Память многое стирает, что кажется
будто у жизни и вовсе начала не было.
Длинным коридором с дверьми представляется
жизнь, идущая от рождения к бренному.

За дверьми закрытыми, обветшалыми
под пологом воспоминаний затаились
хрустальные разочарования, шалости,
надежды, - всё, к чему мы когда-то стремились.

Детство скрыто за плотным туманом,
из которого мутными бликами
периодически выглядывает во рваном
пальто мальчик с нравами дикими.

Этот мальчик до боли знаком мне,
он мне родственник дальний, когда-то
своё сердце он высек на камне,
и хранил его словно придаток

к своей жизни подпольной, сокрытой,
погружённой в далёкие грёзы.
Помню точно, что мы были сшитой
единицей, не знающей слёз и

мук, и горечи, бед и лишений,
наблюдая за миром из склянки
стекла толстого, - тем драгоценней
нам казалась отчуждённость землянки.

Я был он, он был я, неделимое
друг от друга равноценное тождество,
разобщённое с обществом, мнимое.
Пустота из любви и убожества.

При сближении с миром нам чудилось,
что от нас все вокруг отступаются.
И мы заперли дверь, опаскудились,
прогоняя всех тех, кто врывается

в нашу жизнь, как стервятник, желающий
поживиться остатками, падалью,
но за маской остатков сверкающий
адуляр полыхал синим пламенем.

Несмотря на боязнь встретить взглядом
чужака, мы подобно художнику
составляли в мечтах ряд за рядом
целый мир, став фантазий заложниками.

Каждый час мы творили как дышится
днём сегодняшним, жарко пылая
то романом, где сердце колышется
от любви, заполняя до края

чувством тонким, без разума холода,
то великим учёным, поэтом,
гений свой обнаруживший смолоду, -
так шли дни, шёл сюжет за сюжетом.

***

Но однажды, сентябрьским днём,
я предстал перед новой вселенной,
сердце вспыхнуло жарким огнём
в чувстве сумрачном, но совершенном.

В этот день положил я начало
мятежу против грёз побратима.
Всё рвалось в глубине, всё кричало,
что размолвка с ним необходима.

Я сказал ему: "Друг мой, смотри,
как прекрасен тот мир за окном.
Как же так, что с тобой мы внутри
склянки гибнем в удушье дрянном?

Я прошу, ты ответь, разве истинна
наша жизнь перед тем, что снаружи.
Посмотри, мир наполненный, лиственный,
все сердца в вихре чувственном кружит!"

"Неужель, - отвечал побратим, -
ты считаешь, что тлен этот в радость?
Всё наигранно, жалко, всем им
Не завидую я. Всю чреватость

жизни их наблюдаю насквозь -
всё тут глупость и вздор порождает.
Нам с тобой места там не нашлось,
в тех степях Человек погибает".

"Так и быть я скажу, что считаю быть сказанным.
Я увидел любовь не в мечтах, наяву".
"Тогда знай, что тебе не уйти безнаказанным.
Будь готов преклонить перед бездной главу.

Будь готов оголить своё чуткое сердце
перед теми, кому твой Поэт безразличен.
Будь готов отворить в мир страдания дверцу,
стать в ряд с теми, кто так же средь лиц обезличен.

В Нашем мире ты полностью волен
быть, кем хочется только тебе.
Ты в защите, в тепле, ты спокоен -
благодарен быть должен судьбе.

Только вспомни, как Те потешались
над тобою, сбивая с пути,
как над глупостью всякой смеялись, -
и к Ним ты решаешь уйти?"

"Уж лучше, - посчитал я, - умереть
в страдании, чтоб благостью потом
над прахом человеческим лететь,
Пускай, что это дастся мне с трудом".