Аннотация: Я шел очень медленно, с тоской разглядывая резко очерченные, нелепо угловатые силуэты, нависшие надо мной в безрадостной серости неба...
Алексей Корепанов. Стоит оглядеться...
Из архива
Кировоград, 26 - 28 июня 1976 г.
Я шел очень медленно, с тоской разглядывая резко очерченные, нелепо угловатые силуэты, нависшие надо мной в безрадостной серости неба.
"Это дома, и там живут люди", - сказал я себе со вздохом.
На этой планете люди живут в холодных каменных вместилищах. Впрочем, есть и сырые деревянные... Противно влажный воздух кусками мокрой ваты набивался в легкие. Было относительно тепло. Это называлось началом весны. Резкие черные зигзаги грубо проталкивались сквозь сырость вверх, в серое небо, разбухшее от безвкусной дождевой влаги. Это коряво тянулись под крыши деревья, полуутонувшие в размокшей грязи, что зовется землей. В грязных лужах не отражалось абсолютно ничего - они были бельмами на жутком лице; страшновато было заглядывать в их серую пустоту, и от вида их мне становилось еще тоскливее.
Улица, по которой я шел, еле переставляя давным-давно промокшие ноги, была покрыта бугристым, в трещинах асфальтом - тоже серым и как бы поблекшим от старости. Асфальт подползал под стены домов и уныло смотрелся в запотевшую слепоту серых окон. Окна были сродни лужам: тоже ничего не отражали.
Мимо меня шли люди, но я видел только их обувь, забрызганную мокрой грязью - мне опротивели и дома, и деревья, и лужи, и я теперь шел, не поднимая головы.
- О господи! - пробормотал я, осматривая свои заляпанные грязными брызгами брюки. - Как все надоело!
Как все надоело, приелось, стало обыденным и скучным! И дело не только в этих деревьях и лужах. Везде, везде и везде все одинаково, все одно и то же: реки, горы, пустыни, озера, ущелья, острова, леса, снега, дожди, солнце, ветер, трава, цветы, сосны, ели, пальмы, вулканы, гейзеры, ледники, самумы, барханы, бури, туманы и опять реки, горы, пустыни... Теперь ведь незачем пускаться в долгий путь в далекие страны, стоит лишь сесть у телевизора и увидишь, что повсюду одно и то же. Только у нас березы, а у них баобабы, только у нас медведи, а у них - слоны... Тоска! Все знакомо с самых первых детских книжек. "Вот это лошадь, сынок, а это крокодил!" Потом то же самое на фотографиях, на цветных иллюстрациях в журналах, на экране телевизора и в кино и, наконец, в натуре, так сказать. Да в натуре и необязательно: крокодил этот препаршивый знаком уже до зевоты и видеть его живьем совсем-совсем не хочется. Или, скажем, реки. Тут Волга, там Амазонка и всей-то разницы, что тут вода серая, а там желтая, и крокодилы шныряют. Опять крокодилы!
Скучно жить на этой знакомой планете, каждый кусочек которой изучен жадными глазами кинокамер, намотан на тысячи километров пленки и известен любому из нас. Была бы такая возможность - уничтожил бы к черту этот мир, превратившийся в серую обыденность! Где вы, дальние планеты, жить бы не здесь, а там, под вашим небом, где уж, конечно, нет этих луж, деревьев и окон...
"Хочешь посмотреть на дальние планеты?"
- Хочу, - ответил я.
"Транспортная, пятнадцать.
- А что сказать? - спросил я, глядя на ноги прохожих.
"Так и скажи".
- Ага! - буркнул я.
В сером парке было еще тоскливей, чем на улице. Голое бесстыдство деревьев, не скрадываемое фасадами домов, еще откровенней заявляло о себе пропитанному безвкусной влагой миру. Уродливой бесформенной массой расползлись по грязи черные кусты, и даже красные и желтые детские карусели, неуклюже брошенные в лужи, не скрашивали неприглядной серости безлюдного парка.
Я брел по аллее, только тут не было кипарисов, а насчет небес - действительно, они были "грустны и серы", и ритм "Улялюм" печально вторил моим шагам. За парком тянулась улица, заляпанная неказистыми домами, и серая церковь с мокрыми стенами, от которых отвалилась штукатурка, безропотно подставляла влажному ветру пять унылых голов с продырявленными куполами. Здесь было грязно, очень грязно, но мне было наплевать на грязь и, завернув за угол, я достиг, наконец, длинного белого дома, на крышу которого бессильно свалились ветви чахлых акаций.
Дом был приземистый, весь израненный трещинами, бегущими к вросшему в землю фундаменту; невзрачные окошки его единственного этажа слепо таращились на скучный мир, и в них застыла тупость.
Я пожал плечами, окинул взглядом черный дощатый забор, в котором тускло-красным пятном выделялась калитка, пнул ее и заглянул во двор.
Две линии кое-где упавших кирпичей окаймляли дорожку - грязную жижу, сквозь которую продрался бы разве что трактор. Узкий двор со всех сторон был обнесен полуупавшим забором, за которым виднелись какие-то безликие сараи. Скамейка под корявой грушей, несколько яблонь и кустов крыжовника; кое-где еще лежал серый снег, по которому осторожно, то и дело проваливаясь, брела тощая кошка с унылой физиономией.
Я пробрался по утонувшим в грязи обломкам досок к двери. Дверь вела на застекленную веранду, полузакрытую цепкими прутьями заползавшего на железную крышу винограда. Я разыскал кнопку звонка и, после некоторого колебания, нажал. И стал ждать.
Где-то за забором ни с того ни с сего, зазвенев цепью, залаяла собака. Я всматривался в полумрак веранды сквозь пыльные стекла, но не различал ничего, кроме невысокого шкафа, на котором стоял большой таз в окружении стеклянных пузырьков. Наконец там, внутри, открылась дверь и на веранде показалась чья-то фигура. Заскрежетал ключ, и я отступил чуть назад, в грязь. От толчка дверь тяжело протащилась мимо меня и ударилась в стену.
Тот, кто открыл мне дверь, стоял, скрестив руки на груди, и молча рассматривал меня - сухощавый мужчина за пятьдесят, со спокойным взглядом прищуренных глаз; на нем был обыкновенный спортивный костюм и тапки без задников.
- Здравствуйте! - сказал я, чувствуя себя довольно глупо. - Ведь это Транспортная, пятнадцать?
В глазах мужчины что-то мелькнуло.
- Проходите, - произнес он вместо приветствия и отошел от двери вглубь веранды.
Я перешагнул через порог и наклонился, чтобы снять грязные туфли, но он остановил меня.
- Не снимайте! - Он усмехнулся. - Ведь вы же не в гости ко мне, а посмотреть?
Я неуверенно кивнул.
- А это здесь.
Он показал рукой куда-то вбок, и я увидел в углу, рядом со шкафом, неширокую нишу, задернутую выцветшей тканью почти до самого пола.
- Проходите и смотрите. - Он опять усмехнулся. - Надоест - выход найдете, надеюсь.
Он неторопливо повернулся и скрылся за дверью. Я вслушивался в его шаркающие удаляющиеся шаги. Где-то в глубине дома хлопнула еще одна дверь, и все стихло. Я быстро подошел к нише, отдернул выцветшую ткань и заглянул внутрь. Там было темно, едва уловимо пахло летним лугом и еще чем-то - довольно резким, незнакомым, но приятным. Я отодвинул ткань настолько, что обнажился весь вход в нишу, но там оставалось так же темно, словно нечто, притаившееся внутри, поглощало весь тусклый свет, переползающий со двора на веранду сквозь пыльные стекла. Темнота эта никак не была связана со временем суток в окружающем ее мире, она не зависела от света спичек и электрических ламп и существовала сама по себе, равнодушная к любому воздействию извне и с равной вероятностью могла быть ограничена противоположной невидимой стеной или же тянуться на необозримые расстояния во все стороны от своего центра - ниши в одном из домов на одной из улиц одного города.
Спичка обожгла мне пальцы. Я сунул ее в коробок и шагнул было вперед, но внезапно мне представилось, что передо мной - бездонный черный колодец, в глубине которого копошатся холодные змеи. Я торопливо нагнулся, сунул руку в темноту, и мои пальцы уперлись в дощатый пол.
Оглянувшись зачем-то на двор, пятнистый от грязного, но все же более светлого, чем грязь, снега, я вошел в нишу и отпустил ткань. Она с шорохом упала за моей спиной, отрезав меня от мира и оставив наедине с пахучей темнотой.
...Когда я осторожно закрыл за собой калитку и вновь очутился на улице, было уже темно. Вдали, над низкими домиками, светились окна новых многоэтажных зданий. Яркие огни уличных фонарей весело плескались в весенних лужах. Теплый, еще сыроватый ветер врывался во все закоулки, задорно бренчал где-то во дворах старым железом. Пахло весной. Древняя церковь вонзала свои купола в ночь и чудилось - вот-вот зазвонят давно снятые с нее колокола.
Я не знаю, что это было такое. Цветной фильм с полнейшим эффектом присутствия - что-то вроде этого. А может быть, никакой не фильм, просто я переносился в темноте из одного уголка Вселенной в другой и бывал на поверхности далеких планет. Я все видел и все слышал, я ощущал все запахи, я мог потрогать любой предмет, оставаясь в то же время неуязвимым, абсолютно защищенным от всех внешних влияний. Рассказать о том, что я видел - невозможно. Какое тут может быть описание, если все, окружавшее меня, не имело никаких аналогий с нашим привычным, земным! Что могу я сказать о бешенстве линий и форм, о клубящемся и воющем, угрожающем и отталкивающем, что прояснится,
если я скажу: "Это было овальным и шипело, а то, лиловое, грохотало и пахло, как..." Как?
Отрицание Земли, отрицание нашего уютного славного мира - да, пожалуй, так. Планеты, настолько чуждые человеку, настолько ясно заявляющие, что они не для него - ни он им не нужен, ни они ему, - что Земля превращается в неотъемлемую часть человеческой жизни, первое и главнейшее условие существование человека, и жить вне ее, не любить ее, не восхищаться ею - все равно что не жить, и называться не человеком, а хвостатой кометой или холодным метеороидом, мотающимися в пространстве и знать не знающими о том прекрасном, что зовется Землей.
Какое счастье - жить на Земле! Дышать ее воздухом, купаться в ее реках, собирать грибы в ее лесах, рвать цветы на ее лугах, мчаться по ней в автомобиле или скакать на коне, парить над ней под ярким куполом парашюта или, обгоняя звук, проноситься в бешеном вихре реактивного пламени. Какое счастье - быть человеком Земли, лучшего из миров, где человек и природа значит - гармония...
Волны голубого света бесшумными водопадами лились в реки парковых аллей. На скамейках у кустов сидели парочки, постелив газеты на мокрые доски. За оградой, разбрызгивая весеннюю грязь, мчались разноцветные машины, развлекаясь озорной пляской красных стоп-сигналов. Высоко, за светлыми окнами кто-то играл на рояле.
А сколько таких вот ниш, где плещется темнота, и сколько людей прошли через них? Хотя, если разобраться, они совсем не нужны. Стоит только вслушаться в шорох весеннего ветра и получше всмотреться в ласковые глаза луж, стоит только потрогать шершавые ветви деревьев и глубже вдохнуть запах сырой земли. Стоит оглядеться вокруг - и все станет ясно.
Под моими ногами радостно чавкала грязь. Я шел по Земле...