Артур О"Шонесси Мэй 
(Перевод с английского) 

Днём жарко, и ни туч, ни облаков, 
а свет - рубиновый экстаз из грёзы. 
Царит весна. Однако будь готов - 
польют дожди, ударят злые грозы. 
Как спеть о той, чьё имя было Мэй ? 
Как спеть о самом лучшем из цветов ? 
Она ушла отсюда в блеске дней 
дорогой - всех длинней. 

Подснежники в жемчужинах из рос 
делили с Мэй весенние рассветы, 
Она, как лилия, в саду из роз 
жила в весне, её сгубило лето. 
Была хрупка, любых цветов нежней, 
И зной её замучил и унёс, 
Она ушла отсюда в блеске дней 
дорогой - всех длинней. 

Над головою Мэй был ореол, 
горевший золотом, чудной, но милый, 
обширней наших грёз и горше зол. 
Глаза светились внутреннею силой, 
и что-то неземное было в ней. 
Небесный свод в ней зеркало нашёл. 
Она ушла отсюда в блеске дней 
дорогой - всех длинней. 

Под кронами в вечерней полутьме 
она ходила лёгкою походкой 
и пела бывшее на сердце и уме. 
Мне чудилось, что в нашем околотке, 
где поуютнее и потемней, 
любя мечтать, гуляет аегел кроткий. 
Она ушла отсюда в блеске дней 
дорогой - всех длинней. 

Покуда не смежила Мэй ресниц, 
дарила взглядом летнюю отраду. 
На свете не было императриц 
С такою горделивой силой взгляда. 
Святой обряд свершается над ней, 
белейшею из всех отроковиц. 
Она ушла отсюда в блеске дней 
Дорогой - всех длинней. 

Какой теперь от этой песни прок ? 
Исчезло дивное виденье. 
Она тянулась к солнцу как росток, 
дожив до дня печального успенья. 
И унеслась. Теперь уже не Мэй - 
красивый, но увянувший цветок. 
Она ушла отсюда в цвете дней 
дорогой - всех длинней. 

Arthur O"Shaughnessy May 

Dream-like glow of rapt noon hour, 
Rose-tinted rapture, that may not last, 
Heaven seen clear between shower and shower, 
Dawn colour ruined by day"s overcast - 
How shall I sing of the maid called May ? 
How shall I sing of the year"s supreme flower ? 
Fading away, ah ! fading away, 
Fading, fading away ! 

Maiden May was a white snow bloom, 
A wan white lily wearily fair; 
Summer her death was, and summer her doom; 
In love her garden, and love her air, 
She grew and paled in the full red ray, 
A lily that stood in the rose"s room, 
Fading away, ah ! fading away, 
Fading, fading away ! 

Her head was haloed with strange sweet gold; 
Sadder than life is, and high as life"s dream; 
Her lifted face, lit manifold 
With the inner eyes" transcendent gleam, 
Was like the fair lit face of day 
Filled with the azure it may not hold, 
Fading away, ah ! fading away, 
Fading, fading away ! 

She walked one eve beneath the trees 
Who may forget her slender grace ? 
Lingering, gliding with soft ease, 
Singing fair thoughts in that fair place, 
Seeming at length, in mystic gray 
The angel some fond dreamer sees, 
Fading away, ah ! fading away, 
Fading, fading away ! 

No empress ever in all men"s sight 
Moved with a loftier splendid look 
Than May did, makng summer bright, 
Till our sad summer she forsook; 
Then a white saint it was that lay 
Upon a couch all clad in white, 
Fading away, ah ! fading away, 
Fading, fading away ! 

But how shall a song of mine avail 
To sing of the wondrous hidden soul, 
That stronger grew as the form grew frail, 
Until it passed from form"s control ? 
She rose - the form is no longer May, 
But a fair wan flower, fallen and pale, 
Fading away, yes, fading away, 
Fading, fading away ! 

Артур О"Шонесси Песня Юных 
(Перевод с английского). 

"Мы в толчее и даже на парадах - 
моложе всех и краше всех. 
Нам всюду честь и женщины - на радость. 
мы - принцы счастья и утех !" 

Вот праздные, при солнечном сиянье, 
смелы, резвы, возбуждены, 
сочли себя цветами мирозданья 
и предвкушеньем радости полны. 
Народ - в делах, у юношей - гулянья. 
Их видит каждый, как бы ни спешил. 
А женщины с особенным вниманьем 
глядят на тех, кто больше мил. 

"Мы в толчее и даже на парадах - 
моложе всех и краше всех. 
Нам всюду честь и женщины - на радость. 
Мы - принцы счастья и утех !" 

Они не терпят никаких препятствий. 
У них стремительный успех. 
Глаза их испытующе лучатся, 
и в них играет едкий смех. 
Обычай их нестрог. Живут вельможно, 
опорожняя сундуки до дна. 
Всегда они в веселии безбожном, 
и платят за него сполна. 

Один прегордо носит броский титул 
и славен как отменный говорун, 
другой, скандальным видом знаменитый, 
корёжит слух нестройным звоном струн. 
А женщина вдогон, волнуясь, скажет: 
"Поди такой со мною задружись, 
тайком отдам и день, и ночь, и даже 
за счастье с ним не пожалею жизнь !" 

"Ты - будто император на червонце, - 
дойдёт до слуха женский зов, - 
я углядела истинное солнце 
в тебе, красавчик-сердцелов. 
Всегда будь рядышком повсюду, где я. 
Ты для меня милее всех. 
Я всем на зло тобою завладею, 
мой принц отрады и утех". 

"Мы в толчее и даже на парадах - 
моложе всех и краше всех. 
Нам всюду честь и женщины - на радость. 
Мы - принцы счастья и утех !" 


Arthur O"Shaughnessy A Song of the Youths 

Lo ! in the palace, lo ! in the street, 
Beautiful beyond measure; 
Yea, gods for glory, and women for sweet, 
The youths, the princes of pleasure ! 

Idle and crowned in the long day"s sun, 
Turbulent, passionate, sad; 
Full of the soul of the deed to be done, 
Or the thought of the joy latest had; 
They walk their way through the crowds that run, 
That pass through the crowds that part; 
And the women behold them, and each knows one, 
How mighty he is in her heart. 

Lo ! in the palace, lo ! in the street, 
Beautiful beyond measure; 
Yea, gods for glory, and women for sweet, 
The youths, the princes of pleasure ! 

They win with the vehemence of their souls, 
With the swiftness of their fame; 
Their strong and radiant look controls, 
And smiles the world to shame. 
Their rule is large, and like fair lords, 
They lavish a goodly treasure; 
They live of joy the world affords, 
And they pay the world with pleasure. 

One passes bright through the street down there 
Named and known of repute; 
And one hath a scandal of rich flowing hair, 
And a musical tongue of a lute. 
O the women, beholding, who thrill and say, 
"While that one stays on the earth, 
I can have in secret of night or of day, 
More delight than a man"s life is worth !" 

O the woman that say in the midst of the crowd, 
"Beautiful, turbulent, one, 
Do I not know you through semblance and shroud, 
Even as I know the sun ? 
Burning and swift, and divine you are; 
But I have you all to treasure; 
Women may love you, but mine you are, 
And prince of the princes of pleasure." 

Lo ! in the palace, lo ! in the street, 
Beautiful beyond measure; 
Yea, gods for glory, and women for sweet, 
The youths, the princes of pleasure ! 

From "Music and Moonlight", 1874 


Артур О"Шонесси Две песни из книги "Французские легенды". 
(Перевод с английского) 
1. 
Скажи, любовь, где тот приют, 
постель для сладкого греха ? 
Здесь лес и тень, пчелиный гуд 
и ароматная труха. 

Как было знать, что нас найдут 
и гнев так скор, а злость глуха.. 
Мы смело укрывались тут 
для сладкого греха. 

Следов расправы не видать. 
В тени деревьев - благодать. 
У птиц не спросишь ни о чём. 
И вновь цветы кругом. 

Найдёт ли это место тать ? 
Любовь ! Не живы ль мы опять ? 
Любовь ! Позволь нам, как в былом, - 
мы вновь сюда придём ! 
2 
Если б пойти нам дорогой морской, 
Милая ! - или умчаться, как птицы, 
в край ли иной, либо в небо с тобой, 
где б ни закон и ни кто-то другой 
мне не мешал бы вполне насладиться, 
редкой твоей красотой. 

Здесь же, увы, в этой горьком мирке 
злые запреты на каждом крючке: 
против горячих лобзаний устами, 
против колечек и перлов в руке, 
против волос твоих с чудо-кудрями. 
ярких, как жаркое пламя ! 

Arthur O"Shaughnessy Two Songs 
1 
O Love, where is the bed we made 
In scented wood-ways for sweet sin ? 
The sun was with us and the shade; 
The warm blue covered us in: 

All men their curse on us had laid - 
Finding had slain us both therein; 
But, summer with us, not afraid 
Were we to love and sin. 

O Love, the crushed place is quite fair; 
Leaves have sprung back and flowers grown there; 
The blithe trees no long record bore; 
The flown bird knoweth no more; 

The hard one never found our lair; - 
We are not slain, Love? - we are fair, 
And love, ay, as we loved before: 
- Let us go back once more ! 

2 
Would I might go far over sea, 
My Love, or high above the air, 
And come to land or heaven with thee, 
Where no law is and none shall be 
Against beholding the most rare 
Strange beauty that thou hast for me. 

Alas, for, in this bitter land, 
Full many a written curse doth stand 
Against the kiss thy lips should bear; 
Against the sweet gift of thy hand; 
Against the knowing that thou art fair, 
And too fond loving of thy hair ! 

From "Lays of France", 1872 
 

Артур О Шонесси Из Рая в Ад; Лето без роз
Раздел: Наследники Лозинского (Рубрика) 


Артур О"Шонесси Из Рая в Ад.
(Перевод с английского) 

Тот летний день давно прошёл. 
(И, будто в памяти прокол, 
полузабыт). Но Чья-то сила 
на радость мне тогда творила 
особый мир с иным светилом, 
где вырос не один цветок. 
Их жар мне сердце жёг. 
Я дальше и заснуть уже не мог. 

Там первая из женщин, в зной, 
среди фиалок и вербены, 
впервые встретившись со мной, 
в меня вгляделась откровенно. 
Ей были травы по колено. 
Я вздрогнул: вот она идёт ! 
Она ж, смотря вперёд, 
предвидела начало и исход. 

Я страстных слов сдержать не мог. 
Её краса, как огонёк, 
зажглась там, всё благословляя. 
Мне в сердце истовость святая 
вошла среди земного рая. 
Вся жизнь пошла другим путём. 
Увы ! - Узнал потом, 
что сердцем был святей, чем все кругом. 

Её словечко слышал свет. 
Она дала мне свой ответ. 
Я думал - это голос неба. 
Да он ничем иным и не был. 
И сомневаться в том не мне бы. 
От клятв быть верным навсегда 
растает глыба льда. 
И мне она тогда сказала: "Да !" 

Став даже больше, чем женой, 
она сполна владела мной. 
Среди прекрасной пасторали, 
с одними мыслями вначале, 
мы лишь о вечности мечтали. 
Я вёл подругу в райский сад. 
Я спутнице был рад, 
не ведая, что в ней таится ад. 

Она - не я - напортила везде. 
Она меня оставила в беде. 
Я всё зову её в напасти - 
она ж сама уже во власти, 
должно быть, сотого несчастья. 
Нам выпал ад, но я в своём. 
Она - в совсем другом. 
А прежде ждал нас райский окоём. 

Меня измучил неуют 
во тьме, где блики света мрут, - 
то там пятно, то здесь лоскут. 
Но я блистал и увядая. 
Вот тут-то женщина вторая 
опять запела мне о рае. 
Ей верилось в успех: 
"Найдутся небеса не хуже тех.!" 

Мне в ней открылся новый край, 
жарчайший Юг и летний рай. 
Она шептала: "Навсегда !", 
и это слово мне тогда 
сияло с неба, как звезда. 
Пришла счастливая беспечность. 
Открылась бесконечность - 
посеребрённая в виденьях вечность. 

Но вот всмотрелся я в черты 
её разящей красоты - 
и вспыхнула душа в смятенье. 
Я снова потерпел крушенье. 
Иными были устремленья. 
Она любовью назвала 
страсть, жёгшую до тла. 
Я оттолкнул её. Она ушла. 

С тех пор, как стайный дикий сброд 
терзал меня весь женский род. 
Я стал привычною добычей, 
и сердце рвать мне - как в обычай 
ввели все вместе, без различий. 
Они толпятся без лица, 
как возле мертвеца. 
Ни горя, ни надежд. Я жду конца. 
Для этих рысей - лёгок труд. 
Хоть гроб, хоть склеп - и там найдут. 
Прощально отблистает плами 
у них у всех над головами, 
и вечный ад стрельнёт из ямин 
их глаз. Все вместе чередой 
расправились со мной. 
Но я - как есть, колючий, не ручной. 


Arthur O"Shaughnessy From Heaven to Hell 

Quite long ago there was a day 
(A picture well-nigh washed away 
Its memory seems), when, as though One 
Preparing some new world with Sun 
And flowers for me, having quite done, 
Touched my heart keenly, bade it break 
And bloom for summer"s sake, - 
I seemed in sudden summer to awake. 

Beside me the first woman stood, 
And looked on me for the first time. 
Between the pathway and the wood 
See seemed to make a softer clime 
For vervаin, violet, and thyme: 
I saw her as she seemed; but she, 
Seeing herself at me, 
Knew the last day there with the first, may be. 

A great flood forced my lips to part 
And speak the heart"s word. O my heart ! 
That felt scarce holy in the fair 
New earth, for so her beauty there 
Seemed to be hallowing earth and air, 
Changing the world some unknown way - 
Alas ! for on that day 
My heart was even holier Than all they ! 

Its one word filled up all the space 
Between my praying and the place 
I thought God dwelt in; sure the blue 
Would know and let the answer through, 
And her lips would but speak it too; 
And when my heart went forth to say - 
Is she not mine always ? 
Lo ! heaven and earth and her own lips said, Yea. 

My innermost and farthest life 
Came to her, made her more than wife; 
And I can say that every thought 
Went to eternity, and sought 
The safe place where we should be brought - 
I leading her, as she first led 
Me by that word she said - 
The heaven I loved for, who have hell instead. 

"Twas she who marred it all, not I; 
"Twas she who left me there to die, 
Fallen, and calling on her still. 
Her own heart called her to fulfill 
Some hundredth plight with her own ill. 
From my hell here I cannot see 
How far her hell may be; - 
And yet there was a heaven for her and me ! 

Then in that dark, while some torn shred 
Of the great lights extinguished 
Writhed on and flickered o"er my head, 
The second woman found me fair, 
With fading crowns still on my hair, 
And through the nights I could not bear, 
The second woman said - 
"There is another heaven in that one"s stead". 

A new earth seemed she, and her mouth 
Some hotter summer of the south; 
And when she too murmured "Always", 
The word still seemed to reach and stay 
In some far blue; and I can say 
Long time beside her did I lie, 
Hoping to see by and by 
Some silver vista of eternity. 

Only, at length, beholding long 
Her lurid beauty, in the strong 
Red radiance of my burning soul, 
I knew how terrible and whole 
A ruin drew me from the goal 
I dreamed of; Then my heart I bent 
To love what her love meant. 
She left me, and I know not where she went. 

And after that, the herd and swarm 
Of the wild beasts in woman"s form 
That make the fallen heart their prey, 
And tear it part from part, and slay 
The remnant of it day by day, 
Come round about me. In the gloom 
Between me and the tomb, 
I neither hope, nor grieve: I wait for doom. 

These lynxes find me in the lone 
Foul sepulchre were I am thrown; 
Upon their yellow dappled hair 
My last light dies; but some long glare. 
Of endless hell comes straight and bare 
Out their eyes. And these have done 
Their fierce will one by one; 
So I am what I am, and what yon shun. 

From "Music and Moonlight", 1874 

Артур О"Шонесси 
Лето без роз 
(Перевод с английского) 

Явилось лето - и без роз. 
Где ж дрозд и где скворец ? 
Небесный свод - не голубой. 
Неужто я - слепец ? 
Весь твой цветник, что пышно рос, 
переменил свой цвет. 
Ты пела раньше: "Я - с тобой !". 
Теперь сказала: "Нет !". 

На деле небо - с синевой. 
И розы - сплошь.стеной. 
И птицы - вот - пустились в лёт. 
Лишь в сердце непокой. 
Любовь мне лжёт, и жизнь мне лжёт. 
Меня морочит свет. 
Мне губы, спевши: " Я - с тобой !" - 
сегодня молвят: "Нет !". 

Мне мнится, птицы без меня 
умчатся в темень туч, 
мне снится венчик золотой 
забывший светлый луч. 
То место, травами маня, 
мне всё ещё шлёт свой привет. 
Мы целовались там весной,. 
теперь сплошной запрет. 

"Хоть лги, хоть будь само собой", - 
зову я лето вспять. 
И пусть мутится голова, 
но пусть придут опять - 
земля, листва, роса, трава. 
Здесь лечь - не помнить бед, 
где пела прежде: "Я - с тобой !"; 
где нынче слышу: "Нет !" 


Arthur O"Shaughnessy 
Song: Summer Has Come Without the Rose 

Has summer come without the rose, 
Or left the bird behind? 
Is the blue changed above thee, 
O world! or am I blind? 
Will you change every flower that grows, 
Or only change this spot, 
Where she who said, I love thee, 
Now says, I love thee not? 

The skies seemed true above thee, 
The rose true on the tree; 
The bird seemed true the summer through, 
But all proved false to me. 
World ! is there one good thing in you, 
Life, love, or death or what ? 
Since lips that sang, I love thee, 
Have said, I love thee not ? 

I think the sun"s kiss will scarce fall 
Into one flower"s gold cup; 
I think tye bird will miss me, 
And give the summer up. 
O sweet place ! desolate in tall 
Wild grass, have you forgot 
How her lips loved to kiss me, 
Now that they kiss me not ? 

Be false or fair above me, 
Come back with any face, 
Summer ! - do I care what you do ? 
You cannot change one place - 
The grass, the leaves, the earth, the dew, 
The grave I make the spot - 
Here, where she used to love me, 
Here, where she loves me not. 

From "Music and Moonlight", 1874. 


Артур О"Шонесси Nostalgie des Cieux. 
(Перевод с английского). 

Вдали, среди туманных берегов, 
в лучах светил плескалось на просторе 
когда-то не одно такое море 
в оправе зачарованных песков. 
Полузабытый нежный край из снов, 
где, умащая с пяток до висков, 
меня касались ласковые руки. 
Теперь я плачу о тебе в разлуке. 

Ребёнком посреди другой страны 
я то ли помнил, то ли снились сны, 
как был доставлен из голубизны. 
И мне всегда нашёптывала память 
про нежно согревающее пламя 
и про лужайки с дивными цветами - 
в черте доступной птицам вышины - 
куда вот-вот вернуть меня должны. 

Мне в детстве вовсе не было нужды, 
прикрыв глаза, будить воспоминанья 
и, оживив мои переживанья, 
опять прослеживать недавние следы 
в лежащий возле облачной гряды 
прекрасный рай, где не было беды, 
опасных искушений и страданья. 
Но верить ли в моё там пребыванье ? 

В том детстве наполнял меня экстаз, 
и не бывало тягостных минуток 
среди восторженных и вольных суток. 
В душе звучал немыслимый запас 
туда влетевших музыкальных фраз. 
Не знаю сам, откуда я натряс 
багаж забавных слов и прибауток 
да полных смеха искромётных шуток. 

Я был насквозь секретами набит. 
Мне много дивного ещё в начале 
небесные провидцы нашептали, 
чем дышат розы, нежные на вид, 
и что за мысль томит их и палит. 
Я слышал песни, петые навзрыд, 
и затаённые в высотах пасторали, 
и звуки, чистые, как свет в кристалле. 

Я вспоминаю, будто бы во сне, 
кружок красавцев с дивными бровями, 
с ниспавшими на лица волосами. 
Там всё сияло. Нынче, мнится мне, 
улыбки их угасли не вполне - 
их отблеск виден в здешней стороне. 
Но тут лишь блики - в скучной этой яме, 
а там - сады под нежными лучами. 

А вскоре в сердце забралась печаль. 
И даже в самом близком окруженье 
меня всё чаще мучали виденья. 
Звала к себе заоблачная даль. 
И я признал, как было мне ни жаль, 
что в басне есть суровая мораль: 
за мной никто, хоть ждал я в нетерпенье, 
не прилетит, и нет мне возвращенья. 

С годами я сильнее загрустил. 
Со мною было всем не по дороге. 
Все губы были сжаты, как в тревоге, 
а я был опозорен и без сил, 
и тускло в тайне догорал мой пыл, 
и жар в душе всё стыл да стыл. 
И блики памяти моей в итоге 
едва светились, хилы и убоги. 

Я долго был безгласием томим 
и не в ладах в семейном окруженье, 
с людьми, лишёнными воображенья, 
с народом скучным, косным и слепым. 
Тем более всегда хотелось им 
держать мой дух в узде, а я раним. 
Я был заброшен в землю запустенья. 
Мне ж снился Рай. Я жаждал возвращенья. 

Смиряя волю собственных сердец, 
родня сама себе ломала крылья, 
необходимые, чтоб сделать былью 
полёты в светлый неземной дворец, 
святых моих мечтаний образец, 
куда я звал, слабея под конец 
от дружного всеобщего засилья 
всех тех, кто счёл мечту о Рае гилью. 

Родне казался чёрным окоём, 
но тот светился вековым экраном 
и, вопреки её самообманам, 
мой взгляд проник туда стальным копьём, 
нащупывая путь в сиянии ночном. 
Но свет мечты в сознании моём 
держал меня в смиренье постоянном, 
я жил и радовался вместе с кланом. 

Там не блистали страсти и умы, 
но, будучи зависим, я без прений 
и не щадя ни чресел, ни коленей, 
со всеми пел молитвы и псалмы, 
хваля судьбу за снег среди зимы, 
за прозябанье скудной их тюрьмы. 
Их речь не содержала выражений, 
чтоб высказать им суть моих стремлений 

Моя среда меня не поняла. 
Ей чудилась во мне неоткровенность 
и колкая холодная надменность 
пришельца из неблизкого угла. 
А я страдал без Рая, без тепла. 
Мечта звала, но Рай закрыла мгла. 
И мне взамен предписана смиренность - 
доступная сомнительная ценность. 

Я против богохульных мудрецов, 
вписавших в королевские уставы 
статьи в угоду плутовскому нраву. 
Я не люблю циничных резвецов 
и похотливых лживых молодцов. 
Я против нагловатых беглецов 
от покаянья - будто от расправы 
за все потравы ради злой забавы. 

Я презираю глупость шутовства.- 
всегдашний поиск остреньких словечек 
как золота в песке таёжных речек. 
Пусть сердце защитит свои права. 
Книг - тысячи. Мудрёные слова. 
От мистики кружится голова. 
А вспыхнет память - вместо сальных свечек - 
мы снова вскачь от наших старых печек. 

При здешних нравах кто бы не зачах ? 
Науки служат вместо утешенья 
среди болотной грязи и гниенья, 
и дух парит у мест, где тлеет прах. 
Народ живёт почти в сплошных потьмах. 
А я на самых светлых чердаках 
в безоблачной дали ловлю свеченье 
и воспаряю в чистом устремленье. 

Но часто в суете воскресных дней 
у балаганов, посреди трезвонов, 
во власти собственных душевных стонов, 
наедине с собой, среди людей, 
не мучимых обилием идей, 
они ставали мне чуть-чуть родней 
и - даже в мишуре их балахонов - 
влекли к себе, внезапно сердце тронув. 

И я сменил мой взгляд на белый свет, 
обрёл сочувствие и пониманье 
всеобщего народного страданья, 
увидел бездну чнловечьих бед, 
узнал людей, которым с юных лет 
и дальше, вплоть до смерти, счастья нет, 
и нет отрадного воспоминанья 
о прожитом, хотя бы на прощанье. 

И сердце разрывается в куски 
в желанье вывести, как их ни много, 
всех страждущих на верную дорогу, 
украсить дни, избавив от тоски, 
и, всем ночным кошмарам вопреки, 
навеки разорвать давящие тиски, 
и слёзы льются горько и убого. 
Утешил бы, но слово - не в подмогу. 

Сумею или нет, одно из двух. 
Как поделиться, не во след поэтам, 
а речью толп, с людьми моим секретом ? 
Хочу зажечь, любого, кто не глух. 
Увы ! Я нем, у них неважный слух. 
Моя мечта не окрылит их дух. 
И мысли отскочили рикошетом, 
не осветив народа райским светом. 


Arthur O"Shaughnessy Nostalgie des Cieux. 

How far away among the hazy lands 
That float beneath the rising sun"s new rim, 
Ere intervening seas swell to their brim, - 
How far away are thy enchanting sands, 
Thou half-remembered country, where sweet hands 
Anointed me with splendour ! Mystic bands 
Draw back my dreams to thee, till all grows dim, 
And in my eyes the tears of yearning swim. 

When I was yet a child, it was as though 
So lately one, I seemed quite to know who 
Had brought me hither, over a space of blue, 
My heart remembered perfectly the glow 
Of wondrous meadows, where strange flowers did grow, 
That I could pluck a little while ago: 
It was no farther than the birds oft flew, 
I should go back there in day or two. 

I had no need, as now, to close my eyes 
And count the fading memories within; 
Or frail dreams seek ever to begin, 
And live again an untold past that lies 
Behind me now - a legend of fair skies 
And dwellings full of light - a paradise, 
So pure, so dazzling, so shut out from sin, 
Sometimes I scarce believe my part therein. 

But then I bore, indeed, without a thought, 
Unfinished raptures, fresh from many a place 
Where I had tarried some last moment"s space; 
All the rich inward of my soul was fraught 
With latest music that my ear had caught 
In the far clime that morning; and unsought 
Strange words of joy would flood my lips apace, 
And language of swift laughter fill my face. 

A thousand thrilling secrets lived in me; 
Fair things last whispered in that land of mine, 
By those who had most magic to divine 
The growing of its roses, and to see 
What burning thoughts they cherished inwardly; 
Yea, and to know the mystic rhapsody 
Of some who sang at a high hidden shrine, 
With voices ringing pure and crystalline. 

And I remembered - yea, as now I dream - 
A goodly company with brows most fair, 
About whose forms, like veils, a shining hair 
Fell splendidly and hid them: long the gleam 
Of their unfading smile did fondly seem 
To play around me in the strange sunbeam 
That gilded the cold place I did compare 
With mine and theirs in that land"s balmier air. 

Ah, soon my heart fell sick with yearning sore, 
Even toward those, my kinsfolk, and right fain 
I was to see them though the mirage plain 
Still looking for me from the well-loved shore; 
And soon I though indeed that he who bore 
Me hither should return for me once more: 
By day by day I waited all in vain, 
He never came to take me back again. 

Then year by year quite joyless I became, 
For no one understood my words" bright way, 
Till lips and eyes were sealed up with dismay; 
And the soul fled from them in grief and shame, 
And dwindled to a dulled and hidden flame 
Far inward, while there died full many a name 
Within me, and the memories that lay 
At heart gave out a pale and transient ray. 

Long time, amazed and dumb, I looked around, 
Seeming a very alien, and alone 
Among a sunless folk I never had known, 
We called themselves my kindred, while they bound 
My pining spirit with restraints that wound 
About its inmost tendrils: Ah, I found 
It was a desolate land where I was thrown, 
And left too weak to fly back to my own ! 

They set themselves to maim frail, unfelt wings, 
That used to be the fellows of swift will, 
And bring me softly to each glittering sill 
Of joyful palaces, where my heart clings 
Now faintly, as in mere fond hoverings, 
About a distant dreamwork. Wretched things, 
Cold wraiths of joy, they chained me, to kill 
My soul, yet rich with many a former thrill. 

They set themselves to darken the clear sight, 
Unfailing as a star"s, wherewith my glance 
Too surely pierced each semblance like a lance 
Of steel; they made me grope with the scarce light 
Of their own self-deception in their night: 
Yea, but for some transcendent dream, there might 
Have grown in me a balm of tolerance, 
And I found joy among their joy perchance ! 

I have learned through their sad and sickly lore 
Of heart and brain - yea, since I was not free, 
I have with perfect feignings bowed the knee, 
And framed my lips in set words to implore 
Such needs of seeming bliss as their lives store 
To crown them with - yea, since their language bore 
No word at all for aught of what might be 
Content of one desire conceived by me. 

But I am weak among them, cannot seem 
Full-hearted in their life; with many a look 
I wound them or repel; they cannot brook 
My coldness: Ah, their chill sun hath no beam 
To cure my foreign fairness, and a gleam 
Of Edens lost, scarce better than a dream, 
Was on me when their boasted prize I took, 
Unflushed, as though I gained not, but forsook ! 

I hate their grave profanity, that drapes 
With royal right of sanctified intent 
Base greeds in which their common lives are spent 
With honoured name; I loathe the lust that apes 
A passion, and in coarse fruition shapes 
No flower of fair regret, but straight escapes 
From all the richer joy and sorrow blent 
In after-thinking, as from punishment. 

I hate the heavy sham of wits, that find, 
Examine, lose, and refind that sole grain 
Of rarest gold-dust on a golden plain, 
Their science - leaving thousand-fold behind 
Mysterious tracts of knowledge, that my mind 
Scans with some inner vision not yet blind, 
Like flask of memory striving to regain 
Possession of a heart"s once bright domain. 

Yea, with their dreary creeds, their life"s pale bloom 
Their science, all of matter, that just plays 
With the external slough as it decays 
Left by some risen spirit near his tomb, - 
They seem indeed to dwell in lower gloom 
Of mansions, through whose every upper room, 
Made wonderful with full and cloudless rays, 
My winged soul passed in splendid former days. 

But oft times - when, perhaps, beneath the glare 
Of one of there coarse tinselled shows, I sit 
Lone in their midst - in spite of some fond fit 
Of self-sufficing thoughts, with piteous stare, 
Their upturned faces seeking to stay care, 
And fire lives soulless, dreamless, with those bare, 
Most tawdry splendours their own hands have lit - 
Plead to my heart and sorely trouble it. 

And I am on a sudden changed, and filled 
With an immence compassion, with a deep, 
Almighty yearning to those men who reap 
No real good all their days, who never have thrilled 
With one rich touch of joy, whose lives creep chilled 
From sunless childhoods with dull pulses stilled 
In dreamless deaths; their souls no memory keep, 
And in their lives are no fair pasts to weep. 

Oh. Then my heart within feels nigh break 
With vast desire to soothe some perfect way 
Those joyless men; to lend their languid day 
A gleam of hope, their night, some trance to make 
The deathly darkness holier: for their sake 
Tears flood my eyes, and worlds of pity ache 
About slow sources of cold speech and stay 
For one great word my lips never find to say. 

I long - yea, for a space - to draw more near, 
And join my comfort with their hearts" dull mood; 
I burn to tell in their own tongue the good 
I mean to them, the pity my thoughts bear: 
Alas ! I could not speak, they could not hear, 
No dream of mine to their eyes could appear; 
Vain, the thoughts go back to the heart to brood, 
Ere I have spoken or they understood. 

From "Music and Moonlight", 1874. 
Примечание переводчика: 
"Nostalgie des Cieux"(фр.) - Тоска по Небесам. 

Артур О"Шонесси Юной губительнице 
(Перевод с английского) 

Красавица, ревнивица. Юна 
моя убийца, мечущая стрелы. 
Смертельный счёт представила она. 
Глаза спокойные, но что-то закипело 
в их яркосиней нежной глубине. 
Оттуда прелесть молодости плещет, 
но ею приговор объявлен мне, 
позорный, неотвратный и зловещий. 

Но не спешит. Улыбка - будто мёд. 
Соблазн. Приманка для успокоенья. 
Так мстительная сталь - сперва блеснёт, 
пока не сыщет верного мгновенья. 
Клинок меж тем мелькает взад-вперёд 
над жертвой, обречённою на кару, 
и та страдает, прежде чем умрёт 
сто раз до неминучего удара. 

Убьёте ли меня ? Ударьте ! Жду ! 
Разите сердце непотребным вздором. 
Я Вас люблю - накликайте вражду 
и лишь себя погубите раздором. 
В итоге, подурневшая собой, 
Вы приползёте, как побитая гадюка, 
к моим ногам с плачевною мольбой... 
"Нет, милый ! Обними и дай мне руку". 


Arthur O"Shaughnessy To a Young Murderess 

Fair yellow murderess, whose glided head 
Gleaming with deaths; whose deadly body white, 
Writ o"er with secret records of the dead; 
Whose tranquil eyes, that hide the dead from sight 
Down in their tenderest depth and bluest bloom; 
Whose strange unnatural grace, whose prolonged youth, 
Are for my death now and the shameful doom 
Of all the man I might have been in truth, 

Your fell smile, sweetened still, lest I might shun 
Its lingering murder, with a kiss for lure, 
Is like the fascinate steel that one 
Most vengeful in his last revenge, and sure 
The victim lies beneath him, passes slow, 
Again and oft again before his eyes, 
And over all his frame, that he may know 
And suffer the whole death before he dies. 

Will you not slay me ? Stab me; yea, somehow, 
Deep in the heart: say some foul word to last, 
And let me hate you as I love you now. 
Oh, would I might but see you turn and cast 
That false fair beauty that you e"en shall lose, 
And fall down there and writhe about my feet, 
The crooked loathly viper I shall bruise 
Through all eternity: - Nay, kiss me, Sweet ! 

From "Music and Moonlight", 1874