В неосвещенной комнате софа, она же кровать, около журнальный столик. Кресло. Письменный стол. На стене весит включенное бра, здесь же квадратная репродукция Малевича. На другой подлинник уличного художника. Окно занавешено плотной чёрной тканью, подобие шторы.
На кресле сидит Ян. Мужская особь. Серые глаза, волосы светлые, нежели тёмные. Крутит в руках портсигар. Морщинки на лице запечатлели 28 полных лет.
На софе полулёжа Мари. Особь женского пола. Ногти накрашены светло серым. До скрупулезности, ровно остриженные чёрные волосы - каре. Иногда зевает, иногда в недоумении смотрит на Яна. Если бы она улыбнулась, всем бы стало понятно, что ей 24.
- Закрой окно! Сколько тебе говорить. Закрой окно. Закрой окно. Закрой окно. Ты, понимаешь что, дует, понимаешь, дует. Ветер дует. Закрой окно. Ты меня слышишь?
- Слышу. Встань и закрой сама.
- Я закрывала уже пять раз, понимаешь, пять, раз шла к окну, и закрывала его. Вот этими руками закрывала. И не один раз, а целых пять. Целых пять раз. Закрой окно!
- Зачем ты говоришь одно и тоже слово по сто раз? Ты что не понимаешь, что это вообще не идёт твоему голосу. Я запишу тебя. И буду рассылать. Всем. Знакомым и не знакомым, как ты говоришь, одно и тоже по сто раз. Если ты думаешь, это придаёт тебе шарм, ты ошибаешься. Я сейчас микрофон достану, ты будешь говорить в микрофон?
- Нет. Ну, ты закроешь окно или нет? Или нет? Мне шестой раз закрывать, что ли идти? И какая тебе разница, сколько я повторяю раз, сколько хочу столько и повторяю, слова. Закройте, пожалуйста, окно ваше величество. Ты оглох! Ты что ли оглох? Я кому говорю? Я что говорю оглохшему человеку. Я как ты выражаешься, "говорю по сто раз", как оказывается оглохшему человеку...
Он встаёт, обходит комнату, пристально смотря на неё, берёт со стола пепельницу. Ставит на место. Снова берёт. Выходит из комнаты, возвращается. Уносит пепельницу из комнаты. Она приподнимается, прохаживается по комнате, практически подходит к окну, но возвращается назад, так несколько раз. Через не сколько минут он возвращается (Мари уже снова на софе). От него пахнет сигаретами. Ставит пепельницу на стол, в пепельнице один окурок. Пристально смотрит, начинает говорить, в это время усаживается в кресло, закидывает одну ногу на подлокотник.
- Ты будешь говорить в микрофон?
- Ты закроешь окно!
- Ты будешь говорить в микрофон? Я вот сейчас встану и закрою окно, понимаешь закрою окно, ты это понимаешь. А ты будешь говорить в микрофон? В микрофон. Чтобы голос твой записать. Будешь говорить, чтобы записать. Будешь говорить, будешь говорить, будешь говорить! Что ты молчишь, ты будешь говорить в микрофон? Закрыть окно? Закрыть окно? Закрыть? А ты будешь говорить в микрофон?
- Я тебе ненавижу, понимаешь, я ненавижу тебя. Ты больной человек, ты урод морали. УРОД. НЕ-НА-ВИ-ЖУ.
- Знаешь, в такие моменты, я уверен, что безнадёжно люблю тебя. Вот люблю, как раз в жизни. Но я знаю, что всё это не правда, что я не люблю тебя. Что вообще всё бессмысленно. Ты хочешь привлечь просто внимание. Ты только этого хочешь. Но ты не хочешь, чтобы я любил тебя. Тебе не выгодно. Тебе это слишком ответственно.
Его лицо становится грустным. По губам хочет скользнуть улыбка, но у неё не получается, вопросительно смотрит на Мари. Она отворачивается к стене. Сидит какое-то время не подвижно. Встаёт, берёт пепельницу, возвращается через минут шесть. В это время Ян заглядывает за штору и смотрит. Потом снова крутит в руках портсигар. Она возвращается, ставит пепельницу на стол, в ней три окурка. От неё пахнет духами. Закусывает губу.
- Ты не правду говоришь. Ты врёшь мне. Ты себя оправдываешь и врёшь мне. Я тебя прошу закрой окно, иначе у меня случится приступ.
- Слушай, я тебе вообще кто? Я вообще существую у тебя?
- Ты у меня существуешь. Только вот скажу тебе честно, я у тебя не существую. То есть я есть только как, какое-то приложение. Ты всё время в себе, ты, когда хочешь, возвращаешься в мир, когда не хочешь, сидишь в себе. И ничего не понятно, ничего не понятно. А я должна караулить твоего возвращения, чтобы ты мне хоть что-то подарил, что-то сделал, что-то сказал, в конце концов. И даже вот сейчас ты тут есть, а на самом деле тебя нет. Ты меня не слышишь, я тебе говорю, говорю: закрой окно. А тебя нет.
- Ты же не была раньше такой. Ты же раньше могла ко мне туда, в мой мир приходить. Ты же приглашала меня в свой. И нас ведь не было вдвоём для этого мира. Мы ведь только друг для друга были.
Ян роняет портсигар на пол, из него выкатываются несколько сигарет. Некоторые моментально исчезают в полу тьме и тени предметов. Нагибается, собирает. Мари берёт с журнального столика книгу, листает её, садится на софу. Осматривается, пристально изучает плоскость столика. Ломает себе ноготь на безымянном пальце, им же делает закладку в книге. Книгу кладёт на стол. Ян уже сидит и наблюдает за ней. Она потерянно улыбается и начинает говорить.
- Не устраивай только панихид по прошлому. Я осталась прежней.
- Я тоже остался прежним.
- Закрой окно...
- Только, наверное. То есть тогда получается, что вообще не надо приходить к тебе и встречаться не надо. Это ведь всё получается уже не то. Лишнее.
- Лишнее...лишнее. Знаешь, когда всё началось? Закрой окно, а то орать приходится.
- Когда?
- Всё началось с того самого момента. Ты, сейчас окончательно, наверно, расстроишься, если я тебе это скажу. Но вот я совсем не хочу сказать, что ты возгордился, ты совсем не возгордился. Это совсем другое. Да это и случилось на много раньше... Прикрой окно, я устала громко говорить.
- На много раньше чего, в чём дело, я не понимаю тебя?
- Ну, это раньше той премии случилось, сейчас поймёшь, я тебе сейчас всё скажу. Это и раньше премии и раньше вообще до того как ты эту книгу дописал. Но только это из-за этой книги. Я не могу тебе объяснить?
Она снова берёт в руки книгу с закладкой, крутит её, смотрит на него. Ян кладёт портсигар на стол. Ничайно задевает его рукой, он снова падает. Ян садится в кресло и смотрит на портсигар, потом переводит взгляд на Мари.
- Тебе не понравилась книга? В этом нет ничего страшного, мне она тоже так себе.
- Нет, мне очень понравилось, просто понимаешь, когда ты только начинал писать. Я прочитала один отрывочек и...
- Ну, вот я говорю же не надо читать не дописанного...
- Тут не в этом дело, понимаешь, всё как-то изменилось после отрывка этого. Я сама не понимаю. Я сама сейчас не могу тебе объяснить. Вообще не смогу объяснить. Я сейчас в книге карандашом помечу, а ты прочитай этот отрывок... Дай карандаш.
- Возьми. Только, я эту книгу наизусть знаю...
- Нет, ты прочитай. Только закрой окно, чтобы ветер странице не трепал, мне не удобно искать... Вот прочитай, прочитай, пожалуйста, в слух.
Мари встала, подала раскрытую книгу. Мимолётно взглянула в сторону окна, сделал не решительный шаг, но сразу же поспешила вернуться к софе. Села, положила сломанный ноготь на журнальный столик. Ян смотрел в книгу, на 45 странице был жирно обведено карандашом целый абзац:
"...когда-то летней ночью шёл дождь, мы лежали штабелями в палатке для военной техники, пацаны, втянувшие нос под мокрые одеяла. Мой сосед рассказывал, об этой истории: дело было во вторую войну. Также ёжась, уже немолодой лейтенант СС стоял возле не заводившегося автомобиля посреди грязной дороги. Из-за угла за ним наблюдал какой-то пацан. Лейтенант подозвал его к себе. Долго они смотрели друг на друга. Он пошарил в кармане и протянул перепачканному пацану плитку немецкого шоколада, что послала ему фрау N. Посылку он получил вчера вместе с трогательным письмом, её передал один сотоварищ. Почта понятное дело не работала. На обёрточной бумаги было написано: Берлин. Вейерштрассе 12, кв. 21б. Пацанёнок неохотно взял шоколад. Какой странный народ - подумал Ганс. Отвернулся и медленно пошёл вперед, решив, вернутся за машинной позже. Он шел, куда ни будь, через какое-то мгновение характерный щелчок сзади сопроводил пулю в голову идущего. Последнее что запомнил Ганс на этом свете, было: "Вейерштрассе 12, квартира 21б, пятый этаж, первый подъезд. Шоколад из Берлина..."
- И что тебя в этом могло так отвратить от меня?
- Я не знаю. Я вообще ничего не знаю. Что-то сдвинулось и всё...
- Знаешь, а я думаю по другому... Всё "сдвинулось" как ты говоришь, чуть раньше, того, как я начал писать. Всё сдвинулось, когда ты попросила заложить кирпичом окно. Всё сдвинулось, когда я сделал это.
Ян встал со стула и отодвинул плотную штору, за ней скрывалась жёлтая кирпичная кладка с потёками цемента.
- Вот тогда всё и изменилось. А теперь прощай. Хорошо, что мы выяснили причины. У каждого как оказалось они свои. Спасибо тебе, что мы не сподобились, расстаться как все, из-за каких-то земных проблем...
И он вышел в коридор. И тихо открыл дверь. И вышел, на ходу крикнув в соседнею комнату: "Закрывайся". И исчез, спускаясь по лестнице.
Мари сидела и исступленно смотрела на кирпичную кладку и вдруг неожиданно обнаружила, что в комнате полутьма. Она не могла понять, как не замечала этого раньше. И вот почему постоянно горит бра. И какое сейчас время суток. Она шептала: "Открой окно, открой окно, открой окно. Я буду говорить в микрофон, я буду говорить в микрофон, Записывай мой голос, рассылай. Открой окно. Разбей кирпичи, и впусти свет, впусти ветер. Нет не надо, не открывай. Я сама. Я сама открою, я сама. Я молотком или ещё чем ни будь...Ты ведь записал мой голос у себя в памяти. И это хорошо. Этого хватит. Сохраним друг друга в памяти голосами. Я открою сама. Сохраним в памяти. Сама. Голосами. "Закрывайся"... "И что тебя в этом могло так отвратить от меня"... "Знаешь, в такие моменты, я уверен, что безнадёжно люблю тебя"... "Закройся". Открою окно, пойду, открою окно, я в шестой раз в жизни открою окно, собственными руками. Открою. Хотя нужен молоток или ещё что-то такоё. Открою. Дверь закрыть... Какую. Закрыть. С той стороны или с этой. Закрыть дверь, открыть окно. Идти гулять или просто купить плитку шоколада. Открой окно. Подойти к продавщице и сказать: плитку шоколада из Берлина... нет сказать немецкого шоколада, так привычней для продавцов, а вдруг она спросит, а почему не швейцарского, а я спрошу, есть ли у них в свободной продажи молотки. И открою окно. А почему, правда, не швейцарского. И почему плитку? просто швейцарский шоколад, он ведь может быть конфетами. Да швейцарский шоколад и молоток. И я открою окно, и больше не будет ни какого шоколада из Берлина. Будет окно, ветер и свет, в разные времена суток - разный цвет. Я открою сама...". Она вышла из комнаты. На полу валялась книга, тускло светило бра. Жёлтая кладка, из далека, напоминала безумную картину, безумного художника. Комната осталась одна.