Утро 54752 дня от рождества Ленона выдалось солнечным. Теплом первомартовским ласковым веяло на сонные лощины города, в подвалы сгоняя февральские сумрак и стужу. Дома, тротуары, заборы, деревья задумчиво млели под робкими косыми лучами. Алюминиевым жалом вонзался в небо стратосферный лайнер. Его след - розоватый рубец - расплывался. На изумрудном, стриженном газоне какой-то пес безродный проказливо ходил по ветру. Заполошно надрывались в кустах воробьи-разбойники, радуясь своей воробьиной доле.
Одной Лизе Бедной было невесело. Мрачная туча стояла в душе ученицы второго полустаршего класса славяно-троицкой школы Љ41. Тень свою туча набросила на свежее смуглое личико девочки. Между бровями пионерки пролегла неглубокая, но преисполненная взрослой суровости, складочка. Прежде малиново-спелые губы пожухли, ужались. Черточка рта искривилась. В углах появились партизанские излучины.
Со всхрапами отворялись двери подъездов, выпуская наружу проворных рабочих. Ледяных спокойных партийных двери выпускали с назидательными вскриками. А степенных служителей культа - с протяжными вздохами и причитаниями.
Жмурясь вежливо, на балконы выползали старушки. Они доставали из кадок комья белого, замоченного с вечера, хлеба и бросали его вниз, голубям, крича: "Гули - гули!" Откликаясь на "гули", прилетали тучные голуби и, примериваясь, привередливо ходили между кучами. Для старушек момент был самым волнительным. Чье подношение выберут голуби? Кому королевной целый день восседать на балконе и лениво цедить соседкам сквозь зубы рецептуру хлебного мякиша. Наконец голуби выбирали какой-нибудь один хлебный холм и алчно набрасывались. Победившая бабушка ощущала себя на седьмом небе от счастья и начинала суетливо выметывать остатнюю кашицу. А одна, как-то раз, Лиза вспомнила - в позапрошлом году это было, перегнула через перила кадушку, чтобы выплеснуть ее всю, да не удержалась. Сухонькая была. Весом не больше голубчиков. Но телом своим урон голубиному племени все-таки нанесла. И звали ее, кажется, Анастасия Степановна.
Из трофейной трубы завода натуральных кожезаменителей выплескивался форс охряного пламени. По предзаводской площади змеилась недлинная цепочка людей. Умаляя очередь, автоматическая проходная заглатывала рабочих по одному. Кто-то не умел и не хотел скрыть свое чувство стремления к станку, прекрасное чувство единения с Машиной; такие грызли ногти, нетерпеливо притоптывали, хмурились, когда двери проходной на секунду застопоривало. Иные, как например тот рыжий и ражий детина в зеленой косоворотке, выказывали нерадивость, распущенность своего характера уже здесь, возле проходной: детина взахлеб и гундосо травил анекдоты. Толстые, веснушчатые пальцы шевелились заодно с мясистыми, мокрыми губами. Стоящие возле него, рабочие взрывались хохотом, трясли головами, терли глаза, крякали и хлопали себя по ляжкам.
Лиза замедлила шаг. Что-то цепочка рабочих людей ей напомнила. Пионерка споткнулась, икнула и встала. Она вспомнила сон.
Черный с прожилками белыми лед. По нему вьется змейка серых, чугунных костяшек домино. На мертвенно-бледном небе багровые фурункулы звезд. Такие же отметины на костяшках с одной стороны, с другой... В игральные плиты вмурованы люди. Снаружи лишь лица. Они обведены непонятными символами "♀" и "♂".
Угольным диском недвижимо висит над горизонтом рябое лицо. Оно рыщет глазами по костяшкам-надгробиям. Что-то нашло. Щеки надуло и дунуло.
Ветром, как веником, взметнуло ближние к лицу плиты. Остальные начали валиться, толкая друг друга.
Одни падали медленно, долго балансируя сначала на грани основания, потом нехотя кренились и валились на лед не спеша, с расторопностью водолазов в замедленной съемке; деликатно стараясь не задеть стоящего впереди товарища; а в последний момент наклониться, как-нибудь боком лечь, чтобы хотя бы не повредить лицо.
Другие летели вниз бесповоротно, с безумной лихостью безжалостно подбивая подножия стоящих товарищей; и бились об лед неистово, бешено, вздымая ледяную крошку, разбивая лицо в дрызг.
И вот, качнувшись, обречено валится последняя в цепи чугунная колода. Падает на нее, Лизу... Мелькает измученный ужасом лик...
Лиза отпрянула от кошмара из сна. В надгробие было вмуровано ее, ее! лицо!