Annotation

     - А этот, никак, жив, братие! - услышал он над собой.

     На голову полилась вода и правый висок тут же полыхнул болью. Шершавая ладонь осторожно прошлась по лбу и щекам. Он разлепил левое веко - сквозь багровую пелену расплывчато проступило бородатое лицо и темные глаза, в которых металось пламя факелов.

     - Жив! - удовлетворенно повторил бородач.

     С другой стороны склонилось еще одно лицо под монашеским куколем:

     - Говорить можешь? Кто ты, юнак?

     Алый полог застилал даже мысли. Боль толчками расползалась от виска по всей голове.

     - Яг... Ягдар... Вукович...

     - Княжич, стало быть. А таинно имя у тебя имеется, княжич Ягдар, а?

     - Да повремени ты с этим, брат Косма, яви милость! Лучше пособи-ка...

     Две пары рук бережно подхватили его и понесли. Из темноты смутно показались деревянные ребра телег, послышалось негромкое фырканье лошадей.

     - Голову, голову-то ему придерживай с бережением! Вот так, вот так... Братие, мешки да кошницы отсель на иные повозки поперетаскивайте скоренько, ослобоните место! Сенца, сенца сюда подгребите. С боков такоже... Давай-ка, брат Иаков, трогай с Богом, не мешкай!

     - Братие, надобно, чтобы отец игумен еще хотя бы с пяток повозок благословил, а может, и поболе того: сколь ратников-то полегло! Охти-охти... Приими их, Господи, аще во имя Твое крещены - о том Тебе одному ведомо...

     Телега дернулась и вспышка багряной боли опять погрузила княжича Ягдара в забытьё.

     Когда колесный скрип и перестук копыт постепенно стихли вдали, из зарослей орешника почти беззвучно выехал всадник. Придержал коня, сбросил с плеч длинный темный плащ. Неспешно сложив и скатав его, затолкал в седельную суму. Свет полной луны, заливавший лесную поляну, тускло блеснул на фряжских доспехах. Поведя головой по сторонам, всадник то ли прислушался, то ли пригляделся к чему-то. Затем тронул поводья, направив коня поперек колеи вглубь леса.

     Спустя некоторое время повозки вернулись, значительно увеличившись количеством. Часть из них осталась на дороге, часть свернула в травы поляны. Черные фигуры резво попрыгали наземь, засуетились. Опять вспыхнули и замелькали среди окрестных деревьев факелы; зазвучали, перекликаясь, голоса:

     - Брат Никон, яви-ка милость: вон в той сторонке такоже поищи!

     - А в ельничке-то кто-нить уже смотрел, братия?

     - Покамест по одному на повозку, по одному кладите! По двое - лишь когда все прочие заполнятся.

     - Брат Мартирий, а коли все одно места не хватит - чать, и по трое придется?

     - Я те дам "по трое"! Может, еще и вповалку удумаешь, Господи помилуй? Однако совсем еще малец ты, брат Савва. И не столь годами, сколь разумом. О почтении к мертвым хоть что-либо слыхать приходилось ли, а?

     - Да я что, брат Мартирий... Уж ты, Христа ради, того...

     Тела павших со сноровистой бережностью быстро переправились на повозки, а огни факелов еще какое-то время продолжали перемещаться по лесу вокруг поляны.

     - Что там у вас, братие?

     - Да вроде как боле никого не осталось!

     - Тогда и назад пора, пожалуй. Всё иное утром доглядим, оно-то куда виднее будет.

     - И без нас получше доглядят, брат Косма: довелось мне краем уха услыхать да краем глаза узреть, как отец игумен спешного гонца к дубравцам отряжал. Ратиборовы "неусыпающие", доложу я вам...

     - А вот и не доложишь, брат Симон.Что там в наставлениях-то прописано о празднолюбопытствующих? Всё, всё. Помолчи, ради Бога. Эй, братие, возвращаемся! Брат Иаков, ты давай трогай, а мы уж - за тобою...

     В скором времени стрекот сверчков да звенящий шелест цикад, перемежаемые редкими вскриками ночных птиц, возобновились надолго и стали понемногу затихать лишь когда яркий круг луны над лесом постепенно померк в посеревшем небе. Меж густыми травами заструились призрачные ручейки предутреннего тумана, из которого вдруг начали подниматься в рост и вновь пропадать люди в охристо-зеленых рубахах и таковых же портах, заправленных в мягкие сапожки с короткими голенищами. Затем на поляне появился русый короткобородый человек средних лет. Внимательно оглядевшись вокруг и навычным движением оправив под плетеным поясным ремешком белую рубаху, он сделал поднятой рукой какой-то знак. По обе стороны от него возникли двое молодых и безбородых.

     - Всё уяснили? - спросил еле слышно человек в белом.

     - Да, Ратиборе, - почти одновременно и столь же тихо отозвались оба. Потом один из них, поколебавшись, добавил:

     - Княжича спасли - то славно. Однако напрасно отец Варнава наказал все остальные тела тогда же прибрать: мы бы многое куда получше уразуметь могли.

     - Уж как есть, - коротко ответил тот, кого назвали Ратибором, и обратился к другому:

     - Хотко, сейчас солнце взойдет, туман рассеется. Ты у нас самый востроглазый - оглядишься со своими людьми еще разок. Братия монастырские часть оружия собрали, прочее подберите до последней мелочи, потом вернем в обитель.

     Хотко кивнул согласно:

     - Павшего воина надлежит хоронить со всем, что было при нем.

     - Это только наш обычай. Отцу Варнаве другое важно.

     - Ратиборе, - опять заговорил первый, протягивая в сторону руку, - я мыслю, что вон в том орешнике...

     - Общий совет - лишь по возвращении. Не забыл? Или это не подождет?

     - Подождет, Ратиборе. Прости...

     - Прощаю. Теперь все домой. Хотко, ты со своим полудесятком остаешься.

     ***

     Мир был белым. Пах липовым цветом и воском. А еще пел по-птичьи да приговаривал время от времени медным голосом близкого колокола.

     - Очнулся, я гляжу, - обрадованно сказал кто-то совсем рядом. - Ну, слава тебе, Господи!

     Ягдар перевел взгляд с белого сводчатого потолка в сторону говорившего. Голова была чем-то туго стянута, двигалась с трудом. При повороте в правый висок немедленно постучалась боль. У открытого окошка обнаружился сидящий на низеньком стольце молодой послушник с пухом на подбородке и раскрытой книгой на коленях.

     - Где я?

     Сиделец аккуратно заложил страницу вышитой крестами закладкой, захлопнул книгу и уставил ее на полочку:

     - Ставропигиальная обитель в честь Преображения Господня. Третьего дня тебя, княжиче, посередь ночи привезли беспамятного. Сейчас-то как чувствуешь себя?

     Княжич скосил глаза на правую руку и грудь, спеленутые остро пахнущими полотняными лентами, поочередно и осторожно пошевелил всеми частями тела. Покривился - каждое движение отзывалось болью за ребрами, а пальцы правой руки под обмотками и вовсе ощущались будто не своими.

     - Живым себя чувствую - да и слава Богу.

     - Крещен, я так разумею. А истинно имя каково?

     - Кирилл.

     - А я - Лука. Наверное, есть хочешь?

     - А то!

     - Мигом обернусь. Ты это... полежи пока, ага?

     Княжич Ягдар-Кирилл пожал плечами, насколько позволяли пелены, и слабо усмехнулся. Брат Лука упорхнул.

     Он вздохнул, закрывая глаза.

     Ждать пришлось недолго, вскоре послышались шаги. В келью, пригнувшись на входе, вошел статный черноволосый монах в мантии, клобуке и с пятиконечным кипарисовым крестом на груди.

     - Мир ти, княжиче! - проговорил он негромким звучным голосом. - Игумен Варнава, настоятель сей обители.

     - Благословите, отче... - Кирилл завозился, неловко попытался приподняться.

     - Лежи, лежи! - властно остановил его отец Варнава, благословляя и подавая для поцелуя крепкую руку. - Вначале потрапезничаешь, а уж после побеседуем - или по-иному пожелаешь?

     Он повернулся в сторону вошедшего следом брата Луки. Сиделец бережно прижимал к груди низкую плетеную корзинку с парой дымящихся горшочков, большой кружкой под крышкой и горкой хлеба.

     - После. Э... Поем после, - сказал княжич стесненно. - Говорите, отче.

     Настоятель сделал быстрый крестообразный жест. Лука осторожно опустил принесенное на поставец рядом с изголовьем, поклонился и вышел, неслышно притворивши дверь за собою. Отец игумен придвинул столец поближе, присел. Голубые глаза из-под густых черных бровей цепко ухватили взгляд Кирилла:

     - Стало быть, ты Ягдар-Кирилл Вукович... Таинное, истинное имя отца каково?

     - Иоанн. Князь Гуровский и Белецкий.

     - Верно, верно... Ведом мне твой отец, изрядно ведом - некогда в юнаках у князя Турянского вместе пребывали, да и после... Достойный муж и к Церкви усерден. И тебя, так уж выходит, вижу не впервые. Если не ошибаюсь, последний раз довелось пять лет назад без малого. Возмужал-то как, изменился - даже и не узнать сейчас.

     - А я отчего-то совсем не помню вас, отче! - с некоторым смущением проговорил Кирилл.

     - И не можешь помнить - дело далеко за полночь было, спал ты уже крепко. Вуку тогда захотелось похвастать младшим, которого я еще не видел. Отцовская гордость, понимаешь ли... Он лишь малость дверь к тебе приотворил - показать. Вот только запамятовал я: то ли наверху твоя светелка была, то ли внизу?

     - Наверху, отче.

     - И это верно...

     Кириллу показался странноватым вопрос о точном расположении его светелки, а еще ему стало любопытно, почему или зачем настоятель монастыря оказался в их доме глубокой ночью. Он приоткрыл было рот, но из стеснения передумав, осторожно откашлялся. Этого определенно не стоило делать: под ребрами мгновенно отозвалось болью.

     - Так какими же судьбами, княжиче, ты бой близ нашей обители принял? Путь к нам держал?

     - Да. Послание отцовское вез с собою.

     - Вот как. И где ж оно?

     - Внутри поддоспешника на груди кармашек потаенный имеется, в нем... Я в полном доспехе был, когда братия в повозку несли, хорошо это помню! - Кирилл забеспокоился, оторвал голову от подушки. Отец Варнава остановил его решительным движением руки. - Как разоблачали - не ведаю, уже в беспамятстве пребывал. Велите сыскать, отче!

     Игумен кивнул и позвал не оборачиваясь:

     - Брат Лука!

     Испуганный сиделец влетел в келью, торопливо поклонился.

     - К отцу ризничему. Весь доспех и одежды княжичевы - сюда.

     Брат Лука исчез. Из-за двери донесся быстро удаляющийся топот ног.

     - Кто напал на вас? Сколько их было?

     - Не ведаю, отче, кто и зачем. Поджидали нас, засаду учинили, потому как напали враз и со всех сторон. Из кустов придорожных огненным боем всех коней и почти половину дружины в одночасье положили. Лучники да самострельщики тоже в чаще таились. Мечники на открытый бой вышли, до дюжины насчитал. Речей не вели, себя не объявляли. А еще чуть поодаль человека разглядел в темном плаще и полном доспехе фряжском - ни сам в сечу не вступал, ни знаков кому-либо не подавал. Мыслю, надзор вел.

     - Открыто?

     - Нет. Он в орешнике на краю поляны хоронился.

     - Как же ты высмотрел его - в ночи да посреди боя-то?

     - Ну... Просто глянул туда... Вроде как почуял, что именно там он и должен быть. Его и заметно-то не было в глубине, но я все равно увидел. Не только глазами, а еще как-то по-другому. Не знаю...

     - Хм, любопытно. Да ты продолжай, продолжай!

     - Ага. Отче, из людей моих кто жив остался?

     - Только один. Кто таков, не ведаем. За мертвого поначалу приняли. Уже вместе с прочими обмывать несли, да некто из братий живой взор приметил. Тяжел он, по сей день в забытьи. Остальных вечор отпели по чину "Аще крещены..."

     Помолчав, отец Варнава прибавил полувопросительно:

     - Два десятка ратных сопровождали тебя.

     - Да, отче.

     - Изрядно. Впору посольской свите. Когда отъезжали, дома всё ли благополучно было?

     Кирилл подумал, проговорил осторожно:

     - Да вроде как...

     За дверью опять послышались торопливые шаги, сопровождаемые лязгом и позвякиванием.

     - Молитвами святых отец наших... - затянул нараспев новый голос.

     - Аминь, аминь! - нетерпеливо прервал настоятель, поднимаясь.

     Приземистый краснощекий отец ризничий внес спутанную перевязь с мечом и ножом, верхние брони и шелом с бармицей. Следом за ним запыхавшийся Лука втащил целый ворох прочих ратных одежд.

     - Здесь оставляйте, - рука опустилась, указывая место, и тут же вновь поднялась в коротком знаке креста. - Спаси, Господи!

     Оставшись наедине с Кириллом, отец Варнава подошел к куче на полу. Присев на корточки, поднял шелом; повертел, придирчиво оглядывая:

     - Знатный удар был... Голова-то как, княжиче?

     - Цела, отче.

     - Да это я, знаешь ли, и сам заметил.

     - А... Ну да... Память какие-то чудные дела творит да каждую ночь не то снится, не то мерещится всякое несуразное...

     - Понятно и не удивительно.

     Он оставил шелом, взялся за доспех. Пальцы пробежались по рядку железных чешуй на груди - согнутых, местами почти перерубленных пополам.

     - Кровью не кашляешь?

     - Нет. Но дышать тяжко.

     - Отец Паисий, лекарь наш, сказывал: трещины в двух ребрах у тебя. Как уйду - опять навестит. Благословляю пребывать в строгом послушании у него. А хорош, хорош! - последнее относилось к мечу, который отец Варнава тем временем вытащил из ножен. - Вилецких мастеров работа, Браничева школа. Славно поработал, переточить потребуется.

     - Вы, отче, и в оружии толк знаете.

     - Так не игуменом же меня родила матерь моя, княжиче.

     Вернув меч обратно в ножны, он перешел к кожаному нераспашному поддоспешнику:

     - Да уж... Еще малость - и тебя тоже отпевали бы.

     Внимательно осмотрел изнутри, пошарил старательно. Нахмурился:

     - Кармашек был зашит?

     - Да, отче... - сказал Кирилл, морщась и осторожно касаясь пальцами правого виска, где под льняной повязкой опять проснулась тупая пульсирующая боль.

     - Разорван. И пусто в нем. Что с тобою, княжиче? Может, кликнуть отца Паисия?

     - Не надо, отче, - терпимо... Я вспомнил! Да! Было два послания.

     - Вот как. А где ж другое?

     - Другое... Сейчас, сейчас... Ага! Оно в том же поддоспешнике, только внутрь вшито, между слоями кожи. Со спины. Как же я забыть-то мог?.. Ну да, теперь в точности припоминаю: отец сам и вшивал, отчего-то никому из скорняков не доверил. Да еще и приговаривал при этом, дескать, у доброго воина там целее всего будет.

     - Верно, любил он так приговаривать...

     Отец Варнава потянулся к поясной перевязи, вынул нож. Мельком оглядев его, примерился острием к обрезу подола и принялся сноровисто отделять один слой кожи от другого. На пол посыпался свалявшийся конский волос. Вспоров простежку, осторожно просунул внутрь руку, извлек наружу сложенный вчетверо листок плотной бумаги. Подойдя поближе к оконцу и откинув голову, побежал глазами по строчкам. Между густыми бровями обозначилась вертикальная складка.

     - Отче, а пропавшее письмо - это как? Плохо? - решился спросить Кирилл, когда настоятель наконец завершил чтение и задумчиво пошелестел бумагой в пальцах.

     - Это никак, забудь о нем. Прости меня, грешного, что голодом тебя совсем заморил. Начинай-ка подкрепляться, княжиче. Ангела за трапезой. Надобен буду - зови без стеснения.

     Он быстро наклонился и нырнул в низкий арочный проем. Уже из-за двери Кирилл услышал:

     - Брат Лука! Княжича накорми и обиходь. После снеси все обратно да в келии приберись...

     Сиделец подоткнул подушку повыше, помог приподняться. Кирилл покривился.

     - Сам ведь не поешь - левою-то оно вовсе несподручно будет. Давай-ка пособлю. Давай, давай... Ты не смущайся, брате-княжиче: у меня ведь послушание таково - при недужных пребывать. Со всеми-всеми их потребами. Я и суденце отхожее подам опосля, коль нужда случится. Тут стеснительного ничего и нету. Скажи только...

     Кирилл вздохнул, открывая рот ложке, которая двигалась ему навстречу.

     Густой куриный навар с протертым мясом, овощами и кореньями очень удивил его.

     - А отец настоятель благословил лёгкое скоромное некоторым болящим подавать, - пояснил словоохотливо Лука. - Отец Паисий определяет, кому именно. Я иной раз грешным делом помышляю: а славно было бы и самому как-нить занедужить, Господи помилуй. А теперь вот и кашка гречневая на молочке нас дождалась, да с маслицем коровьим, да с медком... Пить не хочешь? Это особый настой травяной - отец Паисий у нас к тому ж и травник преизряднейший.

     Незаметно наевшийся до отвала Кирилл почувствовал, что его клонит в сон:

     - Спасибо тебе, брате.

     - А во славу Божию!

     Он закрыл глаза и поначалу еще слышал, как брат Лука чем-то осторожно шуршит да позвякивает.

     ***

     Вернувшись в свою келью, отец Варнава сел за узкий столик у окошка, еще раз - только уже неспешно и останавливаясь на некоторых местах с особым вниманием - перечитал письмо. Рассеянно ухватил сосудец с чернилами, то время от времени постукивая им, то двигая по столешнице взад-вперед. Будто очнувшись, выпрямился, достал несколько листов бумаги ручной выделки и стал быстро писать. Подождав, пока высохнут чернила, скатал три тонких тугих свитка, обмотал их грубой нитью. От лампады в иконном углу зажег огарок свечи красного воска, покапал на обвязку и запечатал, приложив свой перстень. Негромко позвал через плечо:

     - Брат Илия!

     Рослая крепкая фигура келейника неслышно появилась в дверях.

     - Призови ко мне братий Сергия-младшего, Исидора и Никона. Вослед за ними, чуть позже, - отца Паисия.

     Брат Илия молча поклонился и вышел.

     Игумен опустился на колени перед келейным иконостасом. Некоторое время пребывал в безмолвии, осеняя себя крестом да полагая поклон за поклоном. Когда за дверью раздалась входная молитва, поднялся.

     Трое крепких монахов, чем-то неуловимо похожих друг на друга, поклонились в лад.

     - Брат Сергий! Отправляешься в Ефимов скит ко архимандриту Власию, поклон ему от меня...

     И настоятель вручил названному иноку один из свитков.

     ***

     Как раз об этой же поре в нескольких днях пути от Преображенской обители маленький сухонький старичок в подряснике сидел за врытым под яблонею столиком. Он сосредоточенно окунал в чашку с цветочным чаем сладкий сухарик из пасхального кулича и временами кивал, слушая другого старичка в бараньей душегрейке, весьма округлого лицом и телом.

     - ...Тогда послушник Сисой говорит ему: "Книжник ты изрядный и меня переспорил - тут твоя взяла. На словах. Только вот беда какая: на деле-то все одно будет по-моему!" А брат Кифа таковыми дерзкими речами крепко опечалился, руками разводит да ответствует смиренно: "Ну коли так, то спаси тебя Господи, брате!" На что послушник Сисой фыркает, что твой кот, подбоченивается - и в крик: "Чего-чего? Это меня-то "спаси Господи"? Да это тебя самого "спаси Господи!"

     Сухонький старичок уронил сухарик в чай, сморщился и затрясся. Поперхнувшись глотком, замахал ладошками, зашелся в приступе кашля. Из глаз его потекли слезы. Округлый старичок в душегрейке привстал; угодливо перегнувшись через стол, занес руку:

     - По спине не постучать ли, отец архимандрит?

     - Не надобно, отец Памва, всё уже, всё... Спаси тебя Господи! - он хрюкнул и помотал головой. - Ох-хо-хо, грехи наши тяж...

     Спина его внезапно выпрямилась, а светлые прозрачные глаза распахнулись, уставясь сквозь отца келаря в неведомую даль.

     - Никак, опять узрели нечто, отец архимандрит? - с жадным любопытством прошептал, замерев и нависнув, отец Памва.

     - Ага! Чрево твое узрел, отец келарь! - сварливо отозвался сухонький старичок, ткнув твердым узловатым пальцем в упомянутое место. - Эко тебе харчи скитские впрок-то идут!

     Отец Памва быстро отодвинулся, втянув (насколько было возможно) живот, сел и сотворил сокрушенное лицо.

     - В путь мне скоро собираться предстоит, - проговорил негромко и как бы самому себе маленький архимандрит. - В путь не дальний, но и не близкий...

     - А когда, отче?

     - А как срок придет, так и не утаю того.

     Он осторожно добыл ложечкою из остывшего чая совсем раскисший сухарик и, смачно причмокивая, принялся доедать его.

     ***

     - Брат Исидор! - продолжил отец Варнава. - Во граде Лемеше сыщешь подворье торговых людей Гроха и Топилы. Отцу их Ярведу-Димитрию, что особняком на покое проживает, передашь с благословением моим.

     Второй свиток перешел из рук в руки.

     - Брат Никон! Оружейная слобода в излучине Несыти. Мастеру Ляду-Георгию с молитвами нашими о нем и доме его.

     Настоятель отдал последний свиток и широким жестом благословил склоненные перед ним головы:

     - Отец казначей выдаст потребное - и с Богом в добрый путь, братие.

     Повысив голос в быстро опустевшей келье, позвал:

     - Отец Паисий, ты уже здесь? Входи, рыцарь.

     Последние слова заставили лекаря на мгновение задержаться в дверях, а его лицо обрело странное выражение:

     - Отец игумен, я хорошо знаю, в каких случаях ты так ко мне обращаешься. Говори.

     - И поговорю. Но вначале ты присядешь да почитаешь кое-что... - отец Варнава взял со столика бумажный лист со следами перегибов. - Сразу скажу, что Вук отправлял мне два письма. Одно, явное, назначалось для отвода глаз, я так разумею, - оно пропало, когда раненый княжич в беспамятстве пребывал. Похищено, понятное дело. А вот это было зашито в поддоспешник...

     Отец Варнава протянул послание и стал расхаживать по келии перед погрузившимся в чтение лекарем. Ненадолго оторвавшись от бумаги, отец Паисий молча вскинул на него глаза.

     - Ради Бога прости! - в некотором смущении проговорил настоятель, поспешно отходя к окну и опускаясь в кресло. - Никак от этой привычки не отделаюсь...

     Машинально ухватил приземистый горлянчик с чернилами, принялся, как и давеча, беспокойно елозить им по столешнице. Запоздало поймав себя на том, подчеркнуто медленно и твердо отставил подальше. Вздохнул.

     - Трое братий, что передо мною от тебя вышли, то гонцы были, не так ли? - нарушил затянувшееся молчание лекарь, откладывая в сторону листок. - Решил призвать в строй, так сказать, старых дружинников?

     - Да.

     - Ох Вук, Вук... Мастер Зенон не осерчает ли на твое своеволие?

     - Он ведает, кто таков для меня Вук, а довериться полностью никому другому я пока не могу. Даже людям мастера Зенона. Да и серчает-то он так, что стороннему человеку нипочем не догадаться о том. Уж как-нибудь перетерплю.

     - Дар княжичев следовало бы пробуждать поскорее.

     - И спешить надо, и торопиться нельзя - вот оно как любопытно получается. Завтра Белый Ворон вернуться должен - говорить с ним стану. А сам-то что скажешь?

     - Давай-ка ты вначале Ворона послушаешь, - сухо ответил отец Паисий, поднимаясь. - Мои же соображения пока при себе придержу. Сейчас не время для праздных умствований, даже под предлогом ученых комментариев. Не обижайся, так правильно будет... Помощи Господней, отец игумен, во трудах твоих - новых да нежданных! А я тебе сегодня же пришлю кое-чего, остроте ума споспешествующего. Обещай пить прилежно, проверю...

     Выйдя вслед за лекарем, отец Варнава подозвал келейника:

     - Я буду в книжнице. К трапезе не звать.

     По узкой и темной лестнице в толще стены он поднялся наверх и оказался в просторной читальне, доверху залитой летним солнцем из многочисленных высоких и узких окон. В проемах между ними и на всем пространстве торцевых стен - от пола до потолка - стояли на полках книги. Внимательно приглядываясь к корешкам, отец Варнава начал обходить их ряды. То приседая на корточки, то взбираясь по приставной лесенке, вынимал книгу за книгой да сносил на один из столов. Наконец шумно вздохнул и, покрутивши головою, углубился в чтение.

     Это познавательное занятие было прервано звуками неторопливых шагов со стороны общей лестницы. Отец Варнава поднял лицо, прищурился.

     - Виновен, виновен! Уж прости, что покой твой нарушаю, - заговорил нежданный посетитель, пригибаясь в низком проеме и в соответствии с произносимыми словами как бы кланяясь покаянно. - И на келейника своего не гневайся, отец настоятель, - грудью встал он на защиту уединения твоего. Ну, здравствовать тебе многая лета, голубчик! Удивлен?

     - Да просто обязан был удивиться! - совершенно невозмутимо отозвался игумен. - Гости-то какие высокие к нам пожаловать изволили. Здравствовать и тебе, отец Дионисий!

     Они обменялись священническими приветствиями.

     - Присаживайся, гостюшко дорогой, - как-никак, с дороги ты, и весьма немалой притом.

     - Так ведь не паломническим образом-то шествовал - успел в возке своем насидеться от всей души, даже сверх того, разумеешь ведь. Теперь и постоять хочется, и поразмяться слегка. Тем более, что у тебя тут, слава Богу, и разгуляться есть где! - гость улыбнулся, раскинул руки, показывая отцу Варнаве просторность его же книжницы, и в подтверждение даже немного прошелся взад-вперед.

     - А над чем трудишься? Позволишь ли взглянуть? - не дожидаясь ответа, он наклонился и с нескрываемым интересом принялся рассматривать корешки книг: "De humani corporis fabrica", "Die Vermessung der Seele", "Опровержение заблуждений о мозге и разуме", "Chirurgia magna"... Ишь ты! Силён, братец, силён! А это что на тарабарском?

     - "Гьюд Ши" или "Четыре Тантры Медицины", тибетский трактат.

     - И на тибетском читаешь? Не знал, не знал!

     - Куда мне. Это переложение на санскрит. Как там наш стольный град Киев, отец Дионисий?

     - А что Киеву граду соделается-то, отец Варнава? Как встал он некогда на своих седми холмах, так до скончания всех времен там стоять и будет! - гость опять улыбнулся: и показывая, что шутит, и мягко уклоняясь от ответа по существу. - Лучше расскажи, как оно - на новом месте-то?

     - По правде говоря, изрядно подрастерял за два года ощущение новизны, толком уже и не вспомню сейчас.

     - Ну да, ну да... А отчего не спросишь, с чем я к тебе пожаловал?

     - А мнится мне, что и сам ты поведаешь, как только нужным сочтешь. Или не так?

     - Так, так... Ливонцы близ рубежей наших возню какую-то непонятную затеяли - слыхал о том?

     - Да, - коротко ответил отец Варнава.

     - У самих на то вряд ли духу хватило бы. Не иначе как Райх Германский их в спину украдкой подталкивает - что думаешь по этому поводу?

     - Пытаюсь припомнить год, когда не случалось чего-то похожего близ прочих рубежей наших. И не думаю, что это германцы, хоть у тебя, отец Дионисий, к ним давняя и верная нелюбовь.

     - Ну да, ну да... Поговаривают, что Русь-де к нападению готовится.

     - Любопытно. И в каких местах поговаривают - у них или у нас?

     - У них. У ливонцев больше, у германцев поменьше. И еще слухи смутные бродят - что-то такое о Священном Троне Зигфрида и престолонаследии имперском.

     - Именно так на ухо и шепчут друг дружке: "Что-то такое о Священном Троне Зигфрида и престолонаследии имперском"?

     - Не язви. Я надеялся, до тебя по твоим особым тропкам могло добраться нечто более вразумительное.

     - Да вот как-то не добралось, уж не взыщи. Отец Дионисий, ты же получше многих осведомлен, чем мы тут озабочены на самом деле. Стало быть, и стратигов среди нас искать напрасно. Вот забавно: обычно это я взад-вперед за беседою расхаживаю, а нынче ты. Присядь, яви милость. Что о трапезе скажешь - благословишь сюда подать?

     - Попозже, пожалуй. А еще третьего дня случился бой в лесу недалеко от вашей обители. Так это?

     - Поговаривают или слухи смутные бродят?

     - Оставь уже Христа ради, оставь! Каков сейчас младший Вукович, княжич Ягдар-Кирилл? Ты отчего улыбаешься, отец Варнава?

     - Одобряю, как любит выражаться мастер Зенон. Да и просто восхищаюсь - славно у вас там службу несут. Сегодня утром пришел в себя. И кто же это о нем в столице любопытствует, не поведаешь ли?

     - А я как раз и есть тот любопытствующий, коль так уж в точности нуждаешься. Хоть и не в Киеве нынче пребываю, и не о самом княжиче речь повести хочу. Отец его, князь Гуровский и Белецкий Иоанн, говорят, чудить стал. Опять всё те же смутные слухи, уж не обессудь... Он тебе, случаем, ничего не писал в последнее время?

     - Ничего.

     - Нет, княжиче, нельзя еще - и десятого дня даже не минуло. Княжиче! Честное слово: вот сей же час к настоятелю пойду с извещением о преслушании твоем!

     Кирилл досадливо отмахнулся, спустил ноги на пол и осторожно встал. Его тут же качнуло, бросило в пот, а утренний свет замерцал в глазах. Добрейший отец Паисий быстро подал жилистую крепкую ладонь, укоризненно покачал головой:

     - В юности о здоровье не печетесь - в старости восплачете. Во двор?

     - После. Тот дружинник так в себя и не приходил?

     - Нет. Навестить желаешь? Сосед это твой. Руку-то не забирай, княжиче, передо мною хорохориться излишне.

     У бездвижно лежащего человека не спеленутой оказалась только левая сторона лица и рот. Обе руки и правая нога были взяты в лубки. Кирилл наклонился, опершись о край жесткого ложа, всмотрелся:

     - Похоже, это десятник Залата... Да, он самый.

     - Ходить и руками владеть сможет. Про разум сейчас не скажу - кость на маковке пробита. А еще три ребра сломаны да глаза правого лишился. Это прочих рубленых да колотых проникающих ран не считая, - вполголоса сообщил отец Паисий и прикоснулся кончиками пальцев к желтому лбу в бисеринах испарины: - Жар спадает. Ночью каков был?

     - Метался, как и допрежь, опять бредил, - так же негромко ответил послушник-сиделец. - Только к утру затих да уснул крепко.

     - Настой всякий раз подавай, как губами станет двигать. Следи за этим сугубо. Бред его записываешь?

     - Как благословили, отче Паисие. Иной раз еле-еле поспеваю.

     - Продолжай с Богом. Записи эти мне потом покажешь.

     - Отче, да там у меня местами такие каракули повыходили, что теперь, наверное, и сам не разберу!

     - Ничего, вместе разберем: как говорится, одна голова - хорошо, а две...

     - Значит, все-таки ослушался и встал, княжиче? - неожиданно прозвучало за спиной. Кирилл с лекарем обернулись, а сиделец резво подхватился на ноги и положил глубокий поясной поклон.

     - Ну, коль уж так случилось, то во дворике побеседуем, - неслышно появившийся в дверях отец Варнава дал знак следовать за собой. - И ты, отец Паисий, с нами побудь.

     Под липами у крыльца были вкопаны несколько дубовых лавочек со спинками. Расположенные под фасадной стеной лечебницы ухоженные ряды малины, черной и красной смородины подступали к ним вплотную с обеих сторон от входа.

     Навесом ладони Кирилл прикрыл глаза от призабытого яркого солнца, с наслаждением вдохнул густо настоянного на лете воздуху. Огляделся. Слева и справа сквозь прорехи в буйной зелени деревьев проглядывали разновеликие выбеленные здания. Впереди угадывалась обширная плошадь, посреди которой возносился к небу пятикупольный шатровый храм с колокольней.

     - Присаживайся, княжиче, присаживайся - уже достаточно побыл на ногах для первого раза-то, - сказал отец Варнава. - Значит, это десятник Залата?

     - Да, отче.

     - Хорошо знал его?

     Кирилл подернул плечами:

     - С полгода. Когда в дружине появился - не ведаю; наверное, еще раньше. Помнится, он с отцом к ливонцам ходил. Сотник наш Деян-Андрей там его во десятники и поставил. В последнем бою меня знатно прикрывал - я теперь мыслю, что тайный отцовский наказ исполнял. Мечник отменнейший, завидую.

     - Отец Паисий, твоё суждение.

     - Выздоравливает, отец игумен. В разум может и завтра прийти, и через месяц. Но вот насколько - еще не ясно. Главное скажу: на телесную поправку движется. Прочее в руце Божией.

     - А сей недомысленный да своенравный юнак?

     - За пару седмиц может начинать помаленьку в ратных навыках упражняться.

     - Что с памятью, княжиче, - вся ли вернулась?

     - Ну почти вся, отче. Правда, иные места по сей день словно черный полог застилает, как ни стараюсь.

     - А стараться-то как раз и не надобно! - наставительно проговорил отец Паисий. - Все само по себе постепенно воротится. Тут излишнее умственное усилие неполезно.

     - Епитимью бы на тебя, княжиче, наложить полезно, - неодобрительно добавил отец Варнава. - От отца твоего слыхал я частенько: "Не научишься повиноваться - не сумеешь повелевать". Не сказывал ли он тебе такого?

     - Вестимо, сказывал.

     - Да только не в коня корм, гляжу. Ты мне потребен будешь вскоре, причем здоровым да полным сил. Так что терпение ко всему имей - уразумел? Более повторять не стану и пастырским снисхождением не злоупотреблю, иные средства ведомы. До совершеннолетия-то сколько осталось, не напомнишь ли?

     - Один год да два месяца... - выдавил Кирилл, нахохлившись.

     Отец Варнава поднял палец:

     - То есть, уже через год с малым зрелые мужи тебя за равного почитать должны. За равного! Думай над этим. А сейчас ко мне оборотись, яви милость. Завтра с утра благословляю заниматься с отцом Паисием. Со всем возможным прилежанием. И да не восприми ни в коем случае занятия сии за детские забавы! - слегка возвысил он голос. - Теперь ступай, княжиче, отдыхай да сил набирайся. А мы еще на солнышке погреемся.

     Кирилл вздохнул и направился назад, в сумрачную прохладу больничных келий. Его проводили две пары внимательных глаз. Когда входная дверь захлопнулась за ним, отец Варнава поднял лицо к небесной синеве - то ли прищурившись, то ли нахмурившись при этом:

     - Я тут давеча чтением познавательным озаботился, дабы разобраться кое в чем. Ну и чтобы речи твои ученые понимать хоть изредка, и словцо умное к месту ввернуть... - он легонько толкнул локтем отца Паисия.

     - Вверни, яви милость.

     - Попозже непременно. Кто-то древние знания о разуме и душе человечьей воедино сводит. Да и новые, сдается мне, умножает усердно. Вместе с опытом странным. И пока преуспевает в этом больше нас.

     - Похоже на то. Ничего, наверстаем. Я так разумею, отец игумен, что княжича вести мне предстоит. Белый Ворон отказался?

     - Он полагает, что сейчас ни в коем случае нельзя допустить, чтобы его увидели рядом. А потом, тебе же известно обычное вороново: "Позже и я помогу".

     - Увидели рядом? - переспросил задумчиво отец Паисий. - Даже так обстоит дело... Впрочем, он, как всегда, знает, о чем говорит. Но что может дать одаренному бездарь?

     - Бездарь, значит. Ну-ну... Добрый садовник яблоки с грушами тоже не от собственной сути производит, он всего лишь землю возделывает да за деревьями ухаживает. А познаниями своими о глубинах естества человечьего и умениями в чужих умах порядок наводить ты любого одаренного за пояс заткнешь.

     - Правда твоя, отец игумен. Я и опоясываюсь-то единственно для того, чтобы было куда даровитых затыкать.

     Оба как-то невесело хмыкнули.

     - Гостей-то когда ждать? - спросил после короткого молчания лекарь.

     - К Троице, мыслю, уж во Лемеше у Димитрия соберутся. Да на дорогу от него к нам еще две седмицы положим. Итого почти месяц выходит.

     ***

     Двое послушников-подмастерьев из столярной мастерской осторожно втащили в келию что-то вроде наспех сколоченного дверного полотна с прибитыми к нижнему торцу короткими брусками. Отгородили им угол у окна, направляемые и руководимые отцом Паисием. Деловито постучали там и тут молотками, подергали поочередно, проверяя творение рук своих на устойчивость. Результатами проведенных испытаний, судя по всему, вполне удовлетворились.

     Кирилл наблюдал за их деятельностью с постепенно угасающим любопытством.

     - Отменно, просто отменно! Спаси Господи, голубчики! - нетерпеливо подытожил лекарь и помахал рукой, отпуская мастеровых братий восвояси. Утащив за возведенную перегородку вначале высокий поставец, затем принесенный с собою кожаный мешок, принялся там невидимо и обстоятельно шуршать, позвякивать да побрякивать.

     Сидя на своей кровати, истомившийся в ожидании Кирилл потянулся до смачной дрожи. Громко, с подвыванием зевнул, раздирая рот и выбивая слезы из глаз.

     - Не выспался? - откликнулся отец Паисий, продолжая извлекать из предметов разнообразные звуки.

     - Мудрено не выспаться, - лениво протянул Кирилл. - Вторую седмицу только в том и упражняюсь.

     - Ага, это ты меня подгоняешь таким образом. Ну всё, всё уж...

     Лекарь появился наружу, не глядя подтянул к себе столец и сел напротив, проговорив немедленно и неожиданно:

     - Матери, княжиче, могут ведать, что где-то далеко с их детьми беда приключилась - слыхал о таком?

     - Да, отче.

     - Как думаешь, отчего?

     - Отчего... Наверное, чувствуют просто. Они же матери.

     - О! Чувствуют! Хорошо начал, в правильном направлении соображаешь. А как?

     - Родная кровь, говорят.

     - Ну ладно. А случалось ли тебе с кем-то вдруг одни и те же слова произнести?

     - Да сколько раз! А то еще: идешь по улице и только о каком-то человеке подумаешь, а он уж - навстречу тебе.

     - Опять хорошо мыслишь. Только где же тут родная кровь?

     - Сами ответьте, отче. У вас вон и знаний, и мудрости сколько, а вы со мною в какие-то загадки играете!

     Отец Паисий покачал головой:

     - Если я от мудрости своей стану давать готовые ответы, то разум твой разучится самому себе вопросы задавать. А теперь вот что скажи: сколько ступенек перед нашим крыльцом?

     Кирилл удивился:

     - Не помню, отче. Шесть, что ли?

     - А что за узор на чашке твоей? Не гляди сейчас!

     - Там это... Поясок крестчатый с лозою виноградною да надпись вязью.

     - Что именно написано?

     - Не вчитывался. Я из чашки просто пью - и всё тут.

     - А листья в какую сторону повернуты?

     - Не примечал, нужды никакой в том не было.

     - Другое приметь: по ступеням тем ты уже не единожды сошел да поднялся. Пять их. Из чашки же и вовсе по нескольку раз в день пьешь. Надпись на ней: "Пей в меру", а листочки вправо повернуты. Теперь понимаешь, что смотреть и видеть - не одно и то же?

     - Да вроде бы начинаю понимать. А в чем же тут загвоздка?

     - Опять-таки в разуме нашем, княжиче. Если он, скажем так, не решит увидеть, глаза слепыми остаются. Хоть и глядеть не прекращают. Любопытно получается - верно? Пойдем далее. Помнишь ли ты какую-либо вещь из прошлого столь же ясно, словно она и сейчас пред тобою?

     - А то! Четыре лета мне исполнилось - дядька мой Домаш с ярмарки игрушку привез: мужик с медведем верхом на бревне сидят напротив друг дружки. Плашечку снизу двигаешь, а они поочередно топориками по бревну тюкают. Забавно! Помнится, мужик был красной краской выкрашен, а медведь - синей. И сильно меня занимало: отчего именно так? А еще помню, как впервые увидел в родительском иконном углу образ с главою Иоанна Предтечи на блюде - страшно-то до чего сделалось! И всякий раз мерещилось потом, что глава эта отрубленная из-под опущенных век наблюдает за мною внимательно да думает о чем-то своем. А мне всё дознаться хотелось: о чем же именно? Вот как сейчас вижу ее: власы кудрявые по златому блюду раскинуты, брови страдальческие да свечение неяркое в уголках глаз...

     - О! Стало быть, и сам уже примечал не раз, что это такое: отпечаток от увиденного в твоем разуме. И что начинает происходить в нем с вещами, в суть которых ты желал проникнуть. Да только пока не задумывался о том всерьез. Основательно! Но вот теперь и начнешь.

     Отец Паисий повернулся и ткнул пальцем в сторону таинственной перегородки:

     - Там на поставце предметы разнообразные. Попробуй-ка назвать, какие именно.

     - Наугад, что ли?

     - Для начала можно и так. Только опять приметь: при попытке угадать внутренний взор наш - что твой, что мой - тут же начинает представлять себе некие смутные образы, как будто разглядеть нечто пытается. Так это?

     - Ну... Похоже на то.

     - Вот ты и попробуй помаленьку да полегоньку не столько угадать, сколько разглядеть. Как бы узреть внутренними очами - разумеешь?

     - Стараюсь уразуметь. А поближе подойти можно?

     - Милости просим. Только доски-то друг к дружке прибиты на совесть и щелей нет - как я и заказывал.

     - Да уже и сам вижу. Не буду вставать, пожалуй.

     - И то верно, - согласился отец Паисий. - Зачем ноги попусту утруждать, коль схитрить заведомо не получится? Итак?

     Кирилл сморщился и завел к потолку глаза, прикидывая, какие вещи могли оказаться в пределах доступности монастырского лекаря да что из них способно было издавать услышанные им звуки:

     - Ну... Вижу вроде как некую утварь стеклодувную для лабораториума. Потом это... М-м-м... Ступку или плошку, что ли... Еще то ли ланцет, то ли ножницы. А может, и то, и другое... Сосудец малый для зелья... Э-э-э... Деревяшку или кость какую-то...

     - Довольно. Не видишь ты ничего - гадаешь. Но гадаешь, надо сказать, весьма неглупо.

     - Как говорится, чем богаты... - пробурчал Кирилл.

     Отец Паисий хмыкнул:

     - Вот как раз этим-то ты, голубчик мой, богат настолько, что сейчас даже и представить не можешь. Не любопытствуй, оставь - все равно пока ничего пояснять не стану. Лучше попытайся еще разок.

     Вторая попытка привела примерно к тем же результатам. А за нею и третья, и четвертая.

     Отец Паисий задумчиво потеребил кончик длинного тонкого носа, пробормотав:

     - Либо так еще слишком рано, либо это вообще не твое... - и предложил в полный голос:

     - Тогда давай-ка, княжиче, вместо предметных образов попробуем мысленные!

     Кирилл ничего не понял, однако покладисто кивнул.

     - Случалось ли тебе, глядя на какого-то человека, помышлять: а хорошо бы узнать, о чем он в это мгновение думает?

     - Вестимо! Иной раз до того любопытно бывает, что вот так и хочется прямо в голову к нему забраться! Э-э-э... Как-то кривовато я выразился, отче, вы уж простите...

     - Не за что прощения просить. Наоборот, это ты, чадо, нечаянно в самую что ни на есть суть попал! Так вот: я сейчас опять от тебя схоронюсь, там возьму в руки какую-то из вещей да стану усердно глядеть на нее. А ты попробуй узреть мои мысли о ней - ее саму, стало быть, но уже чрез меня. В голову мою влезь, как сам же верно и сказал. Добро?

     - Ага.

     Лекарь скрылся за перегородкой. Загадочно издав оттуда несколько стеклянных и металлических звуков, распорядился:

     - С Богом, княжиче!

     Для чего-то хорошенько откашлявшись, Кирилл сосредоточенно уставился в пол перед собою. Эта позиция нисколько не помогла и он перевел взгляд на потолок. Там ему, как оказалось в итоге, тоже ничего не открылось. Раздраженно поерзав, решил зажмуриться. Замер, проговорил неуверенно:

     - Отче, а мне отчего-то вдруг стал видеться клубочек ниток. Белых, льняных...

     Отец Паисий немедленно выбрался из закутка, держа что-то за спиной. С некоторым напряжением в голосе поинтересовался:

     - А почему ты сказал "отчего-то"?

     - Ну... Звуки-то совсем иными были. Какими-то неподходящими, что ли...

     - Неподходящими к этому? - он вытащил руку из-за спины и на открытой ладони с ликованием явил Кириллу небольшой, с грецкий орех, клубочек ниток. Белых, льняных. Не сдержавшись, завопил:

     - Молодец! Получилось!

     И бросился обнимать да хлопать по спине оторопелого и явно сбитого с толку Кирилла. Едва не схватив его в охапку, азартно потащил за перегородку:

     - Погляди-ка сюда!

     На поставце находились карманный молитвослов в сафьяновом переплете, огарок свечи, яблоко и гусиное перо. С какой-то чинной торжественностью лекарь вернул туда же нитяный клубочек и поманил пальцем:

     - А теперь взгляни сюда...

     Он раскрыл кожаный мешок, в котором Кирилл успел приметить фряжский стилет, синюю пузатую склянку с рельефным изображением на боку, изящные щипцы странноватой формы и непонятного назначения, бронзовую женскую фигурку, крохотную эмалевую шкатулку, изукрашенный воловий рог, превращенный в какой-то сосуд, и множество полузнакомых частей прочих не очень ожидаемых предметов.

     - Этим я, как ты разумеешь, издавал услышанные тобою звуки. Догадаешься, с какой целью?

     - С толку меня сбивать?

     - И зачем? - удивился лекарь. - Нет, чадо. Подстегивая да пришпоривая воображение, я тормошил и пробуждал от спячки твой разум.

     - Так ведь это самое воображение мне только мешало, отче! - удивился в свою очередь Кирилл.

     - А мне, я думаю, всё же несколько виднее, когда оно мешает, а когда начинает помогать. Как ни странно. Этого тоже пояснять не стану - уж не прими за обиду.

     - Вот как... Отче, а давайте еще разок-другой в эту игру сыграем! Что-то разохотили вы меня не на шутку!

     - Еще? Ну-ка придвинься поближе да в глаза мне взгляни...

     Отец Паисий присмотрелся цепко, неожиданно чувствительно ущипнул Кирилла за бок. Не обращая ни малейшего внимания на его ойканье и не отводя взгляда, удовлетворенно угукнул. Сказал с отработанной врачебной непреклонностью:

     - Нет. На сегодня - всё. Ложись и отдыхай. Я сейчас с братом Лукою пришлю кое-что - выпьешь непременно. Хитрить не вздумай, проверю. До завтра, княжиче!

     ***

     - А куда это перегородка подевалась, отче? - тут же полюбопытствовал Кирилл у едва успевшего войти лекаря. - Утром проснулся, а ее уж нет. Лука говорит, братия еще вчера разобрали, когда я уснул. И ведь не слышал ну просто ничегошеньки - вот дивно-то!

     - Раз не слышал, значит, просьбу мою исполнил и питье принесенное выпил - хвалю за послушание. А я, понимаешь, на сегодня всё несколько по-другому задумал, стало быть перегородка боле не понадобится. Скорее, даже мешать станет: мне теперь твое лицо желательно будет видеть постоянно, а сидеть там да выглядывать раз за разом - это, знаешь ли... Ну, не занимался я доселе с подобными тебе, так что откуда же было ведать заранее, как именно да сколь быстро у нас дела пойдут? Согласен?

     - Ага! - охотно подтвердил Кирилл и, приметив в многословных лекаревых пояснениях некоторое смущение, обронил с большим сожалением:

     - А ведь какая славная перегородочка была: и крепенькая такая, и добротненькая! И задумана-то мудро, и исполнена-то на совесть! Ей бы стоять и стоять, а...

     - State! - гаркнул внезапно, совершенно переменившись в голосе и лице, отец Паисий. Кирилл не понял окрика на незнакомом языке, однако мгновенно умолк и невольно вытянулся в струнку. Лекарь похлопал его по плечу, снисходительно и полупонятно завершив уже своим привычным голосом:

     - Movemini, витязь, movemini... Вот это совсем другое дело. Итак, движемся далее. Я сейчас возьму книгу, лист бумаги да расположусь вон там, у окошка. И стану поочередно рисовать разные вещи. Простые ли, сложные - не скажу. Ты же лучше не сиди, приляг. Да: и глаза закрой, яви милость! Я не подглядывания твоего опасаюсь, а приметил в прошлый раз, что помогает это тебе изрядно. И попробуй узреть, что именно я изобразил. Представляй же себе при этом не то, что будет на бумаге, а в разум мой гляди, как и вчера. В разум! Всё уяснил?

     Кирилл кивнул и завозился на своей постели, устраиваясь поудобнее. Загородившись раскрытой на коленях книгой, отец Паисий зашуршал, заскрипел пером:

     - Что я нарисовал? Глаз по-прежнему не открывай.

     - Клобук настоятельский? - предположил Кирилл с убедительно наивным видом.

     Лекарь вздохнул:

     - Клобук настоятельский, гляди, как бы и сам не надел о преклонных годах... Ох не зарекайся ни от чего, особенно смолоду! Всё, всё уж, довольно отвлекаться. Попробуем сызнова... Это что?

     - Блюдо с пирогами. А пироги-то - все как на подбор: с мясцом рубленым, лучком, чесночком да модьорской паприкой толченой. И как вы, отче, догадались, что я именно такие больше всего люблю?

     - По пирогам с мясцом соскучился, значит. Ладно... А это?

     - Ну... Вроде как конь гнедой. Чем-то на моего былого Медведка похож. Ой, нет! Ошибся я, отче: не похож вовсе. Неужто опять не угадал?

     - Добро... - терпеливо отозвался на очередную каверзу отец Паисий. - Вижу, настроение у тебя нынче шаловливое - наверное, от успеха вчерашнего. Но лучше бы на этом и остановиться. Кстати, напомни, что там отец игумен о детских забавах-то говорил? Вот и хорошо. Тогда продолжаем... А это?

     Похоже, Кирилл вдруг и в самом деле что-то увидел. Он разом перестал ухмыляться, открыл глаза и сбросил ноги на пол:

     - Ух ты... Отче, что это было?

     - Ты сказать должен.

     - Да я не успел разглядеть толком, оно как-то промелькнуло - и всё.

     - Ну так разгляди. Закрой глаза, дух успокой.

     - Ага...Честное слово, опять вижу нечто! Круглое такое...

     - Круг и есть. Вот теперь молодец! Только радоваться не спеши, радость прочь гони - она воображение разжигает. А сейчас уже тебе воображать не надобно, следует только зреть. Успокоился? Значит, продолжаем дальше... Это что?

     - Трехугольник.

     - Он самый. Опять молодец... А это что такое?

     - На столец кривоногий смахивает. Верно?

     - Верно. Только отчего ж кривоногий-то? По-моему, очень даже неплохой столец у меня получился... А это?

     - Помело?

     - Хм... Ну, пожалуй, можно и так назвать. Очень похоже, да... Вообще-то я дерево изображал. Ладно, попробуем что-нибудь попроще... Что на это скажешь?

     - Домик. Дети малые его так рисуют.

     - Это для того, чтобы тебе понять легче было.

     - Вестимо дело. Неужто я помыслить могу, что вы просто рисовать не умеете! Отче, а можно спросить: что это за вещи такие любопытные были вчера в мешке вашем?

     - Забыл или не все разглядел? - как-то уж очень простодушно уточнил отец Паисий и принялся перечислять с большой охотой:

     - Фляжка из вавилонского стекла, амальфийский мизерикорд, серебряные щипчики для завивки волос, инкрустированная роговая пороховница, оптическая трубка, походная форма для литья мушкетных пуль, фигурка греческой богини Артемиды, табакерка с эмалевыми сценами охоты на вепря, медный оберег с конской сбруи... А что?

     - Э... Да помню я, помню... И разумею, понятное дело, что любят люди хранить разные безделицы из своего прошлого. Но только эти ваши как-то не очень... приличествуют, что ли, лекарю монастырскому. Уж простите, отче...

     - Во как! А что же, по-твоему, приличествует хранить монастырскому лекарю? Отроческие скляночки с мазями для синяков и ссадин да особо памятные сосудцы со средствами от поноса?

     Кирилл смутился.

     - Ладно, ладно... Расскажу как-нибудь потом. А теперь боле не занимай свою голову ни этим, ни чем другим - отдыхай, одним словом.

     ***

     - Грамоту, конечно же, знаешь хорошо? - полуутвердительно осведомился отец Паисий, пошелестев страницами и поднимая глаза.

     - А это уж как на чей суд, отче! - с деланым равнодушием отозвался Кирилл.

     - Да не топорщись ты, чадо, - в моем вопросе не было ни малейшего подвоха. Просто сегодня мы азбукою займемся. Только нынче я буквы писать не стану, а какую-то из них пальцем в книге отмечу и мысленно представлю. А ты, как и прежде, узри очами ума да вслух произнеси. Добро?

     - Нет, отче. То "Рцы".

     - Прости, не понял.

     - Я говорю: эта буква - не "Добро", вы палец на "Рцы" держите.

     - А... Ну да, и в самом деле... Ишь ты, прыткий какой! Сказать по правде, не ожидал столь быстро, не ожидал! Тогда вот что: азбуку, пожалуй, отложим да сразу же попробуем почитать. Скажем, отсюда... Готов ли?

     - Да. Блажен... муж... иже... не иде... на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе, но в законе Господни воля eго...

     - Довольно, довольно! Хитер ты, княжиче: вначале и впрямь зрел честно, а далее слукавствовал да по памяти и пошел.

     - Вот уж провины моей! Да кто ж из крещеных Псалтири наизусть-то не учивал? Зачитайте другое что, чего заведомо не знаю.

     Отец Паисий захлопнул книгу и окинул Кирилла оценивающим взглядом:

     - Каким иноземным языкам обучен?

     - Греческий знаю не худо. По-германски хорошо разумею, говорю и читаю, писать горазд малость похуже. Э... Ну самую-самую малость.

     - Латину?

     - Нет.

     - Фряжский?

     - Нет. Такоже не обучен гишпанскому, свейскому, волошскому, магрибскому, халдейскому...

     - Те-те-те! Опять ретивое взыграло - еще и распетушился-то как, ты погляди! А побудь-ка, княжиче, без меня малое время - я в книжницу сбегаю. Вот ведь дурья голова: нет, чтобы загодя-то...

     Уже на ходу отец Паисий бросил обе книги на поставец в изголовии, последние слова его донеслись из-за двери.

     Кирилл потянулся за лекаревой азбукой, от скуки принялся листать ее. Убедившись, что ни затейливых буквиц, ни занятных картинок - как в той, что была в его детстве - в ней нет, соскучился еще больше. Встал, подвигал плечами, разминаясь, и подошел к открытому окну. Из густых кустов малины вынырнуло любопытное лицо брата Луки:

     - Эй, брате-княжиче!

     - Чего тебе?

     - А куда это отец Паисий вдруг так припустил?

     Кирилл задумался. Приманив рукою сидельца поближе, огляделся из окошка по сторонам и решился:

     - Так и быть, расскажу. Только чур - о том больше никому. Обещаешь?

     - Ага! - выдохнул брат Лука, загораясь жадным нетерпением.

     - Спор у меня с ним случился по поводу некоторых его снадобий: он сказал, что имеет средь них такой чудодейственный эликсир, который может до преклонных лет сохранить молодую резвость ног.

     - Ага...

     - Ну а я сомнение выразил: дескать, если есть такое дивное зелье, почто ж тогда, говорю, старцы по-прежнему с клюками ковыляют еле-еле, а не во скороходах служат?

     - Ага...

     - А он мне говорит: не веришь, значит? Тогда давай побьемся об заклад - да хоть бы и на цельный егорий золотой! - что я трижды вокруг собора успею обежать и вернуться, пока ты Символ Веры единожды прочтешь!

     - Ух ты! Он у нас, знаешь ли, такой, это да... Погоди, погоди! Так чего же тогда ты не читаешь, а со мною речи ведешь?

     - Э... Да ведь ты сам эти речи завел-то и с толку меня сбил! Вот уж не везет так не везет... Ну и что теперь прикажешь делать? Начинать поздно, не успею никак. А вон и отец Паисий - возвращается уж. Эх, пропал заклад, жалость-то какая! Ведь цельный егорий...

     - Так вы, отче, еще и с книгами в руках вокруг собора-то! - восхитился брат Лука. - Вот это да! И княжича знатно посрамили, и заклад выиграли - стало быть, полная ваша победа выходит!

     Запыхавшийся лекарь с подозрением покосился на Кирилла. Затем на восторженного сидельца:

     - А ты чего тут?

     - Так я это... малинки собрать, вы же сами благословили давеча.

     - Ну и где ж малинка? - постным голосом вопросил отец Паисий, кивая на пустой туесок в его руках. - Потребил небось? И правильно: малинка - она для укрепления здоровья ягода исключительно пользительная. Следовательно, теперь тебе - с укрепленным-то здоровьем! - тяжелые послушания в самый раз будут. Ась?

     Лука заполошно исчез среди кустов.

     - А ты, княжиче, всё проказничаешь, всё не угомонишься никак, - кротко заметил отец Паисий, опуская стопку книг на поставец. - Тогда вот епитимья тебе, она же упражнение доброе: от сего дня по часу утром и вечером будешь пребывать в уединении да тишине с закрытыми очами. Сидя ли, лёжа ли - твое дело. Хочешь - размышляй о чем-то важном, хочешь - вирши слагай в уме или мечтай. После же, взявши бумагу да чернилы, опишешь со тщанием все свои помыслы, даже случайные и мимолетные, да мне предоставишь. Поначалу так, а там видно будет.

     - Простите, отче.

     - Бог простит. Уразумей однако: то не только за шутки, что над стариком шутишь, а для вящей пользы тебе же, дураку. А теперь опять ложись да глаза закрывай. Из греческого почитаем...

     - Эвлоимени... и василиа... ту Патрос ке ту Иу... ке ту Агиу Пневматос... нин ке аи ке ис ту эонас... тон эонон, - старательно проговорил Кирилл.

     - Верно. По-русски истолкуешь?

     - Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков. Из Литургии это.

     - Добро. Теперь отсюда попробуем, внимай...

     - Иц... х... Ихь! Хор... те... Хёртэ! Эс бе... рицх... Эс бэрихьтэн!

     - Ты же сказывал, что германский хорошо разумеешь! - удивился отец Паисий. - Прихвастнул, что ли?

     Кирилл спрыгнул с постели и протянул руку:

     - Книгу можно? Где это, где это... Ага, вот: "Ich hцrte es berichten, daЯ sich Herausforderer einzeln begegneten: Hildebrand und Hadubrand..." Сие значит: "Я слыхал, как сказывали, что встретились в поединке, бросивши друг другу вызов, Хильдебранд и Хадубранд..." Отче, вы греческий знаете?

     - Вестимо дело.

     - А германский?

     - Не сподобился.

     - Стало быть, гречески слова для вас осмысленны, как и для меня. В германском же вы только буквы знакомые зрите - вот и я чрез вас.

     - Ах вот оно как! А ведь верно, верно... - лекарь призадумался. - Но с другой стороны выходит, что те языки, которые не знаешь ты, но знаю я, чрез меня тебе понятными могут оказаться. Да нет: даже и должны! Скажем, это будет латина. Ну-ко, ну-ко попробуем...

     - Конкордиа... парвэ рэс крескунт... дискордиа максимэ дилабунтур... Что и вы, а чрез вас и я разумеем так: при согласии и малые дела возрастают, при раздорах же и великие рушатся.

     - Отменно, просто отменно! - отец Паисий удовлетворенно хлопнул ладонью по книге и подался вперед: - А сейчас зри мне в глаза и проговаривай то, о чем я мыслить стану. Давай!

     - Возьми новый горнец с узким горлом... и насыпли в него десять драм яблонной коры... потом натолки пять драм чернильных орешков...

     - Довольно. Опять молодец!

     - Это секрет приготовления какого-то из снадобий ваших? И что получится?

     - Средство от недержания любопытства. А теперь попробуем вот так...

     Кирилл какое-то время неотрывно смотрел в глаза лекарю, потом свел брови и помотал головою:

     - Ровно тени в тумане мечутся да речи невнятные не в лад ведут. Не разобрать ничего.

     - Как объяснишь?

     Княжич пожал плечами:

     - Ну... В первый раз вы мне вроде как руку протянули - я и принял ее. А в другой раз не то что руки не подали, а еще и будто схоронились да затворились от меня. Хоть и в глаза смотрели, как и прежде. Верно?

     Отец Паисий кивнул. Быстро щелкнул пальцами возле его уха; сощурившись, пригляделся к чему-то на лице. Спросил серьезно:

     - Спится-то как?

     Кирилл снова пожал плечами, на сей раз угрюмо.

     - Опять видения страшные? Стой, не рассказывай сейчас - тебе уже отдыхать надобно. Завтра с утра. А еще лучше вот как поступим: давай-ка, голубчик, их туда же - на бумагу да ко мне. Со всеми-всеми подробностями. И старайся писать поразборчивее, окажи милость.

     - Духоносные отцы учат, что всё то - козни бесовские.

     Отец Паисий вздохнул:

     - К сожалению, не всё, чадо. Кроме мира духовного есть и наш, егоже Господь шесть дней творил. Тут со временем и своего подобного добра накопилось основательно - это уже человеки сами расстарались, понатворили со всем усердием... Вот оно как выходит... Пострига ты не принимал, стало быть о предметах сих особо размышлять не тщись. Этим другие займутся, а тебя свое служение ждет.

     ***

     Лязгающие Сапоги приблизились. Кровь закапала на них из ниоткуда, расползаясь по зеркальному металлу дергаными потеками, а затем полилась струей:

     - Кто-о-о... ты-ы-ы?.. Кто-о-о... ты-ы-ы?..

     - Я княжич Ягдар! - крикнул он.

     - Кто-о-о... ты-ы-ы?..

     - Я! Княжич! Ягдар!

     Слова трижды ударились о незримую стену, разбились и осыпались шепчущими осколками:

     - Яктар-яктар-яктар-яктар-яктар-яктар-яктар...

     Лязгающие Сапоги рассмеялись стонущим смехом. Кровь схлынула с них, пурпурным листом потрепетала в воздухе, обратившись в глумливый лик:

     - Они называют его Кириллом!

     - Кто - они? - спросил голос со стороны.

     - Эти! - ответил ему другой и захихикал.

     - Мое имя - Ягдар-Кирилл!

     Кровавый лик ухмыльнулся:

     - Так Ягдар или Кирилл?

     - Мое имя - Ягдар-Кирилл! - повторил он.

     Лязгающие Сапоги повернулись и направились прочь:

     - Го-о-о-то-о-о-вьте-е-е... е-е-е-го-о-о... Я-а-а... се-е-ей-ча-а-ас... ве-е-ер-ну-у-усь...

     Звон шагов отдавался гулким эхом, всё больше и больше напоминая колокольный набат...

     ***

     - Пробудись, княжиче! Княжиче!

     Он открыл глаза, в неверном свете ночника увидел над собою перепуганное лицо брата Луки. Большой монастырский колокол за окном тревожно бил на сполох.

     - Пробудись, княжиче! - ненужно повторил сиделец.

     - Что случилось?

     - Беда! Ох, беда-то какая - смертоубийство в обители!

     Кирилл выскочил на крыльцо и в потемках тут же с размаху ударился лицом о чью-то широкую и крепкую грудь.

     - А вот и ты, княжиче!

     Он потряс головой, осторожно подвигал пальцами нос.

     - Не расшибся? - спросил брат Илия.

     - Да вроде как уцелел.

     - Тебя отец игумен к себе призывает.

     - Охти! Вот беда-то, вот поношение-то для обители! - опять запричитал за спиною брат Лука.

     - А ну кыш отсюда! - келейник сделал ему страшные глаза, повернулся и размашисто зашагал в предутренний сумрак.

     - Убийство в приюте для странников, - сказал он, опережая расспросы. - Кто таков страстотерпец - пока не ведомо. Либо знатный паломник, либо купец: в отдельной келье остановился. Послушник галерейный окликнул человека, выходящего оттуда посреди ночи, а тот вдруг - наутек. Галерейный - в келию, там постоялец весь в крови, уже доходит. Убийца же на выходе с братом Мартирием едва не столкнулся, вроде как мы с тобою давеча. Брат Мартирий закричал, каин метнулся на лестницу, что в верхние палаты ведет, да где-то там и затаился. Тут уже братия набежали - двери затворили, стражу выставили и послали в набат ударить.

     Кирилл слушал молча, стараясь как-нибудь приноровиться к широкому шагу брата Илии.

     Крыльцо приюта было охвачено двойным полукольцом братий: одни лицом ко входу, другие - от него. Вокруг здания прохаживались послушники, поглядывая на окна. Полукольцо ограждения разомкнулось, пропуская.

     Просторная приютская галерея нижнего яруса была полна монастырскими. Отец Варнава стоял наособицу в обществе благочинного и отца Паисия. Брат Илия легонько хлопнул Кирилла по плечу и подался сквозь толпу куда-то дальше.

     - Догадываешься, зачем понадобился? - сухо спросил игумен, одновременно наклоняя голову в сторону подошедшего инока, который тут же стал быстро нашептывать ему на ухо.

     - Да, отче. А точно ли здесь убийца?

     - Шум да крики многих пробудили. Люди и внизу, и в верхних палатах из келий да спален общих на галереи высыпали - в сутолоке-то ему раствориться легко было.

     - Мог и сбежать под шумок.

     - Не думаю, что удалось бы.

     - А разве галерейный да этот, как его, брат Мартирий не разглядели, каков он видом?

     - Княжиче, это уже сейчас свечей сюда понанесли, а ночью всегда - один светоч-ночник на всю галерею. Если бы разглядели, тебя бы не звали...

     Он вскинул глаза на вновь возникшего перед ним брата Илию.

     - В верхних палатах постояльцы уже водворены обратно. Ни они, ни послушники ничего неладного не приметили. Кладовые и трапезная проверены, - сообщил келейник негромкой скороговоркой.

     - Так...

     - Отче, - опять подал голос Кирилл, - а если все на свои места вернулись, может, стоит расспросить их: нет ли рядом с ними незнакомого, кого допрежь не было?

     - Здравая мысль. Но ведомо ли тебе, княжиче, доподлинно, что такое приют монастырский? Люди в нем спят, сам же он - никогда. И ночью приходят странники да паломники, и в ночь идут. Заснет человек при одних соседях - проснется уже при других. Вот так. Наверное, с верхних палат начнем, брат Илия.

     - Как благословите, отче.

     - Тогда с Богом, княжиче! - решительно проговорил настоятель, добавив не совсем понятно:

     - И не забудь, что ты - сын отца своего, князя Вука-Иоанна.

     Отец Паисий поманил Кирилла пальцем, зашептал:

     - В глаза, как мы с тобою последний раз упражнялись, не зри. Они за собою повести могут. С закрытыми очами пребывай.

     - Отче, я постараюсь вспомнить все, чему вы успели научить меня. Честное слово, постараюсь.

     - Ох, чадо, чадо... Да не обучал я тебя ничему,- не смог бы сделать того ни за эти три дня, ни даже за три года. Всего лишь пробудил кое-что из даров твоих. А учиться только самому придется, уж как там оно получаться будет.

     Торопливо погладив его по голове, вздохнул и пробормотал:

     - Ну как же не ко времени все это, как не ко времени...

     Галерейный послушник лязгнул засовом, открывая дверь. Брат Илия жестом попросил Кирилла посторониться; согнувшись вполовину, первым шагнул внутрь. Вслед за ним тут же проскользнул невысокий широкоплечий инок с глубоким косым шрамом через всю левую сторону лица.

     - Теперь можешь входить, княжиче.

     Ряды узких деревянных кроватей занимали почти полностью пространство обширной спальни. Постояльцы сбились кучей в иконном углу, застыли и как будто перестали дышать. Келейник игумена с кряжистым иноком встали по оба плеча Кирилла.

     - Только не погубите душ невинных, братцы! - тощий высокий паломник с разлохмаченной бороденкой, отделившись от прочих, вдруг рухнул на колени и протянул к ним дрожащие руки. - Невинных...

     - С нами Бог! - громко и раздельно проговорил брат Илия. - А ты вставай, странниче, вставай.

     Странник неловко поднялся. Прижав ладони к груди, старательно закивал.

     - Самое главное вам уже рассказали - так ли? Вот и хорошо. Ко княжичу подходите по одному. И помните: пред судом Божиим едины и крещеный во имя Его, и носящий крест Его, и верный Древнему. Давай, добрый человече, не бойся...

     Мужичок прерывисто всхлипнул. Зачем-то переложив руки на груди, как перед причастием, робко сделал пару шажков вперед.

     Кирилл закрыл глаза:

     " А вдруг все до единого затворяться станут?.. Вот удружил-то сам себе... Что там еще отец Паисий говорил?.. Господи, а не самозванец ли я?.. А отец Варнава надеется... Позору-то будет, если ничего не выйдет... Где ты, человече, отзовись!.. Не так, не так..."

     Он вспомнил, как вчера вечером на верхнем ярусе звонницы созерцал - по совету отца Паисия - сквозь закрытые веки закатное солнце. Попытался опять увидеть тусклый разлитой багрянец, ощутить прохладную ясность внутри. Сопение и всхлипы мешали, заслоняя всё. Откуда-то снизу начала медленно подниматься мутная гневливая волна.

     - Не убивал я, княжиче! Богом клянусь! - простонал безнадежно странник.

     Кирилл вздрогнул.

     Тьма отпрыгнула в стороны и на него хлынул поток страха, боли и надежды, в котором замелькали курочки-пеструшки, гуляющие по двору, круглое улыбающееся женское лицо в конопушках, окровавленная плаха с воткнутым в нее топором неимоверного вида и размера, две довольные детские рожицы, перепачканные малиновым соком, воронье вокруг уходящей в облака черной виселицы, теплая подрагивающая лошадиная кожа, размытая дождями дорога, по которой потерянно бредут вдали три маленькие фигурки, полы из нового тёса, недостроенная банька...

     Он распахнул глаза и выкрикнул:

     - Невиновен!

     И все исчезло.

     Ошалелый от радости паломник опять наладился бухнуться в ноги. Инок со шрамом, споро поймав его под мышки, направил в сторону и указал вослед:

     - Все прочие туда же отходите. После испытания.

     - С почином, княжиче, - повернув голову, негромко отозвался брат Илия. Ободренный Кирилл улыбнулся в ответ, попросил:

     - Люди добрые! Подходя ко мне, просто говорите: "Я не убивал". И боле ничего. С этими словами как-то случайно очень хорошо получилось: вы так, оказывается, открываетесь лучше. Ну то есть, понятнее становитесь. Сразу ясно видеть начинаю, а почему - сам не разумею... Словом, и для вас, и для меня так проще будет - да и всё тут! - завершил он, начиная сердиться на себя.

     Брат Илия покивал успокаивающе.

     Подросток лет двенадцати выступил вперед. Держась за его плечо, за ним засеменил высокий седой слепец. Монах со шрамом вопросительно взглянул на келейника.

     - Отец Варнава наказал: всех без изъятия, - ответил ему брат Илия и бережно взял старца за руку, подводя поближе: - Прости, отче, только по одному.

     Кирилл закрыл глаза.

     - Не убивал я, - негромко и со спокойным достоинством проговорил слепой.

     - Да, не убивал, - почти тут же откликнулся Кирилл.

     - И я не убивал, - сказал мгновением позже мальчишка-поводырь.

     - Это правда.

     Следом подошел вразвалку темноволосый бородач, зыркнул исподлобья и глухо пробубнил:

     - Я не убивал.

     Кирилл помедлил, опустил голову:

     - Еще раз скажи, яви милость.

     - Я не убивал!

     Он опустил голову еще ниже. Брат Илия спросил тихо и быстро:

     - В чем дело, княжиче?

     Инок со шрамом едва заметно напрягся. Кирилл неспешно выпрямился, открыл глаза:

     - В смерти постояльца невиновен...

     Брат Илия продолжал внимательно наблюдать за ним.

     - Но жену-то ведь не разбойники, которые на ваши выселки напали... а ты убил.

     Бородач рванулся вперед. Инок со шрамом мгновенно подался ему навстречу, правой рукой оттолкнул в сторону Кирилла, а левой сделал мягкое кошачье движение. Разом остановившись, темноволосый увалень запрокинулся навзничь и с грохотом обрушился на пол. Брат Илия поймал потерявшего равновесие Кирилла; не глядя, быстро задвинул себе за спину. Инок уже оказался над поверженным бородачом, прижал коленом его грудь и приставил к горлу два пальца. Постояльцы оцепенели.

     - Он семнадцатый год от обители к обители странствует покаянно, - подал голос Кирилл.

     - Срок давности, законами Дора определенный, вышел весь, - заметил брат Илия и, обводя паломников твердым взглядом, добавил погромче:

     - Теперь в содеянном судия этому человеку - один Господь, а не мы!

     Инок помог черноволосому, который по-прежнему пребывал явно не в себе, подняться и опять коротко указал рукою, куда ему следовало отойти.

     - Господь тебе судия, человече, не мы, - повторил келейник. - Незачем было пытаться бежать - ты по-прежнему свободен... Уже пришел в разум? Всё ли понимаешь?

     Бородач угрюмо кивнул, пряча глаза и потирая затылок.

     - Спасибо, - поблагодарил вполголоса Кирилл инока со шрамом. - Зовут-то тебя как?

     - Брат Иов.

     - Спасибо, брат Иов.

     Названный молча и коротко склонил голову.

     - Продолжим, людие. Следующий!

     Кирилл закрыл глаза.

     Он увидел: невыразимо прекрасные личики еще не рожденных, но уже давно любимых младенцев; лица детей постарше, лишенные света разума, отмеченные знаками неведомых болезней, печатями близкой и неотвратимой смерти; иконные лики их матерей - и молодых, и безвременно состарившихся - с безнадежной надеждой или безропотной покорностью в усталых глазах; лица мертвых, сделавших беспросветными дни и ожививших демонов ночи или напротив, согревающих сердца в ожидании далекой и навсегда счастливой встречи...

     Он узнал о страстных желаниях: богатырской силы с целью справедливейшего воздаяния всем обидчикам без исключения, отыскания сказочных кладов для обретения абсолютного счастья, присоединения к своему наделу соседского лужка после смерти его одинокого хозяина и безубыточной до конца времен оптовой торговли просом...

     Он почувствовал: горечь одиночества, восхищение от осознания себя в таком удивительном мире и неутолимую жажду понять хоть что-либо по этому поводу, изматывающую тяжесть постыдных тайных грехов, теплую благодарность за чью-то бескорыстную помощь и неизъяснимую радость бытия, которую непременно требовалось честно поделить между всеми-всеми людьми...

     Этот поток двигался сквозь него, а сам он тоже плыл в этом потоке...

     ***

     - Плохо выглядишь, княжиче, - обеспокоенно заметил келейник, когда за ними была притворена дверь очередной келии. - Не нравится мне это.

     - Еще девять общих спален, до двух десятков человек в каждой, - сказал брат Иов, - да две дюжины келий - от одного до четырех.

     Брат Илия покачал головой:

     - Что ни сегодня, ни даже завтра со всеми не управимся - понятное дело. Может, прилечь пожелаешь?

     - Нет.

     - Тогда давай-ка спустимся во двор, хотя бы посидишь немного на свежем воздухе. Не противься, Бога ради, яви милость да благоразумие. Пойдем, пойдем...

     Снаружи, как выяснилось, уже и рассвело давным-давно, и даже стало подбираться поближе к полудню.

     Кирилл откинулся на спинку лавочки, с удовольствием щурясь на солнце, по которому со вчерашнего дня, оказывается, успел хорошенько соскучиться. Келейник оставил его и вскоре вновь появился в сопровождении отца Паисия. В руках лекарь держал два глиняных сосудца:

     - Выпей, княжиче. Вот этот - не дыша, залпом и до дна. А этим тут же запьешь потом.

     Кирилл опрокинул в себя содержимое того, что был предложен первым, передернулся от омерзения:

     - Вот гадость-то! Что это - дерьмо? Простите, отче.

     - Нет. Настой на дохлой кошке. Дерьма там самая малость... - он коротко и ехидно хохотнул. - Ну что: как я тебя в ответ-то? На-ко, на-ко, запей побыстрее.

     - А это...

     - А это всего лишь виноградный сок. Ты ровно дитя неразумное, княжиче. Тебе силы надобны, да не так, чтобы только для подвига твоего хватило. На будущее они тоже не помешают. Есть хочешь?

     - Нет, отче.

     Лекарь хмыкнул:

     - Нет - так нет. Тогда продолжай отдыхать. Если все-таки надумаешь - отправляйся в трапезную, для тебя тут же накроют. Кстати, оладушки яблочные нынче просто на диво хороши. Сладкие, воздушные, а уж пахнут-то как...

     Внимательно заглянул ему в глаза, забрал пустые сосудцы и удалился, подмигнув напоследок.

     Зелье подействовало достаточно быстро. Кирилл беспокойно завозился, сглотнул слюну и решительно поднялся с лавочки. Украдкой наблюдавший за ним из окошка отец Паисий кивнул удовлетворенно, после чего обратился к отцу Варнаве:

     - Слух о дознавателе дивном по приюту пополз, отец игумен. Послушники, которые еду передают, проговариваются. Да и галерейные, что по нужде выводят, такоже на язык невоздержаны.

     - Я не против - то нам только на руку.

     - Верно. Но неплохо бы братиям стать еще более словоохотливыми. В тех келиях, что еще не проверены. И пусть живописуют поярче тайные духовные дары чудодея-прозорливца. Поярче! А если даже и прилгнут при том, да не вменится во грех им.

     - Хм... Ты знаешь, очень даже дельная мысль. Благословляю.

     - Только от княжича сие желательно утаить. Боюсь, не поймет помощи нашей гордый витязь.

     ***

     - Открывать, что ли? - спросил галерейный, держа руку на засове.

     - Погоди, - остановил его брат Илия. - Это уже четвертая палата за сегодня будет, княжиче, - не многовато ли сразу? Может, снова передохнёшь?

     - Ага! И тут же отец Паисий опять набежит со своим снадобьем духовитым. Я уж как-нибудь после.

     - Ну-ка погляди на меня... Ладно. Открывай, брате.

     Кирилл уже привычно пропустил вперед келейника с братом Иовом. Он был еще в дверях, когда раздался крик:

     - Явите милость, братия! Не надобно меня ко княжичу, сам скажу! Мой грех, я убил! И что струсил, сразу не объявил себя - такоже простите!

     Невысокий жилистый человек, по виду - достаточно зажиточный ремесленник низшей, Градской гильдии, упал перед братиями в земном поклоне. Брат Иов сноровисто поднял его и взял под руку. Под другую тут же - брат Илия.

     "Ну вот и всё. И я не понадобился..." - разочарованно подумал Кирилл. Изнутри него будто выдернули какой-то стержень - разом обмякли, противно задрожали ноги, а в голове очень далеко и невнятно забормотали недовольные голоса. Он поспешил опереться о косяк.

     - Каин!

     - Душегуб!

     - Ирод окаянный!

     В воздух в праведном гневе взметнулись кулаки, странники угрожающе задвигались вперед.

     Брат Илия позвал громко, притом как-то по-особому:

     - Людие!

     Постояльцы остановились и умолкли, кулаки опустились, разжавшись.

     - И нас такоже простите! - келейник оглянулся, проговорив потише:

     - Пойдем-ка, княжиче.

     Уже за дверью добавил:

     - Из приюта сейчас мы убийцу выводить не станем - зачем снаружи людей сторонних искушать, верно? До ночи побудет под запором да присмотром в той же келейке, где и проживал, а как дальше - уже отцу игумену решать. Во двор сам сойдешь или помощь понадобится?

     - Нет... То есть, не понадобится...

     Далекие невнятные голоса в голове окончательно утеряли признаки речи, превратились в такое же далекое ровное гудение, которое очень мешало составлять фразы.

     Как будто на чужих ногах Кирилл спустился по лестнице. На выходе неловко и запоздало прикрылся ладонью от неожиданно больно ударившего по глазам неяркого закатного солнца, пошатнулся. Крепкие руки отца Паисия подхватили его.

     - Да я... сам... дойду... отче.

     - Ну да, ну да. Уже дошел - самая малость до краешка осталась. И как я на это согласился, старый дурак!

     - Спаси тебя Господи, княжиче, - десница отца Варнавы, перекрестив его, легонько сжала плечо. - Славно и достойно службу свою начинаешь.

     Кирилл наморщил лоб, пытаясь осознать услышанное. Не получалось - каждое из слов звучало вполне понятно, но теперь голова почему-то отказывалась наполнить смыслом их связку. Впрочем, это его нисколько не обеспокоило. Он с шумом втянул через ноздри пряной вечерней прохлады, широко и безмятежно улыбнулся. Настоятель с лекарем переглянулись.

     - Отец Паисий!

     - Не волнуйся, отец игумен. Все сделаю. Княжиче, ну-ка обопрись на меня. Да не для виду, а по-настоящему... Осторожно, дальше ступенька! Вот так, вот так...

     В сумраке дверного проема возникла молчаливая фигура брата Илии. Отец Варнава дал ему знак подождать; тревожным взглядом проводил Кирилла, бережно, но твердо ведомого лекарем. Когда густые высокие кусты голубой жимолости окончательно скрыли за поворотом обоих, тяжело вздохнул и проследовал за келейником внутрь.

     Скудный вечерний свет, который просачивался сквозь узкое окошко, еще позволял кое-как разглядеть сгорбленного человека, понуро сидящего на краешке кровати. При появлении настоятеля он незамедлительно вскочил, испуганно переводя взгляд с него на сопровождающих братий. Суетливые руки всё никак не могли окончательно определиться с должным положением при собственном теле.

     - Свечей сюда! - распорядился отец Варнава, присаживаясь на споро придвинутый братом Иовом столец. - И ты садись, человече. Вот здесь, напротив меня. Да не трясись ты так, Господи помилуй! Это все-таки келия монастырская, а не застенки. И заплечных дел мастеров здесь не было, нет и быть не может - сам ведь разумеешь... Успокоился? Вот и славно. Звать-то тебя как?

     Убийца немного запоздало и часто-часто закивал, но дрожать перестал. Опять сторожко покосился на брата Илию, затем - чуть более опасливо - на брата Иова:

     - Мастер Витигост из Кружичей. Бочары мы...

     Настоятель тоже кивнул и сказал просто:

     - А я - игумен Варнава. Рассказывай, мастер Витигост.

     - Ага... Так что, господин игумен Варнава, спать это я вчера уже почти наладился, а тут мне вдруг видение представилось, что через келью от меня купец пред иконами стоит на коленях. Телом гладкий, лицом благообразный такой. Бормочет истово, поклоны кладет, меня вовсе не слышит. А я вижу, как подбираюсь к нему тихонько сзади - и гранцом в затылок. И до чего ж, господин игумен Варнава, яркое да ощутительное видение учинилось - хоть со всех сторон его обсматривай, хоть прямо-таки пальцем трогай! Ровно Марь облуду напустила, даже сон враз пропал. Я обратно оделся скоренько, выглянул за дверь - никого, галерейный отошел куда-то. Ага, думаю себе, это не иначе как сам Белбог для меня удачу изготовил! Тогда я, значится, мышом юрким к купцу проскользнул - и, как в видении том, все в точной точности исполнил.

     - Исполнил... - отец Варнава помрачнел. - Вот как... Взгляни-ка: это тот самый гранец?

     По его знаку брат Илия наклонился вперед, в протянутой руке тускло блеснуло четырехгранное лезвие.

     - Да, господин игумен Варнава, достоименно тот самый. Никакого иного у меня и вовсе не было. Хороший гранец, ухватистый такой.

     - Зачем мирному бочару бронебой ратный?

     - Не ведаю. Он и до того уж несколько дней со мною был. Есть да и есть - я и привык к тому.

     - А откуда он у тебя? Дал кто?

     - Не ведаю, господин игумен Варнава.

     - Опять не ведаешь, - отметил настоятель. - Насколько я понял, ты не православный - верно?

     - Уж не прогневайтесь: Древних чтим, господин игумен Варнава, такое вот оно споконвеку наше обыкновение родовое.

     - Значит, в обители просто на ночлег остановился? Отчего тогда не в общей спальне, а в отдельной келье? Ты, очевидно, богат, мастер Витигост, - галерейный послушник сказывал, что золотой монетой жертвовал ты на содержание приюта.

     - Золото было при мне, да, уж который день. Я и платил им. А чего ж не платить-то, господин игумен Варнава, коли все одно есть?

     - Следует понимать, оно не твое?

     - Да откуда ж у меня самого егориям золотым взяться-то? Нам по чину нашему покамест и чеканов серебряных вполне себе довольно выходит, и очень даже за то благодарственно.

     - Ладно. С какими людьми доводилось встречаться в последнее время? О чем говорили?

     - Так ведь разве возможно, господин игумен Варнава, упомнить всех, с кем на ярмарке встретишься да словом перемолвишься! Торговый ряд выездной у нас нынче в Нижних Коньках - свой, Кружической Градской гильдии бочарной - во как! Кажинное лето беспременно об эту пору господином головою да прочими старшинами и устрояется. Стоим мы, стало быть, второй день с товаром-то нашим, стоим - и тут мне вдруг в голову стукнуло: а отправлюсь-ка я во Преображенскую обитель. Ну и отправился. А здесь со мною вишь ты чего оно приключилось...

     - Если ты Древлеверие исповедуешь, почему же тебя к нам-то потянуло?

     - Не ведаю, господин игумен Варнава.

     - И опять не ведаешь, значит... Ладно. На сегодня всё, мастер Витигост, - сказал настоятель, поднимаясь. - Поздно уже, отдыхай как получится. Вечерю сюда подадут - уж не взыщи, что с опозданием трапезничать станешь. А по нужде в дверь стучи да зови негромко: братия рядом, выведут.

     Выйдя во двор, остановился, устало повел плечами. Обронил, ни к кому не обращаясь:

     - Такие вот дела...

     - Придется ждать, когда княжич проснется, - подал голос брат Илия. - Очень странно все это, отче.

     - О странностях-то, разумеется, поразмыслим. И поразмыслим непременно. Да вот только дальше пока нисколько не продвинемся... - отец Варнава опустил глаза и принялся рассеянно вертеть в пальцах свой посох. Из недолгой задумчивости его вывели звук торопливых шагов и голос из темноты:

     - Отец игумен, ищут вас. У настоятельских палат спешный посланник из Гурова дожидается.

     ***

     - Звали, отче?

     Поднявшись с колен, отец Варнава повернул от икон совершенно чужое лицо. Неживые глаза взглянули как будто сквозь Кирилла:

     - Да, княже... Входи...

     - Что? Как это - княже? О Господи... - он заледенел, остановившись на полушаге в дверном проеме. И окружающий, и внутренний миры стремительно изменяли какие-то жизненно важные основы своего устроения - невидимо, неотвратимо и безвозвратно. - Отец...

     - Да, - тяжело повторил настоятель. - Сразу скажу: к нам пришло горе. И оно сделало тебя из княжича князем. Входи же, входи... Третьего дня посланник был от старосты Троицкого посада. В своем доме в Гурове убиты князь Иоанн, отец твой, жена его Евдоксия, мать твоя, и сын его Димитрий, брат твой старший.

     Кирилл захлебнулся криком. Неловко и беспомощно прикрывшись ладонями, зарыдал в голос. Отец Варнава подался вперед; навстречу ему совсем по-детски раскинулись руки, обхватили судорожно, а залитое слезами лицо ударилось о настоятельский крест на широкой груди.

     - Боже мой... Боже мой... Мужайся, юный княже... А вместе с семьею твоею смерть приняли пятеро ратных да восемь душ дворовых людей. Страшное, тяжкое испытание попустил Господь. И тебе, сыне, и мне, грешному.

     Он закрыл глаза и проговорил странным голосом:

     - Господи... Дай сил донести крест сей...

     - Как это случилось? - невнятно спросил Кирилл, не поднимая головы.

     - Может, присядешь? Так лучше будет, правду говорю. И я тоже... Да сиди, не вставай - вот печаль, что это мое кресло! Какая разница сейчас-то...

     Отец Варнава помолчал, глядя в пол. Потом продолжил отчужденно и как бы нехотя:

     - Посланник рассказывал так: рано утром староста постучал в ворота по делам общинным. Стучал долго - ему не отвечали. Тогда он забеспокоился, кликнул людей. Перелезли через ограду, стали звать, по двору искать да в двери бить. Первыми сторожей нашли. Затем прочих дворовых да ратных. Кого в постелях своих, кого в местах укромных. Потом кузнец двери высадил - в дом вошли. Там уже все твои... были... И ни на ком - ни ран смертных, ни следов иного насилия.

     Кирилл отвернулся. Стесненно и неуклюже растер по щекам слезы:

     - Отчего же они погибли?

     - Пока не ведомо. По всему выходит - во сне... Погляди-ка на меня, сыне. Вон в том углу на колышке - утиральник чистый. Возьми, не смущайся ничем... Вестник говорил: лица у всех оставались мирными да покойными. Да и тела вид имели такой, словно смерть не насильственной была, а своею.

     - А соседи, случайные перехожие?

     - Никто ничего не видел и не слышал. Это очень часто бывает, к сожалению.

     - Чужих, новых людей перед тем не примечали? Может, разговоры кто какие вел?

     - Тоже пока не ведомо, да и когда было правды доискиваться? Староста тут же помощника своего отрядил, чтобы меня поскорее известить. Двух коней загнал он, всего лишь за четыре дня от Гурова до нас добрался.

     - Значит, это случилось четыре дня назад...

     - Нынче шестой день пошел. Почти сутки с половиною спал ты после дознания своего.

     Кирилл свел брови:

     - А что же дружина?

     - О чем ты, княже?

     - Отчего вестником не из дружины кто послан, а случайный человек?

     - Обе сотни за два дня до того отправлены были в Белецк.

     - Кем и зачем?

     - Узнаем и это в свое время.

     - Я должен ехать, отче.

     - Нет. Посланы уже мною в Гуров люди толковые. Всё, что надобно, выведают и сделают. А теперь опять в глаза мне посмотри - ни один злой умысел, ни одно злодеяние безнаказанными не останутся. Веришь? Вот и хорошо. Обо всем прочем пока попечение отложи. Обстоятельства таковы, что тебе непременно следует быть здесь да вместе со мною гостей поджидать.

     Отец Варнава повел головой в сторону глиняной кружки на столике у окна:

     - Выпей, яви милость. Отец Паисий настоятельно просил. Я к этой просьбе присоединяюсь.

     Кирилл поднес кружку к носу, понюхал. По его лицу нельзя было понять, каковым являлся запах на самом деле. С безразличной послушностью проглотил содержимое и спросил так же безразлично:

     - Что за гости такие?

     - Давние добрые друзья мои. И помощь твоя опять понадобится - не сегодня, вестимо. Уж прости, что не даю тебе с горем своим наедине побыть.

     - Я так понимаю, желательно с тем убийцей до конца разобраться? Отче, но ведь горе мое ни завтра, ни позже горем быть не перестанет. Если надобно сейчас - значит, идемте.

     Он поднялся.

     - Да... Весь ты в отца своего... - проговорил отец Варнава, поднимаясь следом и окидывая его каким-то новым взглядом.

     Что-то необычное, не виданное доселе, и мелькало в глазах галерейных послушников, и ощущалось в их навычных поклонах. То же самое Кирилл приметил у братий, встреченных во дворе да по пути. Смутно догадываясь, что сегодня это отчего-то адресуется по большей части не настоятелю, а именно ему, он начал испытывать глухое раздражение.

     - Не надо, сыне, - вполголоса и мягко попросил отец Варнава.

     - Вы о чем, отче?

     - Сердиться не надо - я же все вижу. Это всего лишь сочувствие тебе. Обыкновенное человеческое сочувствие. Ты просто еще не терял никого, поэтому и непривычно.

     Когда Кирилл стал подниматься по ступеням приюта, ему показалось, что последний раз он был здесь не позавчера, а по меньшей мере седмицу тому. У двери уже поджидали келейник с братом Иовом.

     - Здравствовать тебе, мастер Витигост! - заговорил отец Варнава, входя вслед за ними в келию и решительным движением ладони тут же показывая, что вставать не требуется. - Хоть и просил ты тогда: "Не надобно меня ко княжичу", а все-таки придется, уж не обессудь.

     - Да мы-то что? Мы же с полным разумением нашим, господин игумен Варнава!

     - Это славно, что есть разумение. Прошу, княже.

     При последнем слове почтительное выражение лица мастера Витигоста усугубилось, смешавшись с непониманием. Он ёрзнул плечами, неловко поклонившись Кириллу, и опять попытался приподняться.

     - Может, ему все-таки лучше встать - или как? - спросил настоятель.

     - Да пусть сидит. А ты, человече добрый, представь, будто руку мне протягиваешь дружелюбно. Можешь и в самом деле так поступить, легче будет. Мне легче. Не бойся - ничего злого я не привнесу. Ну, не считая того, что уже есть в тебе... - добавил он, не сдержавшись и закрывая глаза. Отец Варнава неодобрительно повел головой, однако смолчал. - Вот так, хорошо, хорошо... Спасибо...

     В наступившей тишине слышалось только, как раз за разом вздыхает да гулко сглатывает напряженный мастер Витигост.

     Кирилл открыл глаза, проговорил удивленно:

     - Ничего не понимаю, отче! Убийца в нем - как новорожденный. У него - как бы это сказать? - нет никакого прошлого. Да. Вообще никакого...

     Залегла пауза. Настоятель молча ждал.

     - Ага. Так вот. До ярмарки той - обычный человек. Семьей обзавелся, трудолюбивый - как-никак в мастера же вышел. Не без греха, конечно: когда его жена младшего сына в утробе носила, он к своей снохе...

     - О том не продолжай, яви милость.

     - Да, отче. Простите. Что-то с ним на этой самой ярмарке произошло. После того - словно в чужой разум смотрю. Кто дал гранец и денег? Зачем купца надо было убивать? Не вижу, не вижу. И не оттого, что затворяется он от меня - нет там ничего. Пусто, будто вымел кто-то.

     - Будто вымел кто-то... - задумчиво повторил отец Варнава. - Вот оно как.

     - А дознались ли, кто таков убитый-то?

     - Нет. Имени своего не называл никому. Да это у нас обычное дело...

     Настоятель замолчал, рассеянно посмотрев на горемычного бочара. Он тут же поклонился с угловатой угодливостью и спросил робко:

     - Господин игумен Варнава, а дальше-то что со мною будет?

     - Закон ведаешь?

     Мастер Витигост то ли неуклюже пожал плечами, то ли опять поклонился.

     - Как всякий русский человек, в случаях... такого рода волен ты выбирать меж судом княжьим и духовным. А поскольку исповедуешь Древлеверие, стало быть, нашему суду не подлежишь. Дальше тебе решать.

     - Тогда старейшинам дайте знать, господин игумен Варнава.

     - Хорошо. Твое слово прозвучало, мастер Витигост. При свидетелях. Идем, княже...

     Навстречу им поднимался по ступеням крыльца отец Паисий:

     - Отец игумен, десятник Залата пришел в себя. Говорит разумно, поесть попросил.

     - Вот и добрые вести. Навестим его завтра.

     - А что с убийцей?

     - Мастера творили мастера Витигоста, - сказал отец Варнава не совсем понятно. - Никаких концов не сыскать. Давай о том чуть позже. А тебе, сыне, теперь следовало бы одному побыть. Не прекословь, Бога ради, - считай, что благословение или даже наказ получил. Ступай, ступай...

     - Ведь совсем еще юнак, - проговорил лекарь, горестно качая головою вслед Кириллу, - а мы на него - такую ношу в одночасье. Ты-то как, отец игумен?

     - А ты подумай.

     - Да уж... "Да отвержется себе и возьмет крест свой". Ох Вук, Вук...

     ***

     От задней калитки в монастырской стене по крутому склону горы сбегала вниз тропинка, вымощенная сосновыми торцами. В долине меж зарослей краснотала, кустов шиповника и старых ракит петляла, скрываясь затем в соседнем лесу, речушка. Кирилл по лугу вышел к берегу, замедляя шаг, поднял к солнцу невидящие глаза. Затем внутри него что-то окончательно сломалось, отчего он рухнул ничком в густую траву. Горе и тяжесть последних дней хлынули наружу вместе со слезами.

     Время в задумчивости постояло над ним, обошло осторожно и отправилось дальше по своим делам.

     А вокруг всё так же густо гудели шмели над цветами клевера и кашки, стрекотали кузнечики да изредка всплескивала рыба на затоне. Тени от ракит на противоположной стороне успели незаметно перебраться через реку и уже помаленьку выползали на берег. С горы донеслись первые звуки колокольного трезвона, напоминающего о скорой вечерне.

     Кирилл наконец очнулся, кое-как вытер липкое припухшее лицо в багровых отпечатках травяных стеблей. Сел, обхватив колени руками и бездумно щурясь вдаль. Что-то вдруг несильно ударило его по спине, а чуть позже скользнуло по волосам. Рядом плюхнулась в воду зеленая ягода шиповника. Он хмуро покосился через плечо: ветви ближнего куста качнулись, за ним кто-то тихонько хихикнул. Кирилл отвернулся и стал наблюдать за водомерками, дергано снующими по воде взад-вперед. По затылку опять стукнуло. Он сорвал травинку, неспешно очистил да принялся покусывать ее белесое сладковатое основание.

     - Ты кто? - не выдержал невидимка.

     - Дед Пихто... - буркнул Кирилл, длинно сплевывая и стараясь угодить в чинно проплывавшего мимо него на спине большого жука.

     - А отчего ты, дедушко, плакал? Кто тебя, старенького, обидел? - пропел за спиной участливый голосок, заметно приблизившись.

     Кирилл обернулся. Светловолосая девчонка лет тринадцати-четырнадцати ехидно ухмылялась, подбоченясь, и подбрасывала в горсти незрелые плоды шиповника.

     - То не твоя печаль. А ты кто такая?

     - Я - своих сестриц сестра да отца с матерью дочка, да деда с бабкою внучка.

     - И звать тебя - Жучка.

     - Жил на свете дед Пихто, безголовый - ну и что? Меня Виданою зовут. А ты, дед Пихто, из этих самых - как их там - послушников монастырских? Верно, дед Пихто?

     - Да будет уже тебе! Вот ведь заладила... Ягдар мое имя.

     - Да я б не продолжала, если бы ты первым не начал!

     Она выбросила ягоды в воду, отряхнула ладошки и преспокойно уселась почти рядышком, деловито оправив вокруг себя отороченный красной каймой подол белого сарафана. Вздохнула:

     - Ох и скучный же вы народец там, наверху! А еще примечала я, что девок с бабами избегаете всяко, вроде как побаиваитесь. Даже глаза норовите быстренько-быстренько отвести. Вот любопытно: отчего так? Неужто всех вас прежде матери, жены и сестрицы либо пугали чем-то, либо поколачивали больненько? А меня ты не боишься?

     - Так ведь не послушник-то я... - сказал Кирилл сиплым и чужим голосом. - Неужто не разглядела? А кто таков да откуда взялся тут - и сам не ведаю. Выходит, это тебе, девонька, черед пришел бояться. Гы-ы-ы...

     Он оскалился, медленно потянул в сторону девчонки руки, пошевеливая хищно скрюченными пальцами. Видана с визгом вскочила и резво отпрыгнула в сторону.

     Кирилл фыркнул. Рывком поднялся на ноги, подошел к самому краешку воды. Согнувшись, несколько раз зачерпнул сложенными вместе ладонями и напился. Удовлетворенно крякнул, принялся обстоятельно умываться. Внезапно ощутил пониже спины крепкий пинок, потерял равновесие и ничком свалился в реку, больно ударившись об острые камни на мелководье. За его спиной раздалось ликующее уханье и хлопанье в ладоши. Он поднялся, оторопело оглядел кровоточащие ссадины на руках. Взметая брызги, бросился к берегу:

     - Ах ты, поганка этакая...

     Поганка заверещала и, подхватив подол сарафана, припустила в сторону леса. Плотоядно чавкая сапогами, мокрый и злой Кирилл помчался за нею. Грязные пятки мелькали впереди, удаляясь очень быстро.

     На краю залитой солнцем опушки в тени дубов возник из ниоткуда русый бородач со сложенными на груди руками, невозмутимо наблюдающий за погоней. Добежав, пакостная девчонка проворно нырнула за его спину и уже оттуда торжествующе показала язык. Кирилл захотел было повернуть назад, но устыдился и раздумал. С трудом переводя дыхание, понемногу перешел на шаг. Приблизился, ощущая, что лицо перестает повиноваться ему, неуклюже склонил голову:

     - Ягдар мое имя... Здравия и долголетия!

     С кончика носа сорвалась, упала в пыль большая капля. Кирилл потерянно вздохнул.

     - Так-так. Слыхал я о тебе, слыхал... - светловолосый оправил складки белой рубахи под кожаным ремешком и с коротким поклоном протянул загорелую руку:

     - А мое имя - Ратибор. Мира и блага, княже!

     Насмешливая ухмылка на рожице за его спиной мгновенно сменилась оторопью. Видана сдавленно пискнула, прикрыв рот ладошкой.

     - Дочь мою именовать не стану - вижу, знаком уже, - с прежней невозмутимостью продолжал Ратибор. - Как там, в обители, - уже всё понемногу успокаивается?

     - Э... Да. Помаленьку.

     - Вот и хорошо. Поклон от меня игумену Варнаве.

     Кирилл ответно приложил руку к груди. Поколебался, не зная, как быть дальше. Развернулся и потопал восвояси, с каждым шагом всё полнее и полнее чувствуя себя дураком. Сзади стало нагонять частое шлепанье босых ступней:

     - Эй, княже, погоди! Эй, Ягдар!

     Он молча обернулся.

     - Ты это... Не серчай на меня, а? - настороженный голубой глаз глянул на него исподлобья. Маленькие исцарапанные руки беспокойно затеребили подол белого с алой оторочкой сарафана.

     Кирилл набрал воздуху в грудь и неожиданно для себя самого рассмеялся:

     - Да ну тебя!

     ***

     Увидев мокрого с головы до ног Кирилла, брат Лука охнул, захлопал ладонями по бокам и закудахтал растерянно:

     - Охти, брате-княже! Да как же это так? Да что приключилось-то?

     - Что-что... Оступился, в реку упал - вот и все приключение.

     - Раздевайся и разувайся скорее! Исподнее такоже - долой. Потом к отцу Паисию сбегаю взять чего-нибудь лечебного: как бы не простудиться тебе ненароком!

     - Да угомонись ты, брат Лука! Какая простуда - лето на дворе, теплынь... Спасибо, брате. Правда, спасибо...

     - Отец Паисий, знаешь ли, меня к ответу призовет за каждый чих да ох твой. Давай-ка разотру тебя... Господи помилуй, а с руками-то что?

     - О камни на дне ссадил, когда падал.

     - Ну-ка погоди...

     Лениво наблюдая, как брат Лука сноровисто, но бережно покрывает царапины мазью и пофыркивая от резкого запаха, Кирилл вспомнил с непривычным ощущением:

     "У нее руки тоже все в царапинках. А ладошки такие маленькие-маленькие..."

     - Вот и всё, слава Богу. Теперь в одеяло закутайся, пока сухое поднесу. Твое сейчас скоренько простирну да на солнышке развешу, к вечеру уже и высохнет.

     Кирилл обернулся одеялом, как походным плащом, и вышел следом за Лукой.

     Примостившись в изголовье Залаты, сиделец нараспев читал вслух что-то из "Жизнеописаний Преславных Мужей".

     - Как ты? - спросил Кирилл, наступив на краешек своего одеяния, которое тут же соскользнуло с него на пол. Он поспешил прикрыть наготу и вполголоса ругнулся - сиделец неодобрительно покачал головой.

     - Зудит все под бронями этими, - пожаловался десятник, - просто спасу нет. Вот бы их с себя долой так же, как сейчас ты, княже (видимая часть его лица усмехнулась), да почесаться всласть!

     - Оба всласть почешемся - впереди, нутром чую, целая куча всяких дел ожидает.

     - Я-то тебе в том какой помощник? Калека, лихо одноглазое.

     - Хе! То не лихо, а выгода сугубая: из ручницы теперь целиться сподручнее станет.

     - Шуткуешь... Отродясь не любил огненного боя, княже, не мое это. Мечник я - и по службе, и душою.

     - Мыслю, один из лучших. Если в ученики к тебе напрошусь - примешь?

     - За мед речей твоих благодарствую. Только какой из меня наставник нынче? Половина, разве.

     Кирилл хмыкнул:

     - Значит, хотя бы половине того, что раньше умел, научить сможешь - и то хлеб!

     Десятник прокашлялся, сказал изменившимся голосом:

     - И еще раз спасибо, княже! Я-то, знаешь ли, хоть и простой ратник, да только всё разумею...

     Неслышно вошедший послушник поставил что-то на полочку у двери:

     - Отец Паисий передал. Для тебя, князь Ягдар, я в твоей келии оставил.

     Он поклонился, не поднимая головы, и тут же вышел. Через малое время появился Лука с охапкой одежды да чем-то, замотанным в шерстяную ткань:

     - Пойдем, брате-княже! Да поторопись, яви милость: тут у меня питье горячее, не дай Бог, простынет. А тебе, брат Сергий, - обратился он к сидельцу Залаты, - отец Паисий велел через четверть часа зайти. Не готово еще.

     Кирилл недоуменно ткнул пальцем в сторону небольшого горлянчика на полке:

     - Как это - не готово? Да вот же оно! Только-только перед тобою от отца Паисия послушник...

     Не договорив, замер и закончил потрясенно:

     - Ах ты... Брат Лука! Здесь был чужой! Зелья не касаться - такое же и в моей келье оставлено!

     Подхватив края одеяла, кинулся прочь. На крыльце остановился на миг, огляделся. На углу у столярных мастерских двое иноков в кожаных фартуках, сидя на корточках, чертили поочередно щепочками по земле и напористо убеждали в чем-то друг друга.

     - Братия! - закричал им Кирилл. - Послушник от нас вышел только что - куда направился?

     Мастеровые, подняв глаза, покосились на его облачение и отрицательно мотнули головами:

     - Не приметили.

     Поколебавшись мгновение, Кирилл помчался вниз по монастырской улочке. С ноги его тут же свалился коротко обрезанный больничный валенок. Он зарычал и взбрыкнул, сбрасывая оставшийся. Босиком получилось куда способнее.

     У главных ворот обители было людно - народ из окрестных деревень уже помаленьку стекался ко всенощной. Вылетев на привратную площадь, Кирилл завертел головой по сторонам. На него ответно поглядывали с нескрываемым любопытством. Детвора помельче безмятежно тыкала в его сторону пальцами и громко любопытствовала о чем-то у своих матерей. Девицы постарше пристойно отводили глаза, прыская в ладошки. Кирилл опять зарычал, ударил себя кулаком по лбу. Потом еще раз и еще. Немного полегчало. Круто развернулся и побрел назад.

     - Брата Илию сюда, - сказал он брату Луке уже почти спокойно, - а я тем временем прочих сидельцев келейных обойду.

     - Я успел обойти, княже, - ответил тот тихо и почему-то виновато. - Лекарство-то свое выпей, не простыло еще.

     Кирилл угрюмо кивнул и принялся разматывать шерстяную ткань, заботливо наверченную Лукою вокруг толстостенной глиняной кружки с крышкой.

     Вместе с братом Илией появился отец Варнава. Внимательно выслушал сбивчивый рассказ, изредка кивая или хмурясь.

     - И ведь я ну ничегошеньки не почуял, отче! - завершил Кирилл с сердитым раскаянием. - Запоздай Лука еще хоть на самую малость... И догнать не смог - ускользнул-таки поганец, как сквозь землю провалился!

     - Не казни себя, сыне. Возможно, то такой же раб чужой воли был, как и мастер Витигост. О подобных сказано: "не ведают, что творят". Он мог и вовсе не знать, какого рода зелье передает. Но о том мы лучше отца Паисия расспросим.

     - Разберусь, отче... - сумрачно отозвался появившийся тем временем лекарь. Он взял с поставца кувшинчик и осторожно поводил им перед своим длинным носом:

     - Не пахнет ничем - похоже на сандарак. Позже точнее скажу. Послушникам своим да сидельцам отныне лекарства буду передавать запечатанными печатью моею. От посланцев сторонних принимать что-либо воспрещу.

     - Решение верное, отец Паисий. Да только боюсь, что в дальнейшем они по-иному действовать станут.

     - В прочие келии ничего передано не было, отче, - сообщил лекарь. - Лишь князю да десятнику его.

     Игумен обратился к брату Илие:

     - В палатах моих подготовить одну из гостевых келий. Пребывать при князе неотлучно благословляю брата Иова. И пусть из послушников своих выберет кого-то да приставит к десятнику Залате.

     Он перевел взгляд на Кирилла:

     - Начинай собираться, княже.

     Можно было вытянуть руку и коснуться кончиками пальцев купола неба. А если поднатужиться и еще немного повернуть голову, то становилась видимой та линия, где он смыкался с землей. Оказывается, истиной были древние мифы, а его учители ошибались. Кирилл понял, что ему следовало бы удивиться, но сил для этого не хватало. Видимо, они просто кончились, ибо он достиг края земли.

     "А на краю земли кончается и жизнь человечья, - подумалось рассудительно. - Стало быть, если я притронусь к своду небесному, то тут же и умру".

     Это неспешно вызревшее умозаключение ему почему-то очень понравилось и немедленно отозвалось разлившимся по всему телу теплым умиротворением.

     - Он еще не готов, - сказали где-то там, в неведомой выси.

     "Конечно, - мысленно согласился Кирилл в ответ. - Ведь я же пока не коснулся небес".

     Вокруг него маслянисто заколыхались волны странных вод. Возможно, это была та самая мифическая река Гиносс, которая ведет исток свой от склонов Суть-горы в центре мира и омывает собою всю Экумену. Рядом из ниоткуда стали медленно-медленно падать в воду зеленые ягоды шиповника. Брызги от них плавно раскрывались, как лепестки цветов.

     "Откуда здесь и сейчас шиповник - ведь это будет далеко потом?" - успел сложить неуклюжую мысль Кирилл.

     ***

     - С пробуждением, княже! - стоя к нему спиною у окна, произнес брат Иов. Он сделал несколько сложных круговых движений руками - судя по всему, завершая какое-то упражнение - и только тогда обернулся.

     - И тебя с добрым утром... - Кирилл потряс головой, словно вытряхивал из нее потускневшие клочки сновидения. Хмуро потянулся.

     - Побегать со мной не хочешь ли? - спросил инок, надевая небеленую полотняную рубаху.

     - Не хочу.

     - Значит, побегаешь нехотя.

     Он подпоясался грубым шнурком и гостеприимно указал на дверь:

     - Прошу!

     С нескрываемой тяготой спустившись по лестнице и сойдя с крыльца, Кирилл подчеркнуто бодро затрусил вниз по улочке.

     - До ворот обители - шагом, - остановил его голос сзади. - Сейчас мы не ловим лиходея.

     Кирилл покосился на непроницаемое лицо брата Иова и промолчал.

     Справа показался край больничного ягодника. У куста малины брат Лука, внимательно оглядев очередную спелую ягоду, отправлял ее в рот.

     Кирилл не удержался:

     - Ангела за трапезой, брате!

     Сиделец закашлялся, оборотив на него круглые глаза, и выронил туесок, из которого выкатились две сиротливые ягодки.

     За воротами Иов свернул с дороги в направлении молодого ельника, перешел с шага на бег. Ноги Кирилла сразу запутались в густых луговых зарослях. Он пристроился было за спину инока бежать по притоптанному, но тут же услышал короткое:

     - Рядом!

     У самой границы леска Кирилл, отставая все больше и больше, ревниво прибавил ходу. Из трав они выскочили почти вместе.

     - А теперь держись за моей спиной. Хотя бы старайся.

     Брат Иов нырнул вправо за ближайшую елку. Кирилл бросился за ним. Зеленая колючая лапа наотмашь хлестнула по лицу. Он ругнулся вполголоса и выставил перед собою ладони, пытаясь не отставать. Широкая спина инока мелькала впереди, делая неожиданные повороты, затем исчезла. Кирилл остановился, пригляделся: слева впереди ветви едва приметно шевелились. Он кинулся в ту сторону и вскоре выбежал к маленькой лесной полянке. Посреди нее сидел на восточный лад Иов с закрытыми глазами. Руки его были разведены в стороны.

     - Ты отстал, - сказал он негромко. - Садись напротив. Ближе, не бойся.

     Кирилл скорчил неопределенную гримасу; присел, тяжело переводя дыхание. Инок, казалось, не дышал вовсе.

     - Мне тоже руки разводить?

     - Зачем?

     - Ну... Ты же меня в неосброе наставлять собираешься. Или нет?

     - Нет.

     - Это тебе отец Варнава так благословил?

     - Нет.

     - Как на меня, то в бою добрый меч куда получше всех этих твоих штуковин будет!

     - Никакого оружия не похулю.

     Кирилл с любопытством заглянул в закрытые глаза брата Иова. Уголок губ дрогнул, пошевелив глубокий шрам:

     - Наверное, ждешь, что сейчас я скажу: "Но если в том же бою вдруг безоружен окажешься - что тогда?" Да стану тебе неосброй нахваливать.

     - А ты не станешь?

     - Нет.

     - Отчего же?

     - Не хочу. Встаём!

     Брат Иов разом оказался на ногах и через мгновение исчез в зарослях бересклета на краю полянки. Кирилл бросился за ним, с запозданием осознав, что линия кустов внезапно осталась позади, земля впереди круто ушла вниз, а он уже летит по воздуху. Затем чувствительно ударился задом и понесся на нем по склону оврага, сгребая сапогами ворох прошлогодней листвы.

     Инок стоял на краю, сложив руки на груди, пока он на четвереньках взбирался обратно.

     - Ты знал, что тут обрыв! - закричал Кирилл с обидой.

     - Конечно, знал, - подтвердил брат Иов. - А не будь меня с тобою - кого бы стал винить?

     Кирилл не нашелся что ответить на это.

     За кустами у откоса лежал вывороченный из земли комель старой ели. Верхушка ее терялась в буйной поросли на противоположной стороне оврага. Инок легко вскочил на толстый ствол, кем-то давно и тщательно лишенный ветвей на всем его протяжении:

     - Пойдешь за мной? Но не храбрись по-пустому. Не всякий отказ - трусость.

     Кирилл подумал, кивнул:

     - Пойду.

     - Равновесие потеряешь - руками не маши. Раскидывай ноги, падай верхом да ствол обнимай.

     Кирилл ухмыльнулся:

     - Яицы отобью!

     - Не отобьешь - втянутся со страху. Под ноги не гляди. На сажень перед собою.

     Скользящей походкой брат Иов дошел до середины, обернулся. Кирилл вскарабкался на толстое основание, тряхнул головой и медленно двинулся вперед. Инок, слегка наклонившись в его сторону, смотрел куда-то вниз. Дождавшись некоего - ведомого лишь ему одному - момента, развернулся и заскользил дальше.

     - Спокойно шел, - сказал он спрыгнувшему Кириллу. - Неплохо.

     - А я представил, будто это не одна лесина, а с боков еще по паре таковых же.

     - Можно. Поначалу многие так поступают.

     - А надо как?

     - Кот, который по ветке идет, что себе представляет?

     Кирилл поколебался, предположил осторожно:

     - Да ничего, пожалуй. Просто идет.

     - Верно. А ты опять за мной держись. Столь же просто.

     Брат Иов спрыгнул в овраг и помчался вниз по склону, петляя между деревьями.

     ***

     Из ворот обители навстречу им вышел невысокий безбородый средовек в белой двойной рубахе до пят, расшитой серебром по подолу Знаками Основ. Пшеничные волосы его были убраны в две косицы. За безбородым следовали двое крепких дубравцев при коротких бородах, примерно тех же лет и также в белом. Одного из них Кирилл узнал - это был Ратибор. Меж ними, опустив лицо, понуро перебирал ногами горемычный мастер Витигост.

     Брат Иов приложил руку к груди, посторонился с почтительным полупоклоном. Кирилл поспешил последовать его примеру. Поравнявшись с ним, Ратибор повернул голову, произнес негромко:

     - Хорошо, что мы сейчас встретились, княже, - не надо будет гонца отряжать. Велено передать: вечером тебя у реки ждут. На том же месте.

     Сердце подпрыгнуло и заколотилось в кирилловой груди.

     - Кто тебя ждет? - немедленно поинтересовался инок. - Да ты не стой в воротах-то - мы же людям мешаем. Продолжай и двигаться, и рассказывать.

     - Ага. Да вышло как-то так... Когда отец Варнава к себе вызвал да поведал, что был гонец из Гурова и все мои... это... я потом вниз к реке спустился и на берегу лежал, а потом сидел, а там, оказывается, девчонка за кустом хоронилась - и давай в меня шиповником кидаться, а потом и вовсе в воду столкнула. Я рассердился - ну и побежал за нею, а под лесом Ратибор стоял - ну тот, который говорил сейчас, - а она дочерью его оказалась. А еще ее Виданою зовут...

     Кирилл с внезапным ужасом осознал, что отчего-то совсем не владеет собою и несет косноязычную околесицу. Побагровев до стука в ушах, принялся старательно отряхивать рубаху:

     - Я знаю, что ты должен пребывать при мне неотлучно... Но может, хотя бы сегодня ты не ходил бы туда за мною... то есть, со мною, а?

     Иов вдруг и сам остановился.

     - Мне пятнадцать было, а ей - тринадцать, - сказал он, глядя мимо Кирилла. - Жданой звали. Сегодня я - монах с разрубленной рожей. Где она нынче и что с нею - Бог весть. Может, жена чья, толстая да сварливая, а может, ее и на свете давно уж нет. Только для меня она навсегда останется девчонкой тоненькой в венке из васильков. Ты вот рассказывать стал, а я снова смех ее услышал.

     Он взял Кирилла за плечи и приблизил к его лицу свое:

     - В глаза мне посмотри - смогу ли я тому, что сейчас в тебе, даже нечаянную обиду нанести?

     - Ты... Ты уж прости меня, брат Иов.

     - Бог простит, княже.

     - А? Княже? - тут же изумленно и радостно обернулась к ним сидевшая на траве у дороги грудастая молодица. Подхватившись на ноги, она яростно замахала ладошкой в сторону группы крестьян, обступивших кого-то из братий:

     - Здесь он, здесь милостивец наш!

     Народ, бросив теребить монаха, воодушевленно устремился к опознанному "милостивцу". Молодица же тем временем проворно ухватила Кирилла за руку, звучно чмокнула ее и заголосила:

     - Мой-то, как с обозом с варниц воротился, всего-навсего три чекана серебряных да дюжины две лисок медных в дом принес! Сам же втору седмицу на постоялом у Шульги бражничает - а на какие такие шиши? Я уж во все глаза за ним, а только по сей день никак дознаться не могу, где он утаенное от детушек своих голодных схоронил! Поведай, княже!

     Кирилл вырвал ладонь и с изумлением обнаружил в ней медную монету. Каким-то образом он вдруг очутился за спиною Иова, который по-отечески развел руки в стороны. Вполне миролюбивый и добродушный жест остановил люд как будто у незримой преграды. Уже оттуда хор голосов, сопровождаемый усердными поклонами, нестройно, однако вдохновенно подхватил сольное вступление молодицы:

     - Коровенку у меня со двора свели, родимый! И ведь чужой-то никто деревнею не проходил! Уж ты открой злодея, Бога ради, не обидь!

     - У свекра мово как на зимнего Николу ноги отнялись, так по сей день и не встает, заступник ты наш! А ведь только его рукомеслом после мужниной смерти-то и кормились!

     - Дите третий день утробою мается да криком кричит-заходится, никаки зелья и заговоры не помогают! А Гроздана-ведунья, как завидит, уж и дверь прямо перед носом учала затворять! Последня надёжа на тебя лишь осталась!

     - Горшечников Прыщ Ясочку мою обрюхатил, а теперь отпирается да клянется богохульно! А она молчит, дурында!

     - Братия и сестры! - проговорил Иов.

     Народ приумолк.

     - Если вам нужен тот, кто дает упокоение всем труждающимся и обремененным, то вот храм Его, - инок указал рукою на купола над деревьями. - А княжий дар - в умах читать. Кто желает чтения своих тайных помыслов?

     Желающих предложенного отчего-то не сыскалось. Охочие до княжьих чудес разом поскучнели, стали разбредаться со стыдливой поспешностью.

     - У кого младенец недужий и свекор болящий, - окликнул брат Иов, - вверх да налево лечебница монастырская. Спросите отца Паисия.

     - А с лисой-то что делать? - Кирилл подбросил медяк на ладони.

     - Себе оставь. Как задаток.

     ***

     Отец Варнава прикрыл глаза и затрясся в беззвучном смехе, осеняя себя крестом. Келейник за его спиной отвернулся к окну. Лицо брата Иова осталось непроницаемым.

     - А ведь люди-то по-своему правы, - сказал настоятель, отсмеявшись и посерьезнев. - Они служения ждут. А простодушие - не грех. Сердишься на меня?

     - Да за что, отче? - удивился Кирилл.

     - Да за смех мой.

     - Так ведь и впрямь забавно получилось.

     - Вот и славно... - отец Варнава обернулся к келейнику. - Брат Илия, послушников-привратников извести: людей, которые князя видеть желают, расспрашивать со вниманием. Галерейных в настоятельских палатах да на входе такоже предупредить следует. Если важное что случится - мне докладывать не медля.

     Он улыбнулся Кириллу:

     - Конечно, могут и в обход заслонов прорваться - уж не обессудь. Готовься к тому, что всегда от тебя будут ждать больше, чем ты дать сможешь.

     - Слыхал я от отца нечто подобное, когда он со мною беседы вел о княжьем служении.

     - И я о нем же речь повести намеревался. Доводилось ли тебе бывать при том, как князь Иоанн суд вершил?

     - В конце прошлого лета, после обжинков. До той поры лишь из окошка украдкой наблюдал.

     Настоятель протянул руку и приподнял краешек грамотки на краю стола:

     - Князь Белокриницкий Стерх зовет меня суд свой с ним разделить. Прежний настоятель обители нашей бывал у него, а я вот еще не сподобился. Насколько мне известно, сам он древлеотеческой веры держится, однако княгиня да двое старших сыновей - христиане. Средь людей княжьих такоже крещеных много. О тебе уже каким-то образом наслышан, чему я удивлен изрядно. Желает свидеться лично. Медлить негоже - заутра и отправимся. Посему после вечерни просил бы тебя занятия свои отменить да спать пораньше ложиться. Отцу Паисию я дам знать.

     Кирилл растерялся.

     - Простите, отче, - подал голос брат Иов, - но на эту пору князю важная встреча назначена. Ее отменять нежелательно.

     Отец Варнава перевел на него внимательный взгляд, согласно наклонил голову. Кириллу показалось, что в густых усах и бороде его спряталась улыбка.

     ***

     Сделав несколько шагов по сосновым торцам тропинки, Кирилл оглянулся. Брат Иов у задней калитки, заложив руки за голову и не щурясь, смотрел на закатное солнце.

     - Идем?

     - Ты идешь, княже.

     - А ты?

     - Мыслишь, сейчас мы спустимся, доброго вечера пожелаем, а затем я в сторонку отойду да за кустом схоронюсь?

     - Хе! Прав ты был, когда неосброй нахваливать не стал - я-то думал, что ты, как мастер его, и сам запросто сумеешь кустом прикинуться!

     Кирилл довольно гыгыкнул над своей незатейливой подковыркой и затопал вниз, поглядывая на заросли шиповника у переката. Сердце опять непривычно запрыгало у него в груди. На повороте он остановился и задрал голову - под стенами обители уже опустело.

     На лугу лежал покой, даже самый малый ветерок остался наверху. Пахло мятой, камышом и близким вечером.

     - Видана, я уже здесь!

     Из-под ног брызнули, запрыгали к воде потревоженные лягушки. Ни в назначенном месте, ни вокруг никого не было. Кирилл не успел даже толком растеряться, быстро смекнув, что вначале необходимо повнимательнее приглядеться к знакомому кусту шиповника. Так и поступил. С облегчением ухмыльнувшись, сказал громко:

     - А давай сегодня я стану ягодами кидаться, а ты - в воду падать!

     - А хочешь?

     Вредная девчонка выскочила из-за куста и бросилась к реке.

     - Вот дуреха-то какая! Да я ведь...

     Кирилл рванулся вдогонку, у самого края берега успев ухватить ее поперек груди и остановить. Мягкое под пальцами ударило огнем, он отдернул руки в непривычном смятении:

     - Прости, пожалуйста! Да что же это такое...

     Видана оттолкнула его, старательно занялась оправлением сарафана. Голубой глаз вызывающе прищурился:

     - Что? Неужто не знаешь? Ну вот нипочем не поверю!

     - Да знаю я, знаю, это... Ох... Нечаянно как-то вышло...

     - Это не "ох"! Они вовсе по-иному зовутся!

     Кирилл почувствовал, что багровеет.

     - Видана! - взмолился он. - И говорю не то, и делаю всё не так - понять ничего не могу. Совсем иною я себе эту встречу мыслил.

     - А ты мыслил? Правда? - каким-то другим голосом спросила она и заговорила быстро-быстро: - Знаешь, а я ведь тоже себе и так и этак представляла: что ты мне скажешь, да что я тебе на то отвечу. А сейчас почему-то и мой язык вовсе не то говорит, что на самом деле сказать хотела. Может, оттого, что князь ты - отродясь до тебя князей не видывала: ни старых, ни средовеков, ни таких, как ты. А может, еще отчего. А раз ты князь, Ягдар, то, стало быть, в летах совершенных? А мне четырьнадесять всего... То есть, уже!

     - В совершенны лета лишь о будущем годе войду. И отец с матушкой, и брат мой старший в один день погибли безвременно - меня беда до срока князем сделала. Ратибор, отец твой, разве не упоминал о том?

     - Нет... Ой, горе-то какое... Так вот отчего ты плакал тогда... Прости меня - если бы раньше знала, то ни за что... Прости, Ягдар, а?

     - Ты хорошая, Видана, - сказал Кирилл неожиданно для себя.

     - Хорошая? - в ее зеницах опять загорелись голубые огоньки. - Страсть до чего любопытно: а чем же именно? Ну-ко, начинай сказывать! Да гляди, не упусти ничего!

     - Видана! - Кирилл завел глаза и вдруг осознал, что ему необычайно нравится произносить ее имя.

     - Не буду, не буду, - проговорила она торопливо. Голубые огоньки погасли. - А отчего погибли-то? Ой, зачем же я опять спросила - у тебя горе, а я с расспросами... Не говори, коли тяжко, не говори! Но все равно любопытно: что же могло приключиться такое, что все и враз?

     - То мне еще дознаться предстоит.

     - Ягдар, а у тебя один глаз серый, а другой зеленоватый. И крапинки в нем...

     - А у тебя и глаза голубые, и сарафан голубой - до чего же складно выходит! И вышит бисером да гладью. Красиво так... Праздничный, да? Прошлый раз ты в другом была.

     - А он... А его матушка с утра постирала - вот я и надела, что под руку попалось. И вовсе он никакой не праздничный!

     Видана отчего-то смешалась и поспешно спросила:

     - А что ты в обители делаешь, Ягдар?

     - Отец меня сюда послал. Мыслю, на обучение.

     - Наукам разным? Ух ты... А что за науки? А в Бортничах тоже школа есть - я туда со старшею сестрицею хожу. Трижды на седмицу. А этой осенью и младшая с нами пойдет. Я уже и грамоте знаю, и численницу, и Заветы.

     - Бортничи - то деревня твоя?

     - Нет, соседская. Стрел с десяток всего от нас. А моя - Хорея. От опушки той самой, - она указала рукой, лукаво прищурив глаз, - только в дубраву войдешь да потом вниз к ручью спустишься - тут тебе и Хорев Лог. А в нем и деревня моя. Хочешь - на завтра в гости зазову?

     Кирилл погрустнел:

     - Уезжаю я завтра, Видана.

     - Уезжаешь... Ой, как же так... А надолго?

     - Да нет. Настоятель говорил: всего-то дней на шесть, не более.

     - Как же всего-то, когда это целых шесть дней выходит! Охохонюшки... А потом?

     - А потом судьбу мою решать будут. Едут сюда для этого некие люди.

     - Как это - решать?

     - Еще не знаю.

     - У рода твоего кто Обереги?

     Кирилл пожал плечами.

     - Я и отца просить стану, и к самому Белому Ворону пойду - пусть говорят о тебе с Древними.

     - Скоро совсем стемнеет - пора мне, Видана.

     - Ягдар, а я каждый вечер сюда приходить буду, пока ты не вернешься, и думать о тебе. И ты в эту же самую пору думай обо мне - обещаешь?

     - Обещаю, Видана... Знаешь, это ты просто здорово придумала: вроде как опять свидимся! А можно я провожу тебя - ну хотя бы до опушки?

     - Ты же не станешь сердиться?

     - Да на что?

     Видана в ответ сморщила нос и позвала куда-то в сторону:

     - Отец, пора!

     От старой ракиты неподалеку отделилась фигура в белом.

     Кирилл засмеялся, подхватил лукавую девчонку под мышки и подбросил ее. Она взвизгнула, прижимая подол к ногам. На душе у него вдруг стало очень тепло и уютно.

     - Ты чего, Ягдар?

     - А ты не станешь сердиться? - он подмигнул, огляделся вокруг и крикнул:

     - Иов, нам тоже пора!

     ***

     - Не спишь, отец игумен?

     Отец Варнава отложил в сторону перо. С наслаждением откинувшись на спинку кресла, потер кончиками пальцев усталые глаза:

     - Неужто не видишь - третий сон досматриваю. А сам-то отчего полуночничаешь?

     Отец Паисий как-то уж очень доверительно обратился к брату Илие:

     - Присмотри-ка там, на галерейке, брате, - не сочти того за обиду - да дверь за собою притвори...

     Он дождался, когда келейник выйдет, после чего проговорил вполголоса:

     - В сосудце с ядом, что из Гурова передавали, вода оказалась - помнишь?

     - Конечно. А что?

     - Яд, что князю да десятнику его назначался, такоже в воду обратился, пока работал я с ним.

     - Вот как. И что мыслишь?

     - Тут и мыслить не над чем - одна рука творила. Замечу: рука изрядного мастера. А мне отчего-то вдруг былое воспомянулось.

     - Так... Полагаешь, фряжской работы зелье?

     Отец Паисий покачал головой:

     - Здесь достоверно не дознаюсь. Ни этого, ни имён мастера с его заказчиком. Дона Марко Аквилейского навестить бы - столько лет не виделись. Да и должок за ним.

     - Хочешь ехать?

     - Не хочу, отец игумен, - надо.

     - Согласен. И как всегда, один?

     - Как всегда.

     Они взглянули друг другу в глаза. Отец Варнава выбрался из кресла и поднял руку в благословляющем жесте:

     - Храни тебя Господь, рыцарь!

     - И тебя, отче. Теперь о другом: Ворон по-прежнему не желает, чтобы его увидели рядом?

     - Говорит, еще слишком рано.

     - Ну, это его дело, когда являть себя. А напоследок вот что и сам послушай, и Димитрию с отцом Власием передай непременно...

     - Все-таки в возке вам, отец игумен, и покойней было бы, и приличней - право слово! Уж и кони запряжены, и возницею - брат Косма. А уж он-то правит до чего знатно - ну ровно кормчий лодией речною!

     Отец благочинный подчеркнул привлекательность своего предложения умильными интонациями вкупе с необычайно плавными движениями ладони.

     - Так что ж: благословите поклажу перенести, отец игумен?

     И выжидательно склонил набок голову, являя готовность перейти к немедленным действиям. Не касаясь стремени, отец Варнава вспрыгнул в седло, повел плечами:

     - Втуне витийствуешь, отец Лавр. Состарюсь - тогда в возок и пересяду. А до той поры не желаешь - послушание тебе определю самому в нем кататься? Ровно в лодии по реке. Заманчиво, так ли?

     Отец благочинный только горестно развел руками.

     - С Богом! - отец Варнава широким знаком креста осенил своих спутников, провожающих и дорогу перед собою. Послушники развели в стороны огромные дубовые вратницы. Под колокольный звон четверка всадников покинула стены обители.

     Раннее безоблачное утро обещало перейти в погожий денек. Кирилл оставил поводья, с удовольствием раскинул руки навстречу свежему летнему простору и неожиданно для себя широко, до слез, зевнул.

     - Поздно вернулся, княже? - поинтересовался отец Варнава.

     - Нет, отче. Выспался я.

     - Ишь ты! А мне вот в молодости никак не удавалось. Одна другой краше - выспишься тут, как же... Этой ночью ничего страшного или дивного не снилось?

     - Нет, отче.

     - И славно. Забыл сказать: отец Паисий на какое-то время покинул обитель, так что письменные изложения и видений своих, и прочего отныне мне на стол класть станешь.

     - Да, отче. А можно ли узнать, куда это он так спешно отправился?

     - Разумеется, можно, - кивнул настоятель. - Узнавай, запрещать не буду.

     Кирилл смутился.

     - Не обиделся? И правильно. Конёк-то твой как тебе?

     - Послушливый вроде.

     - Так ведь монастырский же.

     Дорога тем временем нырнула в лес. Мягкие удары копыт стали звучнее.

     Кирилл вздохнул:

     - И мой Медведко - до чего ж смирный да ласковый гнедой был! Из ручницы его подо мною тогда...

     - А вот уж и оно впереди - то место, где вы бой приняли. С коня сойти не пожелаешь?

     - Зачем, отче?

     - Да мало ли? Осмотреться, вспомнить.

     - Нет, отче.

     - Ну, как знаешь...

     Отец Варнава тронул поводья, присоединился к келейнику впереди. Покосившись на полянку по левой стороне, Кирилл перекрестился. Сзади подъехал и поравнялся с ним брат Иов:

     - Слышал я, ты соглядатая почуял да высмотрел тогда?

     - Ага, удалось приметить, даже и сам не знаю, как. Помнится, полный доспех фряжский был на нем да еще и плащ сверху... - он обернулся и помахал назад: - Чуть поодаль той поляны орешник начинается, там он и прятался.

     - А засаду ты не почуял?

     Кирилл свел брови, припоминая:

     - Сразу после того десятник Залата ко мне подъехал - ну вот как ты сейчас - да точно так же разговор завел.

     - Десятник Залата? - переспросил Иов безразлично. - И о чем говорил?

     - Не припомню нынче. Просто какие-то дорожные праздные речи. А что?

     - Праздные речи... - опять повторил Иов. - Да так, ничего.

     Ближе к полудню лес кончился, и дорога побежала дальше, теряясь в степных просторах.

     - А припекает-то уже знатно! - отец Варнава сбросил с себя дорожную куртку сыромятной кожи и закатал до локтей рукава рубахи. Кирилл с братиями охотно последовали его примеру.

     - Где-то через часок к ручью подъедем, там и полдничать будем.

     Дорога стала взбираться на пологий холм, ветер донес запах дымка. В долине подле небольшой рощицы стоял белый шатер в окружении серых войлочных. У костров сидели полянские воины. Один из них поднялся на ноги, всмотрелся из-под руки. Затем прыгнул в седло и направился наперерез.

     - Да будэт пут ваш легок и успешен! - прокричал он, осаживая коня. - Во имя Всемилостивого прошу почтэнных путников исполнит закон гостеприимства!

     - Исполним с благодарностью, - кивнул настоятель.

     Всадник развернулся и поскакал назад.

     В навершии центрального столба белого шатра полоскался на ветру двухвостый малиновый стяг с золотым пардусом.

     - Менгир-хан? - проговорил с некоторым удивлением отец Варнава.

     - Слыхал я о нем частенько, хоть и не видел никогда, - добавил Кирилл. - Он давний побратим отца моего.

     Подбежавшие воины взяли коней под уздцы и, следуя правилам полянского гостеприимства, помогли всадникам спешиться. Полог шатра откинулся, к гостям вышел невысокий юноша в зеленом с золотом шелковом халате. Окинув их быстрым взором, приложил кончики пальцев ко лбу и слегка склонил голову:

     - Дорги, старший сын владэтэльного хана Менгира.

     Безошибочно определив главенство отца Варнавы, протянул ему руку.

     - Игумен Варнава, настоятель Преображенской обители, - назвался он, отвечая на рукопожатие. - А это - князь Ягдар и мои помощники: братия Илия и Иов.

     - Приветствую моего высокородного собрата! - Дорги-хан поклонился Кириллу и также подал ему руку, коротко кивнув инокам.

     - Прошу дорогих гостэй подкрепит силы и отдохнут в моем шатре.

     Опустившись на груду мягких одеял во главе низкого стола, хозяин сделал просторный приглашающий жест. Отец Варнава и Кирилл присели по оба его плеча на белоснежную кошму. Быстрые услужливые руки тут же подоткнули им под локти и бока шелковые, набитые конским волосом, валики подушек.

     - Я знаю, что отреченные служитэли великого пророка Исы дают обеты нэ прикасаться к мясной пище, - сказал Дорги-хан, посылая слугам распоряжения короткими движениями головы и глаз.

     Блюдо с кусками печеной баранины было придвинуто ближе к хозяину и Кириллу; отварной рис, овощи, брынза и обширные пресные лепешки быстро расположились напротив настоятеля с иноками. Проведя ладонями по лицу и редкой бородке, Дорги-хан вполголоса произнес несколько слов на гортанном полянском наречии. Затем учтиво наклонил голову в сторону отца Варнавы.

     - Очи всех на Тя уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении. Отверзаеши Ты руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения, - произнес молитву настоятель, перекрестив стол.

     Хозяин удовлетворенно кивнул и поднял тонкостенную пиалу синской работы. Слуга за его спиной тут же наклонился, из бурдюка проворно побежала струйка кумыса.

     - Сегодняшняя трапэза дважды благословэнна, - значит, и мнэ, и моим гостям слэдует ожидат доброй дороги и успэшного исполнэния замыслов. Далек ли ваш пут?

     - Нас призвал к себе Белокриницкий князь Стерх. К завтрашнему вечеру надеемся быть уже при его дворе, - ответил отец Варнава, наблюдая, как пенится наливаемый в его пиалу кумыс. - А высокородный Дорги путешествует под стягом своего отца, как мы заметили.

     - Да, уважаемый Варнава, сэйчас я - посланник его воли. Господар Влахии Радул приглашает людэй из рода Степного Барса посэлиться в его владэниях для защиты восточных рубежей. Менгир-хан желает посмотрэт всё на мэстэ моими глазами.

     - Для защиты восточных рубежей? От кого же?

     Дорги-хан встретился глазами с настоятелем. Легкая усмешка тронула уголки его губ:

     - Навэрное, от Руси.

     - Понятное дело... И как велико гостеприимство Великого Домна?

     - В грамотэ к отцу он говорит о тумене.

     - Изрядно! - заметил отец Варнава, отламывая кусочек брынзы.

     - Но это еще нэ всё. Сам Господар об этом, разумэется, нэ упоминает, однако ходят слухи, что он начинает побаиваться также своих сосэдэй на сэвэрэ и западэ.

     - Отчего же?

     - Единый Германский Райх набирает мощь. Кто может быт увэрэн, что ему не захочется расширит свои границы за их счет? Они же в свою очеред могут продэлат такое же с сэверными и западными зэмлями Вэликого Домна. А Влахия никогда нэ была сильной дэржавой, достойный Варнава.

     - Будущее никому не открыто, но уже сегодня Германский Райх назначается виновным. Впрочем, как и Русь. Что-то слишком часто слышу я подобное в последнее время. Это весьма любопытно, высокородный.

     - Мой отэц понимает, что замыслы о том, чтобы наши табуны и стада паслис на просторах стэпэй Влахии, нэ могли родиться в голове владэтэльного Радула: его простодушие слишком вэлико, а власт слишком мала для этого. Кто-то вложил их туда. Уже пятый дэн лучшие воины сопровождают в Киев гонца с посланием Менгир-хана и списком письма господаря Радула. Если почтэнному Варнаве извэстны люди, которым это также будэт любопытно, он может сообщит им об этом.

     Дорги-хан отрезал от седла барашка кусок нежнейшего мяса, протянул его Кириллу:

     - А к какому роду принадлэжит мой высокородный собрат?

     - К роду Вука, благородный Дорги.

     - Владэтэльный Вук, коняз Гуровский и Бэлэцкий - побратим Менгир-хана. О нем ли ты говоришь?

     - Я его младший сын.

     - Воистину, сэгодня Всемилостивый посылает мнэ радост за радостью! Как здоровье названного брата моего отца? Успешны ли его дэла?

     - Мой отец... и вся моя семья... погибли недавно... - чуть помешкав, с усилием проговорил Кирилл.

     Дорги-хан отбросил нож, быстро провел ладонями по лицу:

     - Да хранит тэбя вэликий пророк Иса! Как это случилос?

     - Мы все делаем для того, чтобы узнать о том, - ответил вместо Кирилла отец Варнава.

     - Печал моего отца нэ пройдет, пока он нэ получит свою законную долю в справэдливом отмщении.

     - Передай хану Менгиру, высокородный, что теперь мы будем помнить об этом особо.

     Дорги-хан кивнул. Выпрямив спину и подчеркивая некоторые из своих слов короткими движениями ладони, проговорил:

     - Роду Стэпного Барса и владэтэльному Менгир-хану предложили стат размэнной монэтой на чужом и темном торгу. Это бесчестье. Тот, кто его задумал, очень плохо понимает стэпной народ. Совэт Конязей и Высокий Стол Киева будут знат все, что видят глаза и слышат уши Менгир-хана - а им нэт числа.

     Отец Варнава наклонил голову:

     - Дорги-хан оказывает честь служителям Божиим, посвящая их в замыслы и дела властителей земных.

     - Мнэ доводилось слышат о Братстве Хранитэлэй. Почтэнный Варнава нэ должен подтверждат или опровергат мои слова. Однако я нэ думаю, что ошибаюс, занимая слух его своими речами - дэти Барса имэют острые глаза.

     - Слова владетельных в любом случае не падают в пустоту.

     Хозяин повернулся и окунул кончики пальцев в поднесенную прислужником чашу с водой. Пропустив между пальцами волосы редкой бородки, вполголоса пробормотал несколько слов. Гости поднялись на ноги вслед за ним, отец Варнава прочитал благодарственную молитву.

     - Мои воины будут сопровождат вас на пути ко двору конязя Стерха.

     - Благодарим высокородного Дорги за его заботу, однако Господь охранит служителей своих от превратностей пути.

     Хозяин оценивающе окинул взглядом молчаливые фигуры монахов. Вежливо улыбнулся:

     - Тогда призову Единого присоединит милост свою к милости вэликого пророка Исы - да будут благословэнны оба! Почтэнный Варнава, нэзадолго пэрэд вами мои дозоры замэтили два дэсятка конных ратников. Они двигалис стэпью по обэ стороны дороги на Бэлую Криницу.

     - Княже, - попросил настоятель, - да и вы, братия, явите милость, подождите меня у коней.

     - Навэрное, нэ стоило мнэ говорит этого при молодом конязе, уважаемый Варнава... - тихо и полувопросительно произнес Дорги-хан, оставшись с настоятелем наедине. - От всэго сэрдца прошу простит мою оплошност.

     - Высокородный Дорги не должен приносить извинений - это были наши люди. Примечался ли в том же направлении кто-либо еще?

     - Нэт, почтэнный Варнава.

     Выслушав и высказав в ответ еще несколько вежливых и цветистых прощальных оборотов, хозяин поклонился и вернулся в шатер. Почти сразу же оттуда выбежал прислужник, вернувшись вскоре в сопровождении одного из десятников. А когда четверка всадников наконец пропала из виду, десяток полянских воинов дружно вскочил в седла.

     ***

     - Что скажешь, брат Илия? - нарушил молчание отец Варнава, когда кони начали подниматься на очередой холм.

     Губы келейника тронула скупая улыбка:

     - Что-то уж очень усердно подчеркивал Дорги-хан, что и сам он, и отец его твердо держатся руки Великого Князя Киевского.

     - Полянин и в спину не ударит, и выгоды своей не упустит. Однако о верности своей напоминает частенько, некой мзды ожидая. И не обязательно деньгами. Что поделаешь - есть в них и такое. О другом я: о тех кукловодах тайных, коих почуял и Менгир-хан.

     - Простите, отче, но, думается, вы не ответа моего ждете, а вслух размышляете.

     - Правда твоя... - отец Варнава рассеянно засмотрелся вдаль. - Ты вот что скажи, брат Илия: всем ли в мире по сердцу, что Русь - едина, а не разорвана в клочья княжьих уделов, как в былые времена?

     - Как не всем по сердцу и молодой единый Райх Германский.

     - Конечно. Кто же и когда радовался росту чужой мощи?

     - Да, отче... Мне вполне понятна враждебность тех, кто извне, но когда ненавистники силы и могущества державы находятся в ней самой - этого я понять не могу. А ведь таковые есть и у нас, и у них - видимые, и невидимые. Но Великой Руси и Германскому Райху самим Богом предназначено быть друзьями верными ко взаимному благу, всё наше прошлое говорит о том.

     - И это для кое-кого либо сон страшный, либо удар смертельный.

     - Отче, да кто же поверит, что возможный союз будет озабочен лишь тем, чтобы стать угрозой иным землям?

     Отец Варнава улыбнулся невесело:

     - Молод ты еще, брат Илия... Поверят. Убедители уже трудятся неустанно. А самое главное в том, что союз этот понесет угрозу не столько внешним недругам, сколько внутренним - многим, как ты говоришь, видимым и невидимым. И у нас, и у них. Тем, кто обладает силой, богатством, властью, но своим, иным разумением блага державного. И враз лишит их всего. Захочется ли им такого будущего для себя? Не думаю. Что станут делать тогда? А вот над этим уже думать надобно...

     Брат Илия покивал сумрачно и немного задумчиво - отчасти словам отца Варнавы, отчасти каким-то своим мыслям.

     - Отче, а что это за Братство Хранителей такое, о котором поминал Дорги-хан? - подал голос Кирилл.

     - Неужто допрежь не слыхал?

     - Ну... Сказывали люди, что есть-де на Руси витязи незримые да никому не ведомые, что некую святыню великую охраняют и верно ей служат. Только как по мне - это сказ и есть.

     - Зато сколь размыслителен сей сказ - то приметь!

     - А сколько правды в нем?

     - Отца спрашивал?

     - Вестимо. А он всякий раз смеялся в ответ да по голове трепал.

     - Ну так подъезжай ко мне поближе - и я тебя по голове потреплю.

     Кирилл смутился.

     Отец Варнава подмигнул ему:

     - На одни вопросы сам ответ сыщешь, на другие - со временем получишь, а иные так без ответа и останутся.

     ***

     Багряный от закатного солнца мост походил на огромный рубель, переброшенный с одного берега на другой. Сосновые бревна полнозвучными голосами запели под копытами. За мостом дорога тут же разбежалась на три стороны.

     - Теперь куда, отче? - спросил брат Илия.

     Игумен обернулся назад, вытащил из переметной сумы небольшой свиток. Развернул, щурясь и откинув голову, поискал глазами:

     "...А через Межень-реку будет мост добрый, а за ним три дороги: шуя на Купалов Посад ведет, середняя - в Брашное, а десная - это именно та, что тебе, всечестный отче, и потребна. А в осьми стрелах далее на ней деревенька Рыбинка лежит. До темна тебе ее достичь возможно будет, там же и заночевать". Сколь дотошен-то князь Стерх! Получается, нам сюда...

     Он скатал грамотку и махнул рукой.

     Дорога нырнула в широкую полосу прибрежных зарослей, в скором времени стал слышен собачий лай. За поворотом неширокая речушка замедляла свой бег, раскидывалась вольготно, превращаясь в озеро. На пологом берегу его с лодками и мостками, припавшими к воде, за длинным лоскутным половиком огородов теснился рядок изб и избушек. Дорога приблизилась к ним вплотную, перешла в дощатый настил. На громкий перестук копыт тут же охотно откликнулись новые собачьи голоса. В крайней избе скрипнула дверь - оттуда выглянули, отпихивая друг дружку, двое мальчишек. Вслед за ними появился невысокий щуплый хозяин дома. Укоризненно покачав головой, спровадил назад любопытных сыновей своих и принялся сам с большим интересом обстоятельно разглядывать новых людей.

     - Здравствовать тебе и дому твоему, человече! - нарушил молчание отец Варнава.

     - И вам, люди добрые!

     - Не скажешь ли, кто в славной деревеньке вашей четверку путников мирных на ночлег к себе примет?

     - Да хоть бы и я! Чего ж иных приискивать-то: добрый гость - дому честь! Сейчас я, сейчас...

     Он резво кинулся отводить в стороны невысокие вратницы, закричав через плечо:

     - Даница! Даница! Радогощ нам гостей прислал, привечать готовься! Радко, Младен, - коней примите!..

     - Мир дому сему! - сказал настоятель, вступая в горницу и кланяясь дородной хозяйке. Та ответно зарделась, смущенно спрятала ладони под запон.

     - Не стой столбом, стол накрывай! - строго наказал из-за спин гостей мужнин тенорок. Хозяйка всплеснула руками и с неожиданной легкостью запорхала от печи к столу.

     - Брат Иов, сходи-ка к коням за гостинцами, - попросил отец Варнава.

     ***

     - А нисколь вы нас и не стесните! - степенно ответствовал глава семейства, тщательно подбирая корочкой хлеба со дна плошки остатки ухи. - Старшие-то сыны мои - трое их у меня - еще вечор всяку солоницу да вяленку рыбну в Красные Глины на торжище повезли, за пяток дней им оборотиться - и то славно бы. На той половине вам Даница и постелет, а мы с меньшими нашими уж тут...

     Кирилл кончил обирать хребет печеного судака, вытер губы и пальцы полотняным утиральником. Поколебавшись, обратился к отцу Варнаве:

     - Можно ли мне перед сном к озеру прогуляться?

     - Отчего ж нет?

     - Спасибо хозяевам за угощение знатное.

     - Тебе, княже, во здравие доброе!

     Следом за ним поднялся брат Иов.

     Стрекот сверчков тонул в неумолчном хохоте лягушек. Выйдя к берегу, Кирилл присел на корточки, опустил пальцы в воду. Звезды в озере затрепетали и запрыгали под рукой. Где-то за спиной голос инока произнес негромко:

     - Долго не сиди - завтра вставать чуть свет.

     Кирилл кивнул, не оборачиваясь. Подобрал маленький овальный камешек, рассеянно бросил в отражение молодого месяца. На мгновение почему-то показалось, что это была ягода шиповника.

     "Видана..."

     Кирилл вздохнул и попытался представить, как она сидит сейчас на поросшем травой бережке, оправив вокруг себя подол белого с алой оторочкой сарафана. Того самого, в котором он увидел ее в первый раз. Тоже смотрит на воду и думает о нем... Как и обещала...

     В левой стороне груди отозвалось непривычной сладкой болью. Он закрыл глаза, еле слышно прошептав:

     - Видана!

     "Я слышу тебя, Ягдар!" - внятно прозвучало где-то рядом с его собственными мыслями.

     На ней был не белый, а васильковый сарафан с вышитыми гладью цветами, переплетенными меж собою узорами из бисера. Она стояла на цыпочках, раскинув руки и подняв лицо к ночному небу.

     Кирилл вскочил с корточек на затекшие ноги, пошатнулся, едва не свалившись в воду:

     - Видана! Я тоже слышу тебя! И вижу - правда, вижу!

     Видение вздрогнуло от его крика и пропало. Зеркало озера в черной зубчатой оправе леса равнодушно продолжало отражать звездное небо.

     Он задышал глубоко и нечасто, пытаясь унять прыгающее сердце. Закрыв глаза, зашептал:

     - Видана... Видана... Видана...

     "Ягдар! Голосом со мной не говори - так слышать хуже, а видеть меня и вовсе не сможешь. А я - тебя".

     "Да, Видана. Это правда ты?"

     Она отозвалась своим колокольчиковым смехом:

     "А ты кого ждал, Ягдар? Ну-ка сознавайся!"

     Тьма расступилась - и он опять увидел ее. Видана улыбнулась, не открывая глаз, помахала рукой:

     "Видишь?"

     Кирилл улыбнулся счастливо и замахал в ответ:

     "Вижу, вижу!"

     Копыта отгремели по дощатому настилу единственной улочки, с мягким цыканьем невысоко подбросили влажный утренний песок. Дорога отвернула от озера, выбралась из долины и побежала по лугам, огибая рощицы и перелески.

     Перегнувшись с коня, отец Варнава похлопал Кирилла по плечу:

     - Теперь нам никто не помеха. Кое о чем меня уже брат Иов осведомил, кое о чем ты успел упомянуть. Подробнее не расскажешь ли?

     - Да как по мне, и не забыл, и не утаил ничего.

     - Ничего?

     Кирилл почувствовал, что краснеет:

     - Ну... это...

     - Про "ну это" и мне, и братиям не любопытно - все мы в твоих летах были. Шучу я, шучу...

     - Ага... Да я, отче, правду сказать, и сам не понимаю, как оно получилось. Уговор у нас имелся: думать ввечеру друг о дружке - ну, чтобы вроде как встретиться опять...

     Не найдя нужных слов, он попробовал заменить их соответствующими движениями рук.

     - Знаю, что ты хочешь сказать, знаю, - успокоил его отец Варнава. - И до вас такие уговоры были, и после вас будут. Продолжай.

     - Ага... А потом я только позвал по имени - и она откликнулась тут же. А затем я ее увидел, но увидел вовсе не такою, как представлял до этого. И сразу понял, что это я в самом деле вижу, взаправду, а не просто представляю себе...

     Кирилл начал сердиться, осознавая, что опять изъясняется все хуже и хуже.

     - Не смущайся, княже, да точных слов не доискивайся - ни к чему они мне. И без них тебя понимаю. Далее.

     - Отче, я вдруг вот о чем подумал: вы меня направляете, чтобы дознаться в точности, как я добился этого да что вдруг сделал такое, что и сам проглядел. Так ли?

     - Так.

     - Только заслуга в том не моя, а Виданы. Она все это сотворила - уж не ведаю, как. И поправляла, когда я вначале от радости ниточку связующую порвал нечаянно, и вела за собою...

     - Да уж. Девы да жены это хорошо умеют - вести за собою, - заметил без улыбки брат Илия, который внимательно прислушивался к разговору.

     - Вук был одарен от бабки своей, княгини Гриды, - задумчиво проговорил отец Варнава, глядя сквозь Кирилла, - хотя и поменее тебя, княже. Куда поменее. А вот у Ратибора в роду, насколько мне ведомо, такого не было.

     - И Белый Ворон о ней никогда не упоминал, отче, - добавил брат Иов.

     - Пробудилось вдруг? Ну, довольно понапрасну гадать: вернемся - и его послушаем, и Яра, и прочих...

     - Отче, - спросил Кирилл, - а всё то, что я вам сейчас рассказал, надобно ли мне потом такоже на бумаге изложить?

     - Если это тебе не будет стоить слишком больших трудов, княже. Гляньте-ка, что это там случилось?

     Он прищурился и указал рукою.

     Далеко впереди посреди дороги стоял скособоченный крытый возок, запряженный парой разномастных коней. Вокруг него бестолково копошились три маленькие фигурки.

     - Княже, держись поближе ко мне, - распорядился брат Иов, тронув поводья и подавая своего чубарого вперед.

     - Похоже, там наша помощь нужна будет, - успокаивающе заметил брат Илия.

     Брат Иов повел головою вокруг себя, ничего не ответив.

     Двое человек безуспешно пытались приподнять просевшую сторону крытой повозки и насадить на ось слетевшее колесо. Третий усердно, но беспомощно суетился у них под руками.

     - Damn this country and its hellish roads! - услышалось уже совершенно внятно.

     Один из двоих вдруг ухватился за ногу, зашипел от боли и в сердцах отвесил своему помощнику щедрую затрещину:

     - Damn this wheel and you too, sluggard!

     - Venerable William, - ввернулся третий, всплеснув ладонями, - instead of these God awful curses, may I propose to appeal to the Lord with graceful words of the seventeenth psalm upon our lips like king David...

     - Damn you, brother Hezekiah and your seventeenth psalm!

     - Никак, английцы? Однако далековато же их занесло от родимого Альбиона! - отец Варнава усмехнулся, возвысил голос:

     - Can we help you out?

     Двое при колесе оставили свои бесплодные попытки и обернулись. Фургон опять скособоченно просел. Третий, просияв лицом, грациозно приподнял тонкими пальцами широкополую шляпу:

     - Вы говорите по-английски? О да, добрый путник, - вас послало нам само Провидение! Позвольте представиться: брат Хезекайя, недостойный служитель Господа и его нового апостола - праведного Джосайи с острова Уайт. А это мои спутники: Уильям из Честера, торговый дом "Стоун и Стоун", и его помощник Шеймус.

     Отец Варнава назвал себя и прочих. Услышав слова "young lord", брат Хезекайя почтительно вскинул брови на Кирилла и еще раз приподнял свою шляпу. Уильям из Честера оправил зеленую с красным котту; кивнул, изобразив на хмуром лице подобие вежливой улыбки.

     Иноки между тем спешились. Брат Иов подошел к повозке, одной рукой аккуратно отстранил Шеймуса, который преданно кинулся ему на помощь, а другой рывком приподнял ось. Брат Илия тут же насадил на нее колесо, после чего внимательно осмотрел землю вокруг.

     - Чеку где-то по дороге потеряли, - ответил он на вопросительный взгляд настоятеля и бросил несколько английских слов незадачливому вознице. Тот немедленно закивал, резво метнулся на козлы. Откинув там сиденье, принялся с грохотом, обозначающим усердие, рыться в ящике под ним. Не найдя искомого, огорченно взмахнул руками в сторону брата Илии. Спрыгнул вниз и с видом крайнего отчаянья на лице стал многословно объяснять что-то подошедшему хозяину.

     Келейник направился к коням. Достал из седельной сумки большой пяденный гвоздь, перебросил брату Иову. Инок ловко поймал его, сунул в отверстие чеки и загнул коротким ударом ладони:

     - Готово.

     В это время слуга как раз закончил свои объяснения. Послышалась очередная затрещина. Кирилл фыркнул, спохватился и закашлялся.

     Лучезарно улыбнувшись отцу Варнаве, брат Хезекайя отвесил изящный поклон:

     - Благодарю и вас, господин аббат и ваших добрых послушников!

     - Во славу Божию, как у нас обычно отвечают, брат Хезекайя. Куда вы направляетесь?

     - Какой замечательный ответ, господин аббат! Я имею бумаги от нашей миссии в Киеве с августейшим дозволением основать в окрестностях города Грем... Гремис...

     - Гремиславль?

     - О да, благодарю вас!.. Основать в окрестностях этого славного города общину Ковчега Спасения под духовным водительством праведного Джосайи. Подобно праотцу нашему Аврааму, которому Господь повелел выйти вместе с родственниками из Ура Халдейского и поселиться в земле Ханаанской - книга Бытия, глава одиннадцатая, стих тридцать первый. Позволю себе напомнить вашему высокопреподобию слова обетования Господа Аврааму: "Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего и иди в землю, которую Я укажу тебе; и Я произведу от тебя великий народ и благословлю тебя, и благословятся в тебе все племена земные" - книга Бытия, глава двенадцатая, стихи с первого по третий. Все мое естество приходит в восхищение и устремляется в небесные обители подобно вознесению пророка Илии, когда я представляю себе многотысячные сонмы диких туземцев, обращенных в истинную веру пламенным словом праведного Джосайи! Не правда ли, это прекрасно, господин аббат?

     - Вне всякого сомнения, брат Хезекайя. Однако не могу обещать вам, что вы найдете в окрестностях Гремиславля многотысячные сонмы диких туземцев.

     - Вероятно, я не совсем корректно выразился. Однако, сам Господь повелел и мне, и вам, как некогда галилейским рыбакам, быть ловцами человеков - от Матфея, глава четвертая, стих девятнадцатый - не так ли?

     - Именно так, брат Хезекайя. Только при этом и мне, и вам следует быть очень внимательными, чтобы невод не оказался заброшенным в чужой пруд.

     - Можем ехать, - бросил через плечо Уильям из Честера, сворачивая и закрепляя наверху дверной полог. - Я также благодарю вас за помощь, господин аббат.

     Щелкнул кнут Шеймуса, повозка тронулась. Отец Варнава держался рядом, продолжая разговор:

     - Если хотите, мы можем сопровождать вас до Белой Криницы. Гремиславль оттуда в одном неполном дне пути. Дорога вам хорошо известна?

     - Подробнее мне ее опишут в нашем торговом представительстве, - ответил Уильям. - Меня больше беспокоит состояние дел, которые пока поручены моим помощникам.

     - Я припоминаю такую максиму: "Если хочешь, чтобы какое-то дело было сделано хорошо, сделай его сам".

     - Вы весьма точны, господин аббат. Для торговли в колониях характерна своя специфика.

     - В колониях?

     - Я имею в виду цивилизаторскую составляющую торговли. Нами уже накоплен большой опыт приобщения к культуре неразвитых народов.

     - Как же, помню: зеркальца, бусы, "огненная вода"...

     - Не только, господин аббат. Торговый дом "Стоун и Стоун" может предложить еще очень и очень многое.

     - Не сомневаюсь, господин Уильям.

     Лицо брата Хезекайи опять просияло:

     - Господин аббат, соображения, высказанные братом Уильямом, натолкнули меня на замечательные мысли. Наша миссия вдруг представилась мне прекрасным символом двуединого духовного и материального посланничества. Помните ли вы - о, прошу простить мой промах, ваше высокопреподобие! - как после проповеди слова своего в пустынном месте близ Вифсаиды-Юлии Господь чудесным образом умножил пять хлебов ячменных и две печеные рыбы и насытил ими пять тысяч человек, - от Марка, глава шестая, стихи с тридцать второго по сорок четвертый. Подобно этому вслед за пламенным словом праведного Джосайи на алчущих щедро изольются блага земные, несомые торговым домом "Стоун и Стоун" - не правда ли, мой добрый Уильям?

     Угрюмое лицо доброго Уильяма в глубине повозки исказилось любезной улыбкой.

     Отец Варнава вежливо наклонил голову:

     - Я уверен, теперь Русь ожидает великое будущее.

     - О да, господин аббат! - в полном восторге подтвердил брат Хезекайя.

     ***

     Белая скала и серо-голубые от времени бревенчатые стены старых укреплений на ней покрывали своей тенью гончарные и кожевенные слободы в речной долине. Каменные храмы, палаты, терема, избы новограда и княжий двор на вершине холма плескались в предвечернем свете. Отец Варнава, щурясь, перекрестился на золотые блики куполов:

     - Ну вот и прибыли, слава Богу!

     Широкополая шляпа брата Хезекайи еще раз приподнялась напоследок - и повозка благоносных альбионцев свернула в сторону иноземных торговых подворий.

     Ворота в высокой стене белого камня были распахнуты настежь. Двое стражей окинули цепкими взглядами четверку подъезжающих всадников, коснулись неоружными руками своих шеломов. Затем один из них обернулся и махнул ратищем в глубину двора. На сторожевой башне дружины ударили в било.

     Из растворенного оконца верхней светлицы выглянуло, тут же спрятавшись, девичье лицо. Вслед за ним показалось другое - более юное, но весьма схожее с прежним.

     К вороному отца Варнавы подбежало сразу трое конюхов. Тот, что постарше, - явно конюший тиун - отогнал своих чрезмерно усердных помощников парой коротких подзатыльников, чинно поклонился и принял коня под уздцы. Кирилл хмыкнул, вспомнив доброго Уильяма из Честера. Иов и Илия покинули седла, сразу же затерявшись среди дворовых.

     - Ты князь Ягдар? - полюбопытствовал подошедший вразвалку широкоплечий подросток примерно его лет, но чуть более плотного телосложения. Положил руку на морду кириллова коня, дружелюбно и коротко рассмеялся, когда гнедой самолюбиво мотнул головой и всхрапнул.

     - Ага. Ягдар-Кирилл, - он подвигал плечами, потянулся со сладким хрустом.

     - А я - княжич Держан. В дороге все ли ладно было?

     - Нет. Беда со мной приключилась, княжиче, ой беда!

     - О Господи! Какая, княже?

     - Задницу отсидел.

     - Хм... И как теперь жить-то дальше, да?

     - А еще заскучал малость - всего-то десятерых положил.

     - Кого - десятерых?

     - Да разбойничков. Нас в лощине за Ракитным ватажка перестрела. Я одного кулаком тюк промеж глаз - он и сомлел. Потом тюк другого, тюк третьего - так всех десятерых и положил. По одному подходили, не толпились.

     - Вот это да-а-а! - восхищенно протянул Держан. - Экие ты труды на себя принял-то, княже! Да просто надо было им засапожник бросить - они бы сами и зарезались!

     Кирилл со вздохом сокрушения развел руками:

     - Кабы загодя-то знал, сколь радушны да уветливы к гостям в ваших краях!

     Оба оценивающе прищурились друг на дружку. Кирилл хмыкнул, несильно толкнул в плечо княжича, который немедленно толкнул в ответ его самого:

     - Подойду к игумену Варнаве под благословение - а то отец с матерью и сестрами уже вон...

     На ходу он обернулся. Бросил, подмигнув:

     - А славно, что ты приехал, княже!

     Кирилл охлопал себя от дорожной пыли, расчесал пятерней свалявшиеся на ветру волосы и направился вслед за Держаном.

     Князь Стерх в окружении семьи и домашних поджидал его у красного крыльца. Стараясь проделать это столь же ладно и ловко, как когда-то отец в подобных случаях, Кирилл с достоинством положил особый "княжий" поклон:

     - Здравия и долголетия тебе и дому твоему, княже!

     Светлые глаза взглянули на него из-под седых бровей, длинные усы раздвинулись в улыбке:

     - Мира и блага! Так вот ты каков, князь Ягдар... Добро пожаловать! А это жена моя Радимила, младший сын Держан - старшие-то Боривит и Венд в отъезде, лишь заутра прибудут - и дочери: Светава и Славинка, - добавил он, поведя рукой.

     Маленькая, по плечо мужу своему, княгиня Радимила ступила вперед; легко наклонив по-девичьи тонкий стан, протянула черненого серебра поднос с чарою вина на нем.

     Кирилл растерялся. Отец Варнава поймал его взгляд, кивнул поощрительно. Князь Стерх улыбнулся одними глазами, проговорив негромко:

     - Привыкай к чину - князь ты.

     Склонив голову, Кирилл непослушными пальцами взялся за короткую серебряную ножку и коснулся вина губами:

     - Спасибо за честь, княгиня.

     Поставил чарку, едва не опрокинув ее, обратно на поднос. Коротко поклонился в сторону княжича Держана и княжен. Младшенькая поднялась на цыпочки и оживленно зашептала что-то на ухо старшей, прикрывшись ладошкой. Та дернула ее за край платья, опустила лицо. Исподлобья метнула взор на гостя.

     "Как Видана..." - промелькнуло у него в голове.

     - Вот и ладно! - подытожил князь Стерх. - Ну, а теперь, гости дорогие, банька вас ждет - в самый раз с дороги-то. А там и за стол попрошу.

     Немного сдвинув в сторону взгляд, позвал куда-то за спину Кирилла:

     - Егорий!

     - С полудня все готово, княже, - тут же откликнулся краснощекий банщик в белой рубахе с закатанными рукавами. - Каменица - докрасна, квасы на леднике - и хлебный, и брусничный.

     - Вот и ладно! - удовлетворенно повторил князь Стерх.

     ***

     - Глянулась утица? - княгиня улыбнулась, придвигая блюдо ближе к Кириллу.

     - Очень! - кивнул он с нескрываемым удовольствием и, поколебавшись, решился отрезать себе еще небольшой кусочек. Ну совсем небольшой. - Дома у нас точь-в-точь такую же начинку делали: из лапши, яиц, лука да потрошков рубленых. Вся жирком утиным пропитана - ух и хороша же! Сколько себя помню, я первым делом до нее добирался да побыстрее как можно больше выесть норовил. Митяю, брату моему старшему, она тоже по душе была - как маленькими были, чуть не дрались за столом, кому сколько достанется. А доставалось поровну - от отца-то...

     Кирилл смутился, запоздало осознав, что малость переборщил с воспоминаниями.

     Княгиня Радимила неслышно вздохнула. Укоризненно кашлянув, князь Стерх обратился к отцу Варнаве:

     - К разговору старому вернуться хочу. Младший мой, Держан, давно уж мечтает в обучение к вам попасть. Вел я речи о том и с прежним настоятелем обители. Отказал он мне тогда - мал еще, дескать, пусть подрастет. А потом и умер отец Николай-то.

     - Погиб.

     - Не знал... Пусть же хранят покой его Обереги с Берегинями да со Христом-Богом, достойнейший был человек. Как же так-то?

     - Все мы воины, княже, и каждому его место определено. Младший-то твой к чему наклонности имеет?

     Отец Варнава перевел взгляд на Держана, который во все глаза глядел на него, прислушиваясь к разговору.

     - Я, отче... - тут же заговорил княжич, воодушевленно взмахнув позабытой в руке утиной ножкой.

     Ладонь князя Стерха ударила по столу. Кирилл поперхнулся.

     - Рано я начал разговор этот - расти и расти тебе еще, чадо!

     Держан побагровел:

     - Прости, отец.

     - Меня вини, княже! - вступился за него отец Варнава. - Я взор ко княжичу обратил - он и понял его, как дозволение говорить.

     Княгиня долила вина из узкогорлого кувшина восточной работы в кубок мужа, ненароком коснувшись его руки.

     - Ладно, ладно... - вполголоса проговорил князь Стерх. - И я хорош. Мир да любовь. Говори, сыне.

     Держан облегченно вздохнул. Быстро скользнул глазами по лицам отца и настоятеля:

     - Науки люблю. А более всего те, которые говорят о том, как да коим образом мир наш учинен. Еще устроения всякие и диковины хитрые, что наши умельцы да иноземные механикусы выделывают.

     - Ровно не княжич, а ремесленник, - с некоторой укоризной добавил князь. - В наставниках и друзьях задушевных - одни мастера из кузнецов либо краснодревцев.

     Держан смолчал, но набычился. Внимательно посмотрев на него, отец Варнава откинулся на высокую спинку стула:

     - В академиях наших иные из ученых наставников от самого Дора род свой ведут. В духовных чадах у меня - князь Боровицкий Константин, зодчий преизрядный, да боярин Василий, большой знаток древностей, которые в земле самолично искапывает. Или возьмем отца Паисия из обители нашей...

     - Как же, как же - отменно знаю его. Не просто лекарь - целитель. А уж сколь осведомлен в науках разных!

     - А ведомо ли тебе, княже, что некогда герцогом Аквилеи римской был возведен он в рыцарское достоинство?

     - Однако... Не рассказывал о том отец Паисий.

     - А он никогда и никому не рассказывает. Из придумок своих чем похвалиться можешь, княжиче?

     Держан смутился:

     - Да по мелочам изрядно набежало - не упомнишь всего враз-то.

     - Стесняется он, отче, заслугам своим счет пред вами вести.

     - Похвально. Скромность - она в добродетели определена. Тогда ты поведай, княже.

     - И с охотою. В новограде скоро перестанут колодези глубокие в скале бить. Уж второе хранилище водное закладывают, куда вода из Змеяны нашей идет: тут тебе и трубы, и колеса разные, и иное, чему даже и названия не знаю. Все то - Держана задумка. Ручницы у дружины моей, устроения доселе не виданного - тоже. А уж замков разных да забавок для детворы просто не перечесть... Вижу, теперь сам порываешься что-то сказать? Добро, говори уж.

     - Отче Варнаво, да не я един все то сотворил - там и мастер Байко работал, и мастер Веденя, и дядя Никанор, и Мишата... Во многом же я и вовсе только помощником был.

     - И опять помяну добродетель скромности! - добродушно заметил игумен. - А нынче над чем трудишься, княжиче?

     - Дом призрения общинный есть у нас. Ратники одинокие да увечные, иные калеки... Мастер Веденя да я как-то для них запоры дверные особливые делали, а потом еще ухищрения разные для нужника теплого...

     Он опять смутился.

     Отец Варнава одобрительно склонил голову:

     - Доброе дело. И отнюдь не постыдное.

     - Ага... У кого руки нет, у кого ноги, а то и двух.... Я только тогда стал понимать, сколь же тяжелы им в жизни обычные дела. И подумал: вот бы каждому увечному новые руки-ноги сотворить! Чтобы не на деревяшках да с клюками, как допрежь. Когда мы с отцом прошлым летом в Сурожске были, там у меня вдруг зуб коренной страсть как разболелся. Отец кинулся доброго лекаря искать, ему присоветовали спросить в иноземной слободе герра Корнелиуса. Помню, вышел он к нам, расспрашивает меня участливо, а я все на его ноги смотрю и думаю: а отчего это он в сабатонах? Это, отче, ножные доспехи такие. А уж после того, как он мне питья какого-то дал да зуб вырвал, отец разговорился с ним и выяснилось, что у герра Корнелиуса ниже колен ног-то вовсе нет. И то не латы были, а ноги железные, мастерами германскими изготовленные.

     Кирилл вдруг почувствовал, как сердце заколотилось в его груди и правый висок откликнулся пульсирующей болью.

     - Лязгающие Сапоги... - прошептал он еле слышно. - Лязгающие Сапоги...

     - Ага, - кивнул ему Держан, - они и вправду лязгали при ходьбе. А мне тогда на ум пришло: ведь можно и руки такие же сделать, ну хоть для простейших действий - дверь открыть, взять что-то. Над этим и думаем сейчас, отче, с мастером Веденею. Правду сказать, трудно дело идет. Руку-то саму для первой пробы сотворили, да проку от нее пока маловато - еще не решили, как заставить ее пальцы сжимать.

     Кирилл поднял голову, встретившись с внимательным взглядом отца Варнавы.

     Келейник перегнулся из окошка и осмотрелся по сторонам. В быстро темнеющем небе беззвучно носились летучие мыши. Воздух посвежел, звуки со двора стали по-вечернему отчетливыми.

     - И прикрывай уж окошко, брат Илия, - негромко попросил отец Варнава. - К ночи идет.

     Пламя свечей пробежало в веницейских стеклышках сходящихся оконниц, разноцветными пятнами отражений скользнуло по лицу игумена - он прищурился:

     - Витязь наш где сейчас?

     - Я видел, княжич Держан его в кузницу повлек, обещая показать там что-то необычайное...

     Келейник набросил на створки крючок, добавив:

     - Вот и еще одна ниточка сыскалась, отче. Это я уже о...

     - Так и разумею. Спасибо отцу Паисию - то его мысль была, чтобы князю всё на бумаге излагать неупустительно.

     - Далеко сейчас, наверное, наш отец Паисий.

     - Да, брат Илия, очень далеко. К делу вернемся. В Сурожске кто у нас есть? - он вскинул голову, припоминая. - Подворье Сретенской обители, настоятель... запамятовал имя его, из новых он...

     - Игумен Вассиан.

     - Вспомнил, верно. Достань-ка, брате, мой дорожный ларчик. Сейчас отпишу ему - пусть братия надзор непрестанный учинят за этим герром Корнелиусом. Заутра же князя Стерха попрошу, дабы гонца отрядил.

     - Подворье невелико - может статься, помощники им надобны будут, отче.

     - Пока своими людьми обойдутся, а там поглядим.

     Он задумался и тихонько побарабанил пальцами по краешку стола:

     - Кто же ты такой, герр Корнелиус-Лязгающие Сапоги? Кто ты?..

     ***

     - Может, пойдем уже? - спросил Кирилл со слабой надеждой. - Да и пить мне что-то захотелось.

     - Как это - пойдем? - удивился Держан. - Ты что? Сейчас как раз самое интересное начнется! А попить вон там можешь...

     Не отрывая жадных глаз от огненного зева кузнечного горна, он ткнул большим пальцем за спину, где у двери на толстоногом стольце стоял двухведерный бочонок, увенчанный перевернутым ковшиком.

     По знаку мастера один из подмастерьев перестал работать мехами. Гул в вытяжной трубе утих, а ослепительное сияние углей померкло. Его напарник пошуровал кочергой в их глубине, обнажив раскаленную почти до пшеничного цвета железную чушку. Сам же мастер Веденя, ранее представленный Держаном с большим восторгом и пиететом, ловко ухватил ее клещами и выволок на наковальню.

     Кирилл честно попытался углядеть "самое интересное" в том, что подмастерья принялись поочередно бить по ней молотами, а мастер, поворачивая заготовку из стороны в сторону, пристукивал то там, то тут маленьким молоточком.

     - Тебе же пить хотелось, - напомнил Держан.

     - Уже расхотелось... - буркнул Кирилл. - Мне вот что непонятно: ребята лупят от души - толк есть, плющат железяку основательно. А мастер Веденя твой только молоточком для виду пристукивает - а тут толку никакого, я же вижу. Это оттого, что ему, как мастеру, теперь зазорно наравне с ними молотом махать - дескать, и так сойдет?

     Держан гыгыкнул:

     - Да это он просто указывает, в какое именно место подмастерьям следует удары наносить! Ну ты князь Тьма Египетская!

     - Слава Богу, ты у нас есть - просвещающий тьму нашу Гефест Сварожич, княжич Наковаленский. Знаешь, пойду-ка я, пожалуй. А ты оставайся да гляди во все глаза. Не то пропустишь ненароком это свое самое интересное...

     - Ты что - обиделся? - спросил Держан поспешно притворяя за собой дверь кузницы и догоняя Кирилла.

     - Нет.

     - Правду говоришь?

     - Ага. Ее, голубушку. А в подтверждение давай-ка я исполню в твою честь замечательную германскую балладу о Дитрихе Бернском.

     - Э... Так ты уже принимался давеча - забыл, что ли? И германский я плохо разумею, и не понравилось мне, уж не обессудь.

     - Ну и что с того? - как-то уж очень простодушно удивился Кирилл. - Зато мне она нравится просто несказанно! По-моему, этого вполне довольно.

     И без перехода затянул нараспев, как истый миннезингер, аккомпанируя себе на чем-то невидимом, но явно струнном:

     "Zwei Leute von gleichem Blut, Vater und Sohn, rьckten da ihre Rьstung zurecht..."

     - Хорош, хорош! - замахал руками Держан. - Я, кажись, понял!

     - Кажись? - переспросил Кирилл, прервав пение. - Тогда я продолжу.

     И немедленно продолжил с еще большим вдохновением:

     "...sie strafften ihre Panzerhemden und gьrteten ihre Schwerter ьber die Eisenringe..."

     - Да понял я, понял! - заорал безжалостно чествуемый балладою княжич. - Никаких "кажись", точно понял, только прекрати ради Бога!

     Кирилл не выдержал и захохотал, тут же поддержанный дружественным смехом.

     - Ну и язва же ты, княже! - сказал Держан, наконец успокоившись.

     - А сам-то?

     - Да и я тоже, пожалуй.

     - Хм... Но тогда, уж прости, некоторая неувязочка выходит, - отметил Кирилл рассудительно. - Давай-ка, друже-княжиче, попробуем поразмышлять в духе великих учителей и любомудров древности, как-то: Парменида, Сократа, Платона, а то и - почему бы и нет? - даже самого отца логики Аристотеля. Хотя бы слыхал о таковых? Вижу: даже слыхал. Ну что тут говорить - просто молодец! Хвалю, хвалю. Итак...

     Он свел брови, задумчиво огладил воображаемую бороду. Продолжил еще более рассудительно и отчасти гнусаво, явно копируя кого-то:

     - Поскольку укор твой, что язвою являюсь я, прозвучал прежде добровольного - добровольного, так ведь? - признания язвою себя самого, то его, твой укор, надлежит толковать не как качественное, а сугубо количественное отличие. Сиречь я, как язва, вызываю твою зависть, а следовательно, признаюсь тобою язвою более крупною, более весомою и - чего уж тут стесняться? - просто победительною! Что скажешь, княжиче: правильно ли изложено, доступно ли, э?

     Держан, едва успев в полном восторге хлопнуть по плечу победительного друга, сложился пополам от смеха вперемешку с повизгиванием и похрюкиванием. А Кирилл, разом утеряв риторскую личину, в свою очередь немедленно ответил ему и добрым хлопком, и молодецким гыгыканьем.

     Проходивший поблизости страж из надворного дозора шикнул на них от души и неодобрительно забубнил что-то о позднем времени и чести, которую следовало бы знать некоторым юным княжичам, а тем паче юным князьям.

     Кирилл спохватился, обнаружив, что они уже давно покинули хозяйственный двор и незаметно успели дотопать почти до красного крыльца:

     - И то верно, княжиче, - прощаться пора!

     - И то верно, княже, - ты давай входи, а уж там помаленьку и прощаться начнем!

     ***

     Утреннее солнце пряталось за сторожевой башней дружины. Длинная тень от нее лежала наискосок через весь просторный двор, который бормотал, перешептывался и вздыхал сотнями голосов. Неровное полукружье свободного пространства оставалось только возле входа в палаты.

     На верхней площадке красного крыльца стояли три резных кресла мореного дуба. Княжий писарь ссыпал на стоящий подле них высокий поставец шуршащий ворох грамот и грамоток, расправил их торопливо, прижал краешком шкатулки с письменными принадлежностями. Подал знак в сторону распахнутых дверей. Оттуда с большим достоинством выступил сотник в легком доспехе поверх алой праздничной рубахи; прищурясь, окинул взором из-под руки враз притихший люд, осмотрелся по сторонам.

     В крыльях крытой галерейки по обе стороны от входа чинно томились княжичи вместе со старшими дворовыми. С ее внешней стороны внизу покачивались, сверкая на солнце, две цепочки шеломов. Сотник удовлетворенно кивнул и, приосанившись, занял свое место за спинкой одного из кресел. Рядом с ним быстро и тихо появились Илия с Иовом. За третьим креслом, сложив руки на груди, встал русый юнак в двойной долгополой рубахе.

     - А мне где быть? - шепотом спросил Кирилл в спину келейника.

     - Воля твоя, только держись поближе, - ответил он, не оборачиваясь. - Там у стены столец - после и присесть сможешь.

     Князь Стерх, отец Варнава и посланец от белокриницких Старейшин вышли вместе, вместе же поклонились поясно и сели. Толпа всколыхнулась, ответила почтительным гудением.

     Сотник вскинул руку - кольчужные кольца отозвались звенящим шелестом - и прокричал:

     - Княжий суд!

     - Княжий суд! - повторил зычно и протяжно писарь. - А коли в нем правды кто не сыщет, тот волен искать ее в суде Государя Киевского! А выше есть лишь Суд Божий!

     Он вытащил из-под ларца верхнюю грамотку и повернулся в сторону кресел. Князь Стерх коротко кивнул.

     - Жалоба от крестьян деревень Каменка и Медоборы на воеводу великокняжеского Креслава! - громко и распевно возгласил писарь, косясь в свиток. - А в вину ему вменяется, что оный воевода, посланный Государем для надзора за устроением Его, Государевой дороги, урон немалый землям общинным наносит, хлебопашцев же и княжьих, и вольных вводит в разорение беззаконное...

     Князь Стерх протянул руку, в которую писарь тут же вложил грамотку.

     - Выборные челобитчики и ответчик здесь ли? - спросил он, щурясь на кривые строки.

     Из первого ряда шагнул вперед рыжеволосый бородач в наброшенной на плечи негнущейся ферязи из темно-вишневой тафты с шитыми золотом дивными птицами. Писарь уронил перо и распахнул на них глаза в немом восхищении.

     - Великого Князя Киевского воевода Креслав! - ответчик, прижав руку к груди, поклонился; длинные праздные рукава обмахнули куньей опушкой обшлагов каменные плиты двора.

     Чуть поодаль протиснулись сквозь толпу двое крестьян в беленых рубахах и портах. Скованно, не в лад согнувшись в поясе, переглянулись:

     - Выборные мы от схода. Я, стало быть, староста медоборский Твердин.

     - Своята-бортник.

     - И слушаем вас, добрые люди! - подбодрил князь Стерх, видя их робость.

     Челобитчики опять переглянулись:

     - Так это... князюшко... В грамотке-то все доподлинно прописано да сходом одобрено. Нам нипочем и не повторить-то так складно.

     - А складно и не надобно - не былинники вы. Бумага бумагой, а обвинения да оправдания изустными должны быть. Впервые на суде-то?

     Выборные закивали.

     - Вот и ладно... - он опять побежал глазами по наползающим друг на дружку строчкам жалобы. - Да вы сказывайте, сказывайте несмутительно.

     - Так это... Дорога-то, стало быть, - староста покосился на воеводу - и по выпасам общинным прошла, и по наделам, огороды опять же... Почитай, десятка полтора семейств в обиде. К тому ж в работники к себе воевода...

     - Стой, старосто, не всё враз. Государев воевода Креслав! - названный встрепенулся. - Помнится, предоставлял ты мне на бумаге начертание хода дороги сей. А уходили под нее оговоренные пустоши да неудобия, на что я согласие дал с поставлением имени и приложением печати своей. При тебе ли та бумага?

     - Не со мною, княже. Велишь доставить?

     - Зачем? Все одно не по ней ведешь, а по произволу своему.

     Воевода выпрямился, изменяясь в лице:

     - То не мой произвол, княже, и не искание выгоды себе. Да, спрямил я путь, обрезавши петли да повороты ненужные - на целых шесть стрел короче вышло в иных местах супротив замысла начального. Ведь я не гостинец купеческий строю, а дорогу государеву. О деле радею, о деле да благе державном! И о казне! Или желаешь сказать, что разницу в деньгах я в свою мошну кладу?

     - Об этом никто, кроме тебя самого, речей не заводил. Остынь, воеводо, пока границ не заступил ненароком, - проговорил князь Стерх прежним ровным голосом. - Мыслю, осведомить меня о переменах своих самочинных ты собирался лишь после сделанного - вроде как подарок-неждан готовил. Потешить князя. По завершении трудов твоих на моих землях в отписном листе Государю о том упомянуто будет непременно.

     Креслав потемнел лицом, однако смолчал и склонил голову с видимым усилием.

     - Вот и ладно. Далее что там, старосто?

     - Так это... В работники-то себе воевода теперь из крестьян людишек брать повадился.

     - Силою?

     - Да нет, князюшко, Обереги хранят. Больше немилостью да гневом Государевым стращает.

     - А люди те возмездно ли трудятся для воеводы?

     - Не обижает - тут всё честь по чести. Одначе, ты сам рассуди, князюшко: у каждого ведь и нива, и скот на пажитях, и хозяйство. Наш-то крестьянский труд урочный, день упустишь - весь осталый год по нему плакать будешь.

     - Так... В грамотке вашей - он приподнял свиток - иных жалоб не имеется. На словах желаете ли добавить что-либо?

     Выборные в который раз переглянулись:

     - А нечего, князюшко.

     - Вот и ладно.

     Князь Стерх поднялся с кресла и, обводя глазами люд поверх голов, проговорил громко и раздельно:

     - Властью, данною мне Государем нашим, и от законов, Дором положенных, определяю...

     Кирилл понял, что настоящая тишина наступила только теперь. Он вдруг поймал себя на том, что даже перестал дышать.

     - Государево благо - превыше прочих. Сделанного же не поправить без убытку для всех. Поэтому сходам деревень Каменка и Медоборы, елико возможно станет, земли обиженным подыскать и возместить полною мерою из общинных. Надобно будет - от своих уделю безмездно. Убытки всякого роду сочесть со тщанием и предоставить не казне, а воеводе Государевому Креславу. Трудников же ему из крестьян впредь набирать не возбраняется, одначе только по доброй воле оных, не стращая и не лукавствуя при том. И быть по сему. Приемлете? - обратился он к выборным, добавив тут же:

     - А поклонов земных на суде не бить, поясных вполне довольно.

     Смущенные староста и бортник поднялись с колен:

     - Да хранят тебя Обереги со Христом, князюшко! Приемлем, приемлем - как же нам волю твою-то не принять!

     - Воеводо Государев Креслав!

     - Приемлю, княже.

     - Вот и ладно. С миром изыдите. Далее что там?

     Он нетерпеливо повернул голову в сторону писаря, который завороженно провожал глазами золотых райских птиц, навсегда удаляющихся от него вместе с ферязью и Государевым воеводою.

     - Избор!

     От негромкого окрика писарь очнулся, поспешно выхватил из неровной стопки следующую челобитную и, зыркнув на князя, пристыженно откашлялся.

     - Ежели ты, княже, стареешь да силу былую теряешь, - завел, обретая снова в отработанной протяжности своего голоса утерянное благочиние, - то на охоту боле не ходи, не поможет тебе и свора твоя...

     Неожиданная странность содержания челобитной дошла до его сознания, заставив запнуться.

     - Похоже, тут у нас подметная грамота... - жестко проговорил князь Стерх. - Сюда ее!

     Выхватив из руки Избора листок, он впился глазами в строчки. Окликнул:

     - Сотник!

     - Заслон! - тут же прозвучало из-за спины.

     Две цепочки ратников шагнули от крыльев галерейки вперед и сомкнулись в одну у ступеней крыльца. Людское полукольцо перед ними испуганно подалось назад, по толпе от него покатилась волна движения. Кто-то охнул, кто-то вскрикнул, кого-то придавили.

     Иов быстро, как филин, повернул голову, поймал взгляд Кирилла:

     - За мною встань, княже.

     - Может, в палаты его? - предложил келейник, наклонясь к отцу Варнаве.

     - Пока не надобно.

     Сотник вышел вперед и с подчеркнутой чинностью спустился на несколько ступеней:

     - Спокойствие, люди добрые, спокойствие! Княжье дело вам не в страх! Понимание имейте да благоразумия держитесь!

     Князь Стерх протянул бумагу настоятелю:

     - Читай, отче. Как бы это тебя более моего не коснулось.

     Отец Варнава развернул грамотку и откинул голову:

     "Ежели ты, княже, стареешь да силу былую теряешь, то на охоту боле не ходи, не поможет тебе и свора твоя - хоть издалеча в нее гончаков призывай, хоть из земель иных. Лучше дома в мире да покое сиди. А на голубых кровей щенков твоих как бы волки матерые не сыскались. Не будил бы ты лиха, пока оно тихо".

     - Так...

     - Мыслю, писарю допрос следует учинить безотлагательно. И мне быть при том.

     - Не стоило бы суд прерывать, княже. Люд и так встревожен.

     - Ничего, отче. Знаю, ты моими же словами думаешь.

     Он отклонился назад, позвал в глубину галереи:

     - Боривит! Венд!

     Затем порывисто встал. Подойдя к поставцу с ворохом челобитных, быстро просмотрел и отложил в сторону несколько листков:

     - Эти - прежде прочих. Венд, сюда поди - за писаря будешь. А ты, Избор, с нами ступай.

     Повернулся лицом к народу, поднял руку:

     - По слову моему правом воли княжьей наделяется на время малое старший сын мой, княжич Боривит. Законы державные и уложения Государевы знаемы им даже поболе моего - ведаете о том.

     В толпе облегченно завздыхали, заулыбались уважительно. Напряжение ощутимо упало.

     - Княжья доля - не всегда княжья воля. И о том такоже ведаете.

     Отец Варнава, поднявшись с места, последовал за за князем Стерхом. Иов молча указал Кириллу на двери. За спиной раздался зычный голос сотника:

     - Княжий суд!

     ***

     - Ну сказывай, Избор.

     - Что сказывать, княже?

     - Правду. Откуда грамотка подметная взялась?

     - Так вечор мы же вместе с тобою, княже, все жалобы просматривали - не было ее!

     - До утра где бумаги пребывали? - спросил отец Варнава.

     - Да здесь же, в светелке моей. В этой вот скрыне... - писарь кивнул в угол.

     Отец Варнава оглядел темного дерева сундук, окованный прихотливым железным узором:

     - А замок где?

     - Нету. Не запираю я скрыню никогда, нужды не было. Да и наказа княжьего.

     - Светлица запирается?

     - Изнутри только, на засов.

     Настоятель перевел взгляд на князя Стерха.

     - Ратники при вратах да у входа в палаты, - ответил он с некоторым стеснением, дернув щекой, - а ночью еще и дозор надворный.

     - Так... После того, как князь ушел, покидал ли светлицу?

     - Да.

     - Куда ходил?

     Писарь опустил голову, побагровел и замолчал. В наступившей тишине со двора донеслось:

     - ...А в завещании своем он ни самого Боряту, ни жену его отнюдь не упоминает!..

     - Куда ходил? - чуть медленнее и громче повторил князь Стерх вслед за настоятелем.

     - В девичью, песен послушать... - еле слышно выдавил из себя Избор, втягивая голову в плечи. - Прости, княже...

     Князь хмыкнул и провел по лицу ладонью, стирая невольную улыбку:

     - Да уж. И постыдно, и едва ли не подсудно. Когда уходил и возвращался - никого возле двери своей не приметил?

     - Нет.

     - Это кто-то из своих, княже, - сказал отец Варнава. - Почти всегда кто-то из своих.

     Подумав мгновение, князь Стерх распахнул дверь и крикнул в нее:

     - Гордея ко мне!

     Завершил уже обычным голосом:

     - А мы в гридницу перейдем - тут, пожалуй, тесновато будет.

     ***

     Наклонившись в сторону князя Стерха, отец Варнава спросил:

     - А семья-то твоя здесь зачем, княже?

     - А ты, отче, и сам ответ знаешь. Гордей! Все ли здесь?

     - Княжичи Боривит и Венд на суде по слову твоему, Братша с Николою только третьего дня воротятся, Радоша-кормилица у дочери на выселках втору седмицу гостюет да Марфа-пряха рожать наладилась.

     - Вот и ладно. Теперь слушайте все. Нынче на суде моем обнаружилась грамота подметная - вот она...

     Князь Стерх поднял свиток и оглядел собравшихся:

     - В ней же угрозы предерзкие двум князьям сразу: мне и молодому князю Ягдару-Кириллу. Мыслю, крепко мы задели кого-то, коль решился он на такое. Как бы "Слово и дело Государево" возглашать не пришлось. Все ли разумеют, что произошло?

     Он опять обвел гридницу тяжелым взглядом:

     - А коли так, то выйди по доброй воле тот, кто тайно подбросил ее писарю Избору. Даю свое княжье слово, что по дознании отпущу тебя с миром, будто и не было ничего.

     Головы стали молча опускаться одна за другой в полной тишине.

     - Добро... Тогда поведаю вам о князе Ягдаре - не все слыхали о нем. А имеет он дар дивный помыслы наши потаенные зреть. И теперь каждый из вас к нему на испытание подойдет. Каждый! Я же еще раз повторю сугубо: кто по доброй воле повинится, на том свое княжье слово сдержу.

     Он сложил руки на груди и отвернулся к окну.

     Тонкий вой внезапно вонзился в уши - Кирилл вздрогнул от неожиданности.

     Дебелая девица, оттолкнув своих сотоварок, взмахнула руками и ничком обрушилась на пол. В высоком поставе у стены стеклянными и фарфоровыми голосами отозвалась посуда.

     - Князюшко-батюшко ты мой родненьки-и-ий! Прости меня, дуру полную, змею подлую-у-у!

     Князь Стерх порывисто шагнул ей навстречу. Девка, подвывая, резво подобралась к нему на четвереньках, обеими руками ухватилась за алый сапог козловой кожи и прижала его к своей обширной груди.

     - Эй, эй! А ну оставь! Немедля!

     Князь пошатнулся, неулюже запрыгал на одной ноге.

     - Малуша, отпусти! - крикнула княгиня, бросаясь на помощь мужу.

     - Встань. Живо. Да скулить перестань! - он отступил на шаг, оправляя сапог сердитым притопыванием. - Ты кто такова? Радимила, из твоих она, что ль?

     - Да, белошвея моя.

     - Припомнил я, княже, - подал голос писарь. - Когда вчера в девичьей у дверей стоял да песни слушал, она мимо меня проскользнула, она самая!

     - Сказывай, кто грамотку тебе дал?

     - Ы-ы-ы... Мастер Фрол... Из гончарной слободы-ы-ы...

     - Гордей! Сей же час послать за ним. Стой! Сотнику Василию скажи: двух ратников конных.

     - Погоди, княже, - попросил отец Варнава.

     Он приблизился, в упор взглянул на Малушу:

     - Правду ли говоришь сейчас?

     - Правду, отче, правду, - то Фрол был, Фрол! У-у-у, змей подколодный!

     - Может, что и так, - кивнул игумен. Повернувшись, показал глазами: - Домочадцев-то, пожалуй, уже отпускай, княже, - в любом случае это всё.

     Князь Стерх встрепенулся:

     - А ты, жено моя, чада и все вы, люди добрые, с миром изыдите и простите князя своего, от него претерпевши!

     Настоятель поклонился вместе с Кириллом. Когда гридница опустела, он привлек его внимание и обратился к белошвее:

     - Ты сейчас, милая, глаза закрой да вспомни ясно, когда да коим образом этот мастер Фрол грамотку тебе передавал. Добро?

     - Ага, батюшко, ага...

     Девица старательно зажмурилась, задвигала большими, подрисованными углем бровями. Отец Варнава посторонился.

     Кирилл протянул навстречу ей раскрытую ладонь, одновременно закрывая глаза.

     Широкое румяное лицо с кудреватой бородкой да самоуверенной ухмылкой на нем выступило из тумана, дергаясь и расплываясь, словно норовя обратиться в какое-то другое. Щегольская шелковая рубаха меняла цвет с алого на зеленый, временами превращаясь в подобие веретища. Смутное пространство вокруг исторгало из себя пляшущие силуэты не то деревьев, не то домов.

     - Лжет, - сказал Кирилл, открывая глаза. - Не Фрол то был, иной кто-то.

     - Ну, Малуша-белошвея, воля твоя... - сказал князь Стерх ровным голосом. - Гордей!

     - Ой, не надо, князюшко! Ой, не надо, родненький! - опять то ли завыла, то ли заскулила девка. - Правду скажу, правду истинную! Это калика был, калика перехожий - он грамотку дал, он! И брать-то не хотела, князюшко, так вот и чувствовала душенька моя, что не надобно, да только вот он...

     - Денег посулил?

     Малуша затрясла головой и захлюпала носом:

     - Полдюжины чеканчиков отсыпал...

     - И как да кому подбросить тоже он надоумил?

     - Выспрашивал долго - что да где, да как у князя, а я ему сама и присоветовала. Знала, что Избор в девичью повадлив.

     - Правду ли на этот раз говорит? - спросил Кирилл. - Может...

     - Не надо, княже, - остановил его отец Варнава. - Я к своим годам тоже малую толику дара обрел ложь от правды отличать. А ты, девица, мастера Фрола почему или зачем оговорить хотела?

     - Так ведь он ладо ее бывший! - не удержался писарь. - А она сказывала, что якобы даже за жену взять обещался, да слова не сдержал.

     Князь Стерх качнул головой:

     - Вот как... Отомстить решила, под суд человека невинного подвести. Ну и гнусная же ты девка, Малуша, - плюнул бы, но только негоже в доме-то. Час тебе на все сборы - и скатертью дорога. Поди прочь. Избор, притвори за нею.

     Он тяжело опустился на лавку у стены и задумался.

     - А как быть теперь с тем каликою перехожим? - осторожно спросил Кирилл. - Я же мог бы рассмотреть дотошно, каков он из себя. Да голос, да повадки.

     - И что? - проговорил князь безразлично. - Если он и вправду странник, то давно уж неведомо где. Как по мне - ряженый, да и то не важно. Где искать? Кому? Тебя на все четыре стороны враз отправить? И вовсе не посланник нам нужен, а пославший. Так не ищут, княже.

     - А как ищут?

     - Да малость по-другому... - как будто с неохотой ответил князь Стерх и попросил негромко:

     - Гордей, Избор, оставьте-ка нас с отцом Варнавою.

     Заметно поколебавшись, добавил мягко:

     - И тебя попрошу, княже. По-отечески...

     У старой липы за их спинами что-то зашуршало. Они обернулись, вглядываясь в темноту.

     - Ёж, должно быть. Или кот... - Держан откинулся на спинку скамейки и спросил с нескрываемым любопытством:

     - Вот скажи, а каково оно: в душах чужих читать?

     Кирилл пожал плечами:

     - Не знаю. Я в душах не читаю. Это здесь... - он неопределенно покрутил рукою возле темечка.

     - Всё равно здорово. Завидую я тебе, княже.

     Кирилл опять пожал плечами:

     - Чему тут завидовать? Неужто не ведаешь, что находится временами в помыслах человечьих?

     - И то правда. О других говорить не стану - не знаю, а о себе-то - да... Наверное, иногда обычным золотарем себя чувствуешь.

     - Нет. Бери выше - мастером-черпальщиком.

     - А мои мысли видеть можешь?

     - Только если пожелаешь. Или, по крайности, затворяться не станешь. Да ты не бойся - я сам по себе ничего чужого не вижу и не слышу. Хотя чувствую что-то изредка.

     - Я боюсь? Ну давай, скажи: о чем сейчас думаю?

     Кирилл опустил веки, замер на мгновение. Подняв их опять, демонстративно сложил пальцы в кулак и приблизил его к носу Держана:

     - А это что за диво такое, княжиче?

     Держан захлопал глазами:

     - Ты чего?

     - Да того! Ты меня спрашиваешь: "Прореки, княже, что это за диво такое?" и притом кукиш показывешь мысленно. А я тебе кулак - въяве!

     Сверху послышался сдавленный смешок - князь и княжич задрали головы. В развилке широченной липовой ветви сидела на корточках хихикающая княжна Светава.

     - О! Мавка попалась! - радостно завопил Держан, подхватываясь на ноги. - Мавка-лазутчица, да еще и матерущая-то какая - гляди! Ну чичас мы тя пымаем...

     Он подпрыгнул, ухватился за нижние ветки и принялся азартно трясти их:

     - Пособи, княже, не то уйдет вражина лесная!

     Толстенная ветвь под княжною даже не шелохнулась. Однако Светава вдруг пошатнулась, пискнула испуганно и, шурша подолом по коре, ссыпалась вниз.

     Кирилл подставил руки, без труда поймав ее на подлете:

     - Цела? Не повредилась?

     Светава сплела пальцы на шее Кирилла, улыбнулась застенчиво. Со вздохом прошептала:

     - Нет, напугалась только... Спасибо тебе, княже, спаситель ты мой...

     По обеспокоенному вначале лицу Держана стала медленно расползаться ухмылка:

     - А напугалась-то чего, сестрица? Вроде и прицелилась славно, и подол не забыла придержать со тщанием. Да и князя поймала ловко. То есть, я сказать хотел: князь тебя поймал - оно конешно!

     Светава вдруг вырвалась из рук Кирилла. Затем поддернула длинную рубаху и изо всей силы наподдала ногой, норовя попасть брату пониже спины. Он ловко вильнул телом - сестрин сапожок лягнул мимо.

     - А ежели бы нога твоя из задницы вылетела? - закричал Держан озабоченно. - Ведь прямо в окошко и угодила бы! А стеклышки-то веницейские - вот попало бы от отца-то!

     - Ну, братец, спасибо тебе!

     Светава фыркнула, как кошка, подхватила подол и умчалась в темноту.

     - Зря ты так... - сказал Кирилл с сожалением.

     ***

     - И огорчительно будет нам, княже, если ты уедешь, так и не повидавши толком нашей славной Белой Криницы. Да ты ешь, ешь! Угощайся поплотнее: обед, скорее всего, опять поздним будет, еще успеешь проголодаться.

     Князь Стерх поощрительно помахал ладонью над столом, щедро накрытым к завтраку.

     - Суд-то вчера поздно окончился, - сказал Кирилл, будто извиняясь. - Город до ночи, конечно, можно было бы наскоро оглядеть, так ведь, наверное, и люд с торжища разошелся, и лавки купеческие тоже позакрывались.

     Князь Стерх метнул быстрый взгляд на отца Варнаву:

     - Да и сегодня, пожалуй, лишь к вечеру управимся - опять недосуг будет. А почто тебе, если не секрет, люди торговые надобны?

     - Гостинчик привезти хотел, - сказал Кирилл, добавив стесненно: - Маленький. Колечко или перстенек. Лучше бы, конечно, перстенек с бирюзою...

     - Блинков, блинков себе положи, княже, - радушно и поспешно предложила княгиня, - пока горячие! Простынут - не так хороши будут. Отец наш со старшими - с икоркою любят, а Держан - со сметаною да медом.

     Кирилл рассердился на себя за то, что уточнение о перстеньке совсем ненужно сорвалось с его языка.

     - Ты краснеть-то погоди, княже. Дело твое - молодое, а пояснения нам не надобны, - князь Стерх подмигнул ему, оправив длинные седые усы. - Не всё мы с тех пор позабыть успели за древностию лет своих, да... А купцов, что самоцветами да серебром-златом торгуют, в Белой Кринице преизрядно. И на торжище загляни, и по лавкам походи - подыщешь, что тебе по сердцу. Стало быть, поснедавши и отправляться можешь - так ли, отче Варнаво?

     Кирилл обрадовался, но тут же и спохватился:

     - А как же суд, княже? Вдруг опять случится что-то?

     - Мыслю, не всякий же раз письма подметные объявляться станут. А буде иная надобность в тебе возникнет - гонцов пошлю, сыщут быстро.

     Отец Варнава кивнул в подтверждение княжьих слов.

     Держан завозился на своем месте и даже тихонько покашлял, привлекая к себе отцовское внимание:

     - А мне с князем можно ли будет?

     - Тебе-то зачем? - неожиданно резко спросил князь Стерх.

     - Ну... Вдвоем было бы веселее. Да и уедет он скоро.

     - Ты мне здесь понадобиться можешь.

     - Князь Ягдар не надобен, а во мне нужда какая?

     Князь Стерх выпрямился, свел брови и положил обе руки на стол. Держан умолк и обиженно засопел.

     - А молочка кому еще? - тут же спросила княгиня.

     ***

     - Да не лети ты так! - попросил Кирилл, останавливаясь. - Дай дух перевести.

     Брат Иов чуть заметно усмехнулся:

     - Объелся?

     - Ну объелся - и что? Ты еще скажи свое любимое: "Чревоугодие - грех, а для воина вдобавок - глупость смертная".

     - Зачем? Ты и сам уже сказал. Если отдышался - пошли.

     - Зря князь Стерх Держана с нами не отпустил. А тебе-то дорога хорошо ведома?

     - Я здесь, как и ты, впервые.

     Кирилл оторопело остановился.

     - Но мне Гордей рассказал подробно, - невозмутимо закончил инок.

     - Ага, - кивнул Кирилл. - Тебе, я так разумею, уже давно пошутить хотелось, да все не выходило никак. А теперь вот получилось.

     Улочка делала неожиданные повороты меж высоких и глухих заборов, иногда больше походивших на крепостные палисады. Тяжелые ворота в них то были убраны в навершии своем сплетенными ветвями падуба, то увенчивались пятиконечными крестами. Деревянная стена эта временами прерывалась, открывая дворики другого достатка, ограду которых знаменовали собой пяток-другой полузатопленных просторными лопухами кольев.

     За новым поворотом уже послышался далекий и невнятный шум людского скопления, по бокам дороги стали попадаться приткнувшиеся где попало телеги и возки. На них неторопливо прихлебывали, закусывали основательно, переругивались с разными степенями вдохновения или совершенно безмятежно храпели утомленные ярмарочными трудами да искусами гости Белой Криницы.

     Торговая площадь распахнула свои широкие объятья сразу за остатками старых укреплений.

     - А вот квас, холоднай да пеннай! - заорал, надвигаясь со стороны, ражий детина о двух бочонках через плечо. - С ягодою да с хреном! В нос шибат - что твой кулак! Налетай, кто не дурак!

     Кирилл остановил его, охотно выцедил жбанчик - чтобы колкой кислинкой хоть немного снять ощущение тяжести в животе, а заодно подтвердить, что дураком вовсе даже не является. Приглушил ладонью неизбежную отрыжку, отер губы и удовлетворенно огляделся вокруг.

     Пестрое и бестолковое скопище ларей, рядов, лотков под навесами и открытым небом рассекала из конца в конец пара длинных строений, расположенных рядом друг с другом на высоких цоколях из дикого камня. Брат Иов указал на них:

     - Лавки торговых людей Градской и Княжьей гильдий. Там, конечно, подороже, нежели у лотошников, зато и получше. Идем туда?

     - Я пока тут пригляжусь.

     Инок молча кивнул. Затем выбросил руку в сторону, ухватив за шею верткого мужичка, который успел протиснуться между ними и уже наладился нырнуть в толпу.

     - Спасибо тебе, добрый человече, - сказал он негромко, разворачивая его лицом к себе. - Князь кошель свой обронил оплошно да потерять мог, если бы не ты.

     - Какой такой кошель? - взвился мужичонка. - Не ведаю я ни про ка... У-у-у!.. Пу... сти...

     - Кожаный.

     - Э... - его глаза остекленели, а рука заскреблась за пазухой, судорожно выдергивая оттуда звякающий мешочек сыромятной кожи. - На!.. На!..

     Кирилл запоздало ухватился за обрезанные концы ремешка на поясе:

     - Ах ты...

     Иов разжал пальцы и поклонился:

     - Храни тебя Господь, добрый человече!

     Мужичок тут же исчез.

     - Уж прости, княже, что забыл предупредить. Может, кошель пока у меня побудет?

     - Да. И спасибо тебе, брат Иов. А как же ты увидел-то?

     - Смотрел.

     - Знаешь, давай все-таки к этим гильдейским лавкам двигаться помаленьку.

     У мясных рядов дорогу им перегородило плотное людское кольцо. Из глубины его доносились размеренные глухие удары и повизгивание, сопровождаемые поощрительными выкриками.

     - Что там происходит? - полюбопытствовал Кирилл, повысив голос.

     Один из зевак обернулся и пояснил словоохотливо:

     - Колбасника бьют. Повадился облуд эдакий, заместо мяса доброго пакость всяку в колбасу наталкивать. И совестили его, и княжьим судом стращали, а он, вишь ты, опять за свое... Да ты, гляжу я, никак, сам княжьих кровей будешь - прикажешь прекратить?

     - Да не ваш я князь. А ты что скажешь, брат Иов?

     - Вразумление - дело благое. Туда, княже, - вон той стороной обойдем. А вы продолжайте с усердием.

     Широкие многочисленные лестницы вели к открытым дверям лавок. В ближней из них показался хозяин, самолично провожавший уважаемого гостя. Почтительно и ненужно поддерживая его под локоток, он из вежества чинно спустился вместе с ним на пару-тройку ступеней.

     Их обогнали двое парней. Громыхая сапогами, взбежали где-то впереди наверх и скрылись за одною из дверей.

     Кирилл внезапно остановился. Опустив голову, прикоснулся кончиками пальцев к шраму на правом виске.

     - Что случилось? - тут же отозвался Иов.

     - Не знаю. Неладное почувствовал. Страх, что ли? Не знаю...

     - Чего боишься?

     - Это не мой страх.

     Инок, подумав, проговорил как-то по-особому спокойно:

     - Послушай меня, княже. Сразу не входи никуда. Вначале просто пройдись не спеша туда да обратно. Будто прогуливаешься. Я за тобою последую.

     Кирилл кивнул и, сложив руки на груди, с вальяжной неторопливостью зашагал вперед. Временами он останавливался, горделиво откидывал голову, явно подражая кому-то. Оттопыривал нижнюю губу, оценивающе прищуривался на гостеприимно распахнутые двери.

     - Молодец... - прошептал Иов ему в спину.

     В открытых проемах начали появляться лица сидельцев, а то и самих хозяев.

     - Ищете чего, гости дорогие? - не утерпел кто-то. - Может, у нас найдете?

     На это немедленно и ревниво откликнулись другие:

     - К нам милости просим!

     - А у нас получше прочих будет!

     Кирилл выбрал наугад одну из лестниц, с прежней важностью стал подниматься по ступеням. Скрывшись за створкою распахнутой двери, он уже не видел, как напряженно наблюдавший за ним хозяин соседней лавки принялся быстро изображать что-то руками высокому человеку в коричневой чуге на крыльце напротив. Тот в ответ проделал ладонью у горла резкое движение непонятного значения и отвернулся.

     - Ух ты... - с тихим восторгом прошептал Кирилл, войдя и осматриваясь вокруг. Вся его спесь с чужого плеча тут же улетучилась неведомо куда. Стены лавки мерцали глазками самоцветов, витым золотом да резным серебром. Их тусклое свечение перечеркивали во всех направлениях длинные холодные блики благородной стали.

     - Оружием торгуем, - пояснил хозяин, будто опасаясь, что покупатель чего-то не доглядел. - Да не простым, а, как говорится, для достойной руки. Ты, гостюшко дорогой, княжич или князь будешь?

     - Князь... - он осторожно снял со стены германский фламберг с пламевидным клинком, полюбовался затейливо витою позолоченной гардой и примерился в ухвате.

     - Пожалуй, этот для тебя тяжеловат будет, княже, - заметил хозяин, вроде как извиняясь.

     - Знаю. Отец заставлял с двуручным упражняться, да еще и одной рукою... - Кирилл вздохнул, вешая меч обратно. - Говорил: это тебе на вырост.

     - Тогда, может, акинак попробуешь? Как раз в твою меру - и глянь, какова работа! Или гладий новоримский... А это - наших мастеров, вилецких. В добром бою получше иных иноземных будет. Красавец!

     - У меня почти такой же.

     - Ножи ратные да охотничьи, ханджары магрибские, стилеты фряжские не пожелаешь ли оценить?

     Брат Иов коснулся плеча торговца, наклонил голову:

     - Ты прости нас, добрый человече, - мы на время малое выйдем с князем.

     Кирилл с сожалением отложил в сторону богато изукрашенную восточную каму и последовал к выходу.

     - Ну как? - спросил инок, почти не двигая губами.

     - Ты о чем это?

     - Почуял ли сейчас то же, что и прежде? - уточнил брат Иов столь же тихо и терпеливо.

     - Нет.

     - Приглядел для себя что-нибудь?

     - Да.

     - Тогда держи свой кошель. Я здесь подожду.

     Кирилл расплатился за отложенный кинжал восточной работы, сообщив:

     - Прикрасы девичьи хочу осмотреть. Мне бы перстенек серебряный с бирюзою. У кого найти смогу?

     - Я среди здешних торговых людей, можно так сказать, совсем новик... - купец явно собирался добавить что-то еще, но передумал.

     У дверей соседней лавки подпирали косяки двое парней с видом "а шел бы ты и дальше своей дорогой, добрый человек". Кирилл вспомнил, что это они давеча обогнали его с Иовом. Из-за их спин появлялось и снова пряталось круглое хозяйское лицо с бегающими глазами.

     - Иов, я опять это почувствовал - тот же страх, - тревожно отметил Кирилл. - Здесь и еще где-то рядом.

     Внезапно выскочив наружу, купец заметался на помосте, завопил тоскливо:

     - Игнатий, Игнатий! А ведь они теперь ко мне идут, ко мне! Что же делать-то?

     Инок тут же остановился, заслонив Кирилла.

     Высокий человек в коричневой чуге молчаливо наблюдал за происходящим с противоположного крыльца. Услышав обращенные к нему слова, он плюнул от души, яростно топнул ногой и заорал в ответ:

     - Что делать? Да на языке своем поганом удавись, выпороток бздливый!

     После чего быстро сбежал вниз. Оглядываясь по сторонам и продолжая бормотать под нос ругательства, стал злыми рывками распутывать коновязь мышастого жеребца под седлом.

     - Бежишь? Ну беги, беги! - продолжал голосить первый. - Только если что - я один тонуть не стану! Всех за собою потащу, так и знай!

     Высокий вскочил в седло, еще раз плюнул и с места взял галоп - люд поспешно шарахнулся в стороны.

     - А-а-а! Да пропади оно всё пропадом! - заверещал купец поразительно тонким голосом. - Бей собак стерховых, ребята! Смертным боем бей!

     Он отступил в глубину помещения, захлопнул дверь и загремел засовами. Его гвардейцы с деланой ленцой отлепились от косяков. Поигрывая плечами, двинулись вниз.

     Пространство перед лавками стало быстро пустеть. Из оставшихся зевак - либо особо жадных до зрелищ, либо совсем уж рисковых - одни вскарабкались для выгодного обзора на ближайшие лестницы, другие схоронились под ними. А еще четверо, так и не убравшиеся от греха подальше, вдруг разделились по двое да стали потихоньку подбираться слева и справа. Кирилл вытащил из ножен купленый кинжал, прижал его к бедру.

     - Оставь, княже, - попросил Иов. - Не надо кровь проливать.

     - Дело говоришь, иноче, - оскалился один из парней. - Брось ножик, малец!

     - Мне брось, - добавил другой. - Ножик-то славный!

     Они слаженно выхватили из-за голенищ засапожники и рванулись вперед.

     Инок взмыл в стремительном прыжке, пронесся в просвете между нападавшими. Приземлившись на ноги за их спинами, тут же развернулся лицом к ним и Кириллу. Полы подрясника метнулись черной вспышкой, с резким звуком вспороли воздух. Купеческие гвардейцы выронили из рук ножи, медленно склонились перед молодым князем в низком поклоне и повалились к его ногам.

     А он вдруг расслышал крики "поберегись!" да нарастающий конский топот. Сквозь разбегающийся с дороги люд навстречу ему неслись белый аргамак князя Стерха и вороной карабаир сотника Василия. За ними следовали около двух десятков всадников, один из которых держал в заводу гнедого конька Кирилла, а другой - чубарого брата Иова.

     Оставшаяся четверка защитников торговли передумала завершать свой маневр окружения и бросилась врассыпную.

     - Все ли ладно? - прокричал князь Стерх, осаживая коня.

     - У меня - да, - сказал Кирилл. - Только купец Игнатий сбежал.

     - Не только он. Никто никуда не денется - на всех дорогах заставы с ночи. Брат Иов, что еще?

     - Перстенек.

     - Какой перстенек?

     - Серебряный, с бирюзою. Князь так и не купил его.

     - Вот как. Хм... Ну, такую-то беду, как говорится...

     - Я сейчас, я быстро! - заторопился Кирилл.

     - Погоди, княже! - ладонь князя Стерха приподнялась, останавливая по-отечески. Он выпрямился в седле, повел головою окрест. Рокочущий голос властно заполнил окружающее пространство:

     - Слушайте, люди торговые! Надобен перстенек для девичьей руки! Серебряный, с бирюзою! Явите милость ко гостю моему - да так, чтобы выбор добрый был у него! Сами же подбирайте не в спешке - ему не побыстрее надобно, а получше! Уразумели? Тогда да поможет вам Велес!

     Наклонившись с коня к Кириллу, спросил уже потише:

     - Ну как - страшно было, княже?

     - Сказать по правде, лишь под конец да и то самую малость: при мне же брат Иов был неотлучно.

     - Не только он. Впереди вас и позади все время люди мои шли, горожанами да крестьянами ряженные - сотник Василий лучших отобрал. Случись что - пособили бы... - он указал на зевак, которые уже успели спуститься с окрестных лестниц, выбраться из-под них и приблизиться с обеих сторон. - За то, что мы с отцом Варнавою сразу всего тебе не открыли, обиды на нас не держишь ли?

     Князь Стерх раздвинул усы короткой улыбкой, оставляя глаза серьезными.

     - Нет, княже, - твердо и не раздумывая ответил Кирилл. - В делах подобных так и должно быть.

     - Вот и ладно. Василий! Гляди - эти двое уже начинают в себя приходить. Под запор обоих. Сам решай, кого отрядить с ними.

     И добавил, уважительно обратясь к иноку:

     - Всегда немало удивлялся я вашему искусству, брат Иов. Издали успел увидеть да восхититься и твоим мастерством. Честь тебе!

     Инок молча поклонился в ответ.

     - Княже, - подал голос Кирилл, - их хозяин в лавке затворился, а еще четверо таких же, как и эти двое, успели удрать.

     - Я видел. Но об этом позже - гляди, уже несут...

     От дальних лавок, бережно прижимая к животам низкие короба, к ним спешили купцы. С ближней лестницы осторожно, но довольно проворно спустился хозяин с мелко позвякивающей грудой серебра на серебряном же подносе. Оступившись при последней ступеньке, он еще успел сделать в своем неостановимом падении несколько семенящих шажков. Руки невольно взметнулись, выбрасывая перед собою всю драгоценную ношу, а сам торговец с коротким кряканьем грянулся оземь. От летящего подноса Кирилл без труда уклонился, но серебряные перстеньки просто окатили его с головы до ног. Один из них угодил в отворот рубахи и провалился за пазуху.

     - Вроде бы рановато! - заметил князь Стерх с улыбкой. - Как это там на свадьбах приговаривают: "Сыплю серебро, чтоб в семье было добро" - так что ли?

     Охающий да причитающий бедолага проворно перебрался на четвереньки, принялся поспешно собирать просыпанное. Тройка подоспевших купцов стояла рядом, насмешливо поглядывая на своего незадачливого собрата.

     Кирилл добыл из-за пазухи перстенек, оглядел придирчиво со всех сторон и весело обратился к нему:

     - Ну, коль уж ты сам меня выбрал, то и я не буду против! Эй, хозяин, сколько просишь за него?

     Лица конкурентов, утеряв прежние выражения, разом вытянулись. Обладатели их заторопились наперебой:

     - Княже, погоди, так ведь и куда получше подыскать можно!

     - Не спеши, княже, - глянь-ка мой товар, не обидь!

     - А у меня-то одного черненое серебро из самого Великого Устюга имеется!

     - Подарок это, княже, подарок! - громко перебил их хозяин, успевший тем временем и вернуть обратно на поднос свое добро, и отряхнуться. - Как дорогому гостю нашего дорогого князюшки, нашего родного батюшки! Так-то оно очень даже ладно будет!

     Проговаривая это, он быстро и угодливо поклонился в сторону князя Стерха.

     - Нет, - сказал Кирилл, теряя улыбку. - Так будет вовсе не ладно. А я вопрос свой повторю: сколько просишь за него?

     Торговец попытался обрести какую-то поддержку во взгляде своего князюшки. По-видимому, найдя там что-то совсем иное, проговорил поспешно:

     - Два чеканчика сереб... Один, я хотел сказать, только один!

     - Значит, три - я верно расслышал? - непреклонно переспросил Кирилл, отсчитывая монеты. - Экая дороговизна у вас - да что уж тут поделаешь! И спасибо тебе.

     Коротким кивком и взмахом руки князь Стерх отправил купцов прочь:

     - А теперь вернемся к прежнему разговору, княже. Тем четверым, которые, как ты говоришь, успели удрать, сделать это было позволено мною. Надобно, чтобы они вести о случившемся в кое-какие места донесли. Мыслю, что кроме них и другие вестники могли сыскаться, которых мы не видели. Это такоже мне на руку. Так что спешить нам нечего - пусть успеют. Где, ты говоришь, хозяин-то затворился?

     Кирилл указал.

     - Василий! Напомни, чья лавка?

     - Торгового человека Савватия, княже.

     - Я так и думал. Оставь людей, пускай поначалу увещевают открыть добром. Не получится - высаживать двери. После того, как мы отъедем.

     ***