Повесть (наверное) в четырех частях с эпиграфами и примечаниями, хаотично разбросанными.
Когда в прекрасный день Разносчица даров
вошла в мой тесный двор, бродя дворами,
я мог бы написать, себя переборов,
"Прогулки маляров", "Прогулки поваров"...
Но по пути мне вышло с фрайерами.
Булат Окуджава
Часть 1. Страшная тайна.
Классе во втором я озвучила этот больной вопрос: - Мама, а кто такие евреи?
Эти разговоры витали в воздухе, и уже было понятно, что с ними (евреями) что-то не так.
Моя настойчивая любознательность... В общем, я выяснила все про Гену Фридлянда из нашего класса.
- Но это никому нельзя говорить,- сказала мама. И совершила роковую ошибку, добавив: - Это страшная тайна.
Со страшной тайной жить намного интереснее. Она жжет и распирает тебя изнутри наискось, вдоль и поперек. Она сочится из тебя через нос, уши, глаза и даже ногти.
- Представляешь, а Генка Фридлянд - еврей,- сообщила я шепотом в тот же день своей закадычной подружке Вальке Судник.
Валька отреагировала очень странно: - Мотя, ты дура! - и заехала мне в ухо.
Ухо покраснело и опухло, и обсуждать страшную тайну стало не с кем. Внезапно обнаружилось, что это опасно для жизни. Мама оказалась права: никому нельзя говорить. Даже лучшей подруге.
Страшная тайна не давала покоя.
Я стала наблюдать за Геной Фридляндом.
Гена Фридлянд был тихий темноволосый мальчик с большими карими глазами в обрамлении длиннющих пушистых ресниц. Почти, как у Вальки.
И тут случилось нам всем классом пойти в кино. И Гена сел рядом.
Все смотрели фильм. И Гена тоже. И только я - смотрела на Гену, пытаясь разгадать смысл его страшной тайны.
Все было, как у всех. Две руки, две ноги, нос, вихрастый затылок. И ржал он так же глупо, как и все остальные мальчишки. Я разочаровалась в Гене Фридлянде. И совершенно потеряла к нему интерес. В нем не оказалось никакой тайны. Ну, ни капельки. И кино я из-за него не посмотрела.
* * *
Классе во втором сын спросил: - Мама, а кто такие евреи?
- Ну, вот, началось,- подумала я. - У них тоже - витает.
Оо, я повела себя намного умнее.
И ответила: - Люди. С руками, ногами, головой. Отличительные особенности: глаза и нос - большие (шнобель у сына был тоже ничего себе и обладал стойкой тенденцией к увеличению), голова - чаще всего, умная
На вопрос "а чем они другие?": - Я же тебе только что сказала. Национальностью. Больше ничем.
- А у нас в классе?..
- Почти все (даже и не подозревала, насколько была права). И вообще,- тут я вспомнила и засмеялась,- не тебе, "вонючему латиноамериканцу" - так ему однажды сказал едва ли ни лепший друг - поднимать национальный вопрос.
Сын обиженно вскинул на меня изумленные глаза. Такой удар под дых. И от кого? От родной матери.
На этом интернациональное воспитание в нашей семье закончилось. Успешно. Навсегда.
Часть 2. Тайна исхода.
Факультет бурлил. Изя Шейхман уезжал в Америку. Я не была знакома с Изей Шейхманом. Он не поступал вместе с нами, был пришлым, откуда-то перевелся. Мне не было никакого дела до Изи вместе с его Америкой.
- Олег, объясни мне смысл этого собрания. Уже давно не те времена.
- Райком комсомола... партком...
- Что?!
Кто не успел смыться, сидели, глядя в пол. Стараясь не замечать выразительно-невыразительных людей в штатском. Обвиняемый - внешне абсолютно спокоен. Я смотрела на него, статью и тонким лицом напоминавшего молодого Сергея Юрского, и думала: почему он уезжает, зачем?
Всегда найдутся...
- Ты предатель! Ты предаешь свою Родину!
- Я не делаю своей Родине ничего дурного. Разве она в опасности? Ей что-то угрожает? Я просто хочу жить в другой стране.
- Эта страна воспитала тебя...
- Меня воспитали родители.
- дала тебе образование...
- Я ей очень благодарен. Правда. Очень, - и легкий поклон с едва заметной иронией,- но можно я уеду? Ведь это не преступление.
- Как ты можешь?! - ты не достоин звания комсомольца!
- Тогда исключите меня.
- Ты с такой легкостью об этом говоришь?!
Он пожал плечами.
Все дружно проголосовали за исключение Изи Шейхмана из комсомола (а на хрена ему там комсомол?!) и со смешанным чувством вины, гадливости и облегчения разошлись. Не глядя друг на друга.
Я сидела у окна и задумчиво смотрела на улицу. По Крещатику шел Изя Шейхман с женой, чуть полноватой белокожей пышноволосой Эсфирь (хотя, конечно, ее звали иначе). Они шли медленно, с напряженными фигурами, держась за руки. Уже отверженные. Почти уехавшие. Одни против всех. Против страны, вскормившей, воспитавшей и обучившей их. Не любившей, но требовавшей преданности. Преступники. Я встала. И, пока троллейбус не повернул за угол, глядела им вслед.
* * *
Пару лет спустя другая Эсфирь с русской фамилией Хмарина спасала мою несчастную 22-летнюю физиономию, густо усеянную запоздалыми прыщами. Пышнотелая с бело-розовой нежной кожей, темными густыми вьющимися волосами и изящными пластичными руками. Эти руки чистили, подсушивали, отшелушивали, выглаживали, подпитывали... - возвращали мне мою утраченную неземную красу. Потом она ушла в декрет. Безвозвратно. Декрет плавно перетек в Америку.
Более двух десятков лет мои потуги посетить косметолога заканчивались одинаково: я разглядывала руки мастера, кожу, извинялась и уходила.
* * *
- Ну, давай уедем,- говорил он мне,- ну, не хочешь в Израиль - в Америку, или Германию.
- Нет,- отвечала я,- никуда не поеду. Я русская и буду жить здесь. Мне нечего там делать.
- Хорошо,- вздыхал он,- будем жить здесь.
И шутил с друзьями: - Ну, нет - я уеду на последней телеге, отстреливаясь.
Он был нежен, красив и умен. Я едва доставала до его подбородка. И ему нравилось сильно дуть мне в макушку. Прическа разлеталась ко всем чертям, я сердилась. А он смеялся. Жуткий, патологический раздолбай. И огромная черная роза - при каждой встрече. Где он их брал?
Он уехал один.
После того, как я вышла замуж за представителя далекой Латинской Америки. И покинула страну. Первой. Судьба.
Он провожал меня с моим маленьким сыном в аэропорту: - Если ты сейчас останешься, я все пойму.
Я пришла к его родителям. Мой брак трещал и расползался по всем швам.
Его мама смотрела на меня с глубоко затаенной обидой.
А папа угощал на кухне салом, которое собирался передать сыну с оказией и гладил по плечу: - Ну, что же ты, девочка?..
Господи, прости меня. Пусть у них все будет хорошо.
Часть 3. Тайна... семейная.
С отдельным эпиграфом:
Мой папа - юрист.
В. В. Жириновский
С первого взгляда будущий Муж поразил утонченностью манер, изяществом речи, неправдоподобной зашкаливающей деликатностью - абсолютной нездешностью.
Со второго - острым умом в сочетании с тонким юмором.
"Не бывает, - решила я,- инопланетянин".
С третьего, когда ближе, ну, то есть...- ах, да вы понимаете - сразил наповал. Проявив нечто, не вписывающееся в изысканный аристократический облик. Диссонирующее. Неприятное. Тихий ядовитый антисемитизм. Тот самый, стихийно-бытовой. Когда слышал что-то, где-то, когда-то, как-то... В принципе. И проникся.
Вот блин! А - поздно!
Мне, распечатавшей национальный вопрос в далеком втором и примерно тогда же его запечатавшей - ну, вы помните - показалось это смешным и нелепым. Недоразумением. Не поверила. Сейчас мы ему все объясним. С наивным щенячьим пылом... И была отброшена частоколом высокомерно поднятых бровей. Растерялась. Очевидное, но невероятное. Невероятное. Но очевидное.
Только очень изощренному и извилистому уму под силу придумать и обосновать такую несусветную глупость.
Муж не обосновывал. Он подтрунивал, по-иезуитски коварно и неуловимо.
- И вот он говорит: - Мы, амегиканцы... (и всё - только это выражение лица!)
- Русский! Конечно. Вот с таким рубильником! (и опять.)
Я кипятилась, доказывала, срывалась в крик и... проигрывала. Он оставался уверенно и прохладно невозмутим.
Эти завуалированные изящно-ехидные намеки-недоговоренности, полуфразы, приправленные едва заметным мимическим соусом ужимок и подмигиваний - мол, мы-то с тобой понимаем (я?! - я ничего не понимаю! опять - страшная тайна!) - с почти непроницаемым саркастически-насмешливым лицом, ускользающие вместе с лицом при малейшей попытке ухватиться за них и развенчать.
- Слушай, ну тебе-то они что сделали? У тебя даже научный руководитель - еврей (перед профессором Бельским Муж благоговел, цитировал, дружил с ним "домами", то есть, ходил из нашего аспирантского общежития в гости).
- Ну, какой он еврей?- очень аргументировано отвечал мой избранник. - Он еврейчик.
В ход пошла тяжелая артиллерия.
- Да ты сам еврей!
- Я?! - он впервые утратил самообладание. - У нас нет евреев!
- Евреи есть везде! И всегда! - извергнув эту непробиваемую фразу, я воодушевилась, нащупав, наконец, его ахиллесову пяту и с единственной целью уесть: - Такое обилие чисто еврейских качеств, да еще в одном человеке, да еще при столь колоритной внешности - кого ты хочешь обмануть?
Муж оскорблялся. Замыкался. Смотрел обиженным взглядом искоса из-под длинных - инопланетянских - слегка опущенных к внешним краям глаз, век, обмохначенных растрепанными ресницами. И какое-то время избегал разговоров на тему.
Потом - забывался...
Но я уже научилась.
- Да что ты?! А кто у нас произносит вильки, тарельки, ребрИщки (вот вы попробуйте произнести ребрИщки, нет, нет - поестественней!)?
- Ах, руби-и-ильник говоришь? Заба-а-авно. А ты себя в зеркале видел? А в профиль? Пойдем - покажу! Что у нас первым в двери появляется? А? - бархатно-вкрадчивым голосом вопрошала я, и сама отвечала окрепшим меццо-сопрано,- Нос! А последним? - Ноги. В такой вот приблизительно, то есть, буквально, последовательности!
Муж обиженно сопел: - Злая ты!
- Мы из конкистадоров!- со значением начинал он (ну да - белая кость, голубая кровь).
- Конкистадор - это национальность?
- ...из басков! - разогнавшийся Муж на автопилоте заканчивал фразу, но в глазах уже мелькало... подозрение, предчувствование нехорошего.
- Басков? Знаю. А что, он - тоже?
- Ты змея!
Время капало. Количество евреев в ближайшем окружении медленно, но неуклонно росло, приближаясь к размерам маленькой диаспоры. Будто пчелы на мед. Даже те, кто оными изначально не числились. (Позже, сын, смеясь, сказал: - Мама, есть такой закон кучкования. На евреях срабатывает стопроцентно, даже, если они - и не подозревают.) Я наблюдала, тихо веселясь и изредка вонзая шпильки. Муж, между тем, стал аккуратнее отпускать шуточки, а затем и вовсе... А как?! Если вокруг... И все - в друзьях.
Потом...
Он вернулся из поездки на родину. Задумчивым. Несколько интригующим. Вечерами пропадал в интернете. Ну, и что? Он и раньше пропадал. Сосредоточенно читал. Иногда я ловила на себе его "невысказанный" взгляд. Без особого внимания или там... беспокойства с моей стороны. За годы замужества так адаптировалась к отсутствию какого-либо его присутствия, к его существованию где-то там, в запределе, возможно, в астрале, что уже бывала шокирована и недовольна, когда он внезапно возвращался в свою материальную оболочку, обнаруживая вполне осязаемую земную сущность. Всегда некстати. Привыкла, что он слушает, не слыша, и вводит тебя в заблуждение, интенсивно кивая при этом головой. А потом, когда уже приперло, возмущенно изумляется и обвиняет во всех смертных.
Его жизнь, протекающая, преимущественно, где-то в глубине сознания... (или бессознательного?) - непрерывный интенсивный процесс - прорывается вовне редкими убийственными фразами. Он там подумал, поговорил сам с собой, накрутил, усугубил, подобрал соответствующие доказательства, пришел к заключению и - вывалил все это на тебя во всей своей красе и аромате. А ты теперь расхлебывай. И, вроде как, ничего и не предвещало.
Но на этот раз...
Ладино. Древний испанский еврейский язык. Нет, я знала, что за ним водится... Всякое. Интеллектуал. Ни слова по простоте. Что он, как у них там говорят, полиглота. Ну, это когда по паре фраз из каждого языка. Ну, хобби такое. Вернее, одно из. Но чтоб еврейский! С какого перепуга? С чего вдруг? А он сыпал словами и выражениями, и тут выяснялось, что слова-то эти я знаю, слышала: они вовсю звучат в его родном городе, да и в целом по провинции. А уж разговорная речь его мамы... А я-то думала, местный диалект. Ну, и дела! Так конкистадоры говорите? Интере-е-есно. И с каждой минутой интереснее. Что и требовалось доказать. Ну, ладно. Допустим. Впрочем, что - допустим?
На втором месяце после возвращения в тесные семейные узы - стойкий оловянный солдатик! - "Остапа понесло". И я услышала интригующе-захватывающую историю появления на свет его мамы, моей любимой свекрови, доньи Карлотты. Конечно, правильнее будет сказать, что это я у нее любимая невестка, а она у меня - просто единственная. Но я повторюсь: моя любимая свекровь.
А заодно...
Вот об этом "заодно".
Понимаете, без этого никак.
Давно это было. Очень давно. В ХV веке. Ближе к его концовке. Когда евреев изгнали из Испании. Так уж случилось, что именно туда уходит корнями наша история - та, которую я рассказываю.
Откуда их только не изгоняли? - Тоже верно.
И дали им на все про все три месяца. И было им запрещено брать с собой какие-либо ценности, только личные вещи. И было разрешено остаться, если они сменят веру и перейдут в католичество.
Ходят слухи, что испанские евреи попытались изменить ход истории. Решением еврейской общины к королевский дворец был послан дон Ицхак Абраванель, ученый и раввин, умный и влиятельный человек, не хухры-мухры - министр финансов при испанском дворе. Он сделал королевской чете предложение, от которого та не могла отказаться - королева Изабелла дрогнула и произнесла первые слова, обещавшие... Но тут в зал влетел печально известный Томазо Торквемада - глава католической инквизиции. Дону Ицхаку всего то и удалось, что отодвинуть срок на четыре месяца.
2 августа 1492 года последние корабли с евреями отчалили от берегов Испании.
Куда они шли на этот раз?
По иронии судьбы на следующий день - три каравеллы адмирала Христофора Колумба отправились оттуда же на поиски Нового света.
И в дневнике его было записано, что евреям нет, и не будет места в тех странах, что он откроет и присоединит к Испании.
Они ушли.
В долгие скитания.
Подчинившись гонимой своей судьбе.
Почти все.
Но были и те немногие, что остались. И среди них семья Шахор (Shaxor), в переводе на русский - черный. Они крестились, сменили фамилию. Не мудрствуя лукаво - инверсивно, и стали - Рохаш (Roxash), превратившись тем самым из Черных в Красные. И обретя зыбкий недолгий покой. Недолгий. И очень зыбкий. Через несколько лет остатки фамилии Рохаш бежали в Португалию, а оттуда в Латинскую Америку.
Да, евреи таки добрались до Латинской Америки.
А куда они не добрались?
Очень самонадеянной оказалась дневниковая запись Христофора Колумба. Поспешил он. Просчитался. Да и как не просчитаться, если даже среди конкистадоров... Да и с самим Колумбом не все так однозначно. Но это другая история. Не наша.
А наша...
О! Они были уже ученые. Битые. Огнем палимые. И потому веру свою не выпячивали. Обряды справляли тайно. Внешне оставаясь выкрестами, маранами, анусим* , подчеркнуто подчиняясь светским порядкам и обрядам официальной религии.
Но предприимчивость и умение делать деньги, свойственные этому народу... И вот они опять на видных постах, влиятельны и отнюдь не бедны. И вновь вызывают зависть и подозрение.
И однажды неопытный наивный юноша: "У нас не принято работать по субботам".
Ох, не в добрый час произнес ты эти слова, мальчик.
И открыли свои ворота темницы, и достали фанаты-иезуиты пыточный инструмент, любовно поглаживая его ласковыми руками, и заполнились подземные камеры стонами, и загустел в них воздух, пропитанный потным липким страхом, болью, кровью и испражнениями, и налились силой, забугрились мышцами руки палачей, и заиграли на площадях ненасытные языки пламени...
И побежали по глухим селеньям, недоступным ревностным служителям католического Бога, те, кто успел спастись, преодолевая сотни и тысячи километров, горные гряды и водные просторы. Они бежали очень быстро. Без сна и отдыха. В который раз бросив все, что имели. В спину их подгоняла Смерть. Они забились в самые дальние углы латиноамериканских стран. И затаились на многие годы.
В маленькой деревушке Сан Педро, приютившейся в крохотной долине между двумя горными грядами и насчитывающей несколько десятков домов, люди жили тихой размеренной жизнью. Каменистая почва, небольшие участки обработанной земли - кукуруза, сахарный тростник, бананы, авокадо и прочие экваторианские, для нас диковинные, овощи и фрукты. Три урожая в год. Рай земной. Кабы бы не приходилось сводить концы с концами. Простые развлечения. У мужчин - воскресные петушиные бои. Ну, помните, у Маркеса - в "Палой листве", "Полковнику никто не пишет"? Вот примерно так.
Интересные люди жили в деревушке Сан Педро. Как, например, представители влиятельного рода Rоjаs (где-то по пути, в лабиринтах времен, у них упростился хвостик фамилии), или ветвь покойного мужа вдовы Aldean de Cоrdova. И разговаривали на своем, особом диалекте. Испанский - не испанский...
Рохас и Кордова. Те и другие - высокие, светлокожие, светловолосые, светлоглазые - вы еще помните, что я про Латинскую Америку? У представителей семейства Рохас лица почти иконописные - черты тонкие, носы узкие, длинные, с горбинкой. У Кордова черты покрупнее, носы с широкой переносицей и овальными, чуть свисающими кончиками, рты большие, губы чуть вывернуты. Алдеан - посмуглее, темноволосые, с большими карими глазами и четкими чертами лица.
А тут вдруг - глава многодетного патриархального семейства Рохас, видный и уважаемый в деревне человек - завел шашни с, недавно овдовевшей, Алдеан де Кордова. И благо бы была молода, ан нет - хорошо за тридцать (хотя и он не мальчик), так еще и трое детей. Что и как там было, мало кто помнит - свидетелей уж нет (да и были ли они, свидетели?), те, кто что-то, все-таки знал - помнят через пятое на десятое (да и много ли знали?) - а только в положенное время родилась у вдовы девочка, и назвали ее Карлотта Якоба. (Якоба... - странное имя для латиноамериканки, редкое, единичное).
Вот этого второго имени своей свекрови я никогда...(да что я, если родной сын не сподобился!). Она о нем и не упоминала, как вроде и вовсе не было. Как выяснилось, не любила. Равно как и семью Рохас.
Гордая девочка отказалась от отцовского признания - а он пытался, пытался, до самой своей смерти - нет, отвергла фамилию, сохранив только мамину - Кордова. Навсегда обрубив связь с этой своей кровной родней и сердито возмущаясь, что они ищут с ней общения. Не простила отцу обиду матери. Им всем не простила. Не женился он. Трое мальчишек - старших - были у вдовы де Кордова, и все трое - высокие, стройные, светловолосые и светлоглазые. И одна - последыш - девочка, маленькая, с черными волосами, крупными чертами лица, большими темными глазами и четко очерченным ртом. В мать.
Фамилия Кордова... Ох, непросто все с фамилией Кордова. Подозрительно все с фамилией Кордова. Намекает она. Топонимическая. И где только не встречаются сефардийские фамилии , похожие на испанские географические названия. Например, на Ближнем Востоке, в Салониках, Измире, Стамбуле -Кордоверо, что означает из Кордовы. Было дело -намекал Муж, что фамилия его мамы арабского происхождения. Ошибся. Если они и побывали в странах Ближнего Востока, эти самые Кордова, то это был промежуточный пункт их следования.
Ну, а уж с Алдеан и вовсе все туманно... Да только лицо - не спрячешь. Хотя - это, как посмотреть.
Когда я, уже узнавшая ..., изумленно обсуждала - с сыном, он хмыкнул: - Да я всегда это знал!
- Что - знал?!
- Ну, ты бабушку-то видела?! - ответил он вопросом на вопрос.
(- Знаете, что больше всего в вас, интуитах, раздражает?
- Что?
- Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос.
- А разве это плохо?
Соционический анекдот.)
И я в который раз изумилась необыкновенной прозорливости сына, а заодно и собственной слепоте.
Моя свекровь. Донья Карлотта.
Едва заметной, размытой тенью промелькнуло удивление, при первой встрече. Да и потом. Настолько она была особенная. Среди остальных. Промелькнуло и испарилось. И раз, и два, и три. Пока не утвердилась во мнении, что тут не обошлось без индейской крови. Хотя индейцев видывала. В больших количествах. И - ничего общего. Кроме, разве что масти. Но мало ли какая гремучая смесь может образоваться от соединения двух, столь различных народов.
Донья Карлотта. Домохозяйка, вырастившая пятерых детей. Трое мальчишек и две девчонки. Все абсолютно разные. Эдуардо - самый разгильдяистый разгильдяй. Ирэнэ - казак-предводитель, вот кому - коня и шашку. Слово проблема в ее словаре вообще не водится. Мой Муж - самый умный-разумный, надежда и гордость всей семьи. Анабелле - романтично-поэтичная, нежная, женственная и... несчастливая. Фелиппе (Фито) - поздний, а потому медленно взрослевший, нерешительный, кропотливо-трудолюбивый.
Каждый день доньи Карлотты начинается с того, что она готовит завтрак. Потом готовит обед. Потом - ужин. И так всю жизнь. За редкими исключениями. Ежедневно - свежее. Удавиться! Когда однажды я посочувствовала такой ее участи, она улыбнулась и сказала: - Cada uno tiene su profeccion. Es mi profeccin. In verdad, no es tan dificil. !Ufff! Ahora estoy descansando. Pero cuando los hijos eran pequenos...(У каждого своя профессия. Это - моя профессия. По правде говоря, это не так уж и трудно. Уфф! Сейчас я отдыхаю. А вот когда дети были маленькие...). Мне стало стыдно и очень жарко.
Сеньора Карлотта. Домохозяйка без особого образования. Непринужденно-естественная, с тихим достоинством старающаяся не привлекать к себе внимания. Но не заметить ее вам вряд ли удастся. Встань она рядом с королевой, еще неизвестно кто выглядел бы королевнее.
Я рассказала о своей необыкновенной свекрови подруге и показала фотографию. "Какая красивая женщина"- заметила та. Я удивилась. Никогда не считала свою свекровь красивой. С ней просто тепло. То комфортное состояние, когда можешь быть самой собой.
Позже, когда все так непредвиденно и бесповоротно открылось, подруга призналась, что подумала она немного иначе: "красивая - еврейская - женщина", но не озвучила, тем самым оттянув на годы...
Моя свекровь. У которой я - любимая невестка. За что она меня так любит? Мы недолго прожили вместе. Потом уехали. И приезжаем раз в три года. На две - три недели.