Никто не мог сказать, откуда это взялось, даже специалисты терялись в догадках. В детстве у нее не было привычки сосать конец ручки, она не вылизывала, как многие ее ровесники, лунки от молочных зубов, так что чаще сходились на том, что это какая-то генетическая аномалия. Поставить скобы было невозможно, зубы росли и вкривь и вкось, один из клыков, например, пробиваясь из десны поверх остальных зубов, рос вбок под углом 45 градусов. Понадобились бы скобы особой конструкции. Поэтому стоматологи видели единственный выход: всё удалить и вживить имплантаты. Им показали прайс-лист и снимки образцов. Идеально расположенные, сверхъестественной белизны зубы завораживали, но цены заставили опечалиться. Как бы там ни было, но мама, вздохнув, сказала:
- Что поделаешь, будем копить. Увы, но у нас все еще встречают по одежке.
В 2006 году Светлане Федоровне, ее маме, пришлось уволиться с работы по состоянию здоровья. Мучил варикоз. Фиолетовые вены червями вздувались на ногах. Светлана Федоровна стала передвигаться по квартире с тростью и обматывала голени эластичным бинтом. Ни о каких накоплениях больше не могло быть речи. Лежа на диване под пледом с бахромой, она подзывала дочь и говорила:
- Настюша, бедненькая моя, как же ты теперь будешь жить?
- Как все, мама. Как-нибудь разберусь.
- Но что делать с зубами? Ведь всё, что удалось отложить, это такой мизер. Бедненькая моя, несчастная.
Как правило, в такие моменты Светлану Федоровну начинали душить слезы, поэтому разговоры подобного рода продолжались недолго. Настя, как могла, успокаивала ее, а про зубы говорила, что, мол, ничего, она привыкла, значит, судьба.
Окончив 9-й класс, Настя Ушакова забрала аттестат и ушла из школы. Нет, в самом деле, учеба совершенно ничего не давала. Она просто отсиживала положенные часы в углу на последней парте рядом с ощипанной бегонией на подоконнике, учителя давно перестали вызывать ее к доске, зная, что она все равно ничего не ответит (стеснялась открыть рот), так что постепенно из объекта насмешек и проказ она превратилась там, в школьных стенах в пустое место. К чему было тратить время?
Она решила: устроюсь на работу, буду помогать маме по дому, как-нибудь проживем. Вытирая в ванной полотенцем лицо, она смотрелась в зеркало и натягивала губы. Оголялись десны. Искривленные, как морские утесы или бутылочные осколки, беспорядочно растущие зубы, как всегда ужасали. "Дура! Уродка чертова!" - мысленно укоряла она себя, тут же, впрочем, осознавая: этим ничего не исправишь. Она успокаивалась и говорила словами матери: "Ничего, когда-нибудь обязательно повезет. Всем добрым людям везет рано или поздно". Эти самовнушения действовали, как анестетик, от сердца отлегало, и она постепенно включалась в повседневный быт.
Работу найти было нелегко. Не всё подходило. Хотелось что-нибудь такое, что дало бы возможность, как кровососущему насекомому, спрятаться от любопытных глаз. За эти годы у нее сложилась масса своеобразных привычек. В любом месте, будь то хоть на улице, хоть в помещении, она инстинктивно находила тень и старалась держаться там. Она почти разучилась улыбаться, общаясь с незнакомцами, опускала голову и говорила в пол. Очень не хотелось бы работать в коллективе. Но особого выбора не было, места сторожей были заняты пенсионерами, поэтому пришлось довольствоваться должностью санитарки в отделении офтальмологии.
Настя терла шваброй линолеум в коридоре и кафель в уборной, выносила сухие бинты, мимо сновали люди с марлевыми тампонами на глазах, и со временем всё как будто бы стабилизировалось: работники офтальмологии и пациенты привыкли к ней и ее зубам, а она привыкла к ним. Порой ей даже казалось, что она счастлива. Да, оклад был небольшим, но, как она поняла, для нее важны были не столько деньги, сколько ровное, терпимое отношение со стороны окружающих к ее дефекту.
Возвращаясь домой после дежурства, иногда она останавливалась рядом с сухим деревом в заброшенном сквере недалеко от детско-юношеской библиотеки им. Н. Крупской. В древесном стволе зияло продолговатое дупло с обугленными краями, кто-то вбил в эти края несколько гвоздей, которые со временем поржавели и покорежились, а сверху (возможно, та же самая рука) вырезали глаза, нос и брови в весьма примитивной манере. Насте почему-то казалось, что это ее личный бог. Бог людей с кривыми зубами. Обломанная рогатая ветвь, как рука прокаженного, указывала в сторону Липатникова пруда и памятника партизанам. Настя подносила к зубастому дуплу ухо и слушала, как там, в полом пространстве ствола шумит воздух.
2
В тот вечер показалось, что внутри ее бога что-то скребется. Она прислонила ухо к дереву и тут же отпрянула, чувствуя, как в щеку ткнулось что-то влажное. Из дупла выскочила крыса, шмякнулась на землю и побежала, скрываясь в наваленной куче полиэтиленовых пакетов, бутылок и разной гнили.
Этот случай перепугал, сердце колотилось, и всё то время, пока она шла домой, место на щеке, куда ткнулась рыльцем крыса, свербело и жгло. Не отпускало тревожное предчувствие. И когда она вошла в прихожую, Светлана Федоровна протянула ей квитанцию на получение посылки. В графе "отправитель" было указано: Москва, Малый Казначеевский пер-к, д. 51, ООО "Гелиос".
Она проснулась с головной болью. Почти всю ночь терзал вопрос: что такое ООО "Гелиос"? В офтальмологии она попросила таблетку, и за мытьем полов и другими заботами день прошел быстро. Вечером она уже стояла у стойки почтового отделения. Выдали небольшую, чуть шире хлебной буханки картонную коробку, перетянутую скотчем. Внутри оказался фотоаппарат Polaroid с книжечкой технического руководства, ключ в прозрачном пакете и конверт с письмом.
- Зачем им это, я не понимаю? Кто они, мама? - взволнованно спрашивала она, придя домой и дав матери прочесть письмо.
- Доча, я не знаю, что ответить. Может, сходим в милицию? У нас есть обратный адрес, пускай проверят, что это за ООО. Хотя вроде ничего криминального. Ну, подумаешь, сделать фотоснимок!
- Но я не хочу!
- И правильно, и не нужно. Ну их к черту, давай забудем. Но деньги... Ты подумай.
- Откуда они узнали обо мне?
- Успокойся, сама не знаю, что думать. Но с другой стороны, вроде ничего не просят. Чем мы рискуем?
- Да? А фотография?
- Я в том смысле, что не требуют денег, даже, казалось бы, наоборот. Подумай, что нам грозит?
- Мама, что делать?
- Успокойся, Настенька. Если бы я была на твоем месте...
- То что?
- Не знаю, трудно советовать. Но все ж таки 10 тысяч...
- Согласиться?
- Хочешь, схожу в милицию и всё расскажу?
- Нет. Во всяком случае, не сейчас.
Она действительно не могла понять, для чего это кому-то понадобилось. Кто этот человек или люди, приславшие ей из Москвы фотоаппарат? Странно было всё это, непонятно, тревожно.
Вечером она отправилась в сквер, к своему корявому богу с зубами из гвоздей. Послышался трескучий рев. Когда она подошла ближе, то увидела, как поваленное дерево расчленяют механическими пилами люди в форме коммунальных служб. Она побежала прочь. Хотелось плакать. Казалось, мир рухнул.
Дома, тайком от Светланы Федоровны, она взяла Polaroid, закрылась в ванной и, оскалившись перед зеркалом, нажала кнопку. Ослепила вспышка, фотоаппарат выблевал снимок, и через какое-то время сквозь туманную дымку проступили ломанные очертания зубов.
Она сделала всё так, как просили в письме: зашла в торговый центр "Мадагаскар" (магазин хозяйственных товаров), открыла высланным ключом ячейку Љ 33 и оставила там снимок вместе с фотоаппаратом (хотя просили только снимок). Ключ нужно было унести с собой, так она и поступила. Она стояла в стороне и наблюдала. Прошло около 40 минут. К ячейке никто не подошел.
Как было обещано там же, в письме, через день на ее имя должен был поступить денежный перевод. И точно, пришел. Ровно 10 тысяч рублей. Странно, непонятно, смешно.
Спустя неделю Светланой Федоровной в почтовом ящике было обнаружено очередное письмо. Снова из Москвы, Малый Казначеевский пер-к, д. 51. Насте Ушаковой предлагали посетить ортопедическое отделение в стоматологии и снять с зубов гипсовые слепки. К письму прилагался денежный чек: 25 тысяч рублей в качестве вознаграждения и какая-то часть за услуги ортопеда. Слепки нужны было оставить в той же ячейке, в т/ц "Мадагаскар".
Было 28 августа.
3
7 сентября около 20-ти часов по местному времени к городскому вокзалу из Москвы подъезжал поезд. В вагоне повышенной комфортности типа СВ, в купе с задернутыми занавесками, на которых красовался логотип РЖД, на стуле с гнутыми прутьями спинки сидел мужчина лет 30 с небольшим и под звуки Хорошо темперированного клавира И. С. Баха, который звучал фоном, вслух читал старый номер журнала "Искатель". Стул его стоял в центре помещения. Обложившись подушками, прикрыв глаза и поставив на правое колено основание фужера с остатками коньяка, напротив чтеца на диване сидел другой мужчина 50 с лишним лет и внимательно слушал один из рассказов Р. Шекли.
Слушателя звали Андрей Никифорович Копытько - бывший стоматолог, а ныне миллиардер, директор агрохолдинга, фабрики полимерных изделий и сети химчисток. Во времена СССР работал в районной поликлинике, удалял и пломбировал зубы, в свободное же время промышлял частной практикой на дому, надевая на зубы клиентов золотые коронки. К Андрею Никифоровичу можно было попасть только по очень большому блату. Но вот однажды под видом клиентов в дом вошли трое. Это были работники ОБХСС, и Андрею Никифоровичу пришлось на 4 года отправиться в лагеря, шить войлочные ботинки, называемые в просторечии "прощай молодость". На свободу он вышел накануне Перестройки, ему удалось выгодно применить свою коммерческую жилку, и вот сейчас он ехал в вагоне класса люкс, а его камердинер Эдуард, человек с дистально-прогнатическим прикусом редких, как грабли, зубов, читал ему его любимую фантастическую прозу с легким пыльным налетом винтажа и киберпанка.
Настя Ушакова и ее мама ужинали перед телевизором (шла передача с какой-то знаменитостью, которая готовила рыбу дорадо под сырным соусом), когда в квартиру позвонили. За первым звонком тут же, почти без перерыва последовали второй, третий и четвертый. На лицах женщин застыло удивление. Они никого не ждали.
Андрей Никифорович Копытько (а это был именно он), по-хозяйски развалившись в кресле с облезлой лакировкой на подлокотниках, сразу же перешел к делу. Он сказал, что намерен отвезти Настю в Москву.
- Дорогая моя, я бы на вашем месте не раздумывал. Устрою вас горничной, будете заботиться о моем доме. 700 долларов в месяц. Обед, завтрак и ужин бесплатно. У вас больная мать, сможете высылать ей деньги. Что у вас?
- Варикозное расширение вен. Нужна операция, - ответила Светлана Федоровна.
- Видите? - снова обратился Андрей Никифорович к Насте. - Сколько вы получаете в этой дыре? Вы санитарка? Я помню, это было так. Или успели уволиться?
- Откуда вы всё про меня знаете? - спросила молчавшая до этих пор Настя.
- Сейчас это не важно.
- Для вас, может быть. Но не для меня.
- Настёна, пожалуйста, не груби человеку, - попросила мама, глядя с извиняющейся улыбкой на Андрея Никифоровича, и добавила: - Вы ведь желаете ей добра? Скажите, ведь так?
- Вне всяких сомнений, - со скучающим видом ответил Андрей Никифорович, разглядывая состояние своих ногтей.
- Я хочу знать, - упрямо твердила Настя, - это вы просили в письме, чтобы я сфотографировала зубы, чтобы сделали слепки? Что вам нужно? Я или мои зубы? Вам не кажется, что это странно?
- Согласен.
- И что мне думать?
- Я хочу перевезти вас в столицу и устроить на более престижную должность. Это пока всё, что вам нужно знать.
- Доча, подумай, не самый худший вариант, - робко вставила мама.
Настя молчала.
- Так вы едете или нет? - спросил Копытько. - Советую думать быстрее, у нас не так много времени.
Не глядя, он протянул в сторону стоявшего позади Эдуарда руку, и тот сейчас же вынул из кармана и протянул серебряный брегет на цепочке. Взглянув на циферблат, Андрей Никифорович сказал:
- Поезд отходит через 2 с половиной часа, а вам еще нужно собраться. Мне бы хотелось, дорогая Анастасия, чтобы за то время, пока я буду отсутствовать, - а это продлится, как минимум, минуту или две, - вы бы всё взвесили, и, как только я войду, дали определенный ответ. Я могу на это рассчитывать? Чудесно. Прошу прощения, где тут у вас туалет? - спросил Андрей Никифорович и, прежде чем уйти, коротко бросил камердинеру: "Задаток". После чего исчез.
Эдуард сунул руку во внутренний карман и положил на стол перед хозяевами, рядом с остатками ужина чуть припухший конверт. Настя и ее мама молча на него глядели. Было понятно: там деньги. Но сколько? В повисшей тишине было отчетливо слышно, как, насвистывая отрывки из Хорошо темперированного клавира, Андрей Никифорович отправляет естественные надобности.
- Можно? - поглядев на Эдуарда, протянулась к конверту Светлана Федоровна.
Покривив губы в судорожной улыбке, Эдуард кивнул. Насте бросился в глаза верхний зубной ряд, поврежденный дефектом. С замиранием сердца двумя пальцами Светлана Федоровна раздвинула края конверта.
- Доллары! - прошептала она со счастливой улыбкой.
Дочь, казалось, ее не слышала. Лицо ее было напряжено и сурово. Видно было, что она принимает нелегкое решение. Наконец послышался слив воды в унитазе, а затем, вытирая руки ворсистым Настиным полотенцем, вошел Андрей Никифорович и бодро спросил:
- Ну так что, вы подумали? Да или нет? Я жду.
В сопровождении Копытько и его камердинера Настя вышла из подъезда с чемоданом на колесах. У входа ждал белый лексус. Уселись в салон. В зеркале заднего вида мелькнул глаз водителя. Насте этот глаз показался знакомым. Где она его видела? В офтальмологии? "На вокзал", - распорядился Андрей Никифорович, и машина тронулась с места.
- А теперь, если можно, откройте рот, - попросил Андрей Никифорович.
- Что? - не поняла Настя.
- На минуточку. Маленькое неудобство. Потерпите, бога ради.
Надев резиновые перчатки, Андрей Никифорович оттянул большим пальцем Настину челюсть и, подсвечивая фонариком, принялся рассматривать ее зубы. Настя дернула головой, ей была неприятна это процедура. Андрей Никифорович ласково прошептал:
- Тише, спокойно. Что вы брыкаетесь, в самом деле, будто вас же режут? Представьте, что вы в кабинете врача. Расслабьтесь.
Смирившись со всем, что происходит, Настя закрыла глаза и замерла, чувствуя, как пальцы Андрея Никифоровича умело и бесцеремонно приподнимают губы, дотрагиваются до десен, зубов. Примерно через полчаса они входили в вагон поезда, отправляющегося в Москву.
4
"Здравствуй, мама! Вот я и в Москве. Правда, саму Москву я видела только раз, из окна машины, когда нас везли в особняк Андрея Никифоровича. Он находится за городом.
Условия здесь хорошие. У меня своя комната, душевая, туалет. Питание, как обещали, бесплатное. Кормят, как на убой: пудинги, крабовый салат, фрукты, какие хочешь, на выбор. Всё хорошо, но есть отдельные нюансы, которые настораживают. Например, зачем мне надели на ногу электронный браслет? Говорят: чтобы не вышла за пределы территории, такое условие. Но могли бы сказать просто, на словах. Ведь если я захочу сбежать, я найду способ. Впрочем, точно такие же браслеты на всей прислуге: на поваре, няне. Думаю, что Эдуард, камердинер (ты видела его, он приходил вместе с Андреем Никифоровичем), тоже носит такой под брюками.
С работой потихоньку справляюсь. Пришлось изучать сервировку стола, назначение столовых приборов (их, как оказалось, гораздо больше стандартных вилка-ложка-нож), во время стирки обязательно нужно просмотреть ярлыки на внутренних швах одежды - как стирать, при какой температуре и т.д. В общем, забот хватает. Всё это для меня не трудно. Трудность состоит в том, что я до сих пор не понимаю, почему Андрей Никифорович так добр ко мне, как он меня нашел и, главное, для чего?
Помимо Андрея Никифоровича и прислуги в доме живут его жена, Грета Ивановна, дети - Анечка 14 лет и Вадик 5 с половиной годиков, забавный карапуз. Есть еще охрана, но мы с ними не сталкиваемся, у них свое отдельное помещение у входа на участок.
Здесь огромный парк, цветочные клумбы, тутовые аллеи. Места для прогулок достаточно. Но как только я приближаюсь к ограде, браслет на ноге начинает пиликать. Приходится возвращаться. Неприятно.
В остальном всё хорошо. Андрей Никифорович относится ко мне уважительно. Его супруга и дочь..."
Сработало сигнальное устройство на стене, после чего шепелявый голос Эдуарда из решетчатого динамика произнес: "Пора подавать обед. Настя, где ты? Ты на месте?" Нажав кнопку, Настя ответила. Затем положила недописанное письмо в тумбочку, надела накрахмаленный кокошник, отделанный кружевом, повязала передник и покинула комнату.
За столом все молчали. В углу, рядом со скульптурной композицией, изображающей Амура и возлежащую в обворожительной наготе Афродиту, на высоком стуле с металлической подставкой для ног сидел Эдуард и читал "Машину времени" Г. Уэллса. Читал, как всегда, вслух. Это были последние главы. Андрей Никифорович, пока Настя выкладывала щипцами на его тарелку пожаренную в кляре индейку и кусочки батата с баклажанами, закрыв глаза, внимательно слушал. Настя приблизилась к Грете Ивановне. Сладко затуманилось в голове от тонкого запаха дорогого изысканного парфюма. Прядь каштановых волос со спиральным завитком была небрежно заложена за ухо с аккуратным платиновым гвоздиком с изумрудной шляпкой в мочке. Настя любила наблюдать за этой женщиной. Она казалась ей совершенством. Ей было далеко за 30, но годы, казалось, не имели над ней власти. Даже случайные намеки на проседь, которая подчас пробивалась на ее макушке и которую Настя могла наблюдать в такие моменты, даже ее расплывчатая веснушчатость на плечах под лямками платья, - ничто, как считала Настя, не могло испортить ее очарования.
Напротив матери сидели дети. Насте казалось, что Анечка (девушка с выкрашенными в вороново крыло волосами и готическим макияжем) ее недолюбливает. За что? Трудно сказать. "Ну что ж, как-нибудь перетерплю", - смиренно думала Настя, сталкиваясь с этой нелюдимой особой в коридорах или на лестничных переходах между этажами.
Вадик был в своем репертуаре: не мог спокойно усидеть и проказничал. Настя уже знала его повадки: будто нечаянно, он норовил выбить из ее рук блюдо с едой или толкнуть руку, когда она наполняла его тарелку. Когда это удавалось, Вадик ликовал и смеялся каким-то скрипучим старческим смехом, который никак не вязался с его розовыми упитанными щечками и белокурой кудрявой челкой. Он чем-то напоминал мраморного Амура в углу столовой. Вот и на этот раз он попытался проделать то же самое: дернув плечом, чуть не перевернул блюдо с мясом и гарниром. Ожидая этого, Настя вовремя увернулась. Тогда, всплеснув рукой, Вадик стукнул по щипцам, удерживающим индейку. Индейка заскользила по мраморным плитам пола. Радуясь победе, Вадик затрясся и заскрипел. При этом, развернувшись на стуле и наблюдая за тем, как Настя ловит убежавшее мясо, он опрокинул фужер сестры с минералкой. Вода заструилась Анечке на колени.
- Мелкий засранец! - вскрикнула Анечка, сметая с себя воду салфеткой.
- Вадик! Анна! - чуть заметно бледнея, строго поглядела на них мать.
- А чего он?! - продолжала возмущаться Анечка. - Сидеть спокойно не умеет. Ублюдок!
Трясясь и задыхаться от смеха, Вадик, когда приходилось втягивать воздух, производил какой-то странный икающий звук. Стоя в стороне, Настя ждала, когда всё успокоится. Эдуарду также пришлось прервать чтение. Не открывая глаз и страдальчески поморщившись, Андрей Никифорович громко стукнул по столу. Вздрогнули посуда, приборы, люди. Утомленно разомкнув веки, глава семейства тяжело, как на смертном одре (это вызывало особенный трепет), проговорил:
- Я предупреждал: молчать. Все молчат, когда я слушаю книгу. Если не любите фантастику, это ваша беда, но не мешайте, пожалуйста, мне. Все слышали?
Ему ответили молчанием, но по потупленным взглядам и покорно опущенным плечам, было ясно: его слова не прошли незамеченными.
- Эдик...
Андрей Никифорович протянул в сторону камердинера руку в небрежном жесте, с шелестом перевернулась страница и чтение продолжилось. Описывалась атака морлоков внутри подземного лабиринта. Наполняя тарелку Вадика тушенным бататом, Настя чувствовала на виске прожигающий взгляд Андрея Никифоровича. "Что ему нужно? Он чем-то недоволен? Что я делаю не так?" - носилось в голове.
- Анастасия, в чем дело? Почему ты никогда не улыбаешься? - спросил Копытько.
- Не знаю. Не хочется, - стараясь не глядеть в глаза, ответила Настя.
- А я говорю, улыбайся. Тебе нечего стыдиться. Ну что же ты? Давай. Я жду.
Настя натянула сомкнутые губы.
- Шире, во весь рот. Ну же! У тебя прекрасная улыбка. Давай, не стесняйся! Думаешь, кому-то это не понравится? Да и плевать. Кому не нравится, пусть идет в анус, а мы будем улыбаться. Назло! Всем понятно?! - все больше распаляясь, кричал он, обводя лица членов семьи пытливым, испепеляющим взглядом.
И снова молчание. Мгновенно успокоившись, Андрей Никифорович взял вилку, нож и принялся за еду.
- Приятного аппетита, - произнес он, тем самым как бы позволяя остальным присоединиться к трапезе.
Заскрежетали по фарфору столовые приборы, мерно задвигались под кожей челюсти.
- Эдуард, я внимательно слушаю, - напомнил Андрей Никифорович, и морлоки шепеляво и агрессивно продолжили погоню за главным героем.
Боясь ослушаться, удерживая на лице чудовищную, как у глубоководной рыбы, улыбку, Настя подошла к Грете Ивановне. Наклонив графин, наполнила фужер янтарным токайским. Грета Ивановна покосилась в ее сторону. Во взгляде мелькнуло глубочайшее отвращение, крылья носа дрогнули... Казалось, Грету Ивановну сейчас стошнит. Настя испуганно замерла.
- Я не могу так! Это ужасно! Почему мы должны смотреть на это уродство? - не выдержав, обратилась Грета Ивановна к мужу.
- Андрей Никифорович, я, наверное, пойду, - направилась Настя к выходу.
- Стой.
- Почему мы все должны разделять твои увлечения? - говорила Грета Ивановна. - Хочешь, чтобы все плясали под твою дудку? Но так не бывает. Дюша, пора понять, у всех свои вкусы, и то, что нравится тебе, не обязательно должно нравиться другим. Черт с ним, я согласна, пусть она нам прислуживает, это твоя личная прихоть, но не заставляй ее при нас улыбаться, умоляю. Дюша, я живой человек, и когда я ем, я не хочу, чтобы во мне будили рвотный рефлекс. Ты понимаешь, о чем я.
Андрей Никифорович молча смотрел в тарелку. Прикрыв книгу, Эдуард тупо и покладисто созерцал узкую ступню Афродиты на вытянутой ноге. Настя чувствовала себя ужасно: она не ожидала такого от женщины, которую по-своему боготворила, невольно копируя ее жесты, черты характера. Ей всегда казалось, что Грета Ивановна симпатизирует ей. Пусть не в полной мере, пусть отчасти, но все же. И вдруг такое! Она стояла с пустым блюдом у входной двери и не смела шелохнуться. Непроизвольно перевела взгляд на приподнятые штанины Эдуарда. На тощих лодыжка, обтянутых носками с ромбовидным узором, электронного браслета не оказалось.
- Анастасия, - наконец, заговорил Андрей Никифорович, - подойди. Сядь.
Он указал на противоположный край стола. Настя медлила, не зная, как поступить.
- Сядь, я сказал, - повторил Андрей Никифорович. - Вот так. Замечательно.
Настя сидела, вся сжавшись, не смея поднять взгляд на присутствующих.
- А вы, - переведя взгляд на семейство, проговорил Андрей Никифорович, - освободили стулья, и под стол. Под стол, я сказал! Быстро! Вместе с тарелками! Будете жрать там! Я ясно выразился? Сию минуту, скоты!
Скомкав припухлые щеки, тронутые прозрачным пушком, Вадик сначала с дребезжанием застонал, а затем из углов его глаз хлынули ручейки.
- Дюша, ты это серьезно?
- Под стол, гнусные, бездушные твари! - рявкнул Андрей Федорович.
И Анечка с Гретой Ивановной зашевелились. Анечка потянула брата за рукав и сама захватила его тарелку, скрываясь под краями батистовой скатерти.
Итак, семья Андрея Никифоровича оказалась под столом. Настя готова была провалиться сквозь землю. Но Андрей Никифорович ласково, как ни в чем не бывало, ей улыбнулся и предложил перекусить вместе с ним индейкой.
- Улыбайся, Анастасия, - говорил он, с аппетитом пережевывая. - Как можно шире, никого не слушая и ни на что не обращая внимания. Ты прекрасна, а они полные ничтожества и скоты. Помни об этом, пожалуйста, в следующий раз.
Заговорщицки усмехнувшись, он показал на крышку стола:
- Слышишь? Едят.
Он постучал по столу костяшками пальцев и, чуть повысив голос, спросил:
- Как вы там? Добавки не хочется?
- Спасибо, нам хорошо, - ответил голос Греты Ивановны.
Глядя на Настю, Андрей Никифорович от души расхохотался. Настя из вежливости широко растянула губы, чувствуя, как обнажается ее сорока-пятиградусный, растущий поверх собратьев клык. К своему крайнему удивлению, она вдруг уловила во взгляде Андрея Никифоровича что-то вроде любовного чувства. При этом было совершенно ясно: он смотрит не как водится, в глаза, но полностью сосредоточен на ее зубах. Казалось, именно к ним он испытывает влечение.
5
С этих пор так и повелось: Настя подавала еду, а затем усаживалась с торца стола напротив Андрея Никифоровича и, подчиняясь его распоряжению, почти до отказа раздвигала губы в жалком подобии улыбки. Грета Ивановна и Анечка ели, уткнувшись взглядом в тарелки. Вадик хихикал, давился, кашлял, а после, когда на него начинали шикать и ругаться, пускал слезы.
Вскоре обед подавал повар. Настя сидела на прежнем месте, но на этот раз на ее голове вместо крахмального кокошника была водружена жемчужная тиара ($ 850), и одета она была в приталенное вечернее платье цвета морской волны с газовыми рукавами ($ 1200). Она обедала наравне с семейством Копытько. Так захотелось Андрею Никифоровичу.
А еще через какое-то время, подчиняясь слову Андрея Никифоровича, Грета Ивановна и Вадик с Анечкой вовсе исчезли из-за стола. Они теперь жили в отдельном крыле, поверх биллиардной, вместе с няней, там же обедали. Со временем они исчезли и оттуда. Куда они делись, Настя не знала. Спросить об этом Андрея Никифоровича она не решалась, это было бы нескромно. Сидя на стуле в углу столовой, Эдуард читал Беляева, Брэдбери или очередной номер "Искателя", а Настя с Андреем Никифоровичем, сохраняя молчание, обедали.
Однажды утром, придя в Настину комнату, Андрей Никифорович снял с ее ноги браслет и попросил одеться: они едут в город.
Стоял прохладный, не слишком плотный туман, аллеи были усыпаны опавшей листвой. Настя вышла из дома. Ноги ее, обутые в сапожки Cavalli со складчатыми голенищами из мягкой кожи и двойной пряжкой ($ 270), сбежали по дугообразным ступеням, льющимся расширяющимся книзу каскадом. В 2-х шагах от последней ступеньки был припарковал мерседес класса GL. Эдуард раскрыл перед Настей дверцу. Андрей Никифорович был уже в салоне.
Они вернулись поздно вечером. Настя ожидала, что ее ногу вновь окольцует электронный браслет, но этого не случилось. Челюсти ломило от того, что они долго оставались открытыми, а нежная изнанка губ все время задевала отточенные грани, и было такое ощущение, будто рот наполнен речной галькой. Приблизившись к зеркалу, она обнажила десны. В свете бра радужно заискрились скайсы. Дантист, в кресле которого она просидела не один час, вмонтировал в ее 12 передних зубов по бриллианту. Всё это под присмотром Андрея Никифоровича. Об исправлении кривизны никто даже не заговорил. После того, как работа была выполнена, дантист поднес к Настиному лицу овальное зеркальце. Ей показалось, что теперь ее уродство выглядит особенно кричаще. Она поделилась этим с Андреем Никифоровичем. Но тот вымолвил в экстазе: "Божественно!", и больше, пока они ехали назад, в особняк, Настя не высказывала ни сомнений, ни сожалений.
В дверь постучали. Настя открыла. Эдуард отдал ей сложенную телеграмму. Настя ее развернула (сразу обратила на себя внимание пометка: "срочная") и прочла наклеенные полоски. Телеграмма была от тети Клавы, бывшей соседке по лестничной площадке. Она сообщала, что вчера ночью Настина мама скончалась. Внутри сердца что-то екнуло и оборвалось, грудь сдавило. Через минуту она почувствовала повисшую на подбородке каплю. Она посмотрела в зеркало. Перед ней стояло нечто невообразимое и жуткое: скривившее мокрое от слез лицо существо с безобразными бриллиантовыми зубами. Она даже не заметила, как в комнату вошли. В зеркале за спиной появился Андрей Никифорович. У него был серебряный поднос с канапе, креветками и оливками на шпажках. Он сказал, что клей, при помощи которого были укреплены скайсы, затвердел, так что Настя вполне может перекусить. Заметив на ее лице влагу, он спросил:
- В чем дело, радость моя?
Настя протянула телеграмму.
- Сожалею, - пробежав по напечатанным строкам глазами, сказал Андрей Никифорович.
Не в силах унять слез, не отдавая себе до конца отчета в том, что делает, Настя прижалась к нему. Андрей Никифорович провел горячей мясистой ладонью по ее затылку, прошептал что-то успокаивающее, затем резким движением запрокинул ее лицо, повернул его к свету, оттянул большим пальцем нижнюю челюсть (бриллианты брызнули лучами) и впился губами в ее дрожащий рот с солоноватым привкусом слюны. Настя почувствовала, как жадный пупырчатый язык заскользил по деснам, зубам, по твердому и мягкому нёбу... У нее мелькнула мысль, что из горничной она неожиданно перешла в разряд любовниц и содержанок. Тут же вспомнилась телеграмма, и всё остальное показалось пустым и неважным.
Проснувшись утром, она не сразу сообразила, почему Андрей Никифорович спит в ее постели. Обвислый живот с черным отверстием пупка, покрытый курчавой сединой, распластался по натянутой простыне, как резиновая грелка. Вспомнилось то, что было накануне. Боль, стыд, удовольствие и горечь от утраты близкого человека. Всё спуталось в плотный клубок. Андрей Никифорович открыл глаз, по лицу расплылась улыбка, он притянул Настю за руку и вяло, вскользь поцеловал. Ее обдало старческим смрадным дыханьем.
- Я могу поехать домой? - стыдливо удерживая край одеяла поверх обнаженной груди, спросила Настя.
- Нет.
- Мне нужно похоронить маму.
- Ты не должна беспокоиться, мои люди всё сделают. Можно кремировать, урна с пеплом через несколько дней будет здесь.
- Но кто-то должен следить за квартирой. Она пустая.
- Продадим, не вопрос. Приватизирована?
- Да.
- Прекрасно. Напишешь доверенность на право продажи, сделаем евроремонт. Можно выгодно толкнуть, деньги - на твой счет. Балкон застеклен?
- Нет.
- Мелочь. Всё сделаем. Иди ко мне.
Он снова попытался ее притянуть. Настя упиралась.
- Но я хотела бы с ней проситься.
- С кем? Это труп, понимаешь? Труп. Ее больше нет. Пепел - практически то же самое. Привезут, можешь прощаться, сколько влезет.
Чувствовалось, что Андрей Никифорович, не привыкший, чтобы ему перечили, задет. Настя решила не рисковать, молчала. Копытько резко дернул Настино запястье, уложил ее навзничь, раздвинул двумя пальцами губы (как когда-то Светлана Федоровна конверт с долларами) и остановился алчным взглядом на поблескивающих в утренних лучах солнца dentes incisivi и dentes canini. После этого он, как иссыхающий от жажды бедуин, прижался к ее лицу с долгим, всасывающим поцелуем.
6
Звуки оркестра, играющего в зале, проникали в холл. Исполнялось что-то легкое, для поднятия настроения. Настя и Андрей Никифорович вошли в стеклянную дверь, снабженную мелодичным колокольчиком. Разлапистые настенные канделябры горели позолотой, сиял мрамор с розовыми прожилками под ногами. Из белой двери с инкрустацией в виде завивающегося плюща вышли, занятые разговором, мужчина и женщина в дорогих нарядах. Настя на секунду растерялась. Великолепие обстановки ошеломляло.
- В чем дело, дорогуша? - наклонившись, спросил Андрей Никифорович.
- Может, мы зря? Уйдем, прошу тебя, - попросила она шепотом.
- Ну уж нет. Если я пришел, меня не выгонишь.
- Надо мной будут смеяться.
- Смеется тот, кто смеется последним. Смелее, дорогуша, ты со мной.
Андрей Никифорович придержал пальто, которое сняла Настя, бросил его на руки с угодливым шарканьем подоспевшему гардеробщику, вытянул перед Настей острый угол локтя, она обвила его одетым в длинную кремовую перчатку запястьем, и они направились к белой двери.
Зал был наполнен респектабельной публикой. Дорогие и изысканные наряды, украшения, молодые и стареющие лица, фарфоровые зубы, затейливо уложенные волосы... Настя смотрела на всё это с замиранием сердца, непроизвольно, как к надежной защите, прижимаясь к локтю Андрея Никифоровича, который вел ее сквозь скопление людей, то и дело с кем-то раскланиваясь и приветливо помахивая свободной рукой тем, кто находился на расстоянии. Фуршетные столы были сдвинуты к одной из стен. Сновали официанты с подносами.
- Выпьем? - предложил Андрей Никифорович и, не дожидаясь ответа, подозвал официанта.
Он взял два фужера, для себя и Насти. Чокнулись. Запрокинув голову, Андрей Никифорович разом опрокинул в себя пузырящееся шампанское и успел схватить с проплывающего мимо подноса следующий фужер. Заиграл вальс. Копытько взял недопитое шампанское из рук Насти, поставил его на стол и повел свою партнершу в танце. Рядом кружились другие пары. Забывшись от счастья, Настя улыбнулась. Вспыхнули скайсы. Андрей Никифорович не отводил от нее влюбленных глаз. И тут она услышала сдержанный смех. Резко обернулась. Глядя в их сторону, о чем-то шептались несколько женщин. Настя крепко сжала побледневшие губы. В груди было тесно от обиды. Окружающие лица, в каждом из которых мерещилась кривая коварная усмешка, вращались, как фигуры на карусели.
После танца к ним подошла Грета Ивановна. Она была, как всегда, обворожительна. Платье с металлическим отливом подчеркивало стройность фигуры, перманентный макияж делал ее и без того красивое, с правильными чертами лицо верхом совершенства, перед ней хотелось стоять и млеть с затаенным дыханием, как перед античной статуей. Андрей Никифорович в этот момент, остановив официанта, брал для себя рюмку бурбона.
- Ах, это ты! Как дела? - сказал он.
Взяв с подноса рюмку, Грета Ивановна выплеснула ее содержимое в лицо ничего не подозревающей Насти. После этого она попыталась уйти. Передав Насте недопитый бурбон, Андрей Никифорович настиг супругу и, что есть силы, ударил ее кулаком в лицо. Это случилось в двух или трех шагах от Насти, поэтому она ясно различила хруст. Возможно, сломалась переносица. Грету Ивановну отбросило на пол. Она прижала к лицу ладони. Сквозь плотно сомкнутые пальцы заструилась кровь. Чувствуя ее боль, Настя непроизвольно зажмурилась. Подбежавший к Грете Ивановне Копытько, стал пинать ее. Грета Ивановна сжалась калачом и только вздрагивала под действием ударов, как пуховая перина. К Андрею Никифоровичу подоспели мужчины. Несколько рук крепко обхватили его за торс, шею. Оркестр замолчал. Кто-то помог Грете Ивановне подняться. Ее увели. Андрей Никифорович вырывался, выкрикивая:
- Руки! Уберите руки, скоты!
Наконец ему удалось освободиться.
- Ничтожества! Кретины! Морлоки под видом эолов! - продолжал он выкрикивать в окружающие, с тяжелым укором взирающие лица. - Если бы вы знали, как я вас презираю! Животные! Антропофаги!
Приблизившись к Копытько, Настя робко взяла его под руку.
- Ну что же вы, лабухи! - закричал Андрей Никифорович в сторону оркестрантов. - Играйте! Веселитесь, господа! Ешьте, пейте!
Музыка возобновилась. Настя потянула Копытко за собой в конец зала.
- Зачем ты так с ней? - зашептала она. - Она и без того несчастна. Уйдем, прошу тебя. Уйдем, пока не поздно.
Проходя рядом с одним из столов, Андрей Никифорович ударил по нему ногой. Вазы с салатами, тонко нарезанная семга и лососина, а также стопки тарелок с шумом обрушились на пол. Досадливые и гневные взгляды вновь обратились на них со всех сторон. Копытько выдернул из кармана крылатое портмоне, вынул оттуда столько, сколько удалось ухватить, подбросил в воздух, и над головами запорхали лица американских президентов.
- Это за ущерб, - громко сказал он. - Моральный и физический.
Подняв с пола хлебный ломтик, кусок буженины и лист латука, он соорудил бутерброд и с демонстративным, независимым видом принялся его есть.
Они не ушли, хотя Настя продолжала его уговаривать. Они уселись в стороне на стульях. Андрей Никифорович много пил, почти не закусывал и зло, с презрением наблюдал за присутствующими. Их игнорировали. Возможно, в данной ситуации это была лучшая тактика. Вдруг, приняв какое-то решение, Андрей Никифорович схватил Настю за руку и потащил к сцене.
- Что ты делаешь? Куда мы? - испугано зашептала Настя.
Он вошел вместе с ней на небольшой подиум, отстранил музыканта с бас-гитарой, широкую воронку тубы, снял со стойки микрофон и объявил, что сейчас прозвучит песня из кинофильма "Похождения зубного врача". Он сунул в Настину руку бумажку с текстом и сказал, что она должна это спеть. Всё было, как во сне. Настя быстро, по диагонали пробежала глазами строки. Что-то про луну. Заиграло вступление. Держа перед Настей микрофон и прижимаясь к ней щекой, первый куплет Андрей Никифорович пел вместе с ней. Далее пела она. Она старалась не глядеть в зал, но чувствовала там концентрированное, булькающее, как густое варево, недовольство.
Мерседес мчался по темной загородной трассе. По бокам мелькали голые ветви деревьев. Машина резко затормозила. Вышел Андрей Никифорович, за ним Настя. Андрей Никифорович втянул ноздрями прохладный воздух и посмотрел на темно-фиолетовое небо над верхушками осин и берез.
- Любишь Россию? - после минутного молчания спросил он.
- Не знаю, - растерялась Настя. - Наверное, да.
Рухнув на колени, Копытько сказал:
- Становись.
- Куда? Зачем?
- Иди сюда, встань рядом.
Настя приблизилась.
- На колени. Так надо. Давай.
Настя посмотрела на слякоть за кромкой асфальта, в которую она должна была встать.
- Я жду, - торопил Копытько.
Приподняв подол, Настя опустилась, чувствуя, как обтянутые капроном голени с чавканьем погружаются в стылую жижу. Наклонившись, Копытько прижался лицом к земле, после чего поднялся и поглядел на Настю. Рот его был испачкан грязью.
- Целуй, - сказал он.
Зная, на что он способен, Настя не заставила себя долго упрашивать и, наклонившись, тронула губами вмятые в черную землю камешки, травинки и поблескивающий стеклянный осколок. Когда она разогнулась, Андрей Никифорович обхватил ее шею, притянул к себе и стал покрывать ее лицо хаотичными поцелуями. При этом он жарко шептал:
- Люби ее, Анастасия, люби, заклинаю тебя! Она священна, непостижима. В ней что-то мистическое. Свет и глубочайшая тень, чистота, грязь, красота и позорнейшее уродство. Я плачу, я рыдаю, Настенька, когда думаю о ней. В этом боль и мука, блаженство и самое утонченнейшее наслаждение. Никогда не предавай ее, слышишь? Никогда!
Два ярких луча скользнули по ним. Задорно сигналя, пронеслась машина. Ни на что не реагируя, Копытько продолжал покрывать Настино лицо поцелуями и грязью. Пролетело еще несколько машин. Одна из них щедро окатила их брызгами из растекшейся посреди трассы лужи. Стянув с Настиной руки перчатку, Андрей Никифорович стал бережно отирать ее лицо от влаги и беспорядочных, как на абстрактной картине, грязных полос.
Машина, которая обрызгала их, ехала дальше. Это была старенькая Volvo. Внутри, слушая последние новости, сидел Эдуард. Доехав до ворот особняка, он нажал кнопку на каменной колонне. Ворота открылись. Эдуард проехал во двор, припарковал машину недалеко от дома и по смутно петляющей в темноте дорожке, выложенной каменным пазлом, направился в парк, в самую дальнюю его часть. Он приблизился к странной скульптуре. Поверх массивного постамента стояла мужская фигура в пальто с воротником-стойкой, долгие полы которого будто бы разметало ветром. Каменная рука с тенистыми складками в изгибе локтя поднесла вытянутый палец к плотно сомкнутым, до глубоких прорезей по краям рта, губам. На бронзовой доске, прикрепленной к постаменту, в тусклом лунном свете читалась надпись: Custodi silentium!
7
"Не могу поверить. Что со мной? Неужели это она, любовь? Разве она такая?" - с мечтательной улыбкой думала Настя, идя в накинутом поверх пеньюара пальто по алее.
Оказавшись в постели, Андрей Никифорович тут же заснул. Присев рядом, Настя долго и пристально разглядывала его гладкий, лоснящийся в свете ночного фонаря, слегка приплюснутый и крючковатый нос, бесшабашно разметавшуюся седую прядь в центре голого темени с островками пигментных пятен. Как бы соревнуясь с тем, что было выше, брови его были по-прежнему черны. Разрез глаз можно было назвать миндалевидным, с чуть приподнятыми, как у китайца, внешними уголками. В молодости этот человек был подлинно красив. Настя видела фотографии. Он и сейчас казался ей прекрасным, как дорогое старинное изделие, которое с течением времени только растет в цене.
Захотелось воздуха. Спустившись в неосвещенный холл, Настя ощупью пробралась в гардеробную, накинула пальто и вышла из дома.
Стояла звенящая, прохладная тишина. Она в самом деле не могла разобрать, что за сложное чувство одолевает ее. Это был сплав самых разнородных и противоречивых чувств, мыслей, тревог, прозрений. Такое с ней было впервые. Естественно, как и все в ее возрасте, она мечтала о любви. Но, обделенная мужским вниманием, она могла лишь представлять, как бы это случилось, что бы она чувствовала, если бы в один счастливый момент это произошло. Она вызывала в уме миражи, фантастические красавцы, похожие на киногероев, галантно ухаживали за ней. Откровенно говоря, Андрей Никифорович был совсем не того разряда. Но он был живой, из плоти (хотя и несколько подпорченной), крови и костей. Он целовал, заключал в объятия. Не так, как это было в фантазиях, но, может быть, по-другому и не бывает? Сначала она боялась его, затем покорно терпела, а после... Что-то сладостное и теплое, как подогретая карамель, влилось в сердце. Она привыкла к нему, привязалась. Ей нравилось думать, что он - ее мужчина. Да, стар, да, объемное обвислое брюхо. Но богат, добился очень многого. Говорит: сам, своими силами. В нем есть что-то мощное, архаичное. Неужели за всё это невозможно полюбить?
Так думала она, продолжая идти, как вдруг на некотором расстоянии, в темном углу парка она различила чей-то силуэт. Она замерла. Кто бы это мог быть? Человек помахал рукой и направился в ее сторону. Она узнала Эдуарда.
- Не спится? - спросил он.
- Нет.
- А Андрей Никифорович?
- Устал. Спит.
- Анастасия Викторовна, - с некоторых пор Эдуард обращался к ней на "вы", - вы не против, если я вам кое-что покажу?
- Нет. А что это?
- Прошу вас, пройдемте.
Настя на какой-то миг заколебалась. Отправившись было вперед, Эдуард обернулся.
- Что же вы?
И они пошли. Остановились возле уже знакомой каменной фигуры с указательным пальцем, поднесенном в немом жесте к губам.
- Почему мы пришли сюда?
- Вы ведь бывали здесь раньше, признайтесь?
- Да, я сюда приходила. Что это за статуя? Мне она всегда казалась странной. Для чего она здесь?
- Терпение, всё узнаете, - сказал Эдуард и повернул на бронзовой дощечке палочку восклицательного знака, меняя ее положение на горизонтальное.
Тут же согнутая в локте рука заскрежетала каменным жерновом и стала медленно опускаться. Вытянутый палец остановился на уровне груди и показал в сторону особняка. Вместе с этим поползла вниз каменная пластина в районе рта, и на месте сжатых губ образовалось отверстие. Подняв с земли металлическую лестницу, Эдуард приставил ее к бедру исполина и взобрался на верхнюю перекладину. Просунув руку в рот статуи, он что-то там надавил, и пласт земли у Настиных ног вместе с сухим дерном и тяжелой, обитой ржавой жестью крышкой откинулся, как верх шкатулки. Под крышкой был люк и ступени.
- Прошу вас, - сказал Эдуард, движением руки приглашая Настю спуститься. - Не бойтесь, это безопасно.
Видя, что она не решается, он первым преодолел несколько ступеней. Над землей возвышался его бюст.
- Смелее.
Подойдя к темному отверстию, Настя с затаенным дыханием опустила ногу на верхнюю ступеньку.
8
Эдуард шел впереди, освещая путь спичками. Это был узкий проход, стены были покрыты бархатным лишаем плесени. За то время, пока они шли, сгорело 5 спичек (Настя считала).
Затем возникла бронированная дверь. Запалив шестую спичку и закрыв от Насти спиной кодовый замок, Эдуард нажал кнопки. Дверь отворилась. Они вошли в какое-то помещение. Протянув руку, Эдуард нащупал на стене рубильник, и под потолком, потрескивая, вспыхнули люминесцентные лампы. Зубы! Масляные полотна, поляроидные снимки, вырезки из журналов, страницы медицинских справочников... Всё это хаотично, в коллажной манере было развешано на белых кафельных стенах. Это напоминало операционную или зал общественной бани. Справа стояли металлические стеллажи. На полках в беспорядке лежали книги (можно было различить корешок "Атласа заболеваний области рта и глотки"), а также было поставлено несколько объемных колб с наклеенными бумажными лоскутками, отмеченными комбинацией римских и арабских цифр. Колбы были наполнены прозрачной жидкостью (формалин), на дне покоились половинки черепов: только челюсти (верхушки, лобно-теменная доля и переносица, были аккуратно спилены). И вновь аномальная кривизна толпящихся, как попало, покрытых коричневатым налетом зубов. Но самое удивительное и пугающее располагалось у дальней стены. Там стояло зубоврачебное кресло старого образца с потертой кожаной обивкой. В нем с важным видом восседал одетый в поношенные брюки, пиджак и пожелтевшую от времени сорочку высохший труп с пустыми глазницами и скудными клочьями волос на макушке. Его торжествующий оскал был искривлен до самой крайней степени, на лбу была та же комбинация римских и арабских чисел (LIX-247), которые были вылиты из золота и вдавлены в остатки сухой кожи и кость.
Настя не сразу пришла в себя.
- Что всё это значит? Зачем вы меня сюда привели, Эдуард? - дрожащим и неуверенным голосом спросила она.
- Я обещал вам всё рассказать и сейчас я это сделаю. Вы можете запастись терпением?
- Да, я слушаю вас. Но... Простите, один вопрос.
- Что вас интересует?
- Я выйду отсюда живой? Вы не собираетесь меня убить?
- Смешно слышать. Если бы я хотел это сделать, почему именно здесь, а не там, на поверхности?
- Но здесь никто не услышит.
- Анастасия Викторовна, я понимаю, здесь необычная обстановка, всё это действует на нервы, но, поверьте, у меня совершенно другие планы. Потерпите, сейчас всё прояснится.