Корман Владимир Михайлович : другие произведения.

308 Английские стихи Роберт Хилльер

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Публикуются стихотворения Роберта Хилльера: стихи 1917 года и первая юношеская книга
  Роберт Хилльер Лирика 1917 года-I
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Танец Скарлатти
  (Перевод с английского).
  
  Короткий редкостный мотив,
  напомниший давнишний запах роз.
  Сначала струны скрипки задрожали,
  потом притихли, вдруг заворожив,
  гася в тебе восторги и печали, -
  как плеском крыльев пляшущих стрекоз.
  И радости, и вспугнутые вздохи
  ушли назад - в года надежд и гроз.
  Неясный, как луна сквозь облака,
  томит нас призрак музыки старинной,
  придя из старой княжеской гостиной -
  глухой тропой, из вымершей эпохи,
  как эхо, что звучит издалека.
  
  Robert Hillyer
  TO A SCARLATTI PASSEPIED
  
  STRANGE little tune, so thin and rare,
  Like scents of roses of long ago,
  Quavering lightly upon the strings
  Of a violin, and dying there
  With a dancing flutter of delicate wings;
  Thy courtly joy and thy gentle woe,
  Thy gracious gladness and plaintive fears
  Are lost in the clamorous age we know,
  And pale like a moon in the lurid day;
  A phantom of music, strangely fled
  From the princely halls of the quiet dead,
  Down the long lanes of the vanished years,
  Echoing frailly and far away.
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер День Страшного суда
  (Перевод с английского).
  
  Пусть Судный день, скончанье света,
  украсят майские букеты.
  Среди весенних талых груд
  все души мёртвых процветут.
  Оставьте же свои гробы
  в счастливейший из дней судьбы !
  
  Колоннами для возрожденья
  восстаньте из крови и тленья.
  Явитесь, как и вешний цвет,
  провозгласив, что смерти нет !
  И ангелы в лесу весеннем
  восславят жизнь согласным пеньем.
  
  Пусть на войне, где кровь и слёзы,
  над рвами ало вспыхнут розы.
  Где девственница спит в фате
  пусть Рай возникнет, как в мечте,
  и пусть мой предок, если любо,
  мне подмигнёт из кроны дуба.
  
  Я всех умерших поминаю
  в дни воскресающего Мая.
  Хоть цвет лилейный свеж и мил,
  нам, юным, горько у могил.
  Но, улыбаясь, честь по чести,
  клянусь: мы скоро будем вместе.
  
  
  Robert Hillyer
  DOOMSDAY
  
  THE garlands and the songs of May
  Shall welcome in the Judgment Day;
  About the basking countryside
  Blossom the souls of them that died.
  O Dead, awake! Arise in bloom!
  Upon the joyous day of doom.
  
  They rise up from the bleeding earth
  In gracious legions of rebirth,
  Each as a flower or a tree
  Of verdant immortality,
  And hosts of lyric angels sing
  In the rippling groves of spring.
  
  From the tomb of youth there grows
  A passionately petaled rose,
  Where the virgin whitely lies,
  A lily fair as Paradise,
  And in that old oak's leafy glee
  Some gouty sire makes sport of me.
  
  O Dead of yore and yesterday,
  All hail the resurrecting May!
  Beside you in the flowering grass
  The feet of youth and love shall pass,
  And we that greet you with a smile
  Shall join you in a little while.
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Песня
  (Перевод с английского).
  
  Дороги в Венили в апреле
  во всю звенели, нас бодря.
  Цвела надеждами заря,
  и в душах раздавались трели.
  
  Деревья, свеже приодеты,
  купались в радужной росе.
  Холмы - в нарциссовой красе,
  смотрели ласково с рассвета.
  
  С любимой рядышком, не споря,
  мы с самого утра прошли
  вдоль многих улиц Венили,
  пока во тьме не скрылось море.
  
  В то утро радость в нас кипела
  и долго тешила мечтой -
  наивной, робкой и пустой:
  мы были юны и незрелы.
  
  А в памяти весной - цветенье:
  в чарующем углу земли
  волшебный город Венили -
  и вновь в душе восторг и пенье.
  
  
  Robert Hillyer SONG
  
  IN Venily the highways rang
  With voices of the April day,
  And all about the budding way
  The lyric soul of morning sang.
  
  The dripping trees were soft and new
  When dawn lay smiling on the hills,
  Gemming her breast with daffodils,
  And bathing in the rainbow dew.
  
  We trod the streets of Venily,
  We knew its paths, my love and I,
  And when the light fell from the sky,
  And when the dark devoured the sea,
  
  We wrung each hour of its joy,
  We lived each brave unspoken thought,
  But the day came, and we were nought,
  Nought but a frightened girl and boy.
  
  The flower of remembrance springs
  Where Venily my city stood,
  But still in the enchanted wood
  The lyric soul of morning sings.
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Катама*
  (Перевод с английского).
  
  Вдруг будто всё решил удар булата.
  Меж небом и землёй стал плотный щит.
  На дюнах - ни луча. И чайка мчит,
  как чёрная пчела к цветку заката.
  
  Неясным эхом отозвался бриз,
  и зазвучали музыка святая
  и пенье на невнятных языках.
  
  С чужих морей, из-за туманных риз
  явилась к нам звезда, во сне мечтая
  о дальних странах и былых веках.
  
  Robert Hillyer KATAMA
  
  THERE is no sunlight on the dunes this hour,
  For the last sword has swept the twilight skies,
  Flashed far aloft, and vanished. A gull flies
  Like a black bee into the sunset flower.
  
  Faint inarticulate echoes with the breeze
  Drift in upon the silence from afar,
  Like divine voices speaking wondrous rhymes;
  
  And slowly from the vague and misty seas
  In lonely vigil rises the first star,
  Dreaming of distant lands and buried times.
  
  Примечание.
  *Катама - дачное местечко возле городка Эдгардтоун, в штате Массачусеттс, на южном берегу
  острова Марфин Виноградник (Martha's Vineyard).
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Сумерки
  (Перевод с английского).
  
  В гулких рощах - тишина.
  Питчья песня не слышна.
  Свет, мерцая, бьёт сквозь ветки,
  только всплески стали редки
  и бледней. Густеет тень.
  Царство солнца всё короче.
  Сумрак притесняет день,
  предвещая близость ночи.
  Тьма с короною из звёзд
  не спешит ещё на пост.
  Время скрылось прочь, за море.
  С ним - весь смертный страх и горе.
  Где там стрелки на часах ?
  Ночь ли, день ли в небесах ?
  
  Души, спящие в разлуки,
  встав, рыдая, из гробниц,
  обнявшись, сплетают руки:
  между ними нет границ.
  
  Сумерки - пора свиданья
  всех, чья жизнь ушла в преданье,
  всех любивших, кто нам мил,
  как цветы у их могил.
  В гулких рощах - тишина.
  Птичья песня не слышна.
  Всюду сумрак. Скрылись прочь
  грани суток - день и ночь.
  
  
  Robert Hillyer TWILIGHT
  
  Now the thrush no longer calls
  Through the woods' reverberant halls,
  Now the sunlight's flickering sheen
  Through the windy webs of green
  Pales away, and deepening shades
  Harbinger advancing night,
  And the creeping dusk invades
  The waning kingdom of the light.
  Darkness with its coronet
  Of stars has not come hither yet,
  Neither day nor night on high
  Rules the regions of the sky,
  Time has fled, and fled also
  Mortal fear and mortal woe.
  
  Spirits sleeping far apart
  Wondering rise white from tears,
  Hand clasps hand, heart kisses heart
  Across the distance of the years.
  
  Vision hour, twilight hour,
  Dead love and the withered flower
  Claim thee as their own and bloom
  Dream-like from a crumbled tomb;
  Now the thrush no longer calls
  Through the woods' reverberant halls,
  Now the dusk is come, and day
  And night and time are fled away.
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Из Лукреция
  (Переод с английского).
  
  Душа ! Не мучься без причины.
  Спала - и сон придёт опять.
  Лишь только родилась - и вот кончина.
  К чему страдать ?
  
  Где удосужилась родиться,
  царили ужас и нужда.
  Но ты не встретишь их в своей гробнице
  уж никогда.
  
  Спокойней глянь на приключенья.
  Ты - в горести ? Скорей забудь !
  Жизнь - это лишь минута пробужденья,
  чтоб вновь заснуть.
  
  
  Robert Hillyer OUT OF LUCRETIUS
  
  BE calm, O soul so often tried,
  Sleep once was thine, and sleep shall come again,
  Ere thou wert born, when thou hast died,
  Not thine the pain.
  
  Before thou wokest from the womb
  Sorrow and hate were old, and fear and need,
  Thou didst not know them; in the tomb
  Thou shalt not heed.
  
  Serenely face thine undertaking.
  Sorrow is great ? thy slumber shall be deep,
  And life nought but a moment's waking
  From sleep to sleep.
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер У зимних морей
  (Перевод с английского).
  
  За берегом, вдали, спускаясь в море,
  заходит солнце. Редкие лучи
  сверкают в белых пенистых бурунах.
  Бриз стих, не споря,
  и день уж не противится ночи.
  Угас весь пурпур с золотом на дюнах.
  Все смёрзлись. В этот зимний день
  их плотной пеленой одела тень.
  Они притихли, как в опаске.
  
  Год встретил уготованную ночь,
  когда тускнеют праздничные краски,
  и ни любить, ни помечтать не в мочь.
  Быстрей гоня их из сознанья прочь,
  тьма застилает радужные грёзы,
  манящие надеждой молодой;
  бросая нас под стылою звездой
  на чёрные пески среди мороза,
  где воет смерч, пугающий бедой.
  
  Вдруг чайка падает мне прямо в ноги,
  погибшая среди своей дороги.
  В полёте крылья оковал ей лёд.
  Какой-то лютый бог в любую зиму
  здесь путников на всех их трассах ждёт
  и дани требует неумолимо.
  Не важно, кто ты есть, куда ты вхож,
  охотно или нехотя идёшь,
  паришь ли ты везде и всюду сплошь
  над тысячами ледяных торосов -
  победных крыльев тут не развернёшь,
  ни звука не издашь из горла,
  когда его свело и спёрло.
  И скоро все следы твоей борьбы
  исчезнут под сплошным песком заносов.
  Жестокий бог - безжалостный философ -
  прокрутит шестерни твоей судьбы.
  
  Так падает с достигнутых высот,
  когда в борьбе лишается дыханья, -
  трофеем на неведомую твердь, -
  мятежный дух, затеявший деянье.
  Там, выйдя из разрушенных пород,
  его уже готова встретить смерть.
  
  
  Robert Hillyer
  BY WINTER SEAS
  
  BENEATH the thin edge of the watery world
  The sun drops down, its wavering light is cast
  On the white breakers foaming line on line;
  The flapping wind is furled
  And vanquished day retreats at last.
  The frozen dunes and the wet sands resign
  Their tints of purple and of gold,
  As gathering in the shadows they enfold
  The silence in a seamless pall.
  So move the years to their predestined night,
  So fade the colours from the festival
  Of youth's imagining and love's delight,
  And gradually from the failing sight
  The dark removes the visionary lands
  Which tempt the gaze to rest on hopes afar,
  Leaving beneath a solitary star
  Only the narrow prospect of bleak sands.
  A scream strikes through the air,
  And falling at my feet from out the frigid night
  A dead gull flutters, stricken in its flight,
  Its wings outstretched stiff with unbending ice.
  Cold, cold and white it glimmers there,
  A still-unconsecrated sacrifice.
  To what cruel deity, pale wayfarer,
  Hast thou been offered, stricken in the pride
  Of soaring over the immeasurable tide
  That sweeps in slow and wide
  Above the ruins of a thousand lands ?
  The wings that beat triumphant shall not stir
  Again, nor shall a single note
  Swell the strong sinews of that splendid throat,
  And soon beneath the fickle sands
  Shall vanish the last sign of thy long strife.
  Oh, what cruel god has plucked with impious hands
  The pinions of adventure from thy life ?
  
  So falls the stricken spirit down the skies,
  Its power blighted in the frozen breath
  Of time, and on some undiscovered shore
  Gives up the trophies of its brave emprise,
  While through the broken rocks and crannies pour
  The inrushing tides of overwhelming death.
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Песня
  (По мотивам оригинала).
  
  Когда прощались мы с тобой,
  я был притворно весел.
  Никто бы с резвостью такой
  не спел задорных песен,
  а сердце полнилось тоской,
  пока я куролесил.
  
  Настала ночь, и все вокруг
  с себя снимают маски,
  и слёзы льёт твой бравый друг,
  прося у Бога ласки.
  А днём опять вернусь на луг,
  где только смех да пляски.
  
  Robert Hillyer SONG
  
  WHEN I said farewell to thee,
  Oh, I was a skilful player!
  Never actor laughed like me,
  Never any mime was gayer;
  But my heart in misery
  Sought some god in prayer.
  
  Now the night comes, when all men
  Put their lines and masques away,
  Tears will claim the lover then
  As a prologue to the play;
  Tears for darkness, till again
  Laughter for the day.
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Песня
  (По мотивам оригинала).
  
  У нас в саду не зацвели
  ни лилии, ни розы.
  Земля -в грязи, цветы - в пыли.
  На небе - грозы.
  
  Вся радость стала увядать,
  как битая морозом.
  С рассветом не цвести опять
  ни лилиям, ни розам.
  
  Исчезли с твоего лица
  и лилии, и розы.
  Мне сердце зло и без конца
  язвят занозы.
  
  Robert Hillyer SONG
  
  Now time has gathered to itself
  The lily and the rose,
  To mould upon a dusty shelf
  Where no man knows.
  
  Now all things lovely fail and wane,
  The tender petals close,
  And in the dawn shall bloom again
  No lily, no rose.
  
  Now from the garden of thy face
  The lily and the rose
  Are gathered to a dusty place
  Where no man knows.
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Сражавшимся
  (Перевод с английского).
  
  Стихотворение, награждённое в Гарвардском университете - в 1916 году -
  специальным призом.
  
  I
  Нет, не к добру бесстрашное стремленье
  несметных армий в предрассветной мгле
  ввергает их в жестокое сраженье,
  каких ещё не было на земле.
  Не помнится о столь огромном зле,
  хоть были пораженья и победы,
  когда с цветной кокардой на челе
  во имя славных дел сражались деды.
  О Храбрецы, познавшие все беды !
  Как лицедеи из старинных драм,
  вы смело шли по роковому следу,
  предпочитая гибель, но не срам.
  Трагедии любых краёв веками
  писались многими кровавыми руками.
  
  II
  Погибшие и славно и бесславно,
  уснувшие вдали от жарких драк,
  что прошумели в прошлом и недавно !
  Вас поглотил глубокий тихий мрак.
  Вам там не снится страшный шум атак
  и гром стрельбы во время грозных браней
  в полях, где с вами прежде бился враг,
  где рассыпались семена страданий.
  Вечерняя звезда не слышит нареканий.
  Настали сумерки. И месяц на часах
  в дремоте без дурных воспоминаний -
  блаженней всех святых на небесах.
  Кругом покой и благодать в эфире,
  но мёртвые полки не видят снов о мире.
  
  III
  Вам не слышны предательские горны,
  нет больше ни разгромов ни побед,
  никто из Вас не задрожал позорно,
  и громких стонов тоже больше нет.
  О Павшие ! Но там, вверху, где свет,
  собратья ваши бьются без оглядки,
  как Вы в какое-то из прошлых лет
  на той же самой гибельной площадке.
  Так станьте снова в стройные порядки !
  В Вас жарко бились смелые сердца.
  Так доведёмте ж битву до конца.
  Земля кричит, устав от войн и бредней:
  "Да будет та война, что вновь гремит, последней !
  На веки вечные последней !
  
  
  Robert Hillyer TO THOSE WHO DEFENDED
  
  (THE LLOYD McKra GARRISON PRIZE POEM
  HARVARD UNIVERSITY, 1916)
  
  I
  How vain it seems, how vain the valiant strength
  Of nations risen in splendour to the sun,
  For down the weary stretch of battle-length
  Surges a conflict that is never done,
  And of all victories and losses, none
  Survives the memory of a day, and time
  Takes back the withering garlands one by one
  Of vaunted triumph and of cause sublime.
  O Dead who sacrificed your years of prime,
  You sacrificed them vainly, and but died
  Like actors in some oft-repeated mime,
  Some outworn play of Lust and Greed and Pride,
  Some allegory writ by bloody hands
  Far in the unknown past, in devastated lands.
  
  II
  O nameless Dead of yore and yesterday
  Who sleep untroubled in deep quietude,
  Long from the sharp alarums of the fray,
  You rest so silently in the subdued
  Unchanging dusk of dreamless solitude,
  How should you know that still the same gaunt war
  Plows the old field of battle where you stood,
  And flings the seed of suffering afar!
  Now quiet twilight woos the evening star,
  Now falls the respite of a silent hour;
  Inviolate and calm the slumbers are
  Of saints in holiness, of kings in power,
  And calm the legions are that lie in peace,
  The dead who sleep the white sleep of the last release.
  
  Ill
  No traitor trumpet summons for retreat
  Down dusty lines of shuddering despair,
  No trampled victory or red defeat
  Screams a loud torment through the smoky air,
  O Dead, or breaks your sleep; and yet somewhere
  Your weary comrades struggle overhead
  As you once struggled, and all unaware
  They fight the same fierce battles in your stead.
  Awake once more! Rise from your ashen bed!
  You died to end these wars, now rise to life
  Again on the wide plains where once you bled
  And lost or won; there consummate the strife,
  Cry from the bleeding earth, from the shadowy past,
  " This is the last of wars! Forevermore the last! "
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Цапля
  (Перевод с английского).
  
  Как страж утраченных утопий
  маячит цапля в царстве топей,
  среди осоки, вся бела.
  Не верит в то, что ночь уж близко
  и очень скоро сменит мглу,
  стоит прямее обелиска -
  а темень воду погребла,
  туман - в любом углу.
  Последний луч угас без спора.
  Тут призраком, что согнан прочь,
  взлетела цапля, скоро-скоро,
  на крыльях в дальние просторы,
  куда-то в ночь.
  А вниз, осоке и болотам,
  свои проклятья шлёт пролётом.
  Так души гневные летят,
  грозясь зловеще, - прямо в ад...
  Над топью разошлись туманы,
  и звёзды засияли рьяно.
  Исчез весь морок, и повсюду лад...
  
  
  Robert Hillyer A HERON
  
  A HERON in the marshes stands,
  The sentinel of lost outlands;
  Unearthly white and immobile
  He keeps there in the dying light
  A silent watch among the sedge,
  Challenging the creeping night,
  And the slow mists that reel
  Along the water's edge.
  Then as the twilight fades at last,
  Suddenly like a thwarted ghost
  He rises screaming in the vast,
  Grey wings against the greying vast,
  And soon is lost.
  But in the sedge and salty fen
  His malediction rings again
  Like the sinister farewell
  Of a soul from some far hell.
  Then the hazes disappear,
  And the starlight, steady-clear,
  Whitens the trembling air and breaks the spell.
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Чайка
  (Перевод с английского).
  
  Серые крылья борются с тучей.
  Волны бегут гурьбой.
  Что ж то за возглас колючий
  небо пронзает, разве не твой ?
  Ты ль эти стоны вплетаешь в ветровый вой
  там, где шумит прибой ?
  Что ж то за крик, что стучится
  в уши в разгромленный бурей час ?
  Твой ли, заблудшая птица,
  этот отчаянный глас ? -
  Нет ! То из умерших лет,
  с воплем, ища лазури,
  мчится исчезшему прошлому вслед
  призрак на крыльях бури !
  
  Robert Hillyer A GULL
  
  GREY wings, O grey wings against a cloud
  Over the rough waves flashing,
  Whose was the scream, startling and loud,
  Keen through the skies, was it thine,
  Piercing above the wind and the moaning whine
  Of the wide seas dashing ?
  Whose was the scream that I heard
  In the midst of the hurrying air,
  Was it thine, lost bird ?
  Or the voice of an old despair
  Shrieking from years long dead,
  Inexorable spirit flying
  On tempest wings, that passed and fled
  Through the storm crying ?
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Антиной*
  (Перевод с английского).
  
  Сады черны под темью небосвода.
  Деревья спят. Их сучья сплетены.
  Из серых облаков, ища свободы,
  бежит пугливый тонкий диск луны.
  
  Здесь музыкой пронизана природа.
  Здесь призрачные вздохи мне слышны.
  Мечты очарования полны.
  Переживаю памятные годы.
  
  Не раз я слышал в этих рощах в ночь
  напевы молодого Антиноя.
  Он тацевал, пока не сгинул прочь,
  оставив мир, дрожащий в страстном зное.
  О Радость ! О Любовь ! Ничто земное,
  весь флот, - не могут в бедствии помочь.
  
  II
  Как нынче тускло выглядит рассвет !
  Едва ползёт, устало и неплавно.
  В пустых беседках прежней сени нет.
  А как она манила всех недавно !
  
  Нет добрых знаков - лишь предвестья бед.
  А участь юноши - страшна подавно...
  На голове у каменного фавна
  гниёт венок, что раньше был надет.
  
  А судно вновь бежит неудержимо.
  На крыльях Адриановы гербы.
  На палубе - друзья, что им ценимы:
  
  премудрые решительные лбы,
  хранимые любимчики судьбы...
  Но Антиною уж не видеть Рима !
  
  III
  Должно быть, нужно прекратить рыданья.
  Стихают даже бурные моря.
  Восток обрёл ночные очертанья.
  В сплошной туман закуталась заря.
  
  Колени преклонивши при прощанье,
  мы молимся. Неужто всё зазря ?
  На голом берегу, у алтаря -
  нас мучат всё живей воспоминанья.
  
  Отчаяние мрачностью полно.
  Над морем тьмы шумят неугомонно
  рыдания, и с ними заодно,
  
  последние прощальные трезвоны.
  Проснётся ль Антиной, услышав стоны ?
  Ответит ли ? Нам ведать не дано.
  
  Robert Hillyer ANTINOUS*
  I
  DIM gardens sleep in darkness, quiet trees
  Weave their uncertain boughs against the sky;
  Out of the prison of a cloud there flees
  The fugitive moon, slender and whitely shy.
  
  There is music faltering upon the breeze
  Despairing like the phantom of a sigh;
  The night dreams deep in loveliness, yet I
  Have deeper dreams and lovelier memories.
  
  For I have seen leaping from out the grey
  And sombre groves the young Antinous,
  Dancing and chanting, vanishing away,
  
  Leaving the passionate gardens tremulous.
  O Love! O Laughter! fleet and sinuous,
  Full swiftly follows the despondent day.
  
  II
  How wan and weary-eyed the cloudy dawn
  Creeps through the mist with sick and halting tread;
  The splendour of these wasted bowers is gone,
  The old illusion of the dark is dead.
  
  Some godly auspices have been withdrawn,
  On high some awful sentence has been said;
  See how the garlands rot upon the head
  Of yon dispirited and stony faun.
  
  And Adrian's ship with wild teeth in the foam,
  With blazoned pinions to the foggy breeze,
  Bears on its decks the mightiest lords of Rome,
  
  Imperial hosts upon disconsolate seas, -
  The gods shall spare the majesty of these,
  But one white laughing boy returns not home. . . .
  
  Ill
  COME, let us hasten hence and weep no more,
  The sinking sea resumes its tranquil ways,
  Night looms expectant at the eastern door
  And trails the last cloud into lifeless haze.
  
  Antinous is dead; we kneel before
  The portals of our past in vain, nor raise
  The laughing phantoms of our yesterdays
  Upon this desolate and empty shore.
  
  Now deepening pools of shadow overflow
  Into the sea of dark. A far-off bell
  Sobs with a sweet vibration, long and slow,
  
  A last farewell, forevermore farewell.
  And will he wake and hear ? We cannot tell,
  And will he answer ? Ah, we do not know.
  
  Примечание.
  *Антиной. Героя этих сонетов не следует путать с другим Антиноем - наглейшим из женихов Пенелопы.
  Антиной (Около 110 - 130 гг.) - красивый греческий юноша родом из Вифинии, любимец и
  интимный друг римского императора Адриана. В октябре 130 года он погиб в водах Канопского Нила при невыясненных обстоятельствах. Возможно это был несчастный случай, либо самоубийство. Это могло быть и убийством, и ритуальной жертвой...
  Император Адриан основал на месте гибели друга город Антинополь. Память юноши была увековечена множеством скульптур в разных городах.
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Зимняя ночь
  (Перевод с английского).
  
  Хрустящий снег под светом звёзд -
  на крышах и вокруг.
  Скрипят шаги: село, погост -
  везде лишь этот звук.
  
  Деревья холоды - как лёд.
  Терпеть мороз невмочь.
  Бездомный крова не найдёт
  в такую злую ночь.
  
  Покойник спит в промозглом рву,
  но пир у королей,
  а Богородица - в хлеву
  склонилась у яслей.
  
  Robert Hillyer WINTER NIGHT
  
  THE snow lies crisp beneath the stars,
  On roofs and on the ground,
  Late footsteps crunch along the paths,
  There is no other sound.
  
  So cold it is the very trees
  Snap in the rigid frost,
  A dreadful night to think on them,
  The homeless and the lost.
  
  The dead sleep sheltered in the tomb;
  The rich drink in the hall;
  The Virgin and the Holy Child
  Crouch shivering in a stall.
  
  
  Роберт Стллимэн Хилльер Возмещение.
  (Перевод с английского).
  
  Допеты песни, и последний свет
  навеки умер. Даже искры нет.
  Безмолвный вечный мрак покрыл всю землю.
  Она лежит теперь в тиши, не внемля
  веселью с горем, сникшим до конца.
  Где ж будет прелесть Вашего лица ?
  О милая смешливая подруга !
  Какая приютит тебя округа,
  любуясь юной красотой лица ?
  
  Не знаю ! Только мнится - нет границы,
  чтоб напрочь скрыла дорогие лица.
  Из одиночества, в моих мечтах,
  я ринусь на туманных парусах
  в полёт над бесконечным океаном
  на корабле из прошлого к тем странам,
  где прежннее вернётся к нам опять...
  И никому моей надежды не отнять.
  
  Robert Hillyer THE RECOMPENSE
  
  The last song is sung, and the last spark
  Of light dies out forever, and the dark,
  The voiceless dark eternal, shrouds the earth,
  When the last cries of pain and shouts of mirth
  Sink in the desolate silences of space,
  Where then shall flower the beauty of your face ?
  O Love the laughing, Youth the rose-in-hand,
  In what unknown and undiscovered land
  Shall flower then the beauty of your face ?
  
  I know not, but I know that all returns
  At last unchanged, and to the heart that yearns
  Shall be repaid all loneliness and loss;
  Sometime with shadowy sails shall fly across
  The shoreless ocean of infinity
  A ship from out the past, and the great sea
  Of life shall bear you from the new worlds over
  The waves, and back again to the old lover.
  
  
  
  
  Роберт Хилльер Первая юношеская книга
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер La Mare des Fees*
  (Перевод с английского).
  
  Листвою буков застлан водоём.
  Осенний день собрал свои трофеи.
  Девятка тисов высится кругом
  над озером, где полновластны феи.
  В листве - костром рубин и желтизна,
  в просветах - мгла вечерняя без дна.
  
  В лесу, как память тёмной старины,
  остались камни - алтари друидов.
  Отсюда - вон из царства тишины -
  октябрьские ветра ушли, не выдув
  всей святости таящейся в глуши
  и прелести для ищущей души.
  
  Далёк от этой благостной среды
  весь прочий мир в погонях за корыстью:
  путь дальше, чем до вспыхнувшей звезды,
  что смотрит на расцвеченные листья.
  Заходит солнце, и она зажглась,
  спокойно и задумчиво светясь.
  
  Вернутся ли в осенний лес на зов
  с молением и с плачами друиды
  почтить своих оставленных богов,
  заслышав в вое ветра их обиды ?
  Не станут ли опять у чёрных вод
  жрецы - вблизи богов, вдали - народ ?
  
  Смотрю, но нет их больше, тех жрецов.
  Они ушли в неведомые дали.
  Хоть лес любил всех этих мудрецов,
  но их процессии навек пропали.
  Кричи - нет отзыва. Не трать слова !
  На камне - мох, и валится листва.
  
  Хотелось видеть жесты белых рук.
  Хотелось слышать, как звучат их речи;
  узнать, как почитались тис и бук, -
  но не случилось той желанной встречи.
  Прошли впустую полночь и рассвет.
  Угасли боги. Верующих нет.
  
  Гляжу во мглу. Стараюсь, как могу.
  Вдруг вижу - с любопытством, без испуга -
  стал призрак на озёрном берегу...
  Мы смотрим с удивленьем друг на друга -
  Любимая мне шепчет свой привет,
  и здесь мы повторяем наш обет.
  
  (Я в сумраке узнал мою Любовь,
  и наши клятвы зазвучали вновь).
  
  BOOK I A MISCELLANY
  
  I - LA MARE DES FEES
  
  The leaves rain down upon the forest pond,
  An elfin tarn green-shadowed in the fern;
  Nine yews ensomber the wet bank, beyond
  The autumn branches of the beeches burn
  With yellow flame and red amid the green,
  And patches of the darkening sky between.
  
  This is an ancient country; in this wood
  The Druids raised their sacrificial stones;
  Here the vast timeless silences still brood
  Though the cold wind's October monotones
  Fan the enchanted senses with the dread
  Of holiness long-past and beauty dead.
  
  How far beyond this glade the day-world turns
  Upon its pivot of reward and chance;
  Farther than the first star that palely burns
  Over the forest's meditative trance.
  First star of evening, last star of day,
  The one grows clear, the other dies away.
  
  Will they come back who once beneath these trees
  Invoked their long-forgotten gods with tears,
  Who heard the sob of the same twilight breeze
  Blow down the vistas of remembered years,
  Beside the tarn's black waters where they stood
  Close to their god, far from the multitude?
  
  I watch, but they are long ago departed,
  Far as the world of day, or as the star;
  The forest loved her priests, and tranquil-hearted
  They stole away in dim procession, far
  Down the unechoing aisles, beyond recalling;
  The moss grows on the stones, the leaves are falling.
  
  In vain I listen for their hissing speech,
  And seek white holy hands upon the air,
  They told their worship to the yew and beech,
  And left them with the secret, trembling there,
  Nor shall they come at midnight nor at dawn;
  The gods are dead; the votaries are gone.
  
  A form floats toward me down the corridor
  Of mighty trees, half-visioned through the haze,
  And stands beside me on that empty shore;
  So rest we there, and wonderingly gaze.
  By the dead water, under the deep boughs,
  My Love and I renew our ancient vows.
  
  MORET-SUR-LOING, 1918
  
  Примечание.
  *La Mare des Fees - можно перевести с французского как "Озеро Фей".
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Проталамион
  (Перевод с английского).
  
  Небесный бирюзовый потолок
  к ночи зазеленел морской волной,
  где звёзды рассыпают пламя.
  От ветки вырезной,
  что у тебя перед глазами,
  вид неба скрыт, как кружевами.
  Ты дремлешь, мой прекрасный бог.
  
  Незваный гость ! О как ты кстати !
  Ты руки на груди скрестил.
  Твои уста искажены капризом.
  Твою причёску разметало бризом.
  Жара смягчила пыл.
  Твоё лицо ожгли, коснувшись щёк и уст,
  последние лучи заката.
  
  Настала свадебная ночь. Роскошный куст
  согнулся от плодов граната.
  Испробуй же. Плоды перед окном.
  Ты юность сберегал. Настало время траты,
  час расточения, час ласки и вина,
  чтоб вся твоя душа была упоена, -
  час терний на челе и тела для распятья.
  Зови же и меня на этот пир !
  С зарёй, когда холмы умоются огнём,
  раскрой, встречая обновлёный мир,
  пошире двери и свои объятья.
  
  
  
  
  Robert Hillyer II - PROTHALAMION
  
  The faded turquoise of the sky
  Darkens into ocean green
  Flecked palely where the stars will rise.
  A single bough between
  The spacious colour and your half-closed eyes
  Hangs out its hazy traceries.
  Still, like a drowsy god you lie,
  My fair unbidden guest,
  Your white hands crossed beneath your head,
  Your lips curved strangely mute with peace,
  Your hair moved lightly by the breeze.
  A glow is shed
  Warm on your face from the last rays that push
  From the dying sun into the green vault of the west.
  
  This is your bridal night; the golden bush
  Is heavy with the fruits that you will taste,
  Full ripened in desire.
  You who have hoarded youth, this is your hour of waste,
  Your hour of squandering and drunkenness,
  Of wine-dashed lips and generous caress,
  Of brows thorn-crowned and bodies crucified,-
  O bid me to the feast.
  
  Tomorrow when the hills are washed with fire,
  Your door ajar against the flashing East,-
  O fling it wide.
  
  PARIS, 1919
  
  Примечание.
  *Проталамион - предсвадебная песнь; песня или стихотворение в честь жениха и невесты, исполняемые перед свадьбой.
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Монмартр
  (Перевод с английского).
  
  Душой окрестного молчанья
  стаёт громадина холма.
  Два купола, надменные весьма,
  взирают сверху, с расстоянья,
  на скученные здесь дома,-
  с презрением к любви и боли
  влачащих в них свои юдоли, -
  под светом звёзд и под дождём
  (внимать их бедам не изволя).
  
  Вот дама, что в любви искушена,
  несёт дитя. Одета броско.
  Юна. Не скажешь, что бледна.
  Костром горящая причёска
  взлетает золотым дымком.
  Взор - c затаённым огоньком,
  без сожаленья за ошибки.
  А на сердце - какой-то гнёт,
  но сквер минует - вся в улыбке
  и песню малышу поёт.
  
  Затем пошла дорожкой круче.
  Ещё не пробил час рассвета.
  Несёт дитя, и ветерок
  свистит на улочке певуче.
  
  Но вот он стих. Не слышно ног...
  Я жду зари и, в знак привета,
  повыше став, пишу на туче
  ряды вот этих самых строк.
  
  
  Robert Hillyer III - MONTMARTRE
  
  A rocky hill above the town,
  Grey as the soul of silence,
  Except where two white strutting domes
  Stand aloof and frown
  On the huddled homes
  Of world-wept love and pain,-
  They do not heed that tall disdain,
  But sleep, grey, under the stars and the rain.
  
  A woman, young, but old in love,
  Carried her child across the square;
  Her face was a dim drifting flame
  To which her pyre of hair
  Was a column of golden smoke.
  
  Her eyes half told the secrets of
  Gay sins that no regret defiled;
  There her heart broke
  In the little question between her eyes.
  Hearing the trees in the square she smiled,
  And sang to the child.
  
  So passed by in the narrow street
  That climbs the steep rock over the town,
  Love and the west wind in the stars;
  The wind and the sound of those lagging feet
  
  Died like forgotten tears.
  I waited till the stars went down,
  And I wrote these lines on a cloud to greet
  The dawn on the crystal stairs.
  
  PARIS, 1919
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Письмо.
  (Перевод с английского).
  
  Ах, юноша ! Что вам за интерес
  внимать пришельцу издалёка ?
  Ему ли первым пить росу с небес -
  свежей воды весеннего потока,
  который заливает берега,
  в котором пламя страсти подоплёка ?
  
  Мир любит юных. В этом он - знаток.
  Вам обкарнают всё великолепье.
  Вас ждёт ошеломительный итог.
  В руках останется одно отрепье,
  и явь предстанет ложью под конец,
  как вас поставят перед голой степью.
  
  Душа в тоске. Взглянул и приуныл,
  поняв, что с каждым днём всё снова
  идёт безостановочный распыл
  всего что только ни на есть святого.
  Тускнеет юность и тупеет ум,
  пока не грянет роковое слово.
  
  Но как могу я не пожать руки
  украсившему мне часы досуга,
  тому, чьи устремленья - не мелки,
  чья смелость - несомненная заслуга ?
  И, если мы разминемся в толпе,
  прошу и впредь считать меня за друга.
  
  
  Robert Hillyer IV - A LETTER
  
  Dear boy, what can this stranger mean to you,
  Blown to your country by unbridled chance?
  That he should drink the morn's first cup of dew
  Fresh from the spring, and quicken that grave glance
  Wherein as rising tides on hazy shores
  Rise the new flames and colours of romance?
  
  Ah, wise and young, the world shall use your youth
  And fling you shorn of beauty to despair,
  The sum of all that fascinating truth
  That you have gleaned, hands tangled in brown hair,
  Eyes straining into contemplative fires,-
  This truth shall not seem truth when trees are bare.
  
  The hunger of the soul, the watcher left
  To brood the nearness of his own decay,
  Dully remarking the slow shameless theft
  Of the old holiness from day to day,
  How youth grows tarnished, wisdom changes false,-
  Till one bends near to steal your life away.
  
  Yet who am I to turn aside the hand
  Outstretched so friendly and so humbly proud,
  Heaped up with beauty from the sunrise land
  Of hearts adventurous and heads unbowed?
  Only, look not at me with changing eyes
  When we must separate amid the crowd.
  
  TOURS, 1918
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Танцующая Эсфирь.
  (Перевод с английского).
  
  Замри, молчи ! Здесь музыка живёт.
  Легчайшие персты её соткали.
  То весела, то плачется навзрыд
  неспешным отзывом ночной печали.
  Не то красиво, издали, не вдруг,
  певучий голос льёт за звуком звук.
  Не то напев в каденциях плывёт
  в глубины в необузданном усилье,
  а после снова обретает крылья -
  взлетает выше к солнцу и парит.
  
  То музыка в подвижном воплощенье.
  Дух Греции, бунтующий в вине.
  Не пара ног, а буря в зарожденье.
  То блеск, сверкнувший в Золотом Руне.
  Певцы поют - все страстью одержимы.
  Твоё ж лицо на вид невозмутимо -
  будь речь о горе или взрыв надежд.
  Всё промелькнёт и пронесётся мимо
  твоих спокойных затенённых вежд.
  
  
  Robert Hillyer V - ESTHER DANCING
  
  Speak not nor stir. Here music is alive,
  Woven from those swift fingers, strong and light,
  Marching across those singing hands, or shed
  Slowly, like echoes down the muffled night,
  Or beautifully translated, note by note,
  Some fainter voice, rhapsodic and remote,
  Or shaken out in melodies that dive
  Clear into fathoms of profounder things,
  Then suddenly again on rising wings,
  Burst into sun and hover overhead.
  
  Incarnate music flashing into form
  Fled from the vineyards of melodious Greece,
  Feet that have flown before the gathering storm
  Or glanced in gardens of the Golden Fleece,
  Face atune to all the songs that mass
  Their gusts of passion on the sunlit grass,
  Image of lyric hope and veiled despair,
  Like them, thou shalt unutterably pass
  Into the silence and the shadowed air.
  
  POMFRET, 1919
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Охотники
  (Перевод с английского).
  
  На красной древней вазе из Афин -
  охотник, с ним весёлая подруга,
  несутся - в вихрях жизненного круга -
  тропой, где чудо лилии с аршин.
  И лань, закинув голову упруго,
  как призрак, выше всяческих куртин,
  легко летит от них среди долин,
  не смяв ни злака сказочного луга.
  
  Её, когда придёт ночная тьма,
  в лесу деревья скроют от погони,
  пока ж за ней собачья кутерьма,
  Сбиваясь в скачке захрапели кони,
  и гиком беспощадных голосов
  охотники науськивают псов.
  
  Чем дальше, тем темнее небосклон,
  и ветер зашумел в траве со свистом.
  Всё меньше места проблескам лучистым.
  Когда ж был ветер вроде укрощён,
  вокруг всё стало влажным, душным, мглистым.
  И в духоте, сквозь облачный заслон,
  раздался мощный гром - страшней, чем стон,
  на зависть и тимпанам, и баллистам.
  
  И всё же лань сбежала от собак.
  Пошла охота по лесистым тропам,
  под страшным ливнем, где гроза, где мрак,
  где дождь залил все ямины потопом.
  Бьёт молния с небес, но лань бодра.
  "Гони её ! Гони - до самого утра !"
  
  Лань мчится, не страшась сплошных болот.
  а юные охотники - за нею.
  Окрепший ветер дует, сатанея.
  Любой поток велит пускаться вброд.
  Но лани здесь привычней и вольнее,
  а всаднику закрыт обратный ход.
  Трясина зло и жадно засосёт,
  держа прочней, чем узы Гименея.
  
  Не действуйте рассудку вопреки !
  Охотники ! Пора вернуться к дому.
  Судьба протянет две свои руки.
  Те, как удавы, сломят стан любому.
  У смерти много гибельных трясин -
  как здесь - на красной вазе из Афин.
  
  
  Robert Hillyer VI - HUNTERS
  
  A vase red-wrought in Athens long ago....
  The hunter and his gay companion ride
  Through the young fields of life; on every side
  Frail and fantastic the tall lilies grow.
  Her head thrown back, her eyes afraid and wide,
  Flies like a phantom the grey spectral doe,
  Her light feet scarcely bend the grass below,
  Gloriously flying into eventide.
  
  Ahead there lies the shadow, then the dark,
  And safety in the thick forestial night,
  But nearer still she hears the bloodhounds bark,
  And horses panting in impetuous flight,
  And hunters without pity for the slain,
  Halloing shrilly over the windy plain.
  
  Sombre become the skies, the winds of fall
  Sing dangerously through the hissing grass;
  Sunlight and clouds in slow procession pass
  Over the tress, then comes an interval
  Of utter calm, the air is a morass
  Of humid breathlessness. A dreadful call
  Rings suddenly from the onrushing squall,
  And the storm closes in a whirling mass.
  
  And still the doe eludes the raging hounds,
  And still the youths press onward toward the woods,
  Though the world shudders with diluvian sounds
  And the rain streams in undulating floods.
  Sharp lightning splits the sky; the doe is gone.
  O follow! follow! if it be till dawn.
  
  The hunted flees, the boyish hunters follow
  Into the forest's dripping everglades,
  The wind goes wailing through the swaying shades,
  And violent rain gushes in every hollow.
  The doe runs free, triumphantly evades
  Those straining eyes; the ghastly shadows swallow
  Her flying form; the frightened horses wallow
  Deep in the mire. Then the last daylight fades.
  
  O Youths, turn back! the year is getting late,
  And autumn has no pity for the slain.
  Twining like serpents, the lean arms of fate
  Grope toward you through the blackness and the rain,
  Then Death, and the obliterating snow....
  A vase, red-wrought in Athens long ago.
  
  Tours, 1918
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Крушение
  (Перевод с английского)
  
  Мне вспомнилось, как ты пропал
  вдали, у диких скал,
  где море свирипело.
  В родном порту, нахмурив лбы,
  друзья вздыхали постоянно,
  предполагали злой финал
  твоей судьбы.
  Теперь в волнах, поющих странно,
  плывёт твоё изломанное тело.
  Отлив его бросает на свету...
  Я ж, завершив земную суету,
  не дам душе путёвки в зарубежье:
  умру - усну,
  уйдя в немуторную глубину.
  Мне не лежать в волнах на чуждом побережье.
  
  Robert Hillyer VII - A WRECK
  
  Survivor of an unknown past,
  On this wild shore cast
  By the sad desolate tides;
  In a warm harbour long ago
  They waited you, and waited long,
  And guessed and feared at last,
  But could not know.
  Now in a language strange the waves make song,
  And the flood surges round your broken sides,
  And the ebb leaves you to the burning sun.
  But when the voyage of my life is done,
  And my soul puts forth no more,
  Then may I sleep
  Beneath the fathoms of the tideless deep,
  And not be cast deserted on some dark alien shore.
  
  Cape Cod, 1916
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Могильные камни в переднем дворе.
  (Перевод с английского).
  
  Чтоб помнил имена, чтоб не спешил
  бездумно мимо, сланцевые плиты
  вещают, вместо узников могил,
  о том, что не должно быть позабыто.
  
  С кем я ни заводил бы хоровод,
  каких друзей ни заводил бы кучей,
  а гостья непременная придёт,
  мне не избегнуть Смерти неминучей.
  
  
  Robert Hillyer VIII - GRAVE STONES IN A FRONT YARD
  
  Lest the swift world forget their names and pass
  Unthinking, they have set this cold dead slate
  Above their slumbers in the living grass
  To warn all comers of impending fate;
  
  Where friends made merry once at their behest,
  Where young feet strolled about the shady lawn,
  They welcome none but one unfailing guest,
  And all the revellers but Death are gone.
  
  Edgartown, 1916
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Бессменная вахта
  (Перевод с английского).
  
  Мы выгнали враждебные армады.
  Угрозы их нам душу не томят,
  но мир велик, и наш укромный сад
  хранит почти прозрачная ограда.
  
  Мы чувствуем любой недобрый взгляд,
  когда проходим пограничную аркаду.
  Да, мы сильны, но нет с собою сладу,
  когда дерутся и когда грозят.
  
  Что б ни было, но внешне мы спокойны,
  а дух с враждой и злом несовместим.
  Не терпится сказать: "Да, были войны,
  но гибели другим мы не хотим.
  Мы - на посту, чтоб мир наш стал нестрашен,
  как тихий сон цветущих нив и пашен.
  
  
  Robert Hillyer IX - VIGIL
  
  This is the hour when all substantial foes
  Are exorcised and taunt the soul no more;
  Now thinner grows the veil between the shore
  Of vaster worlds and our calm garden close.
  Through the small exit of the open door
  We pass, and seem to feel the eyes of those
  We knew upon us; almost we suppose
  The advent of the face we tremble for.
  
  O that through this profound serenity
  Might sound the answer to the heart's deep cry;
  If all those gracious presences might see
  That, though we hurt them once, they shall not die
  Until we also wither, we who keep
  Vigil on these sweet meadows where they sleep.
  
  Pomfret, 1919
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Когда ворота были открыты...
  (Перевод с английского).
  
  На небе только серп Луны
  да Белая Звезда видны
  поверх большого осокоря.
  В саду он - сторож при заборе
  да четверо других в дозоре -
  по паре с двух сторон ворот.
  В неярком обрамленье света
  вверху торчат их силуэты.
  Сад тих и пуст, никто нейдёт.
  Тростник приник благоговейно
  к спокойной зелени бассейна
  под сенью виноградных лоз.
  А в атмосфере - от полос,
  чертимых всюду светляками,
  горит серебряное пламя.
  В трясине лягушачий хор
  затеял свой немолчный ор.
  
  Вне сада, за открытым входом,
  мерцает под Луной покос.
  Как будто в смене настроений
  мелькают сарабанды теней
  в неторопливой смене поз -
  и всё вихрится хороводом.
  Сад усмирил своё дыханье,
  застыв...- как если б в умиранье
  могли войти мечта и сон,
  взлетая вместе без препон,
  как в тихом небе мчит комета
  сквозь неколеблемый эфир,
  зато взволнован целый мир
  внизу, во всех пределах света.
  
  Но вот среди туманной мглы
  три призрака вблизи за садом,
  возникнув, двинулись отрядом.
  Мне с места не сойти - хоть режь !
  Шёл сверхъестественный кортеж.
  Я видел в пепельном свеченье
  их непреклонное движенье.
  Был белым цвет их покрывал,
  но тут он траур означал.
  Они брели, траву колыша,
  ставая всё белей и выше...
  
  Недалеко уж и забор.
  Они прошли все трое прямо
  в ворота сада чередом
  и стали, высясь над прудом -
  мрачнее дочери Приама.
  Со злой угрозой каждый взор,
  ухмылка в нём и приговор.
  И все - как выходцы из ямы -
  глядят в спокойный водоём.
  
  Луна - как в золотой мантилье.
  За нею звёзды - светлой пылью.
  Чуть стоит вспыхнуть светлякам -
  я страшных духов вижу там !
  Покуда ветер водит гоны
  и ночью сотрясает кроны,
  в саду - как с эхом в голове -
  я слышу поступь трёх товарок:
  шаги моих трёх Судеб - Парок
  звучат в глушащей их траве.
  
  
  Robert Hillyer X - WHEN THE DOOR WAS OPEN
  
  Lonely as music from afar,
  Hung the new moon and one white star,
  Above the poplars black and tall
  That sentineled the garden wall;
  Four black poplars beyond the wall,
  Two on each side of the garden gate,
  In silhouette against the wide
  Pale sky of the late eventide.
  Close was the garden and serene.
  The leaning reeds in quiet state
  About the pool, merged in the green
  Of misty leaves and hanging vines.
  The fireflies spun their silver lines
  Across the deeper atmosphere,
  And through the silence came the clear
  Persistent tuning of the frogs
  From dank recesses of the bogs.
  
  Beyond the garden I could see
  The glimmer of uncertain meadows,
  Framed by the open doorway, wreathing
  Sarabands of ghostly shadows,
  Slowly turning, slowly breathing,
  Largely and unhastily,-
  But the garden held its breath.
  
  Peace as profound as death, if death
  Be visited by stealthy dreams;
  A vagrant note from soundless themes
  That ring the comet-paths of space,
  Seemed vibrant in the windless air
  That trembled with its presence there.
  Out beyond the nameless place
  Where neither fields nor clouds exist,
  Grey from the background of the mist,
  I saw three vague forms drawing near.
  My sense recoiled acute with fear;
  I could not stir. As from a cage
  I watched that spectral dim cortege
  Moving inexorable and slow
  Against the ashen afterglow.
  Now caught the moon their robes in white,
  Now strode they sable through the night,
  Across the grass they came and grew
  Whiter, statelier, as they drew
  Beneath the shadow of the wall;
  Then one by one the three stepped through
  The garden door, and stood a while
  Beside the pool, their image spread
  Sombre, and menacing, and tall.
  Sombre as Priam's dreadful daughter,
  Menacing as a murderer's smile,
  Tall as the fingers of the dead,
  Stood they beside the quiet water.
  
  The moon went out in a golden blur,
  And the small stars followed after her,
  But when the fireflies cleft the air
  I saw those three forms standing there,
  Until the night cooled, and the trees
  Shook in the strong hands of the breeze,
  And then I heard their footsteps press
  The muffled grass beyond the door,
  And so went forth for ever more,
  My three Fates to the wilderness.
  
  Pomfret, 1919
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Отдохновение Творца
  (Перевод с английского).
  
  Мой труд был слишком долог, устали руки -
  сказал Творец.
  Я утруждался от самого рассвета
  до темноты;
  
  от раннего утра, когда все духи
  ещё в дремоте;
  пока ещё не зазвучали песни
  в прохладе леса;
  
  затем до сумерек, до новолунья,
  когда всё молкнет;
  до самой синей завихрённой ночи
  я трудился.
  
  Я создал и рассветы и затишье
  в час новолунья.
  Мой труд был слишком долог, устали руки -
  сказал Творец.
  
  Покойтесь, руки ! Отдыхайте до зари ! -
  сказал Творец.
  Пора и мне теперь вздремнуть в тени холмов,
  при свете звёзд.
  
  Пусть музыка звучит в теченье ночи.
  Хочу услышать
  среди дремоты тихий шёпот ветра
  и всплески моря.
  
  Ночь - время набухания бутонов.
  И я вкушу
  все ароматы буйного цветенья
  среди дремоты.
  
  О Ночь ! Я встану ради новой красоты,
  чтоб созидать,
  чтоб стало больше звёзд, и песен, и цветов -
  сказал Господь.
  
  
  Robert Hillyer XI - THE MAKER RESTS
  
  I have worked too long and my hands are tired,
  Said the maker;
  From the earliest dawn unto deepest nightfall
  Have I laboured.
  
  From the earliest dawn before any spirit
  Stirred from sleeping,
  When no single note from the frozen forest
  Wakened music,
  
  Unto nightfall and the new moon rising
  When the silence
  From the valleys rose in a faint blue spiral,
  Have I laboured.
  
  I created dawn and the new moon rising
  Out of silence;
  I have worked too long and my hands are tired,
  Said the maker.
  
  I shall fold my hands; I shall rest till sunrise,
  Said the maker;
  In the shade of hills and the calm of starlight
  Shall I slumber.
  
  O my night is sweet with a distant music!
  I shall hear
  The responding waves and the wind's slight murmur
  While I slumber.
  
  O my night is fair with amazing colour!
  I shall dream
  Of the blue-white stars and the glimmering forest
  While I slumber.
  
  O my night is rich with unfolding flowers!
  I shall breathe
  All the scattered smells of the field and garden
  While I slumber...
  
  I will rise, O Night, I will make new beauty,
  Said the maker,
  I will make more songs, more stars, more flowers,
  Said the Lord.
  
  Cambridge, 1920
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Паломничество
  (Перевод с английского).
  
  Лежу в лесу у родника,
  в глухую ночь, во мху зелёном.
  Как колокол издалека,
  вода сочится с дробным звоном.
  Звучит с напевом монотонным -
  как след прошедшего денька,
  твердя о чём-то похоронном,
  и вниз бежит, сыскавши сток,
  с журчанием неугомонным.
  Всё льёт да шепчет без конца,
  и возле моего лица
  ползёт и плёнкой пузырится.
  Мой дух - как сник, как занемог
  от нот с несвойственным мне тоном.
  Я был почти что в полусне -
  тут птаха звонко спела мне -
  лесная заспанная птица.
  Весь лес, взбодрясь от ветерка,
  вдруг, будто эхо родника,
  взгудел - должно быть, с ветром споря -
  как раковина с шумом моря.
  И будто ожили опять,
  в лесу, в его ночном гуденье,
  былые голоса, чьё пенье
  томило душу мне давно.
  Вдруг пенье то оживлено !
  Вся память заросла быльём,
  но разом стала оживать,
  и слёзы хлынули ручьём -
  то бриз, качнув дубки и липки,
  велел им петь, как струны в скрипке...
  
  Длань бриза - в блеске жемчугов.
  Я понял, музыку заслыша,
  сама посланница богов,
  как звёздный свет, явилась свыше.
  Её волшебные персты
  владеют ангельским искусством
  святой небесной красоты,
  а голос полон светлым чувством -
  и эхо в воздухе парит.
  Необычайная на вид,
  черноволосая Мадонна,
  но бледен благородный лик.
  Зал в мраморе, подстать для трона,
  глубокий голубой родник
  и мавританские колонны.
  Во всём видна искусная рука.
  Изящны резьбы каждого пилона.
  И вновь она поёт. Мелодия гулка,
  а в ритмах - дальние, как небо, звоны.
  Кругом неё танцует молодёжь.
  В движениях восторг, порыв и дрожь.
  Мелькают тени, и, благоухая,
  раскинулась краса и роскошь цветника.
  стоит толпа, большая-пребольшая,
  пришедшая послушать звуки Рая,
  а многие лежат у родника,
  готовые смотреть и слушать хоть века.
  Когда ж там ветер дует временами,
  так засыпает место лепестками...
  Но днём идёт за сказкой быль,
  и ветер носит только пыль.
  
  Вдруг вспыхнул в облаках огонь,
  и юный месяц, будто рыцарь,
  изволил на небе явиться,
  пугая всю ночную сонь -
  мол, боги занесли десницу
  и пронесутся с местью злой
  над непокорною землёй;
  и там, где месяц только глянет,
  веселья больше уж не станет,
  и только шопот родника
  шуметь там будет монотонно...
  
  Но кто ж это, подавленный бедой,
  нарушил одинокий мой покой ?
  "Дитя ! С чего твой плач так звонок ?
  Твои слезинки струйками текут
  и падают монетками под ноги.
  О чём грустишь ? Из-за чего угрюм ?" -
  хочу проникнуть в суть ребячих дум.
  Ах, жаль - не зорок взгляд и слух не тонок -
  с чего ж в унынии ребёнок ?
  "Скажи, не от войны ли ты в тревоге,
  не в тех ли разрушениях вина,
  что принесла она,
  и царства обратила в прах и пламя ?"
  В ответ он глянул влажными глазами.
  Страданья были явственно видны.
  Тоска и боль смотрели сквозь ресницы.
  И он, как дух, что жаждет воплотиться,
  сказал: "Во мне сейчас возрождены,
  мечты из детства о грядущем Рае,
  что я в душе лелеял, умирая.
  Меня в руках держала наша Мать.
  Её, мой брат, нельзя нам забывать.
  Нам некуда от горьких мыслей деться.
  Ты страждешь в сердце, я ослеп от слёз
  Ты много лет, томясь в несчастье, снёс,
  Моя ж беда была кратка, как детство".
  "Но кто ж ты, эльф, не спящий по ночам ?"
  "Я - лишь мертвец. Но тот мертвец - ты сам".
  Вдруг всё стемнело, и исчез парнишка.
  Я слышал, как вдали закрылась крышка...
  
  Тут сон меня до Стикса перенёс.
  Передо мною - распятый Христос,
  а по бокам, для устрашенья люда,
  Мухаммед распят, тут же рядом - Будда.
  В страданьях, молча, на своих крестах,
  они одолевают смертный страх.
  Густая кровь стекает монотонно,
  как струйки родника по склону.
  И Прометей, насмешлив и презол,
  глядит, как клюв вонзил в него орёл.
  Идут века, и жертв тех постоянных
  сменили на крестах на деревянных.
  Лишь только мне пришлось увидеть вдруг
  всю бесконечность их голгофских мук
  оттуда, где и Прометей в оковах
  смотрел на казнь страдальцев тех суровых
  и хохотал - страшней угроз громовых...
  
  Вот снова тьма, сплошной тяжёлый мрак,
  теперь лишь слышится мне только, как
  родник неугомонно
  воспроизводит траурные звоны -
  их слышал он ещё во время оно.
  А тень былого на небе черна,
  она пророчит злые времена...
  
  Родник не молкнет, всё бежит проворно.
  Грусть этих чистых струек иллюзорна,
  но Некто въявь нудит меня упорно
  изведать вкус холодных этих вод.
  О гость из мне неведомого края !
  Приветствую тебя, посланец Рая !
  Избавь меня от долгих грёз ! Ты ж - бог !
  Будь благостен ! Яви мне милость эту.
  "Всю эту ночь, на месте, где ты лёг,
  из родника струятся воды Леты.
  А ты не пьёшь ! Приблизь к воде свой рот
  и пей, покуда жажда не пройдёт,
  чтоб эта влага не лилась впустую !
  Ты вырвешься из чёрной пустоты
  дурного мира и слепой мечты !
  О Человек ! Как счастлив станешь ты !
  И вечность впредь ты проживёшь, ликуя.
  Как дождь из роз, польются все лучи,
  не станет звёздных катастроф в ночи -
  и больше ни одна не канет в бездну.
  И мысль, что ярче всяческой свечи,
  вовеки не погибнет бесполезно.
  Совсем не то, что я, несчастный бог !
  Все беды - мой удел тысячекратный.
  Навряд ли столько ж раз дарил Восток
  тебя своей зарёю благодатной.
  Я ж без конца, порой совсем без сил,
  как созидатель и бессменный практик
  слежу за обновлением галактик,
  смотрю на жизнь сгорающих светил.
  Миры ветшают, так что свет не мил,
  и тьмою закрываются навеки.
  (Подобный мрак ваш древний мир затмил).
  Но сей родник поит святые реки.
  Его напев давно уже мне люб,
  вода мягка и сладостна для губ.
  Один её глоток дарит забвенье
  и радостей своих и всех грехов.
  И, как дитя, омывши рот, готов
  вновь улыбнуться Бог, как в день творенья".
  Тут Бог нагнулся и испил... Родник
  на миг застыл, и звон его вдруг сник.
  Туман редел. На небе рассветало.
  Что ж я ? Я пил. Мне всё казалось мало.
  Я пил и пил. Потом заснул устало.
  
  
  Robert Hillyer XII - THE PILGRIMAGE
  
  Beside a deep and mossy well
  In the dark starless night I lay;
  And dropping water like a bell,
  Like a bell ringing far away,
  Struck liquid notes in monotone,-
  An echo of a distant bell
  Tolling the knell of yesterday.
  Deep down beneath the mossy ground
  The liquid notes in monotone
  Kept dropping, dropping endlessly,
  And as I listened, over me
  Crept like a mist a filmy spell;
  My spirit's waving wings were bound,
  And dreams came that were not my own.
  Half-sleeping, half-awake, I heard
  The drowsy chirp of a forest bird,
  And the wind came up and the grasses stirred
  And the curtaining woods that cluster round
  That resonantly-echoing well
  Shook all their leaves with silver sound
  Like voices murmuring in a shell.
  Was it the past that lived again
  In that nocturnal murmuring,
  Waking a hidden voice to sing
  Deep in my heart of other times
  Whose memory long entombed had lain
  Covered with all the dust of the years?...
  Falling in splashing tears
  The wet notes drop in liquid chimes,
  And the white fingers of the breeze
  Gather a song from the melodious trees....
  
  There is a hand whiter than pearl
  That plucks a lute's monotonous strings;
  O starlight phantom of a girl
  What lyric soul around thee sings,
  And what divine companionship
  Taught that entwining music to thy fingers,
  And that unearthly music to thy lips?
  She pauses, and the echo lingers
  Hovering like wings upon the air.
  I see more clearly now, her hair
  Ripples like a black water-fall
  About the pallor of her face.
  She sits beside a mossy well
  Amid some dim marmoreal place,
  Some fragrant Moorish hall
  Set all about with arabesques of stone
  And intricate mosaics of gem and shell.
  She sings again, she plays a monotone,
  Perpetual rhythm like a far-off bell,
  And someone dances, in a dancing river
  The white ecstatic limbs flutter and quiver
  Against the shadow. In the odorous flowers
  That grow about the well, still forms are lying,
  A group of statues, an eternal throng,
  Watching the dance and listening to the song;
  So shall they lie, innumerable hours,
  Silent and motionless for ever.
  The wind comes up, the flowers shiver,
  The dancer vanishes, the songs are dying;
  Night sickens into day.
  The wind comes up and blows the dust away....
  
  Between two clouds a sullen flame
  Expands, and lo, the crescent moon
  Rides like a warrior through the sky.
  Thus long ago the warning came
  When midnight towns lay all in swoon,
  That the great gods were coming nigh
  To crush the rebellious earth.
  Now beneath the crescent moon
  No spirits stir, no wind makes mirth,
  Only a rhythmic monotone
  Of waters dropping in a well....
  
  But who is this so broken with distress
  That steals like mist into my loneliness?
  Why art thou weeping there, disconsolate child?
  Thy tears fall like the waters of a well,
  And drip in silver notes upon the sands.
  What is thy sorrow? Ah, what man can tell
  The shapeless fancies that unwelcome dwell
  Within thy brain, the spectres, dark and wild
  That haunt the spirit of a child?
  Mayhap thou weepest for the embattled lands,
  The bloody ruin of decaying realms
  That a war overwhelms
  And buries deep in the dust of history?
  He raises his wet eyes and looks at me,
  His boyish face full of a yearning,
  An ancient pain,
  As of a ghost long dead who yearns to live again,
  And answers, "In myself, thy thoughts returning
  To other times shall slumber in the past,
  And be a child again, and die at last
  In the protecting arms of our great Mother
  Who bore us both, O well-beloved brother.
  Thou in thy sorry dreams, I in my childish grief,
  Thy heart in tears, mine eyes amazed with tears,
  Thy sorrow rich with the repining years,
  My sorrow frail as childhood, and as brief."
  Who art thou, haunting boy, nocturnal elf?
  "I am the Dead; the Dead that was thyself."
  Then falls a darkness on that starless shore.
  Afar I hear the closing of a door....
  
  I see on a sharp hill above the Styx,
  The bruised Christ upon his crucifix,
  And racked in anguish on his either side
  Hang Buddha and Mohammed crucified.
  Their heavy blood falls in a monotone
  Like deep well-water dropping on a stone.
  None moves, none breaks the silence; on those roods
  Eternal suffering triumphant broods.
  Prometheus from his cliff of wild unrest
  Mocks them and draws the vulture to his breast.
  Each year upon a darker Calvary
  Are hung the pallid victims of the tree,
  And none will watch with them, for none can see
  As I once saw, unending agony,
  Save where Prometheus from his dizzy place
  Regards those sufferers with scornful face,
  And his loud laughter rings through empty Space....
  
  I can see nothing now, and only hear
  Through the thick atmosphere
  A deep perpetual well, that sad and slow,
  Intones the knell of ages long ago,
  And ages that no man can tell or know,
  Whose shadows roll before them on the sky,
  Black with forebodings of futurity.
  
  Sweet sounds through midnight, liquid interlude,
  Voice of the lonely souls that yearn and brood,
  Voice of the unseen Life, the unsubdued,
  What wonder that He draweth nigh to taste
  Of your cool waters. Hail thou nameless One,
  Fair stranger from a realm beyond the Sun,
  Knowing that thou art God I do not fear,-
  Speak to me, raise me from my life's long dream.
  "The whole night through thou liest here
  Beside the well that waters Lethe's stream,
  And still thou dost not drink; O Man make haste;
  Ere long the dawn will pour adown the waste,
  And show thee, reft from the embrace of night,
  The barren world, barren of revelry.
  Happy art thou, O Man, happily free,
  Who wilt never see
  A thousand ages shed their life and light
  As petals fall at eventide.
  Thou shalt not see the radiant stars subside
  Into the frozen ocean of the Vast,
  Nor see thy world absorbed at last
  Into a nothingness, an airless void,
  Nor see the thoughts that Man has glorified
  Swept from the world, and with the world destroyed.
  This have I seen a thousand times repeated,
  Unhappy as I am, unhappy God!
  As many times as thou hast greeted
  The rising sun against the broad
  And tranquil clouds, so many times have I
  Greeted the dawn of a new Universe,
  And seen the molten stars rehearse
  The lives and passions of the stars gone by.
  When worlds are growing old, and there draw nigh
  The shadows that shall cover them for ever,
  (Shadows like these which doom your ancient sky)
  Then to the well that feeds the sacred river
  I come, and as the liquid music drips
  Far in the ground, I plunge my lips
  Deep in forgetfulness, and wash away
  All the stains of the old griefs and joys,
  That with His lips as smiling as a boy's,
  God may rejoice in His created day."
  He stoops and drinks; a moment the cool bell
  Pauses its ringing in the well:
  A mist flies up against the dawn; the young winds weep;
  Is it too late? I too would drink, drink deep,
  But weariness is on me and I sleep.
  
  Cambridge, 1915
  
  
  Рoберт Силлимэн Хилльер Эпилог
  (Перевод с английского).
  
  Спешит Заря.
  Туман прикрыл окрестный беспорядок,
  а клубы воздуха бегут, паря,
  и сажей падая в осадок,
  из леса, битого войной.
  Ужасный лес ! Погибель и упадок.
  Ряд скверных лет все беды до одной
  его не обходили стороной...
  И всё сменилось тишиной.
  
  Она глядит на мертвецов,
  и белый шлейф её прикрыл их лица.
  Где лёг их прах, где страх таится,
  она глядит на мертвецов.
  
  Её так долго гнали прочь сурово
  грома зловещих бурь, взмутивших свет.
  Теперь она настала снова.
  
  Аврора держит палец возле губ,
  веля не говорить ни слова,
  гася шум битв и гимны в честь побед;
  смотря на мёртвых с неба голубого.
  А свет Зари покамест скуп -
  
  едва-едва проник сквозь хмары,
  но шлёт всё, что ни есть на небесах,
  привет восходу.
  Куда ж девались хмурые кошмары ?
  Где ж неизбежность с кровью на глазах ?
  
  Сгинь прочь весь страх ! Уйди ночная тень !
  Пусть Солнце оживит природу.
  Да будет день !
  
  В сияющем руне - поправ мундир,
  сложивши крылья - тишина в грядущем
  даст мёртвым МИР, - и всем живущим
  даст МИР.
  
  
  Robert Hillyer XIII - EPILOGUE
  
  Dawn has come.
  Faint hazes quiver with the faltering light;
  Some airy skein draws in the shadows from
  The broken forest where the war has passed,
  The Forest Terrible, the grey despair,
  The forest broken in the withering blight
  Of the lean years,-the blight, the years, have passed,
  Leaving a solitary watcher there,
  Silence at last.
  
  She watches by the dead,
  Her deep white shadow overspreads their faces.
  Here in the outland places,
  She watches by the dead.
  
  How many dawns have driven her afar
  With the loosed thunder of tempestuous wrong!
  Today she will remain.
  
  Silence familiar to the morning star,
  Standing, her finger to her lips,
  Hushing the battle-cry, the victor's song,
  Standing inviolate above the slain.
  
  The fugitive sunlight slips
  Over the fragment of a cloud,
  And the sky opens wide,
  Behold the dawn!
  
  Where is the nightmare now? the angry-browed?
  The lowering imminence-the bloody eyed?
  Fled, as the threat of midnight, fled away,
  Gone, after four dark timeless ages, gone.
  Hail the day!
  
  Silence, robed in the morning's golden fleece,
  Folding the world's torn wings to stillness, giving
  Peace to the dead, and to the living,
  Peace.
  
  Tours, 1918
  
  
  Роберт Силлимэн Хилльер Фермопилы
  (Перевод с английского).
  
  Их предали, но им был чужд скулёж.
  Одни, о том не зная, честно пали,
  а выжившие мучались в печали,
  что в правом деле замешалась ложь.
  
  А были те, что честными считали -
  с доверием к другим бойцам - всех сплошь;
  да по приметам день был нехорош.
  И павших в чём-то обвинят едва ли.
  
  Не важно, если умер человек,
  сам предан или с целою артелью,
  расстроенный, как завершил свой век.
  
  Будь это Фермопилы, будь Голгофа,
  отряд убитых, загнанных в ущелье, -
  всё тот же Крест, всё та же Катастрофа.
  
  Вариант:
  Пусть то Голгофа или Фермопилы,
  отряд убитых в роковом ущелье -
  всё тот же Крест, что Солнце осветило.
  
  
  Robert Hillyer XIV - THERMOPYLAE
  
  Men lied to them and so they went to die.
  Some fell, unknowing that they were deceived,
  And some escaped, and bitterly bereaved,
  Beheld the truth they loved shrink to a lie.
  And those there were that never had believed,
  But from afar had read the gathering sky,
  And darkly wrapt in that dread prophecy,
  Died trusting that their truth might be retrieved.
  
  It matters not. For life deals thus with Man;
  To die alone deceived or with the mass,
  Or disillusioned to complete his span.
  Thermopylae or Golgotha, all one,
  The young dead legions in the narrow pass;
  The stark black cross against the setting sun.
  
  Pomfret, 1919
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"