Аннотация: Нечаев издалека увидел темный предмет у правой обочины и затормозил. Остановив машину, он разглядел, что именно лежало в свете фар перед носом "москвича"...
Алексей Корепанов. Справимся сами
Нечаев издалека увидел темный предмет у правой обочины и затормозил. Остановив машину, он разглядел, что именно лежало в свете фар перед носом "москвича", поэтому, прежде чем выйти, обвел взглядом придорожные кусты и оглянулся. Придорожные кусты стояли темной стеной, а шоссе было пустынным. Он вышел из "москвича", прислушался - с окрестных полей не доносилось ни звука - и осмотрел асфальт. Крови не было. Нечаев присел на корточки. Человек лежал ничком, вытянув руки вдоль туловища, повернув лицо к фарам и, казалось, спал. Его бородатое лицо было спокойно. Человек вздохнул, потерся щекой об асфальт, и Нечаев облегченно схватил его за руку, нащупывая пульс. Пульс был неторопливым и ровным. Нечаев принюхался, потолкал незнакомца в плечо - тот еле слышно застонал, не разжимая губ, но глаза не открыл. Нечаев выпрямился, еще раз растерянно осмотрел темные тихие окрестности, замер в надежде услышать шум мотора - но ничего не услышал. Шел первый час ночи - начинался понедельник, все давно спали, и только Нечаев из-за поломки задержался по дороге домой из далеких грибных мест.
Нечаев стоял над одетым в толстый свитер и аккуратные джинсы незнакомцем, не похожим на жертву дорожно-транспортного происшествия или пьяного - и колебался. Незнакомец казался спящим - но кто же этак спит на проезжей части? Скорее всего, бородач был без сознания.
Нечаев с трудом приподнял его, потащил к "москвичу", не сообразив, что можно просто подъехать ближе. Отдуваясь, кое-как устроил на заднем сиденье. Бородач съехал вбок, уперся головой в стекло дверцы и замер, по-прежнему не приходя в себя. Нечаев осторожно повел "москвич" вдоль обочины, то и дело косясь в зеркальце на незнакомца.
Заспанный пожилой врач в приемном покое окраинной больницы долго не мог взять в толк, чего хочет Нечаев.
- Понимаете, еду... а он... ну... лежит, - сбивчиво объяснял Нечаев. - Вроде и не зацепили, вроде... ну... и не набрался, а так - спит себе на асфальте. Толкал - не просыпается. Ну, вот я его сюда...
- Ночью все должны спать, - сонно изрек врач, надел очки и окинул взглядом коренастую фигуру Нечаева в помятом брезентовом плаще, резиновых сапогах и старой вислополой шляпе, прожженной лесными кострами.
По случаю раннего воскресного выезда в грибные места Нечаев был небрит. Последнее обстоятельство не ускользнуло от внимания проснувшегося, наконец, врача. Он с сомнением потер подбородок, покосился на телефон.
- И давно уже спит ваш... э-э... товарищ?
- Да не товарищ он мне! - с досадой воскликнул Нечаев.
- Ах, даже и не товарищ?
- Ну да. Я же русским языком объясняю: возвращаюсь с грибами, а он спит на дороге и не просыпается. И на пьяного не похож!
- Пьяные разные бывают, - глубокомысленно изрек врач, продолжая с сомнением рассматривать Нечаева. - Ой, разные! Иного так вот сразу и не распознаешь.
- Вот мои права! - с отчаянием сказал Нечаев, мысленно зарекаясь ввязываться в подобные истории. - Паспорта у меня с собой нет, и профсоюзного билета нет, и удостоверения дружинника тоже нет, и личного дела, и автобиографии. Личное дело в отделе кадров. Но зовут меня Нечаев Олег Александрович, тридцать три года, не судим, родственников за границей не имею, выговоров по служебной линии тоже, в вытрезвитель не доставлялся, а живу на улице Каляева, пятьдесят четыре, квартира двадцать восемь. Третий этаж. Это можно проверить, позвоните! На работе характеризуюсь положительно, - добавил Нечаев, свирепо раздувая ноздри. - Копии характеристики с собой тоже нет. Что еще?
- Ладно, ладно, - миролюбиво сказал врач, разглядывая водительское удостоверение Нечаева. - Где там ваш спящий красавец?
Домой Нечаев прибыл около двух. Затащил на кухню ведра с грибами, бросил на них плащ, сел у подоконника. Закурил. Ночное происшествие смазало все впечатление от поездки, ненужным пятном легло на чистую гладь двух выходных. Правда, гладь была уже несколько запятнана непонятной запиской, обнаруженной субботним утром в почтовом ящике.
Бородач не проснулся и в приемном покое, куда Нечаев занес его с помощью дежурного врача. Не помогли ни нашатырь, ни другие средства. Нечаев стоял над незнакомцем, распростертым на клеенчатой кушетке, и еще раз рассматривал его лицо. И это лицо показалось Нечаеву неуместным. Неправильным? Нет, именно неуместным. Оно не имело права быть ТАКИМ. Врач деловито звякал шприцами, перебирал пузырьки, а Нечаев все не мог оторваться от лица незнакомца.
"Разберемся", - сказал врач, не отыскав в карманах бородача никаких документов, и записал фамилию, имя, отчество и адрес Нечаева. И номер водительского удостоверения. И номер "москвича".
Нечаев курил у окна, смотрел на улицу с желтыми фонарями, на безликое небо ночного города, и что-то мешало ему идти спать. Он придавил сигарету в пепельнице, потянулся за новой и понял, наконец.
Лицо незнакомца было копией лица Олега Александровича Нечаева, тридцати трех лет, не судимого, выговоров по служебной линии не имеющего, на работе характеризующегося положительно. Копией, скрытой бородой и усами. Потому что Олег Александрович Нечаев усы и бороду не носил.
Поначалу Нечаеву стало легко, как легко бывает, когда что-то перестает, наконец, мучить. Затем Нечаев надолго задумался, потому что пусть где-то и существует твой двойник (чего только не бывает в жизни!), но подобрать двойника на ночной дороге, просто встретить двойника - это уже факт, требующий долгих размышлений.
Обдумав это обстоятельство, Нечаев решил было, что надо узнать, как себя чувствует бородач, но потом отказался от своего намерения, потому что телефона у него не было, соседи, имеющие телефоны, давно спали, а ближайший телефон-автомат через три квартала от нечаевского дома пребывал в состоянии постоянной неисправности.
В результате еще пяти выкуренных сигарет Нечаев пришел к выводу о том, что бородатый двойник каким-то образом причастен к появлению записки. Или, напротив, записка причастна к факту явления двойника.
Нечаев взял с холодильника пачку газет, начал перебирать их и почти сразу наткнулся на записку. Записка представляла собой стандартный тетрадный лист в клеточку, не имела подписи и была написана незнакомым Нечаеву почерком.
Записка была адресована именно ему. "Нечаеву О. А." - значилось в ней. Нечаев еще раз перечитал записку.
"Нечаеву О. А. Сатурн. Взятое возвратилось, но, возвратившись, ведет себя странно".
И все. Записка смахивала на детскую мистификацию. Подобным образом Нечаев с приятелями развлекался в школьные годы, подбрасывая зловещие послания в почтовые ящики одноклассниц. Но в тех посланиях угадывался хоть какой-то смысл. В записке же
ничего не было ясно. И при чем здесь Сатурн?..
Нечаев смог уснуть только под утро, чтобы через два часа услышать особенно тягостный по понедельникам звон будильника. Прибыв на работу в свою проектную организацию, он первым делом разузнал в справочном номер и позвонил в приемный покой окраинной больницы. Давешний врач уже сменился с дежурства, но Нечаеву не пришлось ничего объяснять - о нем в больнице знали.
- Да-да, - сказала в трубке дежурная медсестра. - Сысоев спрашивал о вас. Мы ему дали адрес.
- Сысоев? - переспросил Нечаев.
Он никогда не слышал этой фамилии. Впрочем, нет, училась курсом младше в институте Надя... или Таня?.. или Вера Сысоева, но что из того?
- Ну да, Сысоев. - подтвердила трубка. - Сысоев Евгений Борисович. Со слов пациента.
- А что с ним?
В трубке помолчали.
- Причины потери сознания не выяснены. Сам он ничего не помнит. Мы сообщим в Одессу, там обследуют.
- В Одессу? - опять переспросил Нечаев.
- Ну да, по месту жительства.
- Понятно, - пробормотал Нечаев. - А можно с ним поговорить?
- Так он ушел уже. Он еще ночью очнулся, - в трубке зашелестели страницами. - В два десять. Причин для госпитализации пока нет. Но в Одессу сообщим обязательно. Юрий Георгиевич ему рассказал о вашей заботе. Адрес он взял. Не беспокойтесь.
- Понятно, - вновь пробормотал Нечаев. - Спасибо.
И положил трубку.
Когда вечером Нечаев подъехал к дому, Евгений Борисович Сысоев уже прохаживался возле подъезда. Три старухи на скамейке дружно указали Сысоеву на белый "москвич", и Нечаеву пришлось достать темные очки и нацепить их на нос в лучших традициях приключенческих фильмов, иначе старухи, конечно, обратили бы внимание на его поразительное сходство с Сысоевым, а пересудов совсем не хотелось. Он запер дверцу "москвича" и направился к подъезду. Сысоев шагнул навстречу.
- Олег Александрович? Я к вам.
Когда Нечаев снял в прихожей очки, Сысоев сразу все заметил. Возможно, этому способствовало и высокое, почти от пола до потолка, зеркало в нечаевской прихожей. Они стояли рядом - бородатый Сысоев в толстом коричневом свитере и темно-синих джинсах и безбородый Нечаев в сером костюме - и рассматривали свои отражения. Отражения были примерно одинакового роста, с одинаковыми лицами и одинаковыми темными волосами, только сысоевское имело артистическую шевелюру, а нечаевское - аккуратную прическу с пробором.
Сысоев повернулся к Нечаеву, и Нечаев, посмотрев в широко раскрытые изумленные глаза бородача, сразу понял, что для того подобное сходство - полнейшая неожиданность.
- Этого еще не хватало! - утомленно прошептал Сысоев и покачнулся. - Ну, конечно, меня ведь нет... Я ведь просто снюсь кому-то...
- Проходите, Евгений Борисович, - напряженным голосом сказал Нечаев и сделал приглашающий жест. - Проходите в комнату, побеседуем.
Их беседа длилась весь вечер. Была выпита бутылка коньяка, съедены три сковородки яичницы, две банки сардин и банка маринованных опят.
Вот что узнал Нечаев о Евгении Борисовиче Сысоеве. Евгений Борисович Сысоев родился в том же году, что и Нечаев, только в другой день и в другом городе. Своей жизни до двадцати пяти лет он не помнил, так как в двадцать пять лет заболел амнезией. По словам врачей, его в бессознательном состоянии обнаружили на скамейке в одном из одесских парков. Очнувшись в больнице, он назвал свое имя, дату и место рождения, но не смог вспомнить ни одного факта из прожитых двадцати пяти лет, так же, как и того,
почему оказался на парковой скамейке. Проходило время, и Сысоев с удивлением замечал, что амнезия его весьма избирательна: он ежедневно вспоминал все новые и новые сведения из самых различных отраслей знания, но не мог, как ни пытался, припомнить ничего, касающегося его личной жизни. А знания оказались очень многосторонними: он получил доступ в расположенную рядом с больницей библиотеку, и понял, листая книги по химии, физике, математике, истории, биологии, кибернетике, что свободно разбирается во всех предлагаемых читателю материалах и знает даже больше. По его просьбе ему подыскали место лаборанта в университете, и он заочно поступил там же на исторический факультет.
Конечно, его беспокоила утраченная память о прошлом. Еще в больнице он послал запрос на место своего рождения, название которого вместе с именем и датой появления на свет было единственным, что он помнил о предыдущих двадцати пяти годах. Вскоре пришел ответ, подтверждающий факт рождения Евгения Борисовича Сысоева такого-то числа такого-то года в таком-то городе, о чем в книге регистрации актов о рождении была произведена соответствующая запись за номером таким-то.
Выйдя из больницы, окрыленный Сысоев разузнал через адресный стол, что родители его проживают все в том же городе, и написал им письмо. И ответа не получил. Он написал второе - с тем же результатом.
Встревоженный Сысоев взял отпуск за свой счет и примчался в город детства. И здесь его ожидал удар. Да, родители Сысоева Евгения Борисовича были живы и здоровы, они действительно воспитали сына Евгения, который успешно работал в Мурманске, и только недавно приезжал в отпуск вместе с женой, трехлетней дочкой и годовалым сыном.
И стало понятно, что сысоевские письма из Одессы расценивались как чья-то непонятная и неумная шутка.
И выходило, что Евгений Борисович Сысоев - двойник Нечаева - никаким Евгением Борисовичем Сысоевым не являлся и родился, наверное, совсем не там и не в то время.
Это были страшные для Сысоева дни. Он не мог усомниться в себе, потому что ОЩУЩАЛ себя Евгением Борисовичем Сысоевым, ЗНАЛ, что он Евгений Борисович Сысоев и ЗНАЛ, когда и где родился - и в то же время объективная реальность этого не подтверждала.
Сысоев забросил учебу и вновь попал в больницу со всеми признаками сильнейшей психической депрессии. Он целыми днями лежал в палате, закрыв глаза, и силился, силился, силился припомнить ну хотя бы один факт, хотя бы одну травинку, один звук, одно слово, один запах из двадцати пяти лет своего существования. И не мог вспомнить ничего. Только имя, отчество, фамилия. И данные о рождении.
Более того. Медицинская наука умеет воздействием на определенные участки мозга оживлять утраченные воспоминания. В случае с Сысоевым наука оказалась бессильна. Он не вспомнил ничего.
И тогда Сысоев усомнился в объективности собственного существования. Он вернулся к работе лаборантом, но отныне его больше не интересовала наука. Не увлекали собственные обширные знания. Учебу он бросил. Он был сломлен и опустошен. Он просто существовал, не веря в сам факт своего существования.
В таком вот постоянно подавленном душевном состоянии он задремал воскресным вечером в комнате университетского общежития, а проснулся в приемном покое больницы совсем другого города.
- Я понял, что опять заболел, - утомленно говорил Сысоев, сидя в кресле напротив Нечаева. - И вот еще ваше лицо... Да, я действительно снюсь... Только вот кому? Вы - это я... А я просто снюсь...
Ошеломленный Нечаев молча разливал коньяк в рюмки, держа бутылку обеими руками, потому что руки у него дрожали. Рассказ Сысоева походил на бред, но бред этот был очень связным.
Движимый внезапным порывом, Нечаев вышел, взял с холодильника записку и, вернувшись в комнату, молча протянул ее Сысоеву. Тот несколько раз перечитал записку и недоуменно пожал плечами:
- Что это?
- Это не вы писали? - спросил Нечаев, чувствуя уже, что говорит чепуху.
Сысоев положил записку на столик, утомленно откинулся в кресле и закрыл глаза.
- Какой Сатурн? - пробормотал он. - Господи, кому же я снюсь?
- Я вам постелю, - сказал Нечаев и начал собирать посуду. Он вдруг ощутил крайнюю усталость от всех этих загадок.
- Нет, нет! - встрепенулся Сысоев. - Я пойду. И так вам хлопот доставил.
Тем не менее он покорно разделся и покорно лег на диван, с головой укрывшись одеялом. Нечаев убрал остатки ужина, принес раскладушку. Евгений Борисович Сысоев лежал тихо.
Нечаев долго стоял под душем, машинально подставляя голову под жесткую струю, и думал.
Думал он и на кухне: сидел, не включая света, смотрел на улицу, и рассеянно ронял пепел мимо пепельницы.
Внезапно странная жизнь Сысоева, странное его появление на ночной дороге и странная записка сложились в представлении Нечаева в единую систему, которая пока не работала, но вот-вот должна была заработать, стоит только отыскать кнопку включения. И такая кнопка отыскалась наконец. Этой кнопкой оказалось слово "Сатурн". Не название планеты Солнечной системы, а слово Сатурн в кавычках - "Сатурн", означавшее совсем другое.
"Хочешь отдохнуть культурно - подойди к дверям "Сатурна"", - именно так звучало шутливое присловье студенческих лет. Потому что "Сатурном" тогда назывался стеклянный павильон в городском саду, где, конечно, продавали и всякие там макароны и винегреты, но главное - продавали на разлив красное вино "Южное", темное, как настоящая южная ночь и очень дешевое, что особенно привлекательно в студенческие годы. Лет восемь назад "Сатурн" был преобразован в кафе "Льдинка", и в нем стали торговать мороженым и молочным коктейлем, и старое название забылось.
Да, все дело было в том, что писавший записку не поставил кавычек.
Нечаев вспомнил, как тогда, лет тринадцать или четырнадцать назад, они ввалились в "Сатурн" веселой толпой "отмечать" успешно сброшенный с плеч экзамен. Вели они себя вполне прилично, только Пашка все пытался растолковать толстой
продавщице в буром от винных пятен халате, какие они счастливые, Юрка читал стихи, а Игорь предлагал хором спеть "Гаудеамус". В "Сатурне" были и другие посетители, однако студенческая компания внимания на них не обращала. Один из таких посетителей, завсегдатай, наверное, в нахлобученной шапке, с раскиданными в стороны концами шарфа, вылезшего из-под расстегнутого пальто, подсел с краешку, возле взгрустнувшего Нечаева. Шли уже громкие разговоры, и смех, и ни один не слушал другого, обуреваемый
желанием как можно быстрее и громче высказать крайне важное, единственное и бесценное, что известно только ему, излить душу, заглушив излияние душ остальных.
Тот расхристанный завсегдатай склонился к Нечаеву и залепетал нечто совсем несусветное. Детали забылись, многое забылось, но что-то осталось в памяти еще и потому, что завсегдатай в подтверждение своей нелепицы совершил один поступок.
Завсегдатай бормотал о том, что род человеческий вырождается, что люди теряют здравый смысл, губят себя и все окружающее, и что необходимо принимать экстренные меры. Нужны, мол, более умные, более здравомыслящие, не люди, а нечто лучшее. Нечаев кивал, не имея ни сил, ни желания спорить и только вяло поинтересовался, скорее из вежливости, где же этих более умных и хороших взять. Тот расхристанный понес несусветицу о том, что был бы только исходный материал, а остальное - дело техники. Вырастят новых, чуть ли не с нимбами вокруг умных голов. Нечаев, перекрывая шум, потому что запели-таки "Гаудеамус", опять же из вежливости осведомился, где же такой материал взять. Незнакомец ответил, что достаточно лоскутка кожи хотя бы и с пальца - и производство ангелов будет налажено. Нечаев допил "Южное", преисполнился чувством самоуничижения, никчемности своей бесцельно прожигаемой студенческой жизни и всей душой своей восхотел облагодетельствовать род человеческий. К тому же затуманенным мозгом своим он все-таки понимал, что забулдыга перебрал винишка и несет вздор. Поэтому он храбро выставил указательный палец и предложил расхристанному немедленно воспользоваться его, нечаевским, великодушием.
И незнакомец воспользовался. В руке у него вдруг появился то ли нож, то ли бритва, и этим то ли ножом, то ли бритвой он мгновенно полоснул Нечаева по пальцу - и был таков.
Нечаев изумленно засунул палец в рот, высасывая кровь, а продавщица в пятнистом халате уже грозила всей компании милицией, и самый трезвый - рыжий Серега - уговаривал ребят покинуть "Сатурн".
Вот и все. "Сатурн" они благополучно покинули, а наутро в общежитии Нечаев, морщась от головной боли, хмуро рассматривал пострадавший палец, листал учебник, готовясь к следующему экзамену и обзывал идиотами себя и того "сатурнианского" забулдыгу.
А забулдыга оказался совсем не забулдыгой.
Предположение было диким, но все объясняющим. Нечаев сидел у окна и ему не хотелось возвращаться в комнату, где спал некто Евгений Борисович Сысоев, а на самом деле, конечно, не Евгений Борисович Сысоев, а безымянный человек, и даже не человек, а человекоподобное существо, выращенное в неведомо каких далях, в неведомо чьей лаборатории из лоскутка кожи, срезанной с указательного пальца правой руки Олега Александровича Нечаева!
Нечаеву было страшно.
Цепь событий прояснилась. Где-то было создано это человекоподобное существо умнее и лучше человека, создано и приобщено к земной жизни. Существо имело имя, пусть чужое, но имело, знало множество сведений из разных наук и, будучи выше человека, должно было исправить пути земной цивилизации. Конечно, не в одиночку. Конечно, таких существ находилось на планете уже немало. Конечно, они должны были в итоге выйти на главные роли и направить цивилизацию к сияющим вершинам благополучия.
Речь шла об улучшении человеческой, так сказать, породы. Речь шла о замене цивилизации людей цивилизацией человекоподобных, потому что ведущее место в земной истории предназначалось именно человекоподобным.
Нечаев яростно рванул форточку и выбросил окурок. Человечество надумали улучшать, не спросив согласия людей!
Он вновь уселся на табурет, обхватил голову руками.
Спокойно! Итак, записка. Это ведь просьба о помощи. Человекоподобные ведут себя совсем не так, как предполагали неведомые радетели за судьбы человечества. Вместо того, чтобы пользоваться своими обширными знаниями, своими незаурядными умственными способностями, вместо того, чтобы добиваться все больших успехов в разных сферах, направляя человечество к благоденствию, вместо того, чтобы завоевывать авторитет, они начинают копаться в прошлом, искать свои корни, свои истоки и, не найдя их, теряют интерес к существованию.
Неведомые благодетели плохо знали людей, поскольку не поняли, что человек соткан из частиц времени, он - триединство прошлого, настоящего и будущего и не может нормально существовать, если утеряны истоки. Человекоподобные были все-таки людьми, хоть и созданными в неведомой зазвездной лаборатории, но людьми - плотью от плоти людей, - и не могли спокойно жить, узнав, подобно Сысоеву, что они неизвестно кто.
Записка... "Сатурн. Взятое возвратилось, но, возвратившись, ведет себя странно". Это первая попытка заставить его, Нечаева, вспомнить разговор тринадцати- или четырнадцатилетней давности. Неведомые радетели полагали, что он должен был поверить тогда, в "Сатурне", и помнить об этом событии... Они совсем не знали людей!
Нечаев еще крепче сжал голову. Итак, он ничего не вспомнил, он оказался непонятливым. И тогда ОНИ подбросили на его дороге Сысоева в надежде, что вот теперь-то он сообразит. А он опять не сообразил! Он опять не понял, ЧТО такое этот Сысоев.
Не легче ли было явиться им самим, как явился тот лжезабулдыга, и поделиться своим недоумением относительно поведения созданных ими человекоподобных? Нет, наверное, не легче, потому что он, Нечаев, был бы психологически не готов и неизвестно как принял бы ИХ появление и разговоры.
А теперь? Теперь-то он готов! Готов сказать все, что думает о непрошеном вмешательстве.
Нечаев вскочил с табурета и обвел кухню вызывающим взглядом.
- Я готов! - свирепо сказал он. - Готов общаться с вами и все вам объяснить.
Он постоял, ожидая, что вот-вот! Вот-вот... Но на кухне ничего не изменилось. Монотонно капала вода из плохо закрытого крана. Нечаев снова сел, медленно сжевал кусок колбасы, потянулся за сигаретами - и тут раздался звонок. Короткий звонок в дверь.
- Добрый вечер, Олег Александрович. Можно войти?
Нечаев молча кивнул, и тот давний забулдыга из "Сатурна" шагнул в прихожую. Впрочем, он не выглядел как забулдыга. Он выглядел как обыкновенный мужчина средних лет в обыкновенном сером плаще, под которым оказался обыкновенный светлый костюм. Нечаеву было почему-то все равно, КАК на самом деле, без камуфляжа, выглядит его гость.
Гость поправил волосы перед зеркалом и проследовал на кухню. Конечно, он знал, что в комнате спит Сысоев.
От чая гость отказался. Они с Нечаевым сели по разные стороны кухонного стола. Нечаев по-прежнему не включал свет.
"Совсем как на переговорах", - вскользь подумал он.
Это и были переговоры.
- Слушаю ваши объяснения, Олег Александрович, - сказал гость, аккуратно переставляя на край стола банку с недоеденными опятами.
И Нечаев объяснил, в чем ошибка с человекоподобными. Гость очень внимательно выслушал его и кивнул, когда Нечаев замолчал.
- Спасибо. Мы учтем ошибку. Мы подумаем, как сделать, чтобы они все-таки выполняли свои функции. Главное - мы теперь знаем причину.
И тогда Нечаев не выдержал.
- Какого черта! - с тихим бешенством сказал он, навалившись на стол. - Какого черта вы вмешиваетесь в нашу жизнь? Кто дал вам такое право? Мы не подопытные животные! Подумаешь, галактический контроль! Это не гуманно, в конце концов!
- Спокойно, Олег Александрович! Разбудим Сысоева, - невозмутимо отозвался гость. - Чтобы не говорить много, сделаем так: посмотрите на меня!
Он тоже подался к Нечаеву и в упор уставился на него. Нечаев не смог отвести взгляда от освещенного уличными огнями лица гостя и очень быстро узнал обо всем. Потом он осмысливал то, что узнал, а гость молча сидел, глядя в окно.
Итак, ОНИ старались ради блага человечества. ОНИ исходили из того, что любая цивилизация должна правильно эксплуатировать родную планету и не подвергать ее опасности уничтожения. Земля находилась в опасности, и ОНИ решили, как правильно предполагал Нечаев, улучшить человечество. Укрепить его здравомыслящими и мудрыми человекоподобными. ОНИ делали это, не выискивая никаких выгод для себя, исходя только из одного принципа: разумная жизнь, как и планеты с благоприятными условиями для появления жизни - слишком большая редкость во Вселенной, поэтому допускать
уничтожения разума и потенциальных колыбелей разума нельзя. Земные дельфины нашли общий язык между собой и приспособились к природе, не пытаясь воздействовать на нее, поэтому ОНИ не вмешиваются в дела дельфиньей цивилизации. В дела же человечества ОНИ просто не могут не вмешаться.
Все это было понятно. У Нечаева почему-то не возникало никаких сомнений в правдивости гостя. И все-таки присутствовал во всем этом элемент унижения. Унижения человечества. Непонимание способности людей собственными силами справиться со своими проблемами. ОНИ смотрели со своих зазвездных высот на человечество, как на маленьких детей... нет, как на опасных зверюшек, которые в своей возне, в своей вражде могут уничтожить себя и планету. ОНИ просто не понимали, что унижают человечество.
Унижают.
- Оставьте нас в покое! - потребовал Нечаев, не попросил, а именно потребовал, сжимая и разжимая кулаки. - Как-нибудь сами справимся, без благодетелей!
- Не понимаю вас, Олег Александрович! - искренне удивился гость. - Для вашего же блага.
- Оставьте нас в покое! - повторил Нечаев. - Наши проблемы решать нам, а не вам. Нам самим, без ваших человекоподобных, без него вот, - Нечаев мотнул головой в сторону комнаты. - Вы ведь в человеке не можете разобраться, вы ведь нас не понимаете, а лезете с помощью!
- Это только ваше частное мнение, Олег Александрович, - заметил гость, нахмурившись. - Я не пойму...
- Вот именно! - вскинулся Нечаев. - Мы сами в себе до конца не разобрались, а куда уж вам понять. Будь вы людьми, вы бы поняли, что унижаете нас.
- Это только ваше мнение, - повторил гость.
- Нет! Спросите любого, устройте всепланетный референдум, если хотите, и вам ответят.
Гость молчал. Нечаеву показалось, что он задумался.
- Я советуюсь, - произнес гость, закрыв глаза. - Никогда не ожидал... Правда, до такого вмешательства нигде еще не доходило. Вы уверены, что справитесь? В других уверены?
- Да! - твердо ответил Нечаев.
Гость долго не открывал глаза, молча сидел, положив ладони на стол.
- Хорошо, - наконец сказал он, потирая висок. - Мы пока уберем этих... Сысоевых. В другое место. Будем просто наблюдать. Это не окончательное решение, - добавил гость, заметив движение Нечаева. - Но пока вы обо всем забудете. И мне все-таки непонятно, почему вы против?
- Для этого нужно быть человеком, - устало ответил Нечаев.
Он, вероятно, задремал, потому что у него затекла рука. Он поднял голову от кухонного стола, недоуменно огляделся - за окном чернело небо. Прошел в комнату, включил свет.
У кресла стояла сложенная раскладушка, на диване лежали подушка и одеяло. Нечаев удивился, зачем достал раскладушку - вроде гостей с ночевкой не ждал, - разделся, завел будильник и лег на диван.
Уснуть мешало какое-то беспокойство, и беспокойство было непонятным, потому что на работе все шло нормально, в субботу планировалась очередная поездка за грибами, и Валентина из соседнего отдела дала понять, что не откажется поехать вместе с ним. Нечаев поворочался, поправил подушку, подумал, что близится отпуск, и "Спартак" таки будет чемпионом, и обещали на днях принести голубую краску для "москвича" - и начал умиротворенно засыпать. Все в жизни шло как надо, все было совсем неплохо.
1986
Журнал "Радуга". Киев, Љ 8, 1988. (В журнальной публикации "Спартак" заменили на "Динамо". )