Реалист Аполлоша Авгуров любил корчить рожи перед зеркалом. Нет, он не старался изобразить что-нибудь пострашнее, напротив, пристально пяля глаза на собственное отражение, он представлял себя то доблестным генералом Брусиловым, то казаком Кузьмой Крючковым, лихо накалывающим на пику германцев, то одноногим авиатором-асом Прокофьевым-Северским.
Родители мало уделяли внимания сыну. Папенька, до войны чиновник ведомства императрицы Марии, на фронт не пошел и теперь служил в Союзе Земств и Городов, носил красивую военную форму, и дома появлялся редко. Маменька, теософка с довоенным стажем, вся погрузилась в спиритизм и переселение душ, и до детей ли ей было? Да и время не располагало к семейным ценностям, начавшаяся с убийства старца Распутина смута переросла в беспорядки, потом в мятеж и вылилась в революцию. Император отрёкся, брат его тоже, и теперь страной неуклюже рулило Временное правительство.
Но семейство Авгуровых быстро привыкло к новой реальности бытия, вот разве только маменька, бывало, ещё жалела, что не успела её представить старцу подруга из ближнего его дамского круга - Пуришкевич с В.К. Дмитрием Павловичем и Феликсом Юсуповым Распутина отравили, застрелили и утопили. Но маменька верила, что дух Григория Ефимовича вот-вот вселится в кого-нибудь и спасёт монархию...
Ещё зимой, на Рождество, Аполлоша заметил, что вживаться в образы перед зеркалом у него стало получаться всё лучше и лучше. Он научился даже выращивать там себе усы а ля генерал Ренненкампф... И тут его времяпрепровождение заметила младшая сестра Лиза, и надо же, в тот момент, когда он представил себя папенькой в новом френче, в погонах с вензелем "СЗГ", и наябедничала отцу. Тот крайне негативно отнёсся к, как он посчитал, глумлению над святым, и выдрал сына витым ремешком от офицерского свистка. Ничего удивительного, третий год войны слушать злые насмешки над своим "земгусарством" вроде этой частушки:
"С винтовкой, шашкой, револьвером
Алла-верды! Алла-верды!
Казался каждый офицером
Алла-верды! Алла-верды!
Расшили золотом погоны
Алла-верды! Алла-верды!
Пусть трусы носят цвет зеленый!
Алла-верды! Алла-верды!!!"
и не переживать... Аполлоше ко всему не повезло, что папенька только недавно пришёл из чайной, (по случаю сухого закона) и от него явственно попахивало шустовским коньяком. Пришлось мальчику претерпеть экзекуцию, будучи зажатым ушами между замшевыми леями папенькиных щегольских галифэ, и глядя на его шпоры, считать свистящие удары по афедрону. Спасибо маменьке, отбила с криком: - В вас, сударь, что, Распутин вселился?!
С тех пор Аполлоша чудодействовал перед зеркалом только закрывшись в своей комнатке, но то ли обида, то ли боль в ягодицах, усилили магические способности мальчика, и преображения его стали полнее, длительнее и реальнее. Что с этим своим умением делать, Аполлоша не представлял, пока...
Случай решил всё! За обедом мальчик увидел в зеркале гостиной отражение вредной Лизки и представил её Юлией Пастраной. У сестрёнки послушно выросли усы и борода, Аполлоша затрясся от сдерживаемого хохота, и тут вошла кухарка Настасья с супницей. Визг старухи и грохот вмиг заставили мальчика отвернуться от зеркала - Настасья сидела на полу в луже горохового супа и мыча тыкала пальцем в сторону сестрёнки. Вбежавшая маменька не смогла добиться от кухарки ничего вразумительного, кроме слова "Борода!" Настасья незамедлительно уволилась, несколько дней, пока не наняли новую кухарку, пришлось питаться из кухмистерской, а Аполлоша понял, что его метаморфозы реально меняют внешность других людей, надо лишь смотреть на их отражение в зеркале.
Несколько мартовских дней мальчик тренировался в преображениях на дворниках, гарнизонных солдатах и курсистках города Петрограда, наслаждаясь испугом и изумлением знакомых очередной жертвы. А как себя должны были вести люди, видящие, как на выскобленном усатом лице родного отделенного унтера проявляется личико Матильды Кшесинской, или румянец подруги-гимназистки вдруг сменяет одухотворённо-аскетическая маска покойного о. Иоанна Кронштадтского? Визгу и матерных слов хватало! Но никто, конечно, не связывал эти чудеса с лопоухим реалистом с зажатым в руке зеркальцем. Пошли было слухи о вселении духов и демонов, но образы эти несусветные были быстропреходящими, эфемерными, никому не хотелось выглядеть рехнувшимся, и слухи затихали... Так оно всё и шло - до 3-го апреля...
В этот весенний погожий день Аполлоша вышел на свой Большой Сампсониевский и увидел множество людей, идущих в одну сторону, к Арсенальной набережной. Мальчик смешался с толпой, и она вынесла его к Финляндскому, а там гремел военный оркестр, везде алели флаги, строй солдат с винтовками стоял у дверей вокзала. Мальчик не знал, что происходит, но люди кругом радостно гомонили, и ему тоже стало весело, он стал пробираться низом, петляя между людских ног, ближе к солдатам. Вдруг толпа взревела, шатнулась к вокзалу, Аполлоша, ничего снизу не видя, спросил какого-то человека, по виду, рабочего: - Что там такое, дяденька?!
Тот посмотрел вниз на мальчика, улыбнулся ему и сказал: - Революция, барчук!
Он поднял щуплого Аполлошу и подсадил его на высокий цоколь уличного фонаря. Саженях в двадцати стоял броневик, и на его крышу, к пулемётной башне, подсаживали какого-то господина в пальто и картузе. Вот он взобрался на башню, поднял руку, и площадь начала стихать. В наступившей тишине картаво прозвучало:
Аполлоша не понимал, о чём говорит оратор, но когда тот сорвал с головы картуз и призывно выбросил руку с ним вперёд, а толпа в ответ взревела, мальчик вдруг подумал, что лысая голова человека на броневике замёрзнет на пронизывающем ветре с Невы, и полез в карман за зеркальцем.
Как получилось, что у оратора вдруг появилась сальная нечёсанная шевелюра под горшок и борода, виденные мальчиком на фотолитографии в газете с утопленником Распутиным, Аполлоша и сам не понял. Но через секунду потрясённого молчания площадь снова взревела:
В воздухе мелькнуло древко с красным флагом и с треском ударилось о башню броневика у ног преображённого оратора. Тот неловко переступил назад, поскользнулся на мокром металле и опрокинулся навзничь назад в толпу. Мелькнули тупоносые ботинки, за броневик бросились солдаты, качнулось людское море... Через минуту мимо фонаря на руках пронесли тело. Аполлоша разглядел сверху горошки на галстуке и неестественно вывернутую шею оратора, за ними семенила дама в шляпке пирожком с вуалью.
Он бежал домой и молился:
- Господи Боже! Избавь меня от этого!!!
Господь внял молитве, и Аполлоша больше не умел перекраивать лица людей. Он вырос, стал инженером, потом доцентом в бывшем Императорском Архитектурном Институте. А Октябрьский переворот, как вы, наверное, уже догадались, не произошёл, так как Троцкий с Зиновьевым не потянули это дело.