думал недолго: решившись, он стал сосредоточенно рвать её на широкие полосы, помогая себе ножом.
Соловей вернулся нескоро, Яромир уже успел покончить с рубашкой и связать полосы в одну ленту непослушными после боя пальцами. Он не думал, что беспокоится за брата, но, когда услышал звонкое пение, от сердца отлегло.
Я прощусь с тобою, милая:
И уйду я вслед за братьями
Я поклялся над могилами,
Нет верней того заклятия!
Пел Казимир славуно, чего уж. За то Соловьём и прозвали.
Мне сразиться с лютым ворогом
За рассвет над старой пашнею,
И за крынку с кислым творогом,
За твои слова вчерашние...
- Эй, Воробышек? Да ты никак меня перевязать собрался? - спросил он, едва показавшись из дубовой рощицы. - Сжалился над сводным братом? Благородный мальчик. Ты зря меня не слушаешь - как мне ещё тебя учить? Поединок - это не колка дров, - он говорил, подняв руки, а Яромир туго обматывал ему грудь. - Ты дерёшься вслепую, не слышишь и не видишь противника, тратишь столько сил... Ты что, располосовал свою рубаху? Воробышек...
- Мне нужно было идти одному, - буркнул Яромир. - Чего ты за мной увязался?
- Дурак, - беззлобно отозвался Соловей.
2.
Яромир готовился к походу тщательно. К походу или к побегу - он сам не мог понять: отцовского дозволения он и не чаял дождаться, решился идти сам. Загодя он собрал запасы и уложил в седельную сумку: кремень и трут, смену белья, семь локтей крепкой верёвки, длинный нож и топорик, осталось только плотнее завернуть лепёшки и сушёное мясо в холстину, да прицепить мех, где булькало красное вино из отцовских погребов. Он осторожно вышел из спальни и дошёл сквозь пустые и гулкие залы до боковой лестницы. Была ночь, и едва освещённые месяцем комнаты казались ещё больше обыкновенного. Он уже откинул пыльный тканый ковёр, закрывавший проход, уже шагнул во мрак лестницы, когда вспомнил вдруг, помянув про себя порождений Смуты, что забыл меч. Пришлось вернуться и снова пройти, едва не на ощупь весь путь.
Он считал ступени лестницы и молился то Отцу, то Матери, чтобы не оступиться и не полететь кубарем в темноте. Нога оскользнулась на влажном камне, и Яромир отчаянно замахал руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь, но не вышло, упал, отшибив себе зад. Ножны скрежетнули по камню громче утренних петухов.
Он сидел на холодном камне и вслушивался в тишину, положив ножны на колени. Меч выдал его за то, что он посмел забыть его в спальне. Разве может забыть свой меч настоящий воин? Не может. Даже старик Славич бы не забыл. Неужели вот так и кончится? Нет, он всё равно уйдёт! Нельзя позволить черноплащникам и дальше править в Верховском. Изяслав должен знать, что воины Красных земель с ним, что Гнездо с ним. Яромир стиснул зубы и встал - до конюшни уже было недалеко.
Там в кованом светце тлела лучина, едва-едва рассеивая тёплый, пахучий полумрак. В дальнем углу, на сене, сопел и присвистывал конюх - кто сегодня? Сивой, Некрас? Не разобрать. Вроде спит. Неужели обошлось?
Крылатый ждал его в стойле. Яромир изловчился достать из-за пазухи половинку яблока: конь громко фыркнул и взял гостинец, ткнувшись тёплой мордой в протянутую ладонь.
Оседлать и взнуздать коня в полутьме не так-то и просто, особенно, когда за тебя обычно это делает конюх. Зато засов поддался легко, створки открылись бесшумно. Взяв Крылатого под уздцы, Яромир повёл его из конюшни. Ночной воздух обдал прохладой. Месяц освещала старые стены и двор, играл тенями раскидистый дуб. Яромир замер на миг, прощаясь с Гнездом.
- Далеко ли собрался, молодой господин? - шёпот у самого уха, и чья-то рука на его плече. Яромир вздрогнул и оцепенел, не зная, что делать.
- Что молчишь, Воробышек? Куда это ты, на ночь глядя? Не рановато тебе по девкам шляться?
Соловей.
- В самый раз, отвяжись, - буркнул он и неловко, не попав сперва ногой в стремя, вскочил в седло.
- Вот ещё, - фыркнул Соловей и взял Крылатого под уздцы. - Рассказывай, куда собрался, малец?
Яромир молчал, стиснув зубы, крылья носа дрожали. Только бы не заплакать. Плакать нельзя. Это нечестно! Уже почти получилось.
- Рассказывай, не сопи, - смягчил голос Соловей. - В Верховской? К Изяславу?
Соловей хлопнул ладонью по седельной сумке:
- Ну точно, не к девицам. Слушай меня, Воробышек... Ты сказал отцу?
Яромир помотал головой.
- Понятно. Слушай меня. Ты единственный его сын, единственный наследник. Старик души в тебе не чает. Я знаю, что говорю. Если тебе плевать на его сердце, подумай хотя бы о том, что не уедешь дальше десятка вёрст, как тебя хватятся, найдут и вернут. Орлёнок, рано вылетать из Гнезда.
- Нужны, - согласился Соловей, и запустил пятерню в свои тёмные кудри.
Застыл так, будто решаясь, и вот, махнул рукой: - Уйдём вместе. Во время охоты. Оставим письмо отцу - он не будет посылать за нами погони, если поймёт, что мы едем в Верховской. Наставник Наум убедит его отпустить нас. А сейчас слезай с коня, Воробышек.
3.
Соловей сидел, неудобно зажав между колен серебряное зеркальце, вытянув шею, скосив глаза на своё отражение. Оттянув кожу пальцами, он брился, с хрустом снимая щетину со щеки.
- Хороши мы будем с тобой, Воробышек! - усмехнулся он сквозь зубы. - Я с повязкой как после боя, и ты в заношенной рубахе.
Соловей осторожно отёр бритву куском холстины, и продолжил, повернув теперь к зеркальцу другую щёку.
- По рубахе-то вши ещё не скачут, Воробышек?
Яромир угрюмо следил за игрой пламени костерка:
- Не скачут, - огрызнулся он. - Изяславу нужны наши мечи, а не чистые рубашки.
Соловей рассмотрел себя в зеркальце и умылся , плеснув на лицо остатками воды из котелка.
- Много ли толку от наших мечей? - спросил он, вытирая лицо. Яромир наблюдал его лицо сквозь дрожащий над костром воздух.
- Скоро я приведу к нему всё Гнездо.
Соловей вскинул на брата глаза и долго смотрел. Не выдержав взгляда, Яромир стал рассматривать искорки, которые взвивались стайками от ало-серых углей, когда он толкал их прутиком.
- Нам пора, Орлёнок. К вечеру мы должны выехать на малый шляхт, к исходу третьего дня будем на месте.
Яромир молча кивнул. Он вспоминал слова наставника.
Наставника Наума не было целый год. Он вернулся в Гнездо пешком, жилистым и исхудавшим, загорелая рука сжимала посох, в отросшей до груди бороде волнилась седина, как морская пена на чёрной воде. Он встретил воспитаников тем же ласковым, мягким голосом, что и прежде, его ореховые глаза улыбались. Но наставник Наум изменился. Изменились и его рассказы.
- Я в был Нагорной, - говорил он.
- В разбойной Нагорной?
- Да, Яромир. И я говорил с теми, кого мы называем разбойниками. Все они, как один, древних родов: Лисовцы, Гороловцы, Станичи, были там и потомки Деяна. Они дошли до отчаяния, и не знают теперь как жить иначе, не пробавляясь разбоем. С тех пор, как владигорцы украли кузнецов, они не ковали новых мечей. Воины и дети своих отцов, они отказались идти на службу к черноплащникам, те же забрали их крестьян, увели, подобно скоту, с жёнами и детьми.
- Но они ослушались приказа! - отвечал Яромир.
- Что за приказ заставляет воина бросать свой меч? - спокойно отвечал Наум, и Яромир не знал, что ответить.
А ещё наставник Наум побывал в Гранитной, добрался через ущелья и кряжи до Ласточкиного гнезда, отдыхал в Прибежище, но всюду он находил одно. Наставник рассказывал, и рассказы его смешивались друг с другом: говорил ли он про вдовца, чей старший сын погиб в бою с рахманами, а младший надел его доспехи и ушёл вслед за ним. Ушёл на верную смерть во владигоском строю, потому что не мог обречь семью на нищету. Или о том, как старуха с невесткой доживали свой век в пустой башне, оставленные заботе нескольких слуг: их крестьян забрали черноплащники, обманом выкупив за бесценок.
Или рассказывал наставник Наум как шёл он два дня по лугам и пастбищам, но не встретил ни пастуха, ни козы. Или о том, как нашёл он приют в крестьянской хижине, где оставил своего коня, потому что увидел, как сами крестяне пашут землю, впрягшись в соху. Он рассказывал, что их господин оказался жаден и глуп, но раньше и его жадность знала меру, теперь же меры нет, потому что всё, что не отнимет он, отберут черноплащники.
Наставник всегда говорил спокойно, негромко и неспешно, так что Яромир научился распознавать и малые оттенки его голоса.
- Раньше пастух пас коз и овец, крестьянин пахал землю, а боярин сражался с врагом, и это было справедливо, потому что людям нужна защита. Что же за войну мы ведём теперь? Отчего земли наши пустеют, хотя воюет и боярин, и крестьянин? - спрашивал наставник Наум, и в голове Яромира мигом возникали ответы, но он понял уже, чувствовал, что они неверны. Он ждал ответа наставника. - Там, где я был, я не сыскал ни одного кузнеца, что был бы способен не только подковать лошадь, но и сработать меч. Ни одного кузнеца, в крепостях Красных земель! Кроме тех, что стали теперь оплотом Владигора. Да, Яромир, в Гнезде есть Чернянко-кузнец, известный искуссник, но и только, он последний. В Заставной я говорил с боярином, который продал свой щит и меч, черноплащники платят за них полновесным серебром, продал коня, а сам стал пасти овец, и сыновей к тому приставил, и тем только и кормит род. В какой народ мы превратимся, если воин не может воевать, а крестьянин возделывать землю?
- И с кем бы я ни говорил, - продолжал наставник, - приходилось мне слышать проклятья черноплащникам Владигора, но вспоминали люди Красных земель и светлую Градиславу, и вспоминали, как сражались за неё, и как били деррахманов, как возвращались домой победители, и слава летела впереди них, теперь же владигорцы отняли и славу, ведь вера их учит, что победы одерживает разум, а не оружие, а, значит, и не воины вовсе достойны песен, а владигорские мудрецы. Но давно ли неугодны Святой Чете стали защитники народа её? Гордость и алчность вижу я в делах и словах послушников Владигора.
Так говорил наставник Наум, и Яромир слушал его, сжимая в бессилии зубы. Они были тогда втроём, в той самой палате, в которой обыкновенно учил их Наум. Наставник сидел в углу, на лавке, Соловей перебирал струны и тихонько напевал что-то у очага, Яромир же расхаживал по комнате, потому что не в силах был больше слушать сидя. Как мог Соловей оставаться не внимать наставнику? Как мог он оставаться равнодушным?
Яромир давно привык к тряской рыси Крылатого и почти не замечал дороги, он раз за разом переживал те часы, он думал над словами наставника, и всё время приходил к одному - к отцу. К его молчанию.
Он ничего не отвечал на проповеди наставника. Раньше, при Градиславе, боярам дозволено было иметь свою дружину, и вооружать её и кормить. Боярин великого рода созывал бояр родов малых, и собиралось войско: такое, какое привёл его отец на Седое поле много лет назад, и с каким разбил он владигорцев.
Порой Яромиру казалось, что имя Всеслава Орла носят три человека. Один - бесстрашный воин, воспетый певцами Красных земель, он сражался в Золотых землях с рахманами и бил их не раз, он спас светлую Градиславу от восставших владигорцев, разбил их на Седом поле и обессмертил своё имя. Его глазами смотрели с тканых ковров Гнезда гордые воины-победители. Другой человек с тем же именем - его отец. Яромир не мог вспомнить ни его лица, ни его наставлений, но знал, что тот всегда был мудр и добр к нему, что учил его разным наукам и позволял шалости, он помнил как зычно звучал его голос, отдающий приказы. Третий же был чужим Яромиру. Но именно он жил теперь в Гнезде и его называли глашатаи Всеславом Орлом. Этот был стариком с прямой спиной, с длинными неубранными седыми патлами и затуманенным взором.
Но Всеслав Орёл из Гнезда был только один, и когда, случалось, он призывал сына к себе, Яромир до боли завидовал Соловью, которому сполна досталось любовь и забота Всеслава, и старым товарищам отца, кто ходил с ним вместе в бой, и его дружинникам, которых вёл Всеслав-воевода. Яромиру же досталась смутная память детства и редкие встречи. Во время них Всеслав почти не говорил, только спрашивал глухим голосом, слушается ли он наставлений, и всем ли доволен? На последней из таких Яромир спросил: враги ли черноплащники Красным землям? Но отец только молчал, а потом отпустил его с обычным: "Поговорим после".
Закат пылал за спиной поздним осенним цветком. Грозовые тучи торжественно выплывали навстречу, на несколько мгновений мир кругом словно бы высветился изнутри, тени скрылись, а после небо почернело, разыгрался ветер.
- Давай скорее! - перекрикивая свист ветра поторопил Яромира Соловей. - Недалеко должен быть постоялый двор. Успеть бы до грозы.
4.
Когда до Верховского оставалось совсем недолго, если поверить наслово встречному мужику, Соловей остановил коня и окликнул брата:
- Давай, пора.
Они съехали с шляхта и вскоре оказались на берегу быстрой, чистой реки.
- Как называется? - спросил Яромир.
Соловей пожал плечами:
- Не то Донейка, не то Довейка, не то ещё как, не помню. Тебе в ней купаться, а не болтать с нею. Привяжи коней , я соберу хворост.
Яромир стянул с себя сапоги, расстегнул костяные пуговицы на камзоле, снял и его, затем рубаху, порты. Было прохладно, с воды дул слабый ветерок. Яромир громко хлопнул в ладоши, и побежал, оскальзываясь, к воде, к поросшему тонкими берёзками берегу, который обрывался глиняным скатом. Вбежал в воду - дыхание захватило, не вздохнуть. Зубы сами собой стали стучать; следом медленно входил в воду, поминая всех порождений Смуты поимённо, Соловей. Яромир набрался духу и окунулся, силясь смыть онемевшими пальцами дорожную пыль с волос. Глотнул воздуха, окунулся ещё раз, обтёр шею и спину, как мог. И прочь из воды, он уже не чуял пальцев ног. Ветерок теперь казался куда как теплее, но лучше - погреть руки над костром.
- Свиньи, грязные свиньи, - разорялся Соловей вытряхивая из ушей воду. - Ни харчевни, ни постоялого двора, на два дня пути. Являйся в Верховской хоть весь в грязи! Воробышек, ты что, сунул в костёр обе коряги? Прогорит слишком быстро, обсохнуть не успеем.
- Соловей, - окликнул его Яромир. Он опять смотрел на брата сквозь разогретый костром воздух и дым. - Думаешь, удастся острастку Владигору дать? За Гнездом пойдёт не больше двух тысяч.
Они ни разу не говорили об этом, за весь путь, от самого Гнезда.
- Две тысячи, - подтвердил Соловей, - и только половина из них воины, но из них половина - старики.
Он замолчал и продолжил, когда Яромир уже решил, что он не скажет больше ничего:
- Не знаю, Воробышек. Нужно говорить с Изяславом. И да благословят нас Отец и Мать, Святая Чета.
Пришло время распотрошить сумку, достать из неё поклажу: два бережно сложенных камзола и пояса. Несмотря на предосторожности, одежда изрядно помялась, но всё же тяжёлый, расшитый серебром чёрный бархат смотрелся лучше посеревших рубах и выцветших полотняных камзолов.Яромир осторожно застёгивал серебряные пуговицы, на каждой был выбит орёл.
- Выглядит так, будто ты удачно ограбил какого-то вельможу, - заметил Соловей, окинув его взглядом. - Не так должен путешествовать орлёнок из Гнезда.
- Сейчас у нас нет ничего лучше, поехали, - ответил Яромир. И добавил, подумав: - Как Изяслав поймёт, что мы те, за кого себя выдаём?
- О, об этом стоило беспокоиться раньше, до того, как ты решил бежать из Гнезда!
- Ты бежал вместе со мной.
- Это верно, - отозвался Соловей. - Поехали!
5.
По окоёму клубились тучи, насквозь пронизанные солнечными лучами, подсвеченные изнутри, полные красок и цвета. Небесная игра величаво, неторопливо и торжественно близилась к завершению: серо-чёрный свинец и опалово-жёлтые просветы, золото солнца и лилово-синие небеса уступали место багрянцу заката.
В ложбине, между двух холмов, поросших где частыми соснами, а где сухостоем, укрепился замок. Коренастный, земной, тёмного камня - чуждый великолепию небес.
- Верховской, - указал на него Соловей. - Видишь?
Яромир сощурился, глядя из-под ладони вдаль:
- Вижу. Гнездо больше и лучше расположено. Поспешим, ночь скоро.
В ответ Соловей пустил было коня рысью, но вдруг развернуся к обочине, вглядываясь в кружево чёрных липовых ветвей.
- А ну погоди, Воробышек... Слышишь?
Яромир прислушался, и на этот раз отчётливо различил среди порывов ветра звук рога.
- Охота рядом. Что с того?
- Вот и узнаем, езжай за мной.
Соловей решительно направил коня в рощу, на взгорок, между деревьев, навстречу призывному кличу рога. Яромир не тронулся с места:
- Эй! Нам нужно в Верховской! Соловей!
Но тот не отвечал, и вскоре скрылся за деревьями. "Порожденье беспорядка... Несносен" - пробормотал Яромир и посильней вдавил пятки в бока Крылатого, направляя коня следом.
Листьев уже не было на ветвях, зато под ногами их было так много, что шорох заменял стук копыт. Остро пахло прелой листвой и сыростью, корой и землёй. Яромир спешил нагнать брата, мелькали перед глазами чёрные стволы на пёстро-жёлтом ковре. Ещё раз гнусаво всхлипнул рог.
Яромир выскочил на поляну: его Крылатый сам перешёл на ленивый шаг и встал бок о бок с Ретивым, конём Соловья. Но на другом конце поляны, не далее десятка шагов был ещё один всадник.
Его серая кобыла встала к ним боком, сам он держался вполоборота. С первого взгляда было ясно, что перед ними вельможа: одет дорого - под меховой накидкой с прорезями для руковов виднелся расшитый золотом синий бархат, сапоги тонкого сафьяна, шёлковые шальвары, на голове шапочка с пером, каких не носили в Красных землях. И в остальном он выгядел щёголем - русые кудри вились по плечам, бороды не было, одни подкрученные усы. Держался вельможа уверенно и откровенно разлядывал Яромира.
- Ещё один? - насмешливо воскликнул он. - И тоже орёл! Ну, надо же, какое везение!
Яромир устал после долгого пути, а быстрая скачка разогнала кровь - он не хотел терпеть наглеца, вместо ответа он дёрнул меч из ножен.
- Стой! - крикнул Соловей, преграждая ему путь рукой.
- Ну-ну, я всегда знал, что орёл - хищная птица, - сладким голосом прогоровил незнакомец, растягивая слова.
В грудь Яромира смотрел наконечник стрелы. Когда он успел достать лук? Видно, не зря, стервец, вполоборота держался.
- Мы хотим говорить, не драться, - твёрдо сказал Соловей, глядя то на Яромира, то на всадника.
- Вот и славно, - легко согласился незнакомец, опуская лук. - Кто вы?
Прежде, чем Соловей успел ответить, прозвучал рог - совсем уже близко.
- Горимирыч! Сюда! - крикнул вельможа, и тут же улыбнулся Яромиру: что, мол, делать? От этой улыбки ещё сильнее захотелось выхватить меч.
Рог ответил заунывным кличем. Топот копыт стремительно приближался, всместе с ним шорох листьев, повизгивание собак и смех. Вскоре тени замелькали за стволами, и на поляну высыпали всадники, окружив Яромира с Соловьём полукольцом. Пятеро. Нет, шестеро. Среди них была женщина. Собаки вились под лошадиными ногами, всадники перебрасывались словами, смялись. Все были одеты богато, подстать вельможе с луком, вооружены копьями и луками, хмельны и благодушны.
- Мой князь, ты всё ещё горюешь об упущенном лисе? Я поймал тебе орла! Даже двух! - торжественно провозгласил давешний вельможа.
Снова аукнулся вдалеке рог, и всадник, оседлавший вороного, с белым пятном на лбу, жеребца, снял с пояса свой, поднёс к губам и ответил, раздувая щёки, гнусавым, натужным воплем. Белая кожа и тёмные, вьющиеся волосы вместе с чёрными глазами выдавали в нём южанина, уроженца Красных земель. Он снова пристегнул рог к поясу, отёр губы тыльной стороной затянутой в перчатку ладони, и подтолкнул коня, выезжая вперёд. Он разглядывал братьев, и Яромир отвечал ему угрюмым взглядом. Кто он? Это его вельможа назвал его князем?
- Славная добыча, Клеверский. Кто вы?
Яромир тихонько фыркнул. Клеверский! Хорошее прозвище для вельможи или купца. Какой боярин назовёт своё гнездо Клеверово?
- Имя мне Яромир, - отвечал он гордо, - я прихожусь сыном боярину Всеславу Орлу, победителю при Поречье и... - он хотел сказать привычное "при Седом поле", но, чуть запнувшись, продолжил: -...и гонителю деррахманов, хозяину Гнезда. Со мной Казимир, воспитанник отца и мой сводный брат.
- Вот как... что скажешь, Илель?
- Я узнал старшего, а мальчишка похож на старика, - тут же получил он в ответ.
Яромир гневно воззрился на всадника с дикарским именем и странным выговором, который посмел назвать его мальчишкой. Он был высокий, сухопарый, с вытянутым, узким лицом, чуть раскосыми глазами и смуглой кожей. Длинные чёрные как смоль усы свисали до самой груди. Рахманец. Как есть... и этот его гортанный выговор: это и есть рахманский?
- Тогда я рад видеть вас при своём дворе, птенцы Гнезда! - сказал он, поворачиваясь к своим спутникам и обводя их широким взмахом.
- Мы верны тебе, светлый князь, - райким отзувуком повторил он, и поклонился. В седле поклон вышел странно, Яромир едва не уткнулся лицом в гриву Крылатого.
- Славно, славно... - рассеянно отвечал Изяслав. - Клеверский, похоже, вечереет? Нам пора домой. Надеюсь, видеть орлят своими гостями, - он улыбнулся и подмигнул.
Яромир не смог сдержать ответной улыбки - красивый и весёлый князь понравился ему.
6.
Пока аукались рога и собирались охотники, пока хвалился какой-то юнец двумя подстреленными куропатками, на лилово-сером небе уже проступили первые звёзды. Охотники возвращались домой. Впереди прочих скакали два всадника с горящими пламенниками: иди на них, раз уж заплутал и отстал.
Кто-то вдруг затянул:
"Что ты, девица, меня не привечаешь?"
И тут же песню подхватила нестройная разноголосица:
"Я что ли не хорош ?
ой, что ли не пригож?
А я сяду на коня, возьму я палаш,
Ох, воевать пойду,
да за свою мечту!"
- подхватил игриво женский голос. Яромир знал песню, её часто распевали отцовские стражники. Он подпел:
"Как убьёт меня рахман, я в землю лягу,
а коли не убьёт,
не жизнь мне будет - мёд!
Я вернусь домой под княжеским, под стягом!
Ой, ты, душа моя,
полюбишь ты меня!"
Последние слова потонули в хохоте и топоте копыт. Верховской уже был близко.
Замок встретил огнями и шумом, смешавшимися запахами жареного мяса, дыма и трав, хмеля, конюшен и свечного воска. Собрались в большой зале, за двумя длинными столами, во главе стол Изяслава. Соловья и Яромира Изяслав посадил по правую руку от себя. Трещали в очаге поленья, столы ломились от яств, слуги разливали по чарам вино и хмель.
Изяслав встал и поднял свою чару, обхватил её двумя ладонями: смех и пересуды затихли.
- Нежданная радость радостна вдвойне. Сегодня к нам приехали Яромир и Казимир, дети Всеслава Орла. Встретим гостей! Поднимем наши чарки за них!
Хмельные голоса слились в дружном одобрении, и Яромир пил вместе со всеми густой и сладкий, пьянящий мёд. Еды было много: он вдоволь наелся пряным мясом, пирогами с капустой, медовыми яблоками и куропаткой - одной из тех, которыми хвалился удачливый охотник, её запекли с брусникой и можжевеловыми веточками. От еды и хмеля, жара очага и шума, да после дороги, хотелось спать. Вместо того Яромир стал разглядывать лица пировавших. Вот, рядом, Изяслав, с открытым белым лицом, румяными щеками и блестящими, весёлыми, почти чёрными глазами. Напротив братья, видно, что братья, лица широкие, носы мясистые, глаза маленькие, под куститыми светлыми бровями и не разглядишь, какого цвета, а бороды подстрижены коротко, как в Белоземье носят, Звенька с Жизнебудом. Женщина сидела рядом с ними, за одним столом, та самая, которую он видел на поляне. Как, любопытно, её зовут? Старше, чем казалось поначалу, но ещё хороша, с ямочками на улыбчивых щеках, вьющимися волосами, перехваченными лентой, и красивым, переливчатым голосом. Следом рахманец.
Порожденье Смуты, как он мог забыть, что среди них рахманец? И ведь не ест почти, не пьёт, посматривает на всех глазищами своими. Что за человек?
- Соловей, - позвал вполголоса Яромир брата. - А откуда здесь... отчего ты хмуришься?
- Я пытаюсь вспомнить, Воробышек, как рахманец оказался в черноплащниках.
- Черноплащник? - сдавленным шёпотом переспросил Яромир, едва сдержав возглас.
- Не иначе. Что, по-твоему, рахману тут делать? - спокойно ответил Соловей и отхлебнул мёда. - Князь с ним советуется. А ещё он меня знает, да и я его, кажется, помню.
- Но как же Владигор допустил, чтобы...
- Потом, потом Воробышек. Сейчас пир, - не меняя голоса, сказал Соловей и отвернувшись к соседу справа, Клеверскому, стал громко горячо доказывать тому преимущество крепостной угольной заточки мечей против простой.
Клеверский оказался говорлив, и знал толк в клинках, так что вскоре Яромир совсем потерял надежду дождаться от Соловья ответа. Вместо того Яромир украдкой глянул на рахмана, и поймал на себе цепкий, не затуманенный хмелем, взгляд золотистых глаз, прямой, долгий, немигающий, будто вовсе нечеловеческий.
Яромир напряжённо замер: что за игру затеял рахман? И тут черноплащник поднял свою чару и ею поприветствовал Яромира. Яромир остророжно приподнял свою и пригубил мёд.
Уже после пира, глядя на пламя свечи, от которого мрак отведённой ему большой и холодной спальни, становился только гуще, Яромир всё не мог поверить:
"Выходит, я пил мёд с рахманом? С черноплащником? Ворожба, не иначе. Морок. Рахманское колдовство. Даром, что ли, глаза у них нечеловеческие? Порожденья Смуты, храни меня Чета. Нужно спасать князя... Но сперва поговорить с Соловьём."
Выждав немного, Яромир отправился искать брата. Переступая босыми ногами по холодному, грубо отёсаному камню, он прикрывал ладонью огонёк свечи. Эта дверь или следующая? Эта, не иначе. Он потянул за медное кольцо, и тяжёлая створка нехотя приоткрылась.
- Соловей? - позвал он, вглядываясь в темноту. - Соловей?
Неужели ошибся? Видно, комната такая же, как его: посередине громадная кровать под большим и пыльным навесом, два узких окна-бойницы, и больше ничего. Яромир подошёл к кровати приподнял полог, заглядывая под него: складки покрывал, причудливые тени, да и только. Он протянул руку и потормошил спящего:
- Соловей? Ну же, просыпайся! - тот не хотел вставать, только перекатился с боку на бок. - Просыпайся, Соловей!
Человек со сладким сонным стоном потянулся и сел на кровати. Глаза чёрные, волосы растрёпаны и разбросаны по плечам. Лицо менялось в дрожащем свете. "Неужели черноплащик? - скользнула мысль, и руки прошибло потом. - Нет, у того были усы. Соловей."
- Чего тебе, Воробышек? - сонный и сиплый голос, но голос брата.
Яромир сглотнул.
- Скажи, Рахманцы умеют колдовать? - спросил он.
- Ох.. колдовать умеют только женщины, да и то только наши, но с того никакого проку, - скороговорка Соловья замедлилась под конец, и он опять опустился на подушку. - У тебя зуб заболел? Найдём завтра лекаря, а сейчас спа-ать, - он протяжно зевнул.
- Да проснись же ты! - Яромир начинал злиться. - Изяслава не иначе как околдовали! С чего бы ещё он держал при дворе рахманца? Соловей, нужно бежать в Гнездо, отец примет.
Тишина. Неужели уснул? Яромир присел на краешек кравати, уставившись в темноту.
- С чего ты взял? - ответил вдруг Соловей, своим обычным голосом. - Я вспомнил этого рахманца, он приезжал как-то в Гнездо, и Орёл встречал его как дорогого гостя. Кажется, он изрядно помог нам в войне. И оставь это ребячество: сперва нужно понять, что к чему, поговорить с князем... Завтра утром. Утром, Воробышек, а сейчас спать.
7.
Утро Яромир провёл, ожидая встречи с князем. Вчерашний улыбчивый Изяслав казался таким же ненастоящим, как ночной сон. Владигорский князь суров и справедлив, величав и неспешен, как вытканный на стенных коврах Гнезда Святой Отец. Таким, видно, был Орёл, и такого князя Яромир страшился.
Ещё до рассвета слуги принесли тёплой воды в медном чане, так что Яромир тщательно умылся, расчесался и пригладил волосы. После он придирчиво рассматривал камзол и стряхивал с него пыль. И, наконец, разложил на кровати рубаху: измятая, вся в серой пыли, на локтях, как раны, зелёные пятна от травы.
Но рукава скроет камзол, а грудь? а залоснившиеся оборки на запястьях?
Ведь он так тщательно собирался, так острожно и бережно укладывал белёную рубашку! Он обиды сами собой сжались кулаки. Но делать нечего: он оделся, расправил складки, и вышел из спальни. Держаться Яромир решил так, будто одет в самое нарядное платье, как пристало наследнику Гнезда.
Мновенье поколебавшись, он зашёл к Соловью. Тот был уже одет и стоял у окна:
- Проснулся, Воробышек? - спросил он , бросив взгляд на Яромира.
- Мы пойдём к Изяславу. Ты готов?
Яромир подошёл ближе, но Соловей не поворачивался, глядя сквозь бойницу на внутренний двор.
- Брат, ты готов? - переспросил Яромир.
Соловей обернулся и положил ему ладони на плечи:
- Послушай, сказал он, - это не игра.
Он смотрел прямо в глаза, и Яромир не отводил взгляда.
- За тобой пойдут люди, Воробышек, к чему ты их приведёшь? Что ты хочешь предложить князю? Бежать в Гнездо и начать новую войну? Воробышек, ты ещё слишком мал, это не игра.
- Не игра, Казимир! - воскликнул Яромир. - И никогда не было игрой! Не для меня!
Соловей, наконец, слушал его, не улыбался и не отшучивался, и Яромир выплёскивал обиду:
- Это ты везде видишь игру всюду - развлечение, песни, да поводы к насмешкам! Люди пойдут за мной, не за тобой! Я - сын Орла.
Соловей отдёрнул ладони от его плеч и смотрел на них, будто не знал, куда деть.
- Хорошо, брат, - ответил он наконец.
Яромир уверенно и размашисто шёл по проходам и переходам замка к княжеским палатам, за ним молчаливой тенью следовал Соловей. Впереди семенил, показывая дорогу, пойманный мальчик-слуга. Повороты и лесенки, узкие и гулкие переходы, вовсе лишённые света, стылый воздух и тишина, нарушаемая только шагами, остудили кровь и вымыли решимость: Яромир не различал пути, он всё ещё видел растерянное лицо Соловья, погасшие глаза и застывшие навесу, словно обожённые, ладони. Он почти не замечал наполнивших глаза слёз, но обернуться мешала гордость. Он был прав! Оставалось стиснуть зубы и идти вперёд, различая, как безмолвный упрёк, шаги за спиной.
Яромир удивился, когда их проводник вдруг остановился перед дверью:
- Княжьи палаты, боярин, - сказал он, сверля Яромира любопытными чёрными глазами.
Потребовалась пара мгновений, чтобы вспомнить, куда он шёл и зачем.
- Храни тебя Чета, - рассеянно поблагодарил Яромир, и постучал в дверь кулаком.
Отворили, выглянула из-за двери заспанная небритая рожа:
- Чего шумишь, разбойник? Почивает князь, аль не знаешь?
Яромир попытался пройти, но стражник загородил путь:
- Экий скорый! Зачем пришёл?
- Ты как со мною говоришь, отродье смуты? - взвился Яромир. - Поди прочь, не твоего ума дело, князь сам решит!
Яромир вновь попытлся пройти, но стражник преградил дорогу древком копья. Не думая, Яромир схватился за древко силясь вырвать его из чужих рук. Но тут из глубины комнат послышалось сонное:
- Князь решит, о-ох, - длинный зевок. - Вешка, пусти, кто там пожаловал?
Копьё опустилось, Вешка отступил, поклонился с нагловатой учтивостью.
Изяслав был в дальней комнате, в спальне. Он сидел на кровати, отставив руки назад и задрав под себя ногу. Одет он был в простую рубаху, подпоясанную шёлковым кушаком с золотой нитью, да в льняные порты, у ног лежал, подняв голову на нежданных гостей и навострив уши, чёрный, поджарый пёс.
- Здравствуй, княже, да хранит тебя Чета, - приветствовал его Яромир.
- И вам не хворать, орлята, - отозвался князь и наклонился, чтобы потрепать псу загривок.
- Изяслав, мы пришли к тебе из Гнезда, чтобы... - внезапная мысль пронзила Яромира, он спросил осторожно: - Можем ли мы говорить свободно, светлый князь?
- Что? А, да... вполне.
Полог з а спиной Изяслава шевельнулся и чуть приподнялся, на плече князя устроилась светловолосая женская головка, уперевшись острым подбородком в ключицу:
- Пусть молодые орлята говорят без боязни, - проворковала женщина, обхватив сзади белой рукой грудь Изяслава.
На миг Яромир растерялся, хотел было уйти, но вспомнил про Соловья за спиной, и, разозлившись на собственную трусость, сказал, заставляя себя смотреть прямо в глаза Изяславу:
- Светлый княже, нам нужно гороворить с тобою. Наедине.
Мгновение к нязь колебался, после рассеянно пригладил, не глядя, светлые локоны, шепнул: "После", встал, потянулся, расправив плечи:
- Пойдём.
За его спиной упал полог.
Князь махнул рукой, зовя за собой, и пошёл босыми ногами к незамеченной Яромиром дверке, низко пригнулся, и нырнул в другую комнату. Чёрный пёс, тоже зевнув во всю пасть и, понянувшись, увязался за хозяином.
Яромир пошёл следом. Он ждал шагов Соловья позади, но их не было. Оборачиваться он не смел, но когда пригнулся, чтобы не удариться головой о низкую притолоку, различил краем глаза, что брат идёт за ним.
Комната оказалась небольшой, тесно заставленной столами и лавками с наваленными на них в беспорядке бумагами; по стенам тянулись полки с книгами - всё было всё было настолько пыльным, что, казалось подёрнутым тонким серым воздУхом.
Князь сел на дальнюю лавку, небрежно сдвигая лежавшие там свитки.
- Говори смело и ничего не бойся, - провозласил он, на лице его играла улыбка.
Яромир оглянулся на брата, но тот стоял молча, прислонившись спиной к закрытой двери и сложив на груди руки, - он не ответил на взгляд Яромира и едва ли заметил его.
Нужно было начинать. Яромир закрыл глаза, чтоб собираясь с духом, вспомная слова наставника Наума.
- Княже, Красные земли стонут под игом Владигора. Черноплащники отобрали наших кузнецов, увели наших крестьян и пастухов, запретили боярам собирать дружины! Княже, Владигор не побеждал в войне! Орёл Всеслав разбил их на Седом поле! Если бы не умерла тогда светлая Градислава... Уйдём с нами, в Гнездо, Красные земли встанут за тебя, мы сбросим иго!
Только тут Яромир вновь осмелился взглянуть на лицо Изяслава: князь помрачнел и хмурился, будто ему неприятны были услышанные слова.
- Я подумаю над твоими словами, Яромир, сын Всеслава Орла. Ты же поговори с Илелем, он хорошо смыслит в этих делах.
- Но, светлый княже... - сама мысль о том, чтобы говорить с рахманцем, вызывала отторжение.
- Нет, нет. Хватит. Давайте,орлята, вечером устроим пир, я созовал певцов и игрецов, из погребов достанем вина. О, рахманские вина! Сладкие и терпкие, душистые! Но,- прибавил он строго, - вечером!
Яромир не помнил, как он вышел из княжеских палат, как плутал по замку: он не хотел ни с кем говорить, не хотел даже думать. Князь отправил его к рахману! К черноплащнику! Он слышал отдалённый звон мечей, и ноги сами вынесли его во внутренний двор, где тягались силами давешние братья из Белоземья.